Джонатан Эдвардс

Религиозные чувства

6. Благодатные чувства сопровождаются евангельским уничижением.

Евангельское уничижение — это ощущение своей собственной недостаточности, презренности и отвратительности, которое имеет христианин, с соответствующим состоянием сердца.

Следует проводить различие между уничижением, основанным на законе и евангельским уничижением. Первое — это то, чему люди могут быть подвержены, пока они еще находятся в естественном состоянии и не имеют благодатных чувств; последнее свойственно истинным святым. Первое происходит от общего влияния Божьего Духа, помогая естественным принципам, и в особенности естественной совести; последнее происходит от особого влияния Духа Божьего, внедряя и проявляя сверхъестественные и божественные принципы. Первое исходит из того, что разум получает помощь для лучшего восприятия религиозных вещей, что касается их естественных свойств и качеств, и в особенности присущих совершенств Бога, таких как Его величие и страшное великолепие, которые были явлены собранию Израиля при передаче закона у горы Синай. Последнее исходит из восприятия непостижимой красоты божественных ценностей в их моральных качествах. В первом ощущение внушающего благоговение величия и присущих совершенств Бога и строгости Его закона убеждает людей в том, что они крайне греховны, виновны и подлежат Божьему гневу; но они не видят своей отвратительности по причине греха; они не видят ненавистной природы греха; восприятие этого дается в евангельском уничижении через открытие красоты Божьей святости и морального совершенства. При основанном на законе уничижении люди ощущают, что они малы и ничтожны перед великим и страшным Богом, и что они погибают и полностью неспособны помочь себе сами. Так в день суда будут чувствовать себя нечестивые; но они не имеют соответствующего состояния сердца, состоящего в готовности унизиться и возвеличить единого Бога. Эта готовность сообщается только в евангельском уничижении благодаря переполнению сердца и изменению его наклонности через открытие Божьей святой красоты. При основанном на законе уничижении совесть убеждается, подобно тому, как совести всех людей будут полностью убеждены в день суда. Но по причине отсутствия духовного разумения воля не склоняется, и наклонность неизменна — это происходит только при евангельском уничижении. При основанном на законе уничижении люди отчаиваются помочь себе сами; в евангельском — они добровольно отвергаются и отрекаются самих себя; в первом они подавлены и покорены до земли; в последнем они со сладостным чувством подчиняются и свободно и с наслаждением склоняются пред Богом.

Уничижение, основанное на законе, не имеет в себе духовного блага и ничего от природы истинной добродетели; тогда как евангельское уничижение — это то, в чем в значительной мере состоит превосходная красота христианской благодати. Основанное на законе уничижение полезно как средство на пути к евангельскому; подобно тому как общее познание религиозных вещей — это средство, необходимое для духовного познания. Люди могут быть уничижены на основании закона, но не иметь смирения, подобно как нечестивые в день суда будут полностью убеждены в том, что не имеют праведности, но полностью греховны, крайне виновны и справедливо подвергнуты вечному проклятию, и будут полностью сознавать свою собственную беспомощность без малейшего умерщвления гордости в своих сердцах. Сущность же евангельского уничижения состоит в таком смирении, которое подобает творению, крайне греховному в самом себе, под воздействием благодати. Это ничтожная оценка человеком самого себя, признающим себя ничем и полностью презренным и отвратительным, сопровождающаяся умерщвлением склонности возвышать себя и свободным отказом от своей собственной славы.

Это великая и весьма существенная вещь во всей религии. Вся структура Евангелия и все Божьи диспенсации для падшего человека рассчитаны на то, чтобы произвести это действие в сердцах людей. Те, кто лишен этого, не имеют истинной религии, какое бы исповедание они ни делали, и как бы высоко ни поднимались их религиозные чувства. «Вот, душа надменная не успокоится, а праведный своею верою жив будет» (Авв. 2:4), то есть, он будет жить своей верой в Божью праведность и благодать, а не своей собственной благостью и совершенством. Бог в достаточной мере показал в Своем Слове, что это то, на что Он обращает особое внимание в Своих святых, и что ничто не приемлемо для Него без этого. «Близок Господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет» (Пс. 33:19). «Жертва Богу дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже» (Пс. 50:19). «Высок Господь, и смиренного видит» (Пс. 137:6). «…Смиренным дает благодать» (Пр. 3:34). «Ибо так говорит Высокий и Превознесенный, вечно Живущий, — Святый имя Его: Я живу на высоте небес и во святилище, и также с сокрушенными и смиренными духом, чтобы оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных» (Ис. 57:15). «Так говорит Господь: небо — престол Мой… А вот, на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим» (Ис. 66:1-2). «О, человек! Сказано тебе, что — добро, и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6:8). «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мт. 5:3). «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мт 18:3-4). «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15). Сотник  признал, что он не достоин того, чтобы Христос пошел в его дом, и что он не достоин того, чтобы прийти к Нему (см. Лк. 7:6-7). Посмотрите, как к Иисусу подошла женщина, которая была грешницей: «И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром; и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей» (Лк. 7:37). Она не подумала, что волосы ее головы, которые суть естественное покрывало и слава женщины (1 Кор. 11:15), слишком хороши для того, чтобы ими вытирать ноги Христа. Иисус с великой милостью принял ее и сказал ей: «Вера твоя спасла тебя; иди с миром» (Лк. 7:50). Женщина-хананеянка покорилась Христу, когда Он сказал ей: «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам», и она признала, что она достойна называться псом, на что Христос ответил ей: «О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему» (см. Мт. 15:26-28). Блудный сын сказал: «Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! Я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих» (Лк. 15:18-19). «Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу… Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 18:9-14). «И они, приступив, ухватились за ноги Его и поклонились Ему» (Мт. 28:9). «…Облекитесь, как избранные Божии… в смиренномудрие» (Кол. 3:12). «Приму вас, как благовонное курение, когда выведу вас из народов… И вспомните там о путях ваших и обо всех делах ваших, какими вы оскверняли себя, и возгнушаетесь самими собою за все злодеяния ваши, какие вы делали» (Иез. 20:41-43). «И дам вам сердце новое… Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих... Тогда вспомните о злых путях ваших и недобрых делах ваших и почувствуете отвращение к самим себе за беззакония ваши и за мерзости ваши» (Иез. 36:26-27,31). «Для того, чтобы ты помнила и стыдилась, и чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе все, что ты делала, говорит Господь Бог» (Иез. 16:63). «…Я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42:6).

Поскольку, исходя из этого, мы должны сделать Священное Писание нашим правилом в суждении о природе истинной религии и в суждении о наших собственных религиозных характеристиках и состоянии, для нас крайне важно посмотреть на это уничижение как на одну из самых важных вещей, относящихся к истинному христианству.* Это основная часть великого христианского долга отвержения себя. Этот долг состоит в двух вещах: во-первых, в отвержении человеком своих мирских наклонностей и в оставлении им всех мирских объектов и наслаждений; и, во-вторых, в отказе от своего природного самовозвышения, отвержении своего собственного достоинства и славы и в отречении от себя; так что он свободно и от всего сердца отказывается от себя и как бы упраздняет себя. Это христианин делает в евангельском уничижении. И это последнее является величайшей и самой трудной частью отвержения себя: хотя они всегда идут вместе, и одного никогда по-настоящему нет там, где нет другого; однако естественный человек может подойти гораздо ближе к первому, чем ко второму. Многие анахореты и отшельники отказывались (хотя безо всякого истинного умерщвления) от богатства, удовольствий и обычных наслаждений мира, но они были далеки от отказа от своего собственного достоинства и самоправедности. Они никогда не отвергались ради Христа, а лишь продавали одно вожделение, чтобы питать другое; продавали звериное вожделение, чтобы лелеять дьявольское; и поэтому они никогда не становились лучше, но их конец был хуже, чем их начало. Они выгоняли одного черного дьявола, чтобы впустить семь белых, которые были хуже первого, хотя и более приятной наружности. Невыразимо и почти непостижимо, как сильно естественное расположение человека к самоправедности и самовозвышению, и что он только ни готов делать и переносить, чтобы питать и удовлетворять их, и на что только ни шли в своем кажущемся самоотвержении в других отношениях ессеи и фарисеи среди евреев, паписты, многие секты еретиков, энтузиасты среди исповедующих христиан, многие магометане, пифагорейские философы и другие среди язычников; и все это — для того, чтобы принести жертву этому Молоху духовной гордыни, или самоправедности, и чтобы иметь нечто, в чем они могли бы возвысить себя перед Богом или подняться над своими собратьями.

Уничижение, о котором говорилось, — это то, в чем самые прославленные лицемеры, которые показывают великолепнейшее шоу умирания для этого мира и высочайшие религиозные чувства, терпят серьезное поражение. Если бы это так настоятельно не подчеркивалось в Писании как весьма важная составляющая истинной благодати, можно было бы поддаться искушению и подумать, что многие из языческих философов обладают истинной благодатью, ибо в них так ярко сияют многие добродетели, а также видны сильные озарения, и разум внутренне пламенеет и поднимается, как будто они на самом деле являются субъектами Божественного действия и небесных откровений.** Верно то, что многие лицемеры сильно претендуют на смирение, а также на другие добродетели; и часто нет ничего другого, что они исповедовали бы сильнее этого. Они пытаются изобразить яркое шоу смирения в речи и поведении, но обычно это выглядит, как плохо сделанная работа, хотя и славная в их собственных глазах. Они не могут определить, что такое смиренная речь и поведение, или как говорить и действовать так, чтобы на самом деле то, что они говорят и делают, имело черты христианского смирения. Сладостный смиренный вид и манера превыше их искусства, так как они не водятся Духом и по своей природе не могут быть направлены на поведение, подобающее святому смирению, силой смиренного духа внутри них. И поэтому многим из них ничего не остается, как только громко заявлять, что они смиренны, и рассказывать о том, как они смирялись в прах в такие-то времена, и обильно употреблять самые плохие выражения в отношении самих себя, такие как: «Я наименьший из святых»; «Я жалкое презренное создание»; «Я недостоин малейшей милости или того, чтобы Бог посмотрел на меня!»; «О, мое страшное порочное сердце!». Такие выражения очень часто используются не при сокрушении сердца, не при особой печали, не со слезами той, которая омыла ноги Иисуса, не «для того, чтобы ты помнила и стыдилась, и чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе все» (Иез 16:63), а легкомысленно, с улыбкой на лице или с фарисейским жеманством. И мы должны поверить, что они так смиренны и видят себя такими презренными, на основании того, что они говорят так; потому что никаких признаков смирения не видно в манерах их поведения и в делах, которые они делают. Есть много тех, кто полон выражений о своей собственной порочности, надеясь на то, что другие будут смотреть на них как на выдающихся и ярких святых и воздавать им должное; и опасность угрожает тем, кто будет намекать на обратное или говорить о них что-то другое, а не то, что их считают одними из величайших христиан. Есть много тех, которые громко восклицают против своих порочных сердец и своих больших недостатков и негодности и говорят так, как будто они смотрят на себя как на самых низких из святых. Однако, если служитель серьезно скажет такому человеку то же самое в частной обстановке и намекнет ему, что он — очень низкий и слабый христианин, и считает, что он прав, когда серьезно рассматривает свою великую пустоту и негодность и такое сильное несоответствие многим другим, это будет больше того, что он способен вместить; он почувствует себя глубоко оскорбленным, и есть опасность, что в нем глубоко укоренится сильное предубеждение против такого служителя.

Есть некоторые, кто много выступает против законнических доктрин, законнической проповеди и законнического духа, но они слабо понимают то, против чего они выступают. Законнический дух — это более коварная вещь, чем они себе представляют; это слишком тонко для них. Он таится, действует и доминирует в сердцах таких людей, и люди в самой известной степени виновны в нем одновременно с тем, как они яростно нападают на него. Пока человек не освободится от самого себя и от своей самоправедности и собственного добра, в какой бы форме они ни проявлялись, до тех пор он будет иметь законнический дух. Дух гордости у человека по причине собственной самоправедности, моральности, святости, чувств, опыта, веры, уничижения или любого иного блага — это законнический дух. До грехопадения у Адама не было гордости законнического духа; благодаря своим обстоятельствам, он мог искать принятия своего собственной праведностью. Но законнический дух у падшего, греховного творения не может быть ничем иным, как духовной гордостью; и, наоборот, духовно гордый дух — это законнический дух. Нет живущего человека, который возвышается самомнением о своих собственных испытаниях и открытиях и на основании их сверкает в своих собственных глазах, кроме того, кто верит в свои собственные переживания и делает из них свою праведность. Хотя он и может употреблять смиренные термины и говорить о своих переживаниях как о великих вещах, которые Бог совершил с ним, и он может призывать других прославить Бога за это, однако тот, кто гордится своим опытом, без основания приписывает что-то себе, как если бы его переживания были его достоинством. И если он считает их своим собственным достоинством, он непременно думает, что Бог тоже так считает; ибо он неизбежно думает, что его собственное мнение о них правильно, и, как следствие, решает, что Бог смотрит на них так же, как и он. Поэтому он неизбежно воображает, что Бог смотрит на его переживания как на его достоинство, как он смотрит на них сам; и что он так же блистателен в глазах Бога, как и в своих собственных. И, таким образом, он доверяется тому, что принадлежит ему, как тому, что делает его блистательным в Божьем взоре и рекомендует его Богу. С этим поощрением он приходит к Богу в молитве, и это заставляет его ожидать большего от Бога. Это также заставляет его думать, что Христос любит его, и что Он жаждет облачить его Своей праведностью, потому что он предполагает, что Он потрясен его переживаниями и добродетелями. И это есть в высшей степени жизнь на основании собственной самоправедности, и такие люди находятся на широкой дороге в ад. Жалкие обманутые люди, которые думают, что они выглядят такими сияющими в Божьих глазах, тогда как они — дым для обоняния Его, и многие из них более отвратительны Ему, чем самое нечистое животное в Содоме, которое не делает претензий на религию! Делать так, как они делают, — это жить на основании опыта, согласно точному определению этого; а не поступать так, как те, кто только пользуется духовными переживаниями как доказательствами состояния благодати и, таким образом, получает из них надежду и утешение.

Есть род людей, которые сильно порицают дела и превозносят веру в противоположность делам, и высоко поднимают себя как людей Евангелия, в противоположность законникам, и устраивают яркое шоу, будто они проповедуют Христа и Евангелие и путь свободной благодати, тогда как на самом деле они — величайшие враги евангельского пути свободной благодати и самые опасные противники чистого и смиренного христианства.

Есть великое притворное уничижение, мертвое для закона и освобожденное от «я», которое является одной из величайших и самых воодушевляющих вещей в мире. Есть некоторые, кто давал прекрасное исповедание опыта основательной работы закона в их сердцах и того, что они полностью избавлены от религии дел, но обращение которых имело самый сильный привкус самоправедного духа, который мне когда-либо приходилось наблюдать. И некоторые, кто считает себя совершенно избавленным от своего «я» и уверен в том, что унизился до праха, полны до краев славой своего собственного смирения и возносят себя до небес высоким мнением о своем уничижении. Их смирение — это высокопарное, самодовольное, показное, кричащее, самонадеянное смирение. Кажется, это сущность духовной гордости — заставлять людей кичиться и хвастаться своим смирением. Это проявляется в этом первенце гордости среди сынов человеческих, которого можно было бы назвать «его святость»; даже «человек греха», который возносит себя выше Бога и всего, получающего поклонение; он именует себя «слугой слуг» и, для того чтобы сделать шоу смирения, омывает ноги нескольким бедным людям во время своего воцарения.

Истинное освобождение людей от себя, их нищета духом и сокрушенность сердца — это совсем другое, и это имеет иНЫе результаты, чем те, которые многие могут вообразить. Поразительно, как много людей заблуждаются в отношении самих себя в этом вопросе, воображая себя весьма смиренными, тогда как они весьма горды, и их поведение на самом деле весьма высокомерно. Ни в чем ином лукавство человеческого сердца не проявляется так сильно, как в духовной гордости и самоправедности. Коварство сатаны достигает своей вершины в управлении людьми в отношении этого греха. И, наверное, одной причиной может быть то, что здесь он имеет больше всего опыта; он знает, как она входит; он знаком с ее тайными пружинами: это был его собственный грех. Опыт дает громадное преимущество в руководстве душами, будь то в добре или во зле.

Но хотя духовная гордость — это такое коварное и тайное беззаконие, которое обычно является под предлогом великого смирения, однако есть две вещи, с помощью которых она может быть (возможно, универсально и надежно) обнаружена и распознана.

Первое. Тот, кто находится под господством этого расстройства, склонен быть высокого мнения о своих достижениях в религии, сравнивая себя с другими. Для него естественно думать о себе, что он — выдающийся святой, что он занимает очень высокое положение среди святых и имеет характерно положительный и большой опыт. Тайный язык его сердца таков: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди» (Лк. 18:11). «…Я свят для тебя» (Ис. 65:5). Поэтому такие люди склонны ставить себя впереди среди Божьего народа, как бы занимать возвышенное место среди них, как будто нет никаких сомнений в том, что оно принадлежит им. Они как бы естественно занимают первые места, что Христос осуждает (см. Лк. 14:7). Они делают это, дерзко занимая место и принимаясь за дело главных; направляя, уча, руководя и управляя. «…И уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины» (Рим. 2:19-20). Для них естественно принимать как должное то, что им принадлежит играть роль диктаторов и учителей в вопросах религии, и поэтому им безоговорочно нравится, когда их называют «Равви», что в переводе означает «Учитель», как это было с фарисеями (Мт. 23:6-7), то есть, они склонны рассчитывать, что другие будут считать их учителямИ в вопросах религии и подчиняться им.*

Но тот, чье сердце находится под силой христианского смирения, имеет противоположное расположение. Если на Писание вообще можно положиться, то такой человек склонен думать, что его достижения в религии сравнительно малы, и считать себя низким среди святых и одним из наименьших из них. Смирение, или истинное смиренномудрие, побуждает людей думать о других лучше, чем о себе: «…По смиренномудрию почитайте один другого высшим себя» (Флп. 2:3). Поэтому они склонны думать, что им принадлежит последнее место, и это внутреннее расположение естественным образом ведет их к повиновению этому правилу нашего Спасителя (Лк. 14:10). Для них неестественно принимать на себя роль учителей; наоборот, они склонны думать, что не подходят на это место; что другие более пригодны, чем они, как это было с Моисеем и Иеремией (Исх. 3:11; Иер. 1:6), хотя они были выдающимися святыми и с обширными знаниями. Для них неестественно думать, что им принадлежит право учить, а, наоборот, учиться; они гораздо охотнее слушают и получают наставления от других, чем диктуют другим: «…всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова» (Иак. 1:19). И когда они все-таки говорят, для них неестественно говорить дерзко и властно; смирение склоняет их говорить с трепетом. «Когда Ефрем говорил, все трепетали. Он был высок в Израиле; но сделался виновным через Ваала, и погиб» (Ос. 13:1). Они не склонны брать на себя власть, а, напротив, хотят подчиняться другим. «…Не многие делайтесь учителями» (Иак. 3:1). «Все же, подчиняясь друг другу, облекитесь смиренномудрием» (1 Пет. 5:5). «…Повинуясь друг другу в страхе Божием» (Еф. 5:21).

Есть некоторые люди, которые естественным образом думают высоко о своем опыте; и они часто сами говорят о своем опыте как об очень большом и необычайном; они свободно говорят о великих явлениях, с которыми они встретились. Это можно говорить и подразумевать в хорошем смысле. В известном смысле, любая степень спасительной благодати — это великая вещь. Поистине, это великое, да, бесконечно великое дело Бога — даровать малейшую крошку хлеба детей    таким псам, как мы; и чем смиренне человек, который надеется на то, что Бог изливает такую милость на него, тем более он будет склонен назвать это дело, с которым он встретился, великим в данном смысле. Но если под великими вещами, которые они испытали, они имеют в виду сравнительно сильные духовные переживания, или сильные в сравнении с переживаниями других, или выходящие за рамки обычного, как, очевидно, часто бывает, тогда для человека сказать «я встретился с великими вещами» — это то же самое, что сказать «я — выдающийся святой и имею больше благодати, чем обычно». Потому что иметь большие переживания, если переживания истинны, и если о них стоит говорить, — это то же самое, что иметь большую благодать; нет истинного переживания, кроме проявления благодати; и в точности степени истинного переживания соответствует степень благодати и святости. Люди, которые так говорят о своих переживаниях, когда они повествуют о них, рассчитывают на то, что другие будут восхищаться ими. Конечно, они не называют похвальбой такие разговоры о своих переживаниях; и они не рассматривают это как признак гордости, потому что они говорят, что они знают, что не они сделали это; это была свободная благодать; это то, что Бог сделал для них; они признают великую милость, которую Бог явил им, и не относятся к этому легкомысленно. Но так было с фарисеем, о котором говорит Христос (см. Лк. 18). Фарисей на словах воздавал Богу славу за то, что Он сделал его отличным от других людей; он говорит: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди».* Их словесное приписывание благодати Божьей того, что они святее, чем другие святые, не мешает их дерзости думать так высоко о своей святости, что есть верное доказательство их гордости и тщеславия их ума. Если бы они были под влиянием смиренного духа, их достижения в религии, вероятно, не сияли бы так в их собственных глазах, и они бы не любовались так своей собственной красотой. Христиане, которые на самом деле являются самыми выдающимися святыми и поэтому имеют самые превосходные переживания и являются величайшими в царстве неба, умаляются, как дети (Мт. 18:4); потому что они смотрят на себя лишь как на маленьких детей в благодати, и на свои достижения как на достижения младенцев во Христе, и они поражаются и стыдятся малой меры своей любви и своей благодарности и своего малого познания Бога. Моисей, после того как он говорил с Богом на горе и  его лицо сияло так ярко в глазах других людей, не знал, что его лицо сияет. Есть некоторые люди, которые приходят от имени высоких исповедников, и некоторые назовут себя высокими исповедниками; но святые с заметным смирением, которые будут ярче всех сиять на небесах, вовсе не склонны к громогласному исповеданию. Я не думаю, что в мире есть хоть один выдающийся святой, который был бы о своей религии высокого мнения. Такие с большей вероятностью будут исповедовать себя наименьшими из всех святых и думать, что достижения и переживания каждого святого выше, чем у него.…

Такова природа благодати и истинного духовного света, что они естественным образом располагают святых в нынешнем состоянии видеть свою благодать и благость малыми, а свою греховность — огромной. И те, кто имеет больше благодати и духовного света из всех в этом мире, имеют самое сильное выражение такого расположения, что станет весьма ясным и очевидным для любого, кто трезво и основательно взвесит природу и логику вещей и рассмотрит то, что последует.

Ту благодать и святость подобает называть малой, которая мала в сравнении с той, которой ей следует быть. И малой она кажется тому, кто истинно обладает благодатью, потому что глаза такого человека смотрят на стандарты его долга. Сообразование с ними — это то, к чему он стремится; это то, за что его душа борется и к чему простирается; и это то, по чему он оценивает и судит то, что он делает, и что он имеет. Для благодатной души, и в особенности для той, которая обладает выдающейся благодатью, та святость кажется малой, которая мала в сравнении с той, которой она могла бы быть, мала в сравнении с той, для которой она видит бесконечные причины, и к которой ее обязывает долг. Если святость этого человека кажется ему отстоящей на огромное расстояние от такой святости, она, естественно, выглядит презренной в его глазах и недостойной того, чтобы о ней говорить как о какой-то красоте и привлекательности в нем. Аналогично, голодный человек естественным образом считает то, что поставлено перед ним, малой пищей, незначительным делом, не заслуживающим упоминания, ничтожным в сравнении с его аппетитом. Или это подобно тому, как ребенок великого царя, который ревнует о чести своего отца и смотрит на почитание, которое люди оказывают ему, естественным образом видит эту честь и почитание очень малыми и недостойными внимания, ничтожными в сравнении с тем, чего требует достоинство его отца.

Но такова природа истинной благодати и духовного света, что она открывает перед взором человека бесконечные причины того, почему он должен быть святым в более высокой степени. И чем больше благодати он имеет, и чем сильнее это открывается перед его глазами, тем лучшее восприятие бесконечного превосходства и славы божественного Существа, бесконечного достоинства личности Христа и безграничной длины, и ширины, и глубины, и высоты любви Христа к грешникам он будет иметь. По мере умножения благодати поле открывается все шире и шире для удаленного взора, пока душа не будет поглощена безбрежностью объекта, и человека не поразит мысль, как сильно ему подобает любить этого Бога и этого славного Искупителя, Который так возлюбил человека, и как мало он любит. И поэтому чем больше он постигает, тем более странной и невероятной кажется незначительность его благодати и любви, и поэтому он более склонен думать, что другие гораздо выше его. Ибо, удивляясь ничтожности своей собственной благодати, он едва ли может поверить в то, что такая странная вещь происходит с другими святыми. Для него поразительно, как тот, кто действительно является дитятей Божьим, и кто действительно получил спасительные блага этой несказанной любви Христа, не может любить больше; и он склонен рассматривать это как вещь, специфическую для него самого, странный и исключительный пример, так как других христиан он видит только извне, а себя самого он видит внутри.

Здесь читатель, возможно, возразит, что любовь к Богу на самом деле увеличивается пропорционально увеличению знания о Боге; и поэтому как может увеличение знания у святого сделать так, что его любовь будет выглядеть меньшей, в сравнении с тем, что он знает? На это я отвечу, что хотя благодать и любовь к Богу у святых соответствуют степени познания и видения Бога, однако она не пропорциональна познаваемому и созерцаемому объекту. Душа святого, взору которой открывается какая-то частица Бога, убеждается в большем, чем она видит. Видно нечто чудесное, и это видение приносит с собой сильную убежденность в чем-то, значительно превышающем то, что нельзя увидеть непосредственно. Так что душа одновременно изумляется своему невежеству и тому, что она знает так мало и любит так мало. И поскольку душа духовным взглядом убеждается в чем-то бесконечно большем в объекте, но находящемся вне зрения, то она убеждается в способности души знать значительно больше, если бы только облака и тьма были удалены. Это побуждает душу, обладающую духовным видением, сильно жаловаться на духовное невежество и недостаток любви и жаждать и стремиться к большему знанию и большей любви.

Благодать и любовь к Богу у самых выдающихся святых в этом мире на самом деле очень мала в сравнении с тем, какой она должна быть. Высочайшая любовь, которой когда-либо кто-либо достигает в этом мире, жалка, холодна, крайне низка и недостойна именоваться таковой, по сравнению с тем, как выглядят наши обязательства. Мы увидим это, рассмотрев следующие два аспекта:

1. Причина, данная нам Богом для любви к Нему, в явлениях Его бесконечной славы в Его Слове и Его делах, и в особенности в Евангелии Его Сына и в том, что Он сделал для греховного человека через Него.

2. Способность, имеющаяся в душе человека благодаря тем умственным способностям, которые Бог дал ему, для видения и понимания причин, данных нам Богом, чтобы мы любили Его. Как поистине мала любовь самого выдающегося святого на земле, в сравнении с той, которой эти вещи, принятые совместно во внимание, требуют! Благодать имеет тенденцию убеждать человека в этом, и в особенности выдающаяся благодать; ибо благодать имеет природу света и выводит истину в поле зрения. И поэтому тот, кто имеет много благодати, гораздо лучше других постигает великую высоту, которой его любовь должна достичь; и он видит лучше других, как мало он поднялся в направлении этой высоты. И когда он оценивает свою любовь в полном свете своего долга, она кажется малой и низкой в его глазах.

И выдающемуся святому, имеющему такую убежденность в высокой степени, в которой он должен любить Бога, открывается не только ничтожность его благодати, но и огромность его остающейся порочности. Для того чтобы судить, как много порочности или греха остается в нас, мы должны брать нашу меру от высоты, которой достигает стандарт нашего долга. Все расстояние, на котором мы находимся от этой высоты, — это грех, ибо неисполнение долга — это грех; иначе наш долг — это не наш долг, и насколько сильнее мы не соответствуем стандарту нашего долга, настолько больше греха остается у нас. Грех — это не что иное, а несоответствие моральной личности закону или стандарту своего долга. И поэтому о степени греха должно судить по этому правилу: чем сильнее несоответствие правилу, тем больше греха, будь то вследствие недостатка или избытка. Поэтому если люди в своей любви к Богу не доходят до половины той высоты, которой требует от них долг, то в их сердцах больше испорченности, чем благодати, потому что им недостает больше благости, чем у них имеется. Всякий недостаток — это грех; это гнусный порок, и он выглядит таким в глазах святых, в особенности у выдающихся святых. Им кажется крайне ужасным то, что они любят Христа так мало и благодарят Его так мало за Его жертвенную любовь. В их глазах это ненавистная неблагодарность.

Далее, умножение благодати имеет тенденцию в другом направлении, побуждая святых думать, что их недостатки гораздо сильнее, чем их благость. Оно не только имеет тенденцию убеждать их в том, что их испорченность гораздо больше, чем их доброта; но оно также имеет тенденцию выставлять недостаток, который есть в малейшем грехе или в наименьшей степени порочности, таким громадным, что он значительно перевешивает всю красоту, которая имеется в их величайшей святости. Малейший грех против бесконечного Бога имеет в себе бесконечную ненавистность или уродство; но высочайшая степень святости у творения не имеет в себе бесконечной привлекательности; и поэтому ее привлекательность — это ничто в сравнении с уродством малейшего греха. То, что каждый грех имеет в себе бесконечное уродство и ненавистность, весьма очевидно, потому что то, в чем состоит зло, или беззаконие, или ненавистность греха, — это нарушать обязательства или делать противоположное тому, чем мы должны быть, или что мы должны делать, или к чему мы обязаны. И поэтому насколько больше обязательство, которое нарушается, настолько сильнее беззаконие и ненавистность нарушения. Но, конечно, наша обязанность любить и почитать любое существо находится в некоторой пропорции к его привлекательности и достопочтенности, или к его достойности нашей любви и почитания. Несомненно, мы больше обязаны любить более привлекательное существо, чем менее привлекательное существо; и если Существо бесконечно привлекательно или достойно того, чтобы мы любили Его, значит, наша обязанность любить Его бесконечно велика; и поэтому то, что противоположно этой любви, имеет в себе бесконечное беззаконие, уродство и недостойность. Но, с другой стороны, что касается нашей святости или любви к Богу, в этом нет бесконечного достоинства. Грех творения против Бога заслуживает наказания, и он ненавистен пропорционально дистанции между Богом и творением; величие объекта и низость и ничтожество субъекта отягощают его. Но это обратная сторона по отношению к ценности почитания творения к Богу: оно лишено ценности пропорционально ничтожеству субъекта. Насколько больше расстояние между Богом и творением, настолько меньше почитание творения достойно Божьего внимания или рассмотрения. Высокая степень превосходства увеличивает обязанность низшего почитать высшего и поэтому делает недостаток почитания тем более отвратительным. Но высокая степень неполноценности уменьшает цену почитания низшего; потому что чем он ниже, тем меньше он заслуживает внимания; чем он меньше, тем меньшую ценность имеет то, что он может предложить; потому что он, отдавая свое самое лучшее почитание, не может отдать больше самого себя; и поэтому если он мал и имеет малую ценность, то и его почитание имеет малую ценность. И чем больше истинной благодати и духовного света имеет человек, тем больше он будет это понимать, тем сильнее он будет казаться себе испорченным по причине греха, и тем меньшими будут ему казаться благость, которая в его благодати, или добрый опыт, в сравнении с этим. Ибо, поистине, это ничто по сравнению с этим; это меньше, чем капля в море; так как конечное не идет ни в какое сравнение с бесконечным. Но чем больше духовного света имеет человек, тем лучше вещи выглядят для него в этом отношении такими, какие они есть на самом деле. Отсюда со всей очевидностью явствует, что истинная благодать имеет такую природу, что чем больше человек имеет ее, при остающейся порочности, тем меньшими его благость и святость выглядят в сравнении с этой порочностью. И не только с его прежней порочностью, но и с его нынешней порочностью в грехе, который теперь проявляется в его сердце, и в отвратительных изъянах его высочайших и наилучших чувств и ярчайших переживаний.

Сущность многих высоких религиозных чувств и великих открытий (как они именуются) у многих людей, с которыми я был знаком, — это прятать и покрывать порочность их сердец и создавать для них видимость, будто весь их грех ушел, и оставлять их без жалоб на какое-либо ненавистное зло, остающееся в них (хотя, быть может, они громко вопиют о своей прежней недостойности). Это точное и верное доказательство того, что их открытия (как они называют их) — это тьма, а не свет. Именно тьма скрывает осквернение и испорченность людей; но свет, впускаемый в сердце, открывает ее, отыскивает ее в тайных уголках и выводит ее на поверхность, в особенности тот проникновенный, все испытующий свет Божьей святости и славы. Верно то, что спасительные открытия могут в нынешнее время скрывать порочность в определенном смысле; они сдерживают ее выраженные проявления, такие как: злобу, зависть, алчность, распутство, ропот и другие, но они выводят порочность на свет в отрицательном смысле, а именно, указывая на то, что нет больше любви, нет больше смирения, нет больше благодарности. Эти недостатки выглядят наиболее ненавистными в глазах тех, кто имеет самые выдающиеся проявления благодати. Они являются самыми тягостными и побуждают святых вопиять о своей недостаточности, отвратительной гордости и неблагодарности. И какие бы выраженные проявления порочности ни возникали в любое время и ни перемешивались с выдающимися действиями благодати, благодать будет крайне увеличивать их видимость и делать их присутствие гораздо более отталкивающим и ужасным.

Чем более выдающимися являются святые, и чем больше небесного света они имеют в своих душах, тем больше они кажутся себе такими, какими самые выдающиеся святые в этом мире кажутся святым и ангелам на небесах. Как, по нашему разумному предположению, самые выдающиеся святые на земле могут выглядеть в их глазах, если их не созерцать как покрытых праведностью Христа, с недостатками, поглощенными и сокрытыми в блеске лучей Его изобильной славы и любви? Какой, по нашему предположению, наша самая пламенная любовь и хвала кажется тем, кто созерцает красоту и славу Божью без покрывала? Какой наша высочайшая благодарность за жертвенную любовь Христа выглядит в глазах тех, кто видит Христа, как Он есть, кто знает подобно тому, как они познаны, и видят славу личности Того, Кто умер, и чудеса Его жертвенной любви без тени тьмы? И как они смотрят на глубочайшее почтение и смирение, с которыми черви праха земного приближаются к тому бесконечному Великолепию, которое они созерцают? Кажутся ли они им хорошими или сколько-нибудь достойными именоваться почтением смирением? Причина, по которой высочайшие достижения святых на земле кажутся такими ничтожными для них, — это то, что они пребывают в свете Божьей славы и видят Бога таким, какой Он есть. И в этом отношении святые на земле смотрят на себя так же, как на них смотрят святые на небе, в той пропорции, в какой они являются более выдающимися в благодати.

Я не хотел бы, чтобы меня поняли так, будто я имею в виду, что святые на земле имеют во всех отношениях наихудшее мнение о себе, когда они испытывают больше всего проявлений благодати. Во многих отношениях происходит наоборот. Что касается выраженных проявлений порочности, то они могут казаться себе самыми свободными и лучшими, когда благодать проявляется сильнее всего, и самыми худшими, когда действия благодати самые слабые. И когда они сравнивают себя с собой в различные времена, они могут знать (если благодать имеет живое проявление), что они лучше, чем были прежде (хотя прежде они не так видели свою негодность, как они видят ее теперь). И когда впоследствии они вновь падают в своем расположении духа, они могут знать, что они падают, и иметь новый аргумент в подтверждение их большой остающейся порочности и разумную убежденность в большей отвратительности, чем они видели раньше; и многие имеют более сильное чувство вины и своего рода основанное на законе осознание своей греховности в гораздо более высокой степени, чем находясь в живых проявлениях благодати. Но, тем не менее, верно и очевидно из предыдущих рассуждений то, что дети Божьи никогда не имеют более ощутимого и духовного осознания своей испорченности и такого большого, живого и вызывающего смирение восприятия своей нынешней порочности и отвратительности, чем тогда, когда они находятся на вершине проявлений истинной и чистой благодати; и они никогда так сильно не расположены причислить себя к самым низким из христиан, как в эти моменты. И поэтому тот, кто самый великий в царстве или самый выдающийся в церкви Христа, — это тот, кто смиряет себя подобно малому дитяти, как сказал Иисус Христос (Мт. 18:4).

Истинный святой может знать, что он имеет какую-то меру истинной благодати; и чем больше имеется благодати, тем легче она узнается, как было отмечено раньше. Однако из этого не следует, что выдающийся святой легко ощущает, что он — выдающийся святой, в сравнении с остальными. Я не стану отрицать, что, возможно, тот, кто имеет много благодати и является выдающимся святым, может знать это. То, что он лучше других и имеет лучшие более высокие переживания и достижения, — это не первоочередная мысль, да и не та, которая время от времени легко посещает его. Это то, что не находится у него перед глазами, но сокрыто от него; он должен прилагать усилия, чтобы убеждать себя в этом; понадобится мощный контроль над разумом и высокая степень строгости и внимания в доводах, чтобы убедиться в этом. И если бы он был разумно убежден через очень строгое исследование своих собственных переживаний, в сравнении с отчетливым проявлением низких степеней благодати в некоторых других святых, едва ли покажется реальным для него то, что он имеет больше благодати, чем они; и он будет склонен отказаться от убеждения, которое он с такими усилиями приобрел. Для него также не будет выглядеть естественным действовать на основании такого предположения. Может быть представлено как безошибочная мысль, что человек, который склонен думать, что он, в сравнении с другими, — очень выдающийся святой, сильно отличившийся в христианских переживаниях, и у него это первая мысль, которая возникает и естественным образом навязывается, — такой человек, несомненно, ошибается. Он не является выдающимся святым, но находится под сильным господством гордого и самоправедного духа. И если это привычно для этого человека и является постоянным доминирующим настроением его духа, то он вовсе не святой. Как верно то, что Слово Божье истинно, так же верно и то, что он не имеет ни малейшей степени истинного христианского опыта.

Переживания, которые имеют такую направленность и время от времени возвышают того, кто подвержен им, высоким самомнением об этих переживаниях, несомненно, тщетны и обманчивы. Те мнимые открытия, которые естественным образом заставляют человека любоваться высотой своих открытий и наполняют его заносчивостью по поводу того, что теперь он видел и знает больше, чем другие христиане, не имеют в себе вообще ничего от природы истинного духовного света. Всякое истинное духовное познание таково, что чем больше человек его имеет, тем сильнее он ощущает свое собственное невежество: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (1 Кор. 8:2). Агур, когда он имел великое откровение Бога и восприятие чудесного величия Его славы и Его великолепных дел, признавая Его величие и непостижимость, одновременно испытал глубочайшее ощущение своего собственного животного невежества и увидел себя самым невежественным из всех святых: «Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня. И не научился я мудрости, и познания святых не имею. Кто восходил на небо и нисходил? Кто собрал ветер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду? Кто поставил все пределы земли? Какое имя ему? И какое имя сыну его? Знаешь ли?» (Пр. 30:2-4).

Для человека иметь высокое самомнение о своем духовном и божественном знании — это быть мудрым в своих собственных глазах, и поэтому это подпадает под следующие запреты: «Не будь мудрецом в глазах твоих» (Пр. 3:7); «…не высокомудрствуйте» (Рим. 12:16). Это наводит на человека горе: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!» (Ис. 5:21). Те, кто так мудр в своих собственных глазах, находятся в числе тех, от кого меньше всего можно ожидать добра в мире. Опыт показывает истинность этого: «Видал ли ты человека, мудрого в глазах его? На глупого больше надежды, нежели на него» (Пр. 26:12).

На это некоторые могут возразить, что псалмопевец, находясь в святом расположении, говорит о своем знании как необычайно большом и гораздо превышающем знание других святых: «Я стал разумнее всех учителей моих; ибо размышляю об откровениях Твоих. Я сведущ более старцев; ибо повеления Твои храню» (Пс. 118:99-100).

На это я отвечу двояко:

1. Не нужно налагать ограничения на Духа Божьего в отношении того, что Он должен открывать пророку, который пишет или говорит для пользы Его Церкви под непосредственным вдохновением. Дух Божий может открыть такому человеку и повелеть ему возвестить другим тайные вещи, которые в ином случае ему было бы трудно, и даже невозможно обнаружить. Так, Он может открывать ему тайны, которые иначе были бы превыше его разума; или вещи в отдаленном месте, которых он не может видеть; или будущие события, которые ему было бы невозможно узнать и объявить, если бы они не были необычайным образом открыты ему. Поэтому Дух Божий мог открывать Давиду это отличительное преимущество, которое он получил, много общаясь с Божьими свидетельствами, и использовать его как Свой инструмент, чтобы записать это для пользы других, чтобы побуждать их к подобной обязанности и использовать то же средство для обретения знания. Ничего нельзя заключить относительно естественной тенденции обыкновенных благодатных влияний Духа Божьего из того, что Давид объявляет о своем отличительном знании под чрезвычайным влиянием Божьего Духа, непосредственно диктовавшего ему Божественные мысли через вдохновение, и использовавшего Давида в качестве инструмента, чтобы написать, что Ему было угодно, для пользы Его Церкви, как нельзя разумно аргументировать, что естественная тенденция благодати — склонять людей произносить проклятия в адрес других и желать им самых ужасных бедствий, какие только можно придумать, из того, что Давид, под вдохновением, часто проклинает других и молится о том, чтобы такое бедствие постигло их.

2. Нет уверенности в том, что знание, о котором Давид здесь говорит, есть духовное знание, в котором, главным образом, заключается святость. Это может относиться к тому великому откровению, которое Бог дал ему о Мессии и событиях будущего царства, и к гораздо более обширному и ясному знанию, которое он имел о тайнах и доктринах Евангелия в сравнении с другими в качестве награды за хранение Божьих заповедей. В этом, как явствует из книги Псалтирь, Давид значительно превосходил всех, кто прошел перед ним.

Второе. Еще один безошибочный признак духовной гордости присутствует, когда люди имеют высокое мнение о своем смирении. Ложные переживания часто сопровождаются поддельным смирением. Сама природа поддельного смирения — иметь высокое самомнение о себе. Ложные религиозные чувства имеют распространенную тенденцию, особенно когда они подняты до  большой высоты, заставлять людей думать, что их смирение велико, и, соответственно, обращать большое внимание на их большие достижения в этом отношении и любоваться ими. Но выдающиеся благодатные чувства (я не колеблясь говорю это) всегда имеют противоположную направленность и вообще имеют противоположный эффект в тех, кто обладает ими. Они поистине делают их очень чувствительными к тому, какова причина того, что они должны быть глубоко смиренными, и заставляют их серьезно жаждать по этому; но они показывают им их настоящее смирение или то, чего они уже достигли, как очень малое, а их остающуюся гордость — как огромную и крайне отталкивающую.

Причину, по которой гордый человек склонен думать, что его смирение велико, и по которой очень смиренный человек думает, что его смирение мало, можно легко увидеть, если подумать, что для людей естественно при оценке степени своего собственного уничижения брать свою меру из того, что они считают своей надлежащей высотой, или достоинства, в котором они, по существу, находятся. Сильным уничижением для одного может быть то, что вовсе не является уничижением у другого, потому что степени почтенности и значительности, которые каждый из них, по существу, имеет, очень различны. Если бы какой-то великий человек наклонился, чтобы расстегнуть обувь другого великого человека, равного ему, или омыть его ноги, это было бы расценено как акт унижения с его стороны; и он сам, ощущая свое собственное достоинство, расценил бы это так же. Но если увидят, как жалкий раб наклонится, чтобы расстегнуть обувь великого принца, то никто не обратит внимания на это как на акт уничижения с его стороны или признак высокой степени смирения. Да и сам раб, если только он не гордец и не имеет абсурдно высокого самомнения о себе, не сделает этого; и если после того, как он это сделал, он в разговоре и поведении будет показывать, что он считает это большим унижением со своей стороны, и будет всем своим видом изображать, что он очень смиренный, то разве не воскликнут все в его сторону: «За кого ты себя принимаешь, если ты считаешь, что то, что ты сделал, — это такое большое унижение?» Это могло бы со всей  ясностью продемонстрировать, что этот раб был переполнен огромной гордостью и тщеславием ума, как если бы он прямо объявил: «Я считаю себя кем-то великим». И вопрос не менее ясен и понятен, когда ничтожные, презренные и жалкие земные черви подобным образом истолковывают свои акты уничижения перед Богом и считают знаком своего глубокого смирения то, что они признают себя такими малыми и недостойными и ведут себя как те, кто так незначителен. Сама причина того, почему такие внешние акты и такие внутренние проявления выглядят как глубокое уничижение у такого человека, — это то, что он имеет высокое самомнение о себе. Тогда как, если бы он думал о себе более справедливо, то эти вещи казались бы ему ничем, а его смирение в них — не заслуживающим никакого внимания. Он, скорее, был бы изумлен своей гордостью и тем, что такой бесконечно презренный и жалкий человек не может еще глубже смириться перед Богом. Когда он говорит в своем сердце: «Это великий акт уничижения; то, что я чувствую себя так и поступаю так, — это, несомненно, знак глубокого смирения во мне», — он имеет в виду следующее: «Это глубокое смирение с моей стороны, потому что такой человек, как я, столь достойный и важный». Он думает о том, как низко он сейчас склонился, и сравнивает это с высотой достоинства, на которой он, как кажется его сердцу, он надлежащим образом стоит, и расстояние выглядит очень большим, и он называет все это простым смирением и любуется им как таковым. Тогда как для того, кто истинно смирен и реально видит свою собственную порочность и негодность перед Богом, дистанция выглядит совсем по-другому. Когда он оказывается в самом низком положении, ему не кажется, что он опустился ниже своего надлежащего состояния, но что он не достиг его. Ему кажется, что он еще гораздо выше него, он жаждет быть еще ниже, чтобы достигнуть его, но, кажется, до него еще далеко. И это расстояние он называет гордостью. И поэтому ему большой кажется его гордость, а не смирение. Ибо хотя он опустился гораздо ниже, чем он был раньше, однако это не кажется ему заслуживающим имени «уничижение» для того, кто так бесконечно жалок и отвратителен, чтобы опуститься на место, которое, хотя и ниже того, которое он привык принимать для себя, все же гораздо выше того, которое подходит для него. Люди едва ли посчитали бы достойным имени «смирение» поведение презренного раба, который прежде выдавал себя за принца, и дух которого теперь так сильно «смирился», что он лишь занимает место рядового дворянина; тогда как это все равно гораздо выше подобающего ему статуса.

Все люди в мире при суждении о степени своего собственного смирения и смирения других принимают во внимание две вещи, а именно: реальную меру достоинства, в котором они стоят, и степень уничижения с отношением, которое она имеет к этому реальному достоинству. Таким образом, согласие с одним и тем же низким положением или низким актом может быть доказательством глубокого смирения у одного и, одновременно, свидетельствовать о малом смирении или об отсутствии смирения как такового у другого. Но истинно смиренные христиане имеют такое низкое мнение о своем собственном реальном достоинстве, что всё их самоуничижение, когда оно рассматривается в отношении к нему и в сравнении с ним, кажется им очень малым. Оно не кажется им очень глубоким смирением или уничижением, заслуживающим внимания, для таких жалких, презренных, низких творений, как они, чтобы положить его у ног Божьих.

О степени смирения следует судить по степени самоуничижения и по мере причины для самоуничижения. Тот, кто истинно и в высшей степени смирен, никогда не считает свое смирение глубоким. Причина, по которой ему следует самоуничижиться, выглядит такой веской, а уничижение расположения его сердца — так далеко не соответствующей ей, что он больше обращает внимание на свою гордость, чем не свое смирение.

Каждый, кто был знаком с душами, обличенными во грехе, знает, что те, кто отчетливо сознает греховность, не склонны думать о себе, что они имеют полное осознание. И причина этого такова: люди судят о степени своего собственного осознания греховности по двум вещам, рассматриваемым совместно, а именно: по степени ощущения вины и испорченности, которую они имеют, и по степени причины, которую они имеют для такого ощущения, в мере их реальной греховности. На самом деле не является аргументом глубокого осознания греховности, если некоторые люди считают себя более грешными, чем все остальные в мире, потому что они таковы на самом деле, весьма очевидно и общеизвестно. И поэтому гораздо меньшее осознание греховности может склонить такого человека думать так, по сравнению с другим; он должен быть действительно совершенно слепым, чтобы не ощущать этого. Но тот, кто истинно переживает глубокое осознание греховности, естественным образом думает, что причина, которую он имеет для того, чтобы быть чувствительным к вине и порочности, гораздо больше, чем та, которую имеют другие; и поэтому он приписывает свою чувствительность к этому огромности своего греха, а не силе своей чувствительности. Естественно для человека с сильным осознанием считать себя одним из самых больших грешников в реальности, а также думать, что это так, и что это ясно и очевидно; ибо, чем сильнее его осознание, тем более ясным и очевидным это кажется ему. И поэтому это неизбежно кажется ему таким, и ему так легко увидеть это, что это может быть видимо без глубокого осознания. Тот человек переживает глубокое осознание, чье осознание велико в пропорции к его греху. Но ни один человек, который переживает истинно глубокое осознание, не думает, что его осознание велико в пропорции к его греху. Потому что если он так думает, то это верный знак того, что внутренне он считает свои грехи малыми. И если это так, то это верное доказательство того, что его осознание неглубоко. И это, кстати, главная причина того, что люди, находясь под действием работы по уничижению, нечувствительны к ней, когда она совершается.

Как дело обстоит с осознанием греховности, точно так же оно обстоит в отношении осознания человека или его чувствительности к своей собственной слабости и порочности, своей собственной слепоте и бессилию, а также ко всем низким чувствам, которые христианин имеет о себе в проявлении евангельского уничижения. Так что при высокой степени этого святые никогда не расположены считать свою чувствительность к своей собственной слабости, порочности и бессилию большой, так как она никогда не кажется им большой, если принимать во внимание причину.

Выдающийся святой не склонен считать себя выдающимся в чем-либо. Все его привлекательные качества и переживания легко предстают перед ним как сравнительно малые, и в особенности его смирение. Нет ничего, принадлежащего к христианскому опыту и истинной набожности, что так сильно ускользало бы от его взора, как его смирение. Он в тысячу раз быстрее видит и распознает свою гордость, чем свое смирение. Гордость он легко распознает, и он склонен обращать на нее большое внимание, но он едва может распознать свое смирение. Наоборот, обманутый лицемер, который находится во власти духовной гордости, ни к чему не слеп так, как к своей гордости, и ничего не видит так быстро, как демонстрации смирения, которое есть у него.

Смиренный христианин более склонен критиковать свою собственную гордость, чем гордость других. Он склонен истолковывать в наилучшем свете слова и поведение других и думать, что нет никого, столь гордого, как он. Но гордый лицемер быстро увидит соринку в глазе своего брата, тогда как он не видит бревна в своем собственном глазе. Он очень часто изобличает гордость других, придираясь к одежде и образу жизни других; и его в десять раз сильнее волнует состояние ближнего, чем вся грязь в его собственном сердце.

Из склонности думать высоко о своем смирении, которая имеется у лицемеров, получается, что поддельное смирение стремится выставить себя на обозрение. Те, кто имеет его, склонны много времени проводить за разговорами о своем уничижении, объясняя его напыщенными терминами и производя большую внешнюю видимость смирения с помощью притворных взглядов, жестов, манеры речи, убожества одежды или какой-то показной странности. Так было в древности с лжепророками (Зах. 13:4); так было с лицемерными иудеями (Ис. 58:5); и так было с фарисеями (Мт. 6:16). Но это противоположно истинному смирению; те, кто имеет его, не склонны выставлять свое красноречие напоказ или говорить в сильных выражениях о степени своего уничижения.* Оно не притворяется, чтобы показать себя в каком-то особенном внешнем убожестве одежды или образа жизни, согласно тому, что подразумевается в тексте: «А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твое» (Мт. 6:17). «Это имеет только вид мудрости в самовольном служении, смиренномудрии и изнурении тела» (Кол. 2:23). Истинное смирение — это также не кричащее явление; оно не громкое и не громогласное. Писание представляет его как обладающее противоположной природой. Ахав, когда он имел видимое смирение, подобие истинного смирения, ходил печально (3 Цар. 21:27). Кающийся грешник, в проявлении истинного уничижения, представлен как тихий и молчаливый: «Сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него» (Пл. Иер. 3:28). И молчание упоминается как элемент, сопровождающий смирение: «Если ты в заносчивости своей сделал глупость и помыслил злое, то положи руку на уста» (Пр. 30:32).

Итак, я детально и разносторонне показал природу истинного смирения, которое сопровождает святые чувства в своей тенденции побуждать людей думать низко о своих достижениях в религии, в сравнении с достижениями других, и в особенности о своих достижениях в смирении. Также я показал противоположную тенденцию духовной гордости, которая склоняет людей считать свои достижения в этих отношениях высокими. Я дольше всего настаивал на этом, так как я рассматриваю это как вопрос большой важности, потому что он дает увидеть определенное различие между истинным и поддельным смирением, а также потому, что это склонность лицемеров смотреть на самих себя как на лучших по сравнению с другими — это то, что Бог назвал весьма ненавистным для Него, «дым для обоняния Моего, огонь, горящий всякий день» (Ис. 65:5). Как пример гордости жителей святого (как он назывался) города Иерусалима, упоминается то, что они считали себя гораздо лучшими, чем жители Содома, и поэтому смотрели на них как на не заслуживающих их внимания и достойных их пренебрежения: «О сестре твоей Содоме и помина не было в устах твоих во дни гордыни твоей» (Иез. 16:56).

Пусть читатель не оставит легкомысленно без внимания эти вещи в применении к себе. Если вы однажды подумали, что плохой признак для человека — быть склонным считать себя лучшим святым, чем другие, то может возникнуть ослепляющий предрассудок в вашу собственную пользу; и, возможно, понадобится большая строгость самоисследования, чтобы определить, нет ли этого у вас. Если на предложенный вам вопрос вы ответите: «Нет, мне кажется, что нет никого, столь плохого, как я», не оставляйте это дело без внимания, но снова исследуйте, не считаете ли вы себя лучше других на этом самом основании, потому что вы воображаете, что думаете о себе так низко. Не имеете ли вы высокого мнения об этом смирении? И если вы ответите вновь: «Нет, у меня нет высокого мнения о моем смирении; мне кажется, что я так горд, как дьявол», все же проверьте снова, не вздымается ли под этим покровом самодовольство, и не считаете ли вы себя весьма смиренным на том самом основании, что вы думаете о себе, что вы горды, как дьявол.

Из этого противоречия между природами истинного и поддельного смирения, что касается уважения, которое люди, обладающие ими, имеют к себе, вытекает многосторонний конфликт характера и поведения.

Истинно смиренный человек, имеющий такое скромное мнение о своей праведности и святости, является нищим духом. Для человека быть нищим духом — это быть нищим в своем собственном восприятии и представлении, что касается того, что в нем, и иметь соответствующее расположение. Поэтому истинно смиренный человек, особенно тот, кто обладает выдающимся смирением, естественным образом ведет себя во многих отношениях как нищий человек. «С мольбою говорит нищий, а богатый отвечает грубо» (Пр. 18:23). Нищий человек не склонен к скорому и сильному негодованию, когда он находится среди богатых; он готов уступить другим, потому что он знает, что другие — выше него; он не упрям и самоволен; он терпелив и долготерпелив; он не ожидает ничего другого, кроме презрения, и он принимает его с терпением; он не воспринимает с отвращением, когда на него не обращают внимания и мало его уважают; он готов быть на последнем месте; он с готовностью почитает тех, кто выше него; он спокойно принимает порицания; он легко считает других выше себя; он легко поддается учению и не претендует сильно на свое суждение и понимание; он не слишком привередлив или остроумен, и его разум уступает перед трудными вещами; он не самонадеян и не склонен многое принимать на себя; но ему свойственно подчиняться другим. Таков смиренный христианин. Смирение — это, как выразился великий Мастрихт,* своего рода святое малодушие.

Человек, который очень нищ, — это попрошайка; таков человек, нищий духом. Есть большая разница между теми чувствами, которые благодатны, и теми, которые ложны. С первыми человек продолжает быть нищим попрошайкой у Божьих ворот, чрезвычайно пустым и нуждающимся; но последние делают людей богатыми в своих глазах, наполненными добром и не слишком нуждающимися; они имеют большой запас средств к существованию в своем воображении.…

Нищий человек скромен в своей речи и поведении; таков, и в гораздо большей степени, и более определенно и всесторонне, тот, кто нищ духом: он смирен и скромен в своем поведении среди людей. Напрасно кто-то претендует на то, что он смирен, как малое дитя, перед Богом, если он высокомерен, самонадеян и бесстыден в своем поведении среди людей. Апостол сообщает нам, что замысел Евангелия — в том, чтобы отсечь всех, хвалящихся не только перед Богом, но также и перед людьми (Рим. 4:1-2). Некоторые претендуют на большое уничижение, но они очень высокомерны, дерзки и самонадеянны в своем внешнем виде и поведении; но им следовало бы обратить внимание на следующие тексты Писания: «Господи! Не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входил в великое и для меня недосягаемое» (Пс. 130:1); «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые…» (Пр. 6:16-17); «Гордость очей и надменность сердца… грех» (Пр. 21:4); «…очи надменные унижаешь» (Пс. 17:28); «…гордого очами и надменного сердцем не потерплю» (Пс. 100:5); «Любовь… не превозносится, не гордится…» (1 Кор. 13:4-5). Есть определенные привлекательные скромность и страх, возникающие из смирения, которые относятся к христианскому поведению среди людей, и о которых Писание часто говорит: «…будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Пет. 3:15); «…кому страх, страх» (Рим. 13:7); «…при воспоминании о послушании всех вас, как вы приняли его со страхом и трепетом» (2 Кор. 7:15); «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом» (Еф. 6:5); «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам» (1 Пет. 2:18); «…когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие» (1 Пет. 3:2); «…чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием…» (1 Тим. 2:9). В этом отношении христианин подобен малому ребенку; малый ребенок скромен перед людьми, и его сердце склонно к страху и благоговению в их присутствии.

Этот же дух будет располагать христианина почитать всех людей: «Всех почитайте» (1 Пет. 2:17). Смиренный христианин не только склонен почитать в своем поведении святых, но также и других, во всех отношениях, если только это не подразумевает видимого одобрения их грехов. Так Авраам, великий образец для верующих, почтил детей Хета: «Авраам встал, и поклонился народу земли той» (Быт. 23:7). Это был замечательный пример смиренного поведения по отношению к тем, кто был вне Христа, и о которых Авраам знал, что они находятся под проклятием, и поэтому он никак не мог допустить, чтобы его слуга взял жену для его сына из их числа; и жены Исава, будучи дочерьми Хетовыми, были скорбью для Исаака и Ревекки. Так и Павел почтил Феста: «Нет, достопочтенный Фест, я не безумствую» (Деян. 26:25). Христианское смирение будет располагать людей чтить не только нечестивых, которые находятся вне видимой церкви, но также лжебратьев и преследователей. Так Иаков, находясь в превосходном расположении духа, только что проведя ночь в борьбе с Богом и получив благословение, почтил Исава, своего ложного и преследовавшего его брата: «А сам пошел пред ними, и поклонился до земли семь раз, подходя к брату своему» (Быт. 33:3). Так, он назвал его господином и приказал всей своей семье таким же образом почтить его.

Итак, я попытался описать сердце и поведение человека, которым руководит истинно благодатное смирение, согласовывая свои мысли с Писанием настолько точно, насколько я был способен.

Именно из такого сердца текут все истинно святые чувства. Христианские чувства подобны драгоценному миру, которое Мария вылила на голову Христа, и которое наполнило весь дом сладким благоуханием. Оно было вылито из алебастрового сосуда. Так иблагодатные чувства текут ко Христу из чистого сердца. Оно было вылито из разбитого сосуда; до тех пор, пока сосуд не был разбит, миро не могло ни течь, ни распространять благоухание. Так и благодатные чувства текут из сокрушенного сердца. Благодатные чувства также подобны чувствам Марии Магдалины (Лк. 7), которая также выливает драгоценное миро на Христа из алебастрового разбитого сосуда, помазав им ноги Иисуса, когда она омыла их своими слезами и отерла их волосами своей головы. Все благодатные чувства, которые являются сладким благоуханием для Христа и которые наполняют душу христианина небесной сладостью и ароматом, — это чувства сокрушенного сердца. Истинная христианская любовь, будь то к Богу или к человеку, — это смиренная любовь сокрушенного сердца. Желания святых, какими бы весомыми они ни были, — это смиренные желания. Их надежда — это смиренная надежда; и их радость, даже когда она неизреченная и преславная, — это смиренная радость сокрушенного сердца, которая делает христианина более нищим духом, более подобным малому дитяти и более расположенным к полному смирению в поведении.

 

* Кальвин  (Calvin) в своих Наставлениях, книга II, глава 2, параграф 11, говорит: «Я всегда сильно наслаждался этим высказыванием Иоанна Златоуста (Chrysostom): «Основание нашей философии — смирение», а также словами Августина (Augustine): «Как оратор, когда у него спросили: «Какой первый принцип красноречия?», ответил: «Манера произнесения». — «Какой второй?» — «Манера произнесения». — «Какой третий?» — «Манера произнесения». — Так же если вы спросите относительно правил христианской религии, я отвечу: “Первое, второе и третье — смирение”».

** Хотя пифагорейцы славились иудейской тайной мудростью и многими моральными, а также природными достижениями, однако они не были избавлены от похвальбы и гордости; что было поистине пороком, весьма эпидемическим и как бы врожденным среди всех философов, но особенным образом — среди пифагорейцев, которые сильно отличались чувством похвалы своих собственных совершенств. Так, поистине, гордая натура любит ходить в искрах своего собственного огня. И хотя многие из этих старых философов могли бы, силой своего собственного света и тепла, наряду с некоторыми общими возвышениями духа (может быть, от более чем обычного, хотя не особого или спасительного воздействия Духа), оставить многие большие пороки; тем не менее, все они были глубоко погрязшими в презренную проклятую бездну духовной гордыни, так что все их природные, моральные и философские достижения кормили, питали, укрепляли и ожесточали эту адскую чуму их сердец. Более того, даже те из них, кто казался наиболее скромным (такие как академики, которые исповедовали, что они ничего не знают, и циники, которые сильно порицали, как словами, так и привычками, гордость других), сами изобиловали печально известной и заметной гордостью. Настолько родственен и морально существенен для испорченной природы этот ядовитый корень, источник и чума духовной гордости, особенно если имеется какое-либо естественное моральное или философское превосходство, чтобы питать ее. Поэтому Августин с полным основанием осудил все философские добродетели как великолепные грехи». — Теофил Гейл (Theophilus Gale). Двор язычников. 1672.

* «Есть две вещи, по которым можно определить, что человек имеет только внешние дары, а не внутренний принцип: эти дары всегда надмевают и делают человека важным в своих собственных глазах, как это делало знание коринфян, и многие рядовые люди считают себя годными на пост министра». — Шепард (Shepard). Притча о десяти девах. С. 287.

* Кальвин (Calvin) в своих Наставлениях, книга III, глава 12, параграф 7, говоря о фарисее, отмечает: «В своем публичном исповедании он признает, что праведность, которую он имеет, — это дар Божий; но из-за того, что он верит, что он праведен, он уходит из присутствия Божьего непринятым и отвратительным».

… Лютер (Luther), слова которого были процитированы Рутерфордом (Rutherford) в его книге «Представление духовного антихриста», говорит: «Такова жизнь христианина, что тот, кто начал, кажется сам себе не имеющим ничего, но старается и устремляется вперед, чтобы достичь; по этой причине Павел говорит: «Не считаю себя достигшим». Ибо, поистине, нет ничего более пагубного для верующего, чем допускать, что он уже достиг и не имеет дальнейшей нужды в поисках. Поэтому также многие отпадают и чахнут в духовной безопасности и пассивности. Так, Бернард (Bernard) говорит: «Остановиться на Божьем пути — это значит идти назад». Поэтому лишь одно остается тому, кто только стал христианином: думать, что он — еще не христианин, но стремится быть христианином, чтобы он мог радоваться с Павлом: «Я еще не тот, но я желаю быть им», христианином, не совершенным, но только в начальной стадии. Поэтому не христианин тот, кто считает себя совершенным христианином, и бесчувственен в отношении того, как он далек от совершенства. Мы простираемся к небесам, но мы еще не на небесах. Горе тому, кто думает, что он полностью обновлен. Этот человек, вне сомнения, никогда еще не начинал обновляться и никогда  еще не вкусил, что такое быть христианином».

* Иеремия Джонс (Jeremiah Jones, 1693—1724) замечает в своем великолепном трактате о Каноне Нового Завета, что евангелист Марк (который был спутником Петра и, как предполагается, написал свое Евангелие под руководством этого апостола), когда упоминает покаяние Петра после отречения от своего Учителя, не использует таких сильных терминов, чтобы подчеркнуть это, как другие евангелисты; он только употребляет такие слова: «И вспомнил Петр… и начал плакать» (Мк. 14:72); тогда как другие евангелисты говорят так: «…И выйдя вон, плакал горько» (Мт. 26:75; Лк. 22:62).

* Петер ван Мастрихт (Peter van Mastricht, 1630—1706), автор «Теоретически-практической теологии», опубликованной в 1724 году.

… «Этот дух всегда представляет человека нищим и презренным в своих собственных глазах, пустым. Когда человек имеет некоторое знание и может довольно хорошо ораторствовать, и имеет некоторый вкус к небесному дару, некоторые сладостные приступы благодати, и поэтому его совесть достаточно успокаивается; и если он получил какой-то ответ на свои молитвы и имеет сладкие чувства, он становится полным: и, получив облегчение для своей совести, отбрасывает восприятие и ежедневное стенание под грехом. Таким образом, дух молитвы умирает: он теряет свое уважение к Божьим заповедям, не чувствует большой нужды в них; или не получает блага, не чувствует жизни или силы от них. Это плачевное состояние некоторых; тем не менее, они не знают об этом. Но что касается того, кто исполнен Духом, Господь опустошает его; и чем сильнее, тем дольше он живет. Так что хотя другие думают, что ему не нужно много благодати, однако он считает себя самым нищим». — Шепард (Shepard). Притча о десяти девах. С. 556.

«После всего наполнения будь постоянно пустым, голодным и чувствующим нужду, и молись о еще большем». Там же, с. 581.

«Поистине, братья, когда я вижу проклятие Бога над многими христианами, которые наполнились до краев своими частями, дарами, миром, утешениями, способностями, обязанностями, я стою и восхищаюсь богатствами милости Господа, которые он изливает горстке нищих верующих, не только делая их пустыми, но и удерживая их такими во все их дни». — Шепард (Shepard). Здравый верующий. С. 217.