Джонатан Эдвардс

Религиозные чувства

Введение

По всеобщему признанию выдающихся лидеров в мире мысли, Джонатан Эдвардс (Jonathan Edwards) должен быть включен в число людей с высочайшим талантом.

Его самые знаменитые книги с интеллектуальной и богословской стороны были написаны в его последние годы жизни. «Свобода воли», «Защита доктрины о первородном грехе», «Обсуждение природы истинной добродетели», «Трактат о конечной цели Бога в творении» — все они были написаны в период жизни, проведенный в Стокбридже (1751—1758); и большинство из них были опубликованы только после того, как его земные труды были окончены, и его тело было положено на покой на церковном кладбище в Принстоне. Написание этих великих работ было вдохновлено одной полемической целью — целью опровержения арминианства. Но, сами по себе, они находятся среди значительнейших книг истории. Они обладают неослабевающим и неистощимым качеством. Скрытый огонь бьется и трепещет под острыми, победными и безупречными аргументами, и есть на этих страницах нечто такое, что будет поддерживать их насущность и живительную силу, пока люди будут жаждать великих мыслей, с которыми можно жить и умирать.

«Свобода воли» — это, как сказал Исаак Тейлор (Isaak Taylor), «классический труд по метафизике»; и, согласимся мы или нет с его тезисом, что человеческая свобода должна жить и двигаться и существовать в пределах сферы божественного детерминизма, он пленяет нас. Леки (Lecky) осудил трактат о первородном грехе как «одну из самых отвратительных книг, когда-либо выходивших из-под пера человека»; но когда поверхностный оптимизм очаровывает нас, и когда жизнь рисуется, в стиле Ренана (Renan), как приятный пикник и «восхитительная экскурсия сквозь реальность», нам необходимо, чтобы пуританство Эдвардса напомнило нам, что мы не столь далеки от бедствия и трагедии, и что существует протяженная и глубокая отчужденность, которая отделяет человека от Бога. Может быть, что в своем рассуждении над природой истинной добродетели он иногда предъявляет чрезмерные требования к нашей бренной и швыряемой бурями человеческой натуре; но он сам — один из благородных людей, которые умерли в стремлении к великим делам, и когда он описывает любовь Божью как самое начало и самый конец наших мыслей, слов и путей, он изображает свои собственные мотивы и свою собственную цель. И, что касается творения, то Эдвардс говорит нам, что оно — откровение Божественной славы, издание нескольких слогов в величественном, обожаемом и благословенном Божьем имени, начертание отчетливыми знаками небольшой доли Его несравненного и непостижимого совершенства. Этот человек всегда находится на самом возвышенном уровне. Нам, глядящим на него снизу, кажется, что он занимает свое надлежащее место среди херувимов, которые обладают знанием.

Но иногда он подходит еще ближе к священному Присутствию и благодатному Лицу. И тогда он встает в ряд серафимов, которые горят. Таково несравненное общество, в котором мы находим его, читая «Религиозные чувства».

Эта книга старше, чем другие. Она была опубликована в 1746 году, а до этого она проповедовалась как серия проповедей перед его общиной в 1742—1743 годах. И разве служители не были обильно благословлены, внимая его речам, которые раскрывали тайны Царства Небесного? Эту книгу произвело на свет Великое Возрождение.

В последние месяцы 1734 года и на протяжении всего 1735 года, когда Эдвардс был уже семь или восемь лет служителем, обильные потоки Святого Духа начали изливаться на души, которые он так страстно наставлял и благословлял. Как он писал, город «никогда не был так наполнен любовью, никогда не был так наполнен радостью, и при этом никогда не был так полон горя, как в то время». Когда бы ни встречались мужчины и женщины — и не имело значения, были ли они молодыми или старыми, — разговор обращался к божественным и вечным темам. Собрания проходили как в частных домах, так и в здании церкви. Глубокий и всеобщий интерес к религии завладел этим местом. В такой обстановке Эдвардс действовал, и его сердце было полно благодарности, и его ум стремился внимательно исследовать эти деяния Бога в Своем святилище. Он отметил, что, во-первых, пробужденная совесть была погружена в глубины тьмы и страха. Она осознавала, что над ней нависает ужасная опасность. Вся ее энергия была напряжена и направлена на то, чтобы избежать грядущего гнева. Затем он видел, как смущенная душа училась признавать суверенитет Бога и всецело предавать себя в Его руки и исповедовать свою нужду в посредничестве Христа. И вскоре, после многих смущенных поисков и многих смиряющих открытий, он созерцал, как она приходила к блаженной гавани спасения, буря сменялась тишиной по Божьему повелению и воле. Благословенные картины он встречал рядом с собой повсеместно. В течение этого странного и славного 1735 года он исследовал их с глубоким интересом психолога и ликующей благодарностью рада Иисуса Христа.

Затем, к своему великому огорчению, великолепное видение постепенно исчезло, сменившись светом обычного дня. Суета и грех вновь стали заявлять о себе в Нортгемптоне. Но хотя господство благодати ушло на спад, были признаки того, что вскоре оно может возвратиться. Этого Эдвардс ждал; об этом он молился и ради этого трудился; и Бог исполнил желание его сердца. В 1740 году Возрождение вернулось, подобно тому как весна возвращается после временной и приводящей в уныние зимы. На этот раз ему было предопределено выйти далеко за пределы своего собственного прихода и пройти вначале по Новой Англии, а затем за океан в Британию и в континентальную Европу. Оно стало чудесным духовным оживлением, которое мы связываем с именами Уитфилда (Whitefield) и Уэсли (Wesley), а также с именем Эдвардса. Оно имело свои недостатки и просчеты, которые его враги преувеличивали, и которые возбуждали мучительное сожаление у его самых близких друзей. Часто возникали тревожные и беспокойные телесные последствия. Была идея, которая вскоре стала слишком распространенной, что Бог, Христос, небеса и ад немедленно открывались душе; и эти люди поносили написанное Слово и использование его Духом как Его инструмента. Были странствующие проповедники, которые проталкивали сами себя, и которые часто очень сурово осуждали поставленных Церковью служителей. Была реальная опасность того, что установившийся порядок дома Божьего будет уничтожен. Были печальные и таинственные изъяны, и Эдвардс стенал об их присутствии и желал, чтобы они были исправлены. Но что касается самого дела Божьего, его подлинности, его глубины, его чудесного действия, он не имел никаких сомнений. «Кто, видевший состояние дел в Новой Англии несколько лет назад, — спрашивал он, — мог бы подумать, что за столь короткое время произойдет такая перемена?» Совесть людей была пробуждена и приобрела новую чувствительность. Молодые отложили в сторону свою ветреность. Таверны опустели. Богатые оставляли свою суетность. Библию полюбили, и над нею размышляли, и день Господень добросовестно соблюдался. Со старыми ссорами было покончено, и те, кто находился в размолвке, вновь соединяли руки в знак братства и дружеских отношений. Могло ли все это быть сатанинской подделкой — его миражом, который ослеплял взор и обманывал сердце? Не было ли это Божьей сверхчеловеческой и неоспоримой реальностью?

В связи с пробуждением 1735 года Эдвардс написал «Повесть об удивительных обращениях»; в связи с более поздним движением 1740 года и последующих лет из-под его пера вышли в свет две книги: «Отличительные черты работы Духа Божьего» и «Мысли об оживлении». После этого появился «Трактат относительно религиозных чувств». Он представляет собой его наилучшие и самые зрелые выводы по великой теме, которой он касается.

Выражениям, которыми часто клеймили его стиль, не было конца. И в самом деле, мы почти не находим здесь акцента, пафоса и остроумия Джона Буньяна (John Bunyan) и Томаса Шепарда (Thomas Shepard), звучного красноречия Хоу (Howe), восточного благоухания Рутерфорда (Rutherford). Говорят, что в конце своей жизни Эдвардс сожалел о том, что он обращал так мало внимания на изящество стиля и выражался так, будто он полностью осознавал убедительное достоинство, которое сокрыто в правильно выбранных словах. Много раз в его собственных произведениях кажется, будто он думал вслух и выбрасывал свои мысли такими, какими они к нему приходили, со всей их расчлененностью и со всем их богатством, не пытаясь придать им вид и совершенную форму, отсекая все лишнее. Тем не менее, если мы будем читать эту книгу внимательно, мы найдем, что, если ее рассматривать просто в ее литературном аспекте, она имеет много отрывков, в которых нежность переливается через край, и много таких, которые волнуют нас своей невероятной силой высказывания, а также некоторые отрывки, которые звучат великолепной органной музыкой, которая должна отражаться эхом в наших сердцах. Стиль этого труда осуждался непомерно и подвергался чересчур сильным нападкам.

В тоне книги сквозит непомерная печаль. Доминирующая атмосфера — скорее октябрьская, чем майская. Кажется, будто за годы, которые минули со времени Оживления, Эдвардс стал все острее осознавать ошибки и крайности, которые можно было поставить ему в упрек. Он никогда не терял веру в то, что ветер Духа веет, благотворно и победоносно, над долиной сухих костей; но он до боли переживал, когда вспоминал о различных ложных опытах, лицемерии и упадке, которые сопровождали Пробуждение. На этих страницах Эдвардс стремится оставить позади происшествия времени и места, разочарования недавнего опыта, мужчин и женщин, от которых он ожидал добра, но оно никогда не пришло. Он забывает утренние облака, которые выглядели очень радужными в начале рассвета, но так быстро исчезли, и реки потекли, бурля, искрясь и волнуясь, лишь для того, чтобы потеряться в песках. Он уносит свой идеал в свою тайную комнату и рассматривает его в свете Священного Писания и того, чему Божественный Дух научил его душу. Таким образом, книга «Религиозные чувства» представляет не просто местный и преходящий интерес как описание мимолетного и разочаровывающего эпизода в истории Церкви; она жива и будет жить как портретное изображение людей по сердцу Божьему.

Некоторые черты в этом портрете нас особенно поражают. Одна из них — его осторожность и баланс — то, как художник проводит различие, и тщательно рассматривает, и ставит это суждение в сравнение с другим, и дает каждому его соответствующие оценку и вес. Другая черта — его завершенность; когда мы разберемся в нем полностью, мы признаем, что здесь, вне сомнения, картина души, которая под опекой Божественной благодати стала пригодной для союза с Самим Богом. Далее, эта книга оставляет у нас ощущение трудности христианской жизни. «Праведник едва спасается», — мы чувствуем это, когда находимся в обществе Джонатана Эдвардса. Такие заблуждения могут заманить сердце, когда оно восходит к Божьим небесам; такие сети могут опутать его; такие начальства и силы борются против него — ах, нет путешествия, даже вполовину столь серьезного, как это; нет другого похода против столько устрашающего противника. Если бы Бог не был за нас, не прошло бы и одного часа, как мы были бы унижены и убиты.

Иногда Эдвардс кажется слишком чистым, возвышенным и величественным. Мы задаемся вопросом, не это ли тот случай, когда «первым объективным основанием благодатных чувств является исключительно превосходный и привлекательный характер божественных предметов самих по себе, а не какое-либо воображаемое отношение, которое они имеют к нашему «я» или собственному эгоизму»? Разве не может благодарность Богу, Который сделал великое для него, быть самым ранним чувством молодого ученика, а наслаждение безукоризненностью и величием Самого этого Бога — лишь последующим опытом, который происходит от общения и тесной близости с Отцом, Сыном и Духом?

Тем не менее, тем не менее, da mihi magistrum. Иероним (Jerome) говорит нам, что не проходило и дня, в который Киприан Карфагенский (Cyprian of Carthage) не отдавал приказа своему личному секретарю, пишущему под диктовку: «Дай мне мастера!» И тогда секретарь снимал с полки один из трактатов Тертуллиана — Тертуллиана с его оригинальностью, его глубиной, его силой и полнотой мысли, его размышлениями, его ясной и убедительной диалектикой. Каждый из нас, кто желает расти в благодати и познании Господа Иисуса Христа, и знать, чего Бог требует от него, должен сказать о книге «Религиозные чувства»: «Da mihi magistrum!» Кощунством отдает любой намек на критику книги, которая воспаряет до таких высот, и которая настолько преисполнена мудростью, сходящей свыше.

На этих страницах Джонатан Эдвардс провозгласил на все времена глубинную природу и духовность истинной религии. Она сильно удалена, заверяет он нас, от механических рутинных обязанностей; это не холодная и расчетливая урочная работа. Глубоко заблуждаются те, кто полагает, что это нечто жреческое и сакраментарианское. Это приближение к Нему, в любви и в жизни, души, которой Бог коснулся и в которой Он живет. Это «движение скрытого огня», трепещущего в груди, согревающего все сердце, пожирающего в своем страстном пламени остатки наших грехов, очищающего, питающего и преображающего нас, пока — о, чудо из чудес! — мы не станем небесным прекрасным и очищенным золотом.

Возможно, сейчас мы неизмеримо ниже идеала, который написан в этих возвышенных и испытующих главах; но если мы — дети в доме Божьем, в одном можно быть уверенным: мы будем поражены страстью достигнуть его. И, наверное, никто по эту сторону Нового Иерусалима не подошел к нему ближе, чем человек, который изобразил его здесь для нас.

 

Александер Смели,

1898 год