Дитрих Бонхёффер

Следуя Христу

ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ.

 

Когда Иисус потребовал от богатого юноши доброволь­ной нищеты, то он знал, что здесь дано либо послушание, либо непослушание. Когда были призваны Левий от сбо­ра податей, а Петр от сетей, то было несомненно, что Иисус был серьезен в этом призыве. Они должны были оставить все и следовать за Ним. Когда Петр был призван ступить на волнующееся море, то он должен был ступить, сделать шаг. От него было потребовано единственное — бросить себя ради слова Иисуса Христа, надежно сохранить это слово, как все сокровища мира. Силы, норовившие встать между словом Иисуса и послушанием, были в то время столь же велики, как и ныне. Разум противился, совесть, ответственность, пиетет, да и сам закон с писаными прин­ципами пускали в ход все средства, чтобы предотвратить это беззаконное «увлечение». Но призыв Иисуса прорвал все это, и послушание было сотворено. Было явлено прос­тое послушание.

Если бы Иисус Христос через Священное Писание сегодня обратился так к одному из нас, то мы могли бы рас­суждать следующим образом: Иисус велит что-то совер­шенно определенное, это правда. Но если Иисус велит, то я должен знать, что Он требует не послушания зако­ну, но хочет от меня лишь одного, а именно: чтобы я уве­ровал. Моя вера не связана с нуждой, богатством и тому подобным, более того, я могу верить и в нужде, и в богат­стве. Но речь не о том, что у меня нет имения, а о том, что я пользуюсь имением так, как будто у меня его нет, я внут­ренне от него свободен, и мое сердце не принадлежит сокровищам. Итак, Иисус говорит: Продай имение твое! Но Иисус знает: не потому приходят к истине, что совершают внешний поступок, напротив, владей смиренно доб­ром, но владей так, будто у тебя его нет. Не отдавай свое­го сердца земным благам. Наше послушание слову Иису­са могло бы состоять в том, что мы отклоняем простое по­слушание непосредственно закону, чтобы затем быть послушными «в вере». И в этом мы отличаемся от богатого юноши. Он мог успокоить свою печаль не тем, что сказал бы себе: Я хочу остаться богатым, несмотря на слова Иисуса, но внутренне я хочу стать свободным от богатства и утешиться – при всей моей недостаточности – отпуще­нием грехов и в вере обрести единение с Иисусом; но он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и ве­ры. Притом юноша был полностью искренен. Он отделил себя от Иисуса, и в этой искренности, конечно, заложено больше обетования, чем в кажущемся единении с Иису­сом, покоящемся на непослушании. Из слов Иисуса с оче­видностью явствует, что этот юноша внутренне не спосо­бен освободиться от своего богатства. Вероятно, юноша, будучи человеком серьезным и устремленным, тысячекратно пытался это сделать. Но что пытался он неудачно – показывает тот факт, что в решающий момент, он не смог повиноваться слову Иисуса. Но и в этом юноша был ис­кренен. Мы же с нашей аргументацией вообще отлича­емся от библейских слушателей слов Иисуса. Если Иисус говорит кому-то: Оставь все и следуй за Мною, брось ре­месло, семью и отчий дом! – тот сознает: на этот призыв есть только ответ одного простодушного послушания, по­тому что этому послушанию придано обетование единении с Иисусом. Но мы могли бы сказать: Хотя призыв Иисуса «воспринят безусловно и строго», истинное послушание Ему состоит в том, что я как раз и остаюсь при моих тру­дах, в моей семье, – и там служу, притом будучи внутрен­не свободным. Но ведь Иисус мог бы призвать: Вон! – Мы же понимаем Его, как Он, собственно, и полагает это: Оста­вайся где есть! свободным так, как будто внутренне ушел. Или Иисус сказал бы: Оставьте заботы; мы, однако, разу­мели бы: конечно, мы должны заботиться и трудиться для наших домашних и для нас. Все прочее было бы безответ­ственным. Но внутренне мы должны быть свободными от таких забот. Иисус мог бы сказать: Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую; мы же склонны по­нять: Истинная любовь к брату как раз и может стать ве­ликой именно в борьбе, именно в ответном ударе. Иисус может сказать: Ступайте сперва к Царству Божьему; и мы можем понять так: Сперва мы, конечно, должны устре­миться к остальным всевозможным вещам. Иначе как бы мы могли существовать? Пусть все соединит последняя внутренняя решимость - употребить все ради Царства Небесного. И везде та же самая, сознательная отмена прос­того, буквального послушания.

Как возможно такое увязывание? Разве что-нибудь случилось, чтобы над словом Иисуса учинялись такие игры? чтобы оно превратилось в мировое посмешище? Ведь если где в мире раздаются повеления, там отношения ясны. Отец говорит своему ребенку: Иди спать! – и ребенок хорошо знает, что к чему. Псевдобогословски выдрессированное дитя должно было бы рассуждать так Отец говорит: Иди спать. Он думает, я устал; он не хочет, чтобы я устал. Я одолею усталость, если пойду, поиграю. Итак, если отец говорит: Иди спать! – он, собственно, ду­мает: Иди играть. С такими рассуждениями и ребенок у отца, и гражданин у начальства столкнутся разве что с недвусмысленным языком, именно же с языком на­казания. И только по отношению к повелению Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание может пре­вратиться в непослушание. Как это возможно?

Это возможно потому, что в основе такой подвижной ар­гументации лежит что-то совершенно правильное. Повеле­ние Иисуса богатому юноше или призыв к созданию ситуа­ции, в которой можно уверовать, фактически имеет толь­ко одну цель - призвать человека к вере в Него, т.е. к еди­нению с Ним. В конце концов человека ничто не связывает с тем или иным делом; но все привязывается к вере в Иисуса как Сына Божия и Спасителя. Ничто, в конце кон­цов, не связывает с бедностью или богатством, браком или безбрачием, ремеслом или отсутствием такового, но все связывается в вере. И, таким образом, мы правы, это возможно – верить во Христа в богатстве и в окружении мирских благ, – если владеть ими так, будто их у нас нет. Но эта возможность есть вообще последняя возможность христианского бытия, возможность перед лицом серьезно­го ожидания предстоящего второго пришествия Христа, и поистине это возможность не первая и не простая. Пара­доксальное толкование заповедей имеет свое христианское право, но никогда не дозволено вести дело к тому, чтобы упразднить простое понимание заповедей. Напротив, свое право и свою возможность в этом имеет только тот, кто в любой момент своей жизни способен всерьез прийти к про­стоте понимания, кто приобщился к Иисусу, к следованию Ему, пребывая в ожидании конца. Это бесконечно более тяжелая, по-человечески говоря, невозможная возмож­ность – понять призыв Иисуса парадоксально, и, как та­ковая, она подвержена внешней опасности слиться со сво­ей противоположностью, стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не уверен, что ему было бы много легче простодушно понять заповедь Иисуса и по­виноваться буквально, ну, например, действительно бросить земные блага вместо того, чтобы их получить, - у того нет и права на парадоксальные толкования слов Иисуса. Не­обходимо, таким образом, включать парадоксальные тол­кования заповедей Иисуса в буквальные.

Конкретный призыв Иисуса и простое послушание име­ют неопровержимый смысл. Иисус зовет к конкретному по­ложению, в котором в Него можно уверовать; поэтому Он так конкретно и призывает и хочет непременно быть по­нятым, потому что Он знает, что только в конкретном по­слушании человек становится свободен – для веры.

Где принципиально исключено простое послушание, там, повторим, из драгоценной благодати призыва Иису­са произойдет даровая благодать самооправдания. Там, однако, тем самым исполняется ложный закон, препят­ствующий слышать конкретный призыв Христа. Этот лож­ный закон есть закон мира, к которому устремляется, ко­торому соответствует закон благодати. Мир здесь прости­рается, не побежденный во Христе и не побеждаемый в ежедневном единении с Ним, будучи приведен к неподвижному, непробиваемому принципиальному закону. И благодать тогда, уже более не дар Бога Живого, с которым мы, вырываемся из мира, ставя себя в послушание Христу, но она всеобщий божественный закон, божественный принцип, о распространении которого на частные случаи только-то и идет речь. Принципиальная борьба против «законности» простого послушания сама устанавливает всеопаснейший закон, закон мира, и закон благодати. Принципиальная борьба против законности сама в высшей степени законна. Законность побеждается един­ственно через послушание благодатному призыву Иису­са следовать Ему, в котором закон сам исполняется и сохраняется через Иисуса.

Где принципиально устраняется простое послушание, там проводится неевангельский писаный закон. Предпо­сылка для хорошего знания Св. Писания становится затем ключом к такому его пониманию. Но этот ключ тут – не живой Христос, творящий суд и посылающий благодать, и орудование этим ключом уже более не лежит исключи­тельно в воле Духа Святого; ключ к Св.Писанию и есть всеобщее учение о благодати, и нам дано владеть им. Проб­лема следования обнаруживает себя здесь как герменевтическая проблема. Евангельской герменевтике надлежит быть ясной, чтобы можно было, не затрагивая дальней­шего, идентифицировать нас с теми, кто призван Иисусом; и более того, призванные принадлежат самому Писанию вместе со Словом Божьим и Благой Вестью. В проповеди мы слышим не только ответ Иисуса на вопрос ученика, ко­торый как бы и наш вопрос, – но вопрос и ответ вместе, как и слово Писания, являются предметом Благой вести. Простое послушание герменевтически было бы истолко­вано неправильно, если бы мы действовали одновременно с призванным и хотели бы следовать. Но Христос, о ко­тором благовествуется нам в Св.Писании, в целокупности Своего Слова дарит веру только повинующемуся и только ему. Мы можем и должны идти не назад, за слово Пи­сания и реальные события, - напротив, мы призваны всеми словами Писания, именно потому, что мы хотим при­нять Писание не как принцип, будь это учение о благодати, а как законную власть.

Итак, парадоксальное толкование заповедей Иисуса включает и простое понимание – именно потому, что мы стремимся благовествовать о Христе, а не закон исполнить. Поэтому теперь почти излишне спорить, исходя из этого простого послушания, составляющего определенную заслугу человека, о facere quod in se est, об исполненных предпосылках веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает самоуправством человека. Это также отнюдь не что-то вроде раздачи имения во имя уже истребованного послушания; так непременно выходит не послушание Иисусу, а свободное принятие собственного стиля жизни, христианского идеала, францисканского идеала бедности. А то прямо в раздаче имения человек мог бы утвердить самого себя и свой идеал – не заповедь Иисуса, не свободу от себя – и ещё больше пленился бы собой. Шаг к ситуации как раз не есть предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Только там шаг легитимен, где он делается, таким образом, но там он, впрочем, уже не является свободной волей человека.

«Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно».

(Матф.19:23-26)

Изумление учеников в ответ на слова Иисуса и их вопрос, кто же может спастись, показывает, что случай с богатым юношей они сочли не за единичный случай, но совершенно за общее правило. Они ведь не спросили: Какому богатому? – но только вообще: «Кто» же может спастись? – ведь именно потому, что все, все ученики принадлежали к этим богатым, которым трудно войти в Царство Небесное. Ответ Иисуса подтверждает такое толкование Его слов учениками. Спастись, следуя Христу это не человеческая возможность; однако Богу все возможно[3].

 

 

[3] На странице, как видит читатель, осталось много места, ко­торое переводчик (он же наборщик) хочет занять цитатой из Лютера, у которого есть сходные рассуждения, а то как бы рассуждения Бонхёффера не показались какому-нибудь чи­тателю, не знакомившемуся специально с этой традицией, не­обычными и не имеющими примера в прошлом (о «даровой» – или «обесцененной» – благодати можно прочесть в послесловии). Сравним с тем, что пишет Лютер на ту же тему.

«Бог доподлинно обещал Свою благодать смиренным, т.е. тем. кто поверил в свою погибель, и отчаялся в себе. Однако чело­век не может полностью смириться до той поры, пока он не знает, что его спасение нисколько не зависит от его собствен­ных усилий, стремлений, воли или деяния, а целиком зависит от воли, усилия, желания и деяния другого, а именно от одно­го лишь Бога. Ибо, коль скоро человек убежден, что он хоть что-нибудь может сделать для своего спасения, он пребывает в самоуверенности и не отчаивается в себе полностью, не смиряется перед Богом, но воображает, что существует какое-то место, время, доброе дело, и надеется, или, по крайней мере, желает с их помощью обрести спасение. Тот же, который дей­ствительно нисколько не сомневается в своей полной зави­симости от воли Божьей, кто полностью отчаялся в себе, тот ничего не выбирает, но ждет, как поступит Господь. Он ближе всего к благодати, к тому, чтобы спастись».

 Мартин Лютер. О рабстве воли. – В кн.: Эразм Роттердамский. Философские произведения.

М. «Наука», 1987, с.329.