Крест Христа

Часть первая. ПРИБЛИЖАЯСЬ КО КРЕСТУ

1. ГЛАВЕНСТВО КРЕСТА

Известна ли Вам картина Хольмана Ханта, главы «Братства прерафаэлитов» (Прим. ред. 1), которая называется «Смертная тень»? На ней изображена мастерская плотника из Назарета. Возле столярного верстака, на котором покоится лучковая пила, стоит обнаженный до пояса Иисус. Его глаза подняты к небесам; а лицо отражает не то боль, не то восторг, не то оба эти чувства вместе. Видно, что Он весь вытянулся, подняв обе руки над головой. Вечерний свет, вливаясь в мастерскую через открытую дверь, падает на фигуру Иисуса, и за Его спиной на стену ложится тень в форме креста, потому что полка с инструментами стала той поперечной перекладиной, к которой были прибиты Его руки, да и сами инструменты напоминают нам о роковом молотке и гвоздях.

Слева, на переднем плане, посреди разбросанных повсюду стружек преклонила колени женщина. Ее рука покоится на ларе, в котором хранятся богатые дары волхвов. Мы не видим ее лица, но мы знаем, что это Мария. Она с испугом смотрит на крестообразную тень своего Сына.

Прерафаэлиты известны своим сентиментализмом. Тем не менее они были серьезными и искренними художниками, а сам Хольман Хант был полон решимости, как он писал, «бороться с легкомысленным искусством своего времени», его поверхностной трактовкой избитых тем. Поэтому в 1870-73 гг. художник жил в Святой Земле и писал «Смертную тень», сидя на крыше своего дома[8]. И хотя в историческом смысле тема картины вымышлена, с точки зрения теологии она совершенно правдоподобна. С молодых лет, скорее, уже с момента рождения, перед Иисусом лежала тень креста. Смерть Спасителя занимала центральное место в миссии, и церковь всегда признавала это.

Представьте себе, что один путешественник решил осмотреть собор Святого Павла в Лондоне. Он вырос в светской среде и потому практически ничего не знает о христианстве. Однако он не простой турист — он полон интереса и жажды познания.

Когда он подходит к собору по Флит Стрит, его поражают грандиозные размеры здания и изумляет то, что сэр Кристофер Рэн мог задумать такое сооружение после Великого лондонского пожара 1666 года. Осматривая здание, он не может не заметить огромный золотой крест, возвышающийся над куполом.

Путешественник входит в собор и останавливается в его центре, под главным куполом. Пытаясь охватить размеры и форму здания, он замечает, что вертикальный и поперечный нефы этого готического собора расположены в форме креста. Он обходит собор и видит, что в каждой часовне стоит предмет, напоминающий стол, на котором главное место принадлежит кресту. Он спускается в склеп, чтобы осмотреть гробницы знаменитых людей, таких, как сам сэр Кристофер Рэн, лорд Нельсон и герцог Веллингтонский; на каждой гробнице вырезан или выгравирован крест.

Поднявшись по ступеням, он решает остаться на служение, которое вот-вот начнется. Он видит маленький крестик на лацкане сидящего рядом мужчины, а у женщины, занявшей место по другую сторону от него, крестик висит на цепочке. Затем его взгляд останавливается на красочном витраже восточной стены. И хотя со своего места он не может рассмотреть все детали, он безошибочно узнает в рисунке крест.

Внезапно прихожане встают. Входит хор и священники, перед ними шествует человек, несущий церемониальный крест. Они поют гимн. Посетитель смотрит на бюллетень и читает вступительные слова:

«Поем песнь славы мы о Нем,

О Том, Кто умер на кресте;

Им торжествуем над грехом

И неподвластны суете ».

Анализируя происходящее, путешественник понимает, что присутствует на церемонии причастия, и вся она сосредоточена вокруг смерти Иисуса Христа. Его догадки подтверждаются, когда прихожане идут причаститься хлебом и вином и священник говорит им о теле и крови Христовой. Богослужение заканчивается еще одним гимном:

«Когда я поднимаю взор

 На крест, где Божий Сын страдал,

Я сознаю греха позор,

Стыжусь того, что почитал.

 

Господь! Храни меня, чтоб я

Здесь в мире славы не искал,

Чтоб подвиг Твой, чтоб смерть Твоя

 Были венцом моих похвал».

Хотя прихожане уже начинают расходиться, одна семья задерживается. Они собираются крестить ребенка. Путешественник подходит к стоящим около купели и видит, как священник сначала обливает ребенка водой, а затем рисует крест на его лбу, произнося: «Осеняю тебя крестом, да не постыдишься исповедовать веру во Христа распятого...»

Из собора путешественник выходит полный впечатлений и вопросов. Его поражает постоянное напоминание, будь то в словах или символах, о главной роли креста. И все же в его голове появляются вопросы. Кое-что из услышанного кажется ему преувеличением.

Действительно ли христиане «ищут славы» только в кресте и считают смерть Христа «венцом своих похвал»? Возможно ли христианство свести к одной лишь «вере во Христа распятого»? На каком основании, спрашивает он себя, кресту Христа уделяется такое внимание?

Символ креста и крестное знамение

У каждой религии и идеологии есть свой символ, который отражает важный момент в истории ее развития или одно из ее основополагающих убеждений. Цветок лотоса, например, несмотря на то, что в древности его использовали китайцы, сейчас у египтян и индийцев прочно ассоциируется с буддизмом. Считается, что его колесообразная форма отображает либо круг рождения и смерти, либо появление красоты и гармонии из мутных вод хаоса. Иногда Будду изображают сидящим на троне в центре раскрывшегося цветка лотоса.

В древности иудаизм избегал каких-либо наглядных знаков или символов из-за страха нарушить вторую заповедь, которая запрещает изготовление идолов. Но в наши дни иудаизм использует так называемую звезду Давида — шестиугольник, полученный путем комбинирования двух равносторонних треугольников. Она символизирует Божий завет с Давидом, согласно которому его трон будет утвержден навеки, а Мессия произойдет из его рода. Ислам, еще одна монотеистическая религия, которая возникла на Ближнем Востоке, избрала своим символом полумесяц (по крайней мере, на западе Азии). Изначально изображавший одну из фаз луны, он был символом верховной власти в Византии еще до завоевания ее мусульманами.

Мирские идеологии нашего века также имеют свои всемирно известные символы. Марксистский серп и молот, заимствованный советским правительством в 1917 году с картины одного бельгийского художника девятнадцатого века, представлял сельское хозяйство и индустрию. Эти два образа пересечены, что означает единство рабочих и крестьян, заводов и полей. Печально известная свастика появилась около 6 000 лет назад. Ее края загнуты по часовой стрелке, что может символизировать либо движение солнца по небу, либо круг четырех времен года, либо процесс творчества и процветания («свасти» в переводе с санскрита означает «благополучие»). Однако в начале этого века ее присвоили себе некоторые германские группировки и сделали символом арийской расы. Затем ее перенял Гитлер, и свастика стала зловещим знаком нацистского расового фанатизма.

Христианство также не составляет исключения — у него есть свой символ. Однако крест не является первым христианским символом. Из-за жестоких преследований, которым подвергались христиане, они «должны были соблюдать строжайшую осторожность и избегать любой демонстрации своей религии. Поэтому крест, который сейчас является всемирно признанным символом христианства, сначала обходили стороной не только из-за того, что он непосредственно указывал на Христа, но также из-за позорящей его ассоциации с казнью обычных преступников»[9]. Первыми христианскими образами, найденными на стенах и потолках катакомб (подземных мест захоронения около Рима, где, вероятно, прятались преследуемые христиане), были схематические изображения павлина (предположительно символизирующего бессмертие), голубя, пальмовой ветви, которой награждали победителя. Особенно часто встречалось изображение рыбы. Только посвященным было известно то, о чем не мог догадаться посторонний: слово «ихтюс» («рыба») было акронимом слов «Иисус Христос Тэу (Х)юиос Сотер» («Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель»). Но рыба не стала постоянным хри- стианским символом именно потому, что ассоциация между «рыбой» и Иисусом была исключительно акронимной (то есть основанной на случайном сочетании букв), а изображение само по себе ничего не значило.

Несколько позже, приблизительно во втором столетии, преследуемые христиане предпочитали изображать библейские истории: Ноев ковчег; Авраама, приносящего в жертву барана вместо Исаака; Даниила во рву со львами; трех его товарищей в горящей печи; кита, извергающего Иону; сцены крещения; пастуха, несущего овцу; исцеление парализованного и воскрешение Лазаря. Все эти сцены, символизируя искупление, даруемое Христом, не могли стать орудием обвинения, поскольку только посвященные в состоянии истолковать их значение. Также активно использовалась монограмма их двух соединенных вместе букв «X» и «Р» (две первые буквы греческого слова Христос). Чаще всего ее писали в форме креста, порой рядом с ней изображали ягненка или голубя.

Повсеместно признанная эмблема христианства, несомненно, могла бы указывать на Иисуса Христа, но этому условию отвечало бы множество вариантов. Христиане могли выбрать кормушку или ясли, в которых лежал младенец Иисус; столярный станок, за которым молодой Иисус работал в Назарете (что возвеличило бы ручной труд); лодку, с которой Он обращался к народу в Галилее, наконец, полотенце, которым Он отирал ноги Своим ученикам (что символизировало бы Его смиренный дух служителя). Был еще и камень, отодвинутый от входа в гробницу Иосифа, как символ Его воскресения. Другими вариантами могли быть трон — символ божественного суверенитета, — на этом троне сидел Иисус в небесном видении, представшем Иоанну на острове Патмос; или голубь, символ Святого Духа, сошедший с небес в день Пятидесятницы. Любой из этих семи символов подошел бы в качестве указателя одного из аспектов служения нашего Господа. Но выбор пал на простой крест. Две пересекающиеся перекладины были космическим знаком, восходящим к седой древности и символизирующим ось между землей и небесами. Но то, что христиане избрали именно крест, объясняется другим обстоятельством. Ни Его рождение или ранние годы, ни Его учение или служение, ни Его воскресение или воцарение, ни дарованный Им Дух, но Его смерть, Его распятие они хотели увековечить как главную истину в понимании ими Христа. Символ распятия — крест с прикрепленной к нему фигурой Христа, по имеющимся у нас свидетельствам, появился не ранее шестого века.

Мы практически уверены в том, что, начиная со второго века, христиане не только чертили, рисовали или вырезали крест как наглядный символ своей веры, но также налагали его на себя и на других людей определенным движением руки. Одним из первых очевидцев этого обычая был африканский юрист и богослов Тертуллиан, который жил приблизительно в 200 г. н.э. в Карфагене. Он писал:

«Делаем ли мы шаг или жест, входим или выходим, одеваемся или обуваемся, омываемся ли, приступаем ли к трапезе, зажигаем ли лампу, лежим ли, сидим ли — во всех повседневных делах мы кладем на чело этот знак (крест)»[10].

Ипполит, римский богослов и пресвитер, является особо интересным для нас свидетелем, потому что он известен как «общепризнанный реакционер, который выступал не за будущее, а за прошлое». Его знаменитый трактат «Апостольская традиция» (215 г. н.э.) «определенно претендует на то, что в нем запечатлены формы и модели обрядов, уже ставших традиционными, и обычаев, давно вошедших в практику, а также на то, что он был преднамеренно написан в форме протеста против нововведений»[11]. Поэтому, если в его труде встречается описание определенных «церковных ритуалов», мы можем быть уверены, что они соблюдались в жизни предыдущего поколения верующих или еще ранее. Он упоминает о том, что епископ рисует крест на лбу кандидата при совершении над ним обряда конфирмации. Он также советует использовать крестное знамение во время личной молитвы: «Всегда следуйте Его (Христа) примеру, чистосердечно осеняя себя крестным знамением, ибо это есть знак страстей Господних». «Это также дает защиту от злых сил», — продолжает автор. «Во всякое время, встречаясь с искушением, с благоговением полагай крест на лоб твой. Этим знаком страстей Господних противостоишь ты сатане, если полагаешь его в вере. Не затем, чтобы быть замеченным людьми, но, зная о силе его, покрывайся им, как щитом»[12].

Мы не должны отбрасывать этот обычай как суеверие. По крайней мере, изначально крестное знамение должно было определять и действительно освящать каждое действие как принадлежащее Христу. (Прим. ред. 2).

В середине третьего века, когда другой уроженец Северной Африки, Киприан, был епископом Карфагена, император Деций развязал жестокое преследование христиан (ок. 250-251 гг. н.э.). За это время тысячи христиан предпочли умереть, чем преподнести требуемые почести имени императора. Горя желанием укрепить моральный дух своих единоверцев и побуждая их скорее принять мученичество, чем отступить от христианской веры, Киприан напомнил им проповедь о кресте: «Так станем же защищать наши головы шлемом спасения... дабы укрепить чело наше и сохранить знак Божий»[13]. А тем верным, которые шли в тюрьмы и подвергались риску быть убитыми, Киприан адресовал такую похвалу: «Чело ваше, освященное печатью Божьей... сберегли вы для венца, который даст вам Господь»[14].

Ричард Хукер, англиканский богослов и ректор Лондонского Собора, живший в шестнадцатом веке, восторгался тем, что отцы ранней церкви, невзирая на презрительное отношение язычников к страданиям Христа, «предпочли крест (в обряде крещения) любому другому символу, по которому мир в любой момент мог бы безошибочно определить, кем они являются»[15]. Он знал о категорическом неприятии пуританами крестного знамения: «Мы не должны осенять себя крестом и практиковать прочие атрибуты папизма», которые, как они считали, «не были известны церкви Божьей во времена Апостолов». Человеческие измышления не могут быть прилагаемы к божественным установлениям, поскольку это всегда сопряжено с опасностью суеверных заблуждений. Подобно тому, как царь Иезекия разрушил бронзового змея, так и мы должны отказаться от крестного знамения. Но Хукер стоял на своем. В «несущественно важных вопросах», которые не противоречат Писанию, христиане имеют право выбора. Кроме того, крестное знамение имело положительное значение, так как оно — «для нас увещевание... прославиться в служении Иисусу Христу, а не опускать головы, как бы стыдясь его, вопреки тому, что из-за него в этом жестоком мире нас позорят и злословят»[16].

Константин — первый император, открыто исповедовавший христианскую веру, дал дополнительный толчок к использованию креста в качестве символа. Ибо (согласно Евсевию) вечером накануне битвы у Мильвеанского моста, благодаря которой он утвердил свою власть над Западом (312-313 гг. н.э.), ему явилось видение светящегося креста на небе со словами: «In hoc signo vinces» («Этим знаком победишь»). Он сразу же сделал его своей эмблемой и приказал нанести его на военные знамена.

Независимо от того, какого мнения мы о Константине и о развитии христианского мира после его правления, церковь сохранила верность кресту как своему главному символу. В некоторых церквах до наших дней сохранился обычай осенять крестом человека, принимающего крещение; а на могиле христианина родственники ставят крест. Таким образом, можно сказать, что с рождения до смерти христианина церковь стремится определять и защищать его крестом.

Если мы вспомним, какой ужас вызывало распятие в древние времена, нас еще больше поразит то, что христиане сделали символом своей веры именно крест. Тогда мы поймем, почему «слово о кресте», проповедуемое Павлом, было для многих его современников «юродством» или даже «безумием» (1 Кор. 1:18, 23). Как мог кто-либо в здравом уме поклоняться как Богу какому-то мертвецу, которого законно осудили как преступника и подвергли самой унизительной казни? Его смерть, преступление и позор делают Его недостойным даже уважения, а тем более поклонения[17].

Вероятно, распятие было изобретено «варварами», жившими за пределами «цивилизованного» мира, и унаследовано греками и римлянами. Это, пожалуй, самый жестокий вид казни изо всех известных человечеству, так как он предполагает отсрочку смерти до тех пор, пока у человека не начнется агония. Жертва распятия могла страдать на протяжении нескольких дней в ожидании смерти. Когда римляне стали практиковать этот вид казни, он предназначался для преступников, обвиняемых в убийстве, мятеже или вооруженном ограблении при условии, что они были рабами, иностранцами или другими лишенными прав людьми. Поэтому евреи были возмущены, когда римский полководец Варий предал распятию 2000 их соотечественников в 4 г. до н.э. и когда во время осады Иерусалима полководец Тит приказал распять такое количество жителей города, что не хватало «места... для крестов и крестов для тел»[18].

Римских граждан не подвергали распятию, за исключением случаев государственной измены с отягчающими обстоятельствами. Цицерон в одной из своих речей осудил распятие как «crudelissimum taeterrimumque supplicium», т.е. «самую жестокую и отвратительную казнь»[19]. Немногим позже он заявил: «Задержать римского гражданина — это преступление, высечь его — это мерзость, лишить жизни — практически то же самое, что совершить убийство. А распять его — это... Нет такого слова, которое могло бы адекватно описать столь кошмарный поступок»[20]. Цицерон выразился еще более ясно во время успешной защиты пожилого члена сената Гая Равириуса, против которого в 63 г. до н.э. выдвигалось обвинение в убийстве: «Само слово «крест» не должно касаться не только римского гражданина как такового, но даже его мыслей, взора или слуха. Ибо не только сама процедура, т. е. действия, сопряженные с распятием, или мучение на кресте, но осуждение на распятие, ожидание казни и даже само упоминание о них не должно звучать в присутствии римского гражданина и свободного человека»[21].

Распятие вызывало ужас как у римлян, так и у иудеев, хотя и по разным причинам. Евреи отождествляли «крест» с «деревом», следовательно, идентифицировали распятие с повешением. Поэтому в их восприятии распятый преступник автоматически оказывался под ужасным законом Писания, гласящим: «Ибо проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве» (Втор. 21:23). Они не могли заставить себя поверить в то, что Божий Мессия умрет под Собственным проклятием, будучи распятым на древе. Как сказал иудей Трифон христианскому апологету Иустину, который завязал с ним дискуссию: «Я весьма скептически отношусь к этому вопросу»[22].

Итак, враги раннего христианства, будь они римлянами, иудеями или и теми, и другими, не упускали случая высмеять это утверждение, что Божий Помазанник и Спаситель человечества закончил жизнь на кресте. Это казалось безумием. Подтверждением тому служит надпись, восходящая ко второму веку, обнаруженная в Риме, на Палатинском холме, и написанная на стене дома, который, по мнению некоторых историков, служил школой для слуг императора. Это самое древнее из дошедших до нас изображение распятия является карикатурой. На этом грубом рисунке изображено распятое тело человека с ослиной головой. Слева от креста стоит еще один человек, поднявший руку в знак поклонения. Под рисунком неровно написаны слова «ALEXAMENOS C(S)EBETE THEON» — «Алексамен прославляет Бога». Этот рисунок хранится в папском музее Рима. Что бы ни стояло за обвинением в поклонении ослу (в котором обвинялись как иудеи, так и христиане), оно символизировало поклонение распятому человеку, которого выставили на посмешище.

Ту же нотку презрения мы чувствуем и в одном произведении сатирика-язычника второго века Лукиана Самосатского. В «Житии Перегрина» (Перегрин — вымышленный герой, шарлатан, обратившийся в христианство), он зло высмеивает христиан, которые «поклоняются тому распятому софисту и живут по его законам» (с. 15).

Позиция Иисуса

Тот факт, что крест стал символом христианства, а христиане упорно, вопреки всем насмешкам, отказывались заменить его чем-либо не столь провоцирующим оскорбления, может иметь только одно объяснение. Это значит, что понимание главенства креста исходит от Самого Иисуса. Именно из верности Ему ученики столь упорно держались этого символа. Какие же существуют доказательства того, что крест имел первостепенное значение для самого Иисуса?

История о том, как двенадцатилетнего Иисуса повели во время Пасхи в Иерусалим и случайно забыли там — это единственная имеющаяся у нас возможность взглянуть на формирующееся сознание Иисуса-мальчика. Когда родители нашли Его в храме «сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их», они отругали Его. Они сказали, что волновались, пока искали Его. «Зачем было вам искать Меня?» — ответил Он с невинным удивлением. «Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк. 2:41-50). Лука излагает эту историю, не балуя нас обилием деталей. В связи с этим мы должны проявить осмотрительность и не выискивать между строк более того, что там действительно написано. Тем не менее мы можем утверждать, что уже в двенадцать лет Иисус называл Бога «Отец Мой», а также чувствовал внутреннее побуждение заниматься делами Своего Отца. Он знал, что на Него возложена ответственная миссия. Отец послал Его в мир с определенной целью. Он должен был исполнить эту миссию; Он должен был достигнуть этой цели. Евангелия постепенно открывают нам, в чем она выражалась.

Евангелисты указывают на то, что при принятии крещения и во время искушения Иисус посвящает Себя следованию Божьему, не дьявольскому пути, то есть страданию и смерти в противовес популярности и овациям. Тем не менее Марк (а впоследствии Матфей и Лука) заостряют внимание на более позднем событии, когда Иисус начинает открыто проповедовать. Это водораздел в Его служении. Удалившись со Своими учениками в северный район страны в окрестности Кесарии Филипповой, находящейся у подножия горы Ермон, Он прямо спросил их, за Кого они Его почитают. Когда же Петр сказал, что Он — посланный Богом Мессия, Иисус тут же «запретил им, чтобы никто не говорил о Нем» (Мк. 8:29-30). Этот приказ подтверждал данное Им ранее указание не раскрывать так называемую «тайну Мессии». Однако здесь появляется и нечто новое:

«И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто» (Мк. 8:31-32).

«Паррэсия» (в переводе «открыто») означает «со свободой слова». Это не должно было сохраняться в тайне. Тот факт, что Он был Мессией, хранился в секрете, поскольку люди неверно понимали его природу. В их представлении требованиям грядущего Мессии мог отвечать только революционно настроенный политический лидер. Иоанн рассказывает нам, что после насыщения пяти тысяч человек, когда Иисус находился на вершине популярности в Галилее, люди «хотели прийти, нечаянно взять Его и сделать царем» (Ин. 6:15). Но теперь, когда Апостолы ясно увидели и признали, Кем Он является, Он уже мог объяснять сущность мессианства и делать это открыто. Петр, придя в ужас от той судьбы, которую Иисус предсказывал Себе, стал прекословить Ему. Но Иисус строго осудил такую реакцию Петра. Тот самый Апостол, который через откровение Бога-Отца признал Иисуса Божьим Посланником (Мф. 16:17), теперь, обманутый сатаной, отрицает необходимость креста. «Отойди от Меня, сатана», — говорит Иисус с горячностью, которая, должно быть, поразила Его последователей. — «Ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое»[23].

Этот разговор обычно называют первым «предсказанием страстей Господних». Ранее Иисус туманно упоминал о грядущих событиях (напр., Мк. 2:19-20); но на этот раз Его слова были весьма недвусмысленны.

Второй раз Он открылся ученикам немногим позже, когда проходил через Галилею инкогнито. Он сказал двенадцати:

«Сын Человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его, и по убиении в третий день воскреснет» (Мк. 9:31).

Марк пишет, что ученики не поняли, о чем Он говорил, но побоялись спросить у Него. Матфей дополняет, что они «весьма опечалились» (Мк. 9:30-32, Мф. 17:22-23). Вероятно, это происходило в то время, когда, согласно Евангелию от Луки, Иисус «восхотел идти в Иерусалим» (9:51). Он был полон решимости исполнить то, что было написано о Нем.

Свое третье «предсказание скорбей» Иисус сделал на пути в Иерусалим. Марк вводит его с выразительным описанием ужаса учеников, который был вызван этим решением Господа:

«Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам; и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет».

Лука дополняет это своим комментарием: «И совершится все написанное через пророков о Сыне Человеческом».[24]

Это троекратно повторенное предсказание страданий Господа вносит в повествование Марка нотку торжественности. Используя этот прием, он подготавливает своих читателей (так же, как Иисус подготавливал двенадцать) к последующим ужасным событиям. Если мы сопоставим все эти три предсказания, то увидим, что основной акцент сделан не на том, что Иисус будет предан, отвергнут и осужден Его соотечественниками и их лидерами; и не на том, что они передадут Его язычникам, которые будут сначала насмехаться над Ним, а затем убьют Его; и не на том, что по истечении трех дней Он воскреснет из мертвых. Главным является здесь даже не то, что каждый раз Иисус говорит о Себе как о «Сыне Человеческом», то есть обитателе небес, который в видении Даниила предстает выходящим из облаков, облаченным властью, славой и могуществом и принимающим поклонение народов земли. Но тут же Он делает парадоксальное заявление, что, будучи Сыном Человеческим, Он пройдет через страдания и умрет, то есть берет на Себя смелость оригинально совместить два образа Мессии, выведенные в Ветхом Завете: Страдающего Служителя (Ис. 53) и господствующего Сына Человеческого (Дан. 7). Еще более впечатляет та решимость, которую Он проявлял и примером которой служил. Он говорил, что должен пострадать, быть отвергнутым и умереть. Все, что написано о Нем в Писании, должно свершиться, посему Он направляется в Иерусалим, ведя за собой двенадцать учеников. Он распознает в отрицании Петра влияние сатаны и потому незамедлительно осуждает его.

Несмотря на то, что эти три предсказания составляют несомненную триаду, благодаря сходству построения и формулировок, в Евангелиях мы видим, что Иисус по меньшей мере еще восемь раз упоминает о Своей смерти. Сойдя с горы, на которой произошло Его преображение, Он пророчествует, что пострадает от рук Своих врагов, подобно Иоанну Крестителю[25], а в ответ на вызывающе самолюбивую просьбу Иакова и Иоанна поместить их на лучшие места в Его царстве, отвечает, что Сам Он пришел для того, чтобы послужить и «отдать душу Свою для искупления многих»[26], а не для того, чтобы Ему служили. Остальные шесть упоминаний относятся к последней неделе, отделявшей Его от смерти, во время приближения развязки. Он смотрел на Свою смерть как на кульминационный момент в многовековом неприятии евреями Божьего послания и предсказывал, что Божий суд положит конец привилегированному положению еврейского народа[27]. Позже, во вторник, говоря о Пасхе, Он снова упомянул, что « будет предан на распятие ». Находясь в доме в Вифании, Иисус трактует возлияние мирры на Его голову как подготовку Его тела к погребению. В горнице Он подтвердил, что Сын Человеческий должен исполнить все то, что написано о Нем, и дал им хлеб и вино как символы Своих Тела и Крови, тем самым предвещая Свою смерть и прося их чтить память о ней. И, наконец, в Гефсиманском саду Он отказывается от чьей-либо помощи, будь то со стороны людей или Ангелов, поскольку «как же сбудутся Писания, что так должно быть?»[28] Таким образом, авторы синоптических Евангелий единодушно удостоверяют тот факт, что Иисус ясно предвидел и неоднократно предсказывал Свою приближающуюся смерть.

Иоанн опускает эти точные предсказания. Тем не менее он удостоверяет все тот же феномен семью ссылками на «час» Иисуса (обычно «хора» — «час», один раз «кайрос» — «время»). Это был час Его судьбы, когда Он оставит этот мир и возвратится к Отцу. Более того, этот час находится в руках Бога-Отца, поэтому вначале он «еще не исполнился», а в конце Иисус мог с уверенностью сказать: «пришел час».

На свадьбе в Кане, когда закончилось вино, Иисус сказал Своей матери: «Еще не пришел час Мой» и то же самое повторил Своим братьям, когда они предложили Ему пойти в Иерусалим и заявить о Себе («Мое время еще не исполнилось»). Поверхностное значение этой фразы было понятным. Но Иоанн хотел, чтобы его читатели, не в пример матери и братьям Иисуса, постигли ее скрытое значение[29]. Иоанн постепенно открывает этот секрет читателям и объясняет, почему явно богохульные утверждения Христа не привели Его к аресту. «И искали схватить Его, — пишет автор, — но никто не наложил на Него руки, потому что еще не пришел час Его»[30]. Но полностью Иоанн раскрывает значение этого выражения только в последнее посещение Иисусом Иерусалима. Когда несколько греков выразили желание встретиться с Ним, Он сначала сказал: «Пришел час прославиться Сыну Человеческому», а затем, рассказав в доступной форме о Своей смерти, продолжил: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! Избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я пришел. Отче! прославь имя Твое»[31]. И уже находясь в горнице, Он в последний раз дважды повторяет о том, что пришло время Ему покинуть мир и прославиться[32].

Какие бы сомнения ни зарождались у нас относительно Его более ранних ссылок на этот «час» или «время», мы можем быть абсолютно уверены насчет последних трех. Ведь Иисус точно назвал этот «час» моментом, в который Он «прославится», который (как мы увидим позже) начался с Его смерти, и добавил, что Он не может просить избавления, потому что именно ради него Он и пришел в мир. Действительно, запечатленный Иоанном парадокс вряд ли мог быть совпадением: тот же час, ради которого Иисус пришел в мир, был часом, в который Он его оставил. Марк еще более ясно излагает положение дел, сопоставляя «час» Иисуса с Его «чашей»[33]. (Прим. ред. 3).

Исходя из тех доказательств, какие предоставляют нам авторы Евангелий, к каким выводам мы можем прийти относительно перспективы Иисуса на Свою смерть? Он, несомненно, знал, что она неизбежна, однако не в том смысле, как все мы знаем, что однажды умрем; Он знал, что Его смерть будет насильственной, преждевременной, но не бесцельной. Более того, Он говорит о трех взаимосвязанных причинах, доказывающих ее неизбежность.

Во-первых, Он знал, что умрет вследствие враждебности иудейских старейшин. Судя по всему, она возникла еще в начале служения Иисуса. Его отношение к закону в общем, а особенно к субботе, приводило их просто в бешенство. Когда Он настоял на исцелении человека с высохшей рукой в синагоге в субботний день, по словам Марка, «фарисеи, вышедши, немедленно составили с иродианами совещание против Него, как бы погубить Его» (3:6). Очевидно, Иисус знал об этом. Ему также хорошо были известны ветхозаветные рассказы о том, как преследовали праведных пророков[34]. И хотя Он знал, что был не просто пророком, осознавал важность Своей миссии, а потому предвидел Свою дальнейшую судьбу. В лице Иисуса первосвященники видели угрозу своему высокому положению и предрассудкам. Согласно Луке, после чтения в синагоге Назарета  61-й главы пророка Исаии и ее объяснения, в котором Он, казалось, утверждал, что Бог отдает предпочтение язычникам, «все в синагоге исполнились ярости, и, вставши, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его». И Лука добавляет, что «Он, прошед посреди них, удалился» (4:16-30). Однако Ему едва удалось избежать опасности. Иисус знал, что рано или поздно они схватят Его.

Во-вторых, Он знал, что умрет, потому что это было предсказано в отношении Мессии в Писании. «Сын Человеческий идет, как написано о Нем» (Мк. 14:21). Действительно, обращаясь к ветхозаветным пророчествам, Он обычно связывал смерть и воскресение, страдание и славу Мессии, поскольку в Писании говорилось как о первом, так и о втором. Господь продолжал утверждать это даже после Своего воскресения. По дороге в Эммаус Он сказал Своим ученикам: «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? И начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании» (Лк. 24:25-27; ср. со ст. 44-47).

Было бы весьма любопытно присутствовать при этом обзоре библейских текстов под названием «Христос в Писании», потому что в действительности Он цитировал известные отрывки из Ветхого Завета, обычно связываемые с Его распятием и воскресением, не так уж часто. Так Он предсказал измену Апостолов, цитируя тот стих из Захарии, в котором говорится, что, когда пастырь поражен, овцы рассеиваются[35]. Рассказав притчу о хозяине виноградника, Иисус красноречиво описал, как камень, будучи отвергнутым строителями, впоследствии стал главой угла или краеугольным камнем[36]. А три из Его так называемых «семи слов», которые Он произнес, будучи на кресте, были дословной цитатой из Писаний: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты оставил Меня?» (Пс. 21:2); «Я изнемог» (Пс. 68:21); и «В Твою руку предаю дух Мой» (Пс. 30:6). Все три псалма описывают ужасную муку невинной жертвы, которая страдает от рук своих врагов как физически, так и душевно, сохраняя при этом веру в Своего Бога. И хотя они, конечно же, были написаны, чтобы выразить страдания самого автора псалмов, тем не менее Иисус видит, как эти слова сбылись в конечном итоге в Нем и в Его страданиях.

Но, по-видимому, Иисус извлек наиболее ясное предсказание не только о Своих страданиях, но и о последующей за ними славе из 53-й главы Книги Пророка Исаии. Ибо именно там слуга Яхве представлен вначале как «презренный и умаленный перед людьми, муж скорбей и изведавший болезни» (ст. 3), на которого Господь возложил наши грехи, чтобы Он был «изъязвлен... за грехи наши и мучим за беззакония наши» (ст. 5-6). Затем в конце 52 и 53 главы сказано, что Он «возвысится и вознесется, и возвеличится» (52:13), и получит «часть между великими» (53:12), в результате чего «многие народы приведет Он в изумление» (52:15) и «оправдает многих» (53:11). Однако, единственной прямой цитатой из Исаии, которая принадлежит Самому Иисусу, была часть 12-го стиха: «И к злодеям причтен». «Ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному», — говорит Он (Лк. 22:37). Конечно, слова Иисуса о том, что Ему «много должно пострадать» и что Он «не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 8:31 и 10:45), не являются точным цитированием Исаии 53, но сочетание страданий, служения и смерти во имя спасения людей непосредственно указывают на эту главу Писания. Апостолы Павел и Петр, а также евангелисты Матфей, Лука и Иоанн (авторы большинства книг Нового Завета) упоминают восемь из двенадцати стихов этой главы. Откуда же происходила их уверенность в том, что 53-я глава Исаии во всех деталях воплотилась в Иисусе? Должно быть, ее извлекли из Его собственных уст. Опираясь именно на эту главу, Он учил, что призвание Мессии состоит в том, чтобы пострадать, умереть за грехи человечества и за это прославиться.

Однако противоречие между положением на вершине иерархической лестницы и предсказаниями Писания само по себе не объясняет неизбежности смерти Иисуса. Третьей и наиболее веской причиной, по которой Он знал, что должен умереть, был Его собственный обдуманный выбор. Ему было определено от Бога исполнить все то, что было написано о Мессии, какую бы боль оно Ему ни причиняло. Однако это не было ни фатализмом, ни комплексом мученика. Это было просто тем, что Он верил в Ветхозаветные Писания как Откровение воли Его Отца и что Он был побуждаем принять решение исполнить Его волю до конца. Его страдания и смерть не были напрасными. Он пришел, чтобы «взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19:10). Он должен был умереть ради спасения грешников, отдав Свою жизнь в качестве выкупа за их освобождение (Мк. 10:45). Итак, Он твердо решил отправиться в Иерусалим. Ничто не могло удержать Его или заставить отклониться от этого курса. Отсюда происходит и слово «должен», повторяющееся каждый раз, когда Он говорил о Своей смерти. Сын Человеческий должен много пострадать и быть отвергнутым. Все, написанное о Нем, должно исполниться. Он отказался призвать Ангелов, чтобы они спасли Его, потому что тогда не исполнились бы пророчества, говорящие о том, что так должно было свершиться. Было ли страдание Мессии непременным условием того, что позже Он прославится?[37] Он чувствовал Себя обязанным и даже принужденным исполнить предназначенное: «Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь (RSV: «чувствую себя сдавленным», в буквальном переводе «чувствую себя тесно окруженным»), пока сие совершится!» (Лк. 12:50).

Итак, хотя Иисус знал, что должен умереть, Он шел на это не потому, что был беспомощной жертвой восставших против Него злых сил или предопределенной Ему неизбежной судьбы, но потому, что полностью разделял цель Своего Отца — спасение грешников, как это было предсказано в Писании.

Такую позицию занимал Иисус относительно Своей смерти. Несмотря на огромное значение Его проповедей, Его личного примера, явления Его сострадания и могущества, они не были основополагающими Его миссии. Его ум одолевали мысли не о том, как прожить эту жизнь, а о том, как отдать ее. Это окончательное самопожертвование и было тем «часом», ради которого Он пришел в мир. И четыре евангелиста, свидетельствующие о Нем в своих книгах, дают свое понимание этого факта, уделяя непропорционально много времени рассказу о нескольких последних днях Его жизни среди людей, смерти и воскресении. В синоптических Евангелиях эта часть занимает от одной четверти до трети всего повествования, в то время как Евангелие от Иоанна справедливо разделяют на две части: «Книгу знамений» и «Книгу скорбей Господних», поскольку Иоанн уделяет каждой из них одинаковое внимание.

Апостольское свидетельство

Часто утверждают, что в книге Деяния святых Апостолов уделяется основное внимание не смерти Иисуса, а Его воскресению, и что они не дают доктринального объяснения Его смерти. Ни один из аргументов этого заявления не содержит убедительных доводов. Я, разумеется, не склонен утверждать, что данные проповеди Апостолов содержат такое же полное доктринальное объяснение искупительной жертвы, какое мы находим в их Посланиях. Присущее Луке ощущение времени позволило ему записывать все то, что они говорили на тот момент, а не то, что могли бы сказать, если бы проповедовали несколькими годами позже. Тем не менее уже здесь просматриваются начатки зрелого доктринального учения. Лука сосредоточивает свое повествование вокруг жизни двух Апостолов — Петра и Павла — и приводит пять программных евангелизационных проповедей каждого в более или менее сжатой форме. Таким образом, мы читаем в проповеди Петра в день Пятидесятницы и в притворе храма краткое изложение того, что он говорил во время двух судебных разбирательств в синедрионе, а также достаточно полное изложение его речи, обращенной к римскому сотнику Корнилию, который был язычником, и его дому[38]. Описывая подвиги Павла на миссионерском поприще, Лука подчеркивает контраст между воззванием Павла к иудеям в синагоге в Антиохии Писидийской и обращением к язычникам под открытым небом в Листре. Он сопоставляет и две другие проповеди, произнесенные Павлом во время второго миссионерского путешествия, а именно: обращение к фессалоникийским иудеям и афинским философам, а также к иудейским старейшинам в Риме[39]. Во всех этих проповедях Павел использует разные подходы. Иудеям Павел говорил о Боге Завета, Боге Авраама, Исаака и Иакова, а язычникам — о Боге-Творце, создавшем небеса, землю, моря и все их населяющее. Несмотря на эти различия, в речах обоих Апостолов (Петра и Павла) была общая идея, которую можно изложить следующим образом:

«Иисус был Человеком, которого Бог Своими знамениями уполномочил, а Святой Дух помазал творить добро и исцелять. Несмотря на это, Он был распят в угоду грешных людей, а также и по воле Божьей согласно пророчествам о том, что Мессия должен пострадать. Затем Бог опроверг человеческий приговор, воскресив Иисуса из мертвых также согласно Писанию, что подтверждается очевидцами этого чуда — Апостолами. Затем Бог возвысил Его и удостоил высочайшей чести как Господа и Спасителя. Теперь Ему принадлежит власть как спасать людей, которые покаялись, поверили и крестились в Его имя, даруя им прощение грехов и дар Духа, так и судить тех, кто отвергает Его».

Такое изложение основной сути Благой Вести помогает нам увидеть несколько важных моментов.

Во-первых, несмотря на то, что Апостолы относят смерть Иисуса на счет греховности людей, они все же признают, что она была исполнением и Божьей воли[40]. Более того, что Бог предузнал, то Он и предсказал. Поэтому Апостолы неоднократно делают ударение на том, что Иисус умер и воскрес «согласно Писанию». Павел также обращает на это внимание и в кратком изложении Благой Вести, когда пишет, «что Христос умер за грехи наши, по Писанию... что воскрес в третий день, по Писанию» (1 Кор. 15:3-4).

Только изредка записывались важные библейские указания. Должно быть, Апостолы использовали множество других, не записанных высказываний, таких как, например, та, которую произнес Павел в своей речи в фессалоникийской синагоге, когда «говорил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мертвых» (Деян. 17:2-3). Вполне вероятно, что эти цитаты (хотя бы некоторые из них) были теми самыми отрывками Писаний, которые упоминал сам Иисус, и, следовательно, являлись основой той доктрины, которой придерживались Апостолы.

Во-вторых, несмотря на то, что мы не видим исчерпывающего доктринального учения, проповедь Апостолов о кресте не шла вразрез с их доктриной. Они не только заявляли, что Христос умер в соответствии с Писанием, а значит, в согласии с целью Бога спасти людей, но также называли крест «деревом». Лука скрупулезно запечатлел эту особенность в речах обоих ведущих Апостолов — Петра и Павла. Петр дважды употребляет выражение «умертвили, повесивши на древе», обращаясь к иудейскому синедриону и к язычнику Корнилию. Подобным образом Павел говорил собравшимся в синагоге в Антиохии Писидийской о том, что после того, как народ и первосвященники в Иерусалиме «исполнили все написанное о Нем, то, сняв с древа, положили Его во гроб»[41].

Заметьте, им совершенно не нужно было использовать этот язык. Петр также говорил о «распятии» Христа, а Павел — о Его «страдании» и «убийстве»[42]. Тогда почему они заговорили о «древе» и о том, что Его «повесили» на нем? Единственное объяснение мы находим в книге Второзаконие (21:22-23), где говорится, что тело человека, казненного через повешение за совершение преступления, караемого смертью, должно быть погребено до наступления ночи, «ибо проклят перед Богом всякий, повешенный на дереве».

Апостолы хорошо знали этот закон и понимали, что, согласно ему, Иисус умер под Божьим проклятием. Вместо того, чтобы умолчать об этом факте, они намеренно обращали на него внимание своих слушателей. Отсюда ясно, что Апостолы не стыдились его. Они не считали, что Иисус каким-то образом заслуживает Божьего проклятия, поэтому должны были хотя бы начать осознавать то, что проклятие, которое Он понес, лежало фактически на нас. И, конечно, оба Апостола говорили об этом ясно в своих поздних Посланиях. Павел в Послании к Галатам, написанном, по-видимому, вскоре после посещения Антиохии Писидийской (Прим. ред. 4), писал: «Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою, ибо написано: «проклят всяк, висящий на древе» (3:13). А Петр писал: «Он грехи наши Сам вознес Телом Своим на древо» (1 Пет. 2:24). Если же Петр и Павел в своих Посланиях считали, что на кресте Иисус понес наш грех или наше проклятие, и оба связывали этот факт с текстом из Второзакония о повешении на дереве, не напрашивается ли вывод, что уже в речах, записанных в Деяниях, в которых они называли крест деревом, они уже начинали постигать эту истину? В таком случае в первых проповедях Апостолов содержится более развернутое доктринальное учение о кресте, чем принято считать. В-третьих, мы должны принять во внимание то, как Апостолы представляли воскресение. Хотя они и делали на нем особое ударение, было бы преувеличением назвать их послания проповедью, посвященной исключительно воскресению. Ведь в данном случае воскресение не может восприниматься изолированно от смерти. Поскольку это воскресение из мертвых, его значение определяется природой самой смерти. Концентрация внимания на воскресении может быть продиктована необходимостью подчеркнуть какую-либо деталь в самой смерти, то, чему она положила конец и над чем одержала победу, что совершенно справедливо в данном случае. Максимально упростив, можно записать их послание так: «Вы убили Его, Бог Его воскресил, и мы тому свидетели»[43]. Другими словами, воскресение — это отмена Богом человеческого приговора. И более того, воскресив умершего Иисуса, Бог Его «прославил» и «возвысил»[44]. Вознеся Его на исключительно почетное место по правую руку от Себя, как было предсказано в Псалме 109:1, и, признавая подвиг Его смерти, Бог сделал распятого и воскресшего Иисуса «Господом и Христом», «Начальником и Спасителем», дав Ему власть спасать грешников посредством наделения их покаянием, прощением и даром Духа[45]. Мало того, исчерпывающее понимание спасения, как это особым образом оговорено, должно определяться всемогущим Его «Именем» (что включает в себя Его личность, смерть и воскресение), в которое люди должны уверовать и креститься, поскольку «нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись»[46].

Если мы перейдем от первых проповедей Апостолов, записанных в Деяниях, к их более зрелым высказываниям в Посланиях, то ясно увидим, какое важное место они отводят кресту. Действительно, в некоторых наиболее коротких Посланиях мы не встречаем упоминания о нем (например, в Послании Павла к Филимону, Послании Иуды, Втором и Третьем Иоанна). Не очень удивляет и то, что назидание Иакова, посвященное в основном вопросам этики, не обращается к теме креста. Но при этом три автора большинства Новозаветных Посланий — Павел, Петр и Иоанн — единогласно свидетельствуют о главенствующем месте креста, что справедливо и в отношении Послания к Евреям и Откровения.

Начнем с Павла. Он считает естественным назвать свое сообщение «словом о кресте», говорить о своем служении: «Мы проповедуем Христа распятого», определять крещение как посвящение «в смерть Его», а причастие — как провозглашение смерти Господа. Он бесстрашно заявляет, что, хотя самонадеянным людям крест представляется либо безрассудством, либо «камнем преткновения», на самом деле он является средоточием Божьей мудрости и силы[47]. Он был настолько убежден в этом, что твердо решается, как говорит коринфянам, отказаться от мирской мудрости и, находясь у них, не знать ничего, «кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор. 2:1-2). Несколько ниже в этом же Послании он напоминает о проповеди им Евангелия, которое он сам получил и передал коринфянам. Оно стало основанием и вестью о спасении, но самым главным или «первоначальным» (как он писал) было то, «...что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился...» (1 Кор. 15:1-5). А несколько лет спустя, когда он развил эту схему в полный манифест Благой Вести — Послание к Римлянам, он еще более заострил внимание на кресте. Ибо, доказав, что все люди согрешили и виноваты перед Богом, он поясняет, что Божий праведный способ оправдать перед Собой неправедных людей действителен «искуплением во Христе Иисусе», «Которого Бог предложил в жертву умилостивления в крови Его через веру...» (Рим. 3:21-25). Следовательно, мы «оправданы Кровию Его» и «примирились с Богом смертию Сына Его» (Рим. 5:9-10). Не пожертвуй Христос Своей жизнью ради нас, мы не получили бы спасения. Неудивительно, что Павел не желал хвалиться ничем, «разве только крестом Господа нашего» (Гал. 6:14).

Столь однозначно и свидетельство Апостола Петра. Он начинает свое Первое Послание поразительным заявлением о том, что его читатели были окроплены кровью Иисуса Христа. Немного позже (пропускаем несколько стихов), он напоминает, что они были искуплены от прежней суетной жизни не «тленным серебром или золотом», но «драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого агнца» (1 Пет. 1:18-19). В этом Послании смерть Христа Петр связывает с незаслуженными страданиями христиан, так что Его принцип «прославиться в страданиях» становится и их принципом. Однако Петр, пользуясь случаем, дает и некоторые более обоснованные указания относительно смерти Спасителя. «Он грехи наши Сам вознес Телом Своим на древо» (2:24); и «Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных» (3:18), и все это произошло в исполнение пророчества, записанного в Исайи (Ис. 53). Если учесть, что в данном контексте Петр сосредоточивает особое внимание на кресте в значении примера совершенного послушания Богу, то еще сильнее поражает тот факт, что Он взял на Себя наши грехи и понес наше наказание.

Иоанн в своих Посланиях делает акцент на Боговоплощении. Борясь с еретическим учением своего времени, в котором предпринималась попытка отделить Христа от Иисуса или Сына Божьего от человека, он настаивает на том, что Иисус — это «Христос, пришедший во плоти», а любой, кто это отрицает — антихрист.[48] Тем не менее, он видит вопрос Боговоплощения соотнесенным с темой искупления, поэтому Божья уникальная любовь проявляется не столько в пришествии, сколько в смерти Его Сына, Которого Он «послал... в умилостивление за грехи наши» и «Кровь (Которого)... очищает нас от всякого греха»[49].

«Послание к Евреям» (оно является скорее теологическим трактатом, чем письмом) обращено к гонимым иудео-христианам, которые столкнулись с искушением отречься от Христа и возвратиться в иудаизм. Замысел автора — показать им Иисуса Христа не только как Сына Божьего, стоящего над Ангелами и пророками и превосходящего Моисея, но в особенности как Первосвященника, который возвышается над уходящим в прошлое институтом священства Левия. Ведь самопожертвенное служение Христа, нашего «Первосвященника великого» (4:14), несравненно превосходит их деятельность. Сам Он не совершил ни единого греха, за который Ему нужно было бы приносить жертву, несмотря на это Он пролил кровь, и не козлов и тельцов, а Собственную. Ему уже не было надобности устраивать многократные жертвоприношения для искупления грехов, потому что Он принес «одну жертву за грехи» и таким образом получил «вечное искупление» и установил «вечный завет», в котором заключено обещание: «И грехов их и беззаконий их не вспомяну более»[50].

Особенно впечатляет образ Иисуса в последней книге Библии — Откровение. В первой главе Его представляют читателю как «первенца из мертвых» (ст. 5) и Того, «Кто жив и был мертв», но теперь «жив во веки веков», и Кто владеет «ключами от смерти и ада» (ст. 18). И к соответствующей Его величию доксологии (славословии) добавлено: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею... слава и держава во веки веков!» (ст. 5-6).

В соответствии с символическими образами Откровения Иоанн чаще всего называет Иисуса просто «Агнцем» (28 раз). Выбор автором этого имени объясняется не смиренностью Иисуса (хотя в одном случае он намеренно противопоставляет Его качества как «льва» и «Агнца» — 5:5-6), но тем, что Он был убит, принесен в жертву и Своей кровью даровал людям свободу. Чтобы осознать полноту влияния Агнца согласно Откровению, следует выделить в богословии этой книги четыре аспекта: спасение, история, поклонение и вечность.

Искупленный Божий народ (то самое «великое множество людей, которого никто не может перечесть»), люди, взятые из разных народов и языков и стоящие перед Господним троном, приписывают свое спасение именно Богу и Агнцу. Они восклицают громким голосом:

«Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!»

Используя весьма эмоциональный язык, автор пишет, что они «омыли... и убелили... Кровию Агнца» свои одежды. Другими словами, они обязаны своей праведностью, допускающей их в присутствие Бога, исключительно кресту Спасителя, благодаря которому они получили прощение грехов и очищение от скверны. Они уверены в своем спасении, благодаря Христу, не только потому, что их имена записаны в книге жизни Агнца, но и потому, что имя Агнца написано на их челах[51].

Однако Агнец в видении Иоанна — некто больший, чем Спаситель неисчислимого множества людей. Он также изображен как Господь всех времен. В начале мы видим Его стоящим «посреди престола», то есть разделяющим абсолютную власть со Всемогущим Богом. Более того, Сидящий на престоле держит в правой руке запечатанную семью печатями книгу, которую принято считать книгой истории. Сначала Иоанн «много плакал», потому что никто во всем мире не мог раскрыть эту книгу или хотя бы заглянуть в нее. Но в конце концов ему сказали, что Агнец достоин сделать это. Он берет книгу в руки, одну за другой снимает печати, по-видимому, таким образом главу за главой раскрывая историю. Особое значение имеет тот факт, что Он вправе взять на Себя эту роль, благодаря кресту, ибо именно он является ключом к истории и к процессу оправдания, им объявленному. Несмотря на страдания, причиненные войной, голодом, мором, преследованиями и другими бедствиями, Божий народ может победить дьявола «Кровию Агнца». Он уверен в том, что, в конце концов, победа будет за Иисусом и за ними, потому что Агнец есть «Господь господствующих и Царь царей»[52].

Не вызывает удивления тот факт, что Тому, Кто дает спасение и является Господом всех времен, поклоняются небеса. В пятой главе мы слышим, как один хор за другим приближаются к престолу, чтобы прославить Агнца. Вначале, когда Он взял книгу, «четыре животных и двадцать четыре старца (символизирующие, скорее всего, все творение, с одной стороны, и всю церковь на протяжении обоих заветов, с другой) «пали перед Агнцем... и поют новую песнь, говоря:

«Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати; ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени...»

Затем Иоанн слышит голоса многих Ангелов вокруг престола, и животных, и старцев. Они также громко поют:

«Достоин Агнец закланный

принять силу и богатство, и премудрость

и крепость, и честь и славу и благословение».

А затем он услышал, как «всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею, и на море, и все, что в них» — все сотворенное — говорило:

«Сидящему на престоле

и Агнцу благословение и честь,

и слава и держава во веки веков».

Четыре животных ответили на это: «Аминь», а старцы пали и поклонились и прославили Агнца[53].

Сегодня Иисус-Агнец является не просто ключевой фигурой в спасении, истории и поклонении. Более того, он будет занимать центральное положение по окончании истории, когда откроется завеса над вечностью. В день Великого суда те, кто отвергали Его, постараются укрыться от Него. Они обратятся к горам и камням и попросят засыпать их: «Падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» В то же время для тех, кто доверился Ему и следовал за Ним, этот день будет подобен дню свадьбы и свадебному пиру. Само окончательное единение Христа с Его народом изображено как бракосочетание Агнца с Его невестой. Или, перефразируем метафору, в этот день низойдет с небес новый Иерусалим. В нем не будет храма, «ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец»; ему не понадобится ни солнце, ни луна, «ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец»[54].

Нельзя не заметить или не поразиться тому, насколько часто и свободно пророк объединяет «Бога и Агнца». Тот, Кого он считает наделенным равными правами с Богом, есть Спаситель, умерший за грешников. Согласно автору, через Его труд людям дается спасение, Он разделяет престол с Всевышним, принимает поклонение, предназначенное Богу, как обращенное в Свой адрес и излучает Божий свет. (Прим. ред. 5). Он достоин этих уникальных привилегий, потому что был заклан, и Его смерть принесла нам спасение. Если верно, что, согласно написанному в 13:8, книга жизни находится в руках у «Агнца, закланного от создания мира», то Иоанн утверждает, что с начала времен и во веки веков центральной фигурой на мировой сцене является принесенный в жертву Агнец Божий.

Стойкость в ответ на враждебность

Приведенные выше суждения свидетельствуют о том, что авторы большинства книг Нового Завета уверены в главенствующем положении креста Христова, а также убеждены в том, что переняли это мнение от Самого Господа. Таким образом, в ранней постапостольской церкви имелись веские основания, базирующиеся как на учении Христа, так и Апостолов, — избрать крест отличительным знаком и символом христианства. Традиции церкви в этом отношении являются четким отражением Писания.

Более того, мы не можем обойти вниманием поразительную стойкость этих убеждений. Ранние христиане знали, что распявшие Сына Божьего проявили над Ним публичное поругание, поэтому Иисус, чтобы взойти на крест, должен был «смирить Себя» и «пренебречь посрамление»[55]. Однако как раз то, что противники Христа считали позорным и даже низким, в глазах Его последователей было овеяно славой. Они знали, что слуга не больше своего господина и что для них так же, как и для Него, страдания были дорогой к славе. И даже более того, сами страдания были славой, а всякий раз, когда их «злословили за имя Христово», на них опускался «Дух славы»[56].

И все же противники: Евангелия ни тогда, ни сейчас не разделяют эту точку зрения. Самое большое расхождение между верой и неверием обнаруживается в их соответствующем отношении ко кресту. Там, где вера видит славу, неверие видит только позор. То, что считалось безрассудством у греков и по-прежнему остается таковым для современных интеллектуалов, полагающихся на собственный разум, безусловно, есть Божья мудрость. А то, что по-прежнему является камнем преткновения для людей, уверенных в собственной праведности (так же, как и для живших в первом веке евреев), оказывается спасающей силой Бога(1 Кор. 1:18-25).

Одним из досадных тезисов ислама является отрицание креста и утверждение, что главному пророку Бога не подобает такой позорный конец. Коран не признает необходимости смерти Спасителя за грехи человечества. В нем по меньшей мере пять раз повторяется следующее безапелляционное утверждение: «Ни одна душа не должна брать на себя чужое бремя». Кроме того, «если обремененная душа взывает о помощи, даже близкий человек не должен разделять с ней ее бремя». Почему? Потому, что «всякий человек пожнет плоды своих деяний», несмотря на то, что Аллах милостив и прощает тех, кто кается и творит добро. Отрицая необходимость креста, Коран отрицает и сам факт распятия. Евреи «провозгласили чудовищную ложь», заявив, что «казнили Мессию Иисуса, сына Марии, пророка Аллаха», поскольку «они не убили и не распяли Его, а только посчитали, что сделали это»[57]. Мусульманские теологи выдвигают несколько различных толкований этого утверждения. Наиболее распространенной версией является та, согласно которой Бог околдовал врагов Иисуса, чтобы спасти Его, и в последний момент на Его месте оказался либо Иуда Искариот[58], либо Симон Киринеянин. В девятнадцатом веке исламская секта Ахмадия позаимствовала у различных либеральных христианских авторов предположение о том, что на кресте Иисус только потерял сознание, а затем пришел в себя в гробнице и, добавляют они, впоследствии отправился в Индию, где учил и умер; они также заявляют, что являются хранителями Его могилы в Кашмире.

Но христиане, несущие Благую Весть, не могут молчать о кресте. Я привожу здесь свидетельство американского миссионера Самуэля М. Цвимера (1867-1952), который нес служение в Аравии, на протяжении сорока лет издавая журнал «Мусульманский мир», и которого иногда называют «Апостолом мусульман»:

«Каждый день, проведенный миссионером среди мусульман, для которых крест Христа — камень преткновения и символ бессмысленной жертвы, побуждает его все серьезнее задумываться над загадкой искупления и укрепиться в убеждении, что здесь находится само сердце нашего послания и нашей миссии...

И если человек может найти что-то для себя в размышлениях о кресте, он может найти для себя все — это самая основательная реальность и самая величественная тайна. Вы начинаете понимать, что в нем сосредоточено буквально все богатство и великолепие Благой Вести. Крест — это стержень и центр всей новозаветной мысли. Это особый знак христианской веры, символ христианства и его путеводная звезда.

Чем больше неверующие отрицают его решающую роль, тем больше верующие видят в нем ключ к пониманию загадки греха и страдания. Когда мы читаем Евангелие вместе с мусульманами, мы заново открываем для себя то, какое большое значение придавали кресту Апостолы. Мы видим, что, хотя преткновение креста сохраняется, но сам он обладает неотразимой притягательной силой»[59].

Когда один иранский студент рассказывал мне о том, как он стал христианином, он использовал именно это слово — «неотразимый». Всю жизнь его учили читать Коран, произносить молитвы и вести добродетельную жизнь, но, несмотря на это, он знал, что его грехи отделяют его от Бога. Когда друзья-христиане пригласили его в церковь и помогли ему начать читать Библию, он узнал, что Иисус Христос умер, чтобы даровать ему прощение. «Это предложение было для меня неотразимым и посланным с неба», — сказал он. Тогда он воззвал к Богу и молил о том, чтобы Господь помиловал его ради Христа. Почти тотчас «бремя моей предыдущей жизни спало с моих плеч. Было такое ощущение, что я избавился... от огромной тяжести. Вместе с облегчением и ощущением легкости пришла безграничная радость. Наконец-то это произошло. Я освободился от своего прошлого. Я знал, что Бог простил меня, и почувствовал себя очищенным. Хотелось кричать и рассказывать об этом всем». Именно благодаря кресту он обрел ясное понимание характера Бога, благодаря ему нашел недостающий в исламе аспект: «теплое отеческое отношение Бога к людям и глубокую уверенность в прощении грехов».

Мусульмане — далеко не единственные, кто отказывается признавать Благую Весть креста. То же делают и индуисты. Хотя они и приемлют его историчность, но отрицают его значение для спасения. Например, Ганди — основатель новой Индии, увлекшийся христианством, когда он начинающим адвокатом работал в Южной Африке, в 1894 году писал о себе:

«Я мог признать Иисуса мучеником, олицетворением жертвенности и наставником, сошедшим с небес, но не самым совершенным человеком изо всех, когда-либо живших на земле. Его смерть на кресте была величайшим примером для мира, но мое сердце не могло согласиться с тем, что в ней была некая мистическая, непостижимая или сверхъестественная добродетель»[60].

Обратившись к западной мысли, мы увидим, что самое стойкое неприятие креста вышло из-под пера немецкого философа и филолога Фридриха Ницше (1844-1900). Уже до написания своего «Антихриста» (1895) он определял добро как «стремление к власти», зло как «все, что происходит из слабости», а счастье как «ощущение усиления власти», в то время как «более пагубным, чем все пороки» являлась «активная форма сострадания к людям слабым и физически ущербным — христианство». Восхищаясь тем, какое значение Дарвин приписывал выживанию наиболее сильных и приспособленных, он презирал все формы слабости и мечтал, что в будущем их заменит «супермен» и «отважная раса правителей». Для него «ущербность» означала «упадок», и ничто не было более упадочническим, чем христианство, «становящееся на сторону всякого слабого, неблагородного, наделенного физическими недостатками». Будучи «религией жалости», оно «сохраняет то, что готово разрушиться» и таким образом «мешает осуществлению лакона эволюции» (с. 115-118). Но самый резкий свой выпад Ницше осуществил против «христианской концепции Бога», которого охарактеризовал как «Бога слабых, Бога-паука, Бога-духа» и против христианского Мессии, которого он с презрением разжаловал в «Бога креста» (с. 128, 168).

Если Ницше отвергал христианство из-за его «слабости», то другие называли его «варварским» учением. Например, профессор сэр Альфред Айер, оксфордский философ, широко известный своей антипатией к христианству, опубликовал в одной из современных газет статью о том, что по ряду веских причин из всех исторически значимых религий христианство следовало бы считать самой худшей. Почему? Потому что оно основывается на «связанных между собой доктринах первородного греха и замещающей жертвы, которые являются отталкивающими для разума и возмутительными для морали»[61].

Как могут христиане выслушивать такие насмешки, не изменяя своих позиций? Почему мы «держимся старого, грубо отесанного креста» (выражаясь словами довольно сентиментального популярного гимна) и утверждаем, что он занимает центральное место, не давая столкнуть его на периферию нашей проповеднической миссии? Почему мы должны говорить о чем-то позорном и искать славы в чем-то постыдном? Ответ содержится в одном слове — честность. Христианская честность частично заключается в стремлении разоблачить карикатурные искажения, но в большей степени — в личной верности Иисусу, для Которого спасающий крест имел решающее значение. И действительно, все те, кто подходил к Писанию без предубеждения, пришли к одному и тому же заключению. Вот пример из нашего столетия.

П. Т. Форзис, представитель английского конгрегационализма, в книге «Решающая роль креста» (1909) писал:

«Мы воспринимаем Христа так же, как воспринимаем Его крест. То, Кем Христос был на небесах или на земле, воплотилось в том, что Он делал... Я повторю: мы воспринимаем Христа так же, как воспринимаем Его крест. Мы не можем понять Христа до тех пор, пока не постигнем смысла Его креста» (с. 44-45).

Через год в книге «Труд Христа» (1910) он написал следующее:

«Церковь в целом основывается на этой интерпретации труда Христа (т.е. на доктрине Павла о примирении). Если вы сдвинете веру из этого основания, вы тем самым забьете последний гвоздь в гроб Церкви. Тогда Церковь будет обречена на смерть, ее кончина будет только вопросом времени» (с. 53).

Швейцарский теолог Эмиль Бруннер (Прим. ред. 6), чья книга «Примиритель» вышла сначала на немецком (в 1927 г.) и носила подзаголовок «Исследование главной доктрины христианской веры», отстаивал свои убеждения следующими словами:

«В христианстве вера в Примирителя не является делом выбора или предметом различных мнений при общем единстве «в главном». Вера в Примирителя — в данное Богом искупление, которое произошло однажды и останется в веках,— это и есть само христианство. Это — «главный» пункт, а не то, что может быть отодвинуто на периферию; это суть или сердцевина, а не оболочка. Это настолько истинно, что мы даже можем сказать: христианство, в отличие от любой другой религии, — это вера в одного Примирителя... Христианином можно быть, лишь веруя в то, что произошло один единственный раз в истории — в Божье откровение и искупление через Примирителя» (с. 40).

Позднее Бруннер рукоплескал данному Лютером определению христианской теологии как «теологии кризиса», добавив:

«Крест — это знак христианской веры, христианской церкви и откровения Бога в Иисусе Христе...

Вся борьба Реформации за sola fide, soli deo gloria была всего-навсего борьбой за правильную интерпретацию креста. Тот, кто правильно понимает крест, по мнению реформаторов, понимает Библию, понимает Иисуса Христа» (с. 435).

И далее:

«Убежденное признание этой уникальности Примирителя является признаком христианской веры. Тот, кто считает это утверждение знаком преувеличения, нетерпимости, резкости, образом мышления, идущим вразрез со временем и тому подобным, еще не вник в суть христианства» (с. 507).

Моя последняя цитата — слова англиканского ученого, епископа Стефана Нэйла:

«В истории христианского богословия смерть Христа является ее центром, в котором все дороги прошлого сошлись воедино и от которого все дороги, ведущие в будущее, разошлись в разные стороны»[62].

Это мнение ученых по понятным причинам проникло в образ мыслей многих христиан. Нам следует оправдать тех христиан, которые, придя ко кресту, оказались свидетелями того, как пала их гордость, ушло в прошлое чувство вины, вспыхнула любовь, возродилась надежда и преобразился их характер, если даже они позволяют себе некоторое безобидное преувеличение. Считая крест центром истории и теологии, они, естественно, считают его и центром всего мира. Они видят его везде, и так было всегда. Приведем два примера: один — из древности, другой — из современной жизни.

Христианский апологет Иустин Мученик, живший во втором веке, свидетельствовал, что видел крест везде, куда бы ни смотрел. Он писал, что без креста невозможно ни переплыть море, ни вспахать землю — здесь имеются в виду пересечения мачт и поперечных рей, а также клинка на плуге и хомута. Землекопы и механики также не могут работать без крестообразных инструментов — здесь он, по-видимому, говорил о кирке и ее ручке. Более того, «телосложение человека отличается от строения неразумных животных именно выпрямленным корпусом и возможностью развести в разные стороны руки». И если туловище и руки в фигуре человека свидетельствуют о кресте, то же делают нос и брови на лице[63]. Фантазия, скажете вы? Да, от начала и до конца; однако я чувствую, что готов простить любые подобные фантазии, превозносящие крест.

Пример из современности — наиболее красноречивое из известных мне описаний универсальности креста. Оно принадлежит Малкольму Маггериджу, который, сам того не подозревая, перефразировал высказывание Иустина Мученика. Он вырос в семье социалистов и был хорошо обознан с социалистическими воскресными школами и их «типом агностицизма, подслащенного гимнами». Со временем он начал испытывать сомнение относительно «самой этой концепции Иисуса о добрых делах». Затем произошло следующее:

«Я мельком видел крест — не обязательно распятие, иногда просто случайно сбитые крест-накрест планки, например, на телеграфном столбе — и внезапно мое сердце замирало. Инстинктивно, подсознательно я понимал, что важны не наши добрые дела, какими бы замечательными они ни были, а нечто гораздо более значимое, более волнующее, более страстное...

Я знал, что это не поддается сугубо рациональному объяснению. Иногда я сам скреплял деревянные планки или машинально чертил скрещивающиеся прямые. Этот символ, который в моем доме считался смехотворным, был центром невообразимых надежд и обладал притягательной силой.

Когда я вспоминаю об этом, на меня тяжелым грузом ложится сознание моей несостоятельности. Я должен был положить крест на сердце, держать это бесценное знамя так крепко, чтобы никто не мог вырвать его из моих рук, даже если я упаду. Он должен был стать моим культом, моей формой, моим языком, моей жизнью. Нет мне прощения; я не смогу сказать, что ничего не знал о нем. Я знал, знал с самого начала, но сбился с верного пути»[64].

Однако позже он вернулся на этот путь, что суждено сделать тем из нас, кто хотя бы один раз осознал реальность распятия Христа. Ибо истинен лишь тот Христос, Который умер на кресте.

Но почему же Он умер? Кто в ответе за Его смерть? Мы рассмотрим этот вопрос в следующей главе.

[8] См. «Живопись прерафаэлитов» Джулиана Треухерца в собрании произведений Манчестерской городской галереи искусств, где выставлена «Смертная тень». Treuherz, J. Pre-Raphaelite Paintings (Lund Humphries, 1980).

 

[9] Gough, Michael, The Origins of Christian Art (Thames & Hudson, 1973), p. 18. См. также Miller, J. H., 'Cross' and 'Crucifix', in The New Catholic Encyclopedia, vol. 4 (McGraw Hill, 1980) в «Христианский мир» (издание Джеффри Барраклау) и Pocknee, Cyril E., The Cross and Crucifix in Christian Worship and Devotion. Alcuin Club Tracts 32 (Mowbray, 1962.

[10] Tertullian, Be Corona, in The Ante-Nicene Fathers, tr. S. Thelwall, vol. III, ed. A. Roberts and J. Donaldson (Eerdmans, 1973), p. 94.

[11] Dix, Gregory (ed.). The Apostolic Tradition of St Hippolytus of Rome (SPCK, 1937). The Shape of the Liturgy (Dacre Press, 1945), p. 11.

[12] Там же, р. 68-69.

[13] Cyprian, Ad Thibaritanos, 9.

[14] Cyprian, De Lapsis, 2.

[15] Hooker, Richard, Of the Laws of Ecclesiastical Polity (1593-97), in The Works of Richard Hooker, ed. John Keble. 3 vols. (OUP, 3rd ed. 1845). (Кн. 5, гл. 65, 20), «Крест в обряде крещения».

[16] Там же, (кн. 5, гл. 66, 6).

[17] Обратите особое внимание на книгу Мартина Хенгеля «Распятие» (с. 1-10), первоначальным названием которой было Mors turpissima crucis, то есть «Эта крайне уничижительная смерть на кресте», выражение, введенное в обиход Оригеном.

[18] См. отражение этих событий в «Древностях» (17.10.10) и «Иудейской войне» (5.11.1) Иосифа Флавия.

[19] Цицерон, «Против Верреса» ( 2.5.64, пар. 165).

[20] Там же, (2.5.66, пар. 170).

[21] Цицерон, «В защиту Равириуса» (5.16, пар. 467).

[22] Иустин Мученик, «Диалог с язычником Трифоном» (гл. 89).

[23] Мк. 8:31 и далее, ср. Мф. 16:21 и далее; Лк. 9:22 и далее.

[24] Мк. 10:32-34; ср. Мф. 20:17-19; Лк. 18:31-34.

[25] Мф. 17:9-13; Мк. 9:9-13; ср. Лк. 9:44.

[26] Мк. 10:35-45; Мф. 20:20-28.

[27] Мк. 12:1-12; ср. Мф. 21:33-46; Лк. 20:9-19.

[28] О Пасхе см. Мф. 26:2; упоминания о «погребении»: Мк. 14:3-9; ср. Мф. 26:6-13; проклятие Иуды: Мк. 14:10 и далее; ср. Мф. 26:14 и далее и Лк. 22:22; учреждение Вечери Господней: Мк. 14:22-25; ср. Мф. 26:26-29, Лк. 22:14-20 и 1 Кор. 11:23-26; и арест: Мф. 26:47-56; ср. Мк. 14:43-50, Лук. 22:47-53 и Ин. 18:1-11.

[29] Ин. 2:4; 7:8.

[30] Ин. 7:25 и далее, особ. ст. 30, и 8:12 и далее, особ. ст. 20.

[31] Ин. 12:20-28.

[32] Ин. 13:1; 17:1.

[33] Ин. 12:27; 13:1; Мк. 14:35, 41. Ср. Мф. 26:18.

[34] Иоахим Иеремиас излагает эту теорию в «Главном послании». См. особ. с. 41.

[35] Зах. 13:7; Мф. 26:31; Мк. 14:27.

[36] Пс. 117:22; Мф. 21:42; Мк. 12:10-11; Лк. 20:17. ср. Деян. 4:11; 1 Пет. 2:7.

[37] Мк. 8:31; Лк. 24:26, 44; Мф. 26:54.

[38] Деян. 2:14-39; 3:12-26; 4:8-12; 5:29-32 и 10:34-43.

[39] Деян. 13:16-41; 14:15-17; 17:2-3 и 22-31; 28:23-31.

[40] Напр. Деян. 2:23; 3:18; 4:28.

[41] Деян. 5:30; 10:39; 13:29.

[42] Деян. 2:23,36; 4:10; 17:3 и 13:28.

[43] Ср. Деян, 2:23-24; 3:15; 4:10; 5:30; 10:39-40; 13:28-30.

[44] Деян. 3:13 и 2:33.

[45] Ср. Деян. 2:33-36; 3:26; 5:31-32; 10:43 и 13:38-39.

[46] Деян. 2:38; 3:16; 4:10,12; ср. Лк. 24:46-47.

[47] 1 Кор. 1:18-25; Рим. 6:3; 1 Кор. 11:26.

[48] Напр. 1 Ин. 2:22; 4:1-3; 2 Ин. 7.

[49] 1 Ин. 3:16; 4:9,14; 4:10 и ср. 2:1-2; 1:7.

[50] См. особ. Евр. 8-10.

 

[51] Откр. 7:9-14,16-17; 13:8; 21:27; 14:1 и далее.

[52] Откр. 5:1-6; 22:1,3; 12:11; 17:14.

[53] Откр. 5:8-9, 11-14.

[54] Откр. 6:15-17; 19:6-7; 21:9-10, 22-23.

[55] Фил. 2:8; Евр. 6:6; 12:2.

[56] Лк. 24:26; Ин. 12:23-24; 1 Пет. 1:11; 4:13; 5:1,10; 4:14.

[57] Цитаты взяты из Корана. Пять отрицаний возможности «замещения» см. 53.38; 25.18; 17.15; 39.7; 6.164.

[58] Неподлинное «Евангелие от Варнавы», написанное по-итальянски в четырнадцатом или пятнадцатом веке христианином, перешедшим в ислам; содержит отрывки из Корана и четырех канонических Евангелий. В нем содержится фантастический рассказ о том, что, когда Иуда пришел с солдатами, чтобы арестовать Иисуса, последний спрятался в доме. Ангелы спасли Его через открытое окно, а Иуда «изменился и стал настолько похож на Иисуса по облику и голосу», что это ввело всех в заблуждение, так что вместо Иисуса распяли Иуду.

[59] Zwemer, Samuel M., The Glory of the Cross (Marshall, Morgan & Scott, 1928), p. 6.

[60] Gandhi, Mahatma, An Autobiography (1948; Jonathan Cape, l!)66), p.113.

[61] «The Guardian» за 30 августа 1979 г.

[62] Из главы «Иисус и история» в «Истина о Боге-воплощении» (англ. изд. И.М.В. Грина), с. 80.

[63] Иустин Мученик, «Первая апология» (гл. 55 — «Символы креста»).

[64] Muggeridge, Malcolm, Jesus Rediscovered (Collins, 1969), pp.24-25.