Уильям Сенфорд Ла Сор, Дэвид Аллан Хаббард, Фредерик Уильям Буш

Обзор Ветхого Завета

ГЛАВА 45. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

 

Книга названа по первому стиху первой главы "Соломонова Песнь Песней" (т. е. самая лучшая песня). Она помещена первой среди пяти свитков (Мегилота) еврейского канона, используемых во время празднеств; ее предписано было читать в Пасху.

КАНОНИЧНОСТЬ

Принятие Книги в еврейский канон не было легким, на что более чем намекает Мишна. Своим энергичным утверждением Рабби Акиба (ок. 100 г. от Р.Х.), несомненно, рассчитывал на то, чтобы подавить всякое сопротивление и навсегда определить место Книги: "Целый мир не стоит того дня, в который Песнь Песней была дана Израилю; все Писания святы, а Песнь Песней есть святая святых".[1221]

Эротическая природа Песни, несомненно, вызывала противодействие. Впоследствии связь поэмы с именем Соломона и раввинистические и христианские аллегорические толкования перевесили эти возражения и помогли умерить ее чувственный тон. Когда евреи стали видеть в Книге картину ни с чем не сравнимой любви Божией к Израилю, они без колебаний стали рассматривать ее в числе тех писаний, которые настолько святы, что "оскверняют руки"[1222] (прим. ред.: согласно иудейским верованиям истинно святой предмет при соприкосновении с ним оскверняет руки, если же этого не происходит, то он не свят).

 

АВТОРСТВО И ДАТА

 

То, что авторство Книги традиционно приписывается Соломону, основано на ссылках на него на протяжении всей Песни (1.4; 3.7, 9, II), особенно в заглавии (1.1 [МТ] и RSV- прим. ред.). Евр. lislomoh  (1.1) (доел, "к Соломону") может указывать на авторство, однако возможны и другие толкования: «для» или "в стиле Соломона". Искусство Соломона как автора песен известно из 3 Цар.4.32 (ср. Пс.71; 126), однако его связь с любовной лирикой неясна.[1223] Попытки согласовать любовь и верность, выраженные здесь с тем, что Соломон практиковал политические браки и конкубинат (см. 3 Цар.2), остались безрезультатны.

Предполагаемые персидские и греческие заимствования,[1224] почти повсеместное употребление относительной формы местоимений, характерных для позднего древнееврейского языка,[1225] слова и фразы, отражающие арамейское влияние,[1226] указывают на то, что окончательно Книга была отредактирована, если не вообще написана значительно после Соломона. Существуют многочисленные свидетельства как связи между Ионией и Ханааном, так и арамейского влияния на древнееврейскую литературу с ранних веков монархии. Попытки на основе географических указаний, а также языка доказать, что Песнь происходит из северного царства, оказались безуспешными. Многие из упомянутых мест находились на севере (напр., Сарон, 2.1; Ливан, 3.9; 4.8, 11, 15 и т. д.; Амана, Сенир, Ермон, 4.8; Фирца,[1227] 6.4; Дамаск, 7.5; Кармил, ст.6), однако никакого провинциализма не проявляется. Поэт обнаруживает превосходные знания по географии Палестины и Сирии от Энгеди (1.13) до Ливана.

 

 

 

"Вид его подобен Ливану, величествен, как кедры Песней (Песн.5.15).

Таков возлюбленный из Песни

 

Отсутствие исторических ссылок в Песне усложняет ее датировку. Г.Дж. Шонфилд высказывается в пользу персидского периода, точнее, между временем Неемии и 350 г. Частично следуя лингвистическим доводам и географическим данным (отсутствие указаний на разделенное царство), он усматривает в описании сказочной славы Соломона отражение "великолепия и торжественности Персидской империи и роскошных дворцов Великого Царя в Сузах и Персеполе".[1228] Однако археологические свидетельства великолепия царствования Соломона делают мысль о персидском влиянии ненужной. Еврейские писатели, знакомые с преданиями о золотом веке Израиля, не нуждались в персидских прототипах. Щедрое обрамление Песни точно отражает славу Соломона, как роскошь, богатство и мудрость Екклесиаста точно передают его царственное великолепие.

Подводя итоги, можно сказать, что хотя сам Соломон, вероятно, не является автором, многое из обрамления и тона отражает его век. Как и в случае с Притчами, ядро Песни могло передаваться (возможно, устно), пополняться, а затем получить свою нынешнюю форму в руках неизвестного, богодухновенного поэта около времени пленения".[1229]

 

ЛИТЕРАТУРНЫЕ КАЧЕСТВА

 

Строго говоря, Песнь не следует относить в разряд учительной литературы, поскольку преобладающая форма — любовная лирика, а не наставление или спор. Однако, благодаря своей связи с Соломоном и тому обстоятельству, что ее, вероятно, переписывали, сохраняли и издавали учителя, ее можно изучать наряду с этими произведениями.[1230] Кроме того, своим восхвалением брака как дара Создателя и нормы человеческой жизни ее авторы близки к учителям.[1231]

Большую часть Песни составляет стилизованный разговор между возлюбленными (напр., 1.9 и далее; 4.1 и далее; 6. 2 и далее), хотя многое может быть воображаемой речью, произнесенной в отсутствие партнера. Выявлены различные формы любовной лирики.[1232]

Описательные песни.  В этой древней форме, засвидетельствованной в вавилонской, египетской и современной арабской (где он называется wasf)  литературе, возлюбленные в высокообразных выражениях описывают красоту друг друга (он описывает ее, 4.1–7; 6.4–7; 7.2-10; она описывает его, 5.10–16). Этими описаниями влюбленные приветствуют друг друга, входя в экстаз любви (см. 1.15–16, где возлюбленные по очереди восхищаются красотой друг друга).

Самоописания.  Эту форму использует лишь женщина обычно для того, чтобы скромно отрицать приписываемую ей красоту (1.5; 2.1). В своем самоописании в 8.10 она гордится своей девственностью и зрелостью; она прошла испытание у своих братьев (ст. 8–9).

Песни восхищения.  Эта форма отличается от описательных песней тем, что обращает внимание на платье и украшения возлюбленной (напр., 1.9-11; 4.9-11). Песн.7.7–9 показывает страсть, вызываемую таким восхищением, изображая, как возлюбленный желает обладать предметом своих восхищений.

Песни томления.  В этих песнях проявляется страстное желание возлюбленных, особенно когда они разлучены (напр., 1.2–4; 2.5–6; 8.1–4, 6–7). Характерная форма — желание или призыв любви. Эта форма — напоминание о том, что разлука усиливает любовь.

Рассказ о поиске.  Дважды женщина описывает свои страстные поиски возлюбленного. Не в состоянии уснуть, она бродит по городу, ища его — один раз с удовлетворением (3.1–4), другой — с разочарованием (5.2–7). Эти повествования показывают ее открытость в выражении желания: она решительно и настойчиво берет на себя инициативу в любви.

Любовная игра.  Второй рассказ о поиске дает начало «игре» между женщиной и ее подругами, "дщерями Иерусалимскими":

Она: рассказывает о поиске (безуспешном) 5.2-7

Она: заклинает подруг помочь ей найти возлюбленного ст.8

Подруги: дразнят вопросом о достоинстве возлюбленного ст.9

Она: отвечает песнью, описывая его красоту ст. 10-16

Подруги: дразнят вопросом о сопровождении ее в поисках 6.1

Она: возбужденно рассказывает о том, где находится возлюб-

ленный; он принадлежит ей (она не отдаст его) 6.2–3 (ср.2.16; 7.1 1а)

Эта игра иллюстрирует игривость, свойственную древней мудрости, а также показывает, как несколько литературных форм могут сочетаться, образуя большую литературную единицу. Более того, она — напоминание об исключительных, заветных отношениях, существующих между партнерами.

Другие литературные формы.  Песнь содержит несколько других литературных форм, таких как: (1) формула заклинания (2.7; 3.5; 5.8; 8.4) показывает, как горячо подруги женщины поддерживают ее и как серьезно она желает, чтобы никто не мешал ей быть с возлюбленным; (2) дразнящая песнь (1:7–8) добродушно подшучивает над стремлением влюбленных быть вместе (см.2.14–15; 5.2–3); (3) песни гордости (6.7-10; 8.11–12) выражают восторг, вызываемый тем, что его возлюбленная — единственная, восторг, разделяемый друзьями, которые присоединяются к восхвалению (6.10); (4) любовный призыв (2.5, 17; 4.16; 7.11–13; 8.14), выражаемый женщиной, обычно с настойчивостью приказа.

Кроме влюбленных, других участников можно обозначить лишь с большим трудом. Краткие реплики (1.7 [МТ 8]; 5.4; 6.1 и т. д.) приписываются "дщерям Иерусалимским", возможно, подругам невесты (1.4 [МТ 5]; 2.7; 3.5, 10; 8.4 и т. д.), гражданам Иерусалима, которые описывают царский кортеж, приближающийся к Иерусалиму (3.6-11), и граждан Сулама (8.5). В этой высокообразной лирической поэзии центральные персонажи, возможно, воссоздают речи других. Например, Суламита в 8.8–9, похоже, цитирует своих братьев. Шонфилд приписывает эти короткие реплики, независимо от содержания, хору. Этот простой подход — достойное одобрения избавление от попыток (особенно в прошлом веке) рассматривать Песнь как сложное драматическое произведение.

Сила Книги заключается в теплых живых картинах любви, особенно в богатой и выразительной системе образов. Именно эти качества представляют проблему для западного вкуса. Яркие, подробные описания тел возлюбленных и их откровенно выраженное страстное желание кажутся слишком пикантными. Однако, они — продукт отдаленного времени и места. Они страстны, но не развратны, а открытая честность их подхода делает их на ступень выше намеков, содержащихся в современных им западных произведениях. Часто сравнения и метафоры звучат странно или даже нелестно:

"…волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…" (4.1)

или:

"Шея твоя, как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных" (ст.4).[1233]

Полезно предположение А. Бентцена: "Восточные народы останавливают свой взгляд на одной поразительной детали, которая, в соответствии с нашими концепциями, может и не быть характерной".[1234] Таким образом, в волнообразном движении стада коз, спускающегося с отдаленного склона, автор усматривает образ грациозности и красоты, с которой локоны его возлюбленной нежными волнами спускаются на ее плечи. Аналогичным образом крепость и прямота ее шеи, увешанной украшениями, напоминает ему башню-крепость Давида, увешанную щитами воинов.[1235]

 

ПРЕДЛАГАЕМЫЕ ТОЛКОВАНИЯ

 

По поводу происхождения, значения и замысла Песни у ученых, видимо, меньше единодушия, чем по отношению к любой другой Книге Ветхого Завета. Эротическая лирика, отсутствие религиозной ноты и неясность сюжета сбивают с толку ученых и искушают их воображение. Противоречивыми теориями наполнена не только история толкования; все возможности современной науки — археологические открытия, открытие большого количества произведений древней литературы, проникновение в восточную психологию и социологию — не помогли выработать единый подход к Книге.[1236]

Аллегорическое.  Возможно (по провидению Божиему), наряду с традиционным авторством Соломона Книга обязана своим местом в каноне аллегорическому толкованию. Древнейшие зафиксированные еврейские толкования (в Мишне, Талмуде и Таргуме) усматривают в ней изображение Божественной любви к Израилю. Этим объясняется использование Книги в Пасху, которая отмечает заветную любовь Божию. Не довольствуясь общим намеком на Божественные отношения с Израилем, раввины наперебой пытались обнаружить в ней конкретные указания на историю Израиля.

Отцы Церкви задали тон последующему христианскому толкованию, "обратив Песнь в христианство" и видя в ней Его любовь к Церкви или отдельному верующему.[1237] Протестанты также внесли свой вклад в детальное и образное толкования, на что указывают подзаголовки, традиционно встречающиеся в англ. пер. KJV, которые содержат элементы толкования, напр., "Взаимная любовь Христа и Его церкви" или "Церковь исповедует свою веру во Христа". Место аллегории в современном римско-католическом понимании Песни иллюстрируется значительным комментарием, принадлежащим А. Роберу, Р. Турне и А. Фейе.[1238]

Типологическое.  Стремясь избежать субъективности аллегорического подхода и сохранить буквальный смысл поэмы, этот метод подчеркивает основные темы любви и преданности, а не детали рассказа. В теплоте и силе взаимной любви его сторонники усматривают указание на взаимоотношения Христа и Его Церкви. Подтверждение этого взгляда основано на параллелях с арабскими любовными стихами, которые могут иметь тайный или мистический смысл; на использовании Христом истории Ионы (Мф. 12.40) или змия в пустыне (Ин.3.14); и на хорошо известных библейских аналогиях духовного брака (напр., Иер.2.2; 3.1 и далее; Иез16.6 и далее; Ос.1–3; Еф.5.22–33; Откр. 19.9).

То, что аллегорическое и типологическое толкования положительно повлияли на благочестие многих поколений христиан и иудеев, не вызывает сомнений. Вопрос, однако, заключается в том, каков был замысел автора. Аллегорическое толкование сомнительно, ибо при нем отсутствуют научные средства контроля. Возможности толкования деталей неограниченны, а убедительных средств подтверждения или отрицания противоречащих точек зрения нет. Исследователи больше заинтересованы в подтверждении своих собственных идей, чем в расшифровке авторского замысла. Другая слабость аллегорического и типического толкований — полное отсутствие указаний на то, что Песнь следует понимать иначе, чем в прямом значении.[1239]

Драматическое.  Наличие диалогов, монологов и хоровых партий (см. выше) приводило многих литературоведов — как древних (напр., Ориген, ок.240 г. от Р.Х.), так и современных (напр., Milton) — к рассмотрению Песни как драматического произведения. В девятнадцатом веке в моде были две формы драматического анализа. Комментарий Ф. Делицша усматривает два основных персонажа, Соломона и Суламиту, отождествляемую некоторыми учеными (ошибочно, с точки зрения настоящего обзора) с дочерью фараона, с которой Соломон сочетался браком по расчету (3 Цар.3.1). Теория двух персонажей рассматривает Песнь как драму, восхваляющую более чем физическую любовь, которая связывала Соломона с Суламитой более, чем с остальными представительницами его гарема. Альтернативная драматическая теория предусматривает трех персонажей. Первоначально разработанная Г. Эвольдом и переработанная СР. Драйвером, она наряду с Соломоном и Суламитой включает и возлюбленного — пастуха. Сюжет развивается вокруг верности Суламиты своему сельскому возлюбленному, несмотря на попытки Соломона покорить ее роскошью.

Трехперсонажная теория (или "пастушеская гипотеза") может помочь объяснить, почему возлюбленный иногда изображается пастухом (напр., 1.7–8) и почему поэма заканчивается не в Иерусалиме, а на пастушеском севере. Однако и она не лишена слабостей: отсутствие каких-либо сценических указаний и сложности, которые возникают, если Суламита отвечает на ухаживания Соломона воспоминаниями о своем возлюбленном пастухе. Основная трудность драматического толкования — недостаточные доказательства наличия драматургической литературы у семитов и, в частности, у евреев.

Брачные песни.  Изучение сирийских брачных обрядов, которое предпринял И.Г. Вецштейн в конце прошлого века, породило свежий взгляд на Песнь.[1240] Некоторые ученые[1241] усматривают в празднествах, длившихся неделю, ряд параллелей с элементами Песни: невесте и жениху воздают царские почести; воспевают красоты и добродетели возлюбленных; невеста исполняет танец с мечами (см.6.13; 7.1–2); предпочтительный месяц — март (см.2.11); пару возводят на красиво украшенный молотильный стол, который становится царским престолом (см. 3.7-10).

Эти и другие параллели очень полезны, однако этот подход, по-видимому, не дает полного ответа. Даже если принять точку зрения Шонфилда о том, что аналогичные брачные обычаи можно проследить и в израильской древности,[1242] остаются проблемы: Песнь в дошедшем до нас виде не так легко разделить на части, соответствующие семи дням, и Суламиту нигде не называют царицей. Вюртвейн значительно видоизменяет подход Будде, однако также придерживается прочной связи между большинством поэм Песни и израильскими брачными церемониями.[1243] Недалек от этого и взгляд Ж.-П. Оде, который видит в Песне обряд обручения.[1244]

Литургические обряды.  По мере пролития нового света на древнюю ближневосточную жизнь, ученые стремились осветить неясные места Ветхого Завета сравнением с религиозными обычаями Месопотамии, Египта или Ханаана. Примером этого может служить теория (обычно ассоциируемая с Т.Дж. Миком)[1245] о том, что Песнь Песней заимствована из литургических обрядов культа Таммуза (ср. Иез.8.14), вавилонского божества плодородия. Сочетание страстных разговоров и пастушеского окружения рассматривались как доказательство, поскольку эти обряды отмечали священный брак Таммуза и его супруги Иштар (Астарты), от которого рождалось ежегодное весеннее плодородие.[1246] Современная западная культура показывает, что языческие религии могут оставлять терминологическое наследие, не влияя на религиозные верования (напр, названия дней (в англ. яз. — пер.) и месяцев); все же представляется весьма сомнительным, чтобы евреи заимствовали языческие обряды, содержащие привкус идолослужения и безнравственности, без тщательной их переработки в свете особой веры Израиля.[1247] Песнь Песней не содержит следов такой переработки. Любое языческое влияние должно было до такой степени быть косвенным, что им можно, по существу, пренебречь.

Любовная песнь.  В последние десятилетия некоторые ученые стали рассматривать Песнь как поэму или собрание любовных стихов, не обязательно связанных с брачными празднествами или другими конкретными событиями.[1248] Несмотря на попытки разделить Песнь на несколько независимых поэм, преобладающий дух единства[1249] проступает в последовательности темы, рефренообразных повторах (напр., 2.7; 3.5; 8.4) и цепочной структуре соединения каждой последующей части с предыдущей.[1250]

В тоне лирической поэзии можно почувствовать послание Песни. Хотя движение очевидно, имеются лишь туманные контуры сюжета. Любовь пары столь же сильна в конце, как и в начале; таким образом, сила поэмы заключается не в величественном сюжете, а созидательных и деликатных повторах темы любви — любви, которую жаждут в разлуке (напр., 3.1–5), которой наслаждаются в полной мере вместе (напр., гл.7) среди великолепия дворца (напр., 1.2–4) или безмятежности сельской местности (7.12 и далее) и которую берегут исключительно для любимого (2.16; 6.3; 7.1 I).[1251] Эта любовь сильна, как смерть; ее не могут потушить большие воды; она достается бесплатно, однако выше любой цены (8.6–7).[1252]

 

НАЗНАЧЕНИЕ

 

Какое же место занимает такая любовная лирика в Священном Писании, особенно если она первоначально не предназначалась быть аллегорическим или типолотичским посланием Божественной любви? Книга — наглядный пример развернутой притчи (masal),  иллюстрирующей богатство и чудо человеческой любви, которая сама по себе является даром Божиим. Хотя и написанная несколько смелым языком, Песнь выражает целостное библейское равновесие между крайностями сексуальной чрезмерности или извращенности и аскетизмом, слишком часто принимаемым за христианский взгляд на секс, который отрицает неотъемлемую благость и праведность физической любви, установленных Богом в рамках брака. Э.Дж. Янг идет еще дальше: "Она не только говорит о чистоте человеческой любви, самим своим включением в канон она напоминает нам о любви, которая чище нашей".[1253]

 

ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО ЧТЕНИЯ:

 

Albright. W.F. "Archie Survivals in the Text of Canticles". Pp. 1–7 in D.W. Thomas and W.D. McHardy, eds., Hebrew and Semitic Studies Presented to Godfery Rolles Driver.  Oxford: 1963. (Предполагаемые хананейские элементы.)

Caster, Т.Н. "What 'The Song of Songs' Means". Commentary  13 (1952): 316–322. (Предпосылки и толкование.)

Gollwizer, H. Song of Love: A Biblical Understanding of Sex.  Trans. K.Crim. Philadelphia: 1979. (Подтверждение положительного подхода к проблеме секса в Библии.)

Hubbard, D.H. "Song of Solomon". IBD,  pp. 1472-74. (Часть приведенного выше материала заимствована из этой статьи.)

Kessler, R. Some Poetical and Structural Features of the Song of Songs.  Ed. J. Macdonald. Leeds University Oriental Society Monograph 8. Leeds: 1957.

Landy, F. "Beauty and the Enigma: An Inquiry into Some Interrelated Episodes of the Song of Songs". JSOT  17 (1980): 55-106. (Рассматривает 1.5–8; 8.8-12.)

 

[1221] Mishnah Yad.3:5.

 

[1222] Б. С. Чайлдз отрицает этот взгляд: "Напротив. Песнь вошла в канон именно в той роли, какую она играла в обрядовой жизни Израиля. Она восхваляла тайны человеческой любви, выраженной в брачном празднике": Old Testament as Scripture, p.578.

 

[1223] Talmud В.Ва(Л5й приписывает песню Езекии и его писцам, несомненно, следуя Притч.25.1.

 

[1224] Pardes (сад), 4.13; appiryon, от rp.phordon (паланкин), 3.9.

 

[1225] se вместо "ser, за исключением I.I.

 

[1226] CM.S.R.Driver, Introduction, p.448.

 

[1227] Упоминание Фирцы может служить доводом против того, что, по крайней мере, эта часть Песни была написана во время пленения или после него. Этот древний хананейский город (Ис. Нав. 12.24), первая столица северного царства (3 Цар.14.17; 15.21; 16.6 и далее), не упоминается после ок. 750 г. (4 Цар.15.14, 16). Сильный довод в пользу ранней даты для, по крайней мере, некоторой части Песни — очевидное сходство с любовной лирикой восемнадцатой династии (ок. 1250 г.); см. J.B. White, A Study of the Language of Love in the Song of Songs and Ancient Egyptian Poetry. SBL Dissertation Series 38 (Missoula: 1978), pp.91-159; R.E.Murphy, "Song of Songs", IDBS, P.837.

 

[1228] The Song of Songs (New York: 1959), pp. 75–83.

 

[1229] O.Kaiser, Introduction, р. Збб: "Следовательно, можно предположить, что в Песне Песней мы имеем позднее собрание брачных и любовных песен из различных периодов".

 

[1230] Murphy, там же.

 

[1231] Childs, Old Testament as Scripture, pp.574-78.

 

[1232] см. White, Language of Love, pp.50–55, который объединяет взгляды F.Horst, изложенные в его работе "Die Formen des althebraischen Liebesliedes", p. 176–187 in H.W.Wolff, ed., Gottes

 

[1233] Это единственное имя, которым называется героиня (7.1); его происхождение и значение проблематичны. Оно связывалось с неизвестным городом Суламом или рассматривалось как вариант слова «Сунамитянка». Некоторые ученые отождествляют героиню с Ависагой Сунамитянкой (3 ЦарЛ.З и далее). Г.Г. Роули отрицает эти взгляды, утверждая, что этот термин является женской формой имени Соломон, «Соломония»; "The Meaning of the Shulammite", AJSL 56 (1939): 84–91.

 

[1234] Introduction 1:130. Т. Боумен предлагает полезные предположения относительно используемых речевых фигур: напр., сравнение девушки с башней (столпом, 4.4; 7.4–5), стеной (8.10) или горой Кармил (7.6) является выражением ее чистоты и недоступности как невинной девушки, чуждой искушений тех, кто хотел бы ее совратить. Указания на «голубиные» качества Суламиты (1.15; 2.14; 4.1) также подчеркивают ее чистоту; Hebrew Thought Compared with Greek, trans.J.L.Moreau (Philadelphia: 1960), pp.77–89.

 

[1235] Некоторые места проясняются пониманием семитских обычаев. Напр., желание Суламиты, чтобы ее возлюбленный был ее братом, "сосавшим груди матери моей", чтобы они имели свободный доступ друг к другу, подразумевает, вероятно, не родного брата (из одного чрева), а "молочного брата", вскормленного ее матерью. Такая любовь — кровосмешение, ею можно было бы наслаждаться без стыда или обычных социальных ограничений, которые препятствовали свободному общению между возлюбленными. CM.R.Patai, Sex and Family in the Bible and the Middle East, pp. 194 f.

 

[1236] Настоящий раздел в большой степени обязан работе H.H.Rowley "The Interpretation of the Song of Songs", pp. 195–245 in The Servant of the Lord. Объемное резюме истории толкования см. в кн. М.Роре, Song of Songs. Anchor Bible 7C (Garden City: 1977), pp.89-229.

 

[1237] В красоте и чистоте Суламиты некоторые римско-католические толкователи (напр., Св. Амвросий) видят Деву Марию; см. F.X.Curley, "The Lady of the Canticle", American Ecclesiastical Review 133 (1955): 289–299.

 

[1238] Le Cantigue des Cantiques. Etudes Bibliques (Paris: 1973).

 

[1239] Труды J.Fischer (Das Hohe Lied. Echter Bibel 10 [WUrzburg: 1950]) и L.Krinetski (Das Hohe Lied. Kommentare und Beitrage zum Alten und Neuen Testament [Dusseldorf: 1964]) демонстрируют сильные и слабые стороны типологического подхода; ср. White, Language of Love, pp.20f. Разновидность этого подхода — «притчевое» толкование, предлагаемое T.R.D.Buzy, Le Cantigue des Cantiques, 3rd ed. (Paris: 1953) и H.Scheider, Das Hohelied. Herders Bibel Kommentar (Freiburg im Breisgau: 1962); оба усматривают в Песне притчу обновления завета между Израилем и Яхве.

 

[1240] Приложение к Keil-Delitzsch, Commentary 6, trans. M.G.Easton (repr.1976), pp. 162–176.

 

[1241] Oco6.K.Budde, Das Hoheleid. HSAT (Tubingen: 1923).

 

[1242] The Song of Songs, pp. 32–34.

 

[1243] Die funf Megilloth, pp.25–71.

 

[1244] "The meaning of the Canticle of Canticles", Theology Digest 5 (1957): 88–92.

 

[1245] Напр., "The Song of Songs", IB 5:98-148.

 

[1246] CM.H.Schmokel, Heilige Hochzeit and Hoheslied. Abhandlungen flir die Kunde des Morgenlandes 32/1 (Wiesbaden: 1956); S.N.Kramer, The Sacred Marriage Rite (Bloomington: 1969). White, Language of Love, p.24, указывают на неточность предполагаемых параллелей и широкие различия в тоне между данными обрядами и Песней.

 

[1247] СМ. white, там же, р.24: "Трудно представить, что священный брак мог укорениться в Израиле до такой степени, что часть его обряда была включена в еврейский канон".

 

[1248] Напр., W.Rudolph, Das Hohelied. КАТ 17/2 (Gutersloh: 1962); G.Geriemann, Das Hohelied. BKAT 18 (Neukirchen: 1965).

 

[1249] CM.Rowley, The Servant of the Lord, p.212. Убедительный аргумент в пользу того, что Песнь является скорее антологией, чем цельная поэма, см. в КН.White, Language of Love, pp.28–34; также R.Gordis, The Song of Songs and Lamentations, rev ed. (New York: 1974), p. 16: "Если к Песни Песней подходить без предвзятости, она раскрывается как собрание лирики".

 

[1250] Каждая последующая поэма возникав! из слова, фразы или мысли предыдущего раздела: F.Landsberger "Poetic Units within the Song of Songs", JBL 73 (1954): 203–216. Другой подход обнаруживает шесть поэм, объединенных повторением ключевых слов; J.C.Exum, "A Literary and Structural Analysis of the Song of Songs", ZAW 85 (1973): 47–79.

 

[1251] см. white, Language of Love, p.27: "Хотя израильский социальный этнос не исключал эротики, общественная нравственность не позволяла прелюбодеяние и подчеркивала необходимость девственности до брака… Песнь… нельзя, поэтому, понимать как трактат, оправдывающий добрачные половые связи". С.К. Гликман подчеркивает как единство Песни, так и ее благочестивое отношение к браку, указывая на хронологическую последовательность: ухаживания (1.1–3.5), брачная церемония (3.6-11), вступление в брак (4.1–5.1) и далее; A Song for Lovers (Downers Grove: 1976).

 

[1252] Более подробный анализ с пояснительными примечаниями см. в New Berkeley Version of the Holy Bible in Modern English под ред. G.Verkuyl (London: 1963).

 

[1253] Introduction, p.354.