Уильям Сенфорд Ла Сор, Дэвид Аллан Хаббард, Фредерик Уильям Буш

Обзор Ветхого Завета

ГЛАВА 43. ИОВ

 

"…ОБРАТИЛ ли ты внимание твое на раба Моего Иова?" — этот вопрос, заданный — Яхве сатане (1.8; 2.3), положил начало сорока двум главам страданий, жалоб, споров и ответов, которые составляют Книгу Иова. Немного найдется в литературе о человеческой жизни рассказов, которые бы так заставляли напрягать разум, испытывать совесть и расширять кругозор, как история Иова. Никто из тех, кто увидит бедствия в стране Уц, подслушает разговор при дворе Яхве, проследит за спором между Иовом и его друзьями или содрогнется, слыша голос из бури, уже не может оставаться прежним. Его взгляд на Божественный суверенитет и свободу, а также его представление о человеческом страдании, высокомерии и честности изменится навсегда. Это и опасность, и благословение Книги.

 

НАЗВАНИЕ И МЕСТО В КАНОНЕ

 

Имя «Иов» (евр. iyyob),  которое В.Ф. Олбрайт переводит как "Где (мой) Отец?", встречается в амарнийских грамотах (ок. 1350 г. до Р. X.) и египетских текстах-проклятиях (ок.2000 г.). В обоих случаях оно употреблено по отношению к племенным вождям Палестины и ее окрестностей.[1112] Это придает вес предположениям о том, что в Книге записана древняя история реального страдальца, современная форма которой придана более поздним поэтом. Однако ценность рассказа ни в коей мере не умаляется неспособностью определить, имел ли он историческую основу.

Два других менее вероятных толкования этого имени, которые пытаются найти в нем символический смысл, соответствующий посланию Книги, связывают его (1)с корнем 'yb  ("быть врагом"), толкуемом либо в действительном ("противник Яхве"), либо в страдательном залоге ("тот, с кем Яхве обращается, как с врагом"); или (2) с араб, 'wb  ("тот, кто кается").

Присутствие этой Книги в каноне никогда не вызывало сомнения.[1113] Однако ее местонахождение внутри канона вызывало споры. В еврейском предании Кн. Псалтири, Иова и Притчей почти всегда были связаны вместе, причем на первом месте стояла Псалтирь, а расположение Кн. Иова и Притчей могло меняться. В LXX местонахождение Кн. Иова не было постоянным — в одном из вариантов она помещена в конце Ветхого Завета, после Кн. Екклесиаста. Латинские переводы установили порядок, которого придерживается и английская (и русская) традиция: Кн. Иова, Псалтири, Притчей. В связи с тем, что действие Книги происходило предположительно в эпоху патриархов и автором ее был Моисей, сирийская Библия помещает ее между Пятикнижием и Кн. Иисуса Навина. Эти различия объясняются неопределенностью по поводу даты и литературного жанра.[1114]

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН

 

Дата.  По поводу даты написания Книги Иова нет согласия ни среди древних раввинов, ни среди современных ученых. Следы древности явно присутствуют в прозаическом прологе (1.1–2.13) и эпилоге (42.7-17): (1) отсутствие священства или святилища, Иов сам приносит свои жертвы (1.5); (2) его имущество, как и Авраама и Иакова, измеряется в овцах, верблюдах, волах, ослах и слугах (1.3; ср. Быт. 12.16; 32.5); (3) его земля подвергалась набегам грабительских племен (1.15–17); (4) протяженность жизни Иова — 140 лет — имеет себе равные только в Пятикнижии; (5) эпический характер прозаического рассказа имеет свои ближайшие параллели в Кн. Бытия и угаритской литературе: (6) древний праведник по имени Иов упоминается Иезекиилем в связи с Ноем и Даниилом.[1115] (Иез.14.14, 20). Хотя автор мог сознательно придать рассказу такие черты, более вероятным представляется то, что он действительно древний, дошедший, по преданию, из времен до 1000 г.[1116]

Мало найдется ученых, которые бы датировали поэтические разделы (3.1-42.6) столь же ранним периодом. Черты сходства между Кн. Иова и Иеремии (ср.3.3-26 с Иер.20.14–18), второй половиной Кн. Исаии (особенно с песнью о праведном страдании, 52.13–53.12), Пс.8 (ср. Иов.7.17–18 с Пс.8.5–6 [МТ 6–7] и Притч. 8 (ср. 15.7–8 с Притч.8.22, 25) указывают на седьмой век или позднее.[1117] Хотя в настоящее время стало модным датировать окончательное составление Книги периодом пленения или после него, для этого не существует каких-либо убедительных причин. Книга рассматривает личные, а не национальные страдания. Она говорит о том, что Бог волен причинять незаслуженную боль, а человек — принимать ее с готовностью, не теряя веры. Она не касается природы и пределов Божественного воздаяния, как это делают Книги Плача Иеремии и Аввакума. То, что в ней затрагиваются вопросы житейской мудрости, не обязательно означает, что она была написана после Книги Притчей; проблемы, с которыми столкнулся Иов, существовали задолго до их окончательной формулировки в Притчах. Все это, вместе взятое, делает предположение о том, что произведение было завершено между 700 и 600 г., вполне разумным.[1118]

Ближневосточные параллели.  Дополнительным свидетельством в пользу того, что Книга написана до пленения, является наличие рассказов о праведных страдальцах, которые существовали с древнейших времен. Такие рассказы относятся к учительной литературе высшего порядка, которая была умозрительной по характеру, нетрадиционной в подходе и касалась основополагающих вопросов.[1119] Ни один из этих древних рассказов (см. гл.41) не является истинной параллелью Книги Иова. В лучшем случае, они демонстрируют, что с самого зарождения литературы людей интересовала загадка путей богов, особенно когда они касались человеческих страданий. Таким образом, загадка Иова имеет длинную цепь прецедентов, однако прямые предшественники отсутствуют. Различия в богословии, морали, тоне и настроении между Книгой Иова и ее предполагаемыми параллелями (напр., индийской легендой о Харисканре, шумерским повествованием "Человек и его Бог", аккадским "Лудлул Бел Немеки", вавилонскими теодициями, египетскими "Протестами красноречивого крестьянина" или Наставлениями Ипу-вера) столь разительны, что они указывают не на зависимость Кн. Иова от этих ранних документов, а на уникальность этого произведения:[1120]

"Книга Иова намного выше ее ближайших соперников по последовательности, с которой рассматриваются проблемы человеческого страдания, по объему многогранного исследования этого вопроса, по силе и четкости открытого нравственного единобожия, по характеристике главных действующих лиц, по высоте ее лирической поэзии и ее драматическому воздействию и по интеллектуальной цельности, с которой она рассматривает "непостижимое бремя" человеческого существования".[1121]

Авторство  Проявляя невероятную чувствительность к человеческим бедствиям, способность к грандиозному богословскому разумению, знакомство с обширными областями культуры и знания, способность постичь глубинную борьбу, происходящую внутри самоуверенных людей, и литературное искусство, автор Книги Иова скрывается в тени своего произведения. В истории литературы редко случается, чтобы какой-либо автор оставил столь знатное наследие без упоминания своего имени, обстоятельств жизни и поступков.

Несмотря на молчание автора о себе, некоторые предположения о нем представляются разумными: (1) Он, вероятно, сам испытал нечто похожее на страдания Иова — сталь подлинным является его сочувствие. (2) Он, вероятно, получил избавление от своей боли в результате какой-то встречи с Богом, схожей с той, что столь мощно описана в речах Яхве из бури (38.1-41.26; ср. Пс.72.17.). (3) Он, вероятно, был близко знаком с техникой и традицией учительства, на что указывают как тема, так и литературные приемы. (4) Его страдания, вероятно, вызвали у него несогласие с традиционной мудростью, которая учила об абсолютности воздаянии внутри богоустановленного миропорядка — благословение всегда есть плод праведности, страдание всегда — следствие греха. (5) Он, вероятно, был израильтянином, на что указывает его взгляд на Божественный суверенитет, призыв к Божественной справедливости и безупречный кодекс нравственного поведения (31.1-40). (6) Он, вероятно, использовал неизраильское обрамление страны Уц (либо южный Едом, либо восточный Галаад) как ввиду того, что это был источник древнего рассказа, так и потому, что такое страдание — бедствие общечеловеческое. (7) По хорошей еврейской традиции он, вероятно, хотел поделиться своим опытом, чтобы укрепить своих друзей и/или учеников на случай будущих страданий еще более искусно, чем это делали его товарищи мудрецы в Пс. 36, 48 и 72.

 

СТРУКТУРА

 

Развитие сюжета Книги.  Хотя споры о единстве Кн. Иова (см. ниже), возможных источниках и предпосылках различных ее частей продолжаются, следует рассматривать основную мысль и развитие сюжета в их законченной форме. О. Кайзер приводит аналогию К. Будде между развитием такого шедевра и сооружением средневековых соборов, часто создаваемых в течение нескольких веков. Эти массивные святилища вызывают глубокое восхищение своей законченной архитектурной' формой, в которую вносило свой вклад каждое последующее поколение, и "восстановление первоначального плана… было бы варварством".[1122] Расчленение Книги Иова на составные части может затруднить понимание ее идеи. Беглый взгляд на литературную структуру Книги выявляет:

Пролог (проза) гл. 1 -2

Плач Иова (поэзия) гл. З

Диалог между Иовом и друзьями гл.4-27 (поэзия) в трех циклах: Елифаз (Иов отвечает каждому) Вилдад Софар

Поэма о премудрости (поэзия) гл.28

Жалоба Иова (поэзия) гл.29-31

Речи Елиуя (поэзия) гл.32-37

Речи Яхве (поэзия) гл.38–42.6

Эпилог (проза) гл.42.7-17

Форма построения А-Б-А (проза-поэзия-проза). Главный диалог, сердцевина произведения, обрамлен плачем и жалобой Иова, давая ему первое и последнее слова в его разговоре с друзьями. Речи Елиуя и Яхве, которые пытаются решить проблему, нарочно нарушают симметрию, чтобы привлечь внимание к своему вмешательству и. таким образом, подчеркнуть неспособность основных участников найти решение.

 

(изображение в исходнике отсутствует — прим. golma1 )

Стоянка бедуинов, подобная пастушескому пейзажу рассказа об Иове.

 

Более детальный взгляд на роль каждого раздела и его связь с целым позволяет выявить:

(1) Действие в двух планах: процветание Иова и Божественное испытание (прозаический пролог, гл. 1–2). Действие происходит то в земле Уц, где Иов живет в целомудрии и благочестии, как в дни процветания (1.1–5). так и во время беды (ст. 13–22; 2.7-13), то при дворе Яхве, где сатана (см. ниже) побуждает Яхве испытать Иова (1.6-12; 2.1–6). Драматический контраст (трагический переход) обостряет пафос и высвечивает положение Иова — коренное изменение его жизни от обладания идеальной семьей и обширными владениями к нищете, болезни и одиночеству (1.1–5; 2.7–8). Повторы, отточенные, но, тем не менее, мощные, усиливают ощущение муки и беспокойства — однообразное описание непорочности Иова (1.1, 8; 2.3), монотонное повествование о приходе сатаны, его разговоре с Яхве и его уходе (1.6–8; 2.1–6; ср. 1.126; 2.7а); трагический рассказ вестника (1.16–17; 2.3), итог испытаний Иова (1.22; 2.106).

Пролог играет большую роль в развитии сюжета. Он подготавливает сцену для всех последующих разговоров и показывает читателям замысел Книги, в то же время скрывая его от Иова, который видит лишь то, что происходит в Уц, и не знает ничего о том, что происходит на небесах. Он показывает, что дело идет не только о чести Иова, но и о чести Господа — Его уверенность в Иове позволяет идти на риск — и что Бог более заинтересован в том, оправдает ли Иов эту уверенность, чем в сохранении Его собственного спокойствия. Он описывает власть Божию над сатаной, который не может повредить Иову без разрешения Бога (1.12; 2.6), и, отдавая должное сильной вере Иова в Яхве (1.21–22; 2.9-10), сознательно вызывает напряженность последующими разговорами. Он представляет трех друзей как сочувствующих утешителей, подготавливая, таким образом, последующий острый конфликт.

(2) Судьба хуже смерти: Иов в отчаянии, а Яхве молчит (поэтический плач, гл. З). С безысходностью, сравнимой лишь с более коротким плачем Иеремии (Иер.20.14–18), Иов проклинает свое рождение (Иов.3.1-10) и изливает свои жалобы (ст.11–26). Контраст с его благочестием в прологе разителен. Автор намеренно отказывается смягчить его какими-либо объяснениями или переходами. Используя характерную семитскую гиперболу, он обнажает всю человеческую сущность Иова. Боль потери улеглась, и весь ужас его положения обрушивается на него. Иов видит свою жизнь лишенной всех признаков Божественного благословения, следовательно, всех источников радости.

Хоть это не говорится открыто, но ясно, что Бог стал его врагом: кто же как не Он ответствен за само его выживание, оказавшееся под вопросом!? Его нападки на творческую силу и провидение Бога задают тон последующему диалогу. Сама вера Израиля и история его не дают утешения — о них автор сознательно умалчивает: "Иов ведет свою борьбу с Богом в полной изоляции, совершенно лишенный общества или спасительной истории".[1123]

(3) Утешение, более болезненное, чем осуждение: три обвинителя и один защитник (поэтический диалог, гл.4-27). Здесь гений автора сияет как в деталях, так и общем исполнении. Разговорная форма, причем каждый из друзей говорит 2–3 раза, расцвечивает спор повторами и разнообразными оборотами. Каждый друг говорит с различной точки зрения: — Елифаз — тонкий мистик (гл.4–5,15,27; особ.4.12–31), Вилдад — твердый традиционалист (гл.8, 18,25; особ.8.8-10), Софар — безрассудный догматик (гл.11, 20; особ. 11.5–6).[1124] Суть всех речей одна и та же: не зная о небесном испытании, описанном в прологе, каждый призывает Иова покаяться в грехе, который, вероятно, вызвал его страдания (Елифаз, 4.7-11; 15.12–16; 22.21–30; Вилдад, 8.3–7; Софар, 11.13–15).

В своих ответах Иов упорно отстаивает свою невиновность (6.24–25; 9.15, 20–21; 13.18, 23; 23.7, 10–12; 27.2–6), хотя иногда он желает смерти (6.8-13), упрекает своих друзей в предательстве (ст-14-23), оплакивает свое униженное положение (7.1–6), сетует на Бога за свои страдания (ст. 11–21), отчаивается в способности выиграть спор с Богом (гл.9), размышляет о силе и тайне путей Божиих (12.7-25), молит о возможности представить свое дело лично перед Богом без вмешательства друзей (13.3-28), описывает жестокость Божию, которую следует отметить (16.6-22; гл. 19), утверждает, что Бог не всегда следует установленным нормам справедливости, иногда позволяет процветать беззаконным, трепещет от мысли о Его неуловимом, но грозном присутствии (23.3-17). Повтор накаляет спор докрасна и, таким образом, нагнетает ощущение тревоги и заостряет внимание читателей на рассматриваемых вопросах. Разговорная форма (диалог) указывает на то, что страдания требуют взаимности: понимание их облегчает, а его отсутствие делает нестерпимыми. Ответы Иова, часто в форме жалоб-псалмов (напр., 9.15–35; 13.23–28; 16.6-17), показывают, что, хотя он не согласен с догмой своих друзей, основной спор у него с Богом, Который, как ему известно, ответствен за все. Иов не утверждает, что он безгрешен, а лишь то, что его страдания далеко превосходят любой грех, который он мог совершить. Его ответы не всегда связаны с предыдущей речью, а могут возвращаться к более ранним вопросам или аргументам (напр., Иов в 9.3–4, 15–24 говорит после Вилдада, однако на самом деле отвечает на вопрос Елифаза: "Человек праведнее ли Бога?" [4.17]).[1125]

Изящная поэзия, с ее равновесием, параллелизмом, сжатостью чувствительностью к звуку и богатым воображением, придает диалогу силу и вместе с тем сдержанность. Несмотря на круги повторов, энергичные нападки друзей и усиленные попытки Иова оправдаться, диалоги не приводят к решению; мнения все более и более расходятся, и единственная надежда — на помощь извне.

Вставка со смысловой нагрузкой: размышления о тайне премудрости (хвалебная песнь, гл.28). Это величественное описание вершин премудрости и невозможности их достичь человеческими Средствами, — по-видимому, авторское отступление. Если это часть речи Иова, которая началась в 27.1, то ее, вероятно, следует толковать иронически. Иов боялся Бога (28.28; ср. 1.1, 8; 2.3), однако это оказалось бесполезно![1126] Если же это целенаправленная вставка, то ее следует приписать автору окончательного текста, который использует ее, чтобы завершить одну часть Книги и подготовить почву для следующей. Как бы отражая тупик, в который зашел бурный диалог, он размышляет о неспособности человека найти, приобрести или разглядеть истинную премудрость без Божественной помощи. Вот итог Книги до этого момента: ни Иов, ни его друзья не нашли решения. Указывая на необходимость Божественной помощи ("Бог знает путь ее [премудрости], и Он ведает место ее", 28.23), он предваряет речь из бури.

Протест против небес: злосчастное падение Иова и его доказательство своей невиновности (поэтическая жалоба, гл.29–31). Искусно продлевая напряжение, автор дает Иову еще одну возможность изложить свое дело. Иов делает это тремя способами, фактически, подводя итог Книги до сего места. Во-первых, он вновь обозревает события в земле Уц, описывая случившуюся с ним перемену от благословения и уважения (гл.29) до издевательств и мучений (гл.30). Затем он клянется в невиновности, описывая свои нравственные и религиозные добродетели в кратком прозаическом рассказе (1.1, 8; 2.3) и дополняя его обширными подробностями (31.1-34). И, наконец, он вновь высказывает желание, чтобы его дело против Бога вновь было выслушано, подкрепляя его тем, что он готов понести проклятие, если его вина будет доказана (ст.35–40). В этот критический момент, когда автор уже подошел к решению вопроса, Иов подтверждает свою основную тему: он не сделал ничего, что могло бы оправдать его страдания; следующий шаг зависит от Бога — либо оправдать Иова, либо уничтожить его.

Упрек и урок, попытка Елиуя поправить Иова и его друзей (поэтическое рассуждение, гл.32–37, с прозаическим вступлением, 32. 1–5). Все развитие сюжета до этого момента указывают на то, что вопрос может разрешить только Сам Бог. Друзья уже «выстрелили» всю обойму своих доводов; пыль последней вылазки Иова уже улеглась; читатель готов теперь слышать Самого Бога. Вместо этого, намеренно выдержав некоторое напряжение, автор неожиданно вводит новую фигуру. Ирония выражена даже в его имени — Елиуй ("он (есть)Бог"). Имя его, может, и божественное, но подход его к вопросу такой же человеческий, как и у остальных.

Несмотря на единодушие ученых по поводу того, что речи Елиуя были вставлены после того, как основное произведение было завершено, они играют значительную роль и развитии сюжета Книги. Оттягивая кульминацию, они усиливают напряжение. Повторяя аргументы Иоза (33.8-13) и ответ его друзей или предлагая свой собственный, они углубляют понимание вопроса.[1127] Речи показывают, что молодая мудрость, несмотря на многословие,[1128] столь же малоэффективна, как и старая. Они развивают тему, кратко изложенную Елифазом (5.17), что страдания могут играть дисциплинарную и очистительную роль в Божественном провидении (33.14–30; 36.8-12).[1129] Порицая самонадеянное пренебрежение Иова к путям Божиим (35.16; ср.38.2) и провозглашая величественную власть Бога над всем творением как свидетельство Его надежности в вопросах справедливости (34.12–15; 36.24–37.24), эти места подготавливают почву для голоса Божиего.[1130] Они являются окончательным свидетельством неспособности земных существ постичь небесные тайны; как и другие, Елиуй не знал о споре между Яхве и сатаной.

(7) Голос, заставляющий умолкнуть споры: откровение Яхве о Его силе и славе (поэтическое рассуждение, 38.1-42.6). На протяжении всей Книги источник проблем Иова — Бог, хотя суровые догматические доводы друзей страдальца усиливают его переживания. Елифаз, Вилдад, Софар и Елиуй — все пытались говорить от имени Бога, чтобы прояснить его сомнения и ослабить его внутреннюю борьбу. И все до одного потерпели неудачу. Наконец, настала очередь Яхве.

Божественное присутствие взрывает тишину в земле Уц со всею силою бури (38.1). Как будто сам Бог, наскучив изворотливостью и оттяжками автора, проносится мимо него, чтобы предстать пред Иовом во всей своей невероятной мощи и прямоте. Эта картина противостояния заслуживает нескольких замечаний: (а) На Иова обрушивается кажущийся нескончаемым поток риторических вопросов, которые несут в себе ответы, оставляя его беззащитным, (б) Яхве являет Иову свои чудеса творения (38.4-11), жизненные циклы, времена года и космический миропорядок (ст. 12–38), тайны жизни животных и птиц (38.39–39.30), — как убедительные вселенские подтверждения Божественного суверенитета, повелевающего всей действительностью, включая и жизнь Иова, (в) То, что эта сила относится и к истории Иова, подразумевается лишь тогда, когда Бог вопрошает, способен ли Иов также производить праведный суд в истории (40.1–4). (г) Яхве не дает прямого ответа на недоумение Иова, не открывая ни его причины, ни испытания сатаны, (д) Арсенал аргументов Яхве подтверждает худшие опасения Иова по поводу того, что могло случиться, если бы они встретились: "Если захочет вступить в прение с Ним, то не ответит Ему ни на одно из тысячи… Если действовать силою, то Он могуществен!" (9.3, 19). (е) Характерный прием — повтор, который используется для усиления впечатления от картины богоявления и чтобы еще сильнее подавить Иова, доведя его до безмолвного подчинения (40.3–5; 42.1–6): вторая речь Яхве посвящена двум существам — бегемоту (40.10–19) и левиафану (крокодилу? 40.20–41.25 [МТ 40.25–41.26]), чьи повадки находятся вне человеческого понимания; первая речь, словно, широким взглядом окидывает вселенную, не вдаваясь в подробности какого-либо одного явления, (ж) Последние слова Иова — те, которым он так сопротивлялся в течение всего напряженного и утомительного спора с друзьями: "Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле" (42.6).[1131] (з) Иов раскаивается, ибо признал не то, что страдание его заслужено грехом, а что роптал против, недостаточно близко познав Его (ст. 3–6). (и) Ответ пришел не столько в результате узнавания чего-то нового, а потому, что у Иова установились новые отношения с Господом вселенной: "теперь же мои глаза видят Тебя" (ст.5). Многое из того, что друзья и Елиуй говорили о Боге, является правдой, однако слушать о Нем не есть то же самое, что встретиться с Царем небес, — «почему» для страдальца менее важный вопрос, чем "Кто".

(8) Оправдание едва ли необходимо: Бог восстанавливает доброе имя, богатство и семью Иова (прозаический эпилог, 42.7-] 7). Ибо то, что Иов признал огромную разницу между премудростью и властью Бога и своим собственным невежеством и бренностью, и было нужно Богу- Испытание пройдено, и спор с сатаной выигран — но лишь в результате титанической борьбы и огромных усилий. Вера Иова, сильная уже вначале, очищена, как золото, огнем несчастий, непонимания и сомнений. В эпилоге автор заставляет этот золотой характер сверкать в лучах Божественного благословения: оправдание Иова начинается с повторного осуждения трех друзей (ст.7–8),[1132] осуждения, пронизанного иронией, особенно когда Бог говорит, что они рассуждали о самой сущности благочестивой мудрости "не так верно", как Иов (ст.8). Кроме того, Бог назначает Иову исполнить пророческую и священническую роль ходатая, напоминающую его первоначальное служение за своих детей (ст.8; ср. 1.5). Это оправдание — великодушное проявление милости: Бог прощает друзей, восстанавливает имущество и семью Иова (40.10, 12–15), продлевает его жизнь и умножает его благополучие (ст. 16–17).[1133] В свою очередь, Иов следует примеру Божественной милости, молясь за друзей, изводивших его своими аргументами (ст. 10) и проявляя щедрость по отношению к дочерям (ст. 15).[1134] Оправдание подтверждается честью, которую оказали ему родственники, и состраданием, проявленным ими по отношению к Иову, в тот момент они пришли исполнить роль, предназначенную друзьям (ср. ст. 11 с 2.11). Оно завершает развитие сюжета описанием восстановления Богом достояния Иова до степени, превосходящей его первоначальное состояние, указанием на неизменность Бога, признавшего то, что Иов выдержал испытание, опроверг уверенность друзей, что падение Иова было связано с грехом, и показал, что нищета не обязательно более праведное состояние, чем благополучие. Это оправдание основано на силе Бога,[1135] Который Один ответствен как за бедствие, так и за восстановление, и оно возвещает слово милости как своей формой, так и содержанием. Бог оставляет небесный двор и спускается к куче пепла в Уц, чтобы простить доктринерское мудрствование и восстановить состояние неотступно преследуемого напастями Иова, которого Он любяще и поощрительно называет Своим рабом (ст.7–8; ср. 1.8; 2.3).

Единство Книги.  Если данный анализ развития сюжета и замысловатых связей его составных частей, по существу, верен, то вопрос о единстве решен положительно. Тем не менее, кое-какие краткие комментарии могут быть полезны в выявлении и возможном разрешении некоторых проблем композиции Книги:

(1) Взаимоотношения прозаических пролога и эпилога с поэтическими разделами объясняют по-разному. Большинство ученых отвергают мысль о том, что поэма была написана первой, а прозаические части добавлены позже. Без предваряющего рассказа, в котором изложены предпосылки, диалоги понять сложно, и они ведут в никуда без завершающего эпилога. Более вероятна теория, кратко описанная выше, согласно которой автор заимствовал прозаический рассказ и приспособил его для своих собственных богословских, а возможно, и личных переживаний, описанных в поэтических разделах.[1136]

Хотя некоторые моменты пролога и эпилога вроде бы диссонируют с тоном поэзии, это не обязательно портит единство Книги: (а) полукочевую жизнь, описанную в прологе, можно примирить с сельскими (31.8, 38–40) или даже городскими картинами (19.15; 29.7), если допустить, что Иов зимовал в городе недалеко от своей земли, а в другие времена года следовал за своими стадами;[1137] (б) различия в настроении и ответах Иова между прологом и диалогами можно объяснить прошествием времени и раздражением, вызванным необдуманными ответами друзей.

(2) Третий цикл диалогов (гл.22–27) представляется неполным: речь Вилдада необычно коротка (25.1–6); часть ответа Иова больше похожа на речь Вилдада (25.5-14); и последние стихи ответа Иова, описывающие ужасную участь богатого беззаконника и его семьи (27.13–23), могли первоначально принадлежать Софару. Вопрос здесь заключается не в нескольких авторах, а том, что эта часть рукописи была, по-видимому, повреждена и неправильно воссоздана в ранний период ее существования.[1138] Согласно другому объяснению, усеченный цикл мог быть "средством, при помощи которого автор показал, что спор оборвался",[1139] либо ввиду победы логики Иова, либо ввиду разочарования из-за его упрямства.

Поэма о премудрости (гл.28) часто рассматривается как более позднее добавление.[1140] По современному местонахождению текст приписывается Иову, однако он представляет собой такое изменение в его раздраженном настроении, что его можно толковать лишь как сарказм (см. выше). Тем не менее, как эта поэма, так и заключительные речи Яхве говорят о человеческой неспособности раскрыть тайны Божий. Поскольку тон и содержание поэмы не соответствуют ни словам Иова, ни речам его утешителей, лучше всего рассматривать ее как собственную вставку автора, рассчитанную на то, чтобы снять напряжение и поразмышлять о несостоятельности обеих спорящих сторон.[1141]

Вторую речь Яхве (40.1-41.26) часто рассматривают как позднее добавление в связи с тем, что ей, якобы, не хватает блеска, она лишняя (Иов уже прекратил спорить; 39.33–35) и сосредоточена всего лишь на двух животных.[1142] Высказываясь в защиту единства двух речей Яхве и их роли в Книге, П. Скехэн утверждает, что первая речь (гл.38–39) сознательно рассчитана служить ответом на первую часть заключительного монолога Иова (гл.29–30), в то время как вторая речь (40.2-41.26) по содержанию и длине должна соответствовать второму разделу монолога Иова (гл. З I).[1143] Гордис подтверждает единство двух речей, говоря, что описания бегемота и крокодила, которые угодны Богу, несмотря на их отталкивающий для человека вид, поддерживают "точку зрения о том, что человек, со своей антропоцентричной позиции, не может судить вселенную и ее Создателя".[1144] Вторая речь может показаться чрезмерной для западного уха, не привыкшего к еврейским повторам для нагнетания напряжения.[1145] Нарастающие длинноты описания животных (коня, 39.19–25; бегемота, 40.10–19; крокодила, 40.20–27 [МТ 40.25–41.26]) часть художественных, средств; умножение деталей рассчитано на то, чтобы подавить Иова и заставить его сдаться.[1146]

(5) Речи Елиуя вызвали больше ученых спорса, чем любая другая часть Книги Иова. Взгляд О. Эйсфельдта типичен: "Эти речи вопиющим образом нарушают художественную структуру первоначальной Книги".[1147] Одним из доводов, обычно приводимых в поддержку такого мнения, является то, что Елиуй не упоминается в прологе или других местах Книги до своего появления на сцене. Такое упущение можно объяснить двояко: (1) он входил в состав свиты утешителей или был одним из их учеников и поэтому не упомянут отдельно;[1148] (2) упоминание о нем сознательно отложено, чтобы увеличить неожиданность и усилить напряжение, произведенное его речами.

Ввиду длины и силы его речей, необходимо признать примечательность того, что в эпилоге ничего не говорится о вмешательстве Елиуя. Возможная причина этого — то, что его речи восхваляли чудесные тайны Божий и упрекали Иова с меньшей злобой, чем догматизм его друзей, и поэтому он не нуждался в прямом осуждении. Речи Елиуя могли быть добавлены автором позже, без согласованности деталей, необходимой при его введении в эпилог, который уже был написан.[1149]

Считают, что стиль Елиуя заметно отличается от стиля остального диалога. Доводы, основанные на использовании имен Бога (напр., Эл, Яхве, Элоах, Эль-Шаддай) или, якобы, на наличии арамейских слов, достойны внимания, однако не убедительны. Различные темы и обстоятельства могут требовать даже от одного и того же автора употребления различных слов. Одним ключевым элементом стилистического сходства с остальной Книгой является использование Елиуем цитат в качестве обоснования своих собственных замечаний (напр., 33.8-11; 34.5–6; ср.42.3-4а). Это может указывать на один из замыслов автора: пересмотреть и повторить ключевые аргументы Иова с тем, чтобы подготовить почву для заключительных речей Яхве.

Хотя обсуждение единства и целостности Книги Иова будет продолжаться, все большее число ученых приходят к выводу о том, что Книга лучше всего поддается пониманию не расчлененной на части, каждая из которых имеет свою собственную историю, а когда она изучается в своей окончательной форме с целью понять послание, содержащееся в ней в ее настоящем виде. Заключение Гордиса вполне подходящее: "Таким образом, Книга предстает (в результате многосложной работы автора) в виде великолепно сложенного единства, произведения одного автора, обладающего непреходящей гениальностью как художник слова и как религиозный мыслитель, которому равный вряд ли есть во всей истории человечества".[1150]

Ни богодухновенность произведения, ни его авторитет как Писания от единства не зависят. Святой Дух вполне может осенять редакционный процесс, точно так же, как Он осеняет труд первоначального автора. Именно результат богодухновенности приковывает внимание и вызывает повиновение, даже если процесс написания скрывается в тумане древности.

 

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ

 

Жанр.  К какому жанру относится Книга Иова? Как видно из приводимых ниже жанров, убедительного ответа на этот вопрос не существует.

"Жалоба и примирение" иногда определяется как отдельный жанр, следуя структуре вавилонского Лудлул Бел Немеки. Г. Гезе выявил три составные части этого жанра: рассказ о страданиях; плач; божественное вмешательство для исцеления страдальца.[1151] Основная слабость этого предположения — то, что оно не объясняет главного в Книге в ее нынешней форме — спор с друзьями. С.Вестерманн[1152] и другие предполагают, что костяк Книги Иова составляют псалмообразные плачи (жалобы). Эта теория считает, что Книга Иова — не типичное рассмотрение страданий, чего можно было бы ожидать от учительной литературы, а более мучительное и личное исследование.[1153] Вестерманн сделал хорошее дело, подчеркнув многочисленные параллели между речами Иова и псалмами личных жалоб. Однако роль пролога и эпилога, а также советы друзей заметно отличают Книгу от более простых и стереотипных псалмовых форм.[1154]

(3) Б.Гемсер и другие считают, что ключ к форме Книги — юридический диспут: "Формально ее легче всего понять, отождествив с протоколом судебного разбирательства rib  (юридический спор или обвинение) между Иовом и Вседержителем, в котором Иов выступает истцом и обвинителем, друзья Иова выступают в роли свидетелей, а также соответчиков и судей, в то время как Бог выступает Обвиняемым и Ответчиком, однако, в основе основ, Он — окончательный Судья как Иова, так и его друзей.[1155] Взгляды Гемсера на возможную связь с юриспруденцией полезны, однако категории спора недостаточны для описания структуры и силы произведения в целом.

(4) В качестве школьного учебника Книга представляла бы попытку учителя убедительно ответить на вопросы своих учеников о "Божественном надзоре над праведными и беззаконными".[1156] Такой подход представляется гораздо более уместным по отношению к дидактическому стилю Пс. Зб, чем к одухотворенному спору Книги Иова. Кроме того, существует так мало свидетельств наличия таких школ в Израиле, что большой осторожности требует принятие этого взгляда, строящего теорию на нетвердом основании другой теории.[1157]

Как философский спор Книга Иова могла быть построена по образцу диалогов Платона.[1158] Однако, тонкие рассуждения и теоретические аргументы греческого симпозиума стоят далеко от напряженного личного и богословского спора на куче пепла в земле Уц.

Часто предлагают рассматривать Книгу как трагедию по греческому образцу.[1159]

По крайней мере, два фактора восстают против какого-либо сравнения с греческой драмой: полное отсутствие какого-либо театрального элемента в богослужении и развлечениях у древних евреев до второго века до Р.Х. и огромная разница в содержании между безразличной, хотя часто и злой судьбой, и нравственным пороком, которые стояли в центре греческой трагедии, и напряжением между Божественной свободой и цельностью Иова, которое властвует над всей Книгой. Книгу Иова можно определить как комедию в силу того, что "она передает чувство несообразности и иронии; и… ее основной сюжет, в конце концов, приводит к счастливому для героя окончанию".[1160] Хотя это представляется привлекательным, еще предстоит доказать, что такие комедийные элементы были распространены на Ближнем Востоке в течение первого тысячелетия.

Притчевую форму (евр. masal)  предлагал еще раввин Симеон бен-Лакиш (II в. от Р.Х.), который полагал, что Иов — вымышленный персонаж, чей рассказ был написан для преподнесения духовного урока.[1161] Действительно, речи Иова иногда называются masal (21.1,  29.1), а его опыт явно рассчитан на духовное наставление.[1162]

Однако применение жанра притчи к характеристике такого сложного рассказа, как книга Иова, может ввести в заблуждение, поскольку обычно к нему относятся краткие, меткие рассказы, касающиеся одного конкретного вопроса.

(9) Еще одно часто выдвигаемое предположение: книга относится к жанру эпической истории. Андерсен находит сходство между Книгой Иова и историями патриархов, Моисея, Давида и Руфи и приписывает ей четыре характеристики: систематичность приведения фактов; объективность в описании действий персонажей, без проникновения в глубь их эмоций; воздержание автора от нравственных суждений; и концентрация на речах, раскрывающих положение и веру персонажей.[1163] Ни один из этих других «эпосов» не содержит речей такой длины, силы и напряженности, как книга Иова.

Каждый из этих подходов может что-то дать для понимания Книги Иова. Вопрос о жанре — не только предмет интеллектуального любопытства; он — важный ключ к пониманию смысла Книги. Форма и содержание неразрывно переплетены.

Жанр Книги Иова столь сложен, что ее нельзя втиснуть в заранее определенные рамки. Она воистину жалобно рыдает, жарко спорит, строго поучает, потрясает комичностью, жалит иронией и соединяет человеческую мудрость с эпическим великолепием. Но, прежде всего, Книга Иова уникальна, она — литературный дар богодухновенного гения.[1164]

Литературные характеристики.  Литературоведы не жалеют превосходных степеней, описывая художественные достоинства Книги Иова. Например, одно лишь разнообразие приемов поэтического параллелизма, включая изящное использование полных триплетов и даже более длинных единиц, говорит о высоком литературном мастерстве. Здесь мы ограничимся кратким обзором метафор и сравнений, ярких картин творения и цитат, что составляет оригинальность почерка автора:

(1) Метафоры и сравнения поражают количеством и разнообразием, вполне заслуживая восторженную похвалу А.С. Пика: "Поэт является мастером метафор, взятых из многих областей жизни".[1165] Например: "Дни мои бегут скорее челнока…" (7.6).

"Дни мои быстрее гонца, — бегут, не видят добра; Несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу" (9.25–26). "Кругом разорил меня, и я отхожу" (19.10).

"Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои" (29.23). Еще более впечатляют расширенные метафоры, столь искусно детализированные, что граничат с аллегориями:

"Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда, и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жаров исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются: смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские, но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда, и от стыда краснеют. Так и вы теперь ничто; увидели страшное, и испугались" (6.15–21).

"Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут. Если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает, и распадается; отошел, и где он?" (14.7-10).

(2) Картины творения поистине непревзойденны по поэтической силе:

"Есть, ли у дождя отец? или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, — кто рождает его?" (38.28–29).

"Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его, как саранчу? Храпение ноздрей его — ужас! Он смеется над опасностию, и не робеет, и не отворачивается от меча. Колчан звучит над ним, сверкает копье и дротик" (39.19–20,22-23).

(3) Цитаты играют значительную роль в аргументации, хотя иногда их выявить сложно. Гордис разделяет их на ряд категорий:[1166]

Цитаты народной мудрости: "И отвечал сатана Господу, и сказал: кожу за кожу,[1167] а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него" (2.4). Притчи могут также быть приведены в 11.12; 17.5.

Прямые цитаты мыслей говорящего:

"Когда ложусь, то спрашиваю: "Когда-то встану?"

Но ночь длинна и говорю я:

"Довольно поворочался я до рассвета." (7.4).[1168]

Цитаты прежней точки зрения говорящего:

"Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая же

участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес?" (31.1–2).

В своем переводе Гордис схватывает полный смысл ст.2, добавляя вводную строку для пояснения его связи с ст. 1: "Ибо подумал я, если согрешу [этим похотливым взглядом], какая же участь мне от Бога свыше?[1169]

Цитирование притч как текста:

"…я молод летами, а вы старцы; поэтому я робел, и боялся объявлять вам мое мнение. Я говорил сам себе: "пусть говорят дни, и многолетие поучает мудрости".

Но дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение" (32.6–8). Елиуй использовал притчу, чтобы опровергнуть ее и оправдать тем самым свое право на вмешательство, несмотря на свою молодость. Цитирование притчи, чтобы поправить другую притчу:

"В старцах мудрость, и в долголетних разум. У Него премудрость и сила; Его совет и разум" (12.12–13). Добавление «Скажешь» к первому стиху и «Скажу» — ко второму[1170] проясняет спор.

Цитирование мнения другого человека:

"Скажешь: "Бог бережет для детей его несчастие его". — Пусть воздаст Он ему самому, чтобы он это знал" (21.19).

Перевод RSV верно добавляет «Скажешь» в 5.4; 18.12; 20.10, 26, где Иов приводит мнения, выраженные друзьями.

Следующая цитата, которая должна была бы вводиться фразой «Скажешь», повторяет аргумент утешителей о том, что пути Божий неисповедимы (4.17; 11.7-12; 15.8,14):

"Но Бога ли учить мудрости, когда он судит и горних?" (21.22). 11 ив отвечает на этот вопрос в ст.23–26.

Иногда в тексте используются вводные фразы для пояснения того, что далее следует цитата:

"Вы скажете: "где дом князя, и где шатер, в котором жили беззаконные" (ст.28).[1171] Цитируя одну лишь Книгу Иова, можно написать очерк библейского подхода к эстетике. Сочетание возвышенных размышлений о путях Божиих для рода человеческого и совершенных литературных достижений отводит Книге Иова ни с чем не сравнимое место в мировой литературе.

Формы.  "Книга Иова представляет собой удивительную смесь почти всех видов литературы, встречающихся в Ветхом Завете".[1172] Действительно, для исследований в области формальной критики эти сорок две главы — золотые россыпи. С невероятным умением автор вплетает в ткань произведения несколько десятков легко узнаваемых литературных форм. Приводимые здесь образцы не только отражают это впечатляющее литературное многообразие, но и дают ключи к разгадке настроения и замысла автора, который использовал эти формы не столько для того, чтобы поразить слушателей, сколько для передачи нюансов повествования:

Прозаическое повествование (1.1–2.13; 32.1–5; 42.7-17) составляет основной рассказ, обрамляет поэзию и вводит Елиуя. Большинство его характеристик были уже рассмотрены выше (стр.522–524).[1173]

Оплакивание своего рождения (гл. З; ср. 10.18–19) — наиболее яркая литературная форма, доступная Иову для выражения глубины своей подавленности (ср. Иер.20.14–18). Это, по сути, сочетание двух родственных форм: (а) проклятия дня своего рождения — чтобы призвать смерть или выразить желание самоубийства для избежания последствий этого дня (3.3-10); и (б) вопросов-жалоб, которые начинаются с «зачем» и не требуют конкретного ответа, а вводят описания страданий (ст. П-26; ср. 10.18–19, где вслед за вопросом выражено желание родиться мертвым).

В замысел автора входит показать Иова во всей глубине его падения, чтобы подготовить почву для советов друзей и ответа Иова. Форма жалобы употребляется Иовом чаще всего (гл.6–7; 9.26–10.22; 13.23–14.22; 16.6-17.9; гл.23; 29.1-31.37).[1174] Использование этой формы преследует несколько целей. Она не дает Книге превратиться в дидактический трактат о причинах страданий и позволяет обрисовать их остро и выразительно (напр., 16.6-17), что очень характерно для псалмов. Форма включает и другие компоненты — такие, как скрытая мольба о спасении (13.24–25), клятва в невиновности (31.3-40). Она может быть адресована к друзьям, которых Иов считает теперь врагами (напр., 6.14–23), или к Богу (напр., 10.2-22), объектами жалобы могут быть все трое — Бог, враги и сам страдалец. Она возвышается над полным отчаянием, предполагая уверенность в том, что Бог желает услышать и может спасти (напр., 19.23–29).

Гимн, восхваляющий дела и атрибуты Бога (напр., 9.4-10; 12.13–25; 26.5-14; 36.24–37.13).[1175] Как Иов (9.4-10; 12.13–25), так и его друзья (Вилдад [?], 26.5-14; Елиуй 36.24–37.13) используют гимны для описания Божественного величия: друзья — чтобы заставить Иова умолкнуть; Иов — чтобы показать, что он понимает величие Бога, желая, однако, представить перед Ним свое дело. Гимны в диалоге предваряют откровение Божие из бури и подчеркивают контраст между человеческим пониманием славы Божией и Собственным Самопознанием и Самооткровением Бога.

Описание видения Елифаза (4.12–21) не имеет близких параллелей в Ветхом Завете. Как и некоторые пророческие видения, оно также содержит нечто слышимое, однако подробное описание видения и физической реакции, вызванной им, уникально. Это напоминание о том, что мудрецы не были ограничены естественными наблюдениями и воспринимали также и мистический опыт. Личные наблюдения (4.8; 5.3–5) — распространенная форма учительных наставлений (см. Притч.7.6-23; 24.30–34; Екк.1.13–14; 3.10). Эти утверждения, произносимые от первого лица единственного числа основаны не на общепринятых истинах, как в притчах, а на суждениях, опирающихся на то, что Иов сам видел или узнавал: "Как я видал, то оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его" (4.8).

(7) Притчи широко распространены в Книге Иова. Как Иов (напр., 6.14, 25а; 12.5–6, 12; 13.28; 17.5), так и его друзья (Елифаз, 5.2, 6–7; 22.2, 21–22; Софар, 20.5; Елиуй, 32.7) свободно оперируют ими. Большинство из них — описательные изречения, глаголы которых стоят в изъявительном наклонении. Слушатели должны делать из них собственные выводы:

"Так, глупца убивает гневливость, и несмысленного губит раздражительность" (5.2).

"Так, не из праха выходит горе, и не из земли выростает беда; Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремиться вверх" (ст.6–7). Иов иногда приводит притчу, а затем опровергает ее:

"Как сильны слова правды! (притча) Но что доказывают обличения ваши?" (6.25). Или противопоставляет одну притчу другой (12.12–13), как это делает Когелет (см. ниже, стр.550–551). Встречаются также и наставления (увещевания) — популярная форма притч, глаголы которой стоят в повелительном наклонении; часто при этом указывается причина приказания:

"Сблизься же с Ним, и будешь спокоен; чрез это придет к тебе добро. Прими из уст Его закон, и положи слова Его в сердце твое" (22.21–22).

Это стандартная форма наставления, подразумевающая, что учитель по опыту и авторитету имел право давать такие наставления. Приводимые причины указывают на то, что авторитет учителя не был произвольным, а основывался на убедительных доказательствах.

(8) Риторические вопросы (иногда называемые вопрос-спор) играют ключевую роль в споре. Каждый участник диалога широко их использует: Елифаз, 4.7; 15.2–3, 7–9, 11–14; 25.3–4; Вилдад, 8.3, II; 18.4; 15.3–4; Софар, 11.2–3,7-8, 10–11; Иов, 6.5–6, II-12, 22–23; 7.12; 9.12; 12.9; 13.7–9; 27.8- 10; Елиуй, 34.13; 17–19, 31–33; 36.19, 22–23; 37.15–18, 20. Едва ли найдется более полезная литературная форма для спора, поскольку спрашивающий может определить ответ тем, как он задает вопрос. Слушатель вовлекается в спор, потому что он должен дать ответ. Обычно, требуемым ответом является "Нет!", "Ни в коем случае!", "Конечно, нет!" или "Никто!":

"Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?" (Елифаз, 4.7).

"Разве на множество слов нельзя дать ответа, и разве человек многоречивый прав?" (Софар, 11.2).

"Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя?" (Иов, 6.12).

"Кто, кроме Его промышляет о земле? И кто управляет всею вселенною?" (Елиуй, 34.13).

Обратите внимание на то, что острота вопросов еще более усиливается поэтическим параллелизмом — в этих случаях синонимическим, — который выражает вопрос в двух близко связанных формах и тем самым удваивает напряжение.

Вопросительные формы Божественных речей заслуживают особого упоминания. Они могут требовать ответа: "Я не знаю" или "Я там не был":

"Где был ты, когда Я полагал основания земли? Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь?" (38.4а, 5); или ответа "Нет!", как в риторических вопросах:

"Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной?" (ст. 17); или признания слабости "Нет, не могу!":

"Можешь ли возвысить голос твой к облакам, чтобы вода в обилии покрыла тебя?" (СТ.34).

Рассчитанные на то, чтобы заставить Иова признать свое невежество ("Я не знаю!") или бессилие ("Конечно, я не могу!"), эти вопросы усилены, по крайней мере, двумя способами: (а) использованием повелительных конструкций, вынуждающих Иова ответить — "Скажи, если знаешь" (38.46), "Объясни, если знаешь все это" (ст. 18); и (б) использованием иронии, которой Бог упрекает Иова так же остро, как Иов упрекает своих друзей: "Ты знаешь это, потому что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих очень велико" (ст.21; ср. 12.2). Эти вопросы давят на Иова, как свинцовое покрывало, опуская его на колени в безмолвном унижении.

(9) Ономастика, каталоги или энциклопедии, содержащие упорядоченные списки явлений природы, которые могут представлять частичный литературный источник речей из бури.[1176] Списки названий звезд, созвездий, типов осадков и других данных составлялись как в Египте, так и в Израиле как средство обучения учеников пониманию окружающей действительности. Такие списки могли оказать влияние и на другие места Библии (см. Пс.148, который приводит целый ряд природных реалий и призывает их восславить Яхве). Соломон мог использовать такую ономастику для упорядочения своих обширных знаний о творениях Божиих, которыми так восхищался его биограф (3 Цар.4.33).[1177] Вопросительная форма, преобладающая в Иов.38, также имеет египетские параллели в Папирусе Анасти 1, датированном тринадцатым веком, в нем писец Хори обрушивает шквал вопросов на другого писца, Аменемопа, которого считает невеждой.[1178] Таким образом, вполне вероятно, что Иов.38 основана на более ранней форме, возможно, впервые освоенной в Египте, где такие списки составлялись в виде вопросов и использовались либо для споров, либо для наставлений.[1179] Эти формальные параллели, конечно, не объясняют всей мощи речей из бури. Величественные вопросы о творении (ст.4-11) не имеют египетских аналогов.

(10) Заслуживает упоминания ряд характерных форм поучения: (а) Формула 'asre  ("блаженны", «счастливы»; ср. Пс. 1.1) указывает образ жизни, который приводит к счастью (5.17–27). (б) Числовая притча (сочетающаяся здесь с изречением 'asre,  5.19–22) освещает ряд угроз, от которых Бог избавит блаженного человека, которого Он вразумляет (рисунок "х, х+1" см. в Притч.30). (в) Утверждение завершается итоговой оценкой, в которой подчеркивается его значение (8.13;18.21; 20.29):

"Так и вы теперь ничто; увидели страшное, и испугались" (6.21).[1180] (г) Саркастическое преувеличение (6.7; 11.12; 12.2; 15.7; 26.2–4) часто использовалось в состязаниях (напр., Голиафом, 1 Цар. 17.43; Иоасом, 4 Цар.14.9). (д) Пародия близкая к сарказму, на что указывает использование Иовом Пс. 8.5:

"Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, Посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?" (7.17–18).

(е) Пожелание (6.2–4, 8-10; 11.5; 13.5; 19.23–24; 23.3; 29.2–6) было особенно эффективно как в жалобах, так и в спорах, выражая сильное желание изменить либо обстоятельства (напр., 6.2–4), либо ответ оппонента (напр., 13.5).[1181]

(11) В третьем цикле (22.5-11) Елифаз применяет по отношению к Иову пророческую речь осуждение:

Формулировка обвинения (ст.5–9).

Типичный переход к осуждению: За то… (ст. 10).

Собственно осуждение или его угроза (ст. 10–11).

 

[1112] М.Н.Роре, Job. Anchor Bible, 3rd ed. (Garden City, N.Y.: 1979), pp.5f. Другие возможные параллели встречаются в аккадских текстах из Мари и Алалаха; см. W.F.Albright, "Northwest-Semitic Names in a List of Egyptian Slaves from the Eighteenth Gentry B.C.", JAOS 74 (1954): 222–233.

 

[1113] Исключение — знаменитый экзегет из антиохийской школы, Феодор Мопсуестский (ОК.350–428).

 

[1114] Этот и другие технические вопросы см. в KH.E.Dhorme, A Commentary on the Book of Job, trans.H.Knight (London: 1967), pp.vii-xii.

 

[1115] Упоминаемого здесь Даниила обычно связывают с угаритским героем Дан'елом, а не с библейским персонажем, чья книга включена в собрание великих пророков. Акхтская легенда описывает Дан'ела как царя, справедливого по отношению к вдовам и сиротам, см. S.B.Frost, ¦Daniel", IDB 1:761.

 

[1116] Свидетельства древности рассказа обсуждаются в кн. Pope "Book of Job", IDB 2:913f.:

 

[1117] Олбрайт отмечает различия поэтического стиля и структуры между Кн. Иова и угаритской поэзией и заключает, что автор Кн. Иова жил, по-видимому, в шестом или пятом веке; там же, стр. 14.

 

[1118] Если Книгу Иова и можно связать с каким-либо событием до пленения, так это со смертью Иосии в 609 г. (4 Цар.23.29–30). Его трагическая гибель от рук египтян, которая последовала так быстро после его благочестивых реформ, несомненно, поколебала традиционные представления о Божественном наказании и награде.

 

[1119] R.Gordis, The Book of Cod and Man (Chicago: 1965), p.53.

 

[1120] Обзоры см. в кн. Pope, Job, p.LVI–LXXI; F.I.Andersen, Job. Tyndale Old Testament Commentary (Downers Grove: 1976), pp.23–32.

 

[1121] Andersen, там же. р. 32.

 

[1122] Kaiser, Introduction, p.391.

 

[1123] G.von Rad, Old Testament Theology, ТМ2.

 

[1124] По поводу структуры третьего цикла (гл.22–27), которая в своей современной форме не содержит речи, приписываемой Софару, см, ниже.

 

[1125] D.Robertson, The Old Testament and the Literary Critic, (Philadelphia: 1977), p.41.

 

[1126] Такое саркастическое толкование гл.28 приводит Робертсон, там же, р.46.

 

[1127] Gordis, The Book of God and Man, p. 105, отмечает, что основные жалобы Иова на Бога — невинное слрадание, несправедливое преследование, отказ услышать- рассматриваются в обратном порядке: отказ услышать (ст. 11–30), несправедливое преследование (34.1-30), невинные страдания (ст.31–37).

 

[1128] Молодость Елиуя, ст. б-10, может служить объяснением того, почему он не упомянут в прологе; возможно, он сопровождал других на правах ученика и рассматривался как свита, недостойная упоминания.

 

[1129] Согласно Гордису, Елиуй считает, что страдание частично служит "предупреждением праведных не только против настоящих и явных грехов, но и против возможных поступков и тайных помыслов"; The Book of God and Mart, pp.!i3f. Хотя данное толкование, возможно, и является богословски основательным, слова Елиуя, видимо, предполагают действительный грех — особенно самонадеянность, что также подчеркивает Гордис (р. II 4).

 

[1130] Даже по литературной форме рассуждения Елиуя о славе Божественной мощи напоминают речи Яхве, особенно по использованию риторических вопросов (см.37. i 5-20; 38 SI-35).

 

[1131] Дж. Б. Кертис предлагает противоположное толкование 42.2–6, заключая, что Иов был далек от покаяния и выразил в своих словах презрение и отвращение к Богу, Который Своей мощью подавил его и не ответил на призыв к справедливости. Такое толкование до такой степени не гармонирует с последующим эпилогом, что трудно предположить, как можно их совместить; "On Job's Response to Yahweh", JBL 98 (1979): 497–511.

 

[1132] Подразумеваемый смысл этого осуждения, см. ниже.

 

[1133] Это двойное восстановление имущества Иова, особенно его скота (ст. 10, 12), может содержать в себе скрытый юмор — израильский закон требовал от вора возмещения причиненного убытка в двойном размере за воровство волов, ослов или овец (Исх.22.4 [МТ 3]). Некоторые переводы, следуя за Таргумом (IIQtgJob), видят в слове sib'ana (42.13) двойственную форму ("дважды семь") и приписывают Иову по восстановлении четырнадцать сыновей.

 

[1134] Включение дочерей в наследство представляется примечательным ввиду израильского закона (Числ.27.8), по которому дочь могла наследовать имущество отца лишь в случае отсутствия наследника-сына. Кроме того, недавние исследования жизни кочевников на древнем Ближнем Востоке дополнили ранее существовавший взгляд, основанный, в основном, на взглядах арабов на кочевников-бедуинов. Новые теории говорят о тесном сотрудничестве между оседлым земледельческим населением и скотоводами, сезонно двигавшимися в степи в поисках пастбищ. Поселяне и скотоводы были составными частями одной племенной общности. Краткое, но тщательное резюме этой теории и поддерживающих ее свидетельств CM.W.G.Dever "The Patriarchal Traditions", pp. 102–117 in J.H.Hayes and J.M.Miller, eds., Israelite and Judaean History.

 

[1135] To, что сатана не упомянут в эпилоге, равняется томам, написанным о Божественном суверенитете, даже в человеческих несчастьях.

 

[1136] Схема проза-поэзия-проза (А-Б-А) сама по себе не признак отсутствия единства. Обратите внимание на кодекс Хаммурапи с его последовательностью поэзия-проза-поэзия (пролог-законы-эпилог) и лингвистический рисунок Книги Даниила: еврейский-арамейский-еврейский.

 

[1137] S.Terrien, /5 3:886.

 

[1138] Gordis, The Book of Job (New York: 1978), pp.534f, рассматривает этот цикл и его наиболее вероятную реконструкцию; его взгляд на поврежденный текст см.р.547.

 

[1139] Andersen, Job, p.34.

 

[1140] Напр., A.Robert и A.Feuillet, Introduction, pp.425 f.: "Обращение к премудрости — это, видимо, вставка… Можно даже сказать, что эта тема не связана с какими-либо утверждениями Иова или его друзей". CM.H.H.Rowley, Job. NCBC (Grand Rapids: 1980), pp.l2f.

 

[1141] Andersen, Job', Dhorme, A Commentary on the Book of Job, pp.xcvii-xcviii; и Gordis, The Book of Job, pp.536-38. Дорм предполагает, что автор написал эту поэму и речи Яхве позже и вставил их в уже написанную Книгу, а Гордис считает, что автор написал поэму на более раннем этапе своей жизни, а затем включил ее в Книгу.

 

[1142] Rowley, Jo6,p. 13.

 

[1143] Job's Final Plea (Job 29–31) and the Lord's Reply (Job 38–41)", Bibl 45 (1964): 51–62.

 

[1144] The Book of Job, p.558.

 

[1145] Обратите внимание на то, что ответ Иова, в котором он обещает молчание (39.33–35), еще не то полное раскаяние, которого желает Бог, и поэтому возникла необходимость второй речи.

 

[1146] Andersen, Job, p.49.

 

[1147] Old Testament, p.457.

 

[1148] Пролог указывает на то, что трое друзей прибыли издалека и должны были установить время и место встречи (2.11) перед тем, как идти к Иову.

 

[1149] Такой точки зрения придерживается Gordis, The Book of God and Man, pp.HOf. Д.Н. Фридмен приписывает речи Елиуя автору, однако их добавление в текст — позднейшему редактору; "The Elihu Speeches in the Book of Job", HTR 61 (1968): 51–59.

 

[1150] The Book of Job, p.581.

 

[1151] Lehre and Wirtlichkeit in der alien Weisheit (Tiibingen: 1958). Н.Г. Снейт также использует эту схему для реконструкции трехступенчатого развития текста: (а) пролог и эпилог (без упоминания о друзьях), монологи Иова (гл. З, 29–31), просьба о прощении (39.33–35) и речи Яхве (гл.38–41); (б) рассказ о друзьях (2.10–13; 42.7-10) и диалог (гл.4-28); и (в) речи Елиуя (гл.32–37); The Book of Job: Its Origin and Purpose. SBT, 2nd ser. 11 (Naperville: 1968).

 

[1152] The Structure of the Book of Job, transl.C.A.Muenchow (Philadelphia: 1981).

 

[1153] Фон Рад находит, что диалоги — это не "дискуссионный спор", а "жалобы, с одной стороны, и пастырские слова утешения, с другой"; Wisdom in Israel, p.209. Обратите внимание на слова Дж. А. Согина: "Книга Иова — не только произведение учительной литературы, но и драматическое представление литературного жанра "индивидуального плача" в яркой форме"; Introduction, p. 389.

 

[1154] CM.G.Fohrer, обзор KH.Westermann, DerAufiau des Buches Hiob, VT 7 (1957): 107-1 II.

 

[1155] B.Gemser, "The Rib- or Controversy-Pattern in Hebrew Mentality", VTS 3 (1955): 135. Этот взгляд частично основан на KH.L.Kohler, Hebrew Man, trans.P.K.Ackroyd (Nashville: 1956), в которой, частично на основании Книги Иова, реконструированы древнеизраильские судебные процедуры.

 

[1156] М.В.Crook, The Cruel God Job's Search for the Meaning of Suffering (Boston: 1959), p.5.

 

[1157] Рассмотрение свидетельств за и против существования школ см. в KH.R.N.Whybray, BZAW 135 (1974): 33–43.

 

[1158] Напр., C.Fries, Dasphilosophische Gesprach worn Hiob bis Platon (Tubingen: 1904).

 

[1159] H.M.Kallen, The Book of Job as a Greek Restored (New York: 1918); cp. R.B.Sewall, The Vision of Tragedy, 2nd ed. (New Haven: 1980), pp.9-24.

 

[1160] J.W.Whedbee, "The Comedy of Job", Semeia 7 (1977): 1; см. J.A.Holland, "On the Form of the Book of Job", Australian Journal of Biblical Archaeology 2 (1972): 160–177. Взгляд, сходный с этим, однако отрицающий счастливое окончание, см. слова Робертсона: "Вся Книга проникнута иронией, которая дает убедительный ключ к пониманию ее сложной темы"; The Old Testament and the Literary Critic, p.34.

 

[1161] Midrash Gen.Rab.61-, Talmud B.Bat.\5a.

 

[1162] По поводу спектра возможных значений слова masal, см. D.A.Habbard, «Proverb», IBD, pp,1289f.

 

[1163] ilJob, pp.36f.

 

[1164] Этой точки зрения придерживается и Поуп: "Книга, рассматриваемая в своем единстве, уникальна, и ни один термин или сочетание терминов недостаточны для точного описания ее"; Job, p.XXXI.

 

[1165] Job. Century Bible (Edinburgh: 1905). p.41.

 

[1166] The Book of God and Man, pp. 174–189; см. также Poets, Prophets and Sages (Bloomington: 197 П, PP. 104–159.

 

[1167] Gordis, The Book of Job, p.20 перебирает различные толкования и останавливается на следующем: "человек отдаст кожу любого другого человека во имя, т. е. чтобы спасти свою собственную".

 

[1168] В переводе на англ. Gordis, The Book of God and Man, p. 179.

 

[1169] Там же, р. 181. Он расширяет цитату с тем, чтобы она включала ст.3–4.

 

[1170] Там же, р. 184. Примеры использования последних двух видов цитат встречаются и в кн. Екклесиаста, что наводит на мысль о том, что это было обычной техникой нетрадиционной мудрости.

 

[1171] По поводу гл.21, см. там же, pp.l85f.

 

[1172] Andersen, Job, p. 33.

 

[1173] Поуп указывает на сходство между этим рассказом и Книгой Руфи; Job, p.LXXL

 

[1174] Там же. Хотя детали можно опустить, данный список является в целом точным и дает представление о роли, которую жалобы играют в Книге.

 

[1175] Поуп отмечает параллели между фрагментами гимнов Книги Иова и Пс. ЮЗ (ср. Пс. 1033.6–9 с Иов.38.8-11; Пс.103.21, 27 с Иов.38.39–41; Пс. ЮЗ.ЗО с Иов.12.10; Пс.103.32 с Иов.9.5; 26. II); там же, p.LXXII.

 

[1176] Von Rad, "Job XXXVIII и Ancient Egyptian Wisdom", pp.281–291 in The Problem of the Hexateuch, trans. E.W.T.Dicken (Edinburgh: 1966); cp. A.H.Gardiner, Ancient Egyptian Onomastica, 3 vols. (London: 1947).

 

[1177] G.E.Bryce, A Legacy of Wisdom, p.l64f. Возможно, подробное описание бегемота (40.10–19) и левиафана (гл.40.20–27) также Отражает формы, в которые мудрецы облекали свои познания животного мира.

 

[1178] ANET, p.477f.

 

[1179] Von Rad, The Problem of the Hetateuch, p.290f.

 

[1180] Аналогичную форму имеет 27.13, который, фактически, является "вводной оценкой", так как предшествует оцениваемому разделу (ст. 14–23).

 

[1181] Обзор форм поучений в Кн. Иова и других местах CM.J.L.Crenshaw, «Wisdom», pp.225–264 in J.H.Hayes, ed., Old Testament Form Criticism.