Фрэнсис Шеффер

Истинная одухотворенность

11. Существенное исцеление индивидуальности

 

В предыдущей главе мы говорили о существенном исцелении. Здесь надо уточнить, что употребляя слово “существенное” мы имеем в виду следующие обстоятельства. Во-первых, возможность существенного исцеления имеется, и, во-вторых, “существенное” не означает совершенное.

Писание просто и ясно свидетельствует о возможности чудес, и наш опыт подтверждает это библейское учение. Мы знаем, что в определенные исторические моменты Бог чудесным образом исцелял людей полностью как в душевном, так и в физическом смысле. Но, подчеркнем, Писание и наш опыт свидетельствуют, что Бог творит чудеса временами, временами же нет. И это не всегда связано с верой или неверием человека. Бог есть Личность, и у Него есть Свои цели. Если человек не исцеляется телесно, то нельзя считать, что за этим всегда по необходимости стоит отсутствие или недостаток его веры.

Заметим, что когда Бог полностью исцеляет человека от определенной болезни, это еще не является гарантией того, что он будет пользоваться в дальнейшем полным здравием. Предположим, человек страдающий грыжей, по молитве полностью исцелился от этой хвори. Бог совершил это чудо в ответ на молитву, таким был согласный с Его промыслом ответ Божий на веру больного. Но за этим никак не может стоять полное физическое совершенство исцеленного. Например, его могут ночами терзать головные боли! Таким образом, это исцеление от грыжи, несомненно, можно назвать чудесным, но все-таки исцеление это “существенное”. То же относится и к душевному исцелению. Человек может быть душевно исцелен, но это вовсе не означает, что он станет психологически совершенен до самой смерти. Я часто размышляю о Лазаре после его воскресения из мертвых. Несомненно, после воскресения он страдал какой-то физической болезнью; он мог быть подвержен приступам психической депрессии; и не надо забывать, что в конце концов он умер снова. Смерть как плод первородного греха человека продолжится до Второго пришествия Христа.

Не стремясь в направлении физического, нравственного и душевного совершенства, не обрести того, что можно возыметь. В этом отношении есть опасность, что даже христианину, бывает, хочется быть Богом; то есть, он сознательно или интуитивно устанавливает стандарт превосходства, в основе которого лежит неимоверная цена, положенная им самому себе. Иногда мы оцениваем так себя сами, иногда это делают наши домашние. Детям в семье иногда создают ненадлежащие условия воспитания, отражающие ненормально высокие экспектации в смысле поведения или достижений лишь постольку, поскольку этот ребенок принадлежит их семейному клану. Часто и в разных обстоятельствах люди говорят: “Я не такой как все!”. Эти слова в на самом деле означают следующее: “Мне хочется быть лучше других, но, увы, я не таков”. Так будем же людьми трезвыми и честными в этом отношении! Опасность кроется в том, что нам, христианам, особенно легко возбудить внутри себя древнюю жажду стать Богом, начав восклицать во внутренности своей, “Мне должно превосходить всех, ибо я христианин”. Мы отречемся от учения о первородном грехе и начнем возводить здание нового романтизма, если упустим из виду реальность своих ограничений, не исключая и психологических противоречий. Итак, мы утрачиваем “существенность”, когда раскалываем, расщепляем себя в попытке стать тем, кем быть в принципе не можем.

Я не стремлюсь быть центром мироздания и не горю желанием покорить всё стандартам, которые установил в угоду собственному комплексу превосходства. Я не говорю, “Мне следует быть таким-то и таким-то”, а если у меня ничего не выходит, выход у меня только в душевном отчаянии. Некоторые уходят в это отчаяние с головой; однако, всякий в глубине души так или иначе балансирует между довольством и отчаянием.

Конечно, это касается не только душевной сферы; так бывает во всех жизненных коллизиях. Не надо иметь большого опыта пастырского душепопечения, чтобы знать, что встречаются семейные пары, которые не хотят возыметь нечто реальное лишь потому, что приняли для себя ложные стандарты превосходства. Когда дело заходит о лирической или физической стороне любви, они исходят из романтических экспектаций; и если их брак не соответствует стандартам, которые они установили себе сами, супруги стоят на своем насмерть. Между ними должна быть идеальнейшая любовь века сего. Но отчего же? Оттого лишь, что они суть есть! Несомненно, что множество брачных и бракоразводных коллизий связано именно с подобными экспектациями. Забыв о том, что грех есть грех, одна чета не желает иметь меньше того, что определено ими в роли романтической потенции. Другую супружескую чету влекут сексуальные сенсации, недоступные в окружении последствий греха. И внезапно видишь как брак сокрушается—все разбивается вдребезги, люди расходятся, погубив нечто потенциально реальное и прекрасное; и все потому, что в угоду собственным благородным стандартам супруги отказались иметь те добрые, реальные отношения, которые могли бы иметь.

Мы ожидаем воскресения тела. Мы ожидаем совершенного употребления подвига Христова в отношении тотальной, нераздельной личности. Мы ждем того, но по сю сторону от грехопадения, и перед Вторым пришествием Христа, не следует выбрасывать лозунга “Совершенство или Ничто”, иначе мы-таки останемся с ничем. Это истина реально приложима как для исцеления душевных расстройств, так и в отношении всех остальных жизненных коллизий.

Выдвинув этот тезис, добавим, что мы не собираемся впадать в другую крайность, и ждать от человека меньшего, чем действий в кругу человеческой экзистенции; он должен быть таким, каким его сотворил Бог—то есть, тварью, сотворенной по Его образу и подобию разумным и естественным. Что стоит за этим? Вспомним об экспериментах Ивана Павлова. Звонок Павлова положил начало опытам над условными рефлексами. Он включал звонок перед кормлением собаки , и после определенного периода обусловливания всякий раз, когда собака слышала этот звонок, во рту у нее собиралась слюна. Все это абсолютно верно в отношении собаки, поскольку собаки таковы, какими их сотворил Бог.  Но горе человеку, если он станет экстраполировать, переносить данные экспериментов Ивана Павлова на все человеческое, поскольку человек не входит в экзистенциальную орбиту животного мира. Мы сотворены и помещены в круг бытия по образу и подобию Бога; мы существа не только нравственные, но и разумные.

Несомненно, условнорефлекторная теория Ивана Павлова приложима в определенной степени и к человеку. Исследуя анатомию и физиологию своего организма, я вижу, что механистическим закономерностям в нем подчиняются мышечные сокращения, действия желез внутренней секреции и так далее. Но мышцы и железы не есть человек! Относясь к человеку как обыкновенному механическому устройству, не видишь сути; исследуя его как набор известных психофизиологических рефлексов, упускаешь важнейшее. Следовательно, христиане, обратившиеся к исцелению душевных расстройств, они должны понимать что есть человек. Мы сотворены по образу и подобию Божьему; итак, мы—существа разумные и нравственные; и наше поведение по необходимости должно быть духовно зрелым и ответственным. Не следует думать, что можно, нажав на кнопку, включить в себе или других цепочку условных рефлексов, и тогда-то уж, мол, все станет хорошо. Действовать по такому сценарию, значит, отречься от всех доктрин, которым, с наших слов, мы верны. В произвольной деятельности, источник которой пребывает близ средоточия всех душевных расстройств, непременно должен присутствовать сознательный аспект, поскольку Бог наделил человека сознанием.

Базисное душевное расстройство состоит в том, что человек силится быть тем, кем на самом деле быть не может; он старается понести на себе то, что вынести ему никак не по силам. Основная проблема человека по сути—это нежелание предстать тварью пред Творцом. Вообразите, что вам встретился Атлант, взваливший на плечи небесный свод. Согласно классической мифологии у него не было проблем с этой нагрузкой, он-то ведь не простой человек, он—Атлант! Вы встретили его, гуляя где-то на побережье Северной Африки, там, где находятся Атласские горы. Увидев вас, он предлагает вам некоторое время взвалить небосвод на себя. Небосвод раздавит вас. Он раздавит вас потому, что вы неспособны нести его. Аналогично проблематическое душевное состояние человека. Человек силится стать центром мироздания и не желает признать себя тварью, то есть тем, кем он является в реальности. Человек старается взвалить на плечи весь мир и мир сокрушает его, и только потому, что для человека этот груз смертельно тяжек. Здесь всё просто; от человека в миру остается мокрое место, когда он старается нести невыносимое; это невыносимое может вынести только Бог, ибо только Он беспределен.

Человек может превратиться в мокрое место по-разному. Если накачивать и накачивать воздух в старую велосипедную камеру, она-таки лопнет. Причина разрыва—чрезмерное давление воздуха, хотя непосредственным поводом к разрыву является дефект в резине. Со времени грехопадения мы все имеем некий дефект, слабое место, порок. Кто-то имеет порок физический, кто-то душевный. Когда несут непосильное, разрыв “камеры” происходит где тонко—именно там, где скрывался глубинный порок. Главное, непреодолимое побуждение грешного человека заключается в необходимости стать центром всего, ибо человек не хочет предстать тварью пред Богом, хотя он таков и есть. Мы отказываемся признать высшее Бытие, или, признавая бытие Бога умом, отказываемся поклониться Ему в духе, в коловращении миг-за-мигом текущей жизни.

Христианское учение выражается прежде всего в разумных ответах, причем практического свойства, на душевные расстройства человека, персистирующие со времени грехопадения в результате мятежа против Бога. Иными словами, не следует искать исцеления души человека вне общей структуры христианского вероучения. Христианская благая весть—это решение не только теоретическое, но и практическое, причем в рамках единого библейского учения, и, особенно, отношений взаимной сопричастности твари и Творца, и отношений искупленных и Искупителя. В структурном единстве библейского учения заложена потенциальная база не только теоретической, но и практической психологии.

Одним из душевных проявлений человеческого мятежа против Бога является страх. Страх является под разными масками, но бывает только три базисных страха: страх обезличенности, страх небытия и страх смерти. Выделяют и другие формы страха, но все они подпадают под одну из вышеозначенных категорий. Страх по силе может быть слабым, или доходить до ужаса и великого отчаяния, а может колебаться между этими крайностями. Несть числа нашим современникам, прибившимся к философии отчаяния и перенесшим ужасы полнейшего мрака. Многие психологи, например, Карл Густав Юнг, предлагают средство от такого страха, советуя пациентам вести себя так, словно Бог и в самом деле, реально существует. Согласно определению, которое Юнг дал в последнем интервью за восемь дней до смерти, Бог—это “все то, что идет вразрез с моей волей вне моего естества, или все то, что поднимается из коллективного бессознательного внутри меня”. Он советовал обобщить все эти феномены словом “Бог”, и уступать этому “Богу”. Иными словами, совет его действовал из мифологического принципа словно бы.

Однако, согласно нераздельному библейскому учению, Бог пребывает в реальности. Бог не есть проекция отцовского образа, ибо христианская система начинается прежде всего с осознания и утверждения объективности высшего Бытия—Бога. Следовательно, человек не должен бояться обезличенности. Когда же люди не имеют живого Бога, последним пределом для них становится поток энергетически заряженных корпускул. Или же люди уходят в себя и надевают шоры, чтобы не видеть очевидного; так они пытаются скрыться от безликости человеческого рода. И все же, чем больше  они познают человеческий род, тем больше понимают, что он безлик. Вот источник страха обезличенности, и они правы—бояться обезличенности человека им стоит.

Христианин же решает эту проблему, поскольку убеждается, что бояться обезличенности не следует, поскольку личностно-беспредельный Бог существует в реальности.

И это вовсе не игра. Если жить в свете библейского учения и воистину веровать в Бога, то этот базисный страх растворится. Христианский родитель говорит о том малому дитяти, испытывающему страх остаться в одиночестве, когда мать его оставляет детскую. Здесь все просто. Все очень просто и одновременно трудно для понимания, как само Высшее бытие. Малое дитя боится остаться одно в темноте наедине с обезличенной ситуацией, и мы должны на первых порах остаться с ним, дабы утешить, но рано или поздно христианский родитель обязан сказать: “Не бойся, малое дитя, ведь с нами Бог!” Эту истину трудно понять не только детям. Несомненно, к славе христианской веры то, что малое бывает глубоким, а глубокое—чрезвычайно простым.

Итак, когда мать учит малое дитя тому, что Бог есть и Он с ним, и оно, возрастая, само приходит к познанию убедительных, веских и достаточных доводов к познанию высшего Бытия, все это наполняется для него глубоким смыслом, который убедительно подтвердится на протяжении всей его жизни—во всех его философских скитаниях так же, как подтвердится и в ночном сумраке детской. Бытие библейского Бога и того, что Он представляет Собой в духовном укладе христианской веры дает возможность малому дитяти наделить ночной сумрак детской определенным смыслом; и тот же смысл может постичь всякий прилежный студент философии, когда ему придется продираться в сумерках философской спекуляции. Страха обезличенности не должно быть!

Второй базисный страх—это страх небытия. Почему в наше время так много людей попадаются на уду этого страха? Причина этого состоит в том, что современный человек не имеет ответа на вопрос: “Камо грядеши?”, он не знает, откуда исшел и, ничего не зная о Бытии, в конечном итоге он неизбежно приходит к выводу о чистой случайности всего. Стало быть, он страшится небытия, и поделом. Христианин же, как мы убедились выше, находит ответ на вопрос о Бытии во всей системе христианства. Когда знаешь о Бытии, не может быть места страху небытия. Я был сотворен по образу и подобию беспредельно-личностного Бога, сотворен воистину вне Его Самого, объективно. Вот почему я уверен в том, каково мое родство-естество. Есть убедительное доказательство моего бытия. Мое бытие таково, что у меня нет ни причины, ни нужды бояться небытия. Есть основание страшиться ада, если я восстану на Бога, но страха небытия быть не может!

Третий базисный страх—это страх смерти. Я разбираю его здесь последним, поскольку он представляется мне наиболее очевидным; и потому еще, что с христианской точки зрения совершенно ясно, что нам не следует страшиться смерти, и мы не можем бояться смерти. Для христиан жизнь есть неразрывность прямой линии, которая проложена от земной жизни в мир грядущий. Перерыв непрерывности остается в прошлом. Смерть не есть перерыв; мы уже ныне перешли из смерти в жизнь. В предыдущих главах мы говорили о горе Преображения, и там видели непрерывность пространства и времени. Вознесение—это факт; Стефан лицезрел Иисуса; Павел видел Его по дороге в Дамаск; также Иоанн видел и внимал Ему в Патмосе. Следовательно, христианину должно быть совершенно очевидно в рамках всеобщего единства христианского вероучения, что не должно быть никакого страха смерти!

Мы обращаемся здесь к практическим аспектам, поскольку страх смерти не является теоретическим допущением. Следует отметить, что иногда при психологическом вытеснении базисных страхов эти истины применить бывает трудно. Однако имеется определенная рациональная матрица отношений, в которой можно работать, думать, беседовать, и все это в корне отличается от ситуации человека, пребывающего в мятеже против Бога. В чем нуждается человек, страдающий душевными расстройствами, временными или затяжными? Он нуждается в реальной помощи. И здесь мы должны помочь друг другу действовать на принципах нераздельного христианского учения. Это совсем иное, чем попытки совершать прыжки в незнаемое вне всякого рационального контекста. Мы должны со–беседовать, говорить друг с другом, мы должны помогать друг другу мыслить в свете истины нераздельной христианской системы. Здесь, в нераздельной христианской системе, которая может указать верный путь, есть о чем говорить, здесь можно найти точки соприкосновения. Здесь полная противоположность методам психолога, который уселся незримо за твоей головой и, покуривая трубку, побуждает тебя выливать твои страхи на него лично потому, дескать, что у него авторитет, он—личность, и все это тогда в особенности, когда ты знаешь, что у него самого проблем не меньше твоих.

Мне бы хотелось теперь затронуть другую область психологических конфликтов и душевной напряженности: речь идет о комплексе превосходства и неполноценности в отношении к ближним. Многие из нас балансируют на грани между комплексом превосходства и неполноценности. Дело идет о сравнении себя с ближними. Подоплека такого сравнения кроется в том факте, что люди суть общественные создания. Никто не живет сам по себе; никто не живет на необитаемом острове сам по себе. Тему коммуникации с ближними мы обсудим ниже, когда коснемся отношений христианина с ближними. В этом же месте ограничимся душевными стигмами комплекса неполноценности и превосходства. Чувство превосходства—это возвышение своего “я” в отношении ближних, словно я не тварь, подобная им во всем. Для христиан престиж и сила не имеют никакой связи с ближними. Как христианину мне не надо искать силы в престиже, или, прельщаясь мыслями о своем “я”, возвышаться над ближними. Моя сила и мой престиж—это мое предстояние в качестве твари пред Богом, имя Которому—Сущий. Моя сила и мой престиж ни в коей мере не зависят от того, что подумают обо мне люди. Таким образом, проблемы комплекса превосходства возникают в совершенно ином контексте; так что я имею возможность обращаться с ними без опаски, что, ограничив свое превосходство, свое достоинство, престиж и силу, окончательно пропаду.

То же самое можно сказать и в отношении комплекса неполноценности.  Комплекс неполноценности—это полная противоположность комплексу превосходства—здесь балансир качнулся в другую сторону; ведь я, так сказать, засунул свое превосходство в долгий ящик. Я—тварь, и если я понимаю это, то не стану питать надежды на свою беспредельность или превосходство над ближними. Мне известно, что я представляю собой. Я—тварь, креатура. Я вижу себя креатурой Божьей, совершившей историческое грехопадение. Итак, я понимаю, что я таков, и всякий человек таков. Данная отправная точка совершенно иная. Это совершенно иной контекст. Здесь мне не надо вначале жаждать превосходства с упованием на то, что я превосхожу ближних внутренне, чтобы потом, когда мне не удастся доказать этого, страдать от комплекса неполноценности. Только в подобном контексте и можно провентилировать душу и рассеять мрак! Невидимую душевную борьбу превосходства и неполноценности можно исцелить в рамках нераздельного библейского учения так же глубоко, как и угрызения совести. Давайте же, будучи христианами, станем действовать милостью Божьей на основании того, во что мы, согласно нашим словам, веруем.

 У христианства здесь есть еще одна точка опоры. Находя у себя симптомы внутренней душевной напряженности, или проявления конфликтности в своем поведении, я должен предпринять все посильное, чтобы избавиться от них. Моя сила в крови Христовой. Какими бы ни были проявления греха во мне в любом предприятии, и в какое бы время и ситуациях не проявлялись они во мне, я не попадаю в тупик, поскольку кровь Иисуса Христа омывает меня от всякой вины, и не однажды, а столько, сколько понадобится. У меня всегда есть возможность для подлинно нового начала в контексте всецело разумного. Слава Богу, что такая возможность мне гарантирована всегда; ведь такая гарантия обеспечивается ничем иным, как бесценной кровью Христа, пролитой Им на Голгофском кресте.

В заключение рассмотрим некоторые аспекты позитивной психогигиены. Как христианин я, конечно, не буду ставить себя, на деле, в центр мироздания, но что мне делать вместо этого? То делание, которое я имею в виду, не только право (а неделание того не только грех), но еще и весьма важное для меня лично предприятие в земной жизни. Мои мысли и желания должны быть благоугодны Богу. Мыслить по сердцу Божьему, каким Он открылся в творении и особенно в Библии—это значит находить всеобъемлющие ответы на все вопросы жизни, интеллектуальные и практические. Никакое основание кроме этого не может гарантировать мне подобную позитивную психогигиену. На любом другом основании, за исключением этого, я закрываюсь шорами от слов Екклесиаста о том, что под солнцем “все суета”. Когда, по милости Божьей, мои мысли угодны Богу, я могу консолидироваться в сфере  интеллекта и обрести интеллектуальную нераздельность. Мне больше не надо играть в прятки в попытке уйти от фактов, которым мне страшно взглянуть в лицо.

То же верно и в отношении консолидации личности, всего человека в целом. Я должен желать того, что благоугодно Богу. Есть только один центр единения, способный удовлетворить всем требованиям, и этот центр—Сам Бог. Как писал Павел: “И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу” (Еф. 5:18, 19). Павел говорит здесь о спиртном как о ложном центре единения. Наоборот, если центром моей консолидации выступает Святой Дух и через Него я обретаю посредника, действующую силу святой Троицы, то я уже не могу в веселии и мире не воспевать Богу. Мне не надо, пробираясь во тьме, посвистывать себе; я могу воспевать ночью, ибо песнопения эти рвутся из моего сердца. Итак, в этом примере говорится о вине как о спиртном напитке, но можно понимать и так, что Павел говорит здесь не только о вине,  ибо опьянять может и другое. Дело идет обо всем, что человек считает центром единения вместо Бога. Во время учебы в университете мне приходилось укладывать в постель многих, пытавшихся найти центр единения в алкоголе; я усмирял таковых холодным душем в четыре утра, поскольку их слабым местом была голова. “Эксцесс”—какое в нем может быть действительное блаженство? Это попытка найти центр единения, точку конденсации, пункт личностной интеграции, в том, чего нет внутри тебя. Любой центр единения, кроме Бога, приводит к одному и тому же печальному финалу. Это не теологический выверт и не психологический трюк. Такова моя сущность. Таков я сам по себе. И ничто иное, кроме Самого Бога, не может консолидировать мою расщепленную личность, ибо я был сотворен вот для чего—возлюбить Господа Бога моего всем сердцем моим, и всею душею моею, и всем разумением моим. Никакое иное окружение, никакие другие отношения не будут достаточны для сего. Во мне есть элементы, которые не могут быть охвачены никакими иными отношениями.

Есть множество точек ложной личностной консолидации и ложного мира, и надо хорошо осознавать это. Развлечение—вот один из примеров таких точек. Понимаем ли мы, что даже подлинное увеселение может быть ложным центром единения, и таким же греховным и таким же губительным, как и увеселение греховное, если мы ставим его на место Бога? Ничего плохого в спорте нет. Многие виды спорта прекрасны, но, если спорт становится центром моей личностной консолидации, и я провожу все время, например, на трассе горнолыжного слалома, я погиб.

То же самое можно сказать и о вещизме. В христианском вероучении нет никакого осуждения вещей как таковых. Мы не сторонники аскетической системы. Но христианин с его автомобилем и стереосистемой вполне может быть материалистом. Человек, старающийся найти центр личностной конденсации в своем имении, никто иной, как практический материалист.

Прекрасная музыка и великолепное искусство не должны быть последним центром единения. Художник страдает, стремясь свести диагонали и вертикали на полотне так, чтобы вы, глядя на него, могли испытать чувство покоя и удовлетворения. Этому можно найти свое место, и само по себе его творение не является злом. Однако, если такое творчество является ложным центром единения (в смысле последнего центра) художника, и если ваш духовный мир в условиях земной действительности зависит от лицезрения хорошо уравновешенных вертикалей, горизонталей и диагоналей на картинах его, то его творчество, несомненно, является и вашим ложным центром единения. В отношении музыки то же самое. Музыка действительно умиротворяет нас. Прекрасно, если есть возможно слушать музыку, несущую покой, но и такая музыка не может заменить Бога. Дело идет не только о плохой музыке, но и хорошей; ведь даже хорошая музыка может стать губительной.

То же самое и с сексуальными отношениями. За обилием эротики и секса в нашем мире стоит стремление найти нечто реальное в этом мире, но и такие поиски абсурдны. Часто и в разных ситуациях с помощью этого пытаются “добраться до сути” в мироздании, которое мыслится как абсурд. Когда секс превращают в абсолютный центр единения, это абсолютное зло. Речь идет не только о греховных половых связях. Я имею в виду также нормальное половое общение, когда оно становится для нас последним местом убежища. Половое общение предназначено для отрады и как таковое оно может быть прекрасным, но в роли последнего прибежища отрады становится истребителем. И касательно еды то же самое. Последней точкой интеграции личности может стать и принудительный, навязчивый прием пищи.

Подлинными центрами интеграции среди прочих представляются также интеллектуальные занятия. Несомненно, некоторые интеллектуальные искания служат к славе Божьей. Однако в наши дни многие интеллектуальные занятия являются не исканием истины, или исследования во имя истины, но игрой—лучшей игрой, в которую могут играть взрослые люди; лучшей, чем катание на лыжах или шахматы. Здесь, в Лабри, мы считаем, что у христианства в действительности имеются свои разумные ответы, и что всякий человек заслуживает честных ответов на острые вопросы. Но даже это не может быть последней точкой интеграции личности. Этим центром интеграции является только Сам Бог. Даже христиане могут всегда ставить более интеллектуальные вопросы между собой и действительностью богообщения. Даже верное учение может стать ложным центром единения. Богословие нашего времени часто и в разных ситуациях выступает в качестве супер-игры, подобно супер-игре философствования. Это самый возбуждающий интеллектуальный спорт. Если бы я выбирал игру, способную заполнить абсолютный вакуум нехристианского бытия, и не имел бы никакого представления о смысле жизни, в своем опыте я не нашел бы иной игры на всем философском спектре, которая бы возбуждала так, как игра в богословские игры. Вся современная либеральная богословская мысль за редким исключением—это игра, обыкновенный жульничество, или употребление сомнительных, хотя и не запрещенных приемов. И даже ортодоксальная доктрина может стать всего лишь интеллектуальным, последним центром единения, и может в конечном счете скрыть нас от Бога, а не распахнуть пред Ним двери, для чего, собственно говоря, она и предназначена. И религиозные организации, включая лучшие и преданнейшие конгрегации, и программы, которые хороши как ложка к обеду, поскольку не питают, а отравляют паству, когда занимают место последней точки интеграции.

Ложные центры единения только представляются достаточно обоснованным, ибо по сути они неспособны консолидировать личность расщепившегося в себе самом человека, так что и в конечном счете они оставляют от него одни обломки. Ложный центр единения мне представляется баком, контейнером для мусора, куда стараются затолкнуть человека. Мало того, человека прихлопывают крышкой бака, ведь голова-то его все еще выдается. Тогда его вынимают и пытаются прихлопнуть иначе, но теперь выпирают его ноги. Человека снова вынимают и стараются запихнуть в мусорный бак еще раз, но на сей раз из бака торчат руки. Всего человека запихнуть не удается никак. Мусорный бак для него недостаточно велик. Вот в чем недостаток всех ложных точек интеграции. Бог сотворил нас по Своему образу и подобию для особой цели, потому-то всегда из любой ложно интегрированной жизни будут выпирать обломки. С психологической точки зрения за этим стоят новое разделение, новое расщепление, новая расколотость личности и новая необходимость в бегстве. Все ложные центры личностной интеграции чреваты для христианина поражением, утратами, уроном, поскольку обязательно наступит час расплаты и с верующим. Во всех этих ложных точках интеграции христианин будет наказан любящим Отцем уже в настоящей жизни, ибо Отче Небесный воистину любит его и желает, чтобы тот пришел в себя.

Здесь мы имеем в виду еще кое-что: как видно это поражение христианина отражается не только в грядущем, и не только в настоящем веке под наказующей дланью Господа, распростертой над нами из любви Его, но также внутри себя в умственном мире. Это чревато последствиями не только в грядущем веке, и не только в сфере наших настоящих отношений с Богом из любви Его, но уже ныне, в моем отношении к самому себе.

В наши дни нам, как никогда ранее, мы узнаем многое из психологии и о душевных расстройствах. Я уже подчеркивал, что современным психологам не откажешь в моментах прозрения, “озарения”, непосредственного постижения истины, когда они бьются над решением психологических проблем. Они нередко совершают неплохие, пусть и разрозненные, эмпирические открытия, но всего этого абсолютно недостаточно для того, чтобы заложить прочный фундамент под все строение. Когда люди живут по Слову Божьему, то насколько соразмерны они в этом библейскому вероучению и заповедям, настолько же прочна под ними психологическая база. Благ Господь к народу своему. Если человек живет согласно повелениям библейского откровения, у него появляются солидные психологические основания. Укажите мне на преданного провинциального пастора, и я укажу вам на человека, находящего точные решения сложнейших психологических проблем на основании Слова Божьего, хотя в своей провинции он не разбирается в психологии или даже, быть может, и слыхом не слыхивал о какой-то психологии. Конечно, в отношении человеческой природы и смысла человеческого существования лучше иметь должное основание и видеть должный контекст, чем отрывочные факты и мнения в полнейшем вакууме.

Однако не стоит полагать, что бессмысленно консультироваться с психологом относительно некоторых деталей; однако, с психологом или без него, не найти подлинного исцеления душевных расстройств и невыносимых тягот, кроме как в рамках отношений Творца и твари, в контексте осознания первородного греха и постижения заместительной жертвы Иисуса Христа в истории.

Если я отрекаюсь от статуса креатуры Творца и не предаюсь в Его полное распоряжение, я согрешаю. И все остальное тогда ничто иное, как нищета. Как еще услаждаться Богом в том или ином порядке бытия, не оставаясь тем, кем Он сотворил тебя, причем в актуальной ситуации? За всем иным стоит несчастье, страдание, горе, мучение, терзания бедной, расщепленной личности, ведь человек раскололся в себе самом со времени грехопадения. Существовать миг-за-мигом посредством веры на основании крови Христа, в силе Святого Духа—вот единственно верный путь личностной интеграции. Это единственный путь примирения с собой, поскольку только здесь, на этом пути, я не должен нести тяготы, сокрушающие меня. Поступать иначе, значит, отвергать собственное место отрады, существенный психологический прогресс, который я, как христианин, мог бы свершить в этой земной жизни.

Все это не назовешь обезличенностью. Здесь я не исхожу из мифологического принципа “словно бы”, нагружая своим бременем нечто имперсональное; нет, я следую на зов беспредельно-личностного Творца. Он Сам приглашает меня, и об этом сказано в Писании: “Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас” (1 Пет. 5:7). Да разве здесь говорится о чем-то имперсональном, безличностном!? Ты просто следуешь зову Божьему, когда Он говорит тебе: “Возложи на Меня все твои тяготы, ибо Я забочусь о тебе”. Это полная противоположность ситуации с имперсональным нечто. Ты не возлагаешь свои заботы на имперсональную математическую формулу. Ты возлагаешь их на беспредельно-личностного Бога. Иисус говорит: “Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас” (Мф. 11:28). Это приглашение прийти ко Христу касается не только нехристианина, ибо продолжает касаться не в меньшей мере и христианина. Христос призывает возложить наши заботы не на кого-то, а на Себя. Однажды постигнув это, я уже не буду бояться никаких забот. Думается, что мы не будем честны перед собой, если не осознаем, что часто в разных ситуациях мы страшимся предать себя в полное распоряжение Бога из страха того, что из этого выйдет. Но страх оказывается бесплодным, если постичь, какому Богу мы предстоим. У нас живое общение с живым Богом, возлюбившим нас и доказавшим, что Он так возлюбил нас, что предал на крестную смерть Иисуса, единородного Сына Своего. Страх пропадает, и мы обретаем дерзновение предаться в Его полное распоряжение без страха и упрека, если понимаем, что не попадаем в тиски имперсональной ситуации, или мира сего, ненавидящего нас, или бесчеловечного человеческого мира. Мы предаем себя Богу, возлюбившему нас, и Он—не чудовище, а наш Небесный Отец. Он не оставит нас в нашем борении, Он не воин, бросающий одно за другим на поле брани, в грязь, приданное ему военное снаряжение. Бог никогда не поступает с нами подобным образом. Он не пользуется нами как оружием, о котором не заботятся как полагается. В Божьей длани мы принесем на поле брани пользу, и даже удары, которые Он попустит получить нам от врага, пойдут нам на пользу и приблизят к Нему, поскольку,  будучи беспредельным Богом-Личностью, Он возлюбил нас.

Если по доброй воле я преклоняюсь пред таким Богом в земной жизни, Отче небесный ведет меня к тесному богообщению. Богообщение требует поклонения в сфере познания. Но оно требует и поклонения моего воления в тех сферах, которые мы рассмотрели выше, в предыдущих главах. Бог оправдывает нас, когда мы принимаем спасение через Христа-Спасителя. Однако настоящее богообщение требует перманентного поклонения в духе и волении. Не поклоняясь Богу в духе, не имея помыслов, благоугодных Богу; не действуя на основании дела, свершенного Христом в моей личной жизни; и, наконец, не поклоняясь Богу в своем волении на практике, когда волны житейского моря захлестывают мой утлый челн, я не буду иметь достаточного опыта богообщения. Без всего этого я оставляю свое место твари, существующей в этом падшем и аномальном мире. Вышеописанные три условия абсолютно необходимы, если я хочу иметь реальное и достаточное богообщение в земной жизни. В той мере, в какой эти условия соблюдаются на деле, в той мере устанавливаются и межличностные отношения человека и Бога. По мере того, как все это становится моей каждодневной практикой, расколотость моя в себе самом, самоотчуждение исчезают, исчезает и мое противостояние с самим собой. Мой Творец, Отче и Отец, отрет всякую слезу с очей моих и мне станет весело. Таков смысл истинной одухотворенности в моем отношении к себе.