Фрэнсис Шеффер

Истинная одухотворенность

10. Существенное исцеление и душевные расстройства

 

 

В предыдущей главе мы обсудили проблему существования человеческого духа. Теперь рассмотрим христианскую жизнь в плане душевного состояния человека. Речь идет о самоотчуждении человека и его отношении к себе в сфере духа. Бог есть Личность, которая мыслит, действует и чувствует; так же и я—личность, которая мыслит, действует и чувствует. Личность нераздельна, хотя я и могу мыслить о себе по-разному: как о теле или духе, как о физической или духовной реальности. Я могу довольно верно и глубоко рассуждать о своем самоотчуждении в сфере произвольной деятельности, интеллектуальной и эмоциональной жизни; это правильно, поскольку всё, что обозримо, поддается исследованию. Но мы упустим главное в библейском учении, если презрим тот факт, что человек, и это особо акцентируется в Писании, не робот, составленный из частей; человек есть нераздельное единство. Начнем рассуждения отсюда. Имеется человек по имени Фрэнсис Шеффер—не собрание отдельных, изолированных элементов и не безличный “поток сознания”, не поток образов и переживаний, а нераздельная личность. Всё, что наносит вред внутреннему единству, вредит и тому, на чем стоит человек, и тому, каким ему должно стать.

По мере постижения этой истины я стал видеть несколько дальше, шире и глубже фрагментарного понимания греха в плоскости одного только судебного дела. Судебный аспект греха весьма серьезен, поскольку Бог свят, и не может не объявить меня виновным. Однако у греха есть не только судебный аспект. Грех есть нечто большее.

Это заявление—не абстрактная истина, ибо в нем говорится фактически о том, каков я. Отсюда, разбирая проблему человека, можно обратиться к двум основным сферам. Во-первых, к сфере Бытия, существования, или чистой экзистенции. Всякому человеку так или иначе, независимо от его философских предпочтений, следует разобраться с экзистенцией. Главное состоит в том, что нечто существует, и от этого никуда не уйдешь. Отвечая на вопрос о Бытии, нехристианин сталкивается с бесконечными проблемами. Какой бы философской системы он ни держался, нечто существует, существует и человек. Ему не избежать этой коллизии, пусть бы он и покончил с собой, поскольку, совершая суицид, он будет думать, что исчезнет, перестанет существовать, но даже в рамках его собственных мыслеформ, суицид не перечеркнет того неоспоримого факта, что он был, существовал. Итак, прежде всего надо обсудить проблему Бытия.

Второй сферой наших размышлений станет круг человеческого бытия. Иначе говоря, я есмь, но что я есмь по сравнению с Богом? Я существую, и Бог существует, но чем тогда отличается круг моего бытия от круга бытия Всевышнего? С другой стороны, какова разница между моей экзистенцией и экзистенцией животного, растительного мира и мира бессознательной материи, ведь и они существуют. Итак, перед нами предстанет, во-первых, проблема Бытия, и, во-вторых, проблема дифференциации между мной и Богом, с одной стороны, и животными, растениями и машинами, с другой.

Не веруя в существование библейского Бога, Творца и Личности, разумного решения проблемы чистой экзистенции не найти. Я не утверждаю, что помимо слова “Бог” не может быть иного, рационалистического решения проблемы экзистенции, поскольку словом “Бог” можно манипулировать, не имея в виду при этом личностно-беспредельного Бога, Творца, Каким Он предстает перед нами в Библии. Иначе говоря, это решение находится не в слове “Бог”. Решение может быть только одним: библейский Бог реально существует. Не считаясь с Божественной Личностью, Творцом, разумно решить проблему чистой экзистенции невозможно. Без опорного ориентира личностного свойства проблема экзистенции неразрешима. Когда человек бьется над решением этой головоломки, ему не обойтись без двух вещей. Ему нужен опорный ориентир в беспредельности. Однако наличия простого ориентира в беспредельности недостаточно. Ориентир в беспредельности должен обладать личностным качеством. Таким ориентиром может быть лишь библейский Бог. С другой стороны, будучи христианином и поклоняясь Богу, имя Которому Сущий, я могу о философский позитивизм любого толка. Нехристианин попадает здесь в безнадежную ситуацию: если он и в самом деле хочет быть последовательным с рациональной и разумной точки зрения, он может пребывать лишь в коконе “молчания”; ему, конечно, известно, что он пребывает в коконе молчания, но вырваться из него он не в силах.

Поклоняющийся Богу христианин, проявив должное благоразумие, выбирается из этого кокона. Другой человек, безбожник, желая быть абсолютно последовательным, может осознавать факт своего бытия, но и только. Он не способен изведать Бытия. Проблема его в том, что он не приспособлен жить в коконе молчания; адаптироваться к нему не может никто. С логической и разумной точки зрения никто в принципе не способен существовать в коконе молчания. Следовательно, он немедленно осуждается в интеллекте не только словами Бога “Ты—грешник”, но и самим своим бытием. Бог сотворил его разумным. Он же не может оставить кокон молчания, хотя и должен; так что он сокрушен самим фактом своего бытия. Свершается не только правосудие Бога, вынесшего приговор: “Ты виновен”. То, каким стал человек, раскалывает его в себе самом, отчуждает его от самого себя. В человеке возникает напряженность. Эта напряженность есть у всякого человека. Если же, как христианин, он поклоняется Богу-Личности, Богу-Творцу, о Котором свидетельствует уже само его, человека, существование, под его ногами возникает мост в беспредельность к должному решению проблем реальности. Такова разница.

Христианское учение выдвигает два постулата. Первый—Бог существует, Он есть Личность; и второй—человек сотворен по образу и подобию Бога, и существует. Перед человеком открывается путь в бесконечность. Это решение дает ему возможность вырваться за пределы интеллектуального кокона. Бог учит, и сказанное Им не противоречит сотворенному. Бог существует и существуем мы, сотворенные по Его образу и подобию. На этих посылках построен мост, идущий от горизонта через бездну светлой стезею лично к верующему.

И какое чудо, что это решение не ведет к отвлеченному, схоластическому познанию Бытия, хотя само по себе и такое познание замечательно! Христианское познание ведет к общению с Сущим, личностно-беспредельным опорным ориентиром, Самим Богом. Это потрясающий факт. Тогда можно поклоняться Богу. Здесь-то и находится подлинное поклонение Богу: не в цветных витражах, свечах или принадлежностях алтаря, не в переживаниях, которым несть числа, но в сопричастности Сущему Богу, ибо подлинное поклонение Богу совершается в общении с Высшим Существом над временем, в вечности, в сопричастности личному Богу в ипостаси Отца уже ныне.

Все это лишь вступление, параллель тому, что последует далее. Человеку надо задаваться вопросом: “Кто я как человек?”. На этот вопрос можно отвечать по-разному; но, чтобы тебя поняли в двадцатом веке, наверное, лучше ответить “рационально” и “морально”. Бесспорно, аз есмь—я существую, но существую я рационально и морально. Я тотчас разделяюсь, так сказать, на левое и правое. С одной стороны, я нахожусь в состоянии расколотости между собой и Богом, поскольку Он беспредельный, а мне положен предел. Он существует, и я существую; Он—Бог-Личность, и я сотворен по Его образу. Однако Он беспределен, а мне положен предел. С другой стороны, я отделен от мира животных и растений, и машин, поскольку животные, растения и машины не обладают личностной природой, а у меня она есть. Итак, приступая к рассуждениям о дилемме человека в земной жизни, о расколотости человека в себе самом, зададимся вопросом, “Кто я такой?”. Я—существо, наделенное личностной природой, разумом и нравственным сознанием. С одной стороны, как личность, я подобен Богу; с другой стороны—животным и машинам, поскольку им также положен предел. Но я отделен от них, ибо я—личность, они же—нет.

Итак, мятеж человека заключается в том, что он пытается обитать вне орбиты, определенной ему Творцом для бытия. Он силится быть тем, кем быть не может. Но, когда человек старается быть тем, кем быть не может, на него восстают все элементы, составляющие его существо. Когда человек приходит на суд Божий и Бог судит его, оказывается, что всё то, чем является человек, восстало и осудило его уже в настоящей, земной жизни.

Рассмотрим это положение с двух сторон: во-первых, со стороны рациональности. В этой сфере человек старается, и никогда не прилагал столько усилий, сколько в нашем поколении, положиться на прыжок в полнейший мистицизм, дабы найти там подлинное решение проблем, таких, например, как всеобщее единство и смысл человеческого бытия. Он задается вопросом: “Надо ли искать рациональное решение проблемы экзистенции?”. “Почему бы не принять за аксиому иррациональность экзистенции?” Но человек осужден самим собой. Кстати, человек сотворен Богом так, что понимает необходимость определенного единства. Всякий человек испытывает внутреннее напряжение, причиной которого выступает его разум, ведь Бог сотворил человека разумным. В противоположность животным и машинам человек сотворен разумным, и ныне сам человеческий разум осуждает человека. Начав с отказа поклониться Богу, с шумного восхваления естественного разума, он кончает прыжком в незнаемое. Вместе с тем, когда человек совершает прыжок в тьму неведомого, его собственный разум всегда при нем и побуждает его решить проблему всеобщего единства, от чего человек пребывает в перманентном замешательстве, постоянно разрываясь внутри самого себя. Он не может решать проблемы, исходя из самого себя. Для этого ему понадобилась бы мудрость беспредельная. Итак, мой тезис состоит в том, что грехопадение привело к расщеплению человека в сфере рациональности.

И в сфере нравственности находим то же самое. Человек не может игнорировать тот факт, что его подлинно добрые и злые побуждения исходят изнутри, из его сердца; причем речь идет не просто о социологической или гедонистической морали, но о подлинной нравственности, подлинном добре и зле. Тем не менее, опираясь на себя самого, человек не в силах породить абсолютных стандартов; он неспособен соблюсти даже тех относительных стандартов, которые установил сам. Итак, в сфере нравственности, как и в сфере рациональности, силясь быть тем, кем он не является в принципе, ибо сотворен был к богообщению, человек сокрушен и осужден тем, каков он в реальности.

Рассмотрим этот тезис в другом разрезе. Можно сказать, что личность проявляется в том, как она мыслит, действует и чувствует. Работу мысли мы обсудили, когда рассуждали о сфере рациональности. Остановимся теперь на поведении человека. Речь идет о произвольной активности, при которой всё пропускается через призму воли. Я способен совершать произвольные акты, но не могу волением вмешиваться в беспредельное, не могу вершить безграничное. Даже на “пятачке” художественного полотна я неприспособлен к этому. Моя активность не может быть беспредельной даже в малом, не говоря уже о крупном. Так что, требуя беспредельной свободы, все равно, в масштабах всей жизни или малой сферы ее, я не могу достичь той свободы; я не могу быть Богом ни в простейшем действии, ни в сложнейшем поведении. И снова я падаю на землю, сокрушенный своим естественным, внутренним, напряжением, и лежу там бабочкой, которую тронули, обезобразив ее прекрасные крылья.

То же происходит и в сфере эмоций, сердечных движений. Нет лучшей иллюстрации тому, чем пример Зигмунда Фрейда и его невесты. Фрейд, не верящий в любовь (он говорил, что в сухом остатке находит только половое влечение), однако, нуждающийся в подлинной любви, пишет невесте: “Когда придешь ко мне, маленькая Принцесса, люби меня нерационально”. Я часто и в разных ситуациях говорил, что из всего написанного таким человеком как Фрейд, нет более печальных слов, чем эти. В частном письме он признается в том, что я называю “мертвечиной”—эмоциональным бесчувствием, от которого мороз по коже. Фрейд проклят самим собой, он проклят чувством настоящей любви в себе самом, ибо он—тварь, сотворенная по образу и подобию Бога. И снова мы убеждаемся в том, что источник всех расщеплений человека находится в нем самом, ибо он восстал на Бога.

Таким образом, не желая оставаться в орбите человеческой экзистенции и пытаясь проникнуть в пределы экзистенции Бога, мятежный человек, внутренне подавленный, падает на каждом шагу. В этом положении у него остается две возможности, только две, если он хочет остаться в сфере рациональности. Вернуться на предназначенное ему место пред Божественной Личностью Творца. Или опуститься еще ниже. Этот, второй, выбор не имеет каких-либо разумных оснований, обусловленных ситуацией, но человек восстал на Бога и, выбирая второе, занимает непристойное место, лишь бы не быть тварью пред Богом-Творцом. Итак, человек выбирает место внизу, ведь у него есть только два выбора: достойное место и место внизу. Человек, восставший на Сущего Бога, не указует перстом на небо, подобно Иоанну Крестителю с полотен эпохи Возрождения. Таким образом грешный человек переходит на нижние орбиты экзистенции; с орбиты своей, человеческой, экзистенции он морали, в работе мысли, внешней активности и чувстве. Мятежного человека разделяет с Богом подлинная нравственная вина, и, бессильный стать Богом по причине своей предельности он проклят уже тем, во что обратился в страстном желании стать Богом. Он проклят еще и потому, что не может смешаться с животными и машинами, среди которых ему хотелось бы укрыться. На нем все еще видна печать образа Божия. Окаянный человек проклят, осужден с обеих сторон, с обоих направлений, уже тем, каким Бог сотворил его. Всякая часть его естества говорит и вещает: “Аз есмь человек”. Какой бы черной ни была душа мятежного человека, из всех частей его естества доносится голос: “Аз есмь человек; аз есмь человек”.

Итак, не приходится удивляться, что вследствие греха человек разделился не только с Богом, не только с ближними (вспомните братоубийцу Каина), не только с природным миром, но даже с самим собой. С наступлением физической смерти тело и душа разлучаются на время, но Бог положил и в настоящей жизни свидетельство тому, что частное лицо во многих смыслах разделяется со своим телом уже теперь. Читая в Быт. 3 о проклятии, которое Бог наложил на человека, со всей очевидностью понимаешь, что большая часть этого проклятия приходится на расколотость человека в себе самом уже теперь. Упор сделан здесь в основном на физическое, но за  этим стоит нечто большее.

“Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей” (она разделяется в своем теле); “и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: “не ешь от него”, проклята земля за тебя” (Это проклятие, внешнее по отношению к человеку, во вселенной.) “Со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься”. Во время смерти происходит полное разделение с телом, но эта разделенность, неслиянность в действительности не отложена до смерти. Человек разделяется с природным миром и собой уже здесь и теперь. Человек разделился не только с телом; он разделился с собой в духе, о чем мы говорили выше. В условиях земной действительности человек расщепился до уровня личности. Как не было и нет со времени грехопадения человека здравого телом, так не было и нет личности, в душевном отношении совершенно уравновешенной. В результате грехопадения человек распался как распадается связка ключей.

Но вот объявляется современный нехристианский психолог, который подвизается интегрировать человеческий дух. Нехристианский психолог, исходя из собственных убеждений, постарается  вызвать желанную интеграцию на уровне первородного мятежа; или, самое большее, постарается без всякого основания консолидировать душевно страждущую личность в прыжке на верхний ярус. Его мышление в принципе неспособно вырваться за эту орбиту. В результате подобная интеграция становится попыткой привязать все, что осталось после расщепления личности, к миру животных и роботов, или для этого понадобится романтический прыжок в неведомое. Я здесь вовсе не утверждаю, что нехристианские психологи не могут научить кое-чему; их прозрения бывают во многом поучительны, поскольку всё это суть выдающиеся люди и хорошие наблюдатели; однако, в целом нехристианская психология не соответствует должным требованиям, поскольку мифологизирует проблему человека. Для иллюстрации приведем следующую аналогию. Предположим, вы заболели и, находя некоторое подобие между организмом человека и конструкцией машины и желая исцелиться, во всем доверились толковому автомеханику. Но самоочевидно, что врач может кое-чему научиться у автомеханика, а вот автомеханик никак не заменит врача. Существенные вопросы и проблемы встают перед человеком по-прежнему вновь и вновь. Он вынужден уходить от всего этого в себя, но, поступая так, он приходит к новым разделениям и наносит себе новые ранения. На определенном уровне сознания ему никак не забыть, что он—человек; он просто не в силах игнорировать свой разум и свою нравственность.

Воистину, здесь нам следовало бы возопить. Действительно, разве нельзя в земной жизни справиться с расщеплением личности? Неужели истинного решения нет в принципе? Ответ на этот вопрос такой: “Нет, слава Богу, такое решение есть!” Я полагаю, что ключом к подлинному решению душевных расстройств (правда, до известной степени) может стать ответ на другой вопрос: “Как психологи, действующие лишь из прагматических соображений, подобно Карлу Густаву Юнгу, приносят своим пациентам определенную помощь на основании бытия Бога?” Думаю, связано это с тем, что реальную помощь им всегда приносит их обращенность к реальности Сущего. По крайней мере такой психолог как Юнг, умеет выговаривать слово “Бог”. Или, за этим может стоять всеобщая цель, воспринимаемая слепо и иррационально, как в концепции Виктора Франкля. Таковые (особенно употребляющие слово “Бог”) держатся верного курса, поскольку помогает уже это обстоятельство. Хотя таковые видят в здесь всего лишь театральный антураж, сами того не подозревая, они обращаются к реальности Сущего. Действительно, имя Божие—Сущий, Он—Бог-Личность, Он свят в нравственном смысле. Они не поклоняются Богу и потому неспособны изведать Его, хотя прагматически приходят к тому, что надлежит поступать так, словно Бог и в самом деле существует.

Следовательно, как и в случае экзистенциальной проблемы, поклонение человека пред Богом в коконе сознания выкладывает перед ним мост к беспредельности, так что, понимая психологическую дилемму человека, мы приходим к выводу, что должны поклониться Богу и в этой дилемме раздвоенной самости, чтобы мост к познанию и практике лег перед нами.

В этом месте надлежит провести важное различие. Несомненно, существует чисто психологическая вина, которая ложится на те несчастные существа, какими стали люди вследствие мятежа. Полагаю, что многие евангельские христиане в этом отношении проявляют лишнюю несгибаемость. Они склонны действовать, словно явления под названием “психологическая вина” вообще не бывает. Но она-таки бывает, как бывают деформированные кости. Психологическая вина—феномен злободневный и жестокий. Однако христианам известно, что бывает и подлинная вина, наша нравственная вина пред святым Богом. Дело не только в психологической виновности—вот где проходит водораздел.

Человек, сокрушенный в этих сферах, приходит в замешательство, ибо страдает в глубине души от ощущения подлинной виновности, хотя современные мыслители и внушают ему, что это, де, одни лишь “чувствования”, комплекс виновности. Но ему не удаётся покончить с этими чувствованиями, и хотя они реальны, у него есть и подлинное нравственное сознание и чувство подлинной вины. Скажите ему миллион раз, что подлинной нравственной вины нет, и вы не убедите его, поскольку уж он-то знает, что подлинная нравственная вина есть. И нет ни одного человека, который не знал бы этих побуждений нравственного сознания.

Выше мы обсуждали вопросы избавления от порабощающей власти небезгрешной совести. Мы видели прямую связь между оправданием и освобождением от порабощающей власти совести. Теперь я христианин и называю конкретный проступок грехом; я возвещаю о деле, которое свершил Христос; я могу благодарить Бога, и моя совесть умиротворяется. Заметим здесь, что подлинная вина при этом не игнорируется, не маскируется. Подлинная вина располагается в рациональной матрице отношений, объединяющих интеллект и нравственные чувства, отвечающие требованиям друг друга без всякого надрыва, без всякого расщепления и раскола. Когда действие моей совести не ограничивается заблуждениями моего рассудка (порукой чему выступает ведение Высшего бытия и благодетельной смерти Христа), моя подлинная виновность не игнорируется, она обретает статус моей ответственности, поскольку я творил заведомо греховные поступки. Затем в отношении моей вины в свете беспредельного, заместительного подвижнического труда Христова принимается разумное, верное и объективное решение. И вот я могу сказать собственной совести: “Умолкни, перестань!”. Таким образом, подлинная нравственная вина престает, и я знаю, что осадок в моем сердце составляет лишь вина психологическая. И можно принимать этот факт без страха и упрека, с дерзновением, видя в этом одно из проявлений падшести человека.

Говорить, что не бывает подлинной вины, несерьезно, ибо человеку в его актуальном состоянии известно о существовании подлинной нравственной виновности. Однако, если мне ведомо, что Христос воистину избавляет меня от подлинной вины, я уже не страшусь рассматривать подлежащие, предельные проблемы, выпавшие в осадок на дно моего сердца, и вижу тогда, что терзающие меня по-прежнему угрызения совести, представляют собой ничто иное, как психологический комплекс вины. Это вовсе не значит, что психологическая вина перестает быть жестокой, мучите кого здоровья, во всяком случае, не большего, чем в сфере физического. Но слава Богу, я ныне свободен и могу действовать! Я больше не буксую—вот в чем разница. Я могу вырваться из этого первобытно-порочного, бесконечного колеса. Я перестаю походить на кругового пса, преследующего собственный хвост. Здесь просветлело. Все стало на свое место, и я могу действовать как цельная, нераздельная личность, заодно со своей рациональностью, которую держу на отведенном для нее месте. Я не ставлю перед собой задачи абсолютного совершенства. Я жду Второго пришествия Иисуса Христа и воскресения тела, чтобы стать совершенным в нравственном, физическом и душевном смысле; здесь же, в условиях земной действительности у меня появляется возможность на основании дела, свершенного Христом, душевную поляризацию преодолеть. Расщепление личности, или душевную шизофрению, преодолеть в этой жизни полностью нельзя, хотя такое преодоление может быть самым реальным и существенным.

В этом отношении следует привести следующие пояснения. У всех людей после грехопадения были и есть разнообразные душевные расстройства. Совершенно нелепо утверждать, что христиане избавлены от всех душевных расстройств. Это был бы обыкновенный романтизм, не имеющий ничего общего с библейским христианством. Человеческие проблемы отличаются в степени и роде, но со времени грехопадения всякий те или иные душевные расстройства в разной степени выраженности имел всякий человек. В наше время во время благовестия и возвещения Голгофского подвига Христова необходимо уделять внимание и данному обстоятельству.

В чисто практическом смысле отличить подлинную вину от вины психологической в отношении себя и тех, кому мы стремимся помочь, представляется не всегда возможным. В этом отношении можно опереться на достоверную “концепцию айсберга”. Эта концепция была важна всегда, но в наши дни она стала еще важнее, поскольку этот круг представлений проник в ментальность современника. Мы постоянно сталкиваемся с понятием подсознательной сферы психики. Это понятие отражает уровень осознания человеком того факта, что личность его больше, чем кажется снаружи. Слишком  часто и в разных ситуациях евангельские христиане действуют так, словно у человека нет ничего, помимо того, что находится над “водной гладью”.

Со времени грехопадения человек раскололся внутри своего естества, и с тех же пор часть человеческого “я” перестала осознаваться. Это можно представить как айсберг, одна десятая которого виднеется наверху, а девять десятых ушло под воду. На психологическом языке речь идет о подсознательной и бессознательной формах психической деятельности. Не следует удивляться тому факту, что “я”—нечто существующее и носящее мое имя—состоит из двух частей: видимой и невидимой, внешней и внутренней, поверхностной и глубинной. Таково это “я”, таков этот айсберг. Как указывалось выше, невозможно в данный момент сказать: “Я знаю, что я совершен—свободен от всякого известного греха”. В нынешнем состоянии человека, кто может с уверенностью сказать, что он познал себя? Это истинно даже в наши звездные часы, и вдвойне верно, когда душевные бури и проблемы сокрушают нас, как сокрушают они всех, и наших ближних, в том числе и христиан. Когда кто-то приходит к тебе в состоянии сильного душевного возбуждения, и он в действительно при этом раздираем внутренними противоречиями, то не просто неразумно, но и жестоко просить его, в любом случае, отделить подлинную вину его от вины психологической.

Все бьются над своими проблемами, все переживают по тому или иному поводу, но есть люди, у которых все это выражено в чрезвычайной степени. И в гуще душевных треволнений, которые обрушиваются на нас, как прекрасно знать, мы в тех или иных обстоятельствах нам не надо отделять подлинную вину от вины психологической сами. Мы не сироты у машинного универсума; мы предстоим пред беспредельно-личностным Богом. Бог в самом деле ведает, где проходит пограничная межа между моей подлинной виной и совестью, угрызающей меня. Со своей стороны я обязан действовать в сфере сознания—в том, что находится над поверхностью воды—и просить Бога помочь мне не обманываться. Мое дело молить Бога о той части айсберга, которая находится над поверхностью, и исповедовать все, что я знаю о своей подлинной вине там, и приносить это к стопам Христовым, совершившего беспредельное дело искупления меня от греха. Таково мое мнение, а также опыт множества детей Божьих: если человек (сколько ему по силам) честен в отношении того, что находится над поверхностью, то Бог распространяет это на всю человеческую нераздельность; так что постепенно Святой Дух помогает человеку заглядывать в себя все глубже и глубже.

Таким образом, мы можем изведать (ведь цена Христовой благодетельной смерти беспредельна), что наша подлинная вина вся покрыта и угрызения совести, которые еще терзают нас, не свидетельствуют о наличии подлинной, нравственной вины, а являются составной частью ужасных проявлений падшести человека, причинами которых являются имевшее место в истории грехопадение, образ жизни человечества и наше собственное прошлое. Постижение этих обстоятельств, во всякий миг, является в освобождении от последствий рабства греху, и в подлинном решении душевных расстройств, психологических проблем расщепления личности в себе самой делом первостепенной важности.