Филип Янси

Где Бог, когда я страдаю?

12. ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ СЛУЧАИ

«Я... даже в иной нас благословлял судьбу за то,

что она послала мне это уединение [в остроге],

без которого не состоялись бы ни этот суд над

собой, ни этот строгий пересмотр прежней

жизни. И какими надеждами забилось тогда мое

сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже

не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок,

ни тех падений, которые были прежде».

— Ф. М. Достоевский

«Записки из мертвого дома»

 

За последние годы я прочел множество свидетельств людей, выживших в концлагерях. Чем-то они меня привлекают, по-видимому, тем, что представляют вопросы Жизни в наиболее экстремальных ситуациях. В лагерях стирались все личностные характеристики. Заключенных одинаково одевали и стригли. К ним обращались не по имени, а по номеру. Они ели одинаковую пищу и жили по одному и тому же режиму. Не было разделения на классы. Колючая проволока заключала человечность в наиболее элементарную, атавистическую форму.

В руках администраторов-специалистов - или садистов — концентрационные лагеря становятся лабораторией страдания. Как говорит Терренц Дес Прес, задача концлагерей - низвести заключенных до бездумных творений, поведение которых можно с абсолютной уверенностью предвидеть и контролировать. Лагеря на сегодняшний день - наиболее близкое подобие коробки Скиннера. Это было закрытое и полностью контролируемое общество, целый мир в определенном смысле.

Страдание и смерть - негативные, а пища и жизнь - позитивные сигналы, и все эти силы двадцать четыре часа в сутки оказывали влияние на человека на уровне его самых насущных потребностей. Но рассказы Беттлгейма, Франкля, Визеля, Леви, Визенталя, Солженицына, Щаранского и других доказывают, что великий эксперимент бихевиоризма потерпел крах. Люди, которых, казалось, лишили чувства собственного достоинства, в действительности не потеряли человечности и только отточили свое моральное сознание. Лишь один пример: голос «реабилитированного» Солженицына звучал настолько мощно, что он был изгнан из своей страны, успев, однако, практически единолично разрушить мифы сталинизма.

Если вы придете на встречу евреев, переживших Холокост, то не встретите там побежденных бесполезных людей, похожих на зомби. Нет, там будут политики, врачи, юристы — люди, представляющие общество в целом. Их детство прошло в мире, управляемом самим Злом, но теперь эти мужчины и женщины — воплощение смелости и сострадания.

Общий опыт этих людей доказывает, что даже из самых страшных, нечеловеческих страданий человек способен извлекать что-то доброе. Вот какое заключение о жизни в лагерях делает Бруно Беттлгейм: «Наше пребывание там не убедило нас ни в бессмысленности жизни, ни в том, что мир - это бордель или что нужно жить, повинуясь низменным похотям плоти и не обращая внимания на движение культуры. Напротив, мы поняли, что наш мир, каким бы он ни был убогим, так же отличается от концлагеря, как отличается лень от ночи, спасение от ада, как разнится жизнь от смерти. Мы поняли, что в жизни есть смысл, - пусть его и очень сложно найти, но этот смысл намного глубже, чем мы могли его себе представить до того, как стали пленниками».

Джордж Мангакис, над которым издевались члены военной хунты в Греции и которого приговорили к восемнадцати годам заключения, в конечном итоге жалел не себя, а своих мучителей. «Мне выпала судьба быть жертвой. Я видел лицо своего мучителя — оно было страшнее, чем мое мертвенно-бледное, кровоточащее лицо. Его лицо было перекошено какой-то нечеловеческой силой... В этой ситуации счастливым был я. Унижали меня - не я унижал других. Просто в моих ноющих от боли костях все-таки оставалась человечность, а ведь те, которые унижают тебя, сначала унижают понятие человечности в себе. Что из того, что они, одетые в униформу, с напыщенным видом расхаживают, радуясь тому, что с помощью боли, недостатка сна, голода и безнадежности могут контролировать других? Они торжествуют от сознания обилия власти, которая у них в руках, но это безумное торжество — ни что иное, как деградация человечности. Конечная деградация. Они дорого заплатили за мои мучения. В худшем положении был не я. Я был просто человеком, стонущим от жгучей боли. Я предпочитаю это. В настоящее время у меня отобрана радость видеть детей, идущих в школу или играющих в парке. Они же должны смотреть своим детям в глаза».

Доктор Виктор Франкль - еврейский психолог, бывший в концлагере, — посредством пережитого там пришел к выводу, что смысл жизни существует и люди обладают внутренней свободой, которую не может отобрать концлагерь. Его выводы выражают чувства многих заключенных: «Жизнь в лагере показывает, что человек сам решает, как поступать. Существует множество примеров, часто героических, доказывающих, что апатию можно победить, что можно подавить в себе гнев. Человек СПОСОБЕН сохранить духовную свободу, независимость в мышлении даже в условиях тяжелейшего психического и физического стресса... У человека можно забрать все, кроме одного, кроме одной последней свободы - самому решать, каким будет его отношение к данным обстоятельствам, по какому пути он пойдет...

В конечном итоге становится ясным, что состояние заключенного — это результат его внутреннего решения, а не только внешних обстоятельств в лагере. Поэтому даже в таких обстоятельствах каждый может решать, каким он станет - и в душе, и в духе».

 

ОСНОВНОЙ ВОПРОС

Если, говоря о концлагерях и гитлеровском геноциде против евреев, можно найти ответы на фундаментальные вопросы о человечестве, то вопросы о Боге остаются неотвеченными. Вопрос этой книги: «Где Бог, когда я страдаю?» выражает чувства миллионов евреев времен Холокоста. Как мог Он отсиживаться и молчать, смотря на уничтожение шести миллионов человек Своего избранного народа? Как мог позволить, чтобы зло правило настолько могущественно и открыто?

В начале 70-х социолог по имени Рив Роберт Бреннер сделал опрос тысячи бывших евреев — узников фашистских лагерей, уделяя особое внимание их вере. Как пережитое во время Холокоста повлияло на их взаимоотношения с Богом? Удивительно, но около половины респондентов заявили, что Холокост никак не повлиял на их веру в Бога. Ответы остальных, однако, представили иную картину. Одиннадцать процентов из общего числа опрошенных заявили, что в результате пережитого они отвергли веру в Бога. Они не возвратились к вере и после войны. Анализируя их подробные ответы, Бреннер пришел к выводу, что атеизм этих людей является скорее эмоциональной реакцией, выражением глубокой боли и горькой обиды на оставившего их Бога, чем теологическим выводом.

Но Бреннер также обнаружил, что около 5% от общего числа респондентов, наоборот, стали верующими во время Холокоста. Переживая такие ужасы, они просто не знали, к кому еще можно обратиться, кроме Бога. В течение двухмесячного периода я прочел две книги, которые представляют собой искренние, но диаметрально противоположные действия веры в условиях Холокоста. Авторы этих бестселлеров - Илия Визель и Корри-тен-Бум, и их книги - наиболее читаемые работы в отделе литературы о Холокосте. Книга Визеля «Ночь» произвела на меня огромное впечатление. Стиль письма у него строгий, каждое предложение рисует в воображении читателя картину того мира, в котором прошли подростковые годы писателя. Всех, живших в его селе евреев, сначала согнали в одно место, затем отобрали все имущество и погрузили в вагоны для скота. Треть из них погибла еще по дороге в лагеря смерти.

В первый вечер, когда поезд подъехал к Биркенбау, Илия увидел клубы густого черного дыма, выходящего из огромной печи, и впервые в жизни ощутил запах горящей человеческой плоти: «Никогда не забуду ту проклятую ночь, тот дым, лица детей, чьи тела на моих глазах превращались в клубы дыма под молчаливым голубым небом. Мне не забыть ту ночную тишину, которая забрала у меня (на всю вечность!) желание жить; те мгновения, которые убили моего Бога и мою душу, в прах развеяв мои мечты. Никогда не смогу забыть этого, даже если мне придется жить так долго, как живет Сам Бог. Никогда».

На глазах у Визеля в печь были отправлены мать, младшая сестра, и, в конечном итоге, вся его семья. Он видел, как поднимали на штык младенцев, вешали детей, а заключенные убивали друг друга за кусок хлеба. Сам Илия избежал смерти только благодаря ошибке администратора. В его книгах звучат разные вариации этой бесчеловечной, безнадежной трагедии.

В предисловии к «Ночи» лауреат Нобелевской премии Франсуа Мауриак описывает свою встречу с Визелем, после того, как он впервые услышал его историю. «Тогда я понял, что сразу привлекло меня в этом молодом израильтянине: этот образ Лазаря, воскресшего из мертвых, но все еще плененного тем зловещим окружением, в котором он томился, шатаясь между истлевшими трупами. Для него вопль Ницше становился почти физической реальностью: «Бог мертв...» Бог любви, нежности, утешения, Бог Авраама, Исаака и Иакова исчез навечно, исчез в глазах этого ребенка, в дыме Холокоста, творимого Расизмом, самым ненасытным из всех идолов. И сколько набожных евреев прочувствовали эту смерть!.. А думали ли вы когда-нибудь о трагедии — возможно менее явной, менее шокирующей, чем другие, но более страшной для тех, кто обладает верой — смерти Бога в душе ребенка, который встречается с абсолютным злом?»

 

ГЛУБОКИЙ РОВ

Иногда я чувствую щемящее желание остаться с Визелем, остаться подавленным человеческой трагедией. Пройдя через такое зверство, кто может начать жить заново? Могут ли для такого человека слова «надежда», «счастье» и «радость» снова наполниться смыслом? Можно ли говорить здесь о страдании, которое помогает нам формировать характер?

Прочитав «Ночь» и несколько других книг Илии Визеля, я принялся за книгу «Прибежище» Корритен Бум. Описываемая ею обстановка была уже хорошо знакома мне. Корри не была еврейкой, но была арестована в Голландии за укрытие евреев и отправлена в лагерь смерти в Германию. Ей также знакома боль от ударов кнута, она тоже видела, как сжигали заключенных и то, как на ее глазах умерла сестра. Она также видела, что в мире, где царило зло, не могла устоять добродетель. В

написанных Корри книгах задаются те же вопросы, что и в книгах Визеля, и иногда сквозит озлобление на Бога.

Но в «Прибежище» есть и другой элемент - там есть надежда и победа. Ее история соткана из нитей маленьких чудес: группы по изучению Библии, пения гимнов и множества жертвенных поступков. Проходя через все испытания, две сестры доверялись Богу, который охранял их Своей любовью. Как говорила сама Корри: «Как ни глубок ров, Бог - глубже».

Должен признаться, что, хотя я полностью разделяю мировоззрение Корри и верю в того же Бога любви, книги Визеля казались мне более глубокими. Нечто мрачное и высокопарное тянуло меня от надежды к безысходности. Сам Визель говорил о своем сомнении как об акте освобождения: «Я был обвинителем, а Бог — обвиняемым. Мои глаза были открыты, но я был один — это ужасающее одиночество в мире без Бога и без человека. Без любви и милости. Я был просто пеплом, но чувствовал себя сильнее, чем Всемогущий, к которому так долго была привязана моя жизнь». Какой-то голос внутри подталкивал меня к тому, чтобы стать рядом с Илией Визелем и тоже быть обвинителем, скинувшим оковы веры.

Одно удерживало меня от того, чтобы стать обвинителем. Основание моей веры, как ни иронично это звучит, прекрасно выражено тем же Визелем, когда он описывает, как в пятнадцатилетнем возрасте был арестован в лагере Буна. В лагере обнаружили склад с оружием, принадлежавший одному голландцу, которого тут же отправили в Освенцим. Но остался помогавший ему паренек, которого охранники стали пытать. У паренька было красивое личико, которого еще не коснулись жестокие реалии лагеря, — лицо «маленького грустного ангела», как пишет Визель.

Мальчик не открыл никаких секретов эсэсовцам и был приговорен к смертной казни вместе с двумя другими заключенными, у которых нашли оружие.«Однажды, возвратившись с работы, мы увидели три виселицы на плацу, как три стервятника. Перекличка, эсэсовцы с автоматами - традиционная церемония. Три жертвы в цепях, и один из них — ангел с грустными глазами.

Эсэсовцы, казалось, были в этот день более озабочены, чем обычно. Повесить мальчика на глазах у тысяч заключенных было нелегким делом. Глава лагеря зачитал приговор. Все смотрели на ребенка. Он был бледен и почти спокоен, только кусал губы. Тень от виселицы падала прямо на него. На этот раз лагерный палач отказался от своей роли и вместо него вышли эсэсовцы. Три жертвы встали на стулья. Одновременно три шеи оказались в петлях. «Да здравствует свобода!» — прокричали двое взрослых. Но ребенок молчал.

«Где же Бог? Где Он?» - спросил кто-то, стоящий позади меня. По сигналу начальника лагеря из-под приговоренных выбили табуретки. Полная тишина. Солнце пряталось за горизонт.

«Снять шапки!» — скомандовал хриплым голосом начальник лагеря. Мы плакали. «Надеть шапки!»

Затем начался марш мимо виселиц. Взрослые были уже мертвы: их языки висели, распухшие, посиневшие. Но третья веревка все еще вздрагивала: жизнь еще не покинула легкое тело парнишки...

Более получаса он висел так, находясь между жизнью и смертью, умирая в медленной агонии у нас на глазах. И мы должны были смотреть ему в лицо. Когда я проходил мимо него, он был все еще жив — язык не посинел, глаза не закатились.

Тот же мужчина, шагавший сзади, спросил: «Где же Бог сейчас?» И я услышал, как голос во мне ответил: «Где Он? Вот Он — Он висит на этих же виселицах...»

В тот вечер вкус супа напоминал мне о трупах». В том концлагере Визель утерял веру в Бога. Для него Бог действительно умер на виселице, и воскресить Его было невозможно. Но картина, которую рисует перед нами Визель, содержит в себе ответ. Где был Бог? Голос внутри Илии Визеля говорил правду: Бог действительно, можно сказать, висел рядом с мальчишкой. Бог не освободил от страдания даже Себя Самого. Он также висел на древе Голгофы, и это единственное, что заставляет меня верить в Бога любви. Бог, окруженный небесами, не игнорирует звуки страданий, идущие со стонущей планеты. Он присоединился к нам, решив жить среди Своего угнетенного народа — народа Илии Визеля — в бедности и великих преследованиях. Он также был невинной жертвой жестоких, бесчеловечных издевательств. В момент черного отчаяния Божий Сын кричал, как кричали верующие в лагерях: «Боже! Для чего Ты Меня оставил?»

Иисус, Божий Сын, живший на земле, воплотил в Себе все, что я пытаюсь сказать о боли. Как и Иов, — страдалец, который жил до Него, — Иисус не получил ответа с неба на вопрос о причине. «Для чего?..» — кричал Он со креста, но не услышал от Бога ничего. Тем не менее, Он остался верным, потому что видел то доброе, что принесет Его страдание: искупление человечества.

Авторы Евангелий утверждают, что страдания Иисуса не были показателем Его слабости: Он мог бы призвать легион ангелов. Почему-то Он должен был претерпеть страдания, чтобы искупить падшее творение. Бог взял на Себя Великую Боль смерти Своего Сына и воспользовался ею, чтобы впитать в Себя все страдания земли. Страдание явилось ценой, которую Бог заплатил за прощение.

Человеческое страдание остается пустым и бессмысленным, если мы не получаем от Бога уверенности в том, что Бог сочувствует нам и может как-то исцелить нашу боль. В Иисусе мы можем иметь эту уверенность.

Итак, христианство включает в себя весь спектр озлобления, безысходности и тьмы, которые настолько тонко передаются в такой книге, как «Ночь». В нем мы находим полное понимание и соучастие Бога в страданиях мира. Но христианство идет на шаг дальше. Этот шаг — Воскресение, победа над «последним врагом» — смертью. Кажущаяся трагедия — распятие Иисуса — в конечном итоге сделала возможным исцеление мира.

Хотел ли Бог, чтобы на земле был Холокост? Задайте вопрос по-другому: хотел ли Бог смерти собственного Сына? Зная Его характер, мы можем с уверенностью сказать: Он не мог желать такого. Но произошло и то, и другое; и вместо «почему», на которое ответа нет, мы вынуждены спрашивать: «С какой целью?»

В момент боли бывает трудно представить, что из страдания может родиться что-то доброе. (Наверное, Христу в Гефсимании также трудно было это осознать.) Мы не можем заранее знать, как страдание может быть преобразовано в причину для радости. Но нам нужно в это верить. Суть веры состоит в том, чтобы мы заранее верили в то, что обретет смысл для нас в будущем.

 

СВЯЩЕННИК ДАХАУ

Вскоре после того, как я прочел книги Илии Визеля и Корритен Бум, мне довелось посетить один из бывших нацистских концлагерей. В лагере Дахау, недалеко от Мюнхена, я познакомился с человеком, пережившим Холокост и посвятившим свою жизнь провозглашению миру Божьей любви, которая глубже любого человеческого болота безнадежности. Он помог мне понять, как Корритен Бум могла сохранять надежду в таких условиях.

Этого человека зовут Христиан Ригер. Он провел в застенках Дахау четыре года за то, что принадлежал к Церкви исповедания во главе с Мартином Нимеллером и Дитрихом Бонхофферром, церкви, являющейся филиалом немецкой государственной церкви и выступавшей против Гитлера. Ригера, которого выдал властям органист церкви, арестовали и отправили за сотни километров от дома, в Дахау.

После освобождения Ригер и другие члены Международного комитета Дахау работали не покладая рук, чтобы восстановить концлагерь в качестве монумента, в качестве зримого урока для человечества. Их лозунг: «Не повтори». Тем не менее, лагерь найти нелегко, потому что местные жители не склонны привлекать к нему внимание. В тот день, когда я приехал в Дахау, было мрачно и холодно. Утренний туман навис низко над землей, и когда я шел, на лице и руках собирались капли росы. Судя по сохранившимся и торчащим из земли бетонным фундаментам, здесь когда-то располагалось тридцать бараков. Один из них восстановлен, и плакаты говорили о том, что иногда в такой барак, рассчитанный на 200 заключенных, помещали 1600 человек. Крематории сохранились в первоначальном виде, союзные войска оставили их нетронутыми.

Туман, всеобъемлющая серость и призраки стоящих здесь некогда зданий нагнетали жуткие и скорбные чувства. Возле одного из фундаментов подпрыгивал чей-то неугомонный ребенок; у забора из колючей проволоки расцвели лилии. Я нашел Христиана Ригера в протестантской часовне, расположенной рядом с католическим монастырем и еврейским мемориалом. Он обычно прохаживается по территории лагеря, встречается с туристами, с которыми беседует на немецком, английском или французском. Отвечая на вопросы, Христиан свободно предается воспоминаниям о днях своего заключения в этом лагере. В последнюю зиму в связи с недостатком угля крематории наконец-то были закрыты. Заключенные не должны были больше вдыхать запах сгорающей плоти своих товарищей. Но многие умирали от невыносимых условий жизни, и их обнаженные тела с написанными на них синей краской номерами, складывали, как бревна, на снегу. Если попросить, Ригер готов рассказать подобные ужасные истории. Но он никогда не заканчивает на этом, он говорит о своей вере и о том, что даже в Дахау его нашел Бог любви.

«Ницше говорил, что человек способен переносить пытки, если у него есть ответ на «почему?» своей жизни, -говорил мне Ригер. — Но здесь, в Дахау, я понял нечто более глубокое и важное. Я узнал, КТО важен в моей жизни. Он наполнял мою жизнь тогда, и Он же наполняет мою жизнь сегодня — и большего мне не нужно». Не всегда так было. Проведя месяц в Дахау, Ригер, как и Илия Визель, потерял всякую надежду на любящего Бога. С точки зрения пленников нацизма, вероятность того, что Бога вообще нет, была очень высокой. Но в июле 1941-го произошло что-то, что заставило его пересмотреть свои сомнения.

Каждому заключенному разрешалось получать одно письмо в месяц, и ровно через месяц после ареста Ригер получил долгожданное известие от жены. Собирая по кусочкам разрезанное цензором письмо, он читал о семье и о том, что жена любит его. В самом конце страницы жена Ригера написала ссылку на место из Библии: Деяния 4:26-29. Ригер, у которого тайно сохранилась Библия, открыл ее и прочел слова, которые являются частью речи Петра и Иоанна, произнесенной ими сразу после освобождения из тюрьмы. «Восстали цари земные, и князи собрались вместе на Господа и на Христа Его. Ибо поистине собрались в городе сем на Святого Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой. И ныне, Господи, воззри на угрозы их, и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое».

В тот день Ригера должны были допрашивать, что было самой страшной процедурой в лагере. Ему прикажут назвать имена других членов Церкви исповедания, оставшихся на свободе. Если он не выстоит, то другие христиане будут арестованы и, возможно, казнены. Но если он откажется сотрудничать, его наверняка будут бить дубинками и пытать электроударами. Он по собственному опыту знал, что «восстали цари земные на Господа», но кроме этого стих из Библии ничего ему не говорил. Чем мог помочь ему Бог в такой ситуации?

Ригер прибыл в комнату ожидания. Он дрожал. Дверь открылась, и из комнаты, где допрашивали заключенных, вышел священник, которого Ригер не знал. Не смотря ему в глаза и не изменяя выражения лица, священник подошел к Христиану, положил что-то в его карман и вышел. Через несколько секунд эсэсовцы завели Ригера в кабинет следователя. Допрос прошел на удивление легко и без актов насилия. Когда Ригер возвратился в барак, с него катился пот, несмотря на холод. Он сделал несколько глубоких вздохов и прилег на свой покрытый соломой лежак. Вдруг он вспомнил о необычной встрече со священником. Засунув руку в карман, он нащупал там спичечный коробок. «О, подумал он, — какой хороший подарок. Спички — бесценная вещь в концлагере». Но в коробке спичек не оказалось, а только — сложенный листочек бумаги. Ригер раскрыл его, и сердце вдруг забилось сильнее. Там было аккуратно выведено: Деяния 4:26-29. Для Ригера это было чудо, непосредственное слово от Бога. Этот священник никоим образом не мог видеть письмо его жены — они вообще не были знакомы. Неужели Бог действительно устроил это для того, чтобы показать, что Он живой, что Он может укреплять и Ему стоит доверять?

Христиан Ригер стал другим человеком. Это было небольшое чудо, но его было достаточно, чтобы, как якорем, зацепить его веру за непоколебимую скалу. Ее не могли пошатнуть даже те зверства, свидетелем которых он был в течение 4-х лет, проведенных в Дахау.

«Бог не избавил меня от страданий и не облегчил их. Он просто убедил меня в том, что Он жив и знает, что я страдаю. Христиане сплотились в лагере и образовали небольшую церковь, куда входили разные священнослужители. Мы называли нашу группу вынужденно-межконфессиональной. Мы чувствовали себя единым телом, телом Иисуса Христа. Я могу говорить только за себя, — продолжает Ригер. — Другие отвернулись от Бога в Дахау. Кто я, чтобы судить их? Просто я знаю, что Бог был со мной. Для меня этого было достаточно, даже в Дахау».

Пока Христиану Ригеру будет позволять здоровье, он намерен ходить по территории лагеря Дахау, беседуя с туристами своим теплым голосом с акцентом. Он будет рассказывать о том, где был Бог во время затяжной ночи в Дахау.