Филип Янси

Что удивительного в благодати

Глава 7. Противоестественный поступок

Тот кто не способен простить другого, разрушает мост, по которому должен пройти сам.

Джордж Херберт

Противоестественный поступок

Я рассказал историю семьи, которая охватывает столетие не-благодати. В мировой истории подобные примеры охватывают многие века с худшими последствиями. Если вы спросите мальчика подростка, занимающегося терроризмом в Северной Ирландии, или вооруженного мачете солдата в Руанде, или снайпера в бывшей Югославии, почему они убивают, они, вероятно, и сами этого не знают. Ирландия все еще мстит за зверства, совершенные Оливером Кромвелем в семнадцатом веке; Руанда и Бурунди продолжают вести племенные войны, начало которых не может припомнить ни один человек; Югославия мстит за случившееся во время Второй Мировой войны и пытается предотвратить повторение того, что случилось шесть веков назад.

He-благодать представляет собой подспудную помеху в жизни семей, наций и общественных институтов. Как это ни печально, она присуща человеческой природе.

Однажды я обедал с двумя учеными, которые только что побывали в искусственно созданной биосфере вблизи Таксона, штат Аризона, которая была отделена от остального мира стеклянным куполом. Четверо мужчин и четыре женщины добровольно согласились в качестве эксперимента изолировать себя на два года. Все они были дип ломированными учеными, все прошли психологическое тестирование и подготовку, и все были помещены в биосферу максимально готовые к тому шоку, который они могли пережить при переходе из внешнего мира. Эти ученые рассказали мне, что за месяцы, проведенные ими в биосфере восемь «бионавтов» разбились на две группы по четыре человека, а последние нескольких месяцев эксперимента эти две группы отказались от общения между собой. Восемь человек жили под куполом, разделенные невидимой стеной не-благодати.

Фрэнк Рид, американский гражданин, попавший в заложники в Ливане, признался после своего освобождения, что он не разговаривал с одним из своих товарищей по несчастью в течение нескольких месяцев из-за небольшого разногласия. Большую часть времени двое враждующих заложников были скованы одной цепью.

He-благодать приводит к тому, что дают трещину отношения матери и дочери, отца и сына, брата и сестры, отношения между учеными, пленниками, племенами и расами. Если на них не обращать внимания, то эти трещины расширяются, и возникшие в результате пропасти можно залечить с помощью только одного средства, а именно: перекинутого через эту пропасть ненадежного веревочного мостика прощения.

Однажды в пылу ссоры моя жена пришла к резкой теологической формулировке. Мы очень горячо обсуждали мои недостатки, когда она сказала: «Мне кажется, достаточно странно, что я прощаю тебе те низости, которые ты совершаешь!»

Поскольку я пишу о прощении, а не о грехе, я упущу колоритные подробности этих совершенных мной низостей. Но что меня удивило в ее словах, так это скорее то, как точно она подметила природу прощения. Это не слащавый платонический идеал, который нужно распылять по всему миру, освежитель воздуха из флакона. Прощение до боли трудно познаваемо, и долгое время после того, как вы простили, нанесенная рана (мои низкие поступки) продолжает жить в памяти. Прощение — это противоестественный поступок, и моя жена протестовала против его вопиющей несправедливости.

Одна из историй книги Бытия во многом уловила то же самое настроение. Когда я ребенком слушал эту историю в воскресной школе, я не мог понять те скачки и петли, которые делало повествование о примирении Иосифа со своими братьями. Один раз Иосиф поступил жестоко, засадив своих братьев в тюрьму; в следующий момент он, казалось, уже был преисполнен сожаления, уходя из дома, чтобы разрыдаться, как в пьяной истерике. Он сыграл шутку со своими братьями, спрятав деньги в их мешках для зерна и взяв одного в качестве заложника, а другого, обвинив в краже его серебряного кубка. В течение месяцев, возможно, лет, тянулись эти интриги, пока, наконец, Иосиф не почувствовал, что он не может больше сдерживаться, он собрал своих братьев, и далее последовала очень драматичная сцена прощения.

Теперь я вижу в этой истории реалистичное отображение противоестественного акта прощения. Братья, с которыми Иосиф затеял ссору, чтобы простить их, были теми, кто запугивал его, разрабатывал планы, чтобы его убить, продал его в рабство. Из-за них он провел лучшие годы своей юности заточенным в одной из темниц в Египте. Хотя он восторжествовал над своими бедствиями и теперь от всего сердца хотел простить своих братьев, он не мог этого сделать. Пока не мог. Рана все еще не зажила.

Мне кажется, что в 42 - 45 главах Книги Бытия Иосиф хочет сказать: «По-моему, это достаточно странно, что я прощаю вам те низости, которые вы совершаете!» Когда, наконец, благодать дошла до сердца Иосифа, его горе и любовь эхом отразились от стен дворца. В чем причина этих стенаний? Разве наместник фараона болен? Нет, со здоровьем у Иосифа все было в порядке. Это был звук человеческого прощения.

За каждым актом прощения стоит рана предательства, и боль, причиненная предательством, не так легко проходит. Лев Толстой считал, что он закладывает правильную основу для своего брака, когда дал своей молодой невесте почитать свои дневниковые записи. В них в подробностях были описаны его сексуальные отношения с другими женщинами. Он не хотел иметь никаких секретов от Сони, чтобы начать брак с чистого листа, будучи прощенным. Вместо этого, признания Льва Толстого посеяли семена брака, который был связан узами ненависти, а не любви.

«Когда он целует меня, я всегда думаю о том, что я не первая женщина, которую он любил», — писала Соня Толстая в своем собственном дневнике. Некоторые увлечения из его молодости она могла простить, но не его связь с Аксиньей, крестьянкой, которая продолжала работать в поместье Льва Толстого.

«Однажды я убью себя своей ревностью, — писала Соня, после того, как увидела трехлетнего сына крестьянки, как две капли воды похожего на ее мужа. — Если бы я могла убить его [Толстого] и создать нового человека, точно такого же, какой он есть сейчас, я с удовольствием сделала бы это».

Другой дневник содержит записи от 14 января 1909 года: «Он любит эту деревенскую потаскуху с ее сильным телом и загорелыми ногами, его влечет к ней также сильно, как и раньше...» Соня писала эти слова, когда Аксинья была сморщенной восьмидесятилетней старухой. Около полувека ревности, непрощения ослепили ее, разрушая в процессе всю любовь, которую она испытывала к своему мужу.

Какие шансы против этой злой силы имеет христианская отзывчивость? Прощение как противоестественный поступок. Соня Толстая, Иосиф и моя жена выражают эту истину словно бы инстинктивно.

Мне, как и всем, известен

Усвоенный в школе завет,

Тем, кто тебе сделал злое,

Сделай злое в ответ.

У. X. Оден, написавший эти строки, понимал, что закон природы несовместим с прощением. Разве белки прощают кошек за то, что те гоняют их по деревьям, или дельфины прощают акулам то, что они едят их товарищей по играм? Мир природы живет по волчьим законам, а не по законам прощения. Что до отличительных черт человека, то наши основные институты — финансовые, политические, даже спортивные — подчиня ются тому же самому безжалостному принципу. Судья никогда не объявит: «Вы действительно совершили ошибку, но, благодаря вашей духовной исключительности, я объявляю вас невиновным». Или что какая-нибудь нация ответит своим агрессивным соседям заявлением: «Вы правы, мы нарушили ваши границы. Вы нас простите?»

Само понимание прощения становится неправильным. Когда мы совершили дурной поступок, мы хотим отработать благосклонность (англ, «благодать») пострадавшей стороны. Мы предпочитаем ползать на коленях, валяться в ногах, посыпать голову пеплом, закалывать ягненка — и религия часто идет нам навстречу. Когда император Священной Римской Империи Генрих IV решил вымолить прощение у папы Григория VII в 1077 году, он босиком стоял в течение трех дней в снегу перед дверьми папского двора в Италии. Весьма вероятно, что Генрих уезжал с чувством удовлетворения, унося на своем теле шрамы от мороза как стигматы прощения.

«Несмотря на сотни проповедей, в которых говорится о прощении, мы нелегко прощаем, и такого же труда нам стоит осознать, что мы прощены. Прощать, понимаем мы, всегда труднее, чем это нам рисуют проповеди», — пишет Элизабет О'Коннор. Мы нянчимся с причиненными нам обидами, тратим уйму времени на то, чтобы проанализировать наше поведение, увековечиваем семейную вражду, караем себя, караем других. Мы делаем все, чтобы только избежать этого самого противоестественного из всех поступков.

Посетив Бат в Англии, я увидел более естественную реакцию на причиненное человеку зло. Раскопав там римские руины, археологи обнаружили различные «проклятия», написанные на латыни и выгравированные на оловянных и бронзовых табличках. Столетия назад приходящие в бани римляне бросали там эти таблички как обращения к богам бань, почти так же, как мы сегодня бросаем монеты в фонтаны на счастье. Один просил у богов, чтобы они помогли ему жестоко отомстить тому, кто украл у него шесть монет. Другой писал: «Доцимед потерял свои перчатки. Он просит, чтобы укравший их лишился разума и зрения в том храме, в каком будет угодно богине».

Когда я взглянул на латинские надписи и прочитал их перевод, меня поразило то обстоятельство, что эти молитвы не лишены здравого смысла. Почему бы не попросить божественные силы посодействовать в человеческом правосудии здесь, на Земле? Многие из псалмов выражают то же самое настроение, призывая Бога, чтобы он помог отомстить за совершенное зло. «Господи, если ты не можешь сделать так, чтобы я похудела, то сделай так, чтобы мои друзья казались толстыми», — такую юмористическую молитву написала однажды Эрма Бомбек. Что может быть более свойственно человеческой природе?

Вместо этого, поразительным образом выворачивая все наизнанку, Иисус учил нас: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». В центре молитвы Отче Наш, которую Иисус учил нас повторять, проглядывает противоестественный акт прощения. Римляне, приходившие в бани, просили своих богов помочь вершить человеческое правосудие; Иисус связывал прощение, данное нам Богом, с нашей собственной готовностью прощать несправедливые поступки.

Чарльз Уильяме сказал о молитве Отче Наш: «Ни одно слово в английском языке не несет в себе больше потенциального страха, чем маленькое слово «как» в этой фразе». Что делает это «как» таким пугающим? Тот факт, что Иисус открыто связывает прощение, данное нам Отцом, с нашим прощением других людей. Следующее замечание Иисуса не могло бы быть более однозначным: «А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».

Одно дело быть захваченным в круг не-благодати, возникающей в общении между супругами или деловыми партнерами, и другое — быть полностью втянутым в круг общения с Всемогущим Богом. Однако молитва Отче Наш совмещает эти два круга вместе. Если мы можем позволить себе бросить все, разорвать круг, начать действовать вне его законов, то Бог тоже может позволить себе бросить все, разорвать круг, начать действовать вне его законов.

Джон Дайден писал об отрезвляющем эффекте этой истины: «На меня было написано больше пасквилей, чем на кого-либо из живущих ныне людей, — возмущался он и готовился обрушиться на своих врагов. — Эта мысль часто приводила меня в трепет, когда я повторял молитву нашего Спасителя; поскольку явным условием прощения, о котором мы молим, является прощение другим тех обид, которые они нам причинили. По этой причине я много раз избегал совершения этой ошибки даже тогда, когда меня дерзко на нее провоцировали».

Драйден был прав, ощущая трепет. В мире, который подчиняется законам не-благодати, Иисус просит — нет, требует — чтобы мы отвечали друг другу прощением.

Мы так остро нуждаемся в прощении, что это превалирует над нашим религиозным долгом: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику, и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди, и принеси дар твой».

Иисус связал свою притчу о рабе, не простившем своего товарища, со сценой, в которой хозяин отдает своего слугу тюремщикам для пыток. «Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешения его», — сказал Иисус. Я страшно желаю, чтобы этих слов не было в Библии, но они там есть. Они были произнесены самим Христом. Бог вручил нам ужасное посред ничество отказываясь прощать других, мы, тем самым, определяем их как недостойных божественного прощения, а вместе с тем и себя. Каким-то непостижимым образом божественное прощение зависит от нас.

Шекспир лаконично изложил это в «Венецианском купце»: «Как можешь ты надеяться на милость, не отплачивая другим той же монетой».

Тони Камполо иногда спрашивает студентов, учащихся в мирских университетах, о том, что им известно об Иисусе. Могут ли они повторить что-нибудь из того, что говорил Иисус. В один голос они отвечают: «Любите врагов ваших». (Л. Грэгори Джонс заметил: «Подобный призыв любить своих врагов поражает смелым признанием того, что у пра ведных христиан есть враги. Хотя Христос решительно боролся с грехом и злом посредством своего распятия и Воскресения, влиянию греха и зла не положен окончательный конец. Так, по меньшей мере, в одном смысле, мы все еще продолжаем жить по эту сторону всеохватности Пасхи».) Это учение Христа ярче, чем все остальные, бросается в глаза неверующим. Такое отношение противоестественно, возможно, оно даже явно самоубийственно. Достаточно трудно простить своих бесчестных братьев, как это сделал Иосиф, но своих врагов? Шайку головорезов по соседству? Жителей Ирака? Торговцев наркотиками, отравляющих нашу нацию?

Вместо этого большинство моралистов согласятся с философом Эммануилом Кантом, который возражал на это, утверждая, что человек будет прощен, только если он этого заслуживает. Но само слово forgive (прощать) содержит в себе корень «give» (давать), (так же, как слово pardon (прощение, помилование) содержит корень donum, или дар). Подобно благодати, прощение обладает непостижимой способностью быть дарованным незаслуженно, несправедливо, ни за что.

Зачем Богу требовать от нас противоестественного поступка, который противоречит всякому инстинкту, заложенному природой? Что делает прощение настолько важным, что оно становится ядром нашей веры? Опираясь на свой опыт, опыт человека, часто получавшего прощение и изредка прощавшего, я могу предположить наличие не скольких причин. Первая причина теологическая. (Другие, более прагматические причины, я приберегу для следующей главы).

С теологической точки зрения, Евангелия дают откровенный ответ на вопрос, почему Бог требует от нас прощать других. Это происходит потому, что именно это свойственно самому Богу. Когда Иисус впервые велел: «Любите врагов своих», он добавил следующий целесообразный довод: «...Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».

«Каждый может любить друзей и семью, — сказал Иисус. — Не так же ли поступают и язычники?» Сыны и дочери Отца призваны служить высшему закону, чтобы быть похожими на прощающего Отца. Мы призваны быть похожими на Бога, нести на себе отпечаток сходства, объединяющий всех членов его семьи.

Сопротивляясь этому приказу «любить врагов своих», когда его преследовали немецкие нацисты, Дитрих Бонхеффер, наконец, пришел к выводу, что именно это было тем самым «странным ... экстраординарным, непрактичным» качеством, которое отличает христиан от других людей. Даже когда он способствовал подрыву режима, он следовал словам Иисуса, который завещал: «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Бонхеффер писал: «Посредством молитвы мы обретаем доступ к нашему врагу, встаем на его сторону, и молим Бога за него. Иисус не обещает нам, что если мы будем благословлять врагов своих и делать им добро, то они не будут жестоко с нами обращать ся и перестанут преследовать нас. Безусловно, не перестанут. Но даже это не должно ранить нас или завладевать нашими чувствами, пока мы молимся за них... Мы искупаем за них то, что они сами не могут искупить».

Почему Бонхеффер стремился любить своих врагов и молиться за своих преследователей? У него был только один ответ: «Бог любит своих врагов — в этом величие его любви, как это известно каждому последователю Иисуса». Если Бог простил нам наши долги, как можем мы сами поступить иначе?

Снова приходит в голову притча о рабе, не простившем своего товарища. Раб имел полное право негодовать на человека, задолжавшего ему несколько долларов. По законам римского правосудия он имел право посадить своего коллегу в тюрьму. Иисус не обсуждает тот убыток, который понес сам раб. Он скорее сравнивает этот убыток с теми потерями, которые пришлись на долю хозяина [Бога], который уже простил рабу несколько миллионов долларов. Только по-настоящему пережитый нами момент данного нам прощения делает для нас возможным прощать других.

У меня был друг (теперь уже умерший), который работал преподавателем в Уитонском колледже многие годы, в течение которых он прослушал несколько тысяч служб, проходивших в капелле при колледже. Со временем большинство из них поблекло и забылось, превратившись в неразличимый гул, но несколько осталось в его памяти. В особенности он любил пересказывать историю Сэма Моффата, профессора Принстонской семинарии, который раньше был миссионером в Китае. Моффат рассказал уитонским студентам захватывающую историю о том, как он бежал от преследовавших его коммунистов. Они завладели его домом и всей его собственностью, подожгли миссионерс кие постройки и убили несколько его близких друзей. Собственная семья Моффата чудом избежала смерти. Покидая Китай, Моффат испытывал чувство глубокого ожесточения против последователей вождя Мао, ожесточение, которое росло в его душе. В итоге, рассказал Моффат уитонским студентам, он столкнулся со своеобразным кризисом веры. «Я понял, — сказал Моффат, — что если в моей душе нет прощения коммунистам, то я вообще не несу никакой вести».

Евангелие благодати начинается и заканчивается прощением. И люди пишут песни под названием «О благодать!» потому, что благодать — единственная сила во Вселенной, способная разорвать цепь, которая закрепощает поколения. Только благодать может растопить не-благодать.

Однажды на выходных я вместе с десятью евреями, десятью христианами и десятью мусульманами проходил что-то вроде сеанса групповой психотерапии, который проводил писатель и психиатр М. Скотт Пек, связывавший свои надежды с тем, что этот уик-энд может создать нечто вроде общины или, по крайней мере, заронить семя примирения в небольших масштабах. Этого не произошло. В кругу этих образованных, умудренных опытом людей дело почти дошло до рукоприкладства. Евреи говорили об ужасах, которые они претерпели со стороны христиан. Мусульмане говорили об ужасах, которые они претерпели со стороны евреев. Мы, христиане, пытались говорить о наших собственных проблемах. Но они выглядели бледной тенью по сравнению с массовым уничтожением евреев и тем ужасным положением, в котором находились палестинские беженцы, так что большую часть времени мы сидели в стороне и слушали представителей двух других групп, вспоминавших несправедливости, имевшие место в истории.

В один прекрасный момент четко формулировавшая свои мысли женщина, которая с самого начала активно пыталась примириться с арабами, повернулась к христианам и сказала: «Я верю в то, что нам, евреям, многому можно поучиться у христиан в вопросе прощения. Я не вижу другой возможности выйти из этого тупика. Хотя это и кажется таким несправедливым — прощать несправедливость. Я чувствую себя в ловушке между прощением и справедливостью».

Я мысленно вернулся к этому уик-энду, когда мне встретились слова Хельмута Тилике, немца, который прошел через все ужасы нацизма: «Прощение ни в коем случае не является легким делом... Мы говорим: «Очень хорошо, если другой чувствует себя виноватым и просит у меня прощения, я прощу его, я ему уступлю». Мы делаем из прощения закон взаимообмена. А это никогда не работает, потому что мы говорим себе: «Он должен сделать первый шаг». А потом я как ястреб вглядываюсь, не подал ли мне другой человек знак глазами или нет ли в его письме между строк небольшого намека на то, что он чувствует себя виноватым. Я всегда готов простить ... но я никогда не прощаю. Я слишком далек от этого».

Тилике пришел к выводу, что единственным лекарством было осознание того, что Бог простил ему грехи и дал ему еще один шанс — урок, содержащийся в притче о рабе, не простившем долг. Разорвать круг не-благодати значит взять на себя инициативу. Вместо того, чтобы ждать, пока его сосед сделает первый шаг, Тилике должен сделать его сам, хотя это противоречит естественному закону воздаяния и справедливости. Он сделал это, только когда понял, что в сердце Евангелия лежит инициатива Бога, что Тилике проповедовал, но не практиковал.

В центре притчи о благодати, рассказанной Иисусом, стоит Бог, который первым делает шаг нам навстречу. Томящийся от любви отец, который бежит встретить своего сына-мота. Царь, который прощает долг, слишком большой для того, чтобы раб мог его выплатить. Хозяин, который платит работникам, трудившимся одиннадцать часов, столь ко же, сколько пронырам, отработавшим один час. Устроитель банкета, который выходит на дорогу посмотреть, нет ли там незваных гостей.

Бог поколебал безжалостный закон греха и возмездия за него, вторгшись на землю, пропитавшись всем наихудшим, что мы могли предложить, пройдя через распятие, и затем создал из этого жестокого акта целебное для человека средство. Голгофа стала выходом из тупика, возникшего из справедливости и прощения. Принимая на свою невинность все требования, выдвигаемые справедливостью, Иисус навсегда разорвал цепь не-благодати.

Подобно Хельмуту Тилике, я тоже слишком часто возвращаюсь в мыслях назад, к борьбе, ведущейся по закону «зуб за зуб», которая захлопывает дверь перед прощением. Почему я должен делать первый шаг? Ведь это мне причинили зло. Так я не делаю шага навстречу, и появляются трещины в отношениях, потом они расширяются. Через некоторое время там зияет пропасть, которую, кажется, уже нельзя преодолеть. Я опечален, но редко признаю себя виновным. Напротив, я оправдываю себя и цепляюсь за те маленькие жесты примирения, которые я делал. Я мысленно веду учет этим своим попыткам, словно пытаюсь защититься, как будто бы действительно виноват в произошедшем расколе. Я бегу от рискованной благодати к надежной не-благодати.

Генри Ноувен, определяющий прощение как «любовь, существующую между людьми, которые недостаточно любят», описывает, как происходит этот процесс:

«Я часто говорил: «Я прощаю тебя», но даже когда я произносил эти слова, мое сердце оставалось раздраженным или ожесточенным. Я хотел еще раз услышать историю о том, как в конечном итоге оказался прав. Я желал еще раз слышать извинения и оправдания. Я желал еще раз получить удовлетворение, услышав в качестве компен сации немного похвалы в свой адрес, хотя бы за то, что такой великодушный! Но прощение, данное Богом, не выдвигает никаких условий; оно исходит из сердца, которое не требует ничего для себя; из сердца, в котором совершенно отсутствует своекорыстие. Это то божественное прощение, которое должно быть привычкой в моей повседневной жизни. Оно призывает меня научиться переступать через аргументы, которые говорят во мне, что прощение неблагоразумно, нездорово и непрактично. Оно призывает меня переступить через мою потребность в благодарности и комплиментах. Наконец, оно требует от меня, чтобы я переступил через свое раненое сердце, которое чувствует обиду за то, что с ним поступили несправедливо и хочет оставаться сдержанным, ставя некоторые условия между мной и тем человеком, простить которого я призван».

Однажды я открыл для себя наставление апостола Павла, скрытое среди других его наставлений в 12 главе Послания к Римлянам. «Отвращайтесь от зла, прилепляйтесь к добру, живите в гармонии, не думайте о себе более, нежели должно думать...» Список на этом не кончается. Потом появляется этот стих: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано:

«Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».

Наконец, я понял, что по здравом размышлении, прощение есть акт веры. Прощая других, я выражаю свое доверие к тому, что Бог лучше соблюдет справедливость, чем я. Прощая, я слагаю с себя право творить правосудие и передаю справедливость со всеми вытекающими последствиями на рассмотрение Бога. Я оставляю в руках Бога весы, на которых должны уравновеситься правосудие и милость.

Когда Иосиф, наконец, пришел к решению простить своих братьев, обида не исчезла, но не стало бремени того, что он должен быть их судьей. Хотя несправедливость не исчезает, когда я прощаю, но она ослабляет свою хватку, и я передаю ее Богу, который знает, что делать. Такое решение, разумеется, не лишено риска. Бог, возможно, не поступит с этим человеком так, как мне бы этого хотелось. (Пророк Иона, например, негодовал на Бога за то, что тот был более милостив к жителям Ниневии, чем они этого заслуживали).

Прощение никогда не казалось мне легкой задачей, и лишь изредка мне кажется, что оно приносит полное удовлетворение. Боль от причиненной несправедливости остается, раны по-прежнему ноют. Я должен обращаться к Богу снова и снова, уступая ему остаток того, что, как мне казалось, я давно уже ему вверил. Я поступаю так, потому что Евангелия проясняют взаимосвязь: Бог простит мне мои долги, если я прощу своим должникам. Обратная сторона этого соотношения также истинна. Ведь только ощущая в своей жизни поток божественной благодати, я найду в себе силы отвечать благодатью другим людям.

Заключат ли люди перемирие между собой, зависит оттого, заключат ли они перемирие с Богом.