Филип Янси

Что удивительного в благодати

Глава 3. Мир, лишенный благодати

О преходящее блаженство смертных,

которого мы жаждем больше,

чем милости Господней.

Шекспир, Ричард III

Мир, лишенный благодати

Однажды в автобусе один из моих знакомых услышал разговор между молодой женщиной, сидевшей рядом с ним и ее соседом, занимавшим место через проход. Женщина читала книгу «Нехоженая дорога» Скотта Пека, которая дольше других оставалась в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк Тайме».

— Что вы читаете? — спросил сосед.

— Одну книгу, которую мне дала подруга. Она сказала, что эта книга изменила ее жизнь.

— Да что вы? И о чем она?

— Как вам сказать. Что-то вроде путеводителя по жизни. Я прочла еще совсем немного. Вот названия глав: «Дисциплина», «Любовь», «Благодать».

— Что такое благодать? — мужчина остановил ее.

— Я не знаю. Я еще не дошла до «Благодати». Я иногда вспоминаю эту последнюю фразу, когда слушаю сообщения в вечерних новостях. Совершенно ясно, что мир, характерными чертами которого являются войны, насилие, социальная не справедливость, столкновения на религиозной почве, судебные тяжбы и распадающиеся семьи, пока не дошел до благодати. «Ах, что есть человек без благодати?» — вздохнул поэт Джордж Герберт.

К несчастью, эта же фраза из разговора в автобусе вспоминается мне, когда я посещаю некоторые церкви. Подобно изысканному вину, налитому в кувшин с водой, чудесная весть Иисуса о благодати растворилась в сосуде церкви. «Ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа», — писал апостол Иоанн. Христиане затратили огромное количество энергии, споря о том, что есть истина и, издавая различные декреталии о ней. Каждая церковь отстаивает свою собственную версию, но как же быть с благодатью? Как редко нам встречается церковь, которая пыталась бы превзойти своих конкурентов в благодати.

Благодать — это то лучшее, что христианство подарило миру, нечто новое в области духа, порождающее в нас силу более могущественную, чем жажда мести, более могущественную, чем расизм, более могущественную, чем ненависть. Печально, но церковь иногда приносит в мир, отчаявшийся в ожидании благодати, только еще одну форму не-благодати. Слишком часто мы больше напоминаем угрюмых людей, собравшихся поесть разваренного хлеба, чем тех, кто принимал участие в пиршестве, устроенном Бабеттой.

Я вырос в лоне церкви, которая проводила четкое разграничение между «эпохой Закона» и «эпохой Благодати». Игнорируя многие моральные запреты Ветхого Завета, мы установили свой, достаточно агрессивный, порядок, который соперничал с ортодоксальным еврейским порядком. Самыми страшными грехами считались курение и распитие спиртных напитков (однако, поскольку дело происходило на Юге, чья экономика зависела от табачного производства, относительно курения были сделаны некоторые поблажки). Кинофильмы числились следующим пороком в этом списке. Многие члены общины не принимали даже такие фильмы, как «Звуки музыки». Рок-музыка, которая тогда еще находилась в зачаточном состоянии, воспринималась как что-то отвратительное, весьма вероятно, чисто демонического происхождения.

Запреты на макияж, ношение ювелирных украшений, чтение воскресной газеты, на занятия спортом, а также на просмотр спортивных телепередач в воскресные дни, совместное плавание (странным образом названное совместным купанием), короткие юбки для девушек, длинные волосы для мальчиков налагались или не налагались в зависимости от духовного уровня личности. В детстве у меня сложилось четкое впе­чатление, что человек становится духовно богатым, живя по этим аскетическим правилам. Что касается моей собственной жизни, я не видел большой разницы между милостью Закона и милостью Благодати.

Мои посещения других церквей убедили меня, что подобный подход к духовности, как к чему-то ступенчатому, практически универсален. Католики, меннониты, Церковь Христа, лютеране, южные баптисты — все они имеют свое традиционное представление о законничестве. Достичь благосклонности церкви и, по-видимому, Бога, можно только следуя предписанным правилам.

Позднее, когда я начал писать о проблеме страдания, я столкнулся с другой формой не-благодати. Некоторые читатели протестовали против моего сострадания по отношению к тем, кто познал страдание, считая, что люди страдают потому, что заслужили это. Господь наказывает их. Мне приходит по электронной почте множество подобных писем, современные перифразы слов, обращенных некогда к Иову, о которых он говорил: «Напоминания ваши подобны пеплу».

В своей книге «Вина и благодать» швейцарский врач Пол Турнье, человек, исповедовавший глубокую веру, признает: « Я не могу изучать эту чрезвычайно серьезную проблему вины, не упомянув один очень очевидный и трагический факт, заключающийся в том, что религия — как моя собственная, так и религия всех остальных верующих — может нести разрушение вместо освобождения».

Турнье рассказывает о приходящих к нему пациентах — мужчине, который ощущает вину за старый грех, и женщине, которая не может забыть аборт, сделанный десять лет тому назад. «В чем действительно нуждаются пациенты, так это в милосердии, — говорит Турнье. — Однако в некоторых церквях мы сталкиваемся с позором, страхом наказания и ощущением того, что нас осудят. Короче говоря, когда люди ищут в церкви сострадание, они находят там обратное. Недавно одна разведенная женщина рассказала мне, как она стояла в церкви вместе со своей пятнадцатилетней дочерью, и к ней обратилась пасторская супруга: «Я слышала, что вы разводитесь. Я никак не могу понять почему, если вы любите Иисуса и он любит Иисуса?» Жена пастора никогда раньше по-настоящему не разговаривала с моей знакомой, и ее резкий упрек в присутствии дочери ошеломил мою знакомую».

«Самое неприятное в этом было то, что мой муж и я — мы оба любили Иисуса, но брак распался без всякой надежды на восстановление. Если бы она просто обняла меня и сказала: «Мне так жаль...».

Марк Твен часто говорил о людях, которые «добры в худшем смысле этого слова». Эта фраза для многих отражает репутацию христиан сегодня. Последнее время я задавал незнакомым людям (например, соседям в салоне самолета) один вопрос: «Когда я произношу слова «христианин-протестант», что приходит вам в голову?» В ответ я обычно слышал рассказы об активистах, выступающих за отмену абортов, противниках прав сексуальных меньшинств или сторонниках введения цензуры в Интернете. Я часто слышал ссылки на организацию «Прерогатива морали», распавшуюся много лет назад. Но ни разу я не слышал слов, несущих хотя бы толику аромата благодати. Очевидно это не тот аромат, который источают в мир христиане.

Г. Л. Менкен описал пуританина как человека, которого преследует страх, что кто-то где-то счастлив; сегодня многие люди подобным образом изобразили бы евангелических христиан или фундаменталистов. В чем корни того, что эти люди слывут чопорными мизантропами? Статья сатирика Эрмы Бомбек дает нам ключ к разгадке:

«В другое воскресенье в церкви я обратила внимание на маленького мальчика, который смотрел по сторонам, улыбаясь всем и каждому. Он не хихикал, не прыскал от смеха, не шумел, не ерзал, не мял сборник церковных гимнов, не рылся в маминой сумочке. Он просто улыбался. Однако мать мальчика резко одернула его и театральным шепотом, который был бы слышен на весь маленький театр на Бродвее, сказала: «Прекрати ухмыляться! Ты в церкви!» Сказав это, она его ударила, и когда слезы потекли по его щекам, добавила: «Так-то лучше!» и вернулась к своим молитвам...

Внезапно я почувствовала раздражение. Я подумала о том, что весь мир плачет, и если вы еще не плачете, то вам лучше присоединиться к остальным. Мне захотелось крепко прижать к себе этого ребенка с заплаканным лицом и рассказать ему о моем Боге. Счастливом Боге. Улыбающемся! Боге. Боге, который должен был иметь чувство! юмора для того, чтобы сотворить таких, как мы…

Как правило, люди торжественно облекают свою веру в скорбные одеяния, надевают на нее серьезную трагическую маску и прикалывают к ней значок посвященных в ряды членов Ротари-клуба.

«Как глупо», — подумала я. Передо мной была женщина, сидевшая рядом с единственным проблеском света, оставшимся в нашей цивилизации — рядом с единственной надеждой, единственным нашим чудом — единственной обещанной нам бесконечностью. Если этому ребенку нельзя было улыбаться в церкви, то, что тогда ожидает всех нас?»

Безусловно, эти характеристики христиан не отражают полной картины, поскольку я знаю многих христиан, которые олицетворяют собой благодать. Однако каким-то образом на протяжении человеческой истории церкви удалось заработать репутацию лишенной благодати. Как молилась одна маленькая английская девочка: «О Господи, сделай/ плохих людей хорошими, а хороших людей — милыми». Уильям Джеймс, возможно, самый выдающийся американский философ последнего столетия, смотрел на церковь с состраданием, нашедшим выражение в его, ставшей классической, работе «Многообразие религиозного опыта». Однако он отказывался понять мелочность христиан, преследовавших квакеров за то, что те не касались шляп при приветствии, и яростно дискутировавших на тему, можно ли считать нравственной одежду не черного цвета. Он писал об аскетизме одного сельского французского священника, который решил, «что он никогда не понюхает цветка, никогда не будет пить, даже если его измучит жажда, никогда не прогонит мухи, никогда не обнаружит отвращения ни перед чем отталкивающим, никогда не будет жаловаться на неудобства, которые касаются его лично, никогда не будет садиться, никогда не будет облокачиваться, становясь на колени».

Известный мистик Хуан де ла Крус рекомендовал верующим искоренить все радости и надежды, обратиться «не к тому, что приносит удовольствия, а к тому, что вызывает неприязнь», и «презирать себя и желать того, чтобы другие тебя презирали». Святой Бернар обычно закрывал глаза, чтобы не видеть красоты швейцарских озер.

Сегодня законничество изменило свои взгляды. В сегодняшней полностью мирской культуре церковь обычно проявляет свою не-благодать в виде чувства морального превосходства или в форме жесткого отношения к своим оппонентам в «культурной войне».

Церковь также распространяет не-благодать, благодаря своей неспособности к объединению. Если верить словам Марка Твена, то он посадил в клетку собаку и кошку в качестве эксперимента, чтобы посмотреть, смогут ли они ужиться друг с другом. Им это удалось. Тогда он посадил вместе птицу, свинью и козла. После нескольких попыток им тоже удалось существовать бок о бок друг с другом. Тогда он посадил вместе баптиста, пресвитерианина и католика; в скором времени никого не осталось в живых.

Более серьезно об этом пишет современный еврей-интеллектуал Энтони Хехт:

«С годами я стал не только лучше понимать ее [мою веру], но все ближе и ближе знакомился с убеждениями моих соседей-христиан. Многие из них были хорошими людьми, которыми я восхищался и у которых научился, кроме всего прочего, доброте как таковой. И в христианском учении было много того, что казалось достаточно привлекательным. Но мало что так отталкивало меня, как глубокая и непримиримая ненависть протестантов и католиков друг к другу».

Я критикую христиан, поскольку сам являюсь одним из них и не вижу причины притворяться, что мы лучше, чем мы есть на самом деле. Я борюсь с цепкой хваткой не-благодати, заполняющей мою жизнь. Я также не должен увековечивать ошибки моего строгого воспитания, я ежедневно борюсь с гордостью, высокомерием и с ощущением, что каким-то образом должен заслужить благосклонность Господа. Цитируя Гельмута Тилике: «... дьявол умеет подкладывать свои кукушкины яйца в гнездо благочестия... Серный запах ада ничто по сравнению с тем зловонием, которое источает подгнившая божественная благодать».

Однако, по правде говоря, опасная деформация, вызванная не-благодатью, проявляется во всех религиях. Я слышал свидетельства очевидцев о недавно возрожденном ритуале Солнечного Танца, участвуя в котором молодые воины племени Лакота прицепляют орлиные когти к груди и, натягивая веревку, привязанную к священному столбу, бросаются вперед до тех пор, пока когти не вопьются им в кожу. Затем они входят в жарко натопленный вигвам и держат в руках раскаленные докрасна камни, пока температура не станет невыносимой — и все это в попытке искупить свои грехи.

Я видел, как набожные крестьяне ползли на окровавленных коленях по булыжным мостовым коста-риканских улиц, и индийских крестьян, приносивших жертвы богам, повелевающим оспой и ядовитыми змеями. Я посещал мусульманские страны, где «полиция нравов» патрулирует небольшие улочки в поисках женщин, одежда которых не соответствует обычаю или которые осмеливаются сесть за руль автомобиля.

По жестокой иронии судьбы, гуманисты, которые выступают против религии, зачастую порождают гораздо худшие формы не-благодати. В современных университетах активисты, выступающие в защиту «либеральных» свобод — феминизма, защиты окружающей среды, межкультурных связей — демонстрируют ярко выраженный дух не-благодати. Я не знаю столь всеобъемлющего законничества, чем законничество советского коммунизма, создавшего целую сеть шпионов, призванных сообщать о любом инакомыслии, о любом лишнем слове или о неуважении к идеалам коммунизма. Солженицын, например, был на годы заключен в Гулаг за небрежное замечание в адрес Сталина, сделанное в одном личном письме. И я не знаю более жестокой инквизиции, чем та, что была учреждена Красной Гвардией в Китае, с ее позорными колпаками и инсценированной демонстрацией публичного раскаяния.

Даже лучшие из гуманистов придумывают системы, построенные на не-благодати, чтобы заменить то, что они отвергли в религии. Бенджамин Франклин говорил о тринадцати добродетелях, куда входят, кроме всего прочего, Молчание («не говори ничего, что не приносило бы пользы другим или тебе самому; избегай пустых разгово ров»), Бережливость («Не расточительствуй, если это не приносит добра другим или тебе самому; то есть, не растрачивай ничего попусту»), Трудолюбие («Не теряй времени; всегда занимайся чем-то полезным; избегай всяких ненужных действий») и Спокойствие («Не огорчайся по поводу мелких неприятностей или происшествий, которые обычны или неизбежны»). Он завел книгу, в которой каждой добродетели посвящалась страница, выделив отдельный столбик, в котором он записывал «недостатки». Выбирая по одной добродетели на каждую неделю, он ежедневно записывал все ошибки, повторяя круг заново через каждые тринадцать недель, чтобы в течение года четыре раза пройти весь список. В течение многих десятилетий Франклин носил с собой свою маленькую книгу, стараясь жить по своему четкому тринадцатинедельному циклу. Когда у него стало полу чаться, он обнаружил, что ему приходится бороться с другим недостатком:

«Наверное, у человека нет других природных страстей, которые было бы так сложно победить, как гордость. Маскируйте ее. Боритесь с ней. Душите ее. Убивайте ее так, как вам это заблагорассудится. Она все равно жива и будет время от времени показываться и проявлять себя. Даже если бы мне пришло в голову, что я полностью победил ее, то я, вероятно, возгордился бы своей скромностью».

Не выдают ли все эти непомерные требования во всех их формах глубокую тоску по благодати? Мы живем в атмосфере, отравленной испарениями не-благодати. Благодать приходит извне, как дар, а не как наше достижение. Как легко она исчезает из нашего мира, живущего по принципам «человек человеку волк», «выживает сильнейший», «гонка за лидером».

Вина вызывает жажду благодати. Одна организация в Лос-Анджелесе основала службу «Раскаяние - Открытая линия». Это телефонная служба, которая дает позвонившему возможность признаться в своей неправоте по цене обыкновенного те лефонного разговора. Люди, которые больше не верят в священников, теперь поверяют свои грехи автоответчику. Две сотни анонимных абонентов ежедневно связываются с этой службой и оставляют сообщения продолжительностью по шестьдесят секунд каждое. Прелюбодеяние — это самое обычное признание. Некоторые позвонившие при знаются в криминальных действиях — изнасиловании, сексе с несовершеннолетними и даже убийстве. Алкоголик на лечении оставил такое сообщение: «Я бы хотел извиниться перед всеми, которых обидел в течение восемнадцати лет моей алкогольной зависимости». Звонит телефон. «Я просто хочу сказать, что прошу прощения», — всхлипывает молодая женщина. Она говорит, что только что по ее вине произошла автокатастрофа, в которой погибли пять человек: «Как бы я хотела вернуть их».

Коллега однажды застал актера У. К. Филдса, известного своим агностицизмом, в его гримерной за чтением Библии. Филдс в смущении захлопнул книгу и объяснил: «Просто ищу лазейку». Вероятно, он искал благодать.

Льюис Смедес, профессор психологии Теологической Семинарии Фуллера написал целую книгу, проводя связи между стыдом и благодатью (книга, соответственно, носит название «Стыд и благодать»). Для него дело обстояло таким образом: «Вина не была моей проблемой, как мне казалось. Я переживал какое-то ощущение того, что совершил нечто недостойное, ощущение, которое не ассоциировалось у меня ни с одним из грехов, в которых я был виновен. Еще больше, чем в прощении, я нуждался в уверенности, что Бог принял меня, ощутил меня своим, держал меня, защищал меня и никогда бы не покинул меня, даже если бы его не очень впечатляло то, что он держал в своих руках».

Смедес продолжает утверждать, что определил три традиционных источника калечащего человека позора. Это мирская культура, лишенная благодати, религия и непонимающие родители. Мирская культура говорит нам, что человек должен хорошо выглядеть, хорошо себя чувствовать и совершать хорошие поступки. Религия, лишенная благодати, говорит нам, что мы должны следовать списку правил, иначе нас ожидает вечное отторжение. Непонимающие родители убеждают нас, что мы никогда не добьемся их одобрения. Подобно городским жителям, которые больше не замечают загрязненного городского воздуха, мы дышим атмосферой не-благодати, не осознавая этого. Уже в дошкольном возрасте и в детском саду нас проверяют и оценивают, перед тем как определить для нас «усложненную», «нормальную» или «облегченную» дистанцию. Начиная с этого момента, мы переходим со ступени на ступень, демонстрируя свои умения в математике, естественных науках, чтении и даже навыки «социального общения» и способности к «полноценной жизни в обществе». Особое внимание уделяется тестам, которые возвращаются с ошибками — некорректными ответами. Все эти виды помощи готовят нас к реальной жизни с ее безжалостной субординацией, взрослая версия игры «Царь Горы».

В армии практикуется не-благодать в ее чистейшем проявлении. Обязательное звание, униформа, денежное довольствие и нормы поведения, когда каждый солдат точно знает, какое он (или она) занимает место по отношению ко всем остальным. Вы отдаете честь и подчиняетесь старшим и отдаете приказы младшим. В крупных корпорациях субординация имеет не столь жесткие формы, хотя разница не так и велика. Форд делит служащих по шкале от одного балла (клерки и секретари) до 27 (председатель правления). Вы должны достичь, по меньшей мере, девятого уровня, чтобы удостоиться приличного места для парковки автомобиля; достижение тринадцатого уровня влечет за собой такие льготы, как окно, растения и интерком; шестнадцатый уровень предоставляет частные ванные комнаты.

Каждый из этих институтов, по-видимому, имеет в своей основе не-благодать и ее постулат о том, что мы должны заслужить свое место. Система судопроизводства, система приема и отправки самолетов в аэропорту и компании, работающие с закладными обязательствами, не могут руководствоваться законами благодати. Правительству едва ли знакомо это слово. Спортивные награды достаются тем, кто отдает пасы, наносит удары, забрасывает мяч в корзину, в спорте нет места неудач никам. Журнал «Фортуна» ежегодно опубликовывает списки пятисот самых богатых людей мира, но никто не знает имен пятисот самых бедных.

Такое заболевание, как потеря аппетита, является непосредственным продуктом не-благодати. Если поддерживать идеал красивых, стройных моделей, то молодые девушки будут морить себя голодом, чтобы достичь этого идеала. Странное порождение современной западной цивилизации, потеря аппетита никогда не была раньше известна в истории и чрезвычайно редка в таких местах, как современная Африка (где предметом восторгов является полнота, а не худоба). Все это имеет место в Соединенных Штатах, являющихся, по общему мнению, эгалитаристским обществом. Другие общества очистили свою не-благодать, пропустив ее через жесткую социальную систему, основанную на делении на классы, расы или касты. В Южной Африке каждый гражданин обычно при числяется к одной из четырех категорий расы: белой, черной, цветной или азиатской (когда поступили протесты от японских инвесторов, правительство ввело новую категорию — «достойные белые люди»). Кастовая система в Индии была настолько запутанной, что в тридцатых годах англичане открыли для себя новую касту, с которой они не сталкивались в течение трех столетий своего пребывания в Индии. Бедные существа, которым была отведена роль стирать одежду Неприкосновенным, верили, что они оскверняют более высокие касты одним своим видом, поэтому они показывались на улице только ночью и избегали любого контакта с другими людьми.

Газета «Нью-Йорк Тайме» недавно опубликовала серию статей о преступности в современной Японии. Авторы статей пытались выяснить, почему на каждые сто тысяч граждан в Соединенных Штатах приходится 519 преступников, в то время как в Японии только 37. В поисках ответа репортер из «Нью-Йорк Тайме» взял интервью у одного японского мужчины, который только что отбыл срок своего наказания за убийство. За те пятнадцать лет, которые он провел в тюрьме, его не посетил ни один человек. После освобождения его жена и сын повидались с ним только для того, чтобы сказать ему, чтобы он никогда не возвращался в их деревню. Три его дочери, теперь уже вышедшие замуж, отказались от встречи с ним. «Я думаю, что у меня четверо внуков», — печально сказал мужчина. Он никогда не видел даже их фотографий. Японское общество нашло способ обуздать силу не-благодати. В культуре, которая ценит человека, умеющего «сохранить свое лицо» нет места для тех, кто приносит с собой бесчестие.

Даже семья, где люди связаны узами родства, а не случайных симпатий, дышит отравленными парами не-благодати. Рассказ Эрнеста Хемингуэя открывает нам эту правду. Отец одной испанской семьи решает помириться со своим сыном, который сбежал в Мадрид. Уже сожалея о ссоре, отец дает следующее объявление в газету «El Liberal»:

«Пако, давай встретимся у отеля Монтана во вторник в полдень. Все прощено. Папа». Пако — распространенное имя в Испании, и когда отец приходит на эту площадь, он находит восемьсот молодых людей по имени Пако, ждущих своих отцов.

Хемингуэй знал о не-благодати, царящей в семьях. Набожные родители Хемингуэя посещали евангелический Уитон-колледж, ненавидели свободную жизнь, которую вел Хемигуэй, и через некоторое время мать запретила ему появляться ей на глаза. Однажды на день рожденья она прислала ему по почте вместе с тортом пистолет, из которого застрелился его отец. В другой раз она написала ему письмо, в котором говорилось, что жизнь матери похожа на банк: «Каждый ребенок, рожденный ею, приходит в мир, имея большой и надежный банковский счет, который кажется не­исчерпаемым». «Ребенок в раннем возрасте,- продолжала она,- только снимает деньги со счета, ничего на нем не оставляя. Позднее, когда ребенок вырастает, его обязанностью становится восполнить истраченную сумму». Далее мать Хемингуэя продолжила описывать все те специфические способы, к которым Эрнест должен был прибегнуть, чтобы «сохранить капитал и содержать счет должным образом». Это цветы, фрукты или сладости, ненавязчивая оплата материнских счетов и, помимо всего прочего, готовность прекратить «пренебрегать своими обязанностями по отношению к Богу и твоему Спасителю Иисусу Христу». Хемингуэй никогда так и не смог преодолеть не нависть к своей матери или к ее Спасителю.

Подчас благодать нуждается в звуках — высоких, легких, воздушных, чтобы перекрыть монотонный фоновый шум не-благодати.

Однажды я засунул руку в карман брюк в одном фирменном магазине и обнаружил двадцатидолларовую купюру. У меня не было никакой возможности выяснить, кому она принадлежит, и менеджер магазина сказал, что я могу оставить ее себе. В первый раз я купил пару брюк (тринадцать долларов) и вышел из магазина с чистой прибылью в кармане. Я переживаю это ощущение каждый раз, когда надеваю эти брюки, и рассказываю об этом моим друзьям, как только подворачивается подходящий случай.

В другой раз я взбирался на гору высотой четырнадцать тысяч футов. Это была моя первая попытка подобного рода. Это было тяжелое и изматывающее восхождение, и когда я, наконец, ступил на ровную поверхность, я почувствовал, что заслужил право на обед с бифштексом и недельное освобождение от занятий аэробикой. Когда я проезжал один из поворотов по дороге в город, то увидел девственно чистое альпийское озеро, окруженное ярко зелеными осинами, позади которых изгибалась самая яркая радуга, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я остановился у обочины дороги и долгое время, молча и не отрываясь, смотрел на этот пейзаж.

Во время путешествия в Рим моя жена и я последовали совету одного знакомого, который рекомендовал посетить собор Святого Петра рано утром. «До восхода солнца сядьте на автобус и доедьте до моста, украшенного статуями Бернини, — инструктировал нас знакомый. — Дождитесь там восхода солнца и поспешите в сторону собора, идя мимо статуй. Рано утром вы увидите там только монахинь, пилигримов и священников». В то утро солнце взошло на ясном небе, окрасив Тибр в красный цвет и бросая прозрачно-апельсиновые лучи на изысканные статуи Бернини, изображающие ангелов. Следуя указаниям, мы оторвались от этой сцены и направились к собору Св. Петра. Рим как раз просыпался. Скорее всего, мы были единственными туристами; звук наших шагов по мраморным плитам отдавался в базилике громким эхом. Мы восхищались образами Пиеты, алтарем и различными статуями. Затем взобрались по наружной лестнице, чтобы взойти на балкон у основания гигантского собора, построенного по проекту Микеланджело. Только тогда я заметил колонну из двух сотен людей, растянувшихся по площади. «Мы вовремя», — сказал я жене, думая, что это туристы. Однако это были не туристы, а хор пилигримов из Германии. Они вошли шеренгой и встали полукругом непосредственно за мной. И начали петь гимны. Когда звук их голосов набрал силу, отражаясь от стен собора и смешиваясь в многоголосую гармонию, полусфера Микеланджело стала не просто мастерским произведением архитектуры, а храмом, в котором звучала небесная музыка. Звук заставлял вибрировать каждую клеточку в наших телах. Он приобрел субстанцию, словно мы могли прислониться к нему или плыть в нем, как будто нас поддерживал не балкон, а сами гимны.

Конечно же, тот факт, что незаслуженные дары и неожиданные удовольствия приносят больше всего радости, имеет теологическое значение. Благодать накатывает, словно волна. Или, как утверждает автомобильная наклейка: «Благодать случается».

Для многих романтическая любовь является самым глубоким переживанием благодати в чистом виде. Кто-то, наконец, чувствует, что я — я! — являюсь самым желанным, привлекательным и общительным существом на планете. Кто-то просыпается ночью, думая обо мне. Кто-то прощает меня до того, как я об этом попросил, думает обо мне, когда одевается, организует свою жизнь вокруг моей. Кто-то любит меня таким, какой я есть. По этой причине, как мне кажется, современные писатели вроде Джона Апдайка и Уокера Перси, которые отличаются сильными чувствами, могут отводить сексуальной связи роль символа благодати в своих романах. Они говорят на том языке, который понятен нашей культуре: благодать как слух, а не как доктрина.

За этим следует такой кинофильм, как «Форрест Гамп», о ребенке с низким IQ, который говорит простыми выражениями, заимствованными у своей матери. Этот дурак спасает своих товарищей во Вьетнаме, остается верным своей девушке Дженни, несмотря на ее неверность, остается верным самому себе и своему ребенку и живет так, словно не знает, что он предмет всех насмешек. Чудесная сцена с птичьим перышком открывает и заканчивает этот фильм — знак благодати настолько легкой, что никто не знает, где она приземлится. «Форрест Гамп» был в наше время тем, чем «Идиот» был в эпоху Достоевского. Они вызывали в людях похожие реакции. Многие считали их наивными, смешными, не способными на совершение самостоятельных поступков. Другие, однако, видели в этом знак благодати, которая резко противостояла не-благодати насилия в «Криминальном чтиве» и «Прирожденных убийцах». В результате «Форрест Гамп» стал самым популярным фильмом своего времени. Мир изголодался по благодати.

Петер Грив, больной проказой, написал воспоминания о своей жизни. Этим заболеванием он заразился во время пребывания в Индии. Он вернулся в Англию, наполовину потеряв зрение, частично парализованным, чтобы жить на попечении у группы сестер англиканской церкви. Будучи не в состоянии работать, выброшенный из общества, он обратился к грустным мыслям. Он задумался о самоубийстве. Он строил тщательно продуманные планы того, как избежать опеки, но у него ничего не получалось, поскольку ему было некуда идти. Однажды утром он встал очень рано, что было необычно, и пошел побродить по окрестностям. Услышав гудящий шум, он пошел в том направлении, откуда он доносился, к часовне, где сестры молились за пациентов, чьи имена были написаны на стенах. Среди этих имен он нашел свое. Каким-то образом это чувство принадлежности к другим, связанности с ними изменило ход его жизни. Он почувствовал себя нужным. Он почувствовал на себе благодать.

Религиозная вера — при всех ее проблемах, несмотря на раздражающую тенденцию воспроизводить не-благодать — продолжает жить, поскольку мы ощущаем божественную красоту незаслуженного дара, который появляется извне в самые неожиданные моменты. Отказываясь верить в то, что наши жизни, исполненные вины и позора, не ведут ни к чему, кроме как к гибели, мы надеемся, вопреки всякой надежде, на то, что существует другой мир, который подчиняется другим правилам.

Мы живем в постоянной жажде любви и стремимся к тому, чтобы Создатель возлюбил нас настолько глубоко, что этого не выразить словами.

Благодать изначально пришла ко мне не в форме или словах веры. Я вырос в лоне церкви, которая часто говорила не то, что думала. Понятие «благодать», как и многие религиозные термины, потеряло значение настолько, что я больше не мог доверять ему.

Впервые я познал благодать через музыку. В библейском колледже, который я посещал, ко мне относились, как к белой вороне. За меня совместно молились и спрашивали, не нуждаюсь ли я в изгнании из меня нечистой силы. Я ощущал себя ошеломленным, потерянным, смущенным. Двери общежития колледжа на ночь запирались, но, к счастью, я жил на первом этаже. Я выбирался через окно из своей комнаты и проскальзывал в часовню, в которой стоял большой девятифутовый рояль фирмы «Стейнвей». В темноте капеллы, если не считать тот слабый свет, при котором едва можно было читать ноты, я просиживал каждую ночь около часа, играя сонаты Бетховена, прелюдии Шопена и импровизации Шуберта. Мои собственные пальцы, касаясь клавиш, придавали миру некое подобие ощутимого порядка. Мое сознание и тело были в смятении. Мир был в смятении, но в этот момент я ощущал некий скрытый мир красоты, благодати и чудес, легкий, как облако, и трепещущий, как крыло бабочки.

Что-то похожее происходило в мире природы. Чтобы абстрагироваться от крушения идеалов и человеческих судеб, я совершал долгие прогулки в сосновом лесу с островками кустов кизила. Я следил за зигзагообразным полетом стрекоз вдоль берега реки, наблюдая за стайками птиц у себя над головой, и приподнимал валявшиеся на земле коряги в поисках разноцветных жуков. Мне нравилось, как уверенно и неизменно природа находит форму и место всем живым существам. Для меня было очевидно, что миру были свойственны великолепие, большая доброта и, несомненно, следы радости.

Примерно в это же время я влюбился. Это было подобно падению, падению кувырком через голову, состоянию невыносимой легкости. Земля сошла со своей оси. В то время я не верил в романтическую любовь, считая, что это выдумка человечества и изобретение итальянских поэтов четырнадцатого века. Я был настолько же не готов к любви, насколько был не готов к добру и красоте. Внезапно мне показалось, что мое сердце стало слишком велико для моей груди.

Я ощущал «несакральную благодать», если обратиться к термину, к которому прибегают теологи. Я понял, что быть благодарным и не иметь возможности кого-либо отблагодарить, благоговеть и не иметь предмета поклонения, это ужасная вещь. Постепенно, очень постепенно я вернулся к забытой вере моего детства. Я испытал на себе «истечение благодати». Это понятие вводит К. С. Льюис для обозначения того, что пробуждает глубокую тягу к «запаху цветка, которого мы не нашли, к эху мелодии, которую мы не услышали, к новостям из страны, в которой мы никогда не были».

Благодать повсюду. Она, как контактные линзы, которые вы не замечаете, поскольку смотрите через них. Вероятно, Бог дал мне возможность видеть благодать вокруг меня. Став писателем, я чувствую себя уверенным в попытке возродить слова, которые поблекли из-за христиан, потерявших благодать. Когда я впервые устроился на работу в один христианский журнал, то попал к доброму и мудрому начальнику Гарольду Майра, который дал мне возможность развивать мою веру в той степени, на которую я был способен в данный момент, не оказывая на меня давления.

Некоторые из моих первых книг я написал в соавторстве с доктором Полом Брендом, который провел большую часть своей жизни в жарких, засушливых областях Южной Индии, обслуживая пациентов, больных проказой, многие из которых принадлежали к касте Неприкосновенных. В этой чрезвычайно необычной стране Бранд ощутил на себе и передал другим благодать Божию. Благодаря таким людям, как он, я познал благодать, ощутив ее на себе.

Мне предстояло преодолеть последнее препятствие на пути моего роста в благодати. Я осознал, что тот образ Бога, с которым я вырос, был чрезвычайно неполным. Я познал Бога, который в одном из псалмов характеризуется словами: «Но Ты, Господи, Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный». Благодать безвозмездно дается людям, не заслужившим ее, и я один из этих людей. Я вспоминаю, каким был раньше — обидчивым, задыхающимся от гнева, — одно закаленное звено в длинной цепи не-благодати,

 которой я научился в семье и в церкви. Теперь я пытаюсь самостоятельно потихоньку наиграть мелодию благодати, я поступаю так, потому что как нельзя лучше осознаю, что всеми моментами выздоровления, прощения, доброты, которые я когда-либо переживал, я обязан единственно благодати Божией. Я истосковался по церкви, которая будет нести людям плодотворную культуру этой благодати.