Йохем Даума

Введение в христианскую этику

8. СОВЕСТЬ

8.1. Старая классификация

Мы видели, что сама по себе любовь не руководит нашими моральными поступками. Нам требуется большее. Мы пришли к выводу, что любовь является именно исполнением, но не подменой заповедей Бога. Другой инстанцией, на которую нередко указывают как на руководство, является совесть. О функции совести написано чрезвычайно много, особенно в прежние века. И тем не менее мы продолжаем задавать себе важный вопрос, может ли наша совесть оправдать тот поступок, который мы хотим совершить. С чем именно мы имеем дело, когда говорим о совести?

Начнем с классификации, возникшей в средневековой схоластике и проводившей различие между synteresis и conscientia. Термин synteresis имеет необычное происхождение. Отец церкви Иероним (ок. 347—419) в своем комментарии к Книге Иезекииля писал о четырех существах, описанных в главе 1 этой книги: о человеке, льве, тельце, и орле. С этим он связывал определенного рода антропологию. Так, человек, лев и телец выступали, соответственно, как ум, воля и страстное желание, в то время как парящий над всем орел был совестью (conscientia), которая, наделенная божественным озарением, могла оказывать регулирующее воздействие на ум, волю и страстные желания. Слово synteresis связано с глаголом syntèrein, имеющим значение «сохранять». В таком случае synteresis можно рассматривать как хранителя заповедей Божьих в жизни человека. После долгого забвения слово это в Средние века приобрело весьма важную функцию. В то время под ним понимали свет природы, направляющий человека к добру и удерживающий его от зла. Synteresis рассматривали как способность, присущую человеку, которая помогает ему безошибочно определять основные принципы, лежащие в основе его поступков.

Но как объяснить, что человек, вооруженный такой замечательной способностью, мог заблуждаться? По мнению богословов, дело не в synteresis, продолжавшей считаться непогрешимой, а в том, как она применялась по отношению к реалиям быта. Ответственность за это возлагалась на conscientia — латинский эквивалент слову «совесть». Вот здесь-то (в conscientia) человек и мог заблуждаться.

То, чего еще не знал Иероним, мы встречаем уже у Александра из Гэльса, Фомы Аквинского и др. Совесть, по их мнению, включает в себя два элемента: непогрешимое ядро в synteresis и применение в conscientia, которое может оказаться ошибочным. Это применение, по мнению богословов, соответствовало категорическому силлогизму. Силлогизм состоит из двух суждений — большего (с большим содержанием), меньшего (имеющего меньшее содержание) — и заключения. Постараемся на нескольких примерах объяснить, о чем здесь идет речь.

Большее суждение: все грешники должны умереть. Это знает каждый человек; осуждение на смерть вследствие греха известно из synteresis.

Меньшее суждение: я грешник.

Заключение: я должен умереть. Это заключение, примененное по отношению к себе самому того, что в общем знает synteresis, является conscientia.

Еще пример:

Большее суждение: «Жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это». Это говорит Давид Нафану (2 Цар. 12:5). На эту мысль его наводит synteresis.

Меньшее суждение: «Ты — тот человек», — говорит Нафан Давиду (12:7).

Заключение: «Согрешил я пред Господом», то есть, я достоин смерти, говорит conscientia Давида (12:13).

Synteresis не способна заблуждаться, утверждалось в Средние века, но conscientia способна, потому что человек часто ошибается, применяя общий принцип в частном случае. Однако здесь церковь предложила свою помощь. Священник, находясь в исповедальне, мог вынести свой вердикт по всем вопросам, имеющим отношение к совести (casus conscientia).

Здесь мы приблизились к одному из корней казуистики. Человек может заблуждаться, но, к счастью, у церкви есть специалисты, которые с помощью справочников по казуистике могут отыскать пути выхода из трудного положения!

Не только в Средние века, но и много позже не прекращались толки о непогрешимом ядре в synteresis человека. Протестантская неосхоластика заимствовала идею различия между synteresis и conscientia и продолжала пользоваться ею вплоть до сравнительно недавнего времени[13].

8.2. Что такое совесть?

Под совестью мы понимаем некую инстанцию в человеке, ставящую его перед собственными решениями, которые были или должны быть приняты, и оценивающую их либо отрицательно, либо положительно. Этим, однако, еще ничего не говорится о содержании совести, поскольку оно может быть весьма различным. Здесь лишь утверждается, что человек осознает самого себя и что он выносит суждение о своем собственном поведении либо до совершения поступка, либо после. Эти два момента (до и после) передаются классическими терминами: conscientia antecedens, судящая о решениях, которые должны быть приняты, и conscientia consequens, судящая об уже принятых решениях.

В Ветхом Завете мы не встречаем понятия «совесть». Разумеется, то, что оно обозначает, там есть. Но то, что мы называем словом «совесть», в Ветхом Завете может обозначаться как «сердце». Когда Бог собирается наказать свой народ изгнанием, он говорит: «Оставшимся из вас пошлю в сердца робость... и шум колеблющегося листа погонит их, и побегут...» (Лев. 26:36). Он даст им в изгнании трепещущее сердце (Втор. 28:65).

Уже из Ветхого Завета явствует, что такие понятия, как совесть, окружающая среда, время и развитие, тесно связаны между собой. Когда Авимелех, царь Герарский, был во сне предупрежден, чтобы он не касался Сарры, жены Авраама, он ответил, что сделал это в простоте сердца своего (Быт. 20:5). Мы бы сказали, с чистой совестью. Обратим внимание на то, что совесть не тревожит Авимелеха из-за того, что он взял женщину. Он мог сделать это с чистой совестью, ведь и сам Авраам был многоженцем (Быт. 25:1-3). Если бы мы сейчас действовали в подобном духе, совесть беспокоила бы нас! Наша совесть выступает против полигамии. Уже этот пример показывает, что совесть не имеет неизменного содержания.

В Новом Завете, где уже встречается слово, обозначающее совесть (suneidèsis), еще более очевидно, что совесть не является постоянной величиной и что она может функционировать самым различным образом: хорошо, недостаточно, ошибочно. Павел может сказать, что он «ничего не знает за собою» или, в другом переводе, что у него ничего нет на совести. Но, сразу же прибавляет он, «тем не оправдываюсь» (1 Кор. 4:4). Мы можем ничего плохого не знать за своей совестью, но это не оправдывает нас перед Богом. Совесть — это относительное понятие, всегда подвергаемое суду Божьему.

То, что в Новом Завете говорится о немощной совести, также подтверждает ее изменчивость и погрешимость. Есть люди, говорит Павел, еще признающие идолов. Поэтому они не решаются есть мясо, которое прежде было идоложертвенным в языческих храмах, а затем продавалось на рынках Коринфа. Если бы они ели его, то совесть их, будучи немощна, осквернилась бы этим (1 Кор. 8:7,10,12). Одна совесть может этому противиться, другая — нет (1 Кор. 10:28,29). Павел указывает Тимофею на то, что христиане, отпавшие от веры, сожжены в совести своей (1 Тим. 4:2). У них нечистая совесть, и действуют они вопреки всему тому, чему они раньше учились. Как ум, так и совесть могут быть осквернены (Тит. 1:15). Из сказанного с достаточной ясностью видно, что, если ум расстроен, совесть не может оставаться незапятнанной.

Таким образом, к совести нередко можно предъявить претензии. Разумеется, мы не должны считать ее чем-то священным, и уж совсем нельзя относиться к ней как к чему-то непогрешимому. Нам нет места в храме, в котором человек пребывает вместе с Богом. В силу этого вряд ли можно признать удачной передачу буквального значения слов suneidèsis или conscientia как «совместное знание с Богом». Правда, именно такое понимание встречается весьма часто, например, у Кальвина, который называет совесть «как бы посредствующим звеном» между Богом и людьми[14]. Слово же «с» очень просто можно отнести к самому человеку: знание с самим собой, осознание собственных представлений и поступков.

8.3. Чистая совесть

В XIX и в начале XX в. совесть была низвергнута с того высокого пьедестала, на котором она восседала в течение столетий. Особенно большой вклад внесли в это такие великие ученые, как Фридрих Ницше (1844-1900) и Зигмунд Фрейд (1856-1939).

В своей книге «К генеалогии морали» (1887) Ницше рассматривает совесть в качестве симптома болезни человека, укрощенного обществом и подавившего свои основные животные инстинкты. Для Фрейда сущность человека — это некое безличное «оно», или по-лат. id. Это врожденные, или биологические, инстинкты, в центре которых стоят сексуальные влечения. В «оно» безгранично господствует принцип удовольствия. Однако «я», или эго, должно приспосабливаться к среде. Поэтому эти влечения не могут получить полную свободу, необходима цензура. Проявление либидо (импульсов, активизирующих «оно») тормозится предписаниями и запретами, в основном со стороны родителей. Наступает идентификация между «я» и внешними инстанциями (имеется в виду прежде всего отец). Так внутри самого «я» возникает регулирующая инстанция: «сверх-я» (или «суперэго»), критически относящаяся ко всем поступкам индивидуума и, соответственно, награждающая либо наказывающая его чистой или нечистой совестью. «Сверх-я» воплощает в себе мораль. Принцип удовольствия находится в состоянии вечной борьбы с принципом реализации, «я» оказывается под угрозой разрыва на две части, с одной стороны, влечениями «оно», пытающимися проявить себя, и, с другой стороны, контролем «сверх-я», противящегося этому. Согласно Фрейду, совесть — это чувство вины, в котором «я» пребывает в напряжении между «оно» и «сверх-я».

В основе всех этих рассуждений лежит антропология, неприемлемая для христианина. Чтобы принять ее, следовало бы поверить в то, что началом всех вещей является хаос человеческих влечений. В морали Фрейда не находится места для сотворения человека по образу Божьему, как и для грехопадения как источника всех, в том числе и психических, несчастий.

Однако чему Ницше и Фрейд нас действительно научили, так это тому, что совесть человека может быть весьма различной по своему содержанию. Не существует какой-то одной, определенной совести. То, на что не хватает духу у одного человека, другой совершает со спокойной совестью. В процессе формирования совести важную роль играет наше воспитание, а также влияние общества. Это заметно и по тому моральному климату в обществе, который начал изменяться примерно с 1960-х годов. То, к чему еще тридцать лет назад существовало отрицательное отношение, например, аборт и гомосексуализм, сегодня многими воспринимается как нормальное явление.

Так можем ли мы в таком случае говорить о чистой или нечистой совести? Разумеется, да, но тогда мы должны связать совесть с содержанием Писания. Чистая совесть является таковой по отношению к Богу. Поэтому Павел может сказать, что он всей доброй совестью жил пред Богом (Деян. 23:1). Он и сам подвизается всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми (Деян. 24:16). Добрая совесть для Павла сопровождается нелицемерной верой (1 Тим. 1:5; ср. также: 1:19; 3:9). Можно быть уверенным, что имеешь добрую совесть, если желаешь вести себя честно (Евр. 13:18). Властям мы должны повиноваться не только «из страха наказания, но и по совести» (Рим. 13:5). Это значит, что мы должны подчиняться не только с целью избежать наказания со стороны властей, но и потому, что этого требует от нас Бог. Чистая совесть всегда сочетается с повиновением заповедям Божьим.

Выше уже указывалось, что чистая совесть еще не оправдывает нас перед Богом. Но (именно) поэтому мы и можем продолжать говорить о чистой совести. Ведь так поступает само Писание. В отношении весьма многих вопросов мы смело можем утверждать, что действовали с чистой совестью. Тем самым мы говорим, что смеем оправдывать наше поведение перед Богом и людьми. Но и чистая совесть не может жить без благодати. Чистая совесть еще не «оправдывает» нас перед Богом (1 Кор. 4:4). Христианская совесть также является не постоянной, а неустойчивой величиной. Вспомним о «немощной» совести людей, являющихся истинными христианами, но взгляды которых могут быть весьма ограниченными. Такие христиане, несомненно, не ели в Коринфе идоло-жертвенное, а сегодня они принадлежали бы к числу тех, кто отвергает новое переложение псалмов или же не терпит присутствия телевизора в своем доме. В то время как другие просто приписали бы такую непримиримость влиянию немощной совести.

Из вышесказанного можно заключить, что ссылка на нашу совесть (conscientie) никогда не является последним словом в дискуссии. Наша совесть подчиняется также Слову Бога, и ей необходимо очищение Кровью Христа.

8.4. Считаться с голосом совести

Наша совесть не безгрешна. Поэтому не стоит полагать, что можно доверять нашей совести и что мы не нуждаемся в другом проводнике для выбора верного пути. Этим, однако, мы вовсе не умаляем значения фактора совести. Бог может полностью подчинить себе совесть. Он поступает так не только с христианами, но и с нехристианами. Вспомним снова из Рим. 2:15, где говорится о деле закона, написанном у язычников в сердцах, «о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» в Судный день. Закон Бога производит такое сильное впечатление, что, вольно или невольно, он внушает уважение и нехристианам. Его нельзя вытравить из совести многих людей. И это обнаружится в Судный день, когда заговорит совесть каждого. Конечно, человек может восстать против откровения Бога, так что совесть его перестанет действовать. Она даже может очерстветь настолько, что человек будет отрицать само существование Бога. Но заблуждения подобного рода не должны нас заставить не считаться с голосом совести. Обращаясь к своей совести, мы в то же время взываем к своим самым глубоким убеждениям. Даже не разделяя подобных убеждений, мы не вправе отбрасывать их. Вспомним Павла, стоящего на стороне власть имущих, которые допускали использование в пищу идоложертвенного из храма. Ведь в то же время он серьезно относился и к совести христиан, которые имели другое мнение по этому вопросу. Иногда следуя голосу совести, мы приходим к важным выводам.

Вспомним, например, об отказе служить в армии по религиозно-этическим мотивам в те годы, когда в Нидерландах еще существовала воинская повинность.

Христиане, внутренне убежденные в том, что они не могут служить в армии, были всегда. Стать военными им препятствовала заповедь «не убивай», так как они не хотели, чтобы их принуждали применять оружие против ближнего. Большинство христиан не разделяют это убеждение. К их числу принадлежит и автор этих строк. Но именно поэтому к подобному убеждению всегда следует относиться серьезно. Мы располагаем свидетельствами христиан первых веков, которые отказывались от службы и даже не щадили ради этого своей жизни. Они настолько трогательны, что нам совсем не трудно было поверить в искренность голоса их совести. Однако в уже совсем недавние времена молодые люди отказывались по религиозно-этическим мотивам от участия не во всякой, а только в ядерной войне. В этом случае уже труднее считать их мотивы убедительными. Почему против одного вида войны можно выступать, а против другого нет? Дело запуталось еще больше, когда оказалось, что человек, выступавший против всякой воинской повинности, не отказался бы от участия в насильственном свержении режима, угнетавшего подданных. Если совесть запрещает участвовать в чем-либо, то позволительно требовать, чтобы это проявлялось последовательно. Нельзя завтра делать то, что отвергается сегодня. Потому что в таком случае подтверждаются слова, высказанные однажды Годфридом Бомансом: «Многие люди обязаны своей чистой совестью своей же плохой памяти!»

[13] Еще в 1937 г была защищена диссертация по богословию (в Свободном университете Амстердама), в которой утверждалось, что в совести имеется ядро и корень, которые якобы не принадлежат тварному миру, P. Prins, Hetgeweten, Delft: Meinema 1937, 508.

[14] Кальвин, Наставление III, 19, 15.