Жан Кальвин

Наставление в христианской вере. Книга 4

Глава XII. О ДИСЦИПЛИНЕ В ЦЕРКВИ, ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ О ТОЙ, ЧТО ПРИМЕНЯЕТСЯ В НАКАЗАНИЯХ И ОТЛУЧЕНИИ

 

1. Теперь нам следует кратко рассмотреть вопрос о церковной дисциплине, изложение которого мы до этого момента откладывали. Большей частью церковная дисциплина зависит от власти ключей и от духовной юрисдикции. Для лучшего понимания вопроса выделим в Церкви два раздела: клир и народ. Я пользуюсь словом «клир» по причине его общеупотребительности и обозначаю им (хотя и неточно) тех, кто исполняет различные служения в Церкви. Сперва мы поговорим об общей дисциплине, которой должны подчиняться все верующие, а затем перейдём к клиру, имеющему, помимо общей, собственную дисциплину.

Так как некоторые люди настолько ненавидят дисциплину, что самое имя её внушает им ужас, нужно показать им их неправоту. Если ни одно сообщество, ни один дом, как бы малы они ни были, не в состоянии существовать без дисциплины, то гораздо потребнее она в Церкви, которая должна быть устроена лучше любого хорошего дела и любого сообщества. Поэтому если учение Господа нашего Иисуса есть душа Церкви, то дисциплина подобна нервам, соединяющим члены тела и удерживающим каждый член в должном положении и состоянии. Таким образом, все желающие упразднить дисциплину или препятствующие её укреплению на деле добиваются полного разрушения Церкви независимо от того, делают они это осознанно или неосознанно. Ведь если каждому позволить делать, что он хочет, к чему это в конце концов приведёт? Но такая вседозволенность действительно наступила бы, если бы проповедь учения не сопровождалась частными обличениями, исправительными мерами и прочими вспомогательными средствами, призванными поддержать учение и не позволить выхолостить его. Таким образом, дисциплина подобна узде, которой укрощают и обуздывают восставших на вероучение, и шпорам, с помощью которых подстегивают медлительных и нерадивых, а также отцовской розге, служащей для того, чтобы незлобиво и с христианским терпением наказывать совершивших более тяжкие прегрешения. Итак, мы видим, что Церковь подвергается опустошению и разрушению, если не будет средства сдерживать народ в повиновении Господу. Поэтому необходимость взывает к тому, чтобы найти такое средство. Но единственное средство - то, что заповедано Иисусом Христом и всегда применялось среди верующих.

 

2. Первоосновой дисциплины служат частные отлучения. Другими словами, если кто-то не желает исполнять свой долг добровольно, ведёт себя заносчиво, не хочет жить честно или совершает заслуживающий порицания поступок, он должен подвергнуться обличению, и всякий христианин обязан приложить старание к тому, чтобы в случае необходимости обличать ближних. Но в первую очередь эта обязанность возложена на пасторов и пресвитеров, ибо их служение подразумевает не только публичную проповедь, но и особое, по домам, наставление тех, в отношении которых публичная проповедь окажется недостаточно действенной. Об этом говорит св. Павел, когда сообщает, что учил эфесян как всенародно, так и по домам, и заявляет, что чист от крови всех (Деян 20:20-26), поскольку день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из них (Деян 20:31). Ибо вероучение только тогда являет силу и приносит плоды, когда служитель не просто провозглашает перед всем собранием, как должно жить, но находит способ и средство побудить к правильной жизни нерадивых или противящихся учению. Если же согрешивший воспротивится таким увещеваниям или, упорствуя в дурной жизни, пренебрежёт ими, то, по заповеди Иисуса Христа, после второго предупреждения в присутствии двух или трёх свидетелей он должен предстать перед церковным судом. Далее его подвергнут нелицеприятному обличению, дабы публичным авторитетом Церкви принудить к послушанию, смирению и повиновению. Но если он и тогда не повинится, а будет упорствовать в дурных делах, то подлежит исключению и изгнанию из христианского общества как позорящий Церковь (Мф 18:15-17).

 

3. Но так как в этом месте Иисус Христос говорит лишь о сокрытых и тайных пороках, нам следует сделать различие между грешниками. Одни из них суть тайные, а другие явные, или всем известные. Что касается первых, то Иисус Христос, обращаясь к каждому христианину в отдельности, даёт такую заповедь: «Если же согрешит ... брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним» (Мф 18:15). О явных грехах св. Павел говорит Тимофею: «Согрешающих обличай пред всеми, чтоб и прочие страх имели» (1 Тим 5:20). Но когда Иисус Христос высказывается таким образом: «Если согрешит против тебя брат твой ...», - то эти слова можно понимать лишь в одном смысле: если кто-то согрешит и об этом будешь знать только ты, а других свидетелей не будет. Что же касается повеления, данного св. Павлом Тимофею об открытом обличении тех, кто отрыто грешит, он сам последовал ему в деле Петра. Так как прегрешение Петра представляло собой соблазн для всех, св. Павел обличил его не наедине, а перед всей Церковью (Гал 2:14). Так что будет справедливым и законным, если при исправлении тайных прегрешений мы соблюдём установленную Иисусом Христом последовательность, а имея дело с явными прегрешениями, сразу же обличим их перед Церковью, особенно если они представляют собой соблазн для всех.

 

4. Следует сделать также другое различие между грехами. Одни грехи - это незначительные ошибки, которые нетрудно простить; другие - преступления или постыдные и нечестивые поступки. Для исправления преступлений недостаточно одного увещевания и обличения, но потребно более суровое средство. Пример тому являет св. Павел, когда не только словом порицает кровосмешение у коринфян, но, дознавшись сути дела, карает их отлучением от Церкви (1 Кор 5:3-5).

Итак, мы начинаем яснее понимать, что духовная юрисдикция Церкви, по Слову Божьему призванная к исправлению прегрешений, есть превосходное вспомогательное средство сохранения Церкви, основа её порядка и скрепление церковного единства. Поэтому Церковь не делает ничего неразумного, но лишь осуществляет данную ей Богом юрисдикцию, когда отлучает от общения с собою всех явных прелюбодеев, развратников, воров, обманщиков, растлителей, грабителей, убийц, соблазнителей, зачинщиков ссор и распрей, лжесвидетелей и прочих им подобных, а также тех, кто не совершал столь тяжких преступлений, однако упорствует в грехах и не желает подчиниться. А чтобы никто не презирал такого суда Церкви и не считал пустяком приговор верующих, Господь засвидетельствовал, что он есть не что иное, как его собственный приговор, и что они провозгласят на земле, то будет скреплено на Небе (Мф 16:19) [Мф 18:18; Ин 20-23]. Ибо верующим Слово Божье дано как для того, чтобы осуждать грешников, так и для того, чтобы вновь прощать всех истинно раскаявшихся. И тяжко ошибаются те, кто думает, будто церкви могут долго существовать без связующей их дисциплины. Нет сомнения, что мы не в состоянии обойтись без того средства, которое Господь положил для нас необходимым. И в самом деле, польза дисциплины со всей очевидностью доказывает, насколько мы в ней нуждаемся.

 

5. Наказаниями и отлучением Церковь преследует три цели. Первая заключается в том, чтобы людей дурного поведения не причислять к христианам. Это было бы оскорблением Бога, как если бы Церковь представляла собой вместилище грешников и нечестивцев. Ведь коль скоро Церковь есть тело Христово [Кол 1:14], то гниение одного из её членов в какой-то мере покрывает позором и Главу. Поэтому для того, чтобы в Церкви ничто не бесчестило имя Божье, следует изгонять из неё всех, кто своей нечистотой позорит христианство. Надлежит также помнить о том, что Вечерю Господню нельзя подвергать профанации и делать доступной всем без разбора. Ведь если человек, которому поручено раздавать хлеб и вино, даст их недостойному, зная это, то он повинен в святотатстве, как если бы бросил тело Господа псам. Поэтому св. Иоанн Златоуст гневно клеймит священников, которые из страха перед знатными и богатыми не отваживались отстранить их от причастия: «Кровь их взыщется от ваших рук! [Иез 3:18; 33:8] Если вы боитесь смертного человека, он посмеётся над вами; если же боитесь Бога, те же люди будут почитать вас. Пусть не страшат нас ни скипетры, ни диадемы, ни пурпур: нам дана сильнейшая власть. Что касается меня, я скорее позволю предать моё тело смерти и пролить мою кровь, чем соглашусь участвовать в подобном святотатстве» (Иоанн Златоуст.Гомилия на Евангелия от Матфея, 82/83, 6 (МРG, LVIII, 738)).

Итак, для того, чтобы избежать осквернения святого таинства, необходимо следить за тем, кому оно даётся. А это требует наличия юрисдикции в Церкви.

Вторая цель церковных наказаний и отлучения состоит в том, чтобы благочестивые люди не заражались нечестием от постоянного общения с нечестивцами, как это часто случается. Ведь мы склонны к заблуждениям, и потому нет для нас ничего проще, чем последовать дурному примеру. Полезность такого размежевания была замечена апостолом, который велел коринфянам изгонять из своей среды виновных в кровосмешении, ибо «малая закваска квасит всё тесто» (1 Кор 5:6). Более того, св. Павел считал общение добрых и нечестивых настолько опасным, что запрещал первым всякие отношения со вторыми: «Я писал вам, не соображаясь с тем, кто, называясь братом, остаётся блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с такими даже и не есть вместе» (1 Кор 5:11).

Третья цель заключается в том, чтобы наказанные отлучением устыдились и покаялись, а покаявшись, исправились. Поэтому для их собственного спасения необходимо покарать их нечестие. Тогда, получив предостережение от бича Церкви, они признают свои грехи; если же обращаться с ними мягко, они закоснеют в грехах и будут лишь умножать их. Именно это имеет в виду апостол, говоря: «Если же кто не послушает слова нашего, ... того имейте на замечании и не общайтесь с ним, чтобы устыдить его» (2 Фес 3:14). И когда в другом месте он говорит, что предал кровосмесителей Сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасён в день Господа нашего Иисуса (1 Кор 5:5), это значит, как мне кажется, что он [Павел] наказал их временной карой, дабы их дух мог обрести вечное спасение. Св. Павел называет преданием Сатане отлучение, ибо, как в Церкви царствует Иисус Христос, так вне Церкви - царство дьявола. Некоторые понимают слова апостола в том смысле, что грешники предаются на некое временное мучение, которому их подвергает Сатана. И правильнее понимать их так, как я сказал. Но мне это не кажется слишком убедительным.

 

6. Определив эти три цели, мы теперь должны выяснить, каким образом Церковь осуществляет ту часть дисциплины, которая заключена в её юрисдикции. В первую очередь нужно всегда помнить о приведённом выше различении между грехами явными и тайными. Явными (публичными) считаются такие, которые не просто известны одному или двум свидетелям, но совершаются демонстративно и вводят в соблазн всю Церковь. Тайными же я называю такие грехи, которые не вовсе сокрыты от людей (вроде прегрешений лицемеров, о которых Церковь не узнаёт вообще ничего), но становятся известны узкому кругу людей.

Первый разряд грехов не требует последовательного осуществления процедуры, описанной Иисусом Христом в восемнадцатой главе Евангелия от Матфея. В случае явно скандального поведения Церковь должна сразу же сделать своё дело, призвав грешника и подвергнув его наказанию соответственно провинности.

Что же касается тайных грехов, не следует сразу же привлекать виновного к суду Церкви, но делать это лишь при условии, что он проявит упрямство и неуступчивость, то есть не пожелает подчиниться увещеваниям. Тогда надлежит поступить в согласии с правилом Христа: если не послушает, скажи Церкви [Мф 18:17]. Но коль скоро до этого дойдёт нужно соблюсти ещё одно различение - между лёгкими прегрешениями и тяжкими грехами. Ибо неразумно карать незначительный проступок столь же сурово, как преступление. Достаточно словесного порицания мягкого и отеческого, призванного не сокрушить грешника и повергнуть его в отчаяние, а чтобы привести в чувство, дабы он не столько огорчился, сколько порадовался порицанию. Тяжкие грехи надо карать строже. Оскорбившего Церковь дурным примером недостаточно обличить словом. Он заслуживает отлучения от причастия до тех пор, пока не обнаружит признаков раскаяния. Так, св. Павел не просто порицает виновных в кровосмешении, но изгоняет их из Церкви, укоряя коринфян за то, что те слишком долго их терпели (1 Кор 5:5).

Такого порядка придерживалась древняя Церковь, поскольку тогда в ней ещё существовало правильное управление. Если кто-нибудь совершал преступление, поднимавшее нестроение во всей Церкви, виновным в первую очередь велели воздерживаться от Вечери Господней, а затем смириться перед Богом и засвидетельствовать своё раскаяние перед Церковью. Имелись определённые процедуры, которые предписывались кающимся в знак покаяния. Когда грешник таким образом удовлетворял Церковь, его принимали обратно путём возложения рук. Св. Киприан часто называет такое принятие «миром» (рах). Например, он говорит: «Виновные в некотором явном прегрешении совершают покаяние в течение предписанного им срока. Затем они исповедуются в своём грехе и через возложение рук епископа и клира получают мир и причастие» (Cyprianus. Epistolae, 16, 11, 3 (MPL, IV, 257-258)).

Но хотя такое примирение грешников с Церковью осуществлялось епископом и клиром, для него требовалось согласие народа, как о том пишет св. Киприан (Idem. Epist. 14, IV (MPL, IV. 240)).

 

7. Эта дисциплина была настолько универсальной, без каких-либо исключений, что даже государи подчинялись ей наряду с остальными христианами. И не зря, ибо все знали, что она происходит от Христа, а Христу по праву подчинены все царские скипетры и короны. Так, император Феодосий, будучи отлучён св. Амвросием из-за пролитой по его приказу невинной крови (Амвросий. Письма, 51, 13 (MPL, XVI, 1163a)), снял все свои царские украшения и всенародно, со слезами и вздохами, оплакивал в Церкви свой грех, прося прощения, хотя совершил его по чужому наущению. С его стороны это был весьма похвальный поступок. Могущественные цари не должны считать за бесчестье смириться и преклонить колени перед Иисусом Христом, Царём царей, как не должны негодовать по поводу того, что подлежат суду Церкви. Так как при своём дворе они слышат только лесть, им более чем необходимо выслушивать увещания Божьи из уст пастырей. Более того, они должны желать, чтобы пастыри их не щадили, - пусть лучше пощадит их Бог.

Не буду говорить о тех, кто призван осуществлять эту юрисдикцию: об этом уже сказано в другом месте (/4/11.6). Добавлю только, что, согласно законной процедуре отлучения грешников, пресвитеры не имеют права осуществлять её в одиночку, но лишь с одобрения и согласия Церкви. Но и простой народ не может решать этот вопрос по своему произволу, однако выступает свидетелем и следит за тем, чтобы всё совершалось сообразно должному порядку, а не по произволу немногих. При этом, помимо призывания имени Божьего, требуется серьёзность и торжественность, которая удостоверяет присутствие Иисуса Христа, то есть даёт почувствовать, что именно Он возглавляет данный акт.

 

8. Однако нельзя забывать о том, что строгость в Церкви непременно должна сочетаться с кротостью и человечностью. Следует всегда избегать той опасности, чтобы наказываемый, по заповеди св. Павла, не был поглощён чрезмерной печалью (2 Кор 2:7). В противном случае лекарство превратилось бы в яд. Но лучше всего правило умеренности выводится из цели наказания. Ведь если цель отлучения в том, чтобы привести грешника к раскаянию и устранить дурной пример, побуждающий других к подражанию и позорящий имя Иисуса Христа, нетрудно судить, до каких пределов должна простираться суровость, а где следует положить ей конец. Коль скоро грешник обнаруживает перед Церковью своё раскаяние и тем самым искупает свою вину, насколько это в его силах, не следует наказывать его далее. Иначе строгость превзойдёт меру.

В этом отношении нельзя оправдать чрезмерную суровость древних, так как их образ действий не отвечал правилу Господа и был чрезвычайно опасен. Ведь когда они отлучали грешников от причастия - кого на три года, кого на семь лет, а кого и пожизненно (Анкирский собор (314), c. 4-9, 16, 20, 23-25; Никейский собор (325), с. 11-12), - что могло за этим последовать, кроме крайнего лицемерия или крайнего отчаяния? Равным образом не было ни полезным, ни разумным не допускать к повторному покаянию согрешивших вторично, а пожизненно изгонять их из Церкви (Тертуллиан. О грехе прелюбодеяния и блуда, 20 (MPL, II, 1075); Ориген. О молитве, 28 (MPL, XI, 527 p.)). Всякий, кто здраво подойдёт к рассмотрению этого вопроса в целом, признает такое решение неблагоразумным.

Однако в данном случае я осуждаю скорее сам обычай, чем тех, кто ему следовал. Среди последних несомненно находились люди, ему не сочувствовавшие. Но они поддерживали обычай, ибо не могли его исправить. Так, св. Киприан заявляет, что был строг и суров отнюдь не по собственной воле: «Наше терпение, кротость и человечность уготованы всем приходящим. Я желаю, чтобы все вернулись в Церковь. Я желаю, чтобы все наши товарищи по оружию собрались в лагере Иисуса Христа и все наши братья пребывали в доме Бога-Отца. Я прощаю все ошибки; на многие закрываю глаза. В стремлении соединить всех братьев я не подвергаю строгому расследованию даже прегрешения против Бога и сам едва не становлюсь грешником, прощая грехи более легко, чем нужно. Я с готовностью и от души обнимаю тех, кто возвращается с покаянием и смиренно исповедуется в своём грехе» (Cyprianus. Epistolae, 59, XVI(MPL, III, 851)). Св. Иоанн Златоуст был несколько суровее, но и он говорил следующее: «Коль скоро Бог так благосклонен, почему его служитель хочет выглядеть таким строгим?» (Иоанн Златоуст. Гомилия о неанафематствованных, живых и усопших, II, 3 (MPG, XLVIII, 945 p.)) Нам также известно, как мягок был св. Августин с донатистами. Он также не колеблясь принимал в епископство тех, кто отрёкся от заблуждения, - причём принимал сразу же по совершении покаяния! (Августин. Письма, 61 (Теодору), 2; 128 (Марцелину), X, 44; 185 (Об исправлении донатистов) (MPL, XXXIII, 229 p., 488 p., 812)) Но обычай был против такого подхода, и поэтому этим благочестивым отцам поневоле приходилось поступать вопреки собственному мнению.

 

9. Такая кротость и человечность нужна во всём теле Церкви. Поэтому следует карать согрешившего не с предельной строгостью, но сообразно мере и без жестокости, а скорее, по совету св. Павла, оказать ему любовь (2 Кор 2:8). Каждому на своём месте надлежит усвоить эту кротость духа и человечность. Так, мы не должны вычёркивать из числа избранных того, кто подвергнут отлучению, как не должны и приводить его в отчаяние, словно он уже погиб. Вполне законно считать отлучённых чуждыми Церкви, согласно установленному выше правилу, - но только на время их отлучения. И даже если мы заметим в них больше гордости и упрямства, чем смирения, всё равно мы должны предать их в руки Бога и поручить его доброте, ожидая от будущего более, чем имеем в настоящем. Короче говоря, не следует приговаривать к вечной гибели человека, судьба которого - в руках одного лишь Бога. Мы же должны судить о делах каждого сообразно Божьему закону. Следуя этому правилу, мы будем в первую очередь придерживаться объявленного нам суждения Бога, а не собственного мнения. Не нужно заходить в нашем собственном мнении слишком далеко, если мы не хотим ограничить власть Бога и подчинить его милосердие своему воображению. Ибо если Бог пожелает, то самые закоренелые злодеи превратятся в добродетельных людей и чужеземцы будут приняты в Церковь. Тем самым будет посрамлено мнение людей и их дерзость, которая, если её не исправить, всегда стремится приписать людям больше, чем им принадлежит.

 

10. Что касается высказывания Христа о том, что связанное или разрешённое служителями его Слова на земле будет связано или разрешено на Небе (Мф 18:18), то здесь Он ограничивает власть связывания исключительно церковным наказанием. Отлучение отнюдь не означает безнадёжности вечного проклятия. Будучи осуждением образа жизни грешников, отлучение лишь предупреждает, что, если они не раскаются, их ждёт вечная гибель. Ибо существует разница между отлучением и тем проклятием, которое учители Церкви называют анафемой. Предавая человека анафеме (чего не следует делать часто, а может быть, никогда), у него отнимают всякую надежду на прощение и предают его дьяволу; отлучением же караются, скорее, нравы. Но даже если оно карает и личность человека, это делается таким образом, чтобы напоминание о будущей гибели обратило грешника на путь спасения. Если он послушается, Церковь готова с любовью принять его и допустить к общению.

Поэтому, хотя церковная дисциплина не поощряет тесное и близкое общение с отлучёнными, тем не менее мы должны по мере сил пытаться увещеваниями, наставлениями, кротостью, милосердием и молитвами к Богу вернуть их на правильный путь; а когда они вернутся, принять их в Церковное общение. Тому же учит нас апостол: «Не считайте его [отлучённого] за врага, а вразумляйте как брата» (2 Фес 3:15). Такой кротости духа апостол требует от всей Церкви, когда речь идёт о принятии в общение раскаявшихся. Он не хочет, чтобы Церковь по отношению к ним была чрезмерно строгой и доводила строгость до крайности, до неумолимости. Скорее, она должна идти им навстречу и выказывать готовность принять их обратно, чтобы они не были поглощены чрезмерной печалью. Если же не соблюдать этой умеренности, возникает опасность, что дисциплину мы обратим в геенну, а из целителей превратимся в палачей.

 

11. Есть ещё одно необходимое требование, связанное с применением дисциплины. О нём говорил св. Августин, когда спорил с донатистами: если отдельные члены Церкви заметят, что пресвитеры проявляют небрежение к исправлению пороков, они тем не менее не должны в знак возмущения удаляться от Церкви. Равным образом пастыри не должны оставлять своё служение или возмущать Церковь неумеренной суровостью, если им не удаётся очистить и исправить все прегрешения своей паствы, как им того хотелось бы. Ибо Августин поистине прав, когда говорит: всякий, кто исправляет порицанием то, что можно исправить, и исключает то, что нельзя, не нарушает единства Церкви; а что нельзя исключить, не нарушая единства, то терпит, - всякий поступающий таким образом свободен от осуждения и не повинен во зле (Августин. Против послания Пармениана, II, I, 3 (MPL, XLIII, 51)). Обоснование такой позиции Августин даёт в другом месте. По его мнению, способ и правила поддержания надлежащего порядка в Церкви должны всегда иметь в виду сохранение единства духа в союзе мира (Эф 4:3). «Так велит поступать апостол. Когда же мы поступаем иначе, лекарство наказания оказывается не только излишним, но даже пагубным, а следовательно, перестаёт быть лекарством» (Там же,III, I, 1 (MPL, XLIII, 81)). И далее Августин добавляет: «Кто тщательно взвесит эти вещи, тот не откажется применить строгость, желая сохранить единство, и не порвёт уз согласия неумеренностью в наказании» (Там же, II, 15, (MPL, XLIII, 94)).

По убеждению Августина, не только пастыри должны прилагать усилия к очищению Церкви от всех пороков, но каждый на своём месте обязан стремиться к той же цели. А кто не берёт на себя труд увещевать, обличать и исправлять грешников, хотя и не благоприятствует им и не грешит, как они, всё равно виновен перед Богом. Более того, если человек, исполняющий публичное служение в Церкви, может отлучить нечестивцев, но не делает этого, он совершает грех в своё собственное осуждение. Августин только предупреждает о необходимости соблюдать здесь осмотрительность, как того требует Господь, и не выдёргивать вместе с плевелами пшеницу (Мф 13:29) (Там же, I, 2 (MPL, XLIII, 83)). В заключение он делает следующий вывод вслед за св. Киприаном: «Итак, пусть человек милосердно исправляет то, что может; а что не может, пусть терпеливо сносит, воздыхая о том с любовью» (Там же, II, 15, (MPL,XLIII, 94); Cyprianus. Epist. 59, XVI (MPL, III, 851)).

 

12. Причиной, побудившей Августина высказаться на эту тему, стала чрезмерная суровость донатистов. Замечая в Церкви пороки, которые осуждались епископами словесно, однако не карались отлучением (потому что епископы не ожидали от этого пользы), донатисты возмутились против епископов и заклеймили их позором как отступников от дисциплины. Хуже того, они вызвали в Церкви раскол, отделившись от собрания верующих, подобно нынешним анабаптистам, которые считают христианской только ту общину, где уже достигнуто ангельское совершенство. Так под видом усердия они разрушают всё церковное устроение. «Люди этого сорта, - говорит св. Августин, - жаждут и силятся привлечь к себе простецов или разделить их, соблазняя видимостью. Они поступают так не из ненависти к чужим грехам, а из страсти к спорам, раздуваемые гордыней, влекомые упрямством, подстрекаемые недобросовестным хитроумием, дышащие мятежом. А чтобы никто не заметил, что они лишены света истины, они прикрываются строгостью и суровостью. Заповеди Писания о том, что надлежит исправлять пороки наших братьев, соблюдая единство и любовь и применяя мягкие средства, они превращают в источник раскола и нечестивого разделения в Церкви» (Августин. Цит соч., I, 1 (MPL, XVIII, 81 p.)). «Так Сатана принимает вид Ангела света (2 Кор 11:14), якобы внушая людям строгость, а на деле побуждая их к бесчеловечной жестокости. Ибо он стремится к одной цели: разрушить союз мира и единства; и это поистине единственный способ, каким он может нам навредить» (Там же, I, 3 (MPL, XLIII, 85)).

 

13. Все эти слова принадлежат св. Августину. Высказываясь таким образом, он особо подчёркивает, что если весь народ поражён пороком, как заразной болезнью, необходимо умерить суровость милосердием. Ибо отделение - дурное и опасное решение, которое всегда несёт пагубные последствия, так как скорее смущает благочестивых, но колеблющихся людей, чем исправляет закореневших во зле нечестивцев (Там же, II, 14 (MPL, XLIII, 93)).

Давая такой совет другим, Августин сам следовал ему, когда в том возникала нужда. Так, в письме епископу Карфагена Аврелию он сетует на пьянство, широко распространившееся тогда в Африке и столь сурово осуждаемое Писанием, и побуждает названного епископа созвать провинциальный собор для решения этого вопроса (Августин. Письма, 22 (Аврелию), I, 4 (MPL, XXXIII, 92)). Но затем добавляет: «Я убеждён, что эти вещи следует устранять не чрезмерной строгостью, а более мягкими средствами, скорее наставлениями, чем предписаниями, и увещеваниями, чем угрозами. Ибо так надлежит поступать, когда порок обнаруживается во всём народе. Но если число грешников не столь велико, нужно проявлять большую суровость» (Там же, 5 (MPL, XXXIII, 92)).

Однако Августин не имел в виду, что епископ должен молчать или делать вид, что ничего не замечает, если не может покарать общие грехи. Об этом он тоже говорит. Но он хочет, чтобы наказание было достаточно умеренным и лекарство не обратилось в яд. Поэтому в третьей книге против Пармениана после долгих рассуждений на эту тему он приходит к следующему заключению: «Итак, мы ни в коем случае не должны пренебрегать предписанием апостола об отлучении нечестивых, если это можно сделать без риска вызвать смуту, каково и было намерение апостола. Но следует также заботиться о том, чтобы, снисходя друг ко другу, мы прилагали старание к сохранению единства» (1 Кор 5:7; Эф 4:2) (Августин. Против послания Пармениана, III, II, 16 (MPL, XLIII, 95)).

 

14. Другая часть дисциплины, в собственном смысле не связанная с властью ключей, состоит в том, что пастыри в соответствии с потребностями времени призывают народ либо к посту, либо к торжественным молитвам, либо к другим упражнениям в смирении и покаянии. Относительно этих вещей Бог не дал чёткого правила в своём Слове, так как предпочёл оставить их на усмотрение Церкви. Тем не менее их соблюдение весьма полезно и потому всегда практиковалось в древней Церкви. Но не апостолы были их изобретателями - они имели в качестве примера Закон и Пророков. Ибо всякий раз, когда случалось нечто важное, созывался народ, объявлялся пост и возносились молитвы Богу [Иоил 2:15; Деян 13:2-3]. Таким образом, апостолы последовали тому образу действий, который, как они знали, был не нов для народа Божьего и должен был оказаться полезным.

Подобное обоснование можно привести и в отношении прочих средств и упражнений, призванных побудить народ к исполнению долга или удержать его в послушании. Примеры тому рассеяны в разных местах Священной истории, и здесь нет нужды их перечислять. Но вот общий итог того, что нам следует иметь в виду: если в христианском народе возникнет разногласие, чреватое тяжелыми последствиями, или встанет вопрос об избрании служителя, или потребуется решить какое-нибудь трудное и весьма важное дело, или обнаружатся признаки гнева Божьего - например, чума, война или голод, - во всех подобных случаях во все времена полезный святой порядок требует, чтобы пастыри призвали народ к посту и к особенно усердным молитвам. А если кто-либо не захочет принять ветхозаветные свидетельства на этот счет как не подобающие христианской Церкви, пусть знает, что им не отказывались следовать сами апостолы.

Что касается молитв, не думаю, что найдётся человек, для которого здесь возникают трудности. Поэтому скажем лучше несколько слов о посте. Ибо многие не понимают пользы поста и потому не считают его необходимым; другие же, что ещё хуже, вовсе отвергают пост как излишество. В то же время, если не знать подлинного назначения поста, нетрудно впасть в суеверие.

 

15. Святой и благочестивый пост преследует три цели: во-первых, он усмиряет плоть, дабы она не предавалась чрезмерным утехам; во-вторых, располагает к молитве и святым размышлениям; в-третьих, свидетельствует о нашем смирении перед Богом, когда мы хотим исповедаться перед Ним во грехе. Коллективный пост редко подразумевает первую цель, ибо все люди различны по своему телесному сложению и состоянию здоровья и усмирение плоти более подобает индивидуальному посту. Вторая цель является общей как для индивидуального, так и для коллективного поста. Ведь Церковь в целом не менее нуждается в приуготовлении к молитве, чем каждый отдельный человек. То же самое справедливо в отношении третьей цели. Всякий раз, когда Бог поражает народ мором, войной или бедствием, бич его обрушивается на всех и потому весь народ с полным основанием должен считать себя виновным. Но если Бог карает кого-либо в отдельности, тот обязан признать свою вину вместе с семьёй. Правда, такое признание совершается прежде всего в движении сердца. Но когда сердце действительно тронуто, это не может не выразиться и в определённом внешнем свидетельстве. Это особенно верно в том случае, когда раскаяние одного обращается в назидание другим, дабы все вместе, исповедуя свои грехи, вознесли хвалу Богу и поддержали друг друга добрым примером

 

16. По этой причине пост как знак смирения скорее должен практиковаться народом сообща, чем отдельным человеком в частном порядке, хотя, как уже было сказано, он возможен и в том и в другом случае. Что касается дисциплины, о которой мы сейчас говорим, то всякий раз, когда нам предстоит совместная молитва Богу о чём-либо важном, необходимо призывать народ к посту. Так, когда верующие Антиохии пожелали возложить руки на Павла и Варнаву, дабы вверить их на служение Богу, они сочетали пост с молитвой (Деян 13:3). Так же и Павел с Варнавой, рукополагая служителей для Церквей, имели обыкновение соблюдать пост, дабы лучше молиться об этом, сообщает св. Лука (Деян 14:23). Цель этого поста была в том, чтобы расположить и настроить души на молитву. В самом деле, нам известно из опыта, что, когда чрево наполнено, дух не способен легко вознестись к Богу и предаться пламенной и усердной молитве.

Следует также принять во внимание, как св. Лука говорит о пророчице Анне: о том, что она служит Богу постом и молитвой (Лк 2:37). Смысл этих слов не в том, что служение Богу якобы заключено в посте, а в том, что святая женщина постом упражняла себя в постоянной молитве. Для того же постился и Неемия, когда горячо молился Богу об освобождении своего народа (Неем 1:4 сл.). И в этом же смысле св. Павел говорит, что верующие муж и жена поступают хорошо, когда на время воздерживаются от брачного ложа, дабы с большей свободой предаться посту и молитве (1 Кор 7:5). Соединяя пост с молитвой как её подкрепление и вспомогательное средство, апостол тем самым указывает на бесполезность поста самого по себе. Так что следует всегда соотносить пост с этой целью. Кроме того, заповедь св. Павла о жене и муже, предписывающая им оказывать взаимное благорасположение, говорит о том, что он разделяет их не для обычной молитвы, а тогда, когда речь идёт о чём-то особо важном.

 

17. Главным образом в случае мора, голода, войны или другого бедствия, надвигающегося на страну или народ, дело пастырей - призвать Церковь к посту, дабы в смирении молить Бога отвратить свой гнев. Ибо всякий раз, когда Бог являет нам признаки опасности, Он тем самым предупреждает о своем скором мщении. В прежние времена преступники зачастую облачались в чёрное, отращивали бороды и выказывали прочие признаки скорби, чтобы пробудить в судьях милосердие. Так и мы, будучи призваны к Божьему суду, ради нашего спасения должны молить о милости, выражая свою печаль в том числе и внешним образом. Помимо прочего, это служит к славе Божьей и ко всеобщему назиданию.

Именно таков был обычай израильского народа, как нетрудно заключить из слов пророка Иоиля. Когда он велит вострубить трубою, собрать народ и объявить пост (Иоил 2:15), он говорит о вещах, в его время привычных. Чуть выше он объявляет, что Бог осудил народ и близок день исполнения приговора; чуть ниже - призывает народ облачиться во власяницы, посыпать головы пеплом, рыдать и поститься - другими словами, увещевает его склониться и смириться перед Богом, в том числе свидетельствуя об этом внешними знаками. Конечно, власяница и пепел в то время были уместнее, чем сейчас. Но что касается собрания народа, рыданий, поста и прочих подобных вещей, они без сомнения пригодны и для нас, когда обстоятельства вызывают в них необходимость. Ведь если они представляют собой святое упражнение для верующих - упражнение как в смирении, так и в исповедании смирения, - то почему бы нам не использовать их, как это делали древние, в сходных обстоятельствах? Писание свидетельствует о том, что не только израильская Церковь, наставленная в Слове Божьем, обращалась к посту в знак скорби (1 Цар 7:6; 31:13; 2 Цар 1:12)[3 Цар 21:12], но и народ ниневийский, не слышавший иного учения, кроме проповеди Ионы (Иона 3:5). Почему бы и нам не поступать так в подобных обстоятельствах?

Мне могут возразить, что это внешний обряд, упразднённый во Христе наряду с прочими. На это я отвечу, что и сегодня он остаётся весьма действенным вспомогательным средством для верующих, каким был всегда, и полезным способом поддержания бодрствования, дабы мы не умножали гнева Божьего нерадением и упрямством, когда Он обрушивает на нас свой бич. Поэтому Иисус Христос, оправдывая апостолов за несоблюдение поста, не говорит, что пост вовсе отменяется, но что он подобает времени печали, и связывает его со слезами и скорбью: «Придут Дни, когда отнимется у них жених» (Мф 9:15; Лк 5:34-35).

 

18. Но чтобы не возникало недоразумений по поводу названия, необходимо определить, что такое пост. Ибо мы разумеем под этим словом не просто воздержанность и умеренность в еде и питье, а нечто большее. Конечно, жизнь верующего должна умеряться постоянной воздержанностью - так, чтобы на протяжении всего земного существования христианин как бы соблюдал некий пост. Но помимо этого есть и другой, временный пост, когда мы ограничиваем себя более обычного и практикуем более строгое воздержание в течение одного дня или другого определённого времени. Это ограничение имеет три стороны: продолжительность, виды пищи, мера. Под продолжительностью я разумею время пощения, необходимое для исполнения того, из-за чего или ради чего мы постимся. Например, если некто постится по причине торжественной молитвы, он должен соблюдать пост до окончания молитвы. Ограничение в видах пищи предполагает, что мы отказываемся от изысканных и тонких кушаний, доставляющих наслаждение при еде, и довольствуемся простой, грубой пищей. Мера же означает, что мы едим меньше обычного и только по необходимости, а не для удовольствия или из чревоугодия.

 

19. Однако следует остерегаться впасть в суеверие, как это произошло ранее, к великой опасности для Церкви. Гораздо лучше вообще не поститься, чем строго соблюдать пост, имея о нём неверное и пагубное представление. А обычно так и происходит, если пастыри не заботятся о благоразумном и заблаговременном наставлении народа. Поэтому укажем, что необходимо для правильного пощения.

Во-первых, надлежит помнить слова Иоиля о том, что нужно раздирать сердца, а не одежды (Иоил 2:13). Иначе говоря, пост не имеет силы перед Богом сам по себе без внутреннего сокрушения сердца, подлинного недовольства человека собой и своими грехами, истинного смирения и скорби, происходящих от страха Божьего. Кроме того, следует знать, что пост лишь потому и полезен, что соединён с этими вещами как их низшее, вспомогательное средство. Более всего ненавистно Богу лицемерие, когда люди предлагают Ему внешние знаки вместо чистого сердца и желают обмануть Его этой видимостью. Вот почему Исайя сурово обличает притворство евреев, рассчитывавших постом удовлетворить Бога, хотя сердца их были полны нечестия и дурных страстей: «Таков ли пост, который Я избрал?» (Ис 58:5) Пост лицемеров - не только напрасный и бесполезный труд, но и величайшая мерзость.

Во-вторых, следует предупредить о другом заблуждении, тесно связанном с первым, - о том, что пост якобы является заслугой перед Богом или разновидностью служения Богу. Коль скоро сам по себе пост безразличен и не имеет значения, кроме как в соотношении с названными целями, весьма опасное суеверие - безоговорочно и безоглядно смешивать его с делами, которые заповеданы Богом и необходимы сами по себе. В такое безумие впали древние еретики-манихеи. Выступив с обличениями против них, св. Августин показал, что пост надлежит ценить только в связи с названными целями и только в соотнесении с ними его одобряет Бог (Августин. О нравах манихеев, II, XIII, 28-29 (MPL, XXXII, 1356-1357); Против Фауста-манихея, XXX, 5 (MPL, XLII, 493-494)).

Третье заблуждение не столь тяжко, но отнюдь не безопасно. Оно состоит в том, чтобы строго предписывать и требовать соблюдения поста как одного из главных дел христианина. Оценивая пост таким образом, люди начинают думать, будто совершают некое достойное и превосходное дело, когда постятся. Здесь я не могу не возложить часть вины на древних отцов, которые посеяли семена суеверия и дали повод для утверждения последующей тирании. Правда, в их книгах много верных рассуждений о посте. Но много и чрезмерных восхвалений, возвеличивающих пост как добродетель, выделяющуюся среди всех прочих добродетелей.

 

20. Кроме того, Великий пост соблюдался уже в святоотеческие времена (Евсевий. Церковная история, V, XXIII, 1 сл.; XXIV, 12-13; Никейский собор (325), c. 5). И в этом было некое суеверие, потому что простой народ считал его добрым служением Богу, а пастыри поддерживали соблюдение Великого поста как якобы следование примеру Иисуса Христа (Августин. Проповеди, 205-211 (О сорокадневном посте) (MPL, XXXVIII, 1039-1058); Письма, 55 (Януарию), XV, 28 (MPL, XXXIII, 217 p.); Hieronymus. In legibus libri, XVI, LVIII, 3 (MPL, XXIV, 654); Adversus Lovinianum, II, 17 (MPL, XXIII, 324)). Между тем Иисус Христос постился, конечно, не для того, чтобы дать другим пример для подражания, а, желая начать проповедовать своё Евангелие, Он хотел этим чудесным делом подтвердить, что это есть учение небесное, а не человеческое. Поразительно, как столь явное заблуждение могло засорить головы древним учителям: ведь они были люди весьма рассудительные, а оснований для того, чтобы не впасть в подобную ошибку, имелось достаточно. Ибо Иисус Христос, во-первых, постился лишь однажды. когда собирался предаться молитве, а не много раз, как следовало бы, если бы Он хотел установить правило ежегодного поста. Во-вторых, Он постился не по-человечески, как надлежало бы, если бы Он имел намерение увлечь людей своим примером. Но этим актом Христос хотел, скорее, заставить удивляться Себе весь мир, чем побудить других к совершению чего-либо подобного. Наконец, причина этого поста была та же, что и поста Моисея, когда он получил Закон из руки Божьей (Исх 24:18; 34:28). Как Моисей чудесным образом постился сорок дней и сорок ночей, чтобы таким образом утвердился авторитет Закона, так это же чудо должно было повториться в Иисусе Христе, дабы Евангелие не казалось менее важным, чем Закон. Но ведь никто никогда не пытался установить в израильском народе подобный пост, ссылаясь на подражание Моисею. И ни один из пророков или патриархов не последовал в этом за Моисеем, хотя все они ревностно и отважно готовы были взяться за любое доброе дело. Что касается Илии, который провёл почти сорок дней без еды и питья (3 Цар 19:8), то цель этого поста заключалась в том, чтобы народ признал в нём истинного пророка, призванного Богом для поддержания Закона, ибо к тому времени почти весь израильский народ отвернулся от него.

Таким образом, то, что древние называли сорокадневным постом, якобы установленным по примеру Христа, есть ложное и суеверное подражание, хотя способы ношения были в то время весьма разнообразны (как о том свидетельствует Кассиодор в девятой книге своей «Истории»). Так, римляне постились только три недели вместо сорока дней, зато ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Иллирийцы и греки принимали продолжительность поста в шесть недель, другие - в семь; однако постились с перерывами. Существовали различия и в характере пищи: одни питались исключительно хлебом и водой, другие принимали травы, третьи допускали рыбу и домашнюю птицу, четвёртые не воздерживались ни от какой пищи, что подтверждает св. Августин во втором письме Януарию.

 

21. Впоследствии, с течением времени, положение постоянно ухудшалось. Неразумному благочестию народа сопутствовало другое зло - со стороны епископов, отчасти тёмных и невежественных, отчасти же стремившихся к господству и тирании. Они издали нечестивые и извращённые указы о посте, которыми опутали совесть верующих, увлекая их в ад. Было запрещено есть мясо как нечистую пищу, как будто говядина нечиста и может заразить людей (Hieronymus. Adversus Covinium, II, V-XVII, 303 p.). Затем последовало нагромождение одних превратных мнений на другие, пока наконец верующие не оказались ввергнутыми в глубокую пропасть заблуждения. А чтобы не оставить совсем ничего без искажения, стали насмехаться над Богом, как над малым ребёнком. Ибо с наступлением поста столы уставляют с большей роскошью, чем в другое время: собирают всевозможные яства и изысканные кушанья, удваивают количество пищи, разнообразя её более обычного. И затем всё это роскошество называют постом, думая, что таким образом благочестиво служат Богу! Не говорю уже о том, что люди, желающие прослыть самыми святыми, никогда так не набивали брюхо, как во время поста.

Короче говоря, вся святость общего поста выражается исключительно в воздержании от мяса. В остальном можно позволять себе любые удовольствия и от души предаваться чревоугодию при условии, что это совершается один раз в день. Хотя большинство не отказывает себе в том, чтобы, как они выражаются, перекусить. В то же время у них считается смертным грехом и преступлением съесть кусок сала или ломтик солонины с чёрным хлебом - даже если у какого-нибудь бедняка нет другой пиши. Св. Иероним сообщает, что уже в его время находились люди, думающие удовлетворить Бога подобными глупостями. Так, они воздерживались от масла, зато взамен велели привозить себе из дальних стран самые изысканные кушанья. Более того, насилуя природу, они отказывались пить воду, а вместо неё употребляли всевозможные сладкие и редкие напитки и к тому же пили их не из чашек или стаканов, а из раковин (Hieronymus. Epist. 52 (ad Nepotianum), 12 (MPL, XXII, 537); Августин. Проповеди, 210, VIII-X (MPL,XXXVIII, 1052-1054)).

То, что в те времена было пороком немногих, ныне воцарилось повсюду среди богатых людей. Они постятся лишь для того, чтобы питаться ещё вкуснее и изысканнее, чем обычно. Однако не буду долго рассуждать о столь очевидных вещах. Скажу лишь, что у папистов нет оснований гордиться ни своими постами, ни прочими установлениями, касающимися дисциплины. Ибо в них нет ничего достойного хвалы, но всё искажено и расстроено.

 

22. Далее следует вторая часть дисцилины, относящаяся непосредственно к клиру А именно: служителями Церкви надлежит управлять согласно канонам, принятым в древности, для поддержания их чести. Так, служитель Церкви не должен увлекаться охотой, играть в азартные игры, предаваться чревоугодию или пирам; не имеет права заниматься ростовщичеством и торговлей, посещать балы и участвовать в прочих развлечениях. А чтобы никто не преступал этих установлений, древние соборы предписывали карать тех, кто не желает им подчиняться, и тем поддерживать достоинство клира (Canones Sanctorum Apostolorum (Апостольские правила), c. 24 (25-26), 41-43 (42-44) (MPG, CXXXVII, 85 p., 125 p.)). По этой причине всякий епископ имел право и обязанность управлять своим клиром, дабы принуждать каждого к исполнению долга. Для того же были установлены посещения и синоды, чтобы всякий, кто пренебрегает своим служением, мог быть обличён, а не желающий подчиниться - наказан по заслугам. Кроме того, ежегодно (а в более ранние времена дважды в год) епископы собирались на провинциальный собор, который мог привлечь к суду любого епископа, чьё поведение вызывало нарекания (CanonesSanctorum Apostolorum (Апостольские правила), c. 36 (MPG, CXXXVII, 117)). Например, если епископ был слишком жесток с клиром и обращался с ним бесчеловечно, желающий предъявить иск против него являлся на собор, который рассматривал дело. Наказания были весьма суровы. Так, если епископ признавался виновным в злоупотреблении властью или в не соответствующем своему сану поведении, он подвергался низложению, а то и отлучению на некоторый срок (Антиохийский собор (341), с. 15). Поскольку провинциальные соборы собирались регулярно, на каждом предыдущем соборе определялось место и время проведения следующего (Второй Толедский собор (527), с. 3; Третий Толедский собор (589), с. 18). Что касается Вселенских соборов, то, по свидетельству древних авторов, право их созыва и предписания обязательного присутствия принадлежало императору (Евсевий. Жизнь Константина, III, 6 (MPG, XX, 1059); Сократ. Церковная история, I, VIII (MPG, LXVII, 59 p.); Leo I. Epist. 44, III (MPL, LIV, 829c)).

До тех пор, пока существовала подобная строгость, служители Церкви не требовали от народа больше того, чему сами следовали на деле. Ибо они были гораздо суровее к себе, чем к другим. И в самом деле, было вполне разумно, чтобы народ имел больше свободы и не удерживался в такой строгости, как клир.

Здесь нет нужды подробно описывать, каким образом этот порядок постепенно был предан забвению. Очевидно, что ни в одном сословии нет большей распущенности и вседозволенности, чем в сословии церковнослужителей; так что весь мир вопиет о том и без нас. Я же скажу, что сегодняшним служителям Церкви удаётся создать видимость, будто не все древние установления у них преданы забвению, ибо они определёнными способами вводят в заблуждение простых людей. Но все их старания походят на то, чему они якобы следуют, не более, чем ужимки обезьяны - на сознательные действия человека.

В одном сочинении Ксенофонта есть примечательное место. В нём рассказывается, как персы, забыв добродетели предков, отказались от прежнего сурового образа жизни и впали в изнеженность, предаваясь всевозможным наслаждениям. Однако для того, чтобы скрыть свой позор, формально они продолжали следовать древним законам. Например, во времена Кира умеренность и воздержанность были таковы, что считалось непристойным сморкаться. У потомков долго сохранялся этот запрет на сморкание; однако втягивать внутрь нечистоты и дурные соки, скапливающиеся вплоть до загнивания, считалось позволительным. Равным образом эти достойные подражатели усматривали тяжкое преступление в том, чтобы поставить на стол чаши с вином; но в то же время вливали себе в желудок вино в таком количестве, что приходилось уносить их совершенно пьяными. Некогда у персидского народа существовало правило принимать пищу не более одного раза в день. Благонравные преемники сохранили и этот обычай, просто растянув свои пиры от полудня до полуночи. Согласно древнему закону, солдаты на войне совершали дневные переходы натощак. Закон остался в силе, но дневные переходы сократились до двух часов (Ксенофон. Киропедия, VIII, 6). Так и паписты: всякий раз, когда они ссылаются на свои благопристойные правила в доказательство своего сходства со святыми отцами, названного примера достаточно для разоблачения их глупого и смехотворного подражания, так живо представленного в этой картине.

 

23. В одном они более чем строги, вообще неумолимы - в запрещении брака священникам. Нет нужды говорить о том, с какой снисходительностью они в то же время относятся к разврату и под прикрытием нечистой и смердящей святости воздержания от брака предаются всевозможным гнусностям. Этот запрет вполне обнаруживает всю пагубность человеческих традиций. Ибо он не только лишил Церковь многих добрых и достойных пастырей, которые надлежащим образом исполняли бы своё служение, но вызвал чудовищное нагромождение всяческих беззаконий и вверг множество душ в бездну отчаяния.

Относительно запрета на брак священников я утверждаю, что он представляет собой злостную тиранию, противную не только Слову Божьему, но и всякой справедливости. Во-первых, людям не позволено запрещать то, что Бог предоставил нашему свободному решению. Во-вторых, общеизвестен и не нуждается в доказательствах факт, что Господь Cвоим Словом предписал не посягать на эту свободу. И св. Павел в посланиях Титу и Тимофею устанавливает, что епископ должен быть мужем одной жены (1 Тим 3:2; Тит 1:6). Но решительнее всего он высказывается в 1 Тим 4:1-3, где предрекает приход нечестивцев, запрещающих брак. Следуя откровению Св. Духа, апостол предостерегает против подобных людей, называя их не просто обольстителями, а бесами. Итак, вот пророчество и свидетельство Св. Духа, изначально предостерегающее Церковь: запрещение брака есть бесовское учение!

Наши противники думают, что нашли способ избежать этого обвинения: они заявляют, что всё сказанное относится к древним еретическим сектам - таким, как монтанисты, татианисты или энкратиты. Это они осуждают брак, а не мы, говорят паписты. Мы запрещаем брак только клиру как неподобающий его сану. Но если это пророчество некогда сбылось в отношении татианистов и им подобных, разве оно не может относиться и к ним? Они возражают, что, дескать, вовсе не осуждают брак, а только запрещают его клиру. Можно подумать, что кого-то способна удовлетворить такая детская хитрость: они вовсе не воспрещают брак, поскольку воспрещают его не всем! Это подобно тому, как если бы некий тиран сказал: изданный мною закон вовсе не несправедлив, потому что притесняет только часть народа.

 

24. Наши противники заявляют, что должен быть какой-то признак, отличающий клир от мирян. Как будто Бог не предусмотрел, в чем должно заключаться подлинное украшение служителей Церкви! Подобными высказываниями они бесчестят апостола, словно он смешал церковный порядок и умалил достоинство Церкви, назвав брак в числе добродетелей подлинного и образцового епископа [1 Тим 3:2]. Я очень хорошо знаю, как они это толкуют: что нельзя избрать епископом того, кто женат вторично. Такое толкование не ново. Однако из контекста очевидна его ложность, поскольку сразу же вслед за этим апостол говорит, какими должны быть жёны пресвитеров и диаконов [1 Тим 3:11]. Итак, св. Павел называет брак в числе добродетелей хорошего епископа. Они же утверждают, что брак есть нетерпимый порок в церковном звании. Более того, не довольствуясь общим осуждением брака, они называют его нечистотой и плотской скверной. Таковы слова папы Сириция, которые повторяются в их канонах (Syricius. Epist. 1 (ad Himerium), VII (MPL, XIII, 1138); Decreta Gratiani, I, dist. LXXXII). Пусть каждый сам поразмыслит над тем, из какой лавочки они вышли. Господь наш Иисус почтил брак, назвав его образом своего святого и священного единства с Церковью [Эф 5:22-23]. Можно ли более возвысить достоинство брака? Какое же бесстыдство - называть брак скверной и нечистотой, когда в нём отражается сияние благодати Иисуса Христа!

 

25. Но хотя их запрет совершенно явно противоречит Слову Божьему, наши противники всё равно выискивают доказательства того, что священники не должны вступать в брак. Такое доказательство они усматривают в том, что если священники-левиты прежде чем приблизиться к жертвеннику должны были воздерживаться от близости со своими женами, дабы приносить жертвы в чистоте [1 Цар 21:5], то тем более недопустимо отправление женатыми людьми христианских таинств, гораздо более возвышенных и благородных (Decreta Gratiani, I, dist. XXXI,c. 4; Innocentius I. Epist. 2 (ad Victricium), 9 (MPL, XX, 475)). Как будто евангельское служение и левитическое священство - одно и то же! Священники-левиты представляли Иисуса Христа - Посредника между Богом и людьми [1 Тим 2:5], который должен был примирить нас с Отцом своей совершенной чистотой. Но священники, будучи грешниками, не были способны соответствовать подобной святости. Поэтому им было заповедано определённое очищение сверх человеческого обыкновения, дабы они, приближаясь к Святилищу, могли в какой-то мере представлять образ Христа. Ибо они действительно несли в себе его образ, когда представали от имени народа как посредники перед Скинией Бога - образом Небесного Престола.

Но пастыри Церкви отнюдь не исполняют подобного служения; поэтому такое сравнение неуместно. По той же причине апостол утверждает безо всяких исключений, что брак честен у всех, а блудников и прелюбодеев накажет Бог (Евр 13:4). И действительно, апостолы собственным примером подтвердили, что брак не препятствует святости в любом состоянии, каким бы возвышенным оно ни было. Ибо св. Павел свидетельствует, что они не только сохранили своих жён, но и странствовали вместе с ними (1 Кор 9:5).

 

26. Когда наши противники представляют эту маску чистоты как нечто необходимое, они обнаруживают величайшее бесстыдство, оскорбляя этим древнюю Церковь. Ибо древняя Церковь была замечательна не только чистотой учения, но и ещё большим расцветом святости. И если папистам недостаточно примера апостолов, что скажут они о древних отцах, которые не только терпели брак среди епископов, но и одобряли его? (Тертуллиан. О единобрачии, 8 (MPL, II, 989); Гангрский собор (ок. 324), c. 4; см. Hefele-Leclercq C.J., von. Op. cit., v. 1, p. 1034.) Выходит, они поддерживали профанацию таинств Божьих, поскольку, по мнению этих ревнителей праведности, совершали их не в чистоте? Правда, этот вопрос стал предметом спора на Никейском соборе, и нашлись люди, желавшие запретить брак священникам (ведь всегда находятся сторонники суеверий, изобретающие новые фантазии, чтобы вызвать восхищение других). Но каково было окончательное постановление Собора? Получила признание точка зрения Пафнутия, который заявил: сожительство мужчины со своей женой есть целомудрие (Кассиодор. Трёхчастная история, II, XIV (MPL, LXIX, 933d)). Тем самым была полностью подтверждена святость брака. Епископам отнюдь не вменялось в бесчестие иметь жену, и это не считалось осквернением служения.

 

27. Потом наступили иные времена, когда получило распространение это безумное суеверие - чрезмерное превозношение воздержания от брака. Девственность ценилась настолько высоко, что не было добродетели, которую посчитали бы достойной сравниться с ней. И хотя брак не осуждался безоговорочно как скверна, ценность его упала до такой степени, что за человеком вовсе не признавали истинного стремления к совершенству, если он не воздерживался от брака. Отсюда возникли постановления и каноны, запрещавшие тем, кто уже принял священство, вступать в брак. За ними последовали другие, не допускавшие к священству женатых, если только они с согласия жён не дадут обет вечного целомудрия.

Казалось, эти установления возвышали достоинство священства и потому были приняты благосклонно. Но если наши противники станут возражать, ссылаясь на древность, я отвечу следующее. Во-первых, свобода брака священников существовала в апостольскую эпоху и сохранялась долгое время спустя, и сами апостолы, а также прочие святые отцы ранней Церкви не гнушались ею. Во-вторых, мы должны принять во внимание их пример: было бы весьма неразумно с нашей стороны считать незаконным или бесчестным то, что в те времена не только практиковалось, но и ценилось. В-третьих, даже тогда, когда брак перестал почитаться как должно из-за суеверного отношения к девственности священникам не возбранялось жениться категорически, как если бы такой запрет был обязателен для исполнения, а просто воздержание предпочиталось браку. Наконец, ранее это правило было не таково, чтобы принуждать к целибату не желавших его соблюдать. Так, древние каноны предписывали суровые кары в отношении священников, предающихся блуду. Тех же, кто возьмёт себе жену, просто отстраняли от служения.

 

28. Поэтому всякий раз, когда наши противники в поддержку своей новой тирании будут ссылаться на древнюю Церковь, мы скажем в ответ: пусть докажут, что их священники столь же целомудренны, как древние. Пусть изгонят всех блудников и прелюбодеев и запретят тем, кому не дозволяется сожительствовать в браке с одной женой, предаваться всевозможным гнусностям. Пусть возродят утраченную древнюю дисциплину, чтобы положить конец вершащемуся среди них бесчестью, и освободят Церковь от стыда и скверны, которые так долго её обезображивают. И вот когда они исполнят всё это, мы выдвинем ещё одно требование: пусть не связывают необходимостью то, что само по себе свободно и должно определяться потребностями Церкви.

Я говорю всё это не для того, чтобы каким бы то ни было образом признать допустимость канонов и правил, принуждающих служителей Церкви к целибату. Моя цель - объяснить всем здравомыслящим людям, что наши противники поступают бесстыдно, прикрываясь авторитетом древней Церкви.

Что касается отцов, сочинения которых дошли до нас, никто, за исключением Иеронима (Hieronymus. Adversus Jovinianum, I, 47 p. (MPL, XXIII, 288)), высказывая своё мнение о браке, не хулил его достоинство. Мы удовольствуемся свидетельством св. Иоанна Златоуста, который не может быть заподозрен в чрезмерной благосклонности к браку, а напротив, любил излишне превозносить девственность. Так вот, Златоуст говорит следующее: «Первая ступень целомудрия есть непорочная девственность; вторая - законный брак. Таким образом, когда муж и жена добровольно живут в браке, их любовь есть второй вид девственности» (Иоанн Златоуст. Гомилия на Воздвижение креста Господня: изд. Bale (Basileia, Basel), 1530, t. 2, p. 130).