Джон Стотт
Нагорная проповедь
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ 5:38–48
Христианская праведность: отказ от возмездия и действенная любовь
Две последние антитезы подводят нас к кульминации Нагорной проповеди, к тому, чем больше всего восхищаются и чаще всего отвергают; речь идет о проявлении любви ко всем без исключения, которую призывает нас Христос проявить и к злому (ст. 39), и к нашим врагам (ст. 44). Именно здесь вызов Нагорной проповеди проявляется с наибольшей силой. Именно здесь с наиболее очевидной определенностью выражена христианская контркультура. И именно здесь предельно ясно видна наша нужда в силе Духа Святого.
1. Пассивный отказ от возмездия (ст. 38–42)
38 Вы слышали, что сказано: «око за око, и зуб за зуб». 39 А Я говорю вам: :\е противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; 40 и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; 41 и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди уС ним два. 42 Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся.
Отрывок из устного учения законоучителей, цитируемый Иисусом, берет своё начало непосредственно из закона Моисея. Размышляя об этом, нам необходимо помнить, что закон Моисея был как нравственным, так и гражданским кодексом. Например Исх. 20 содержит Десять заповедей (квинтэссенцию нравственного закона). Главы с 21 по 23 книги Исход, с другой стороны, содержат ряд «уложений», в которых стандарты Десяти заповедей применяются к жизни молодой нации. Дается широкий спектр «законов на случай», особое внимание уделяется ситуациям, когда наносится вред людям или их собственности. В этом законодательстве появляются слова: «Когда дерутся люди… если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб» (Исх. 21:22–25; см.: Лев. 24:19,20; Втор. 19:21).
Контекст вполне определенно разъясняет, что это наставление дается судьям Израильским. Действительно, они упоминаются во Втор. 19:17–18. Здесь находит свое выражение lex talionis, принцип равного возмездия, целью которого было положить основание справедливости, уточнить наказание, которому подвергался преступник, а также ограничить компенсацию его жертве до точного соответствия и не более того. Отсюда и двойной эффект: определение справедливости и ограничение возмездия. Этим наставлением запрещался самосуд и кровная вражда.
Подобным же образом, в исламском законодательстве lex talionis определял максимально допустимое наказание. Он применялся буквально (и до сих пор существует, например, в Саудовской Аравии), пока пострадавший не откажется от наказания или его наследники (в случае убийства) не потребуют расплаты кровью вместо этого. (Эти факты я узнал от сэра Нормана Андерсона, эксперту по исламскому праву.)
Почти наверняка ко времени Иисуса буквальное возмездие за причиненный вред в иудейской юридической практике было заменено денежными штрафами или «компенсациями». О подобной замене существуют гораздо более ранние свидетельства. В книге Исход говорится о том, что если человек, ударив своего раба, выбивает ему глаз или зуб, то вместо собственного глаза или зуба (что не может быть компенсацией для бесправного раба) он должен потерять своего раба: «Пусть (он) отпустит (раба) на волю за глаз (зуб)» (Исх. 21:26,27). Мы можем быть также вполне уверены, что и в других случаях это наказание не применялось буквально, кроме как в случае убийства («душу за душу»); оно смягчалось до выплаты компенсации.
Но очевидно, что книжники и фарисеи расширили этот принцип от простого возмещения в судах (где ему и следует быть) до области личных взаимоотношений (где ему применяться не следует). Они пытались его использовать для оправдания личной мести, хотя закон ясно запрещал это: «не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего» (Лев. 19:18). То есть, «этот замечательный, пусть и жесткий, принцип судебной кары использовался для того, что он был призван отменить, то есть для личной мести»[1].
В Своем ответе Иисус не противоречит принципу воздаяния, считая, что этот принцип истинен и справедлив. Позже в Проповеди Он Сам утвердит его: «Не судите, да не судимы будете» (7:1), и все Его учение об ужасной реальности божественного суда в последний день основывается на том же основополагающем принципе. В антитезе же Иисус утверждал, что этот принцип, хотя и относится к судам и суду Божьему, не может быть применим в наших личных взаимоотношениях. Эти отношения должны быть основаны на любви, а не на справедливости. Мы обязаны не воздавать людям, причиняющим нам вред, но принимать несправедливость, не мстя и не пытаясь отплатить им: «Не противься злому» (ст. 39).
Но что же в действительности обозначает этот призыв к непротивлению? Греческий глагол (anthistemi) обозначает: сопротивляться, возражать, восставать против чего–либо или кого–либо. Итак, кому же или чему нам запрещается сопротивляться?
Возможно, другие значения глагола в Новом Завете помогут нам образовать контекст для наших размышлений. Чаще всего этот глагол используется в отрицательном смысле, когда речь идет о том, что мы не должны сопротивляться Богу, Его воле, Его истине или противиться Его власти[2].
С другой стороны, нас постоянно призывают сопротивляться дьяволу. Так, Апостолы Павел, Петр и Иаков призывают нас сопротивляться тому, кто является «лукавым (злым)» par excellence, в распоряжении которого все силы зла (см.: Еф. 6:13; 1 Пет. 5:9; Иак. 4:7). Итак, как же согласовать это с повелением Иисуса не противиться злому? Безусловно, Иисус не призывает нас идти на компромисс с грехом или сатаной. Первым ключом к верному пониманию Его учения будет слово to рбпёго («злой»), которое употребляется здесь в мужском, а не в среднем роде. Нам запрещено сопротивляться не злу как таковому, а злу в абстрактном смысле, и не «злому» в значении дьяволу, но злому человеку, «тому, кто зол» (как верно переводит ПНВ), или «человеку, причиняющему тебе зло» (НАБ). Иисус не отрицает, что человек этот злой. Он не просит нас надеяться, что тот станет другим, и не предлагает нам прощать его за злое поведение. Нет, Он нам не позволяет мстить. «Не мсти никому, причиняющему тебе зло» (ББВ).
Следующие затем четыре мини–иллюстрации (я их называю маленькими камеями) содержат принцип христианского отказа от возмездия и указывают на границы, до которых можно доходить. Они отражают различные жизненные ситуации. Каждая вводит лицо (контекстуально — человека в некотором смысле «злого»), пытающееся нас обидеть. Один ,бьет нас по лицу, другой подает на нас в суд, третий пользуется нашими услугами и четвертый выпрашивает у нас деньги. Все выглядит очень современно. Глагол, переведенный как «заставляет» (angareusei), заимствован из персидского языка, и Иосиф Флавий, например, использовал его обычно, когда речь шла о «принудительной транспортировке военного груза»[3]. Сегодня его можно было бы применить к любой службе, которую мы исполняем скорее принудительно, нежели добровольно. В каждой из четырех ситуаций, как говорит Иисус, мы, христиане, обязаны не только отказаться от мести, но и даже позволить «злому» человеку удвоить обиду.
Сразу же оговоримся, что есть случаи, когда мы не можем избегать этого требования, но должны ему подчиняться буквально. Может показаться невероятным, что нас призывают подставить левую щеку тому, кто ударил нас по правой (особенно если вспомнить, что удар по правой щеке можно нанести только тыльной стороной руки, а на Востоке это является оскорблением до сего дня), и что Иисус, вероятно, имел в виду не простое оскорбление, но «совершенно особый оскорбительный удар: так били учеников Иисуса, считая их еретиками»[4].
Однако это норма, которую требует Иисус, это то, что Он Сам исполнял. В Ветхом Завете о Нем написано: «Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплеваний». Так было и в том случае, когда стражники иудейские плевали на Него, закрывали Ему лицо и ударяли Его, потом этому примеру последовали римские солдаты. Они увенчали Его терновым венком, одели Его в багряницу, дали Ему скипетр из трости и издевалиь над Ним: «Радуйся, Царь Иудейский», становились перед Ним на колени в шутовском приветствии, плевали на Него и били Его руками (Ис.50:6; Мк. 14:65; 15:16–20). Иисус же с бесконечным достоинством любви сохранял спокойствие и самообладание. Он показал Свой полный отказ от мести, позволив им продолжать жестокие насмешки. Далее, прежде чем мы решим, что Его учение и поведение — это попросту непрактичный идеализм, не лишне будет вспомнить, что Иисус призвал учеников Своих к тому, что Бонхёффер обозначил как «видимое участие в Его кресте»[5]. Вот как Петр говорит об этом: «Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его… Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному» (1 Пет. 2:21–23). Мы, по образному выражению Сперджена, «должны быть подобны наковальне, в то время как злые люди — подобны молоткам»[6].
Да, одно дело — наковальня, а совсем другое — половичок для вытирания ног. Иллюстрации Иисуса и Его личный пример показывают, что Он не был слабаком, который не может оказать сопротивление. Он Сам бросил вызов первосвященнику, когда тот спрашивал Его в синедрионе (Ин. 18:19–23). Перед нами — сильный человек, самообладание которого и любовь к другим так велики, что он отвергает любую возможную форму возмездия. И далее, как бы нам ни хотелось избежать применения этого учения Иисуса, мы не можем все же забыть четыре маленькие камеи, обрамленные деревянной, без всякого воображения, буквальностью. Частично это потому, что они даны не как отдельные указания, а в качестве иллюстрации принципа, и должны рассматриваться с учетом этого принципа. Этим принципом является любовь, беззаветная любовь человека, который отказывается от мщения и, учитывая высшее благо другого человека и общества, сообразует соответственно свои реакции. Конечно, он не ударит в ответ, воздавая злом за зло, ибо он полностью освободился от личной ненависти. Напротив,, он попытается воздать добром за зло. Так, он будет отдавать все до последнего — свое тело, одежду, свои услуги, деньги, — если любовь потребует эти дары.
Поэтому единственным ограничением христианского благородства будет ограничение, которое поставит сама любовь. Например, Апостол Павел некогда «цротивостал» Апостолу Петру лично. Поведение Петра было ошибочным, злым. Он отказался от общения с братьями из язычников и тем противоречил Евангелию. Оставил ли это Павел без внимания? Нет. Он встал в оппозицию, открыто упрекая его и осуждая его действие. И мне думается, мы должны воспринимать поведение Павла как истинное выражение любви. Ибо, с одной стороны, личной вражды к Петру у него не было (он не ударил, не оскорбил и не обидел его), с другой же — была сильная любовь к христианам из язычников, которой изменил Петр, и к Евангелию, которое тот отверг (Гал. 2:11–14).
Иллюстрации Христа не должны также использоваться для оправдания любого беспринципного тирана, грубияна, попрошайки и хулигана. Целью Христа было запретить месть, а не способствовать несправедливости, бесчестию или пороку. Как же могут те, кто считает своим первым долгом распространение праведного закона Божьего, в то же время принимать участие в распространении нечестия? Истинная любовь, заботясь о личности и об обществе, старается удалить зло и способствовать добру. И повелением Христа был «закон любви, а не глупости»[7]. Он учит не безответственности, способствующей злу, но терпимости, отвергающей месть. Истинное христианское непротивление — это отказ от возмездия.
Известные слова Авторизованной Версии «не сопротивляйся злу» были приняты некоторыми как основа для бескомпромиссного пацифизма, как запрет использовать силу в любой и каждой ситуации.
Один из абсурдных примеров этого — «безумный святой», о котором Лютер пишет, что тот «позволял вшам себя кусать и отказывался убить хоть одну из них, ссылаясь на этот текст, утверждая, что ему надлежит страдать и не сопротивляться злу!»[8]
Более серьезным примером, хотя тоже исключительным, была жизнь Льва Толстого, великого русского романиста и общественного реформатора XIX века. В произведении «В чем моя вера» (1884) он описывает, как во время личных исканий смысла жизни он «остался наедине со своим сердцем и таинственной книгой». Читая и перечитывая Нагорную проповедь, он «внезапно понял то, чего не понимал ранее» и что, по его мнению, вся церковь не понимала в течение 1800 лет. «Я понял, что Христос говорит только то, что говорит», особенно в Своем повелении «не противься злому». «Эти слова… в их прямом значении, были для меня настоящим ключом, открывающим все остальное»[9].
Во второй главе («Заповедь о непротивлении») он интерпретирует слова Иисуса как запрет любого физического насилия как в отношении лиц, так и учреждений. «Невозможно в одно и то же время исповедовать Христа Богом, основа учения Которого — непротивление злому, и сознательно и спокойно работать для упрочения собственности, судов, правительства и вооруженных сил…»[10]. По его мнению, «Христос запрещает любой человеческий суд, так как он противится злу и даже воздаёт злом за зло»[11]. Этот же принцип, как считает Толстой, применим к полиции и армии. Когда, наконец, будут выполняться Христовы заповеди, «все люди будут братьями, и каждый будет примирен с другими… Тогда явится Царствие Божье»[12]. В последней главе, пытаясь защитить себя от обвинений в наивности, он излагает свое искреннее убеждение в том, что человеческие существа в основе своей разумные и добрые. Даже «так называемые преступники и разбойники… любят добро и ненавидят зло…». И когда они увидят с помощью истины, переданной им христианами, что непротивящиеся посвящают жизнь свою служению другим, «никто не будет столь бесчувствен, чтобы лишить пищи или убить тех, кто им служит»[13].
Ганди был одним из тех людей, на кого философия Толстого оказала глубокое влияние. Ребенком он усвоил учение ахимса — «отказ от причинения боли и зла живым существам». Еще юношей он прочел в Лондоне Бхагават Гиту и Нагорную проповедь (впоследствии он напишет: «Именно через эту Проповедь Иисус стал мне дорог»), и затем, в Южной Африке, — «Царство Божье внутри нас» Толстого. Возвратившись в Индию десять лет спустя, он воплотил идеалы Толстого в жизнь. Строго говоря, его политикой было не «пассивное сопротивление» (которое он считал слишком отрицательным), не «гражданское неповиновение» (слишком вызывающее), но satyagraha или «сила истины», попытка завоевать своих противников истиной и «примером добровольно переносимого страдания». Его теория очень близка к анархии. По его мнению, «государство представляет собой насилие в концентрированной и организованной форме». В совершенном государстве, о котором он говорил, полиция будет существовать, но силу она будет использовать редко; прекратится наказание; тюрьмы превратятся в школы; и тяжба заменится третейским судом[14].
Невозможно не восхищаться смирением Ганди и искренностью его намерения. Однако нужно учесть, что его политика нереальна. Он говорил, что воспротивился бы японским захватчикам (если те явятся), выступив против них «отрядом мира», но его утверждение никогда не было испытано делом. Он склонял евреев оказывать Гитлеру ненасильственное сопротивление, но те не приняли это во внимание. В июле 1940 года он обратился к каждому британцу с воззванием о прекращении военных действий, в котором утверждал: «Я практиковал ненасилие непрерывно в течение более чем пятидесяти лет и с научной скрупулезностью выяснял его возможности. Я применял его в каждой сфере жизни — домашней, общественной, экономической и политической. И не знаю ни единого случая его провала»[15]. Но его воззвание не было услышано. Жак Эллюль с пониманием комментирует, что «существенным фактором в успехе Ганди» были вовлеченные люди. С одной стороны, это Индия, «народ, сформированный вековой заботой о святости и духовности… люди… невероятно способные к пониманию и восприятию его вести», с другой стороны — Британия, «официально объявившая себя христианской нацией», которая «не могла остаться бесчувственной к проповеди ненасилия Ганди»… «Но поместите Ганди в условия России 1925 года или Германии 1933. Развязка была бы простой: через несколько дней он был бы арестован и ничего бы о нем более не было слышно»[16].
Однако мы больше всего не можем согласиться с Толстым и Ганди не потому, что их взгляды были нереалистичными, а потому, что они были небиблейскими. Ибо мы не можем принять заповедь Иисуса «не противься злому» как абсолютное запрещение использовать любую силу (включая полицию), если, конечно, мы не хотим сказать, что Библия противоречит сама себе и что Апостолы понимали Иисуса неверно. Ведь Новый Завет учит, что государство является божественным учреждением, призванным (через своих исполнителей) карать преступника (то есть «противиться злому» вплоть до вынесения им наказания за совершенное зло), а также награждать тех, кто творит добро (Рим. 13:1 и дал.). Однако нельзя использовать эту истину, чтобы оправдать узаконенное насилие деспотического режима. Конечно же, нет. И действительно, то же самое государство — Римская империя, — которая в Послании к Римлянам, глава 13, называется «Божьим слугой», пользующимся Его авторитетом, в Откровении, глава 13, показано союзником дьявола, использующего его власть. Но эти два аспекта государства допрлняют друг друга, а не противоречат. Факт, что государство было установлено Богом, не означает, что оно застраховано от злоупотреблений своей властью и не может превратиться в орудие сатаны. А историческая правда о том, что государством преследовались иногда хорошие люди, искажает библейскую истину, которая гласит, что действительная функция государства состоит в наказании злодеев. И когда государство использует свою Богом данную власть для наказания, оно есть «Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:4).
Как же применим этот принцип к войне? Похоже, что невозможно дать удачный или простой ответ на этот вопрос, хотя наверняка все христиане согласятся с тем, что по самой своей природе война жестока и ужасна. Ясно также, что понятие «справедливой войны», развитое Фомой Аквинским, войны, причины, методы и результаты которой могут быть «справедливыми», трудно соотносимо с современностью. И тем не менее, мне бы хотелось сказать, что, с одной стороны, нельзя совершенно отказаться от войны (так же, как от полиции и тюрем) на основе заповеди «не противься злому», а с другой стороны, нельзя считать, что единственно возможное оправдание войны (с библейской точки зрения) подобно прославлению полицейской акции. Далее, именно подавление является сущностью полицейской акции; ее цель — арестовать злодеев, чтобы поступить с ними по справедливости. Именно потому, что в современной войне чаще всего отсутствует подобный подход, христианская совесть противится ей. Конечно, неисчислимых ужасов ядерной войны, гибели невиновных вместе с виновными — всего этого достаточно, чтобы окончательно осудить ее.
Рассуждая подобным образом, я хотел сказать, что обязанности и функции государства совершенно отличаются от обязанностей и функций личности. Ответственность отдельного человека по отношению к злодею была установлена Апостолом Павлом в конце 12 главы Послания к Римлянам: «Никому не воздавайте злом за зло [наверняка отклик на слова «не противься злому»], но пекитесь о добром пред всеми человеками… не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию; ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья [то есть разбудишь его совесть, и он раскается]. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» (12:17—21). Мы видим, что Павел запрещает мстить не потому, что месть плоха сама по себе, но потому, что это прерогатива Бога, а не человека. «Мне отмщение», — говорит Господь. В настоящее время Он выражает Свой гнев, или месть, с помощью судов (как продолжает Павел в Рим. 13), а в финале это будет Судный день.
Это различие в функциях, данных Богом двум «слугам Божьим» — государству для наказания злодея и отдельному христианину, не воздающему злом за зло, но одолевающему зло добром, — создает во всех нас болезненное напряжение, так как все мы в различной степени являемся как личностями, так и гражданами государства, и поэтому участвуем в обеих функциях. Например, если однажды ночью мой дом подвергнется нападению и я поймаю вора, моим долгом, возможно, будет усадить его и дать ему что–нибудь Поесть и попить, но в то же время и позвонить в Полицию.
Лютер объяснил это напряжение специально созданным различием между нашей «личностью» и нашей «должностью». Это было частью его учения о «двух царствах», которое, однако, справедливо критиковалось. Он вывел свое утверждение из текста «отдавайте же кесарю кесарево, а Божье Богу». В этих словах он увидел существование как божественной, или духовной, области, «царства Христа», так и области мирской, или преходящей, «царства мира сего» (или «кесаря»). В первом, которое он также называет «царством Божьей десницы», христианин живет как «личность»; во втором, «царстве кесаря», он занимает некую «должность», как «отец» или «наставник», «князь» или «судья». «Вы не должны смешивать, — писал Лютер, — вашу личность и вашу должность»[17].
Вот как он применял это различие к заповеди о непротивлении злому: христианин «живет одновременно как христианин по отношению ко всем, лично претерпевая всяческие страдания в мире, и как мирянин, сохраняя, используя и исполняя все функции, требуемые законом его страны или города…» «Христианин не должен сопротивляться никакому злу; но в пределах своей должности мирянин должен противиться любому злу». «Короче говоря, правилом в царстве Христа является терпимость ко всем, прощение и воздаяние добром за зло». С другой стороны, в области кесаря не должно быть никакой терпимости по отношению к любой несправедливости, но защита от зла и наказание его… в соответствии с тем, что требует должность или статус каждого». «Христос… не говорит: «Никто да не противится никогда злу», ибо это полностью отвергло бы любой порядок и власть. Но Он говорит вот что: «Вы, вы не делайте этого»[18].
Такое четкое различие между двумя «областями» было, конечно, преувеличением. «Трудно избавиться от чувства, — пишет Гарвей Макартур, — что учение его предоставляло мирской сфере автономию, на которую та, по правде говоря, не может претендовать»[19].
Он доходил до того, что говорил христианину, будто в царстве мира сего он «не должен спрашивать Христа о своем долге», ибо о том можно узнать у кесаря. Но Писание не позволяет нам противопоставлять два царства друг другу так, как если бы церковь была сферой Христа, руководимой любовью, а государство — кесаревой, управляемой справедливостью. Ибо власть Иисуса Христа распространяется на все, и ни одна из сфер не может быть исключена из Его закона. Далее, государство, осуществляя справедливость, должно руководствоваться любовью, в церкви же любовь иногда должна подтверждаться дисциплиной. Сам Иисус говорил о необходимости отлучения упрямого и нераскаявшегося нарушителя.
И тем не менее, я думаю, что различие, проводимое Лютером между «личностью» и «должностью» или, как мы бы сказали, между личностью и обществом, имеет смысл. Христианин должен полностью освободиться от желания мстить, не только фактически, но также и в сердце; однако как должностное лицо, в государстве или же в церкви, он может быть уполномочен Богом противостоять злу и наказывать его.
Подводя итог анализу этой антитезы, можно сказать, что Иисус не запрещал творить справедливость, но, скорее, не разрешал нам чинить самосуд. «Око за око» — это принцип справедливости, присущий судам. В личной жизни мы должны быть свободны не только от мщения словом и делом, но от всякой злобной мысли. Мы можем и должны передавать дело свое доброму и праведному Судии, как делал Сам Иисус (1 Пет. 2:23), но не следует нам искать или желать какой–либо личной мести. Мы не должны отвечать на обиду, но вытерпеть ее и тем самым превозмочь зло добром.
Итак, повеление Иисуса не противиться злу не должно использоваться для оправдания временной слабости или нравственного компромисса, политической анархии или пацифизма. Иисус требует от всех Своих последователей относиться к злодеям с милосердием, а не справедливостью, отвергать возможность возмездия, даже если мы рискуем при этом сильно пострадать в Дальнейшем, наше отношение должно быть обусловлено не желанием причинить им вред, но решением послужить им ради высшего блага.
Я не знаю никого, кто бы полнее воплотил это в своей жизни, чем Мартин Лютер Кинг, учившийся у Ганди так же, как Ганди учился у Толстого, хотя я думаю, что он понимал учение Иисуса лучше, нежели те двое. Не может быть сомнения в несправедливости страданий, перенесенных Мартином Лютером Кингом. Доктор Бенджамин Мейс перечислил их на его похоронах: «Если кто и знал смысл страдания, так это Кинг. Разрушенный дом* в течение тринадцати лет жизнь под постоянной угрозой смерти; злобное обвинение в коммунизме; ложное обвинение в неискренности… ножевое ранение, нанесенное собратом по расе; он был обстрелян в вестибюле гостиницы; более двадцати раз арестовывался; глубоко обижен друзьями, предавшими его, — и все же этот человек не имел горечи в своем сердце, не держал злобы в душе, мстительности в уме; он исходил этот мир вдоль и поперек, проповедуя ненасилие и освобождающую силу любви»[20].
Одна из его наиболее трогательных проповедей, основанная на тексте Мф. 5:43–45, была названа «Любовь к врагам своим» и была написана в тюрьме в Джорджии. Мучительно размышляя над вопросами, почему и как должны любить христиане, он описывал, как «ненависть умножает ненависть… по восходящей спирали насилия» и «так же поражает ненавидящего», как и его жертву. Но именно «любовь — единственная сила, способная обратить врага в друга», ибо она имеет «творческую» и «освобождающую» власть. Далее он применял свою теорию к расовому кризису в Соединенных Штатах. Ибо более трех веков американские негры терпели угнетение, крушение надежд и дискриминацию. Но Лютер Кинг и его друзья решились «ненависть встретить любовью». Тогда они завоевали бы свободу и своих угнетателей… и победа была бы двойной»[21].
2. Активная любовь (ст. 43—48)
43 Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». 44 А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, 45Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. 46 Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? не то же ли делают и мытари? 47И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? 48 Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.
Мы уже видели, как явно извратился смысл закона, превратившись в указание «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего», когда из него кое–что было выпущено и кое–что добавлено к нему. Это указание намеренно снижает критерий любви (выпуская ключевые слова «как самого себя», которые делают этот критерий весьма высоким) и сужает круг ее объектов (особым образом исключая из категории «ближних» врагов и, вместо этого, добавляя указание их ненавидеть). Я называю извращение «явным», поскольку оно ничем не оправдывается, и все же законоучителя защищали эту интерпретацию как вполне допустимую. Они указывали на непосредственный контекст неудобной заповеди любить ближнего, отмечая, что слова из Лев. 19 обращены ко «всему обществу сынов Израилевых». Так, даются указания израильтянам по поводу их обязанностей в отношении своих собственных родителей, а более широко — своего «ближнего» и «брата». Они не должны угнетать Или обирать его, каков бы ни был его социальный статус. «Не враждуй на брата твоего в сердце твоем… не Мсти и не имей злобы на сынов народа твоего; но Люби ближнего твоего, как самого себя» (Лев. 19:17,18).
Для казуистов (сознательно или неосознанно желавших облегчить бремя этой заповеди) было достаточно легко приспособить ее к своим собственным интересам. «Мой ближний, — утверждали они, — принадлежит к моему собственному народу, собрат–иудей, родной и знакомый, принадлежащий к моей расе и исповедующий мою религию. Закон ничего не roвoрит о чужеземцах и врагах. И поскольку заповедь говорит только о любви к моему ближнему, можно считать, что она разрешает, даже призывает, ненавидеть врага моего. Ибо он не ближний мне, чтобы мне любить его». Рассуждение звучит достаточно разумно, чтобы убедить тех, кто хочет быть убежденным, и чтобы утвердить их в своих собственных расовых предрассудках. Но это кажущаяся разумность. Они намеренно игнорировали указание, содержащееся в той же главе (Лев. 19), не подбирать оставшегося от жатвы и не обирать дочиста виноградника, но оставить это «бедному и пришельцу», не иудею, а также однозначное высказывание против расовой дискриминации в конце главы: «Пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя» (ст. 34). Подобным же образом: «Один закон да будет и для природного жителя и для пришельца, поселившегося между вами» (Исх. 12:49).
Они также закрыли глаза на другие заповеди, регулирующие их поведение по отношению к врагам их. Например: «Если найдешь вола врага твоего, или осла его, заблудившегося, — приведи его к нему. Если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его: развьючь вместе с ним» (Исх. 23:4,5). Почти подобная же инструкция была дана в отношении вола и осла «брата твоего» (Втор. 22:1–4), это указывает на то, что требование любви одно и то же не зависимо от того, принадлежат ли животные «брату» или «врагу». Раввины, должно быть, хорошо были знакомы с учением книги Притч, которую позже цитировал Апостол Павел как иллюстрацию к преодолению зла, а не к отмщению: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою» (Прит. 25:21; см.: Рим. 12:20).
Совершенно очевидно, что книжники и фарисеи могли использовать или израильские войны против хананеев, или проклинающие псалмы как библейский призыв ненавидеть своих врагов. Но если это так, то они неверно понимали и эти войны, и эти псалмы. Из современных ближневосточных исследований известно, что хананеи были совершенно развратившимися в религиозном и культурном смысле людьми. Их поведение было настолько гнусным, что, как говорится о них, сама земля «извергла их вон». Если бы Израиль последовал их обычаям, то разделил бы и их судьбу (см.: Лев. 18:25,28; 20:22). «Израильские войны, — писал Бонхёффер, — были единственными «священными войнами» в истории, ибо это были войны Бога против мира, поклоняющегося идолам. Так что Иисус осуждает не эту вражду, иначе Он осудил бы всю историю взаимоотношений Бога с Его народом. Наоборот, Он подтверждает Ветхий Завет. Но с этих пор не будет более войн за веру»[22].
Что же касается проклинающих псалмов, то в них псалмопевец говорит не с какой–то личной ненавистью, но как представитель богоизбранного народа Израильского, он считает нечестивых врагами Бога, своими же собственными врагами он их считает лишь потому, что он полностью идентифицировал себя с провидением Божьим, ненавидит их потому, что любит Бога, и поэтому уверен, что эта «ненависть» является «совершенной ненавистью», и он призывает Бога в следующий момент, чтобы Бог испытал его и узнал сердце его, испытал и узнал помышления его, чтобы увидеть, не на опасном ли он пути (Пс. 138:19—24)[23].
То, что нам нелегко это выполнять, указывает не на нашу духовность, но на ее отсутствие, не на нашу превосходящую любовь к людям, но на нашу небольшую любовь к Богу и даже на неспособность ненавидеть нечестивых ненавистью «совершенной», а не «личной».
Истина в том, что злые люди должны одновременно быть объектами нашей «любви» и нашей «ненависти» так же, как они являются одновременно объектами Божьей «любви» и «ненависти» (хотя «ненависть» Его выражается как Его «клятва»). «Любить» их — значит пламенно желать, чтобы они покаялись и уверовали и таким образом спаслись. «Ненавидеть» их — значит с той же силой желать, чтобы они, если, упорствуя, откажутся покаяться и уверовать, подверглись бы Божьему осуждению. Не молились ли вы когда–нибудь за спасение нечестивых (то есть хулщцих Бога или эксплуатирующих своих ближних ради собственной выгоды, как если бы те были животными), а затем добавляли: если они отвергнут спасение Божье, то да падет на них Божье осуждение? Я да. Это естественное выражение нашей веры в Бога, который является Богом спасения и осуждения, и нашего желания, чтобы исполнилась Его совершенная воля.
Поэтому существует такая вешь, как совершенная ненависть, так же, как существует праведный гнев. Но это ненависть к врагам Бога, а не к нашим собственным. Она совершенно свободна от всяческой злой воли, ненависти и мстительности и воспламеняется только любовью к чести и славе Божьей. Она находит выражение теперь в молитве мучеников, убиенных за слово Божье и свидетельство свое (Отк. 6:10). И она будет выражена в последний день всем сообществом людей, искупленных Богом, которые, видя суд Божий над нечестивыми, согласятся с Его совершенной справедливостью и единогласно воскликнут: «Аллилуйя! Спасение и слава, и честь и сила Господу нашему, ибо истинны и праведны суды Его!.. Аминь! Аллилуйя!» (Отк. 19:1,2,4).
Теперь можно с уверенностью заключить, что такая чистая «ненависть» ко злу и к злодеям, не смешанная с личной злобой, никак не оправдывает желание законоучителей изменить заповедь Божью о любви к ближнему, добавив к ней разрешение ненавидеть тех, кто ненавидит нас, наших личных врагов. Слова «и ненавидьте врагов ваших» были «паразитическим наростом»[24] на законе Бога; им нечего там делать. БоГ не давал Своим людям двойную нравственную норму» одну для отношений с ближними, а другую — с врагами.
Итак, Иисус противоречил их добавлению как грубому искажению закона: «А Я говорю вам, любите врагов ваших» (ст. 44). Ибо ближний наш, как Он позже так ясно проиллюстрировал в притче о добром самарянине (Лк. 10:29–37), совершенно не обязательно принадлежит к нашей собственной расе, сословию или религии. Он может даже вообще быть ничем с нами не связанным. Он может быть нашим врагом, который точит на нас нож или держит наготове пистолет. Наш «ближний» в словаре Бога включает и нашего врага. Нашим ближним его делает то, что он — нуждающееся человеческое существо, нужду которого мы знаем и можем до некоторой степени удовлетворить.
Каков же наш долг по отношению к ближнему, будь он друг или враг? Мы должны любить его. Более того, если мы добавим сюда предложения из той версии Проповеди, которая приведена в Евангелии от Луки, любовь наша к нему будет выражаться в наших делах, словах и молитвах. Во–первых, наши дела. «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас… Любите врагов ваших, и благотворите…» (Лк. 6:27,35). «Благотворители» презираемы в современном мире, и, совершенно точно, филантропия — это не то, что подразумевал Иисус под «творением блага». Он подчеркивает, что истинная любовь — не столько проявление чувств, сколько служение, практическое, смиренное, жертвенное служение. Враг наш ищет возможность причинить нам вред, мы же должны искать возможность сделать ему добро. Именно так Бог обращался с нами. Мы «были врагами», но Христос умер за нас, чтобы примирить нас с Богом (Рим. 5:10). Если Он отдал Себя за врагов Своих, мы должны отдавать себя за наших врагов.
Однако слова тоже могут выразить нашу любовь, Как слова, обращенные к самим нашим врагам, так и слова за них, обращенные к Богу. «Благословляйте Проклинающих вас». Если они призывают несчастья на нащи головы, в словах выражая свое желание нашего падения, мы должны воздать им, призывая на них небесное благословение, словами объясняя, что мы им желаем только блага. Наконец, мы обращаем слова свои к Богу. Оба евангелиста упоминают эту заповедь Иисуса: «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:44; Лк. 6:28). Златоуст считал это умение молиться за врагов наших «наивысшей вершиной самообладания»[25]. Оглядываясь на требования этих двух последних антитез, он отмечает девять восходящих шагов и ходатайство как вершину этого восхождения. Во–первых, мы не должны быть сами инициаторами зла. Во–вторых, мы не должны мстить за зло другим. В–третьих, мы должны быть спокойны, и в–четвертых — несправедливо страдать. В–пятых, мы должны давать злодею даже более требуемого. В–шестых, мы не должны его ненавидеть, но (шаги 7 и 8) любить его и благотворить ему. И, в–девятых, мы должны «умолять Самого Бога за него»[26].
Современные комментаторы также видят подобное ходатайство как вершину христианской любви. «Это наибольшая заповедь, — писал Бонхёффер. — Посредством молитвы мы идем к нашему врагу, становимся рядом с ним и молим за него Бога»[27].
Более того, если молитва–посредничество является выражением любви, которую мы имеем, это также дает возможность для возрастания нашей любви. Невозможно молиться за кого–либо, не любя его, и невозможно продолжать за него молиться, не видя, что наша любовь к нему растет и созревает. Мы должны начать свою за него молитву до того, как осознаем свою к нему любовь, и мы обнаружим, что наша любовь превращается сначала в почку, потом в цветок. Иисус молился за Своих мучителей как раз в то время, как металлические гвозди проходили сквозь Его руки и ноги; и даже время, в котором употреблен глагол (имперфект), говорит о том, что Он продолжал молиться, повторяя Свое ходатайство: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Если жестокая пытка распятия на кресте не могла заставить умолкнуть молитвы Господа нашего за врагов Своих, то какая же боль, гордыня, предрассудок или леность могут оправдать наше молчание?
В этой главе я цитирую Бонхёффера более, нежели любого другого комментатора, потому что, хотя он и писал свое толкование до начала войны, он мог предвидеть, куда приведет нацизм, и мы знаем, к какой участи в конце привело его христианское свидетельство против нацизма. Он цитировал некоего А. Ф. К. Вилльмара, который написал это в 1880 г., но слова его звучат почти пророчески в отношении времени Бонхёффера: «Значение заповеди о том, что мы должны любить врагов своих и отказаться от возмездия, еще более возрастет в предстоящей священной борьбе… Христиан будут гонять с места на место, подвергать физическому преследованию, расправе и всякого рода убийствам. Мы приближаемся к веку массовых преследований… Скоро настанет время, когда мы будем молиться. Это будет молитва горячей любви за тех самых сынов погибели, что стоят вокруг и смотрят на нас взорами, полными ненависти, и кто, возможно, уже поднял руку свою, чтобы убить нас… Да, церковь, действительно ожидающая своего Господа и различающая знамения, должна со всей своей силой и в доспехах своей святой жизни включиться в эту молитву любви».
Указав, что наша любовь к врагам должна выражаться в делах, словах и молитвах, Иисус сказал, что только тогда мы наконец покажем, чьими сынами являемся, ибо лишь тогда будем мы являть любовь, подобную любви нашего Небесного Отца. «Ибо Он повелевает солнцу Своему восходить [заметьте, кому принадлежит солнце!] над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (ст. 45). Любовь божественная в равной степени распространяется на всех людей: добрых и злых. Богословы (следуя Кальвину) называют это «общей благодатью» Бога. Это не «спасающая благодать», дающая возможность грешникам покаяться, уверовать и спастись; но благодать, явленная всему человечеству, кающимся и нераскаянным, равно же верующим и неверующим. Эта всеобщая благодать Бога выражается не в даре спасения, но в дарах творения, и не в последнюю очередь в благословенных дарах дождя и солнечного света, без чего жизнь на планете не могла бы продолжаться. Такой должна быть норма христианской любви. Мы должны любить как Бог, а не как люди.
Ибо, «если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?» Или какая вам за то благодарность? «И грешники любящих их любят» (Лк. 6:32). Падший человек не лишен способности любить. Учение о всеобщей греховности не означает (и никогда не означало), что первородный грех сделал людей неспособными вообще ни к какому добру, но что любое добро, которое они совершают, до некоторой степени испорчено злом. Неискупленные грешники могут любить. Родительская любовь, любовь детей, любовь супругов, любовь друг к другу друзей — все это, как нам хорошо известно, постоянно испытывают мужчины и женщины вне Христа. «И мытари» (бедные чиновники, собиравшие подати и поэтому пользовавшиеся репутацией людей алчных) любят любящих их. «И язычники» (эти «собаки», как звали их иудеи, посторонние, ненавидевшие евреев, которых они старались обойти при встрече), даже они приветствуют друг друга. Никто не лишен этого чувства.
Но всякая человеческая любовь, даже наивысшая, самая благородная и лучшая, до некоторой степени осквернена нечистотою эгоистического интереса. Мы, христиане, особо призваны любить своих врагов (в такой любви нет корыстного интереса), а это невозможно без сверхъестественной благодати Божьей. Если мы любим лишь любящих нас, то мы не лучше обманщиков. Если мы приветствуем только братьев своих и сестер, христиан, то мы не лучше язычников; они также приветствуют друг друга. Иисус задает вопрос: «Что особенного делаете?» (ст. 47). Эти простые слова — «что особенного» — являются квинтэссенцией того, что Он говорил. Для христиан недостаточно быть похожими на нехристиан; наше призвание в том, чтобы превзойти их в добродетели. Наша праведность должна превзойти (perisseuse…pleion) праведность фарисеев (ст. 20) и любовь наша должна превзойти, быть большей (perisson), нежели любовь язычников (ст. 47). Хорошо говорит об этом Бонхёффер: «Отличие христианина от других выражено этим словом: «особенное», perisson, «выходящее за рамки», «необычное», то, что не требует после себя слов «потому что»… Это «более того», «сверх всего того». Естественное — это to auto (то же самое) для язычников и для христиан, решающее качество христианской жизни начинается с perisson… Для Него (то есть Иисуса) отличительным знаком христианина является «необычное»[28].
Что же это за perisson, это «сверх» или «экстра», которое должен являть христианин? Ответом Бонхёффера было: «Это любовь Самого Иисуса Христа, восходившего на крест терпеливо и послушно… Крест является отличительным признаком христианской религии»[29]. Он абсолютно прав. Но, еще точнее, как выразился Иисус об этом, можно сказать, что эта «сверхлюбовь» не является любовью человеческой, но любовью Бога, в Своей благодати дающего солнце и дождь нечестивым. «Итак, вы [«вы» выразительно подчеркивает отличие христиан от нехристиан] будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (ст. 48). Утверждение о том, что народ Божий должен подражать Богу более, нежели людям, не ново. Книга Левит раз пять рефреном повторяет заповедь: «Я Господь, Бог ваш… будьте святы, ибо Я свят». (Лев. 11:44,45; 19:2; 20:7,26; см.: 1 Пет. 1:16). Здесь же призыв Христа к нам касается не «святости», но «совершенства».
Некоторые учителя святости на основании этого стиха мечтали о достижении в этой жизни состояния безгрешного совершенства. Но в таком случае слова Иисуса не будут согласовываться с учением всей Проповеди. Ибо в заповедях блаженства Он уже указал, что ученики Его будут постоянно алкать и жаждать Правды (5:6), а в следующей главе он будет учить непрестанно молиться так: «прости нам долги наши» (6:12). Постоянная жажда правды и молитва о прощении ясно указывают, что Иисус не ожидает от последователей Своих морального совершенства в этой жизни. Контекст показывает, что Им упоминаемое «совершенство» относится к любви, той совершенной любви Божьей, которая проявляется к тем, кто на нее не отвечает. Действительно, ученые говорят, что арамейское слово, которое Иисус, вероятно, использовал, обозначает «всеохватывающий». Параллельный стих в версии Проповеди Луки это подтверждает: «Итак будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» (Лк. 6:36). Мы призваны к совершенству в любви, то есть любить даже врагов своих милосердной, всеобъемлющей любовью Бога.
Новым для нас в призыве Христа является не только повеление быть скорее «совершенными», а не «святыми», но и Его описание Бога, которому мы должны подражать. В Ветхом Завете это всегда звучало так: «Я Господь, который вывел вас из земли Египетской, чтобы быть вашим Богом; и посему будьте святы, ибо Я свят». Но теперь, во времена Нового Завета, мы должны следовать и подчиняться Ему не только как единственному Избавителю Израиля; это наш «Отец Небесный» (ст. 45,48). И послушание наше придет из сердец наших, как явление нашей новой природы. Ибо мы дети Божьи через веру во Иисуса Христа, и мы можем показать, чьими сынами являемся, лишь только выказывая семейное сходство, только когда мы становимся миротворцами, как Он (ст. 9), лишь когда мы любим всеобъемлющей любовью, как Он (ст. 45,48).
Две последние антитезы показывают движение вперед. Первое повеление отрицательное: «Не противься злому»; второе положительное: «Любите врагов ваших» и ищите им добра. Первое является призывом к пассивному отказу от возмездия, второе — к активной любви. Как отмечал Августин, «многие освоили, как подставлять другую щеку, но не знают, как любить ударившего их». Мы должны идти дальше терпеливого служения, дальше отказа воздавать за зло к решению превозмочь зло добром. Альфред Пламмер с замечательной простотой свел все это воедино: «Воздавать злом за добро — по–дьявольски; воздавать добром за добро — по–человечески; воздавать добром за зло — по–божески»[30].
Разъясняя, Иисус ставит перед нами альтернативные модели, с помощью которых Он противопоставляет мирскую культуру и христианскую контркультуру. Нехристианской культуре присуща мысль о воздаянии, как о воздаянии за зло, так и о воздаянии за добро. Первое очевидно, ибо оно означает месть. Но второе иногда выпускается из виду. Иисус выразил это так: «И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность?» (Лк. 6:33). Во–первых: «Вы причиняете мне зло, и я причиню вам зло», а во–вторых: «Вы делаете мне добро, и я сделаю вам добро», или (в более разговорной форме): «Ты — мне, я — тебе». Итак, воздаяние является путем мира сего; месть, с одной стороны, и благодарность, с другой, расплата за обиды и воздаяние за блага. Тогда мы квиты, мы больше не должники, мы разделались со всеми. Это черта гордеца, который не хочет быть должным никому. Это попытка навести в обществе порядок с помощью грубой и скорой на расправу справедливости, которой мы сами распоряжаемся, так что никто никоим образом не получит от нас чего–либо сверх.
Но не так будет в Царстве Божьем! Так ведут себя грешники, язычники и мытари. Это высший предел, до которого они могут подняться. Но он недостаточно высок для граждан Царства Божьего: «Что особенного делаете?» — спрашивает Иисус (ст. 47). Итак, модель, которую Он предлагает нам как альтернативу окружающему нас миру, — это Отец наш, что над нами. Так как Он добр к злым так же, как и к добрым, Его дети должны быть тоже такими. Жизнь ветхого (падшего) человечества основана на грубой справедливости, мести за обиды и расплате за блага. Жизнь нового (искупленного) человечества основана на божественной любви, отказе от мести и преодолении зла добром.
Иисус обвинил фарисеев в том, что они поставили два серьезных ограничения для любви. Конечно, они верили в любовь. Каждый верит в любовь. Да, но не в любовь к своим обидчикам, а также не в любовь к этим чужакам–язычникам. Дух фарисейства все еще жив. Это дух мести и национализма. Первый говорит: «Я буду любить прекрасных безобидных людей, но разделаюсь с вредящими мне». Второй утверждает: «Я буду любить своих родных и близких, но не ожидайте от меня любви к людям, которым нет до меня дела». В действительности Иисус ожидает от Своих последователей именно того, что, по мнению других, неразумно ждать. Он призывает нас избавиться от всех условных ограничений, которые мы любим налагать на любовь (особенно мстительность и национализм) и проявлять всеобъемлющую и творческую любовь, подобно Богу.
Если посмотреть на все шесть антитез, то станет ясно, что это за «большая» праведность, к которой призваны христиане. Это глубокая внутренняя праведность сердца, в котором Дух Святой запечатлел Божий закон. Это новый плод, в котором проявляется молодость дерева, новая жизнь. Итак, мы не можем избежать или уклониться от благородных требований закона. Это любимое занятие фарисеев; для христиан же характерно искреннее стремление к правде, постоянный голод и жажда. И эта правда, выраженная в чистоте, честности или в любви, покажет, чьи мы. Наше христианское призвание состоит в подражании не миру, но Отцу. Именно так христианская контркультура становится видимой.
[1] Джон У. Уэнхам, «Христос и Библия», с. 35 (Тиндэйл Пресс, 1972). — John W. Wenham, Christ and the Bible (Tyndale Press, 1972), p. 35.
[2] О сопротивлении Его воле см.: Рим. 9:19; истине 2 Тим. 3:8; 4:15; Лк. 21:15; Деян. 6:10; 13:8; Его власти, олицетворяемой государством, — Рим. 13:2.
[3] Аллен, с. 54.
[4] Джеремиас, с. 27, 28.
[5] Бонхёффер, с. 130.
[6] Сперджен, с. 30.
[7] Гловер, с. 55.
[8] Лютер, с. ПО.
[9] Толстой, с. 315–319 (нумерация страниц дана по изданию на английском языке. — Прим. перев.).
[10] там же, с. 323.
[11] там же, с. 331.
[12] там же, с. 406.
[13] там же, с. 535, 536.
[14] Большинство цитат заимствованы из: Джордж Вудсток, «Ганди». — George Woodstock, Gandhy (Fontana, Modern Masters series, 1972).
[15] Текст Рейтера об обращении Ганди цитируется по: Ф. У. Диллистоун, «Чарльз Равен». — F. W. Dillistone, Charles Raven (Hodder, 1975), p. 230 ff.
[16] Жак Эллюль, «Насилие». — Jacques Ellul, Violence (SCM, 1970), p. 15.
[17] Лютер, с. 83.
[18] там же, с. 113–114.
[19] Макартур, с. 135.
[20] Корэтта Скотт Кинг, «Моя жизнь с Мартином Лютером Кингом». — Coretta Scott King, My Life With Martin Luther King Jr (Hodder & Stoughton, 1970), p. 363–369.
[21] «Сила любви» (1963; Фонтана, 1969), с. 47–55. — Strength to Love (1963; Fontana, 1969), p. 47–55.
[22] Бонхёффер, с. 132.
[23] Ср.: Проповеди, с. 404.
[24] Сперджен, с. 31.
[25] Златоуст, с. 281.
[26] там же, с. 276.
[27] Бонхёффер, с. 276.
[28] Бонхёффер, с. 136 и дал.
[29] там же, с. 137.
[30] Пламмер, с. 89.