Роланд Бейнтон

На сем стою. Жизнь Мартина Лютера

Глава шестая. ГУС ИЗ САКСОНИИ

Вполне возможно, что перемены в папской политике были вызваны отчасти проницательностью кардинала Кайэтана. Он хорошо понимал, что человек может стать источником неприятностей, не будучи при этом еретиком, поскольку ересь подразумевает отрицание установленных догм Церкви, а учение об индульгенциях еще не получило официального папского определения. Первоначально должен высказаться папа - лишь тогда, если Лютер откажется повиноваться, его на полном основании можно будет отлучить от Церкви. Наконец решение папы было подготовлено. По всей вероятности, готовил его сам Кайэтан. 9 ноября 1518 года булла "Cum Postquam" внесла ясность во многие спорные вопросы. Было объявлено, что индульгенции относятся лишь к наказанию, но не к вине, которая первоначально должна быть заглажена наложением епитимьи. Сокращение сроков наказания может относиться лишь к временным наказаниям, отбываемым на земле и в чистилище, но не к вечным мукам ада. Что же касается тех наказаний, которые налагает на земле сам папа, то, безусловно, он имеет полное право распоряжаться ими посредством отпущения грехов. Что же касается наказания пребыванием в чистилище, то папа может лишь ходатайствовать перед Богом о сокровище избыточных заслуг Христа и святых. Эта декреталия устраняла некоторые из наиболее вызывающих искажений.

Появись данная булла раньше - конфликт на этом вполне мог бы закончиться, но за это время Лютер оспорил не только власть папы отпускать грехи, но и его власть "связывать" через отлучение от Церкви. Далее он заявил, что папа и церковные соборы могут заблуждаться. Он оспорил значение библейского текста, на котором основывалось таинство исповеди, и отверг часть канонических законов как несовместимых с Писанием. Доминиканцы называли Лютера опаснейшим еретиком, а папа именовал его сыном беззакония.

Но как надлежало с ним поступить? Шаги к примирению, предпринятые в декабре 1518 года, были подсказаны политическими соображениями. Папа знал, что его планы организации крестового похода не получили поддержки, от уплаты нового налога Германия отказалась, выдвинув встречные претензии. Было и еще более серьезное обстоятельство. Двенадцатого января умер император Максимилиан. Необходимо было, таким образом, выбрать нового главу Священной Римской империи. Еще ранее стало известно, что Максимилиан видел в качестве преемника своего внука Карла.

Империя слабела, но тем не менее еще со средних веков представляла собой внушительную силу. Император избирался, и любой из европейских князей мог претендовать на этот пост. Курфюрсты, однако, в большинстве своем были немцами и предпочитали видеть на императорском троне немца. В то же время они были в достаточной мере реалистами, понимая, что ни один немец не обладает достаточной властью, чтобы в одиночку править империей. Потому-то они готовы были признать главу одной из великих держав. У них оставался выбор между французским королем Франциском и испанским - Карлом. Папа, однако, возражал против обоих кандидатов, поскольку в любом случае приход к власти одного из них означал бы нарушение равновесия, на котором основывалась безопасность папы. Когда немцы потеряли надежду на избрание немца, папа поддержал Фридриха Мудрого. При таких обстоятельствах папа не мог беспечно проигнорировать пожелания Фридриха относительно Мартина Лютера. Ситуация, безусловно, изменилась, когда Фридрих, полагая себя недостойным столь высокого поста, высказался в пользу Габсбурга, который и был 28 июня 1519 года избран императором Священной Римской империи под именем Карла V. Это, однако, не внесло больших изменений в ситуацию, поскольку в течение последующих полутора лет Карл был слишком поглощен испанскими делами, чтобы заниматься Германией, и Фридрих оставался центральной фигурой. Папа все еще не мог позволить себе оттолкнуть Фридриха, проявив излишнюю суровость к Лютеру.

Папа сделал ряд шагов к примирению. Кайэтан получил помощника, связанного с Фридрихом Мудрым, - немца по имени Карл фон Мильтиц, которому надлежало завоевать расположение курфюрста и побудить Лютера молчать до окончания выборов. Для этого в распоряжении Мильтица имелись все средства, которыми располагал Ватикан, - от индульгенций до интердиктов (от права отпускать грехи до права отлучать от Церкви). Чтобы умилостивить Фридриха, он привез сообщение о даровании новых привилегий Замковой церкви в Виттенберге. Согласно этим милостям, тем, кто внес достаточное пожертвование, срок пребывания в чистилище сокращался на сто лет за каждые мощи святых из знаменитой коллекции Фридриха. Более того, Фридриха обласкали долгожданным отличием - ему была пожалована Золотая роза добродетели из рук самого папы. Этот подарок сопровождался следующим посланием от Льва X:

"Возлюбленный сын!

Сия святейшая Золотая роза была освящена нами на четырнадцатый день великого поста. Она помазана священным елеем и окроплена благоуханными благовониями в сопровождении папских благословений. Сей дар вручит тебе наш возлюбленнейший сын, достойнейшего поведения дворянин Карл фон Мильтиц. Роза эта есть символ драгоценнейшей крови нашего Спасителя, каковой мы искуплены. Роза есть наипервейший из цветов, красота и благоухание которого не имеют себе равных на земле. Да проникнет же, сын мой возлюбленный, божественное благоухание до самых глубин сердца твоего высочества, дабы ты мог исполнить то, что укажет тебе вышеупомянутый Карл фон Мильтиц".

Вручение Золотой розы произошло с большой задержкой, поскольку для безопасности она была помещена на хранение в банк Фуггеров в Аугсбурге.

Фридрих полагал, что задержка вызвана иной причиной. "Вполне возможно, - говорил он, - что Мильтиц медлит с вручением мне Розы, выжидая, пока я не изгоню этого монаха и не объявлю его еретиком". До Лютера дошли сведения о том, что Мильтиц имеет инструкции от папы, согласно которым вручение Розы увязывалось с его выдачей, но- Мильтица удерживает от решительных действий осторожность кардинала, который воскликнул: "Вы просто кучка глупцов, если полагаете, что сможете купить монаха у князя!" Прибытию Мильтица, несомненно, предшествовали обращенные к Фридриху письма от папы и курии, побуждавшие его всячески противодействовать "сыну сатаны, сыну погибели, паршивой овце и плевелу в винограднике, Мартину Лютеру". Брат Мартин был готов к тому, что его вот-вот схватят. Вполне возможно, что изначально именно таковым и было намерение Мильтица.

"Впоследствии я узнал, - писал Лютер Штаупицу, - от придворных князя, что Мильтиц прибыл вооруженный семьюдесятью апостольскими бреве и что он мог увести меня в Иерусалим, который убивает пророков, Вавилон в багрянице". Мильтиц похвалялся в Германии, что монах у него в руках. Но ему очень быстро дали понять, что излишне жесткий курс вряд ли будет приветствоваться. Из своих бесед в дорожных тавернах он выяснил, что на каждого сторонника папы приходятся три сторонника Лютера. Он откровенно признавался, что в тысячелетней истории Церкви не было столь опасного случая и что Рим готов выплатить десять тысяч дукатов за то, чтобы убрать с дороги это препятствие. Курия была готова пойти еще дальше. Фридриху Мудрому намекнули, что в случае его уступчивости он получит возможность назначить кардинала. Фридрих понял, что этой милостью может быть пожалован Лютер.

Мильтиц буквально источал лесть. В одной из бесед он сказал Лютеру: "Мы быстренько поправим это дело". Он попросил Лютера выразить свое согласие с папской декреталией по индульгенциям. Лютер ответил, что там нет ни единого слова из Писания. Тогда Мильтиц сказал, что просит Лютера лишь об одном - воздерживаться от дебатов и публикаций, если его противники сделают то же самое. Лютер дал такое обещание. Мильтиц разрыдался. "То были крокодиловы слезы", - говорил Лютер.

"Козлом отпущения" стал Тецель. Мильтиц вызвал его на слушания и обвинил в пристрастии к излишествам, поскольку тот путешествовал в повозке, запряженной двумя лошадьми. Помимо того, Мильтиц обвинил Тецеля в том, что тот имеет двух незаконнорожденных детей. Тецель удалился в монастырь, где вскоре умер от таких потрясений. Лютер писал ему: "Не принимайте все это слишком близко к сердцу. Не вы затеяли драку. У дитяти есть иной отец". Курфюрст тем временем употребил свое упрочившееся положение для того, чтобы использовать Мильтица в собственных целях. Он посоветовал передать дело Лютера на рассмотрение комиссии германских богословов под председательством архиепископа Трирского Рихарда Греффенклаусского. Подобный выбор оказался удачен для немцев - поскольку Рихард был курфюрстом; для папы - поскольку он был архиепископом, и для Лютера - поскольку на выборах он являлся противником папского кандидата. Кайэтан поддержал эту идею, и Рихард выразил свое согласие. Фридрих договорился, что слушания состоятся на предстоящем Вормсском сейме. Но папа не выразил ни поддержки, ни возражений по поводу такого предложения, в результате на какое-то время все повисло в воздухе.

Тем временем Лютер оказался вовлечен в дальнейшие споры. Он согласился воздерживаться от борьбы лишь в том случае, если его противники сделают то же самое. Они, однако, это условие не выполнили. В спор оказались вовлечены университеты. За Виттенбергским университетом укрепилась репутация лютеранского учебного заведения. Среди преподавателей особенно выделялись Карлштадт и Меланхтон. Первый из них был старше Лютера и в свое время жаловал ему докторскую мантию. Карлштадту при всей его эрудиции недоставало той осторожности, которая иногда приходит вместе со знаниями.

Был он человеком чувствительным, эмоциональным, порывистым, а иногда и излишне шумным. Его поддержка взглядов Лютера выливалась в такие взрывы ярости против его противников, что иногда они страшили даже самого Лютера.

Меланхтон был мягче, моложе - ему исполнился всего лишь двадцать один год. Своими блестящими познаниями он уже снискал себе уважение в Европе. Внешне Меланхтон был весьма невзрачен, говорил он запинаясь, а при ходьбе подергивал плечами. Однажды, когда Лютера спросили, как он представляет себе апостола Павла, тот ответил с добродушным смехом: "Думаю, что он был тощим коротышкой вроде Меланхтона". Когда же этот тщедушный человек начинал говорить, он уподоблялся юному Иисусу в храме. В Виттенберге он преподавал не богословие, а греческий язык и поначалу был далек от Лютера. Но вскоре Меланхтон подпал под его влияние. Его дружба с Лютером основывалась не на душевных порывах, а на общности толкования апостола Павла. Таковы были руководители виттенбергской общины.

Голиафом филистимлян, выступившим для того, чтобы посрамить Израиль, был профессор Ингольштадтского университета по имени Иоганн Экк. Сразу же после появления тезисов Лютера он обрушился на них в своей работе под названием Obelisks. Это слово использовалось для обозначения интерполяций в поэмах Гомера. Лютер ответил, написав Asterisks. Нападки Экка были неприятны Лютеру, поскольку Экк слыл его старым другом; не нищенствующим монахом, но гуманистом; не "вероломным итальянцем", но немцем, и далеко не последним в силу незаурядности своей натуры. Несмотря на внешность мясника и громоподобный голос, он обладал невероятной памятью, стремительностью речи и острым, как отточенное лезвие, умом - профессиональный спорщик, которого посылали в Вену или Болонью, если следовало провести диспут по деяниям Троицы, проблеме субстанции ангелов или контракту о займе под проценты. Особенно несносной была его манера облекать оскорбления в форму предположений и подталкивать оппонента к уличающим его выводам.

Экку удалось склонить не свой, но Лейпцигский университет к тому, чтобы его включили в число оппонентов Виттенберга. Таким образом, к новому конфликту присоединилось старое соперничество, поскольку Виттенберг и Лейпциг представляли соперничающие друг с другом части Саксонии, одна из которых находилась под выборным управлением, а другая управлялась герцогом. Экк встретился с покровителем Лейпцига, герцогом Георгом Бородатым. Бородатыми были все саксонские князья, но Гeopr предоставил другим именоваться Мудрыми, Твердыми и Щедрыми. Он согласился с тем, чтобы в Лейпциге Экк выступил в дебатах против Карлштадта, который уже яростно обрушивался на Экка, защищая Лютера. Но Экк и не помышлял фехтовать с секундантом. Он открыто подстрекал Лютера, оспаривая приписываемые ему утверждения о том, что Римская Церковь во времена Константина не возвышалась над другими и что занимающий престол Петра не всегда признавался преемником Петра и наместником Христа, - иными словами, что папство имеет недавнее и, следовательно, человеческое происхождение. Лютер отвечал:

"Когда я говорю о том, что авторитет папы римского покоится на человеческом повелении, это вовсе не значит, что я подстрекаю к непослушанию. Но мы не можем признать, что все овцы Христовы были вверены Петру. Что же тогда дано было Павлу? Когда Христос сказал Петру: "Паси овец Моих", разве подразумевал Он, что никто иной не может пасти их без дозволения Петра? Равным же образом не в силах я согласиться и с тем, что папа римский не может заблуждаться или что ему одному дано толковать Писание. Папская декреталия, используя новую грамматику, превращает слова "Ты есть Петр" в "Ты есть примас". Декреталиями уничтожается Евангелие. Я не могу не осуждать содержащееся в этой декреталии богохульство - самое бесстыдное и извращенное".

Совершенно очевидно, что дебаты проходили между Экком и Лютером, но вряд ли можно было ожидать, что человек, которого заклеймил сам папа, назвав его "сыном беззакония", примет участие в публичном диспуте под эгидой ортодоксального Лейпцигского университета. На это наложил запрет местный епископ. Но Лютера поддержал герцог Георг. Позднее он стал одним из наиболее непримиримых врагов Лютера, но пока он искренне стремился узнать, действительно ли

Как только монетка падает в мешок,

Душа из чистилища - скок.

Он напомнил епископу: "Проведение диспутов дозволяется с древнейших времен, даже диспутов о Святой Троице. Что хорошего будет в том, что солдату не дозволят воевать, сторожевой собаке - лаять, а богослову - спорить? Лучше пожертвовать старушке, которая может вязать, чем богословам, которые не умеют спорить". Герцог Гeopr добился своего. Лютера снабдили охранной грамотой для участия в Лейпцигском диспуте. "Уж. не сам ли бес действует здесь?" - отзывался на это из своего вынужденного затворничества Тецель.

Лютер усердно готовился к спору. Поскольку он утверждал, что претензии на верховенство папы встречаются лишь в декреталиях последних четырехсот лет, он должен изучить все декреталии. По мере работы взгляды его приобретали все более и более революционное направление. В феврале он писал своему другу:

"Экк разжигает против меня новые войны. Он все же может подтолкнуть меня вплотную заняться "романистами". Пока все это было лишь баловством".

В марте Лютер делился с Спалатином:

"Посылаю тебе письма Экка, в которых он уже похваляется, будто бы завоевал Олимп. Я же занят изучением декреталии для будущих дебатов. Шепотом на ушко могу тебе сказать: "Я не знаю, антихрист ли папа или апостол, но совершенно точно, что в своих декреталиях он искажает и распинает Христа"".

Сравнение с антихристом было зловещим. Лютеру предстояло узнать, что людей легче убедить в том, что папа римский - антихрист, чем в истине, что праведный жив верою. Подозрение, которое Лютер еще не осмеливается высказать вслух, невольно объединяло его со средневековыми сектантами, которые возродили и видоизменили тему антихриста. Этот образ возник в сознании евреев, которые, томясь в плену, утешались в своих земных страданиях верой в то, что пришествие Мессии задерживается кознями антимессии, чья ярость достигнет кульминации непосредственно перед приходом Спасителя. Таким образом, чем мрачнее было настоящее, тем больше надежд сулило будущее. В Откровении Иоанна антимессия уже предстает в образе антихриста. Помимо этого возникает такая деталь, как появление перед концом двух свидетелей, которые должны свидетельствовать и претерпеть мученические страдания. Далее явится архангел Михаил и Некто с пылающим взором, на белом коне, и низвергнет зверя в пропасть. Как люди представляли себе этот сюжет во времена Лютера, наглядно показывает гравюра из "Нюрнбергской хроники" (Numberg Chronicle). В левом нижнем углу весьма правдоподобный антихрист обольщает людей. Справа изображены два свидетеля, которые свидетельствуют с кафедры, наставляя собравшихся. Холм в центре - гора Елеонская, с которой Христос вознесся на небеса и с которой антихрист будет низвержен в ад. Наверху изображен Михаил с мечом.

Эта тема приобрела особую популярность в позднем средневековье среди последователей Фратичелли, Уиклифа и Гуса, отождествлявших пап с антихристом, который вот-вот будет низвержен. Взгляды Лютера невольно совпали с точкой зрения этих сект; имелось, однако, одно существенное отличие. В то время как они отождествляли с антихристом конкретных пап, известных своей нечестивой жизнью, Лютер полагал, что антихристом является каждый папа, даже будь он лично человеком примерного поведения, поскольку антихрист есть понятие обобщенное - это институт, папство, система, извращающая истину Христову. Вот почему Лютер неоднократно выказывал личное уважение Льву X, даже если всего лишь неделей ранее он обличал его как антихриста. Но все это еще впереди. Накануне Лейпцигского диспута подобные мысли страшили Лютера. В человека, выказывавшего столь глубокую привязанность к святейшему папе как наместнику Христа, само предположение о том, что он в конечном счете может оказаться врагом Господа, вселяло ужас. Мысль эта одновременно и утешала, поскольку дни антихриста были сочтены. Если Лютеру предстояло пасть, подобно двум свидетелям, губитель его вскоре будет поражен десницей Божьей. Теперь это было уже не противостояние людей, а борьба против властителей и сил, и мироправителя тьмы, которая велась на небесах.

 

Диспут состоялся в Лейпциге в июле. Экк приехал накануне и - в пышном церковном облачении участвовал в процессии Corpus Christi. Карлштадт, Меланхтон и другие ученые прибыли в сопровождении двухсот вооруженных пиками студентов. Городской магистрат предоставил Экку охрану из семидесяти шести человек, обязанных денно и нощно охранять его как от виттенбержцев, так и от богемцев, которые, как предполагалось, были среди сторонников Лютера. Каждый день утром и вечером стража под звуки флейты и барабана маршировала к воротам замка, где она и располагалась. Поначалу решали провести диспут в актовом зале университета; но столь велико было скопление духовенства, знати, людей образованных и необразованных, что герцог Георг предоставил свой дворец. Стулья и скамьи были украшены гобеленами - у виттенбержцев на них была вышита эмблема св. Мартина, а у сторонников Экка - изображение св. Георгия, поражающего дракона.

В день начала диспута в шесть утра в церкви св. Фомы для собравшихся была отслужена месса. Пел двенадцатиголосный хор под управлением Георга Pay, который позднее печатал в Виттенберге музыкальные произведения Лютера. Затем собравшиеся направились во дворец. Дебаты открылись наставлением о правилах достойного проведения богословского спора - его в течение двух часов зачитывал на латыни секретарь герцога Георга. "Великолепная речь, - сказал герцог Георг, - хотя меня и удивляет, что богословы нуждаются в подобных советах". Затем хор исполнил Veni, Sancte Spiritus, и громко протрубил городской трубач. Время приближалось к обеду. Герцог Георг обозревал ломившийся от яств стол. Экку он послал оленины, Карлштадту - жаркое из косули и всем приказал подать вина.

После обеда началась предварительная схватка вокруг правил богословского турнира. Первым возник вопрос о том, следует ли иметь стенографистов. Экк полагал, что не нужно, поскольку если участники будут думать о стенографисте, это охладит их пыл. "Истина может быть лучшим образом оценена в более прохладной атмосфере", - отвечал Меланхтон. Экк проиграл. Далее возник вопрос о том, следует ли иметь судей. Лютер считал, что в этом нет нужды. Фридрих уже договорился о том, что дело Лютера будет заслушиваться в присутствии архиепископа Трирского, и на данном этапе он не желал создавать впечатление, будто здесь также происходит судебное слушание. Но герцог Георг настаивал. Лютер проиграл. Были избраны университеты Эрфурта и Парижа. Таким образом, был приведен в действие именно тот механизм, который ранее неоднократно предлагался для слушания дела Лютера. Когда Парижский университет принял это предложение, Лютер потребовал, чтобы были приглашены все преподаватели, а не только богословы, которым он перестал доверять. "Отчего же в таком случае, - вспылил Экк, - вам не передать свое дело на рассмотрение сапожникам и портным?" Третим был вопрос о том, допустимо ли иметь в зале какие-либо книги. Экк против этого возражал. Карлштадт, сказал он, во время открытия обложился фолиантами и своим чтением усыпил аудиторию. Карлштадт обвинил Экка в том, что тот желает сбить аудиторию с толку своей эрудицией. Карлштадт проиграл. По общему согласию записи дебатов не подлежали опубликованию до тех пор, пока судьи не вынесут свой вердикт. Затем начался непосредственно диспут.

До нас дошло описание его участников, сделанное наблюдателем этого состязания.

"Мартин среднего роста, истощен заботами и научными трудами до такой степени, что буквально можно пересчитать все его кости.

Он в расцвете сил и обладает звонким, проникающим в сердце голосом. Человек ученый и досконально знает Писание. Греческий и еврейский ведомы ему до такой степени, что он способен судить об истолкованиях. В его распоряжении огромный запас слов и мыслей. В обращении он любезен и ласков, нет в нем ничего унылого либо высокомерного. Он всем ровня. В компании он оживлен, весел, всегда в бодром и радостном расположении духа, как бы ни нападали на него соперники. Все единодушно ставят Мартину в вину некоторую дерзость выдвигаемых им упреков и язвительность, нужную для , того, кто идет новым путем в религии, и неуместную для богослова. В значительной мере то же самое можно сказать и о Карлштадте, хотя и в меньшей степени. Он ниже Лютера и цветом лица напоминает копченую селедку. Голос его хриплый и неприятный. Памятью он более медлителен, а на гнев более скор. Экк - здоровенный, нескладно сложенный детина с громким голосом простолюдина, чему способствует изрядная грудь. Он напоминает трагика или городского глашатая, но голос его скорее хриплый, нежели звонкий. Глазами, устами и всем своим лицом он более напоминает мясника, нежели богослова".

После того как на протяжении недели Карлштадт и Экк спорили по проблеме оставленности человека, в диспут включился Лютер для обсуждения вопроса о древности папства и примата Римской церкви, подняв заодно и вопрос о том, является ли она человеческим или божественным институтом. "Какая разница, - спросил герцог Георг, - утвержден ли папа божественным правом или человеческим? Все равно он остается папою".

"Совершенная правда", - сказал Лютер, настаивавший на том, что отрицание божественного происхождения папства вовсе не может считаться наущением к непослушанию. Но Экк яснее Лютера видел разрушительные последствия его допущений. Претензии папы на безоговорочное послушание основаны на учении о божественном происхождении института папства. Лютер невольно продемонстрировал,, сколь мало он ценит папскую власть, воскликнув: "Будь хоть десять пап, хоть тысяча, раскола не произойдет. Единство христианства может быть сохранено при многочисленности глав церквей, точно так же, как отдельные нации проживают в согласии, имея разных правителей".

"Я дивлюсь, - фыркнул Экк, - что ваше преподобие забывает об извечной войне между англичанами и французами, неугасимой ненависти, которую испытывают по отношению друг к другу французы и испанцы, а все королевство Неаполитанское залито христианской кровью. Что же касается меня, то я исповедую одну веру, одного Господа Иисуса Христа и почитаю папу римского наместником Христовым".

Но мало было доказать ошибочность воззрений Лютера, следовало доказать еще и их пагубность. Соперникам предстояла схватка по вопросам, связанным с историей. Экк исходил из того, что примат Римской церкви и папы римского как преемника Петра относится к самым ранним временам Церкви. В доказательство этого он представил несколько писем. Предполагалось, что написаны они в II веке папой римским. В одном из них говорилось: "Святая Римская и апостольская Церковь учреждена не апостолами, но Самим нашим Господом и Спасителем, и в силу этого обрела преимущество во власти над всеми церквами и всем стадом христианского народа". И далее: "Священнопоставленный порядок утвержден был в новозаветные времена сразу же после нашего Господа Христа, когда Петру было поручено епископство, ранее исполняемое Самим Христом". Оба эти утверждения были внесены в канонический закон.

"Я оспариваю эти декреталии, - вскричал Лютер. - Никто и никогда не убедит меня в том, что святой папа и мученики говорили это!" Лютер был прав. Сегодня все католические авторитеты единогласно признают, что эти слова заимствованы из фальшивых исидорианских декреталии. Лютер привел великолепный пример исторического критицизма, причем без помощи Лоренсо Валлы, работа которого пока еще не была видна. Лютер отметил, что фактически в первые века христианства вне Рима верховенство епископов не признавалось подданными Римской империи, а греки так и не признали примат Римской церкви. Безусловно, это вовсе не давало повода для того, чтобы проклинать святых Греческой Церкви.

"Насколько я понимаю, - сказал Экк, - вы разделяете осужденные зловредные заблуждения Джона Виклифа, который сказал: "Для спасения нет никакой необходимости верить в то, что Римская церковь превыше всех остальных". И вы поддерживаете злонамеренные ереси Яна Гуса, утверждавшего, что Петр не был и не является главой святой Католической Церкви".

"Я отвергаю обвинения в союзе с богемцами, - громовым голосом вскричал Лютер. - Я никогда не одобрял их раскольничества. Пусть даже на их стороне правда Божья, но они не должны были удаляться от Церкви, поскольку наивысшая Божественная правда заключается в единстве и благотворительности".

Экк подталкивал Лютера к заключениям, которые в Лейпциге особенно яростно осуждались как изменнические. Богемия совсем недалеко от Лейпцига, и жива была еще память об опустошительном вторжении на саксонские земли богемских гуситов, последователей сожженного в Констанце за ересь Яна Гуса. Дебаты были прерваны - настало время обеда. Лютер воспользовался передышкой, чтобы пойти в университетскую библиотеку и ознакомиться с материалами осудившего Гуса Констанцского собора. К своему изумлению, среди осужденных положений учения Гуса он нашел и следующее: "Есть только одна вселенская церковь - община верных". И далее: "Вселенская Святая Церковь едина, поскольку едино число избранных". Для Лютера было очевидным, что вторая формулировка заимствована непосредственно из трудов св. Августина. Когда в два часа диспут возобновился, Лютер заявил: "Среди положений вероучения Яна Гуса я обнаружил подлинно христианские и евангельские, которые не может осудить вселенская Церковь". Хорошо слышно было, как после этих слов герцог Георг пробормотал: "Чума!" В памяти его промелькнули воспоминания о вторжении гуситских орд в саксонские земли. Такая реакция была на руку Экку.

Лютер продолжал: "Что касается утверждения Гуса, говорившего: "Для спасения нет никакой необходимости верить в то, что Римская церковь превыше всех остальных", - то мне безразлично, исходят ли эти слова от Виклифа или от Гуса. Я знаю, что неисчислимое число греков спаслось, хотя они и не слыхали об этих словах. Ни папа римский, ни инквизиция не вправе устанавливать новые положения веры. Нельзя побуждать верующего христианина преступать границы, обозначенные Словом Божьим. Закон Божий запрещает нам верить в то, что не установлено Писанием Господа или Его откровением. Один из авторов канона сказал, что мнение одного-единственного человека имеет больший вес, чем суждение папы римского или церковного собора, коль скоро оно опирается на более прочную библейскую основу. Я не могу поверить в то, что Констанцский собор осудил эти взгляды Гуса. Вполне возможно, что эта часть протоколов представляет собой более позднюю вставку".

"Решения эти, - отвечал Экк, - отражены в достоверной истории Иеронима Хорватского, и истинность их никогда не подвергалась сомнению гуситами".

"Но даже в этом случае, - возразил Лютер, - собор не объявил, что все положения вероучения Гуса есть ересь. Там сказано, что "некоторые из них еретические, некоторые есть заблуждение, некоторые богохульны, некоторые высокомерны, некоторые есть подстрекательство к мятежу, а некоторые оскорбительны для слуха людей набожных". Вам следует разобраться и сообщить нам, какие же из них являются заблуждениями".

"Каковыми бы именно они ни были, - сказал Экк, - ни одно из них не объявлено наихристианнейшим и согласным с Евангелием; и если вы защищаете их, в таком случае вы еретик, заблуждающийся, богохульник, высокомерный, подстрекаете к мятежу и оскорбляете слух людей набожных".

"Позвольте мне сказать по-немецки, - потребовал Лютер. - Собравшиеся неверно меня понимают. Я говорю о том, что собор иногда заблуждался и может иногда заблуждаться. Равным же образом, собор не наделен правами устанавливать новые положения вероучения. Собор не может выдавать за божественную истину то, что по своей природе божественной истиной не является. Соборы противоречат друг другу, ибо последний, Латеранский, собор отменил решения Констанцского и Базельского соборов о том, что собор превыше папы. Следует исходить из того, что простой мирянин, вооруженный Писанием, стоит превыше папы или собора, если таковые его не имеют. Что же до папских декреталий об индульгенциях, то я скажу, что ни Церковь, ни папа не могут устанавливать положений вероучения. Таковые должны проистекать из Писания. Ради Писания мы должны отвергнуть и папу, и соборы".

"Но это, - сказал Экк, - и есть богемская зараза - утверждать, будто каждый волен толковать Писание наравне с папами, соборами, докторами и университетами. Когда брат Лютер говорит, что собственное истолкование и есть истинное значение текста, папа и соборы говорят: "Нет, брат неверно его понял". Тогда я приму истолкование собора и отпущу брата. Иначе всем ересям не будет конца. Все еретики обращаются к Писанию и полагают свои истолкования верными. Еретики точно так же, как это делает сейчас Лютер, утверждают, что папы и соборы ошибаются. Дурно говорить о том, что участники собора, будучи людьми, способны ошибаться. Ужасно, когда преподобный отец выступает против святого Констанцского собора и единодушного мнения всех христиан, не опасаясь называть некие положения вероучения Гуса и Виклифа наихристианнейшими и евангельскими. Вот что я вам скажу, преподобный отец: если вы отвергаете решения Констанцского собора, если вы утверждаете, что законно созванный собор заблуждается, то вы для меня' язычник и мытарь".

Лютер ответил: "Если вы не считаете меня христианином, то выслушайте мои доводы и доказательства, как выслушали бы турка и безбожника".

Экк выслушал. Они перешли к дискуссии по проблеме чистилища. Экк процитировал знаменитый текст из 2 Мак. 12:45: "Посему [он] принес за умерших умилостивительную жертву, да разрешатся от греха". На это Лютер возразил, что "Книга Маккавеев относится к апокрифам, а не к каноническому Ветхому Завету, а поэтому не имеет авторитета". В третий раз уже во время дебатов он отверг значимость документов, на которых основывались папские притязания.

Вначале он отверг истинность папских декреталий I века и был прав. Затем он поставил под сомнение решения Констанцского собора и ошибся. На этот раз он отверг авторитет ветхозаветных апокрифов, что, конечно же, было вопросом спорным.

Далее они перешли к индульгенциям. Споров по этой проблеме фактически не было. Экк, заявил, что если бы Лютер не поставил под сомнение примат папской власти, разногласия их легко можно было бы разрешить. Затронув вопрос об исповеди, Экк, однако, обрушился на Лютера: "Вы что, единственный, которому ведомо все? Выходит, заблуждается вся Церковь, кроме вас?"

"Напоминаю, - отвечал Лютер, - что Бог однажды вещал устами осла. Я прямо скажу вам о том, что думаю. Я христианский богослов и обязан не только основываться на истине, но и защищать ее своею кровью до самой смерти. Я желаю веровать свободно и не быть рабом каких бы то ни было авторитетов, будь то собор, университет или папа. Я с уверенностью исповедую то, что полагаю истинным, независимо от того, признано ли это Католической Церковью или сочтено ересью; утверждено собором или отвергнуто".

Дебаты длились восемнадцать дней и "могли бы продолжаться вечно, - как выразился современник, - не вмешайся герцог Георг". Он так и не узнал, что же происходит, когда монетка падает в денежный мешок, а зал ассамблеи понадобился герцогу для увеселения маркграфа Бранденбургского, который возвращался домой после избрания императора. Обе стороны продолжили диспут войной памфлетов. Соглашение воздержаться от публикации материалов диспута до решения университетов не было соблюдено, поскольку Эрфуртский университет своего мнения так и не сообщил, а Парижский отозвался лишь спустя два года.

Прежде чем завершить отчет о дебатах, стоит упомянуть о небольшом инциденте, поскольку он прекрасно иллюстрирует грубые и бесчувственные нравы той эпохи. У герцога Георга был одноглазый придворный шут. Во время диспута между Экком и Лютером завязался шутливый спор о том, позволительно ли этому шуту иметь жену. Лютер выступал за семейную жизнь, а Экк - против. Замечания Экка были столь оскорбительны, что шут обиделся. После этого всякий раз, когда Экк входил в зал, шут корчил ему рожи. Экк отвечал тем, что изображал одноглазого, - шут разражался яростной руганью. Собравшиеся валились от хохота.

После диспута Экк подбросил хворост в готовящийся для Лютера костер. "В любом случае, - завершил он, - передо мной не кто иной, как саксонский Гус". Были перехвачены два письма, адресованных Лютеру, - от Яна Продуске и от Венцеля Рождаловского, гуситов из Праги. Вот что они ему писали: "Тем, кем некогда был Гус в Богемии, вы, Мартин, являетесь в Саксонии. Стойте твердо". Вместе с этими письмами чехи послали работу Гуса "Рассуждения о Церкви". "Ныне, - говорил Лютер, - я более соглашаюсь с учением Гуса, чем в Лейпциге". К февралю 1520 года он уже готов был сказать: "Мы все гуситы, хотя и не ведаем об этом". Тем временем Экк в Риме известил папу о том, что сын беззакония еще и саксонский Гус.