Роланд Бейнтон

На сем стою. Жизнь Мартина Лютера

Глава десятая. НА СЕМ СТОЮ

Фридрих поступил разумно, обратившись к императору. В Риме вопрос был решен, и формальное отлучение оказывалось неизбежным. Вопрос заключался лишь в том, последует ли дополнительное наказание со стороны государства. Решить этот вопрос предстояло самому государству. Совершенно очевидно, что Лютеру оставалось лишь проповедовать, преподавать, молиться и ожидать, пока другие решат, какие действия им следует предпринять по его делу.

Ответ последовал через шесть месяцев. Если сопоставить их с четырьмя годами бездействия Церкви, то это немного. Можно было, однако, предположить, что воспитанный на ортодоксальных испанских взглядах император не потерпит никаких задержек. Но положение императора не позволяло ему поступать в соответствии со своими желаниями. Пышность церемонии коронации не избавляла его- от необходимости поставить свою подпись под имперской конституцией, кое-кто, однако, полагал, что два пункта этой конституции были включены туда Фридрихом Мудрым с целью уберечь Лютера. Согласно одному из них, никакой немец - независимо от своего положения - не мог быть вывезен для суда за пределы Германии. Другой же пункт гласил, что никто не может быть поставлен вне закона без причины и не будучи выслушанным. Чрезвычайно сомнительно, что эти положения были действительно направлены на защиту прав монаха, обвиненного в ереси, и ни в одном из сохранившихся документов ни Фридрих, ни Лютер на них не ссылаются. В то же время император был конституционным монархом, и независимо от своих личных убеждений он не мог позволить себе править Германией, основываясь на произвольных повелениях.

Карлу приходилось учитывать и раскол в общественном мнении. Одни выступали за Лютера, другие против, третьи стояли между ними. Сторонники Лютера были многочисленны, сильны и громкоголосы. Алеандр, папский нунций в Германии, сообщал, что девять десятых немцев кричат: "Лютер!" - одна же десятая: "Смерть папе!" Без сомнения, это преувеличение. В то же время считаться сторонником Лютера было весьма популярно. Франц фон Зиккинген из своей крепости в Эбернбурге контролировал долину Рейна и вполне мог воспрепятствовать прибывшему в Германию без испанских войск императору предпринять какие-либо действия. Кроме того, сторонники Лютера громко заявляли о себе, особенно Учьрих фон Гуттен, который, презирая возможность смирения перед Римом ради того, чтобы избежать отлучения Лютера, обрушивал на курию громы и молнии из Эбернбурга, требуя в своих выходивших один за другим манифестах крови Алеандра. Булла Exsurge была перепечатана с язвительными комментариями, а Гуттен в своем трактате изобразил себя "буллоубийцей". Он просил императора стряхнуть с себя свору облепивших его священников. Альбрехту Майнцскому угрожали расправой. Папского нунция Алеандра призывали учесть страстное пожелание германского народа и рассмотреть дело Лютера в справедливом суде, право на который имеют даже отцеубийцы. "Неужели ты думаешь, - требовал Гуттен,- что вероломством побудив императора издать указ, ты сможешь разлучить Германию со свободой веры, религии и истины? Ты полагаешь, что сможешь напугать нас, сжигая книги? Вопрос этот решится не пером, но мечом".

 Из всех сторонников Лютера наибольшим влиянием пользовался Фридрих Мудрый. Его поддержка простиралась до того, что он оправдывал сожжение папской буллы. На Вормском сейме он позволил Фрицу, своему придворному шуту, изображать кардиналов. Фридриха не удалось подкупить ни Золотой розой, ни наделением Замковой церкви правом выдавать индульгенции, ни дарованием земельных угодий его сыну. Наиболее откровенное его мнение о деле Лютера дошло до нас только через третьи руки. По словам Алеандра, он слышал от Иоахима Бранденбургского, что Фридрих сказал ему: "Наша вера давно уже нуждалась в том свете, который принес ей Мартин". Есть все основания усомниться в истинности этих слов, поскольку оба человека, передавшие их, страстно стремились запятнать Фридриха, приписав ему поддержку Лютера. Сам курфюрст неоднократно заявлял о том, что, не разделяя мнений д-ра Мартина, он просто требует справедливого слушания его дела. Если при справедливом рассмотрении дела монаха тот окажется осужден, Фридрих будет первым, кто исполнит по отношению к нему свой долг христианского князя. Однако требование справедливого суда со стороны Фридриха означало, что обвинения Лютера должны основываться на Писании. Зачастую Фридрих недостаточно ясно представлял себе, вокруг каких проблем идут споры, когда же это было ему понятно, он проявлял решимость и настойчивость.

Противоположную позицию занимали паписты, люди, подобные Экку, которые играли роли, назначенные им Римом. Курия раз за разом требовала искоренить плевел, изгнать паршивую овцу, отсечь разлагающийся член, швырнуть за борт того, кто раскачивает корабль св. Петра. На протяжении всех судебных заседаний Рим представлял Алеандр, цель которого состояла в том, чтобы побудить императора решить это дело по своему усмотрению, не принимая во внимание правивших Германией князей, мнения которых, как известно, разделились. И прежде всего нельзя было допустить слушания дела Лютера светским судом. Он уже был осужден Церковью, и мирянам следовало лишь исполнить решение Церкви, а не пересматривать заново основания для его осуждения.

Была и нейтральная сторона, которую возглавлял сам Эразм. Несмотря на свои слова о невозможности восстановить отношения между Лютером и Римом, Эразм не оставлял миротворческих усилий и даже сочинил меморандум, в котором предлагалось назначить императора и королей Англии и Венгрии в качестве членов беспристрастного суда. Любопытно, что именно в Ватикане это предложение встретило наиболее яростных своих противников, поскольку папа считал, что избрание Карла императором оправдало наихудшие его опасения, и теперь был исполнен решимости ограничить его власть, поддерживая Францию. Но какие бы действия ни предпринимались в этом направлении, Карл, несмотря на всю

свою ортодоксальность, намекал, что Лютера можно использовать в качестве орудия. Даже первые лица на сцене проявляли меньшую активность, чем можно было бы от них ожидать. Гуттена сдерживала надежда: он верил в то, что история неизбежно повторяется, и в свое время германский император - кем бы он ни был - окажет решительный отпор мирским притязаниям папы. Охваченный этими ожиданиями, Гуттен откладывал свою войну со священниками до тех пор, пока собратья-гуманисты не упрекнули его в том, что он только слова на ветер бросает. Но в то же время Алеандр был испуган производимым Гуттеном шумом. Поэтому, когда папа прислал буллу, в которой от Церкви отлучался как Лютер, так и Гуттен, Алеандр воздержался от ее опубликования и отослал буллу назад в Рим, чтобы из нее вычеркнули имя Гуттена. На одни лишь подобные пересылки уходили целые месяцы, поэтому по причине робости Алеандра Лютер фактически был поставлен вне закона до того, как Церковь официально отлучила его.

 

Обещанное слушание отменено

Где, каким образом и кем будет рассматриваться дело Лютера - вот проблема, которая стояла перед Карлом. Решение по этому вопросу было принято 4 ноября 1520 года, когда Карл после своей состоявшейся в Аахене коронации приехал посоветоваться с "дядюшкой Фридрихом", который из-за приступа подагры задерживался в Кельне. Все знали, что необходимо принять важные решения. Лютеране развесили по всему городу обращения к кесарю. Ради блага папистов Алеандр торопился организовать встречу с Фридрихом и побудить его передать это дело папе. Вместо этого Фридрих вызвал лидера умеренной партии Эразма и пожелал выслушать его мнение. Эразм поджал губы. Фридрих настойчиво стремился получить от него веский ответ. "Лютер действительно совершил два преступления, - прозвучал вердикт, - он покусился на папский венец и животы монахов". Фридрих расхохотался.

Ободренный таким образом, Фридрих встречался с императором и заручился обещанием, что Лютер не должен быть осужден, пока не будет рассмотрено его дело. Мы не знаем, какие доводы убедили Карла, не знаем и того, что именно он понимал под рассмотрением дела. Виттенбергский университет тут же подсказал, что уместно провести слушание дела на предстоящем сейме германского народа, который соберется в городе Вормсе. Фридрих передал это предложение императорским советникам. Вот ответ Его величества, датированный 28 ноября и адресованный "возлюбленному дядюшке Фридриху":

"Мы желаем, чтобы вы пригласили упомянутого выше Лютера в сейм, который соберется в Вормсе, дабы компетентные лица имели возможность тщательно исследовать его дело, чтобы не совершилась несправедливость или нечто, противное закону". Император не поясняет, о каком законе идет речь, кому предстоит разобраться в деле Лютера и будет ли иметь Лютер возможность свободно отстаивать свои взгляды. Лютер должен явиться - вот и все. Апелляция к кесарю была услышана. Это датированное 28 ноября приглашение знаменовало потрясающую перемену в ходе событий. Защитник веры, который сжигал книги, теперь приглашал автора этих самых книг на некие слушания. Может быть, на императора повлияла дипломатия Эразма? Или тревожные политические известия в какой-то момент побудили его подразнить папу и ободрить немцев? А может быть, Карл страшился народного восстания? Нам неизвестны его мотивы. Знаем лишь одно - приглашение было послано.

Это было в ноябре, но фактически Лютер появился в сейме лишь в апреле следующего года. За это время приглашение было аннулировано и отозвано. На этом сконцентрировалась борьба всех сторон в конфликте: следует ли позволить Лютеру явиться перед гражданским судом, чтобы тот расследовал вопросы веры? Алеандр был настроен решительно: "Ни в коем случае".

"Что касается меня лично, я с радостью противостоял бы этому сатане, но не должно подрывать авторитет Святейшего престола, предоставляя суждение мирянам. Осужденного папою, кардиналами и прелатами должны слушать лишь в тюрьме. Миряне, включая и императора, не полномочны пересматривать сие дело. Лишь папу можно считать достаточно компетентным судьей. Как можно называть Церковь кораблем Петровым, коли у руля не Петр? Как может она считаться Ноевьм ковчегом, если Ной не капитан? Если Лютер желает быть выслушанным, ему будет дана охранная грамота для поездки в Рим. Либо Его высочество может направить его в инквизицию в Испанию. Он имеет полную возможность отречься от своих взглядов, никуда не выезжая, а затем явиться в сейм, чтобы его простили. Он просит рассмотрения его дела в безопасном месте. Какое же место безопасно для него, помимо Германии? Каких судей готов он признать, помимо Гуттена и стихотворцев? Неужели Католическая Церковь мертва уже тысячу лет и возрождать ее надобно лишь Мартину Лютеру? Неужели весь мир неправ, и один лишь Мартин имеет глаза, чтобы видеть?"

На императора это произвело впечатление. 17 декабря он аннулировал приглашение Лютера в сейм. Он объяснил это тем, что, поскольку шестьдесят дней, данных Лютеру, истекли, теперь, если он явится в Вормс, то город будет отлучен. Можно усомниться в искренности подобного объяснения. Мотивы, по которым император отменил приглашение, столь же неясны, как и причины, побудившие его прислать это приглашение, поскольку официально Лютер еще не был предан анафеме. И даже если бы это было так, он мог получить папское разрешение, выдаваемое в исключительных обстоятельствах. Вполне возможно, что Алеандр убедил Карла; что император был раздражен тем, что Лютер сжег буллу; что он был угнетен новостями из Испании и желал умилостивить курию. Какие бы причины ни побуждали императора, он вполне мог бы избежать неприятной необходимости публично отменять свое решение, если бы подождал еще немного. Дело в том, что Фридрих отклонил присланное приглашение на том основании, что решение по делу представляется предрешенным в силу имевшего место сожжения книг Лютера, за которое, как он уверен, император не несет ответственности. У Фридриха были причины для подобных сомнений, поскольку император подписал приглашение Лютеру в тот самый день, когда в Майнце жгли его книги. Фридрих был исполнен решимости заставить Карла прояснить свою позицию и принять на себя всю полноту ответственности.

По этой причине курфюрст поинтересовался у Лютера, готов ли тот прибыть в сейм, если приглашение последует непосредственно от императора. Лютер ответил:

"Вы спрашиваете, что я намерен делать, если меня вызовет император. Я поеду, если даже по болезни окажусь неспособным стоять на ногах. Если кесарь зовет меня, значит, меня зовет Бог. Если же, что вполне вероятно, ко мне будет применено насилие, я предаю дело свое в руки Божьи. Жив Тот, Кто спас трех юношей из печи огненной царя вавилонского, и если Он не спасет меня, значит, голова моя ничего не стоит в сравнении с Христом. Не время теперь думать о безопасности. Забота моя должна быть о том, чтобы не нанести бесчестья Евангелию нашим опасением засвидетельствовать и скрепить учение наше своею кровью".

Настроение Лютера в полной мере передают его письма к Штаупицу:

"Настало время не раболепствовать, но кричать во весь голос, когда Господа нашего Иисуса Христа проклинают, поносят и хулят. Если вы призываете меня к смирению, то я взываю к вашей гордости. Вопрос весьма серьезен. Перед нами страдающий Христос. Если доселе нам должно было молчать и смиряться, то, спрашиваю я вас, разве не должно нам встать на защиту благословенного Спасителя, когда Он подвергается осмеянию? Отец мой, опасность более велика, нежели вы можете себе представить. К сему времени применимы слова из Евангелия:

 

"Итак, всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным". Пишу вам об этом откровенно, поскольку опасаюсь того, что вы будете колебаться между Христом и папою, хотя они и диаметрально противоположны. Будем же молиться за то, чтобы Пюподь Иисус духом уст Своих сокрушил сына погибели. Если не пойдете вы, позвольте идти дальше мне. Я весьма опечален вашей покорностью. Мне представляется, что сейчас вы совсем иной Штаупиц, нежели тот, который некогда проповедовал благодать и крест... Отец, помните ли, как в августе вы мне сказали: "Помни, брат, ты начал это во имя Господа Иисуса". Я об этом никогда не забывал и то же повторяю вам теперь. Вначале я сжигал папские книги со страхом и трепетом, теперь же у меня легко на сердце, как никогда доселе. Книги эти более вредоносны, чем я предполагал".

 

Император берет ответственность на себя

Не зная о новых подходах к Лютеру, Алеандр счел момент благоприятным для того, чтобы император издал указ, не советуясь с сеймом. Император отвечал ему, что не может действовать в одиночку. Архиепископ Майнцский еще не приехал, а по прибытии выступил против издания указа, хотя всего лишь месяцем ранее именно он дал указание о сожжении книг Лютера. Курфюрст Саксонский также еще не приехал. Его приезд совпал с праздником Трех царей, и он въехал в Вормс подобно одному из мудрецов, несущих дары молодому императору, от которого он добился еще одного резкого изменения в политике. Карл пообещал взять на себя ответственность за дело Лютера. Узнав об этом, Лютер ответил Фридриху: "Я сердечно радуюсь, что Его величество возьмет на себя это дело, которое касается не одного меня, но всего христианства и всего немецкого народа".

Но, давая свое обещание, Карл явно не подразумевал, что у Лютера будет возможность отвечать на публичных слушаниях перед сеймом. Вместо этого назначили комитет для рассмотрения дела, и Алеандру было позволено обратиться к нему. Алеандр с самого начала лишил себя предоставленного ему преимущества, стремясь продемонстрировать, что Лютер является мерзким еретиком, хотя ему следовало бы упорно настаивать на том, что мирской комитет не имеет полномочий на рассмотрение этого дела. Вместо этого он стремился на основании средневековых манускриптов доказать, что институт папства берет свое начало минимум от Карла Великого. Все это было бы вполне уместным на Лейпцигеких дебатах, но время для подобной дискуссии уже миновало. С тех пор уже высказался папа, и сейму предлагалось не утвердить, но лишь исполнить папский вердикт. Члены комитета выслушали Алеандра и сообщили, что им придется подождать.

Задержка должна была способствовать снижению опасности народных волнений в городе. Сообщения противоположных сторон, которыми мы располагаем, указывают на вполне реальную опасность религиозной войны. Алеандр писал, выдавая себя за мученика:

"Мартина изображают с нимбом и голубем над головой. Люди целуют эти изображения. Продано такое их количество, что мне не удалось заполучить ни одного. Появилась карикатура, на которой изображен Лютер с книгою в руке в сопровождении закованного в

броню Гуттена с надписью: "Защитники христианской свободы". Еще на одном листке изображены впереди Лютер, а за ним Гуттен. Они несут сундук, на котором стоят две чаши. Внизу подпись: "Ковчег истинной веры". На переднем плане Эразм, играющий на гуслях, подобно Давиду. На заднем плане виден Ян Гус, которого Лютер недавно провозгласил своим святым. На этой же карикатуре виден папа с кардиналами, которых вяжет вооруженная стража. Стоит мне лишь показаться на улице, как немцы хватаются за мечи, скрежеща зубами. Я уповаю на то, что папа выдаст мне всеобщую индульгенцию и позаботится о моих братьях и сестрах, если со мною что-либо случится".

Описание волнений, сделанное другой стороной, содержится в письме гуманиста из Вормса, адресованном Гуттену:

"Испанец разодрал написанную вами версию буллы и втоптал ногами в грязь. Императорский капеллан и двое испанцев поймали человека, у которого нашли шестьдесят экземпляров "Вавилонского пленения Церкви". На выручку ему бросился народ, и нападавшим пришлось укрыться в замке. Верховой испанец преследовал одного из наших людей, которому едва удалось проскользнуть в двери. Испанец столь резко натянул поводья, что свалился с лошади и не мог подняться, пока ему не помог немец. Ежедневно двое-трое испанцев скачут на своих мулах прямо через рынок, и народ вынужден давать им дорогу. Такова наша свобода".

К насилию открыто призывали и непрестанно распространяемые подстрекательские памфлеты. По утверждению Алеандра, даже повозка не могла бы вместить наводнившие Вормс сочинения непристойного содержания, такие, например, как пародия на апостольский символ веры:

"Верую в папу, который связывает и развязывает на небесах, земле и в аду, и в Симония, его единственного сына, нашего господина, который зачат был каноническим законом и рожден от Римской церкви. Под властью его истина страдала, была распята, умерщвлена и похоронена, и посредством анафемы опустилась в ад, восстала вновь через Евангелие и Павла, и была приведена к Карлу, восседая одесную его, и в будущем ей предстоит властвовать над всем духовным и мирским. Верую в канонический закон, в Римскую церковь, в сокрушение веры и сообщество святых, в индульгенции на отпущение грехов, равно как и наказания в чистилище, в воскрешение плоти в эпикурейской жизни, ибо дана она нам Святейшим отцом, папою. Аминь".

Император был раздражен. Когда 6 февраля ему передали прошение Лютера, Карл разорвал его и топтал ногами. Но душевное равновесие быстро вернулось к нему, и 13 февраля он созвал пленарную сессию сейма. Планировалось представить новый вариант эдикта, который надлежало издать именем императора, но с согласия сейма. Алеандру представилась возможность трехчасовой речью соответственно настроить членов сейма. И вновь он упустил данный ему шанс. Теперь он мог исправить ту оплошность, которую допустил, обращаясь к членам комитета. Двумя днями ранее он получил папскую буллу об отлучении Лютера от Церкви. Стоило лишь предъявить ее, и отпало бы возражение, будто сейм просят поставить вне закона человека, который еще не отлучен Церковью. И здесь Алеандр замешкался, поскольку в булле упоминался не только Лютер, но и Гуттен. Документ не был представлен. Сейм продолжал изучение дела о ереси. Именно благодаря Алеандру, а не Лютеру светская ассамблея превратилась в церковный собор.

Нет сомнений в том, что Алеандр очень умело построил обвинения против Лютера - куда более умело, чем это сделано в булле, которая просто повторяла текст предыдущей Exsurge Domine, отлучавшей Лютера без какого бы то ни было анализа самых мятежных его трактатов, написанных летом 1520 года. Алеандр запоминал наизусть целые параграфы из них для доказательства того, что Лютер - "еретик, вызволяющий Яна Гуса из ада и одобряющий не некоторые, но все его учения. Соответственно он должен также разделять и учение Виклифа, отрицающее реальность присутствия [Лютер не разделял его], равно как и утверждение Виклифа о том, что христианин не может быть связан никаким иным законом. Подобное утверждение Лютер допустил в своем сочинении "О свободе христианина" [чего он не делал]. Он отвергает монашеский обет. Он отвергает обряды. Апеллируя к соборам, он отрицает авторитет соборов. Подобно всем еретикам, он апеллирует к Писанию, в то же время отрицая Писание, когда не может найти в нем подтверждения своим взглядам. Он готов исключить из Писания Послание Иакова, поскольку в нем содержится текст, дающий обоснование соборованию [мотивы Лютера, безусловно, были иными]. Он еретик, причем еретик упорствующий. Он просит слушания своего дела, но можно ли предоставить такое слушание тому, кто не внемлет ангелу небесному? Он еще и бунтовщик. Он утверждает, что немцам надобно омыть руки в крови папистов.

[Эти слова явно основаны на вспышке необузданного гнева, обрушенного Лютером на Приериаса.]"

Нельзя было выдвинуть более грозных обвинений против Лютера перед сеймом, который теперь должен был одобрить императорский указ, объявлявший Лютера богемским еретиком и бунтовщиком, который вскоре будет официально отлучен от Церкви папой. (Текст буллы, конечно, не оглашался.) Если обвинение подтвердится, то Лютера должны бросить в тюрьму, а книги его - уничтожить. Выступившие в защиту Лютера будут объявлены государственными изменниками. Подписание такого указа должно было ускорить надвигавшуюся бурю. Кардиналу Лангу пришлось разнимать в зале сейма курфюрстов Саксонского и Бранденбургекого. Обычно сдержанный курфюрст Палатинат ревел, как бык. Собравшиеся имперские чины требовали времени на размышление, и 19-го числа дали ответ, что учение Лютера столь глубоко укоренилось в народе, что его осуждение без слушания дела влечет серьезную опасность восстания. Следует выдать Лютеру охранную грамоту, пригласить на заседание сейма, чтобы ученые люди могли рассмотреть его дело. Следует предупредить Лютера, что его вызвали отвечать, но не спорить. Если он отречется от всего, что было сказано им против веры, то можно перейти к обсуждению других вопросов. Если он откажется это сделать, то сейм одобрит эдикт.

 

Приглашение Лютеру возобновлено

В такой ситуации император вернулся к предыдущему своему решению о том, что Лютер должен приехать. Эдикт следовало видоизменить. Изъято было упоминание о государственной измене. Эдикт должен быть издан от имени курфюрстов, а не одного лишь императора. Лютеру следовало прибыть на заседание сейма, который рассмотрит его дело. Затем император составил новое приглашение Лютеру. Оно было датировано 6-м числом, хотя отправлено лишь 11-го, поскольку за это время была предпринята еще одна попытка побудить Фридриха принять на себя ответственность за доставку обвиняемого. Но вновь курфюрст предоставил эту честь лично императору, который наконец-то направил официальное письмо, адресованное "нашему благородному, любезному и высокочтимому Мартину Лютеру". "Черт подери, - воскликнул, увидев его, Алеандр, - разве так обращаются к еретику!" Далее в письме говорилось: "Мы и сейм решили просить вас прибыть под охранной грамотой, для того чтобы дать ответ относительно ваших книг и учений. Для прибытия вам дается двадцать один день". В письме нет прямого упоминания о том, что дискуссии не будет. Приглашение было вручено лично в руки не обычным почтовым курьером, но имперским геральдом Каспаром Штурмом.

Следует ли Лютеру ехать? Он пребывал в сомнениях. Спалатину Лютер написал:

"Я отвечу императору, что если меня приглашают лишь для того, чтобы отречься, то я не поеду. Если от меня требуется только отречение, я могу превосходно сделать это и здесь. Если же он приглашает меня, чтобы убить, тогда я поеду. Я надеюсь, что никто, кроме папистов, не запятнает свои руки моею кровью. Антихрист правит. Да свершится воля Господня".

В другом письме он писал:

"Вот каковым будет мое отречение в Вормсе: "Ранее я говорил о том, что папа - наместник Христа. Я отрекаюсь от своих слов. Ныне я говорю, что он враг Христа и апостол дьявола"".

Лютер определенно решился ехать.

По дороге он узнал, что, согласно указу, на его книги наложен арест. Публикация эдикта задерживалась, возможно, из-за опасений, что тогда Лютер поймет, что дело его решено, и не приедет. Однако Лютер высказался так: "Если меня не удержат силою и если кесарь не отменит своего приглашения, я вступлю в Вормс под знаменем Христовым против врат ада". Он не питал иллюзий относительно вероятного исхода. После восторженного приема в Эрфурте он заметил: "Это было мое вербное воскресенье. Интересно, можно ли воспринимать эту шумиху единственно как искушение или это также и знамение грядущих мук?"

Пока в Вормсе ожидали приезда Лютера, там появился еще один памфлет под названием "Литания немцев":

"Услышь, Христос, немцев; услышь, Христос, немцев. От злых советников избави Карла, о Господи! От яда на пути в Вормс избави Мартина Лютера, сохрани Упьриха фон Гуттена, о Господи! Вычисти Алеандра, о Господи! Нунциев, выступающих против Лютера в Вормсе, сокруши с небес. О Господи Иисусе, услышь немцев!"

Умеренные католики, однако, желали, чтобы дело не дошло до суда. Эту партию возглавлял Глапион, исповедник императора. Не вполне ясно, был ли он искренним последователем Эразма или вел двойную игру, однако 1лапион вполне определенно начал переговоры прежде, чем могло возникнуть подозрение, будто он пытается удержать Лютера вне Вормса до истечения срока действия охранной грамоты. Ранее Елапион обращался к Фридриху Мудрому с весьма заманчивым предложением. Многие работы Лютера, утверждал Глапион, согревали его сердце. Он полностью согласен со всем, что Лютер говорит об индульгенциях. Он считает, что "О свободе христианина" исполнен чудесного христианского духа. "Вавилонское пленение Церкви", однако, просто поразило его ужасом. Он не мог поверить, что Лютер признает эту книгу своей: она весьма отличается по стилю от других его сочинений. Если ее все же написал Лютер, то сделал это он, находясь, должно быть, во власти необузданного порыва. В таком случае ему следует выразить готовность истолковать ее в духе, сообразующемся со взглядами Церкви. Тогда сторонников у него будет много. Вопрос следует решить, не прибегая к широкой огласке, иначе дьявол посеет раздоры, война и мятеж станут неизбежны. Народные волнения к добру не приведут, и один лишь дьявол выиграет от появления Лютера в Вормсе.

Предложение это было тем более привлекательным, что все в нем соответствовало истине. Если Лютер изъявит готовность отказаться от своей позиции относительно таинств, он может возглавить движение объединившегося германского народа, направленное к ограничению папской власти и прекращению его ограбления. Сейм вправе потребовать от папы уступок, подобных тем, которые уже были дарованы столь сильным государствам, как Франция, Испания и Англия. Можно будет избежать как раскола, так и гражданской войны. Для такого человека, как Фридрих Мудрый, подобное предложение могло бы показаться наиболее приемлемым, однако он твердо решил, что не будет делать никаких шагов, которые позволили бы императору избежать необходимости взять на себя ответственность.

Затем Елапион обратился к другой стороне. Почему бы не попробовать воздействовать через Зиккингена и Гуттена? Во-первых, следует даровать Гуттену содержание от императора. Затем пусть Зиккинген пригласит Лютера в свой замок в Эбернбурге для беседы. Глапион набрался мужества лично посетить Гуттена и Зиккингена в их орлином гнезде. Он выражал такое сочувствие Лютеру и представлял императора в столь благоприятном свете, что Гуттен принял императорское содержание (впоследствии он отказался от него), а Зиккинген поручил своему капеллану, Мартину Бюцеру, встретить Лютера по дороге в Вормс и пригласить его в Эбернбург. Лютер, однако, был исполнен решимости, войти в Иерусалим, и удержать его не представлялось возможным. Он войдет в Вормс, даже если там столько же бесов, как черепицы на крышах. Гуттен был тронут: "Ясно как день,- писал он Пиркгеймеру, - что его направляет Господь. Решительно отбросив все человеческие соображения, он всецело положился на Бога". Лютеру же он писал: "Вот в чем между нами разница. Я смотрю на людей. Вы же, будучи уже ныне более совершенным, всецело полагаетесь на Бога".

 

Лютер перед сеймом

Шестнадцатого апреля Лютер въехал в Вормс на саксонской двуколке в сопровождении немногочисленных спутников. Перед ним ехал императорский геральд с изображением орла на своем одеянии. Хотя время было обеденное, две тысячи человек вышли, чтобы проводить Лютера к месту, где он остановился. На следующий день в четыре часа Лютера ожидали геральд и маршал императора, которые скрытно, избегая толпы, провели его на встречу с императором, курфюрстами и виднейшими дворянами Германии. Когда император увидел представшего перед ним монаха, он воскликнул: "Да он совсем не похож на еретика!"

Драматизм этой сцены лучше всего могла бы передать кисть художника. Вот Кард, наследник нескольких поколений католических монархов - романтика Максимилиана, Фердинанда Католика, ортодоксальной Изабеллы - отпрыск династии Габсбургов; повелитель Австрии, Бургундии, Нидерландов, Испании и Неаполя; император Священной Римской империи, чьи владения более обширны, чем у какого-либо христианского монарха, кроме Карла Великого; он олицетворяет собой средневековые союзы; это воплощение славного, хотя и уходящего наследия. А вот перед ним стоит простой монах, сын рудокопа, не имеющий иной защиты, кроме собственной веры в Слово Божье. Встреча прошлого с будущим. Встретились прошлое и будущее. Некоторые исследователи с этой встречи отсчитывают начало эпохи Нового времени. Контраст между основными действующими лицами бросался в глаза. Лютер и сам в определенной степени чувствовал его. Он прекрасно сознавал, что не был возвышен, подобно сыну дочери фараона. Более всего Лютера потрясало не то, что он оказался в присутствии императора, но что и он, и император равным образом призваны держать ответ перед Богом-Вседержителем.

Проверить дело Лютера было поручено представителю архиепископа Трирского по имени Экк - не тот, конечно, Экк, с которым Лютер встречался на лейпцигском диспуте. Лютеру продемонстрировали стопку книг и спросили, он ли их написал. Уже сам вопрос открывал возможность использовать уловку, которую предлагал Елапион. Лютер мог отказаться от "Вавилонского пленения Церкви", переведя беседу в русло обсуждения финансовых и политических претензий папства. Эта была возможность сплотить вокруг себя объединенную Германию. Едва слышным голосом Лютер ответил: "Эти книги мои, а кроме них я написал еще несколько".

Дверь захлопнулась, но Экк отворил ее вновь: "Вы защищаете все, что в них написано, или готовы от чего-то отречься?"

 

Лютер на первом слушании в Вормсе

Лютер размышлял вслух: "Все, написанное мною, затрагивает Бога и Его Слова. Оно касается спасения души. О сем Христос сказал: "Кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим". Я поступил бы неосторожно, сказав слишком мало или слишком много. Я прошу вас дать мне время на обдумывание".

Император и сейм взвесили его слова. Экк пришел с ответом. Он выразил изумление, что профессор богословия может оказаться неподготовленным к тому, чтобы незамедлительно защитить свои взгляды, особенно если учитывать, что приехал он именно с этой целью. Тем не менее император милостиво разрешил ему подумать до завтра.

Некоторые из современных исследователей разделяют изумление Экка до такой степени, что высказывают предположение, будто просьба Лютера была продумана заранее и входила в избранную Фридрихом Мудрым тактику проволочек. Но вряд ли его замешательство истолкует подобным образом тот, кто помнит о потрясении, которое испытал Лютер во время своей первой мессы. Как тогда его обуревало стремление убежать от алтаря, так и теперь охвативший Лютера страх перед Богом был столь велик, что он не мог дать ответ императору. В то же время следует признать, что трепет Лютера перед Вседержителем фактически помог ему предстать перед сеймом. На следующий день, 18 апреля, избранный для заседания большой зал был настолько переполнен, что сесть не мог никто, исключая императора. Испытанный Лютером священный ужас способствовал тому, что он получил возможность выступить перед немецким народом.

Он должен был предстать перед сеймом в четыре часа пополудни, но различные дела задержали его выступление до шести. На сей раз голос его звенел. Экк вновь повторил вопрос, который был задан Лютеру днем ранее. Тот отвечал: "Ваше императорское величество, светлейшие князья, милостивые государи, прошу извинить меня, если я не упомянул какие-то из полагающихся вам титулов. Я не придворный, но простой монах. Вчера вы спросили меня, готов ли я отречься от своих книг. Все эти книги мои; что же касается, однако, второго вопроса, то в некотором роде не все они одинаковы".

Это был весьма искусный шаг. Проведя различие между своими трудами, Лютер получил возможность выступить, а не просто ответить утвердительно либо отрицательно.

Он продолжал: "Одни из них трактуют вопрос о вере и жизни столь просто и евангельски, что даже враги мои принуждены считать их достойными для изучения христианами. И в самой булле книги мои не рассматриваются как единообразные. Если я от них отрекусь, то буду единственным на земле человеком, который проклял истину, признаваемую как моими друзьями, так и моими врагами. Мои труды иного рода направлены против того запустения, которое принесено в христианский мир дурной жизнью и учением папистов. Кто способен отрицать это, когда со всех сторон мы слышим жалобы, которые свидетельствуют о том, что папские законы подвергают мучениям совесть человеческую?"

"Нет!" - перебил его император.

Не смущаясь этим вмешательством, Лютер говорил о "немыслимой тирании", которая губит германский народ. "Если ныне я публично отрекусь, то распахну двери для еще большего нечестия и тирании, и будет еще хуже, если скажут, что сделал я это по настоянию Священной Римской империи". Так Лютер весьма искусно апеллировал к немецкому национализму, который имел много сторонников в сейме. Даже герцог Георг Католический высказывал жалобы на притеснение немцев.

"Книги третьего рода, - продолжал Лютер, - обращены против отдельных лиц. Признаюсь, что я допустил язвительность, которая не вполне совместима с родом моих занятий, однако судят меня не по моей жизни, но за учение Христово, посему не могу я отречься и от этих трудов, не умножив тем самым нечестие и тиранию. На допросе у Анны Христос сказал: "Если Я сказал худо, то покажи, что худо". Если этого требовал наш Господь, Который не мог заблуждаться, отчего же сейм не желает, чтобы меня убедили в моих заблуждениях на основании пророков и Евангелия? Если мне покажут мои заблуждения, я первый брошу свои книги в костер. Мне напоминают о тех распрях, которыми грозит мое учение. Могу лишь ответить словами Господа: "Не мир пришел Я принести, но меч". Если Бог наш столь суров, бойтесь же, чтобы ваше желание восстановить мир не обернулось ужасами войны, чтобы не оказалось правление сего благородного юноши. Карла, в неблагоприятствии. Да будут предостережением вам примеры фараона, царя Вавилонского и царей Израильских. Бог посрамляет мудрых. Я должен ходить в страхе Господнем. Говорю об этом не в упрек, но поскольку не могу я уклониться от своего долга перед немцами. Предаю себя Вашему величеству в уверенности, что недоброжелатели не преуспеют в том, чтобы вызвать ваше нерасположение ко мне без должных к тому оснований. Я сказал все".

Экк отвечал: "Мартин, ты недостаточно разделил свои труды. Ранние были дурны, поздние же и того хуже. Твое прошение, чтобы тебя убедили на основании Писания, - одно из самых распространенных среди еретиков. Ты лишь повторяешь ереси Виклифа и Гуса. Как возликуют иудеи и турки, услышав, что христиане обсуждают, правильно ли они веровали все эти годы! Как можешь ты, Мартин, полагать, что лишь тебе единственному дано понять смысл Писания? Неужели ты ставишь свое суждение над суждениями столь многочисленных знаменитостей, утверждая, будто знаешь больше, нежели все они? Кто дал тебе право возбуждать сомнения в истинности святейшей веры, утвержденной совершеннейшим Законодателем Христом, возвещенной всему миру апостолами, запечатленной кровью мучеников, подтвержденной священными соборами, определенной Церковью, в которую все наши отцы веровали до самой смерти и передали нам в наследие и которую ныне папа и император запретили нам обсуждать, дабы не возбудить бесконечные дебаты. Я спрашиваю тебя, Мартин, - отвечай искренне и без уверток - отрекаешься ты или нет от своих книг и содержащейся в них ереси?" Лютер отвечал: "Поскольку Ваше величество и вы, государи, желаете услышать простой ответ, я отвечу прямо и просто. Если я не буду убежден свидетельствами Священного Писания и ясными доводами разума - ибо я не признаю авторитета ни пап, ни соборов, поскольку они противоречат друг другу, - совесть моя Словом Божьим связана. Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести. Бог да поможет мне. Аминь".

В самых ранних изданиях его речи были добавлены слова: "На сем стою и не могу иначе". Эти слова, хотя их и нет в записях, сделанных непосредственно на заседании сейма, могут быть тем не менее истинными, поскольку те, кто записывал его речь, могли оказаться слишком взволнованными, чтобы точно изложить все сказанное.

Лютер говорил по-немецки. Его попросили повторить сказанное на латыни. Лютер затруднялся. Один из его друзей прокричал: "Если вы не можете этого сделать, доктор, то вы и так уже сказали достаточно". Лютер вновь подтвердил свое решение на латыни, жестом победоносного рыцаря вознес руки вверх, выскользнул из темного зала под негодующее шипение испанцев и удалился в свои покои. Фридрих Мудрый также отправился домой, где он заметил:

"Доктор Мартин говорил превосходно перед императором, князьями и законодателями как на латыни, так и по-немецки, но мне кажется, что он взял на себя слишком большую смелость". На следующий день Алеандр услышал новость, что все шесть курфюрстов готовы объявить Лютера еретиком. То есть в том числе и Фридрих Мудрый. По словам Спалатина, Фридрих Мудрый был весьма озабочен, действительно ли Лютер осужден на основании Писания.

Вормсский эдикт

Император вызвал к себе курфюрстов и многих из князей, чтобы узнать их мнение. Они попросили время на размышление. "Хорошо, - сказал император, - извольте выслушать мое мнение", - и прочел собственноручно написанный им по-французски документ. Это не была заранее заготовленная его советниками речь. Юный Габсбург исповедовал свою веру:

"Я потомок многовековой династии христианских императоров этого благородного германского народа, католических королей Испании, эрцгерцогов Австрийских и герцогов Бургундских. Все они до самой смерти сохраняли верность Римской Церкви и защищали католическую веру и честь Божью. Я исполнен решимости следовать их путем. Когда один монах выступает против всего тысячелетнего христианства, он не может быть прав. Посему я твердо намерен отвечать за свои действия моими землями, моими друзьями, моим телом, моей кровью, моей жизнью и моей душою. Не я один, но и все вы, представители благородного немецкого народа, навсегда запятнаете себя бесчестием, если мы по своему небрежению дозволим существовать не то чтобы ереси, но даже подозрению на ересь. Выслушав вчера все нечестивости, произнесенные Лютером в свою защиту, я сожалею, что столь долго медлил с принятием решительных мер против него и его лжеучения. Я не желаю более иметь с ним ничего общего. У него есть охранная грамота, он может возвратиться домой, но ему не дозволено проповедовать или сеять смуту каким-либо иным образом. Я намереваюсь предпринять действия против сего отъявленного еретика и посему прошу вас выразить свое решение, как вы мне и обещали".

Многие из тех, кто слышал императора, ощутили дыхание смерти. На следующий день курфюрсты объявили о своем полном согласии с императором - но лишь четверо из шести подписались под таким решением. Не согласились с ним Людвиг Палатинский и Фридрих Саксонский. Император совершенно недвусмысленно обозначил свою позицию.

Теперь император счел, что заручился достаточной поддержкой для издания эдикта, но за ночь на дверях ратуши и в других местах Вормса появились листовки с подписью: "Башмак!" Это был символ крестьянского бунта - деревянный башмак ремесленника против сапога знати. Уже целый век Германию сотрясали крестьянские волнения. Появившиеся в Вормсе листовки недвусмысленно намекали, что крестьяне восстанут, если Лютер будет осужден. Откуда возникли эти подметные письма, можно было лишь догадываться. Гуттен предположил, что их расклеивали паписты, чтобы дискредитировать лютеран, но Алеандр ровным счетом ничего не знал об источнике их появления. Как бы там ни было, Альбрехт Майнцский заметался. На рассвете Альбрехт ворвался в опочивальню императора, который лишь посмеялся над его страхами. Но Альбрехт не успокоился, а заручился поддержкой своего брата Иоахима, наиболее яростного противника Лютера. По настоянию этих двоих законодатели обратились к императору с просьбой предоставить Лютеру еще одну возможность защитить себя. Император ответил, что он не желает более иметь никаких дел с Лютером, но им дает три дня.

Затем в более узком кругу были предприняты попытки сломить Лютера. Не будучи столь драматичным, это испытание имело ничуть не меньшую значимость, чем публичные слушания. Для того, кто способен открыто противопоставить свое мнение многочисленному собранию, может оказаться куда труднее - если он не утратил способность чувствовать - сопротивляться мягким увещеваниям людей, стремящихся предотвратить раскол Германии и распри в Церкви. Во главе этой группы стоял Рихард Грейффенклаусский, архиепископ Трирский, хранитель цельнотканых одежд Христовых. Фридрих Мудрый уже давно предлагал его кандидатуру на роль арбитра. Он был связан как с некоторыми друзьями Лютера, так и с некоторыми его недругами, например, с герцогом 1еоргом.

В несколько иной форме возобновились предпринятые ранее Глапионом попытки склонить Лютера к частичному отречению. Лютеру поведали, что можно только приветствовать его выступления против торговцев индульгенциями, а разоблачения Рима в коррумпированности буквально согревают сердце. Лютер прекрасно писал о добрых деяниях и десяти заповедях, но трактат "О свободе христианина" подстрекает народ к отрицанию всяческого авторитета. Можно заметить, что на этот раз речь шла в основном не об опасности, таящейся в ниспровержении системы таинств "Вавилонского плена", но о предполагаемой угрозе общественному спокойствию, которую якобы несет с собой трактат о христианской свободе. Лютер отвечал, что ни о чем подобном он не помышлял, а наставлял повиноваться даже дурным правителям. Трир упрашивал его не разрывать цельнотканых одежд христианства. Лютер отвечал советом Гамалиила подождать и посмотреть - от Бога ли его учение или от человека. Лютеру напомнили, что его крушение повлечет за собой также и гибель Меланхтона. При этих словах глаза Лютера наполнились слезами. Но когда его попросили назвать имя судьи, решение которого он готов признать, Мартин, взяв себя в руки, отвечал, что он предпочел бы иметь судьей ребенка восьми-девяти лет от роду. "Папа, - заявил он, - не может быть судьей по вопросам, относящимся к Слову Божьему и вере. Христианин должен сам исследовать их и иметь собственное суждение". Комитет сообщил императору о постигшей его неудаче.

6 мая его высочество представил сократившемуся составу сейма последний проект Вормсского эдикта, который был подготовлен Алеандром. Лютер обвинялся в том, что, подобно проклятым Церковью богемцам, он отрицает семь таинств.

"Он опорочил брак, поносил исповедь и отверг тело и кровь нашего Господа. Согласно его учению, таинства зависят от веры принимающего их. Он язычник в своем провозглашении свободы воли. Этот дьявол в монашеском обличье собрал воедино древние ереси в одну зловонную лужу и присовокупил к ним еще и новые. Он отвергает власть ключей и подстрекает мирян омыть руки свои в крови духовенства. Его учение несет с собой бунт, раскол, войну, убийство, разбой, поджог и крушение христианства. Он живет, подобно зверю. Он сжег декреталии. Он равным образом презирает и отлучение от Церкви, и меч. Особенно он опасен гражданской, а не церковной власти. Мы всячески увещевали его, но он признает только авторитет Писания, которое истолковывает по своему усмотрению. Мы давали ему двадцать один день, исчисляя от 15 апреля. Ныне мы избрали законодателей. Лютера должно рассматривать как осужденного еретика [хотя булла о его отлучении от Церкви еще не была обнародована]. По истечении срока никто не имеет права укрывать его. Его последователи также должны быть осуждены. Книги его надлежит стереть из памяти человеческой".

Алеандр представил текст эдикта на подпись императору. Тот взялся за перо. "Я не имею ни малейшего представления о том, что побудило его к этому, - вспоминал Алеандр, - но он вдруг отложил перо и сказал, что должен согласовать эдикт с сеймом". Император знал, почему он так поступает. Члены сейма разъезжались по домам. Фридрих Мудрый уже уехал. Людвиг Палатинский также уехал. Оставались те, кто готов был осудить Лютера. Хотя эдикт и датировался 6 мая, но издан он был лишь 26-го. К этому времени остались лишь единодушные в своем мнении участники сейма. И тогда император подписал эдикт. Алеандр сообщал:

"Его высочество подписал своею собственной рукой как латинский, так и немецкий тексты эдикта и сказал, улыбаясь: "Теперь вы будете удовлетворены". "Да, - отвечал я, - но еще большим будет удовлетворение Его Святейшества и всего христианского мира". Мы славим Бога за то, что Он даровал нам столь глубоко верующего императора. Да хранит ГЬсподь во всех его праведных путях того, кто уже заслужил непреходящую славу и вечную награду от Него. Я намеревался процитировать строки из Овидия, но вспомнил, что мы присутствуем при событии глубокой религиозной значимости. Да благословит посему святая Троица императора за несказанную милость его".

Вормсский эдикт, принятый светским судом, которому доверено было рассмотреть дело о ереси по настоянию лютеран и невзирая на противодействие папистов, был тут же оспорен лютеранами на том основании, что принят он лишь частью участников и по настоянию папистов, поскольку подтверждал основы католической веры. Римская церковь, которая столь энергично пыталась предотвратить превращение Вормсского сейма в церковный собор, в свете его исхода предстала великим мстителем в решении светского суда о ереси.