Роланд Бейнтон

На сем стою. Жизнь Мартина Лютера

Глава одиннадцатая. МОЙ ПАТМОС

В Вормсском судилище над Лютером современники усматривали повторение страстей Христовых. Альбрехт Дюрер 17 мая записал в свой дневник следующую молитву: "О, Боже, желаю, чтобы прежде, чем грядет суд Твой, подобно тому, как Сын Твой, Иисус Христос, пришел, чтобы умереть от рук священников и восстать из мертвых и вознестись на небеса, так и ученик Твой, Мартин Лютер, обрел бы утешение пред Ним". Для секуляризованного XX века такое сравнение звучит более шокирующе, чем для XVI, когда люди были участниками непрестанно разыгрывавшегося представления под названием "Отрасти". Какой-то анонимный автор памфлетов тут же описал вормсские слушания евангельским языком. Он уподобил Альбрехта Каиафе, Фридриха - Петру, а Карла - Пилату. Именно этот памфлет является единственным свидетельством о сожжении книг Лютера в Вормсе, которым мы располагаем. Вот что говорится в этом документе:

"Затем наместник [Карл в роли Пилата] доставил к ним книги Лютера для сожжения. Священники взяли их; когда же народ и князья удалились, сейм учинил великий костер перед дворцом первосвященника, где они сжигали книги, возложив наверх изображение Лютера с такою надписью: "Сей есть Мартин Лютер, доктор Евангелия". Многие паписты читали сей титул, поскольку то место, где сжигали книги Лютера, располагалось неподалеку от епископского дворца. И написан сей титул был по-французски, по-немецки и латынью.

Затем первосвященники и паписты сказали наместнику: "Напиши не "доктор евангельской истины", но так, как он сказал: "Я есть доктор евангельской истины"".

Но наместник отвечал: "Что написано мною, то написано".

И с ним двое других докторов были сожжены - Гуттен и Карлштадт, один по правую руку от него, другой же - по левую. Изображение же Лютера не было сожжено, доколе не свернули его и не поместили в сосуд с дегтем, где оно и обратилось в пепел. Взирал граф на все совершаемое, немало дивился и сказал: "Воистину он христианин". И весь пребывавший там народ, видя все творившееся, расходился, бия себя в грудь.

На следующий день первосвященники и фарисеи вместе с папистами отправились к наместнику и сказали они: "Мы вспоминаем: сей саддукей сказал, что хотел бы впоследствии написать великое. Повели посему, чтобы по всей земле запретили его книги продавать, а иначе же последняя ересь будет хуже первой".

Но наместник сказал: "У вас есть своя стража. Идите, издавайте буллы по своему разумению, подобно изданному вами лжеотлучению". И ушли они, и издавали ужасные повеления от имени папы римского и императора, но до сего дня никто не повиновался им".

Подобное изображение Карла в роли Пилата, с неохотой подчиняющегося требованиям духовенства, безусловно, не соответствует истине. В его личных владениях уже начавшаяся контрреформация шла полным ходом и всерьез. Алеандр вернулся в Нидерланды, но сожжение книг продолжалось. Как-то один из стоящих у костра сказал надзирающему за сожжением монаху: "Ты бы стал лучше видеть, если бы пепел от книг Лютера попал тебе в глаза". Нужна была незаурядная смелость, чтобы сказать так много. В Левене Эразм начал понимать, что фактически ему предстоит выбрать между колом и изгнанием. Горестно признавшись, что мученичество - не его удел, Эразм перебрался в Базель.

В Нидерландах Альбрехт Дюрер получил известие о том, что путь страстей Лютера завершен. В своем дневнике он записал:

"Не ведаю, жив он или убит, но в любом случае Лютер пострадал за христианскую истину. Если мы утратим этого человека, писавшего с большей ясностью, чем кто-либо за все прошедшие века, да дарует Бог дух его другому. Книгам его должно воздавать великие почести, а сжигать не их, как повелел император, но книги врагов его. О Боже, коли Лютер мертв, кто же будет отныне разъяснять нам Евангелие? Что бы мог он написать для нас за десять или двадцать лет?"

В Вартбурге Лютер не погиб. Его друзьям стали приходить письма, помеченные "Из пустыни", "С острова Патмос". Фридрих Мудрый решил укрыть Лютера. Он распорядился, чтобы придворные устроили все, однако не посвящая его в подробности. Это давало Фридриху право совершенно искренне говорить о своем неведении. Спалатину, однако, разрешено было сообщить правду. О плане был уведомлен Лютер и один из его спутников. Нельзя сказать, чтобы Лютеру он очень понравился. Он намеревался вернуться в Виттенберг, а там - будь что будет. Повозка с Лютером и несколькими его спутниками только въехала в лес близ деревушки Эйзенах, как тут же ее окружили вооруженные всадники. Изрыгая проклятья, они грубо стащили Лютера на землю. Посвященный в план инсценировки спутник Лютера прекрасно сыграл свою роль, понося похитителей последними словами. Те посадили Лютера на лошадь и целый день блуждали по извилистым лесным тропам, пока в сумерках перед ними не появились очертания Вартбургского замка. В одиннадцать вечера группа всадников остановила коней перед воротами.

Эта древняя крепость представляла собой символ той ушедшей эпохи, когда немецкое рыцарство находилось в самом расцвете, а причисление к лику святых, бесспорно, считалось вершиной человеческих заслуг. Здесь собирались монархи и менестрели, рыцари и шуты; здесь св. Елизавета оставила свидетельства своей святости. Но Лютера сейчас мало занимали воспоминания о прошедших днях. Он очутился в наименее пригодной для жилья башне замка, где во тьме над головой проносились совы и летучие мыши, и казалось ему, что сам дьявол швырял орехи в потолок и с грохотом катал бочонки по лестнице. Еще коварнее проделок князя тьмы были горестные вопросы: "Неужели один лишь ты мудр? Неужели столько веков все заблуждались? А что если в заблуждении пребываешь ты, обрекая вместе с собой на вечное проклятие многих людей?" Наутро, распахнув окно, он долго смотрел на прекрасные горы Тюрингии. В отдалении поднималось облако дыма. Это в ямах обжигом получали древесный уголь. Порыв ветра взметнул и развеял дым. Точно так же развеялись его сомнения и укрепилась вера.

Но лишь на одно мгновенье. Он ощущал себя Илией на Хориве. Жрецы Ваала сражены, но Иезавель искала пророка, чтобы убить, и он воскликнул:

 

"Довольно! Возьми, Господи, жизнь мою!" Лютер возводил против себя одно обвинение за другим. Если он не заблуждался, то был ли достаточно тверд в защите истины? "Совесть тревожит меня, поскольку в Вормсе поддался я уговорам своих друзей и не выступил в роли нового Илии. Предстань я перед ними сейчас, иное услышали бы от меня". Размышления о последствиях не прибавляли бодрости. "Что за омерзительное зрелище представляет собою царство римского антихриста, - писал он Меланхтону. - Спалатин сообщает, что против меня изданы жесточайшие указы".

Все внешние бедствия, однако, не могли сравниться со страданиями внутренней борьбы: "Могу поведать тебе, что в этом праздном одиночестве тысячу раз сражался я с сатаною. Куда легче сражаться против дьявола во плоти - то есть против людей, нежели против духовного нечестия в местах небесных. Часто падаю я, и десница Божья вновь поднимает меня". Тревога Лютера усиливалась его одиночеством и праздностью. Спалатину он писал: "Ныне настало время со всею силою молиться против сатаны. Он замышляет нападение на Германию, и я опасаюсь, что Бог допустит это за мою нерадивость в молитве. Я чрезвычайно недоволен собою - возможно, это следствие одиночества". Лютер не был совсем одинок. С ним находились комендант и двое слуг, но не те это были люди, перед которыми Лютер мог бы облегчить свою душу, как некогда перед Штаупицем. Мартина предупредили, что не следует искать общения и доверяться кому бы то ни было, иначе он выдаст себя. Исчезла монашеская сутана. Он одевался, как рыцарь, и отрастил длинную бороду. Стремясь развлечь Лютера, комендант пригласил его на охоту. Но тот воспротивился. "Еще есть какой-то смысл, - вспоминал он, - в охоте на медведей, волков, кабанов и лис, но отчего человек должен преследовать столь безобидное существо, как кролик?" Спасаясь от собак, крольчонок забрался Лютеру в штанину, но собаки, кусая сквозь ткань, убили его. "Точно так же обращаются с нами папа с дьяволом", - комментировал этот неисправимый богослов.

По словам Лютера, он пребывал в праздности. Как бы то ни было, он находился вдалеке от шума и раздоров. "Я не стремился оказаться здесь, - писал он.- Я хотел быть в гуще драки". И в другом письме: "Я предпочел бы жариться на углях, чем гнить здесь".

К одиночеству и невозможности участвовать в общественной деятельности прибавлялись физические недуги. Все это были старые болезни, но теперь в силу обстоятельств они предельно обострились. Еще в Вормсе он перенес тяжелый запор. Возможно, сказалось нервное истощение тех критических дней. Неподходящая пища и малоподвижный образ жизни в Вартбурге вновь вызвали болезнь, но в еще более тяжелой форме. Он готов был уже рискнуть жизнью, отказавшись от своего убежища, чтобы получить медицинскую помощь в Эрфурте. Запоры продолжались с мая по октябрь, пока Спалатин не смог передать слабительное.

Помимо этого Лютера преследовала бессонница. Началась она в 1520 году, когда он стремился возместить пропущенные часы положенных молитв. Несмотря на свое противоборство с Римом, он оставался монахом, которому положено стоять заутрени, терции, разнообразные вечерние службы. Но когда Лютер стал университетским профессором, приходским священником и настоятелем одиннадцати монастырей, он уже не успевал произносить все положенные молитвы. Неделю, две, а иногда и три накапливались непрочитанные молитвы, а затем Лютер выделял для них целое воскресенье; однажды он три дня не ел и не пил, пока "не вымолился". После одного из таких испытаний в 1520 году разум его не выдержал. В течение пяти суток Лютер не мог уснуть. Он пластом лежал в постели, пока врач не дал ему успокоительного. В период выздоровления он не мог взять в руки молитвенник и пропустил три месяца молений. Тут он сдался.

Лютер подобно Евангелисту Матфею переводит Писание

Это была одна из стадий отхода Лютера от монашества. Постоянным напоминанием об этом опыте стала бессонница.

Лютер нашел единственное лекарство, которое помогло ему одолеть приступы депрессии в Вартбурге, - то была работа. Посвящая написанный им трактат Зиккингену, он сказал: "Чтобы пребывание на моем Патмосе не было праздным времяпрепровождением, я написал труд по Откровению Иоанна". Написал он не одну работу, а почти дюжину. Своему другу из Страсбурга он пояснял:

"Посылать вам мои книги не вполне безопасно, но я попросил Спалатина проследить за этим. Мною написаны ответ Катарину, еще один - Латому, а на немецком - работа, посвященная исповеди, комментарии к псалмам 66 и 35, комментарий к Magnificat и перевод ответа Меланхтона Парижскому университету. Сейчас я тружусь над несколькими проповедями относительно тех уроков, которые можно извлечь из Посланий и Евангелий. Я выступаю против кардинала Майнцского и пишу комментарий к истории о десяти прокаженных".

Помимо всего этого он перевел на свой родной язык весь Новый Завет. Таким был результат его годичного труда. Вполне логично задаться вопросом о том, не были ли его депрессии просто чередованием работы и усталости.

Реформация в Виттенберге: монашество

Не стоял он, в сущности, и в стороне от борьбы. Реформация в Виттенберге разворачивалась с невиданной скоростью, и Лютер не отставал от событий, насколько это позволяли затруднения со связью и условия конспирации. Лютера постоянно просили высказаться, и ответы его способствовали успеху дела, хотя ситуация и не позволяла ему взять инициативу на себя. Бремя руководства легло на плечи университетского профессора греческого языка Меланхтона, профессора и архидиакона Замковой церкви Карлштадта, и Габриеля Цвиллинга, монаха августинского братства, к которому принадлежал также и Лютер. Под руководством этих людей реформация впервые приобрела свои характерные черты, легко различимые для глаза простого человека.

Все, чем занимался Лютер прежде, никоим образом не затрагивало жизнь народа, не считая, конечно, его выступлений против индульгенций, что, кстати, еще не принесло существенных результатов. Будучи в Вартбурге, Лютер узнал, что кардинал Альбрехт Майнцский продолжает заниматься в Галле все той же торговлей отпущениями. 1 декабря Лютер сообщил его высокопреосвященству, что тот весьма заблуждается, считая его мертвецом.

"Вы можете считать меня выбывшим из борьбы, но я сделаю то, чего требует христианская любовь, и меня не остановят даже врата ада, не говоря уже о необразованных папах, кардиналах и епископах. Я призываю вас показать себя не волком, но епископом. Уже достаточно очевидно, что индульгенции - всего лишь мусор и ложь. Взгляните, какой пожар разгорелся от ничтожной искры! Пламя его опалило даже самого папу. Бог наш живой способен противостоять кардиналу Майнцскому, пусть даже того поддерживают четыре императора. Это Бог, сокрушающий кедры ливанские и смиряющий ожесточившихся сердцем фараонов. Вам не следует думать, что Лютер мертв. Я покажу вам разницу между епископом и волком. Я требую немедленного ответа. Если вы не ответите в течение двух недель, я опубликую направленный против вас трактат".

Кардинал отвечал, что злоупотребления уже исправлены. Он исповедался перед зловонным грешником, готовый принять наказание.

Это было уже кое-что. Но все же, пребывая в Вартбурге, Лютер не мог сказать, что распространение индульгенций в его собственном приходе - в Виттенберге - прекратилось. Затем в период его отсутствия в 1521 и 1522 гг. с невероятной быстротой одно нововведение следовало за другим. Женились священники, женились монахи, выходили замуж монахини. Заключали браки между собой даже монахи и монахини. Ходившие раньше с тонзурами отрастили волосы. Во время мессы вино предлагалось мирянам. Им дозволялось своими руками брать хлеб и вино. Священники совершали таинство без специального облачения - в обычной одежде. Часть мессы читалась на немецком языке. Прекратился обычай служить мессы за умерших. Не стояли более уже всенощных, изменена была вечерня, сокрушены образы. Мясо ели и в постные дни. Патроны изымали свои пожертвования. Сокращалось число поступающих в университеты, поскольку студенты более не получали стипендии от Церкви. Все это не ускользало от взоров Ганса и Гретела. Они могли не замечать перемен в доктрине, но церковные обряды были частью их повседневной религиозной жизни. Теперь простые люди поняли, что реформация означает определенные практические перемены, и это стало тревожить Лютера. Нависла угроза, что славная свобода сынов Божьих превратится в вопрос об одежде, питании и стрижке волос. Но первоначально Лютер приветствовал перемены.

Первой из них стали браки священников. В работе "Вавилонское пленение Церкви" Лютер сказал, что законы человеческие не могут отменить заповеди Божьи; а поскольку Бог повелел жениться, то союз между священнослужителем и его женой является союзом истинным и неразделимым. В "Обращении к дворянству" он провозгласил, что священнику необходима служанка, а в такой ситуации поместить под одну крышу мужчину и женщину все равно, что поднести огонь к соломе и ожидать, что она не вспыхнет. Необходимо разрешить лицам духовным вступать в брак, пусть даже это приведет к тому, что рухнет весь канонический закон. Необходимо положить конец практике неправедного целомудрия. Совет Лютера был осуществлен на практике. В 1521 году женились три священника, которых тут же схватили по приказу Альбрехта Майнцского. Лютер направил ему горячий протест. Альбрехт проконсультировался с Виттенбергским университетом. Карлштадт ответил трактатом, где, рассматривая проблему безбрачия, заявил, что священник не только может, но и должен жениться и иметь семью. Он ратовал за то, чтобы заменить обет безбрачия обязательной женитьбой и отцовством. И женился сам. Невеста его, как говорят, происходила из благородной семьи. Непримечательна была эта пятнадцатилетняя девушка ни красотой, ни богатством. Карлшадт направил курфюрсту извещение.

"Благороднейший князь! Должен отметить, что ни один институт не превозносится в Писании выше института брака. Отмечаю также, что брак духовенству разрешен, и по причине безбрачия многие бедные священники жестоко пострадали от козней дьявольских. Посему, с позволения Бога Всемогущего, я намереваюсь жениться на Анне Мохау накануне дня св. Себастьяна и надеюсь на благоволение Вашей милости".

Лютер эту женитьбу благословил: "Я весьма рад женитьбе Карлштадта, - писал он. - Я знаю эту девицу".

Сам он, однако, не помышлял сделать то же самое, поскольку был не только священнослужителем, но и монахом. Первоначально Лютера охватил ужас, когда Карлшадт выступил также и против безбрачия монахов. "Боже мой, - писал Лютер, - неужели наши виттенбержцы дадут жен и монахам? Но со мной у них этого не выйдет!" Но под воздействием пламенных проповедей Габриеля Цвиллинга монахи-августинцы стали покидать обитель. 30 ноября ушло пятнадцать иноков. Настоятель сообщал курфюрсту:

"Раздаются проповеди, будто бы ни один монах не спасется в рясе, будто все монастыри пребывают в тенетах дьявола, будто монахов следует изгнать, а монастыри разрушить. Я глубоко сомневаюсь, что подобное учение основано на Евангелии".

Но следует ли силой возвращать таких монахов обратно? А если нет, то следует ли им позволять жениться? Меланхтон обратился за советом к Лютеру. "Хотелось бы мне обсудить этот вопрос с вами", - отвечал тот.

"Мне представляется, что с монахами дело обстоит несколько иначе, чем со священниками. Монах добровольно принял обет. Вы утверждаете, что монах не может быть связан обетом в силу его неисполнимости. Но подобным предположением вы отменяете все Божественные предписания. Вы говорите, что обет ограничивает служение. Не обязательно. Св. Бернард прожил счастливо, выполняя свои обеты. В сущности вопрос заключается не в том, выполнимы ли обеты, но в том, благоволит ли к ним Бог".

Чтобы найти ответ, Лютер обратился к Писанию. Понадобилось немного времени, чтобы определиться в этом вопросе, и вскоре он направил в Виттенберг несколько тезисов, касающихся обетов. Когда они были прочитаны в кругу виттенбергских священников и профессоров, Бугенхаген, священник Замковой церкви, огласил решение: "Эти тезисы вызовут в общественных институтах такое смятение, какого не вызывало доселе ни одно из лютеровских учений". За тезисами вскоре последовал трактат "О монашеских обетах". В предисловии, адресованном "моему возлюбленному отцу", Лютер известил, что ясно видит волю Провидения в том, что он стал монахом вопреки желанию своих родителей, поскольку таким образом он обрел возможность свидетельствовать против монашества, исходя из собственного опыта. Монашеский обет не основывается на Писании и противоречит таким понятиям, как любовь и свобода. "Женитьба хороша, целомудрие еще лучше, но лучше всего свобода". Монашеские обеты основываются на ложной предпосылке, будто существует особый призыв, призвание, посредством которого христианам более высокого сорта предлагается выполнять наставления, ведущие к совершенству, в то время как христианам обыкновенным надлежит выполнять лишь заповеди. Но, заявил Лютер, особого религиозного призвания просто не существует, поскольку призыв Божий обращен к каждому человеку в его повседневной жизни. "Именно этот труд, - сказал Йонас, - опустошил обители". Члены того братства, к которому принадлежал сам Лютер, - августинцы Виттенберга - на состоявшемся в январе собрании, вместо

того чтобы наказать монахов-отступников, постановили, что с этого времени всякий член братства волен оставаться в нем или покидать его по своему усмотрению.

Месса

Затем настала очередь реформы церковных обрядов, которая более непосредственным образом затрагивала простого человека, поскольку изменяла привычный ему ежедневный молитвенный ритуал. Теперь он мог во время таинства причащаться вином, брать хлеб и вино собственными руками, причащаться без предварительной исповеди, слушать сопутствующие совершению таинства слова на родном языке и активно участвовать в литургическом пении.

Теоретическую основу для наиболее значительных перемен заложил Лютер. Согласно его принципу, месса представляет собой не жертву, но вознесение хвалы Богу и совместное с верующими причащение. Это не жертва, приносимая для того, чтобы умилостивить Бога, поскольку Он не нуждается в умилостивлении. Равным же образом это и не предложенное Ему приношение, поскольку человек ничего не в силах предложить Богу, а может лишь получать от Него. Как же в таком случае быть с формулами, применяемыми в мессе, - "эта святая жертва", "это приношение", "эти пожертвования"? В "Вавилонском плену" Лютер истолковывал их в фигуральном смысле, но в Вартбурге он выработал более решительную концепцию: "Слова канона совершенно ясны; слова Писания ясны. Так пусть канон смирится перед Евангелием". В таком случае литургию необходимо изменить.

Особая форма мессы основывалась исключительно на ее сакральном характере. Речь идет о приватной мессе, совершаемой ради ушедших душ, для которых священник приносит жертву; а поскольку присутствовать на мессе они никоим образом не могут, священник причащался в одиночку. Подобная форма мессы называлась приватной, поскольку заказывалась она индивидуально и совершалась в одиночестве. Первоначально Лютер выступил против принципа принесения жертвы, а затем против отсутствия во время мессы общины. В "Вавилонском плену" он соглашался терпеть подобного рода мессы, рассматривая их в качестве личных молений, совершаемых священником, при условии, конечно, что совершались они в молитвенном духе, без суетливой поспешности, когда священник просто стремится побыстрее выполнить дневную норму. В Вартбурге он сформулировал свою позицию более определенно. 1 августа он писал Меланхтону: "Никогда более я не совершу приватную мессу в вечности". Свой трактат о несостоятельности обычая совершать приватные мессы Лютер завершил обращенным к Фридриху Мудрому призывом превзойти заслуги Фридриха Барбароссы, организовавшего крестовый поход ради освобождения гроба Господня. Пусть Фридрих Мудрый освободит Евангелие в Виттенберге, отменив совершение всех индивидуально заказываемых месс. Кстати, для совершения такого рода месс Замковая церковь содержала двадцать пять священников.

Относительно старого вопроса, поднятого гуситами, - следует ли причащать мирян и хлебом, и вином, мнение Лютера и виттенбержцев совпало: надо возродить апостольский обычай. К таким вопросам, как пост и исповедь перед причащением, Лютер был равнодушен. Существовали различные точки зрения относительно того, должен ли священник поднимать над головой хлеб и вино. Карлштадт рассматривал этот акт как предложение жертвы, поэтому его следует упразднить; Лютер же видел в нем лишь выражение благоговения, а поэтому считал, что его можно оставить.

Первые волнения

Вполне определенно, что существовавшего согласия было достаточно для того, чтобы начать действовать, и Меланхтон сделал первый шаг 29 сентября, отслужив оба вида мессы для нескольких студентов в приходской церкви. В августинском монастыре Цвиллинг горячо призывал братьев отказываться служить мессу, пока не будет видоизменен порядок ее проведения. Приор отвечал, что скорее он согласится не служить мессы вообще, чем допустить ее искажение. Соответственно, с 23 октября служение мессы в августинской обители прекратилось. В Замковой церкви в День всех святых - 1 ноября, в тот самый день, когда выставляются все реликвии и выдаются индульгенции, Юстус Йонас назвал индульгенции мусором и призывал отменить всенощные бдения и приватные мессы. В дальнейшем же он отказывается служить мессы в отсутствии причащающихся. Начались народные волнения. Студенты и горожане до такой степени напугали более пожилых верующих, что верные старым традициям августинцы стали опасаться за собственную безопасность и за свою обитель. Курфюрст пребывал в тревоге. Как князь он отвечал за общественное спокойствие. Как христианин он тревожился о сохранении истинной веры. Фридрих пожелал просветиться относительно смысла Писания и назначил комитет. Но члены комитета не могли прийти к согласию. Нигде в Виттенберге не было согласия - ни в университете, ни среди августинцев, ни в капитуле Замковой церкви. "У нас полная неразбериха, - говорил Спалатин, - и каждый делает все что ему заблагорассудится".

Приверженцы старого утверждали: Бог не мог допустить, чтобы Его Церковь столь долго пребывала в заблуждении. С переменами лучше подождать хотя бы до тех пор, пока не будет достигнуто единодушие, а духовенство следует оставить в покое. Более того, Фридрих Мудрый указывал сторонникам перемен на то, что мессы заказываются за плату, а если прекратится служение месс, то прекратится и поступление денег. Он не представляет себе, как можно рассчитывать на то, что священник женится, прекратит служить мессы, но в то же время будет получать -средства на свое содержание. Изменение характера служения мессы затрагивает все христианство, утверждал он; а если такой небольшой городок, как Виттенберг, не может прийти к согласию, то вряд ли можно ожидать этого от остального мира. Но прежде всего нужно не допустить раздоров и беспорядков. Евангеликалы отвечали, приводя в пример Христа и апостолов, которые, будучи всего лишь немногочисленной группкой, не убоялись реформ из опасения беспорядков. Что же касается наших предков, которые заказывали мессы, то будь они живы и имей они наставление об истине, они бы с радостью истратили свои деньги на поддержание веры более правильным образом. Пожилые верующие возражали: "Не следует думать, что если вы в меньшинстве, то вы можете сравнивать себя с Христом и апостолами".

В данный момент симпатии Лютера были на стороне меньшинства. Его тревожило, что перемены идут слишком медленно. Он отослал Спалатину рукописи своих трудов "О монашеских обетах", "Об упразднении приватных месс" и "Выступление против архиепископа Майнцского". Ни один из них не был напечатан. Лютер принял решение инкогнито вернуться в Виттенберг, чтобы выяснить причины этого.