Фрэнсис Шеффер

Сущий - Имя Божье

Раздел V. Вводное благовествование: нелегкий выбор

 

 

Глава 1

Представляем веру нашему поколению

                                                                                                                                                      

Защита веры

 

Христианская апологетика преследует две цели. Первая—это защищать. Вторая—возвещать христианское вероучение так, чтобы было понятно всем генерациям.

Защитная функция христианской апологетики востребована постольку, поскольку историческое христианство атакуют всегда. Не надо путать понятия “защита” с понятием “оборона”. Не надо стесняться употреблять слово защита. Адепты, защитники, сторонники всякой точки зрения, которые ясно понимают собственное поколение, должны быть готовы дать ответ на все вопросы, встающие в ее отношении. Стало быть, слово “защита” не употребляется здесь в негативном значении, ибо в любом собеседовании, во всякой коммуникации, где устанавливается большой, подлинный диалог, нужно уметь ответить на поставленные вопросы.

Постановка подобных вопросов необходима, во-первых, для меня самого как христианина, если я собираюсь отстаивать свое интеллектуальное достоинство, и если мне нужно сохранять цельность моей личной, религиозной и интеллектуальной жизни. Во-вторых, эти ответы необходимы тем, перед кем я несу ответственность.

Бессмысленно ждать, что люди, составляющие новую, следующую за тобой  генерацию, будут удерживать позиции исторического христианства всегда, если не помочь увидеть в чем и где аргументы и словесные коннотации, выставляемые против христианского вероучения и против их поколения, ошибочны. Следует готовить христианскую молодежь мужественно встречать монолитную культуру ХХ–го века, наставляя ее в том, каковы конкретные атаки на наше поколение в противоположность нападкам на предыдущие поколения.

Я нахожу, что везде и всюду, где бы я ни оказался—в Соединенных Штатах и в других странах—дети христиан не воспринимают исторического христианства. Это касается не только небольших общин в небольших географических районах, но всех и везде. Они утрачены для фундаментализма потому, что их родители не могут понять своих детей и, стало быть, не могут в действительности помочь им именно тогда, когда они нуждаются в такой помощи. Это недоразумение проявляется не только со стороны родителей, но и со стороны церковных общин, христианских учебных заведений и миссий. Многие христианские колледжи (и я здесь говорю не о колледжах так называемого “либерального” направления) покидают, не окончив, примерно десятая часть студентов, причем из лучших. В текущем веке мы оставляем молодое поколение беззащитным в условиях почти полного господства философской мысли.

Так что защита для меня и для тех, за кого я несу ответственность, должна быть защитой осознанной. Нельзя полагать, что если мы—христиане в полном библейском смысле этого слова и Святой Дух не покидает нас, то мы как бы автоматически освобождаемся от влияния того, что окружает нас.  Святой Дух пусть делает как хочет, но Библия не разделяет между Его делом и познанием; труд Святого Духа также не снимает ответственности с нас—родителей, пасторов, благовестников, миссионеров и учителей.

 

Общение веры

 

Однако, высказавшись в этом ключе, христианской апологетике следует всегда быть готовой к отражению всяких нападок. На нас лежит ответственность возвещать Евангелие своему поколению.

Нельзя представлять себе христианскую апологетику в образе замка с перекидным мостом, из-за стен которого время от времени летят камни. Христианская апологетика не может исходить из стратегии неприступной твердыни—спрятаться внутри этой твердыни, заклиная себя “Вам до меня здесь не докопаться!” Если христианин усваивает такое отношение, все равно в теории ли, на практике ли, его общение с теми, что погрязли в интеллектуальном консенсусе ХХ–го века, будет покончено. Апологетика не может быть только академической дисциплиной, или схоластикой в новом обличье. Стратегию защиты надо тщательно обдумывать и воплощать в суровых, неорганизованных, живых контактах с нынешним поколением людей. Стало быть, христианину надо думать не только о своем тонко сбалансированном мировоззрении (как, например, некоторые древнегреческие метафизические построения), а больше о том, что имеет постоянное общение с реальным миром—в частности, с теми реальными вопросами, которые встают перед современниками.

Нельзя стать христианином, не понимая того, о чем говорит христианское вероучение. Создается впечатление, что многие пасторы, миссионеры и христианские учители теряются, когда им надо выступать перед образованным классом и большим скоплением народа. Как явствует, они не могут мужественно принять тот факт, что наша задача как раз и состоит в том, чтобы говорить нашим современникам, нашему поколению людей; прошлое поколение сгинуло, грядущее пока еще здесь. Стало быть, положительный момент апологетики составляет необходимость возвещения Евангелия настоящему поколению на языке, понятном ему.

Прежде всего, важно не упускать из виду того, что нельзя разделить подлинную апологетику ни от работы Святого Духа, ни от живого общения христиан в молитве с Господом. Надо помнить, что боремся мы не против плоти и крови.

Безразлично каким способом, но библейское положение о знании, идущем прежде спасения, должно навести на знание, необходимое для возвещения Евангелия. Историческое христианство никогда не отделяло себя от знания. Христианское вероучение настаивает на том, что вся истина едина, поэтому надо жить согласно этому положению и учить в соответствии с ним, хотя вся философская мысль в целом и богословие ХХ–го века станут отрицать это.

Надлежит обеспечить достаточное познавательное основание для покаяния, и только потом призывать к действию. Это соответствует тому, для чего Иоанн и написал четвертое Евангелие: “Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес,  о которых не написано в книге сей; сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его”.1 Слово “чудеса” относится к историческим событиям жизни Христа, смерти и воскресению, изложенным в этом Евангелии. На языке ХХ–го века вместо этого слова можно было сказать “свидетельства из разряда четырехмерных, пространственно-временных”: “Много привел и других свидетельств из разряда исторических, произошедших в пространстве и времени, привел Иисус”. Заметьте, что эти свидетельства из разряда пространственно-временных, которые относятся к числу явлений, по самой своей природе поддающихся наблюдению, были представлены как явленные в присутствии учеников, которые могли наблюдать их. Но дело не только в этом, ведь об этих  “чудесах” евангелист Иоанн поведал в вербализованной форме. Несомненно, это значит, что о свидетельствах из разряда пространственно-временных можно было говорить на обыкновенном языке, передаваемом грамматическими и лексическими средствами.

Важен порядок расположения этих стихов. Во-первых, эти свидетельства из разряда пространственно-временных представлены в письменной форме и, соответственно, доступны тщательному рассмотрению. Во-вторых, эти свидетельства обладают тем свойством, что подают радостную и достаточную уверенность в том, что Иисус Христос есть Мессия, обетованный в Ветхом Завете, а также то, что Он есть сын Божий. так что, в-третьих, не требуется уверовать во Христа до тех пор, пока не разъяснен вопрос о подлинности того, что утверждается о Нем в свете свидетельств из разряда четырехмерных.

О фундаментальном значении такого рода истинного знания говорится и в прологе к святому благовествованию от Луки:2 “Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях,” (Перед “нами” прошла череда событий из разряда пространственно-временных) “как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами (это повествование доступно верификации свидетелей) и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил,” (Доступное для верификации можно к тому же передать в словесной форме и письменном виде) “чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен”. Нет никакого скачка в тьму, мрак незнаемого, поскольку имеется возможность “познать истину”. Только постигнув это введение можно приступать к остальной части Евангелия от Луки. начинающейся со следующего стиха, “Во дни Ирода, царя иудейского, был священник... ” Из пролога известно, что Лука излагает свое повествование на основе исторической истины, и царя Ирода, священника Захарию и Христа следует рассматривать в рамках свидетельства из числа пространственно-временных.

Вере предшествует знание. Вот что существенно важно в исследовании Библии. Говорить, как нужно говорить христианам, что только та вера, что полагается на Бога, исходя из познания Его, это и есть подлинная вера, значит говорить нечто, способное взорвать консенсус ХХ–го века.

 

 

Глава 2

Значение истины

 

Недавно автор разговаривал в Оксфордском университете с группой студентов факультета богословия. Темой нашей беседы было возвещение Благой вести людям, всецело поглощенным консенсусом философской мысли нашего столетия. Когда я закончил свое выступление, поднялся один аспирант из Канады и сказал, “Сэр, если мы вас правильно поняли, вы утверждаете, что сперва должно идти предварительное благовествование. Если это так, тогда мы здесь, в Оксфорде, заблуждаемся. Наше слово недоступно многим неверующим потому, что мы не уделяем достаточно времени предшествующей евангелизации”. Я с ним полностью согласился.

 

Истина предваряет обращение

 

Прежде чем стать христианином, человек должен обрести подлинное разумение истины, независимо от того как полно он разобрался в вопросе “Что есть истина”. Все люди, неважно смыслят они в этом или нет, действуют в рамках того или иного разумения истины. Представление об истине самым существенным образом воздействует на уразумения того, что значит стать христианином. В этом смысле мы думаем не о сути истины, но о концепции истины, о том как мы представляем себе истину, то есть что она значит сама по себе.

Некоторые христиане (из числа почитающих себя подлинными) пропитаны насквозь мыслеформами ХХ–го века. Что же касается обращения, то истина в христианском разумении должна идти впереди. Фраза “уверовать во Христа” или “исповедовать Христа [своим] Спасителем” может обладать неким значением. Мы не высказываем того, что нам хочется, пока совершенно четко не объясним, что мы толкуем об истине объективной, когда говорим “христианское вероучение—истинно” и, стало быть, “уверовать во Христа” или “исповедовать Христа [своим]  Спасителем” не является формой верхнеярусного прыжка веры.

 

Истина и одухотворенность

 

Таким образом, чтобы благовествование наше приносило плоды, необходимо прежде указать на значение объективной истины. Этот вопрос следует разобрать также и перед тем, как приступить к обсуждению истинной одухотворенности. С библейской точки зрения одухотворенность вовсе не фрагментирована и, стало быть, это представление следует противопоставлять новым концепциям одухотворенности, как на Западе, так и на Востоке, и, приходится говорить об этом с сожалениям, некоторым протестантским понятиям. Одухотворенность представляет собой нечто единое, ибо в приложении к человеку речь здесь идет о единстве личности в континууме ряда моментов человеческого бытия “здесь и теперь”. Этой подлинно библейской точки зрения противостояли некоторые евангельские доктрины, бывшие теоретическими в том смысле, что они делали большой крен в сторону души в противовес человеку как целостности, в том числе его разуму и телу.

Очень важно понять, что  в противовес новым концепциям духовного опыта библейски обоснованное представление о познании в мире духа крепко утверждено в истине. Речь идет не только о чувственном переживании, кроме того такое познание духа вовсе не лишено содержания.

Истинную одухотворенность можно рассмотреть как троичное целое. Вначале необходимо обязательно, без исключений рассмотреть кто (или что) “есть”, и как можно вступить с ним (с этим) в общение. Следует понять это нечто и дать ему дефиницию. Нельзя установить духовное общение с непознанным. Затем, поняв что представляет из себя тот, с кем мне следует установить духовные связи и как этого добиться, начинаешь этап вступления в это общение. Библия называет это “возрождением”, и этот шаг всякий должен совершить сам, в индивидуальном порядке. Коллективного возрождения не бывает, бывает только индивидуальное. Но говоря, что характер возрождения—индивидуальный, мы не имеем в виду—индивидуалистический. Звучание этих слов почти одинаково, но значение абсолютно различно. На этом всецело строится теория социологии и культуры.

С одной стороны, истинная одухотворенность неотделима от истины, а с другой— от человека в целом и культуры. Если есть подлинная одухотворенность, она должна заключаться во всем. Библия стоит на том, что истина едина,—и такое представление является едва ли не единственно уцелевшим из всех мировоззрений в нашем поколении, которые имеют подлинное значение.

Чтобы избежать путаницы, разберем сперва, что не включается в понятие единства истины. Прежде всего, с библейской точки зрения истина не имеет отношения к ортодоксии. Правильное вероучение—дело важное, и по мнению окружающих автор—убежденный ортодоксальный богослов. Но истина в конечном счете не имеет отношения к ортодоксии. Во-вторых, истина не имеет отношения и к символу веры. Я также полагаю, что исторический христианский символ веры нуждается в защите, но важно понять следующее—символы веры важны, но в конечном итоге они не имеют никакого отношения к истине. Истина имеет отношение к чему-то, что превышает как ортодоксальное учение, так и символ веры.

В-третьих, истина в окончательном смысле не имеет отношения даже к Священному Писанию. Позвольте мне объясниться. Я твердо верую в то, что чему учили ранняя Церковь и деятели Реформации относительно природы Священного Писания, но должен подчеркнуть то обстоятельство, что все сказанное ими о Священном Писании существенно важно, и тем не менее, истина в конечном счете относится к чему-то, стоящему  выше Священного Писания. Священное Писание важно само по себе, и не потому что его опубликовали так или этак, переплели в ту или иную кожу, не потому что оно помогло множеству людей. Не это главное, и не поэтому Священное Писание представляется чрезвычайно важным. Библия, исторические символы веры и ортодоксальное вероучение важны потому, что есть на небесах Господь, и в конечном счете именно Бог есть единственное основание, почему их следует почитать важными.

Значение этого дошло до моего сознания несколько лет тому назад, когда неизвестный молодой германо-швейцарский архитектор докладывал на одном из наших Farel House семинарах в Швейцарии о последних опытах Макса Планка. Он указывал, что Планк, говоря на языке своей науки, то есть физики, а не религии, утверждал, что “новому” человеку за время одного поколения пришлось передвигать “последний предел” несколько раз, и вопрос сформулированный им в связи с этим, звучал следующим образом, “Каким окажется последний предел физической делимости материи?”. Макс Планк полагал, что нам не дано знать каким окажется последний предел вселенной. Эта мысль о последнем пределе легла мне на сердце, на сердце христианина, возвещающего в двадцатом веке. Каков он, последний предел истины?

Ответ на этот вопрос можно отыскать лишь в бытии Бога и Его атрибутах. Стало быть, христианская истина—это истина, относящаяся к тому, что существует, в конечном счете к Богу, ибо Он Сущий. И подлинная одухотворенность означает бытие в верном отношении к Богу, ибо есть Господь на небесах, во-первых, в правильном отношении к акту оправдания, совершенному раз и навсегда, и во-вторых, в постоянном бытии в каждое мгновение реальности. Таков библейский смысл истинной одухотворенности. Это мгновение за мгновением постоянная, должная связь с Богом, ибо Сущий—имя Божие.

 

За истиной—Бог

 

Чтобы ссылаться, автор избрал библейское выражение “Есть на небесах Господь” в качестве эквивалента выражению “Сущий—имя Божие” не потому, что я ничего не знаю о богословских спорах нашего времени, и не потому, что я встречал кого-либо, твердо следующего библейской истине и верующего в трехэтажную вселенную; но с тем, чтобы не ломать голову над сложными вопросами нового богословия, которое отрицает, что Бог существует в историко-библейском смысле. Надо иметь мужество, чтобы утверждать—“Есть на небесах Господь!” (Сущий—имя Божие) или, говоря на специальном языке,  последний предел всего, что существует, окружает нас,—это Господь Бог, сотворивший все.

Хорошо заметьте, что говоря “Есть на небесах Господь” (Сущий—имя Божие) мы утверждаем бытие Бога, а не просто толкуем о слове “бог”, или идее бога. Мы свидетельствуем о должной связи, родстве с Богом, ибо есть на небесах Господь (Сущий—имя Божие). Чтобы понять узловые проблемы нашего поколения, следует быть весьма чутким к этому отличию.

Семантика (лигвистический анализ) составляет основу современной философской науки англоязычного мира. Хотя христианин не может признавать эту науку за всю философию в целом, нет оснований не удовлетвориться разработанной в ней учением о необходимости давать словам дефиниции прежде, чем употреблять их в процессе коммуникации. Нам, христианами, следует понимать, что нет более бессмысленного слова, чем слово “бог”, если оно не имеет своей дефиниции. Ни одно слово не употреблялось в совершенно противоположных учениях так широко, как слово “бог”. Поэтому пусть это слово не пугает нас. Сегодня нас окружает много “ одухотворенности”, связывающей себя со словом  “бог” или идеей бога; но мы говорим вовсе не о такой “одухотворенности”. Библейская истина и одухотворенность не имеют никакого отношения к слову “бог”, или идее бога. Эта истина и эта одухотворенность родственны Тому, чье имя—Сущий, а это, признайтесь, совершенно иное учение.

Далее, переходя от споров по вопросу о том, кто или что такое Бог, поднимают второй фундаментальный вопрос нашего века, “Кто есть, или что есть, я сам?” Следует ответить на оба вопроса с тем, чтобы имелись существенные, значимые связи и скрепы между Богом и человеком.

Решение вопросов, которые даются здесь нами, в основе своей касаются нашей идеи о форме связи между Богом и человеком. Считаем ли мы эту связь механической, детерминированной, или—бесконечно более чудесной—духовной, будет зависеть от нашего решения вопросов на ответы “Кто есть на небесах?” и “Кто я?”.

Многие впечатлительные, чуткие, восприимчивые люди в наше время буквально сражаются за свое существование, пытаясь ответить на вопрос, “В чем смысл человеческой жизни?” Более того, наш современник никоим образом и ни в одной из областей познания не отыскал удовлетворительного решения этого вопроса. И неважно, пытался ли он отыскать это решение средствами чистого философского рационализма или с помощью скачка веры в незнаемое современного мирского, светского или сакрального, богословского мистицизма; человек в двадцатом веке не нашел выхода из этой проблемной ситуации.

Когда меня спрашивают о христианском решении вопроса о смысле бытия, аргументе или оправдании человеческой жизни, я всегда указываю на первую заповедь Христа. Между прочим, заметим, что первая заповедь, о которой идет речь: “И возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею”1—это просто первая по очереди заповедь, высказанная Христом. Нам известно, что это не так, поскольку Он приводил отрывок из последней книги Моисеевой, Второзакония. И более того можно сказать. Воистину, эта заповедь—первая по значению, поскольку она отражает смысл жизни Человека и, в частности, мою конкретную цель жизни.

Но мало привести этот отрывок сам по себе. Без ответа, данного историческим христианством и состоящего в том, что воистину Господь на небесах есть (Сущий—имя Божие), такое решение в очах искреннего исследователя может стать лишь очередным клише, еще одним “религиозным решением” ХХ–го века; и не пристало нам пенять ему, если он перестанет слушать. Когда я слышу эту первую заповедь любить Господа Бога, ибо есть Господь на небесах (Сущий—имя Божие), всем, что составляет мое я, то я нахожу в этом целое учение о жизни и истине. Человеку по силам любить только господа Бога, ибо есть Господь Бог на небесах (Сущий—имя Божие), божественная личность, о ему открыто это. Итак, значение того обстоятельства, что Сей Господь Бог вступает с человеком в общение, приобретает высочайший статус. И еще. Эта заповедь передает  мне нечто весьма глубинное, фундаментальное и волнующее обо мне самом.

И в самом деле, есть чему удивляться и поражаться, если знать дилемму нашего поколения. Если бы вам пришлось побывать со мной на левом берегу Сены в Париже, или в университетах Европы; если бы вам удалось увидеть здравомыслящих и чутких людей, которые приходят ко мне в шале,* чтобы задать  эти вопросы в стремлении найти решение их, то вы, несомненно, поняли бы, что в познании “самого себя” имеется нечто , способное наэлектризовать человека.

*  сельский домик (в Швейцарии).—Прим. перев.

Если коснуться психологии нашего современника, то прискорбно, что по существу говорят об отсутствии бессмысленного в призывах любить Господа Бога, ибо есть на небесах Господь (Сущий—имя Божие), и что Господь Бог—божественная личность, и что человеческая природа также духовна, и человек способен делать такое валидное заявление, высказывать такую объективную истину. Кто понимает о чем идет речь, не станет отклонять эту истину со словами “Нечто подобное я слышу с детства”. Тщательно продумать смысл, подтекст, существо этой истины—вот что действительно поражает! Есть на небесах Господь Бог (Сущий—имя Божие), и существо Его таково, что Его можно любить, и я наделен такой природой, что могу любить; итак, первая заповедь Христа или, если хотите, смысл человеческой жизни, является антитезой, абсолютной оппозицией бессмыслицы бытия. Я знаю, что такое Человек, и я знаю что такое я сам.