Дитрих Бонхёффер

Хождение вслед

Матфей, 6: О скрытости христианской жизни

СКРЫТАЯ ПРАВЕДНОСТЬ

"Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно" (Мф. 6, 1-4).

После сказанного в пятой главе о видимости, явности общины идущих вслед и после кульминации этой главы в perisson, после того, как христианское приравнено к выходящему из мира, превосходящему мир, к чрезвычайному, следующая глава прямо примыкает к этому perisson и раскрывает оба его смысла. Слишком уж велик риск, что ученики поймут совершенно неправильно: будто они должны, отрицая и разрушая распорядок мира, возводить на земле Царство Небесное; мечтательски пренебрегая веком сим, осуществлять и являть чрезвычайное мира нового; радикально и бескомпромиссно порвать с существующим миром, чтобы достичь "христианского", присущего хождению вслед, чрезвычайного. Слишком вероятно было лжетолкование, будто им проповедуют очередную — разумеется, свободную, новую, вдохновляющую — форму и манеру благочестия. И с какой готовностью приняла бы, даже искала бы благочестивая плоть это чрезвычайное, эту нищету, правдивость, страдание, лишь бы насытилась наконец тоска сердца: не только верить, а видеть собственными глазами. Безусловно, налицо была готовность слегка сдвинуть границу, чтобы благочестивая форма жизни и послушание слову сблизились и уже не могли разделиться. И всё — ради одного: чтобы наконец осуществилось чрезвычайное.

С другой стороны, были и те, кто только и ждал слов Иисуса о чрезвычайном, чтобы еще яростней на него напасть. Наконец-то изобличен этот мечтатель, революционер, энтузиаст, желающий опрокинуть мир, зовущий учеников оставить этот мир и построить новый. Это ли по-

100

слушание слову Ветхого Завета? Разве не воздвизается здесь совершенно самовольная, собственная праведность? Разве Иисус не знает о греховности мира, о которую разобьется вся его проповедь?'Разве Ему неизвестны явные заповеди Бога, данные, чтобы запретить грех? Разве чрезвычайное, которого Он требует, — это не признак духовной гордыни, начала всякого мечтательства? Нет, вовсе не чрезвычайное, а как раз вполне обыденное, нормальное, скрытое — знак настоящего послушания и настоящего смирения. Если бы Иисус отсылал учеников к народу, занятию, ответственности, послушанию Закону, как его толкуют народу книжники, тогда бы Он доказал свое благочестие, истинное смирение, послушание. Тогда бы Он дал толчок к более серьезному благочестию, к более строгому послушанию. Он бы учил тому, что книжники знали и без того, но охотно послушали бы в убедительной проповеди: что истинное благочестие и праведность заключается с одной стороны, не только во внешнем действии, но и в расположении сердца, с другой стороны, не только в расположении, но и в действии. Вот это была бы "лучшая праведность", в которой так нуждался народ и от которой никто бы не смог уклониться. А теперь все разрушено. Вместо смиренного учителя Закона люди увидели гордого мечтателя. Конечно, во все времена проповедь мечтателей умела воодушевлять человеческое сердце, и как раз сердце благородное. Но разве учителя Закона не знали, что в человеческом сердце сквозь всё доброе и благородное слышен голос плоти, разве не знали они сами эту власть благочестивой плоти над человеком? Сражаясь за химеру, Иисус напрасно принес в жертву лучших, искренне благочестивых сыновей страны. Чрезвычайное — это попросту своевольное, из собственного сердца возникшее дело благочестивого человека. Это превозношение человеческой свободы перед скромным послушанием заповеди Божьей. Это непозволительное, запрещенное Законом самооправдание человека. Это беззаконное самоосвящение, которое Закон непременно отвергнет. Это свободное дело, противопоставленное несвободе послушания. Это разрушение Божьей общины, отрицание веры, хула на Закон и на Бога. Чрезвычайное, которому учил Иисус, по Закону заслуживает смертной казни.

Что же Иисус говорит в ответ? Он говорит: "Не творите вашу праведность перед людьми, чтобы они на вас смо-

101

трели". Призыв к чрезвычайному — большая, неустранимая опасность в хождении вслед. Поэтому: следите за этим чрезвычайным, за этой зримостью хождения вслед. Необдуманному, безраздельному, прямолинейному восторгу о зримости хождения вслед Иисус противопоставляет свое предостережение. Чрезвычайному дано жало в , плоть. Иисус зовет к рефлексии.

На чрезвычайное у учеников есть право только при свете рефлексии. Они обязаны следить за ним. То есть чрезвычайное не должно делаться напоказ или ради себя самого, зримость не должна твориться ради себя самой. Лучшая праведность учеников не должна стать самодовлеющей целью. Хотя чрезвычайное и должно стать зримо, должно делаться - но следите, чтобы оно не делалось ради зримости. Хотя у зримости хождения вслед есть непреложное основание — призыв Иисуса Христа, но сама по себе она целью быть не может, ибо тогда пропало бы из поля зрения само хождение вслед, настал бы миг покоя, хождение бы прекратилось, и возобновлять его пришлось бы уже не с того места, где мы решили передохнуть, а с самого начала, куда нас отбросила бы даже мгновенная пауза. Нам пришлось бы признать, что мы перестали быть идущими вслед. Итак, нечто должно стать зримым, но — парадоксальным образом: следите, чтобы оно не делалось напоказ. "Пусть ваш свет светит перед людьми..." (5, 16), но: следите за скрытостью! Пятая и шестая глава сталкиваются. Зримое должно быть еще и скрытым, зримое должно остаться незаметным. Рефлексия, о которой говорилось выше, направлена именно на то, чтобы мы не впадали в рефлексию о нашем чрезвычайном. Следить за праведностью нужно именно затем, чтобы ее не замечать. Иначе чрезвычайное перестанет быть свойством хождения и станет свойством наших желаний и прихотей.

Как понять это противоречие? Во-первых, спросим: от кого скрыта зримость хождения вслед? Она скрыта не от других людей, которым, напротив, должен видимо светить свет учеников Иисуса, но от того, кто творит это зримое. Пусть он пребывает в хождении и смотрит на Идущего перед ним, а не на себя и свои дела. В своей праведности идущий вслед скрыт сам от себя. Разумеется, он видит чрезвычайное, но сам от себя остается в нем скрыт; он видит его, лишь глядя на Иисуса, но даже и тогда счита-

102

ет его не чрезвычайным, а очевидным, нормальным. То есть зримое скрыто от него в действии, точнее — в послушании слову Иисуса. Будь ему важно чрезвычайное как таковое, он действовал бы по собственной власти и плоти. Но раз ученик Иисуса действует в простом послушании своему Господу, то он может смотреть на чрезвычайное как на самоочевидный акт послушания. Согласно слову Иисуса, иначе и не может быть: идущий вслед есть тот свет, который светит, он ничего не делает ради того, чтобы им стать, он есть свет именно в хождении вслед, смотрящем только на Господа. Именно потому, что христианское необходимо, то есть стоит в изъявительном, а не повелительном наклонении, чрезвычайное оказывается одновременно и нормальным, скрытым. Иначе оно не христианское, не послушное воле Иисуса Христа.

Во-вторых, спросим: а где же в хождении единство зримого и скрытого? Как та же самая вещь может быть сразу и видна и не видна? Для ответа нам нужно всего лишь вернуться к тому, что открылось в пятой главе. Чрезвычайное, зримое — это возложенный на учеников крест Христов. Крест — это и необходимое, скрытое и, одновременно, — зримое, чрезвычайное.

Спросим в-третьих: как разрешается парадоксальное соотношение пятой и шестой глав? Оно решено самим понятием хождения вслед, которое есть связь исключительно с Иисусом Христом. Поэтому идущий всегда смотрит лишь на своего Господа и следует Ему. Смотри он на само чрезвычайное, он выпал бы из хождения. Идущий в простом послушании исполняет волю Господа как чрезвычайное и знает лишь одно: что иначе он не может, что исполняет попросту самоочевидное.

Единственная и заповеданная рефлексия идущего сводится к тому, чтобы совершенно неосознанно, совершенно не рефлексируя, пребывать в послушании, в хождении, в любви. Если делаешь добро, пусть твоя левая рука не знает о том, что делает правая. Своего собственного добра ты знать не должен. Иначе оно — действительно твое добро, а не Христово. Добро Христа, добро хождения происходит без твоего ведома. Настоящее дело любви — это всегда скрытое от меня дело. Следите, чтобы вам о нем не знать! Лишь в этом случае это — добро Бога. Если я хочу знать о своем добре, о своей любви, то это уже не любовь. Даже чрезвычайная любовь к врагу остается скрыта от

103

идущего вслед. Любя, он уже не видит во враге врага. Слепота эта или, вернее, очищенное Христом зрение идущего вслед — вот в чем его достоверность. Скрытость его собственной жизни от него самого — вот в чем его обетование и надежда.

Скрытость соответствует явности. Нет ничего скрытого, что не стало бы явным. Это от Бога, перед которым все скрытое — всегда явно. Бог хочет показать нам скрытое, сделать зримым. Явность — это установленная Богом награда для скрытости. Вопрос лишь в том, где и от кого получит человек эту явность-награду. Если он жаждет явности перед людьми, то свою награду уже получил. При этом безразлично, ищет ли он ее в грубой форме явности перед другими или в более утонченной — перед самим собой. Когда левой руке известно, что делает правая, когда мое скрытое добро я выношу на свет перед самим собой, когда я хочу знать о своем добре, тогда я сам себе готовлю ту явную награду, которую хотел сохранить для меня Бог. Я сам показываю себе то, что у меня есть скрытого. Я не жду, пока мне его покажет Бог. Поэтому я уже получил свою награду. Но кто до конца устоит в скрытости от самого себя, тот получит награду явности от Бога. Но можно ли жить, творя чрезвычайное в скрытости? Чтобы левая рука не знала, что делает правая? Что это за любовь, которая сама о себе не ведает и может остаться скрыта от себя до кончины века? Это ясно: раз любовь скрыта, то видимой добродетелью, обликом человека она быть не может. Итак: следите, чтобы не спутать истинную любовь с какой-нибудь приятной добродетелью с каким-нибудь из человеческих "качеств"! Это любовь в прямом смысле слова самозабвенна. А в самозабвенной любви ветхий человек со всеми своими добродетелями и достоинствами должен умереть. В самозабвенной, лишь к Христу привязанной любви ученика умирает ветхий Адам. Словами: пусть твоя левая рука не знает, что делает правая — возвещена смерть ветхого человека. И все-таки: кто способен жить, соединив пятую и шестую главу? Лишь тот, кто по ветхому своему человечеству умер во Христе и нашел новую жизнь соединившись с Ним в хождении вслед. Любовь как акт простого послушания - это умирание ветхого человека, который вновь обретает себя в праведности Христа и в брате. Теперь живет не он, но в нем живет Христос. Любовь распятого

104

Христа, который предал смерти ветхого человека, вот что живет в идущем вслед. Теперь он обретает себя лишь в Христе и в брате.

CКРЫТОСТЬ МОЛИТВЫ

"И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться пред людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне: и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него" (Мф. 6, 5-8).

Иисус учит учеников молитве. Что это значит? Возможность молитвы отнюдь не самоочевидна. Хотя молитва — естественная потребность человеческого сердца, но перед Богом у нее еще нет никаких прав. Даже если ее блюсти дисциплиной и навыком, она может оказаться бесплодной и безнадежной. А ученики смеют молиться, ибо им об этом сказал Иисус, знающий Отца. Он обещает, что Бог их услышит. Потому ученики и молятся, что они вместе с Иисусом, идут Ему вслед. Связанному с Иисусом в хождении вслед через Него открыт доступ к Отцу. Поэтому всякая верная молитва — опосредованная. Непосредственно молиться нельзя. Непосредственного доступа к Отцу нет даже и в молитве. Лишь через Иисуса Христа мы можем в молитве найти Отца. Предпосылка молитвы — вера в Христа и связь с Ним. Он единственный посредник для нашей молитвы. Мы молимся по его слову. Потому с его словом наша молитва всегда и связана.

Мы молимся Богу, в которого верим через Христа. Поскольку наша молитва не должна превратиться в заклинание Бога, то представляться Ему нам уже незачем. Нам известно, что Он знает, в чем у нас нужда, еще до того, как мы попросим. Это придает нашей молитве величайшую убежденность и радостную уверенность. Не формулы, не обилие слов, но вера доходит до отеческого сердца Бога, которое знает rfac искони.

105

Верная молитва - это не труд, не привычка, не благочестивый акт, это просьба ребенка, обращенная к сердцу Отца. Оттого молитва и не может быть показной — ни перед Богом, ни перед самими собой, ни перед другими. Не знай Бог, что мне нужно, тогда мне пришлось бы размышлять: как сказать Богу, что Ему сказать, сказать ли Ему. Но вера, с которой я молюсь, исключает всякую рефлексию и все показное.

Молитва есть совершенно скрытое. Во всех отношениях она противоположна явности. Молящийся не знает себя, а знает лишь Бога, к которому взывает. Так как молитва не воздействует на мир, но обращается только к Богу, то это самое непоказное поведение из возможных.

Конечно, случается и превращение молитвы в демонстрацию, когда скрытое выносится на свет. Так бывает не только в молитве на людях, которая превращается в пустословие. Сегодня такое редко. Но ничуть не лучше и даже губительней, если я делаю зрителем моей молитвы самого себя, если молюсь перед самим собой, наслаждаюсь ли я как довольный зритель этим занятием или изумленно и пристыженно себя за ним застаю. Публичность улицы — просто более наивная форма той публичности, которую я создаю себе сам. Я и в своей комнатке могу стать зрелищем для себя самого. Вот насколько способны мы исказить слово Иисуса. В таком случае публичность и явность, которых я ищу, состоят в том, что я сразу и молящийся и слушатель. Я сам себя слушаю, сам себя слышу. Поскольку я не хочу дождаться Божьего внимания, дождаться, чтобы когда-нибудь обнаружилось внимание Бога к моей молитве, то я сам себе обеспечиваю внимание. Я утверждаю, что благочестиво помолился; и в этом утверждении заключено довольство внимательного слушателя. Моя молитва услышана. Награда у меня уже есть. Раз я сам себя слушал, Бог меня слушать не станет; раз я сам себе приготовил награду явности, Бог не даст мне никакой награды.

Но тогда о какой же комнате говорит Иисус, если я не застрахован от себя самого? Как же мне ее запереть, чтобы скрытости молитвы не помешал ни один слушатель и не похитил у меня награду за скрытую молитву? Как мне защититься от себя самого? От своей рефлексии? Как убить рефлексию рефлексией же? Слово сказано: мое собственное желание как-то преуспеть с помощью молитвы

106

должно умереть, быть убито. Когда во мне правит только воля Иисуса и вся моя воля отдана Ему, то в общности с Иисусом, в хождении вслед моя воля умирает. Вот тогда я могу молиться, чтобы свершилась воля Того, кто знает, что мне нужно, еще до того, как я попрошу. Тогда только моя молитва уверенна, сильна и чиста, когда исходит из воли Иисуса. Тогда молитва — действительно просьба. Ребенок просит отца, которого знает. Не просто поклонение, а просьба - сущность христианской молитвы. Она соответствует тому положению человека перед Богом, когда он, протянув руки, просит Того, о чьем отцовском сердце знает.

Но если верная молитва — нечто скрытое, то все же это не исключает и совместной молитвы, как бы очевиден ни стал теперь ее риск. В конечном счете, дело не в улице или в комнате, в молитве краткой или длинной, будь-то в церковной литании или во вздохе не знающего, о чем молиться, дело не в отдельности или совместности, но в том, чтобы помнить одно: ваш Отец знает, что вам нужно. Тогда молитва направлена исключительно к Богу. Тогда ученик избавлен от ложной суеты.

"Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избави нас от злого; ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь. Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших" (Мф. 6, 9—15).

Иисус сказал ученикам не только, как они должны молиться, но и о чем. "Отче наш" — не просто пример возможной молитвы учеников, нет, именно так они и должны молиться, как Иисус их научил. С этой молитвой они будут услышаны Богом, это достоверно. "Отче наш" — это молитва как она есть. В ней сущность и предел любого моления учеников. Иисус и здесь не оставляет учеников в неопределенности, с "Отче наш" Он вводит их в совершенную ясность молитвы.

"Отче наш, сущий на небесах", - сообща взывают идущие вслед к своему небесному Отцу, который уже знает обо всем, что нужно его любимым детям. Они стали

107

братьями благодаря объединившему их призыву Иисуса. В Иисусе они узнали заботу Отца. Во имя Сына Божьего они могут назвать Бога своим отцом. Они на земле, их Отец на небесах. Он смотрит оттуда на них, они подымают взгляды к Нему.

"Да святится имя Твое" — отчее Имя Бога, открытое идущим в Иисусе Христе, должно почитаться святым среди учеников, ибо именно в этом Имени заключено все Евангелие. Да не допустит Бог, чтобы его святое Евангелие было помрачено и испорчено ложным учением и не-святой жизнью. Да захочет Бог, чтобы ученикам непрестанно открывалось его святое Имя в Иисусе Христе. Да сделает Он все проповеди одним лишь возвещением спасительного Евангелия. Да защитит Он от искусителей и обратит врагов своего Имени.

"Да приидет Царствие Твое". — В Иисусе Христе ученики испытали наступление Царства Бога на земле. Здесь побежден сатана, сломлена власть мира, греха и смерти. Но Царство Бога — еще в страдании и в борьбе. Малень- . кая община избранных стала к нему причастна. В новой праведности они встали под царскую власть Бога, но вокруг — гонения. Да позволит Бог возрасти Царству Иисуса Христа в его земной общине, да уготовит скорый конец царству этого мира и установит свое Царство во власти и славе.

"Да будет воля Твоя и на земле, как на небе". — В общности с Иисусом Христом идущие вслед всецело отдали свою волю в волю Бога. Они молятся о том, чтобы воля Бога была на всей земле. Да не противится ей ни одно живое создание. Но так как и в идущих вслед еще жива злая воля, которая хочет их оторвать от общности с Иисусом, то они молятся еще и о том, чтобы в них ежедневно брала верх воля Бога, сокрушая всякое сопротивление. И наконец, пусть и весь мир склонится перед волей Бога и благодарно воззовет к нему в беде и в радости. Да покорятся Богу небо и земля.

Ученики Иисуса должны молиться прежде всего о Имени Бога, о Царстве Бога, о воле Бога. Хотя Бог и не нуждается в этой молитве, с ее помощью ученики сами получат часть в небесных благах, о которых молятся. И отакой модитвой они смогут приблизить конец.

"Хлеб наш насущный дай нам на сей день". — Поскольку ученики живут на земле, пусть не стыдятся про-

108

сить небесного Отца о благах материальной жични, жи i ни тела. Создавший человека на земле хочет поддержан, и сохранить его тело. Он не хрчет, чтобы его творением пренебрегали. Хлеб, о котором просят ученики, — общий. Пусть никто не владеет им для себя одного. Они просят и о том, чтобы Бог дал ежедневный хлеб всем своим детям по всей земле, ибо они их братья по плоти. Ученики знают, что растущий на земле хлеб дан свыше Богом. Поэтому они не просто берут себе хлеб, а просят о нем. Раз это хлеб от Бога, то он ежедневно заново дарится. Идущие вслед провят не о запасах, но о Божьем даре на сегодня, который продлит им жизнь в общности с Иисусом и за который они хвалят кроткую доброту Бога. В этом прошении проверяется вера учеников в то, что Бог действует на земле им во благо.

"Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим". — Признание своих долгов, своей вины — ежедневнь?й вопль учеников. Те, кто мог бы в общности с Иисусом жить без греха, грешат ежедневно неверием, вялой молитвой, распущенностью тела, самодовольством, завистью, ненавистью и тщеславием. Поэтому пусть они ежедневно просят у Бога прощения. Но Бог внемлет их просьбе лишь тогда, когда они по-братски и охотно прощают долги и вину друг другу. Поэтому они сообща несут вину перед Богом и сообща просят о милости. Да простит Бог не только мне мою вину, но и нам — нашу.

"Не введи нас во искушение". — Многообразны искушения идущих вслед. Отовсюду нападает на них сатана и хочет привести их к падению. Их жестоко испытывают и ложная самоуверенность, и безбожные сомнения. Зная свою слабость, ученики не требуют искушений и испытаний, чтобы выказать в них силу своей веры. Они просят Бога не искушать их слабую веру и охранить в час испытания.

"Но избави нас от злого". — И наконец пусть ученики просят о том, чтобы когда-нибудь избавиться от этого злого мира и унаследовать Небесное Царство. Это просьба и о блаженной кончине и о спасении общины в последние времена этого мира.

"Ибо твое есть Царство..." - Уверенность в этом ученики ежедневно получают заново из общности с Иисусом Христом, в котором исполнение всех их просьб. В Нем святится имя Бога, в Нем приходит Царство Бога, в Нем

109

свершается воля Бога. Ради Него поддерживается телесная жизнь учеников, ради Него получают они прощение вины и долгов, его силой охраняются они в испытаниях, его силой спасены к вечной жизни. Его сила, и царство, и слава вовеки в общности в Отцом. В этом ученики уверены.

Словно подводя молитве итог, Иисус говорит еще раз, что самое важное для них — чтобы они получили прощение и что прощение это достанется им только как братству грешников.

СКРЫТОСТЬ ПРАВИЛ БЛАГОЧЕСТИЯ

"Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры; ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцем твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно" (Мф. 6, 16-18).

Иисус принимает как очевидную предпосылку, что идущие вслед соблюдают благочестивое правило поста. Строгий навык воздержания — часть жизни идущих. У таких правил цель одна: сделать идущего вслед радостней и пригодней для предуказанного ему пути и труда. Эгоистичная и косная воля, противящаяся служению, карается, плоть смиряется и наказывается. В навыке воздержания отчетливо выявляется, что моя жизнь как христианина чужда миру. Жизнь без аскетического навыка, уступающая всем желаниям плоти, поскольку их "дозволяет" justitia civilis, такая жизнь едва ли приготовится к служению Христу. Сытая плоть молится неохотно и не отдает себя на самоотверженное служение.

Поэтому жизни ученика нужна строгая внешняя дисциплина. Не потому, что воля плоти будет сломлена, а ветхий человек — ежедневно умирать из-за чего-то иного, нежели вера в Иисуса. Но даже верующему, даже идущему вслед, чья воля сломлена, кто по ветхому человечеству умер в Иисусе Христе, известны бунт и ежедневная гордость плоти. Известна ее косность и разнузданность, известно, что она источник высокомерия, которое надо сокрушить. Для этого необходим ежедневный и чрезвычай-

110

ный iKim.iK дисциплины. Об ученике сказано, что дух реи ностсп, но плоть слаба. Поэтому "бодрствуйте и молитесь". Учпан путь хождения вслед, дух готов по нему идти, но плоть слишком робка, для нее путь слишком труден, опасен, утомителен. Так что духу приходится умолкнуть. Дух принимает заповедь Иисуса о безусловной любви к врагам, но плоть и кровь слишкрм сильны, и заповедь не переходит в поступок. Поэтому пусть плоть узнает в ежедневном и чрезвычайном навыке и дисциплине, что своих прав у нее нет. Этому помогает ежедневный, размеренный навык молитвы, как и ежедневное размышление о слове Божьем, помогает всякий навык телесной дисциплины и воздержания.

Сначала плоть открыто сопротивляется этому ежедневному усмирению, а потом прячется за словами духа, то есть за евангельской свободой. Когда евангельская свобода от законнического принуждения и от самоистязания принципиально противопоставляется верному евангельскому употреблению дисциплины, правила и аскезы, когда беспорядочность и недисциплинированность в молитве, в обращении со словом, в телесной жизни оправдывается именем христианской свободы, тогда противоречие со словом Иисуса очевидно. Тогда забыта и чуждость миру в ежедневном хождении вслед, забыта и радость, и даже истинная свобода, которую дарит ученику верное правило жизни. Как только христианин поймет, что не справляется со служением, что готовность его убывает, что он стал виновен в чуждой ему жизни, виновен чуждой виной, что у него ослабла радость о Боге, что уже нет сил для молитвы, — пусть нападет на свою плоть, чтобы дисциплиной, постом и молитвой (Лк. 2, 37; Мк. 9, 29; 1 Кор. 7, 5) приготовиться к служению. Возражение, будто вместо аскезы христианин должен прибегнуть к вере и к слову, — пустая отговорка. Это и немилосердно и не имеет силы помочь. Ведь что такое жизнь в вере, как не бесконечно многообразная борьба духа против плоти? Как собирается жить в вере тот, кого утомляет молитва, кому наскучило Священное Писание, у кого сон, еда, похоть все время похищают радость о Боге?

Аскеза — это вольно выбранное страдание, passio activa 12, а не passio passiva - и потому дело крайне рискованное. Аскезу постоянно подстерегает безбожное благочестивое желание в страдании уподобиться Иисусу Христу. В

111

ней даже подчас таится претензия заместить страдания Христа, самому исполнить дело Христовых страданий — то есть убить ветхого человека. В этом случае аскеза присваивает горькую и последнюю серьезность спасительного дела Христова и выставляет себя напоказ с пугающей резкостью. Добровольное страдание, которое только на основе страданий Христа может привести к лучшему служению, к более глубокому смирению, превращается здесь в ужасное искажение страданий самого Иисуса. Оно уже хочет чужих взглядов, оно уже стало немилосердной, живой укоризной для ближних, ибо оно превратилось в путь спасения. В такой "явности" награда действительно уже налицо, ибо ее ищут у людей.

"Помажь твою голову и умой лицо". — Это могло бы снова дать повод к еще более тонкому самоуслаждению или самохвальству, то есть быть принято за притворство. Но Иисус говорит ученикам, что в добровольном навыке смирения они должны оставаться смиренными, что они не должны взваливать на других смирение как укор или как закон, что, напротив, они должны радоваться и благодарить за возможность служить своему Господу. Здесь имеется в виду не радостное лицо ученика как обязательный для христианина стиль, а верная скрытость христианского поведения, не знающее о себе самом смирение, как глаз видит не себя, а только других. Скрытость эта когда-нибудь станет явной, но только по воле Бога, а не по собственной.

ПРОСТОТА БЕЗЗАБОТНОЙ ЖИЗНИ

"Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкопывают и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне" (Мф. 6, 19-24).

112

Жизнь идущего вслед должна быть такой, чтобы ничто не стояло между ним и Христом: ни Закон, ни его собственное благочестие, ни, т;ем более, — мир. Идущий всегда смотрит лишь на Христа. Он не смотрит на Христа и благочестие, на Христа и Закон, на Христа и мир. Он просто не входит в подобные рассуждения, а во всем следует только Христу. Поэтому его глаз прост. Он направлен целиком и полностью к свету, исходящему от Христа, и лишен всякой темноты, всякой двойственности. Как глаз должен быть прост, ясен, чист, чтобы тело оставалось в свете, как к ногам и рукам свет поступает лишь от глаза, как нога оступается и рука промахивается, если глаз темен, как все тело — во тьме, если глаз померк, так и идущий вслед — до тех пор лишь в свете, пока просто смотрит на Христа, а не на то или иное; так и сердце ученика должно быть направлено только к Христу. Когда глаз видит не то, что есть на самом деле, то обмануто все тело целиком. Когда сердце зависит от видимости мира, от творения, а не от Творца, то ученик пропал.

Блага мира хотят сманить сердце ученика. Куда направлено его сердце - вот главный вопрос. К благам мира? К Христу и к благам одновременно? Или же исключительно к Христу? Свет тела — глаз, свет идущего вслед — сердце. Если темен глаз, то как же темно будет тело. Если темно сердце, то какая же темнота будет в ученике. А сердце темнеет, если привязано к благам мира. И тогда сколь бы настоятелен ни был призыв Иисуса, он наткнется на стену, он не отыщет доступа к человеку, ибо сердце заперто и принадлежит кому-то другому, а не Иисусу. Как свету не пройти в тело, если дурен глаз, так и слово Иисуса не войдет в ученика, если сердце того замкнуто. Как росток — тернии, слово душат "заботы, богатство и наслаждения житейские" (Лк. 8, 14).

Простота глаза и сердца соответствует той скрытости, которая не знает ни о чем, кроме как о слове и призыве Иисуса, которая есть полная общность с Христом. В чем же для идущего простота по отношению к земным благам?

Иисус не запрещает пользоваться ими. Иисус был человек, ел и пил вместе с учениками. Тем самым пользование земными благами Он сделал чистым. Пусть идущий благодарно пользуется насущными земными благами, которые насыщают повседневную нужду и поддерживают жизнь тела.

113

Как пилигрим, ходи:

Гол, волен, налегке.

А деньги в кошельке —

Помеха на пути.

Кто хочет - тащит пусть,

Нам ноша ни к чему.

Один ломоть в суму,

И отправляйся в путь13

(Терстееген).

Блага даны, чтобы ими пользоваться, но не затем, чтобы их копить. Как Израиль в пустыне ежедневно получал от Бога манну и не заботился о том, что есть и что пить, как сразу же портилась манна, сбереженная на следующий день, так пусть и ученик ежедневно получает от Бога необходимое; а копя эти дары, он испортит и дар, и себя самого. К скопленному сокровищу привязывается сердце. Сбереженное добро встает между мною и Богом. Где мое сокровище, там моя надежда, моя безопасность, мое утешение, мой Бог. Сокровище — это идолопоклонство14.

Но где граница между благами, которыми я имею право пользоваться, и сокровищем, которое мне запрещено? Если перевернуть предложение и сказать: к чему привязано твое сердце, то и есть твое сокровище, — то вот и ответ. Само сокровище может быть крайне невзрачным, дело не в размерах, дело только в твоем сердце, в тебе самом. А если спрашивать и дальше: как узнать, к чему привязано мое сердце? — то и здесь ответ прост и ясен: все мешающее тебе любить Бога больше всего остального, все встающее между тобой и твоим послушанием Иисусу — это твое сокровище, к которому привязано твое сердце.

Но раз человеческое сердце привязывается к сокровищу, то и по воле Иисуса пусть у человека будет сокровище, но не на земле, где оно тленно, а на небе, где оно сохранно. "Сокровища" на небе, о которых говорит Иисус, — это явно не Единое Сокровище, сам Иисус, но на самом деле сокровища, собираемые идущими. В этих словах - великое обещание: идя вслед Иисусу, ученик приобретает небесные сокровища, которые не гибнут, которые его ждут, с которыми он соединится. Что же это за сокровище, если не чрезвычайность и скрытость жизни ученика, если не плоды Христова страдания, приносимые этой жизнью?

114

Когда сердце ученика целиком принадлежит Богу, то ему ясно, что он просто не может служить двум господам. Не может. В хождении вслед это просто невозможно. Казалось бы, как естественно: в том и проявить свою христианскую смекалку и опытность, чтобы как раз суметь служить двум господам — маммоне и Богу, чтобы воздать каждому надлежащее. Отчего мы не можем, именно будучи детьми Бога, стать еще и радостными детьми этого мира и, наслаждаясь благими дарами Бога, еще и сокровища мира принимать как Божье благословение? Бог и мир, Бог и блага мира противоположны, ибо мир и его блага отнимают наше сердце, и, лишь завладев им, они становятся самими собой. Без нашего сердца блага и мир — ничто. Они живут за счет нашего сердца и поэтому — враги Бога. В полноте любви отдать наше сердце мы можем лишь кому-то одному, целиком держаться мы можем только лишь одного господина. А противоположное пред-мету*нашей любви становится предметом ненависти. По слову Иисуса, по отношению к Богу есть только любовь или ненависть. Если мы не любим Бога, значит мы Его ненавидим. Середины нет. В том и божественность Бога, что Его можно только любить или ненавидеть. Здесь только "или — или": ты любишь или Бога или блага мира. Любишь мир — значит, ненавидишь Бога, любишь Бога — значит, ненавидишь мир. Хочешь ты этого или нет, сознательно выбираешь или невольно, это несущественно. Разумеется, ты этого не захочешь, ты даже и знать не будешь, что ты делаешь; напротив, ты вовсе этого не хочешь, зато ты хочешь служить двум господам сразу. Ты хочешь любить и Бога и блага мира, и поэтому никогда не согласишься с тем, что ненавидишь Бога. Итак, ты Его любишь по собственному разумению. Но именно потому, что мы любим и Бога и блага мира, наша любовь к Нему — ненависть, глаз уже не прост, сердце — уже не в общности с Иисусом. Хотим мы того или нет, но иначе быть не может. Не можете служить двум господам, вы, идущие вслед Иисусу.

«Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может при-

115

бавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не говорите: "что нам есть?" или: "что пить?" или: "во что одеться?" Пото-' му что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеет нужду во всем этом. Ищите же прежде всего Царства Божьего и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем; довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 25—34).

Не заботьтесь! Блага обманывают человеческое сердце, обещая ему безопасность и беззаботность, но на самом деле они и есть причина забот. Привязанное к благам сердце заодно с ними получает давящий груз забот. Забота создает сокровище, сокровище, в свою очередь, создает заботы. Мы хотим с помощью благ обеспечить нашу жизнь, с помощью заботы стать беззаботными; на деле выходит обратное. Узы, которыми мы привязаны к благам, которыми блага скреплены, сами эти узы и есть наши заботы.

Злоупотреблять благами — значит использовать их как обеспечение завтрашнего дня. Забота всегда обращена к завтра. Но блага буквальнейшим образом предназначены только на сегодня. Именно уверенность в завтрашнем дне делает меня таким неуверенным сегодня. Достаточно, чтобы у каждого дня была своя забота. Действительно обеспечен лишь тот, кто завтрашний день целиком отдает на волю Бога и все нужное ему для жизни целиком получает сегодня. Ежедневное получение освобождает меня от завтрашнего дня. Мысль о завтра подвергает меня бесконечным заботам. "Не заботьтесь о завтрашнем дне" — это либо ужасная насмешка над бедными и убогими, к которым Иисус как раз и обращается, над всеми теми, кто, по человеческому разумению, умрет завтра с голоду, если не позаботится сегодня; либо это невыносимый закон, который человек оттолкнет с содроганием; либо же это исключительная весть самого Евангелия о свободе детей Божьих, у которых на небе есть Отец, даровавший им своего любимого Сына. Разве мог Он не подарить и всего остального?

16

"Не заботьтесь о завтрашнем дне" — не надо видеть здесь житейскую мудрость, закон. Здесь только Евангелие Иисуса Христа. Лишь идущий вслед и знающий Иисуса слышит в этих словах обещание любви, исходящей от Отца Иисуса Христа, и свободу от всех вещей. Не забота делает ученика беззаботным, а вера в Иисуса Христа. Теперь он знает: мы можем не заботиться (ст. 27). Следующий день, следующий час у нас отобран. Бессмысленно поступать так, словно мы вообще в силах о чем-то позаботиться. В положении мира мы ничего не можем изменить. Заботиться может только Бог, потому что Он правит миром. А раз мы не можем заботиться, раз мы окончательно бессильны, то мы и не имеем права заботиться. В ином случае мы присвоили бы себе полномочия Бога.

Но идущий вслед знает и другое: он не только не имеет ни сил ни права на заботу, ему это еще и не нужно. Не забота и даже не работу создают насущный хлеб, а Бог-Отеа. Птицы и лилии не трудятся и не прядут и все же накормлены и одеты, они ежедневно, не заботясь, получают свое. Блага мира им нужны лишь на каждый день, они не копят и именно так хвалят Творца — не потом, не трудом, не заботой, а просто каждый день принимая дары от Бога. Поэтому птицы и лилии — пример для идущих вслед. Иисус отменяет необходимую связь между трудом и пропитанием, измышленную без Бога. Он не хвалит насущный хлеб как награду за труд, но говорит о беззаботной простоте идущего путем Иисуса и всё получающего от Бога.

"Ни один зверь не трудится ради пропитания, хотя у всякого есть свой труд, сообразно с которым он ищет и находит себе пищу. Птичка летает и поет, вьет гнездо и вскармливает птенцов; таков ее труд, но питается она не от него. Быки пашут, лошади служат в обозе и в кавалерии, овцы дают шерсть, молоко, сыр; таков их труд, но питаются они не от него — земля доставляет траву и питает их благословением Божиим. Так и человек: он и может и обязан работать, иметь занятие, но пусть помнит, что не работа его питает, а нечто иное: щедрое благословение Божие; хотя и кажется, будто питает его работа, ибо без его работы Бог ничего ему не дает. Хотя птичка не сеет и не жнет, она погибла бы от голода, если бы не летала в поисках за пищей. А что находит она пищу, так это творит не ее труд, а благо Божие. Ибо кто приготовил пи-

117

щу там, где она ее находит? Ведь где Бог не приготовит, там никто ничего не найдет, хотя бы весь мир до смерти трудился и искал" (Лютер). Но если птиц и лилии бережет Творец, то неужели не пропитает своих детей, ежедневно Его о том просящих, неужели не сможет дать им того, что им надобно для повседневной жизни, Он, кому принадлежат все земные блага и кто раздает их по своей, воле?

"На каждый день подай мне Бог,

Чтоб этот день прожить я смог.

Он жизнь хранит и воробью,

Так позабудет ли мою?"16

(Клавдиус)

Забота - дело язычников, не верящих, полагающихся не на Бога, а на свои силу и труд. Язычники заботятся потому, что не знают: Богу известно обо всем, что нам нужно. Потому они и хотят сами делать то, чего не ждут от Бога. Но идущим вслед сказано: "Ищите прежде всего Царства Божьего и правды Его и все остальное приложится вам". Из этого ясно, что забота о пище и одежде — это еще не забота о Царстве Божьем, как нам очень хотелось бы думать, словно работа ради нашей семьи и нас самих, словно забота о хлебе и жилье — это уже и есть поиски Царства Божьего, словно забота о нем осуществляется только внутри забот земных. Царство Божье и его праведность — нечто вполне отличное от достающихся нам благ мира. Это та самая праведность, о которой говорилось в пятой и шестой главе, праведность Христова креста и хождения вслед взяв крест. Сперва идет общность с Иисусом и послушание его заповедям, а потом уже все остальное. Не одно внутри другого, а одно после другого. Прежде забот о нашей жизни, о еде и одежде, о ремесле и семье стоят поиски Христовой праведности. Здесь просто дан предельный итог сказанного раньше. И это слово Иисуса — либо невыносимое бремя, невозможное отрицание человеческого существования бедных и убогих, — либо это само Евангелие, дающее совершенную радость и свободу. Иисус говорит не о том, что человек обязан делать и не может, но о том, что нам Бог уже подарил и еще подарить обещает. Раз нам дарован Христос, раз мы призваны идти Ему вслед, то с Ним нам даровано всё, действи-

118

тельно всё. Все остальное нам приложится. Кто, идя вслед Иисусу, смотрит только на его праведность, тот — под рукой и охраной Иисуса Христа и его Отца, тот, значит, — в общности и с Отцом, с тем ничего не может случиться, тот и сомневаться уже не может, что Отец накормит и не оставит голодными своих детей. В нужный час Бог поможет. Он знает, в чем мы нуждаемся.

Идущий вслед Иисусу, уже после долгого ученичества, на вопрос Господа "Имели ли вы в чем нужду?" ответит: "Никогда, Господи!" Как же иметь нужду тому, кто в голоде и наготе, в гонениях и опасностях уверен в общности с Иисусом Христом?