Дитрих Бонхёффер

Хождение вслед

ПРИЗЫВ ИДТИ ВСЛЕД

"Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он встав последовал за Ним" (Мк. 2, 14).

Раздается призыв, и без всякого промежутка следует послушное деяние позванного. Ответ ученика — не словесное исповедание веры в Иисуса, но послушное действие. Как возможна эта непосредственная встреча призыва и послушания? Она возмущает естественный разум, он старается разорвать эту жесткую непосредственность, что-то вставить между, что-то объяснить. Ведь при любых обстоятельствах должен иметься посредник — психологический или исторический. Задается дурацкий вопрос, а не знал ли раньше мытарь Иисуса, не поэтому ли был готов откликнуться на его призыв. Но именно об этом текст упрямо молчит, для него все дело как раз в непосредственной встрече призыва и действия. Ему не интересны психологические мотивы праведных решений человека. А почему не интересны? Потому что для встречи призыва и действия есть лишь одно значимое основание: сам Иисус Христос. Он Тот, кто зовет. Потому мытарь и идет вслед. В этой встрече проявляется безусловный, непосредственный и не нуждающийся в основаниях авторитет Иисуса. Нет ничего до, и нет ничего после, кроме послушания позванного. Иисус есть Христос — поэтому у него есть власть звать и требовать послушания своему слову. Иисус зовет идти вслед не как учитель и

25

образец, но как Христос, Сын Божий. Так что в этом коротком тексте возвещается Иисус Христос и его притязания на человека, больше ничего. Ни ученику, ни его убежденному христианству не достается никаких похвал. Не на него надо глядеть, а лишь на Того, кто зовет, на его власть. И не указано никаких путей к вере, к хождению вслед: к вере нет иного пути кроме послушания призыву Иисуса.

А что же сказано о содержании хождения вслед? Иди за мной, беги за мной! Вот и всё. Идти вслед за Ним — это что-то совершенно бессодержательное. В самом деле: нет ни жизненного плана, который бы казался осмысленным, ни цели, ни идеала, к которому можно стремиться. Нет ничего такого, ради чего, по человеческому мнению, стоило бы ставить на карту хоть что-нибудь, тем более самого себя. И что происходит? Позванный оставляет всё, что имеет, не затем, чтобы сделать что-то особенно ценное, но просто ради самого призыва, так как иначе он не может пойти за Иисусом. Самому этому поступку не придается ни малейшей ценности. Сам по себе он что-то вполне незначительное, неважное.

Человек сжигает мосты и идет вперед. Вызванный должен "выступить" из прежнего существования, должен осуществования,долженосуществить "экзистенцию"1 в буквальном смыслеслова.

Старое осталось позади и целиком принесено в жертву. Ученик брошен из сравнительной жизненной обеспеченности в полную необеспеченность (то есть на самом деле в полную обеспеченность и укрытость общности с Иисусом); из области обозримого и предусмотримого (то есть на самом деле совершенно непредусмотримого) в область совершенно необозримого и случайного (то есть на самом деле единственно необходимого и предусмотримого); из области конечных возможностей (то есть на самом деле бесконечных возможностей) в область бесконечных возможностей (то есть на самом деле в единственную освобождающую действительность). И снова - никакого всеобщего закона, напротив, точная противоположность всякой законности. Снова нет ничего, кроме связи с Иисусом Христом, то есть полный разрыв с любыми планами, идеалами и законами. Потому и невозможно больше никакое другое содержание, что единственное содержание есть Христос. Помимо Иисуса здесь нет никакого иного содержания. Только Он.

26

Итак, призыв идти вслед означает связь исключительно с личностью Иисуса Христа, разрыв всякой законности милостью Того, кто зовет. Это милостивый призыв, милостивая заповедь. Он по ту сторону вражды Закона и Евангелия. Христос зовет, ученик идет вслед. Здесь и милость и заповедь. "Буду ходить свободно; ибо я взыскал повелений Твоих" (Пс. 118, 45).

Хождение вслед — это связь с Христом; раз есть Христос, должно быть и хождение вслед. Идея Христа, систематическая доктрина, общезначимое религиозное ' представление о милости или прощении грехов делают необязательным, в сущности, даже исключают хождение вслед, ему враждебны. По отношению к идее человеку доступны знание, вдохновение, может, даже осуществление, но никоим образом - послушное личное хождение ей вслед. Христианство без живого Иисуса Христа — это неизбежно христианство без хождения вслед, а христианство без хождения вслед — это всегда христианство без Иисуса Христа; оно идея, миф. Христианство, в котором есть только Бог-Отец, но нет Христа как живого Сына, попросту уотраняет хождение вслед. Доверие Богу есть, а хождения Ему вслед нет. Лишь потому, что Сын Божий стал человеком, лишь потому, что Он — Посредник, лишь поэтому хождение вслед — это верное отношение к Нему. Хождение вслед связано с Посредником, и где верно говорится о хождении вслед, там говорится о Посреднике Иисусе Христе, Сыне Божьем. Только Посредник, только Богочеловек может призвать в хождение вслед.

Хождение вслед без Иисуса Христа — это своевольный выбор пути, может быть идеального, может быть мученического, но лишенного обетовании. Иисус его отвергнет.

"И пошли в другое селение. Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. А другому сказал: следуй за мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! Но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: ни-

27

кто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия" (Лк. 9, 57—62).

Первый ученик сам вызывается идти за Иисусом, он не призван, и ответ Иисуса указывает энтузиасту, что тот не понимает, что делает. Он и не может этого понимать. Таков смысл ответа, в котором ученику показана жизнь с Иисусом в ее действительности. Здесь говорит Тот, кто идет на крест, Тот, вся жизнь которого в символе веры обозначена одним словом "страдавший". Этого ни один человек не может захотеть по своей воле. Никто не может призвать сам себя, говорит Иисус, и его слово остается без ответа. Между желанием пойти вслед и действительным хождением остается зиять пропасть.

Но самая глубокая пропасть преодолима, если зовет сам Иисус. Второй ученик, прежде чем пойти, хочет похоронить отца. Его обязывает закон. Он знает, что он хочет и должен делать. Сначала пусть будет исполнен закон, а потом он пойдет. Здесь между позванным и Иисусом встает ясная заповедь закона. Призыв Иисуса властно противостоит тому, чтобы именно теперь, какими бы ни были обстоятельства, что-то встало между Иисусом и позванным, пусть самое великое и святое, пусть даже закон. Именно теперь нужно ради Иисуса нарушить стоящий на пути закон, ибо между Иисусом и позванным у него прав уже нет. Здесь Иисус противопоставляет себя закону и велит идти вслед. Говорит только Христос. Последнее слово за Ним. Противиться другой не может. Этот призыв, эта милость неотразимы.

Третий, подобно первому, считает хождение вслед предложением, которое может сделать только он сам, считает собственным жизненным планом, который он сам выбирает. Но в отличие от первого он думает, что вправе ставить со своей стороны условия. При этом он совершенно запутывается в противоречиях. Он хочет предоставить себя Иисусу, но одновременно ставит что-то между собой и Иисусом: "разреши мне сперва". Он хочет пойти вслед, но хочет сам себе создать условия для хождения. Для него хождение вслед — это возможность, для осуществления которой необходимы условия и предпосылки. Так хождение вслед превращается во что-то по-человечески разумное и понятное. Сначала делаешь одно, потом другое. Всему свое место и свое время. Ученик хотя и сам вызывается пойти, но при этом сохраняет право

28

ставить условия. Ясно, что в этот момент хождение вслед перестает быть хождением вслед. Оно становится человеческим планом, который я сам составляю и могу оправдать с точки зрения разума и этики. Итак, этот третий и хочет идти вслед и в ту самую минуту, когда об этом говорит, — уже не хочет. Самим своим предложением он отменяет хождение вслед, ибо хождение вслед не терпит никаких условий, встающих между Иисусом и тем, кто Ему послушен. Итак, этот третий впадает в противоречие не. только с Иисусом, но и с самим собой. Он не хочет ни того, чего хочет Иисус, ни того, чего хочет сам. Он сам себя судит, сам с собой в разладе, и всё это из-за "разреши мне сперва". Ответ Иисуса дает образ этого внутреннего разлада, исключающего хождение вслед: "Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия".

Идти вслед — значит делать определенные шаги. Первый же шаг, сделанный в ответ на призыв, отделяет идущего от его прежнего существования. Поэтому призыв идти вслед сразу создает новую ситуацию. Оставаться в прежней ситуации и идти — взаимоисключающие вещи. Сначала это было вполне очевидно. Чтобы идти за Иисусом, мытарю нужно покинуть сбор пошлин, Петру — сети. А нам кажется, будто уже и тогда всё могло быть совсем иначе. На наш взгляд, Иисус мог бы изложить мытарю новое представление о Боге и оставить его в прежней ситуации. Не будь Иисус вочеловечившимся Сыном Божьим, такое было бы возможно. Но так как Иисус — Христос, то с самого начала должно стать ясно, что его слово — это не доктрина, а новое сотворение бытия. Действительно идти с Иисусом — вот что важно. Кого Он зовет, тому тем самым сказано, что у него есть одна-един-ственная возможность верить в Христа: всё бросить и идти с вочеловечившимся Сыном Божьим.

С первым шагом идущий попадает в ситуацию, в которой возможна вера. Не пойдя, оставшись на месте, верить он не научится. Позванный должен перейти из своей ситуации, в которой он не может верить, в ту, в которой вера впервые становится возможна. Сам по себе этот шаг лишен программной ценности, он оправдан только тем, что обретена общность с Иисусом Христом. Левий, оставаясь у сбора пошлин, и Петр — у сетей, могут .честно и верно заниматься своим ремеслом, могут иметь прежнее

29

или новое представление о Боге, но если они хотят научиться верить Богу, то пусть идут за вочеловечившимся Сыном Божьим, идут с Ним.

Прежде было иначе. Прежде они могли тихо, незаметно жить за работой, соблюдали закон, ждали Мессию. Но вот Он пришел, вот раздался его призыв. Теперь верить — значит уже не тихо ждать и жить, но вступить в хождение вслед. Теперь его призыв идти вслед разорвал все связи ради единственной связи с Иисусом Христом. Теперь нужно сжечь все мосты, нужно сделать шаг в бесконечную необеспеченность, чтобы узнать, что Иисус требует и что Он дает. Оставаясь у сбора пошлин, Левий мог бы считать Иисуса помощником во всякой нужде, но он не узнал бы в Нем своего единственного Господа, которому должен вручить всю свою жизнь, не научился бы верить. Должна создаться ситуация, в которой возможна вера в Иисуса — вочеловечившегося Бога, та невозможная ситуация, когда всё поставлено на одно — на слово Иисуса. Петр должен шагнуть из лодки на зыбкую воду, чтобы узнать свое бессилие и всесилие своего Господа. Не шагнув, он не научился бы вере. Должно возникнуть совершенно невозможное, с этической точки зрения просто безответственное положение на зыбком море, чтобы стала возможна вера. Путь к вере лежит через послушание призыву Христа. Требуется шаг, а иначе призыв Иисуса уходит в пустоту, и все предполагавшееся хождение вслед без этого шага оборачивается ложным меч-тательством.

В разделении ситуаций на те, в которых вера возможна, и те, в которых она невозможна есть большой риск. Должно быть совершенно ясно, что, во-первых, это никогда не зависит от самой ситуации и никогда по ней самой нельзя узнать, какого она рода. Только призыв Иисуса Христа определяет ее как такую, в которой возможно верить. Во-вторых, ситуацию, в которой возможно верить, никогда не создает человек. Хождение вслед не может быть предложено самим человеком. Ее создает только призыв. В-третьих, сама по себе эта ситуация лишена всякой ценности. Она оправдана только призывом. Последнее и главное: ситуация, в которой возможна вера, сама возможна только в вере.

Понятие ситуации, в которой возможно верить, — это просто описание положения вещей, при котором имеют

30

силу два одинаково истинных тезиса: только верящий послушен, и только послушный верит.

Мы сильно погрешили бы против Библии, оставь мы первый тезис без второго. Только верящий послушен — так нам хотелось бы понимать. То есть послушание будто бы идет за верой, как хороший плод от хорошего дерева. Сначала вера, лишь потом послушание. Если имеется в виду, что оправдывает только вера, а не дела послушания, тогда это, безусловно, необходимая и бесспорная предпо-.сылка всего дальнейшего. Но если бы имелось в виду какое-то временное разделение: сперва, мол, нужно поверить, а затем уже следует послушание, то тогда вера и послушание оторвались бы друг от друга и остался бы открытым в высшей степени практический вопрос: когда же должно начаться послушание. Послушание отделено от веры. Чтобы верно понимать оправдание, нужно разделить послушание и веру, но это разделение ни в коем случае нейолжно отменить их единство, состоящее в том, что вера существует только в послушании, без послушания ее нет, что только в акте послушания вера - это вера.

Поскольку недостаточно сказать, что послушание есть следствие веры, поскольку вера и послушание связаны неразрывным единством, то тезису, что только верящий послушен, нужно сопоставить другой: только послушный верит. Как там вера служит предпосылкой послушания, так здесь послушание — предпосылкой веры. В точно таком же смысле, в каком послушание названо следствием веры, его нужно назвать и ее предпосылкой.

Только послушный верит. Нужно оказать послушание какому-то конкретному приказу, тогда возможна вера. Нужно сделать первый шаг послушания, тогда вера уже не благочестивый самообман, не дешевая милость. Все дело в первом шаге. Он качественно отличается от всех последующих. Первый шаг послушания должен увести Петра от сетей, с лодки, юношу — от богатства. Только в этом новом существовании, созданном послушанием, возможно верить.

В этом первом шаге надо прежде всего видеть внешнее дело, состоящее в перемене одного образа жизни на другой. На такой шаг способен всякий. Для того у человека и есть свобода. Это поступок в рамках iustitia civilis ' второй человек свободен. Петр не может сам себя обратить, но сети оставить он может. В сущности, в Евангели-

31

ях уже с первым шагом требуется поступок, затрагивающий всю жизнь в целом. Римская Церковь такого шага требовала только в виде чрезвычайной возможности монашества, в то время как для остальных верующих было достаточно готовности безусловно подчиняться Церкви и ее заповедям. И в лютеранских символических книгах знаменательным образом признается важность первого шага. Когда опасность синергистских3 лжетолкований уже принципиально устранена, можно и нужно освободить место для того первого внешнего деяния, которое необходимо для веры: здесь это шаг к Церкви, в которой проповедуется слово Спасителя. Этот шаг можно сделать в полной свободе. Иди в Церковь! На это ты способен в силу твоей человеческой свободы. Ты можешь в воскресенье выйти из дома и пойти в церковь. Не делая этого, ты добровольно исключаешь себя оттуда, где возможно верить. Тем самым лютеранские символические книги свидетельствуют, что им известна ситуация, в которой возможно верить, и ситуация, в которой вера невозможна. Хотя здесь это понимание задвинуто в тень, его чуть ли не стыдятся, но оно налицо: важен первый шаг как внешний поступок.

Подтвердив это понимание, во-вторых следует сказать, что этот первый шаг как чисто внешний поступок является и остается мертвым делом закона, которое само по себе никак не может вести к Христу. Будучи внешним деянием, новое существование остается целиком прежним; в лучшем случае оно становится новым законом, новым стилем жизни, не имеющим ничего общего с жизнью с Христом. Бросивший пить пьяница или раздавший деньги богач освобождается, конечно, от алкоголя и денег, но от самого себя - нет. И он остается с самим собой, вероятно, даже ближе к себе, чем до того, остается под требованием что-то сделать, целиком пребывая в смерти, которая есть его прежняя жизнь. Хоть дело и нужно совершить, само по себе оно не выводит из смерти, непослушания, безбожия. Если мы сами видим в своем первом шаге предпосылку для милости, для веры, то самим нашим делом мы уже осуждены и совершенно отрезаны от милости. При этом во внешнее дело входит все, что мы привыкли называть убеждениями, хорошими намерениями,все, что римская Церковь называет facere quod in se est4.Если мы делаем первый шаг с умыслом поставить себя в ситу-

32

ацию, где возможна вера, то эта возможность веры оказывается просто делом, просто новой возможностью жить внутри нашего прежнего существования и, значит, совершенно неверно понята — мы остаемся в неверии.

И все-таки внешнее дело должно совершиться, все же мы должны попасть в ситуацию, где возможна вера. Мы должны сделать шаг. Что это значит? Это значит, что такой шаг делается верно лишь тогда, когда мы совершаем его, имея в виду не наше дело, которое надо сделать, а только слово Иисуса Христа, зовущее нас к этому шагу. Петр знает, что, по собственной воле выйдя из лодки, погибнет с первым же шагом, и поэтому зовет: "Повели мне придти к Тебе по воде", и Христос отвечает: "Приди". Итак, сначала должен был позвать Христос, лишь в ответ на его слово можно было сделать шаг. Призыв этот и есть его милость, зовущая из смерти в новую жизнь послушания. Зато теперь, когда Христос позвал, Петр должен покинуть лодку, чтобы к Христу прийти. Поэтому на самом деле уже самый первый шаг послушания есть акт веры в слово Христа. Но только совершенно извратив сущность веры, можно было бы отсюда заключить, что, раз вера уже налицо, то первый шаг не обязателен. Нужно решительно выдвинуть противоположный тезис: прежде чем станет возможно верить, нужно сделать шаг послушания. Непослушный верить не может.

Ты жалуешься на то, что не можешь верить? Но никто не должен удивляться, что не приходит к вере, если он в каком-то пункте сознательно противится заповеди Иисуса или уклоняется от нее. Ты не хочешь подчинить заповеди Иисуса какую-то греховную страсть, вражду, надежду, планы, разум? Тогда не удивляйся, что не получаешь Святого Духа, что не можешь молиться, что твоя молитва о вере тщетна! Лучше пойди и примирись со своим братом, откажись от греха, у которого ты в плену, и тогда снова сможешь верить! А отвергая слово заповеди Божьей, ты не воспримешь и слова его милости. Как ты можешь обрести общность с Тем, от кого ты сознательно в каком-то пункте уклоняешься? Непослушный верить не может, только послушный верит.

Здесь милостивый призыв Иисуса Христа идти вслед превращается в строгий закон: делай это! Оставь то! Сойди с лодки к Иисусу! Тому, кто верой или неверием извиняет свое непослушание, призыву Иисуса на деле, Иисус

33

 

говорит: сперва стань послушен, соверши внешнее дело, оставь то, что тебя связывает, откажись от того, что тебя отделяет от воли Бога! Не говори: у меня на это не хватает веры. У тебя ее нет до тех пор, пока ты остаешься в непослушании, пока не хочешь сделать первого шага. Не говори: у меня уже есть вера, мне уже незачем делать первый шаг. У тебя ее нет, пока и поскольку ты не хочешь сделать этот шаг, но коснеешь в непослушании под личиной смиренной веры. Ссылаться при нехватке послушания на нехватку веры, а при нехватке веры на нехватку послушания — это недобросовестная уловка. Непослушание "верующих" в том и состоит, что, когда от них требуется послушание, они признаются в неверии и орудуют этим признанием (Мк. 9, 24). Если веришь — сделай первый шаг! Он ведет к Иисусу Христу. Не веришь — сделай тот же шаг, так тебе приказано! Тебя не спрашивают о твоей вере или неверии, тебе приказано немедленно выполнить акт послушания. В нем создастся ситуация, когда и возможна и действительно существует вера.

И не сама создастся, но Он создает для тебя ситуацию, в которой ты можешь верить. Важно попасть в эту ситуацию, чтобы вера была не самообманом, а настоящей верой. Эта ситуация необходима именно потому, что дело только в настоящей вере в Иисуса Христа, только вера — цель сейчас и всегда ("из веры в веру", Рим. 1, 17). Если кто станет слишком поспешно и слишком по-протестантски протестовать, пусть спросит себя, не дешевую ли милость он защищает. Ибо на самом деле лишь стоя рядом могут эти два тезиса не быть преградой на пути к настоящей вере, а врозь они, конечно же, величайший соблазн. Только верящий послушен — это сказано послушному внутри верящего; тол'ько послушный верит — это сказано верящему внутри послушного. Если взят отдельно первый тезис, то верующий выдан дешевой милости, то есть проклятию; если второй, то — делам, то есть проклятию.

С этой точки зрения мы можем взглянуть на христианское пастырство. Крайне важно, чтобы пастырь помнил об обоих тезисах. Он должен знать, что жалобы на недостаток веры всегда происходят от сознательного или уже ставшего бессознательным непослушания и что такие жалобы слишком легко находят утешение в дешевой милости. При этом непослушание остается в неприкосновенности, а слово о милости превращается в утешение, кото-

34

рым непослушный сам себя утешает, в прощение грехов, которое он сам себе дает. Но тогда провозвестие для него тщетно, он его уже не слышит. И прости он себе грехи хоть тысячу раз, все равно он не сможет поверить в действительное прощение, именно потому, что на самом деле оно ему не даровано. Неверующий кормится дешевой милостью, так как хочет упорствовать в непослушании. В сегодняшнем христианском пастырстве это частая ситуация. Неизбежно доходит до того, что, сам себе простив грехи, человек коснеет в непослушании и отговаривается тем, что не умеет распознать добро и заповедь Бога. Они, мол, неоднозначны и допускают разные толкования. Сознание непослушания, вначале ясное, постепенно помрачается и переходит в косность. Теперь непослушный сам себя так запутал и связал, что уже не способен слышать слово. Теперь на самом деле верить уже невозможно. Тогда между закосневшим и пастырем происходит примерно такой разговор: "Я больше не могу верить". — "Слушай слово, его тебе проповедуют!" — "Я слушаю, но оно ничего мне не говорит, оно тщетно для меня, идет мимо". — "Ты не хочешь слушать". - "Нет, хочу". На этом месте душеспасительная беседа чаще всего обрывается, так как пастырь не знает, с чем он столкнулся. Он знает лишь один тезис: только верующий послушен. Этим тезисом он не в силах помочь закосневшему, у которого именно что нет и не может быть веры. Пастырь думает, что уже оказался перед последней загадкой: Бог отказывает кому-то в той вере, которую дарует другим. Тогда, при наличии лишь одного тезиса, происходит капитуляция. Закосневший остается один и беспомощно оплакивает свою беду. А ведь именно здесь — поворотная точка разговора. Поворота полного. Доводы прекращаются, вопросы и беды собеседника больше не принимаются всерьез, чтобы тем серьезнее принять самого собеседника, который хочет за ними укрыться. И в ту крепость, которую он себе выстроил, происходит прорыв с помощью тезиса: только послушный верит. Беседа обрывается, и пастырь говорит: "Ты непослушен, ты отказываешь Христу в послушании, хочешь сохранить хоть сколько-нибудь собственной власти. Ты не способен услышать Христа, так как ты непослушен, не способен верить в личность, так как не хочешь повиноваться. У тебя в сердце есть место, где ты упорно противишься призыву Христа. Твоя беда — это твой грех".

35

Здесь снова на первом плане сам Христос: он поражает беса, который до сих пор прятался в человеке за дешевой милостью. Теперь важнее всего, чтобы у пастыря наготове были оба тезиса: только послушный верит и только верующий повинуется. Именем Христа он должен призвать к послушанию, к действию, к первому шагу. Брось всё, чем связан, и иди Ему вслед! В этот миг всё зависит от первого шага. Нужно разбить позицию непослушного, ибо заняв ее, Христа он уже не услышит. Беглец должен покинуть убежище, которое он себе выстроил. Лишь выйдя, он снова сможет свободно видеть, слышать, верить. Правда, перед лицом Христа ничего не приобретешь, совершив дело, ведь само по себе оно мертво, и все же Петр должен ступить на зыбкое море, чтобы начать верить.

Коротко говоря, дела обстоят так: тезис, будто только верующий послушен, отравляет человека дешевой милостью. Он коснеет в непослушании, утешает себя прощением, которое сам себе дарит, и замыкается от слова Христа. Прорыв в его крепость терпит неудачу, пока ему твердят тот самый тезис, за которым он укрылся. Нужен поворот, нужно призвать другого к послушанию: только послушный верит!

Не совращают ли его тем самым на путь собственных дел? Отнюдь нет: напротив, ему указывают на то, что его вера — вовсе не вера, его освобождают от его внутренних пут. Он должен выйти на вольный воздух решения. Тогда ему снова становится внятен призыв Христа верить и идти вслед.

И так мы попадаем в рассказ о богатом юноше.

"И вот, некто подошел сказал Ему: Учитель Благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как один только Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение" (Мф. 19, 16—22).

36

Вопрос юноши о вечной жизни — это вопрос о спасении, попросту говоря, единственный важный вопрос. Но правильно задать такой вопрос нелегко. Это ясно из того, что юноша, очевидно имея в виду этот вопрос, задает, в сущности, совсем другой и что от этого вопроса он на самом деле уклоняется. Ведь он обращает свой вопрос к "благому учителю". В ответ он хочет услышать мнение, совет, суждение благого учителя, великого наставника. Он дает понять две вещи: во-первых, вопрос ему крайне важен, и у Иисуса, конечно же, есть что-то значительное в ответ. Но, во-вторых, он ждет от благого учителя, от великого наставника очень существенных слов, но все-таки не безусловно обязывающего божественного веления. Вопрос о вечной жизни - для юноши это вопрос, о котором он хотел бы поговорить, поспорить с "благим учителем". Но уже здесь у него на пути встает слово Иисуса: "Что ты называешь меня благим? Никто не благ как один только Бог". Вопрос уже выдал тайну его сердца. Он хотел бы поговорить о вечной жизни с благим рабби, но теперь слышит, что на самом деле стоит со своим вопросом не перед благим учителем, а перед самим Богом. И поэтому он не получит от Сына Божьего никакого ответа кроме ясного указания на заповедь единого Бога. Он не получит ответа "благого учителя", который бы прибавлял свое мнение к явной воле Бога. От себя Иисус отсылает к единственно благому Богу и именно этим выказывает себя совершенно послушным Сыном Бога. А если спрашивающий стоит перед самим Богом, то он сразу изобличен в том, что бежит от явной заповеди Бога, которую и сам знает. Конечно, юноша знает заповеди. Но в том-то и заключается его положение, что он не может ими довольствоваться, хочет их превзойти. Его вопрос изобличен как вопрос своевольно измышленной и избранной праведности. Почему юноше мало явной заповеди? Почему он ведет себя так, словно давно уже не знает ответ на свой вопрос? Почему он хочет упрекнуть Бога за то, что тот его будто бы оставил в неопределенности по этому решающему жизненному вопросу? Итак, юноша попался и приведен на суд. От необязательного вопроса о спасении он возвращен к простому послушанию явным заповедям.

Тут следует вторая попытка убежать. Юноша отвечает новым вопросом: "Какие?" В этом вопросе спрягался сам сатана. И, конечно, только этот выход оставался тому, кто

37

понял, что попался. Разумеется, юноша знает заповеди; кто же еще захотел бы в полноте заповедей распознать имеющую значение именно для него, именно сейчас? Явность заповедей многозначна, неясна — вот что говорит юноша. Заповедей он не видит, он все время видит только себя, свои проблемы, свои конфликты. От ясной заповеди Бога он отступает к интересной, бесспорно — человеческой, ситуации "этического конфликта". Не в том ложь, что ему знаком этот конфликт, а в том, что этот конфликт выставляется против заповеди Бога. А заповеди как раз затем и даны, чтобы покончить с этическим конфликтом. Этический конфликт как этический прафеномен падшего человека — это и есть разлад человека с Богом. Змей в раю вложил этот конфликт в сердце первого человека. "Подлинно ли сказал Бог?" От ясной заповеди и простодушного детского послушания человека отрывает этическое сомнение, указание на то, что заповеди еще нужно толкование и осмысление. "Подлинно ли сказал Бог?" Опираясь на свое знание добра и зла, на свою совесть, человек сам должен решить, что такое добро. Заповедь многозначна, Бог хочет, чтобы человек сам ее толковал и осмысливал, и свободно принимал решение.

Отказ от послушания заповеди уже произошел. Место простодушного поступка заняло двоедушное мышление. Человек со свободной совестью превозносится перед послушным ребенком. Ссылка на этический конфликт — это отказ от послушания. Это отход от действительности Бога к человеческому миру возможного, от веры к сомнению. Итак, случилось непредвиденное: тот самый вопрос, которым юноша пытался прикрыть свое непослушание, раскрыл его таким, каков он есть: он — человек под грехом. Это раскрытие совершено ответом Иисуса. Названы явные заповеди Бога. Назвав их, Иисус заново их подтверждает как заповеди Бога. Юноша снова застигнут врасплох. Он надеялся еще раз ускользнуть в необязательность разговора о вечных вопросах. Он надеялся, что Иисус предложит ему разрешение этического конфликта. Но разъяснен не вопрос, а он сам. Единственный ответ на нужду этического конфликта — это сама заповедь Бога и, значит, требование прекратить обсуждения и наконец повиноваться. Разрешение этического конфликта есть только у дьявола, а именно: продолжай спрашивать и так освободись от послушания. Иисус смотрит не на проблемы

38

юноши, а на него самого. Он не принимает всерьез тот этический конфликт, к которому так серьезно относится юноша. Ему важно одно: чтобы юноша наконец услышал чаповедь и ей повиновался. Именно там, где этический конфликт требует такого серьезного отношения к себе, где он мучит и порабощает человека, не пуская к освобождающему акту послушания, именно там раскрывается вся его безбожность, там его нужно вывести на свет во всей его безбожной несерьезности как решительное непослушание. Серьезен только акт послушания, который заканчивает и разрешает конфликт и дает нам свободу стать детьми Бога. Вот диагноз, который Бог ставит юноше.

Второй раз юноша застигнут истиной слова Божьего. Он уже не ходит вокруг да около божественной заповеди. Хорошо, заповедь ясна и нужно ей повиноваться! Но — этого мало! "Все это я сохранил от юности моей. Чего еще мне недостает?" Отвечая так, юноша, как и во всех предыдущих случаях, убежден в искренности своих стремлений. В этом он и упрямится против Иисуса. Он знает заповеди, исполняет их, но не считает, что к ним может сводиться вся воля Бога: должно еще что-то прибавиться, что-то чрезвычайное, неповторимое. Такое он бы сделал. Явная заповедь Бога несовершенна, говорит юноша, последний раз уклоняясь от истинной заповеди, последний раз пытаясь остаться сам по себе, по-своему судить о добре и зле. Теперь он согласен с заповедью, но вместе с тем и впрямую на нее нападает. "Все это сохранил я; чего еще мне не достает?" Марк здесь добавляет: "И Иисус взглянул на него и полюбил его" (10, 21). Иисус видит, как безнадежно замкнулся этот юноша от живого слова Бога, как серьезно, всем своим существом он противится живой заповеди, простому послушанию. Он хочет помочь юноше, он его полюбил. Поэтому Он дает ему последний ответ: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною". В этих словах, обращенных к юноше, нужно обратить внимание на три вещи. Первое, теперь повелевает сам Иисус. Иисус, только что отсылавший юношу от благого учителя к единому благому Богу, теперь сам берет на себя полномочия произнести последнее слово и заповедь. Юноша должен понять, что перед ним стоит сам Сын Божий. Именно скрытое от юноши сыновство Иисуса позволило Ему отсылать

39

от себя к Отцу, чем Он себя совершенно соединил с Отцом. Это то самое единство, которое теперь позволяет Иисусу самому произнести заповедь Отца. Это должно стать юноше недвусмысленно ясно, когда он слышит призыв Иисуса идти вслед. Вот сумма всех заповедей: юноша должен жить в общности с Христом, цель заповедей — это Христос. И вот Христос стоит перед ним и зовет. В неправду этического конфликта лазеек уже не осталось. Заповедь однозначна: иди за мной. Второе: но и этот призыв идти вслед еще нуждается в разъяснении, чтобы исключить возможность любых недоразумений. Нужно исключить возможность того, чтобы юноша теперь уже само хождение вслед принял за этическую авантюру, за весьма интересный, но в любом случае обратимый путь и стиль жизни. Хождение вслед было бы неверно понято и в том случае, если бы юноша мог счесть его завершением своих прежних поступков и вопросов, добавлением к предыдущему, дополнением, усовершенствованием, исправлением прежнего. Поэтому, ради недвусмысленной ясности, нужно создать ситуацию, в которой был бы невозможен возвратный ход, ситуацию необратимую и одновременно очевидным образом не являющуюся дополнением к прежнему. Необходимая ситуация создана Иисусовым требованием добровольной бедности. Оно составляет жизненно важную, пастырскую сторону дела. Оно наконец поможет юноше в верном понимании и верном послушании. Оно возникает из любви Иисуса к юноше. Оно — всего лишь промежуточный момент между прежним путем юноши и хождением вслед. Но оно — внимание! — не тождественно самому хождению вслед, оно даже не первый шаг в нем, оно — послушание, в котором хождение вслед только и может осуществляться. Сперва пусть юноша пойдет, всё продаст и раздаст бедным, а потом пусть идет вслед. Цель — хождение вслед, а путь к нему, в данном случае, — добровольная бедность. И третье: говоря "Если хочешь быть совершенным...", Иисус принимает вопрос юноши, чего ему еще недостает, и могло бы показаться, будто речь действительно о добавлении к прежнему. Но в таком добавлении уже заключена отмена всего прежнего. Как раз совершенен юноша и не был до сих пор, ибо он ложно понимал и исполнял заповедь. Лишь теперь он может понять и исполнить ее верно, идя вслед, но даже и теперь лишь потому, что к это-

40

му его призвал Иисус Христос. Приняв вопрос юноши, Иисус этот вопрос у него отобрал. Юноша спросил о пути к вечной жизни, Ииоус отвечает: Я тебя зову, это все.

Юноша искал ответа на свой вопрос. Ответ гласит: Иисус Христос. Юноша хотел услышать слово благого учителя и узнает, что слово это — сам Человек, которого он спрашивает. Юноша стоит перед Иисусом, Сыном Бога, вот вся полнота встречи. Есть только "да" или "нет", послушание или непослушание. Ответ юноши — "нет"._ Юноша отошел с печалью, он был разочарован, обманут в своих надеждах, и он не смог отбросить прошлое. Он был очень богат. У призыва идти вслед и здесь нет никакого иного содержания, кроме самого Иисуса Христа, связи, общности с ним. Но жизнь идущего вслед — не мечтательное поклонение благому учителю, а послушание Сыну Божьему.

У истории о богатом юноше есть точное соответствие в обрамлении притчи о добром самаритянине. "И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?" (Лк. 10, 25—29).

Вопрос законника такой же, как у юноши. Только здесь заранее сказано, что этот вопрос — искусительный. Искусителю исход этого вопроса известен. Он должен завершиться апорией этического конфликта. Ответ Иисуса совершенно схож с ответом богатому юноше. Спрашивающий уже в принципе знает ответ на свой вопрос, но продолжая, хотя уже знает, спрашивать, хочет уклониться от послушания заповеди Божьей. Ему оставлен лишь один выход: делай, что знаешь, и будешь жить.

Так у него отвоевана первая его позиция. И опять как у юноши, следует бегство в этический конфликт: А кто мой ближний? После законника-искусителя этот вопрос — искренне и бездумно — задавался без счету, у него репутация серьезного и разумного вопроса пытливого человека. Но неверно была понята взаимосвязь написанного. Вся история о милосердном самаритянине - это

41

сплошное отражение и разрушение Иисусом этого вопроса как сатанинского. Это вопрос без конца, без ответа. Он исходит от "поврежденного ума тех, кто чужд истины", "кто заражен страстью к состязаниям и словопрениям". От него "происходят распри, злоречия, лукавые подозрения" (1 Тим. 6, 4 ел.). Это вопрос пресыщенных, которые "всегда учатся и никогда не могут дойти до познания истины", "которые имеют вид благочестия, силы же его отреклись" (2 Тим. 3, 5 ел.). Они неспособны к вере, они задают такие вопросы, потому что "сожжены в совести своей" (1 Тим. 4, 2), так как они не хотят покориться слову Бога. Кто мой ближний? Разве можно ответить, брат ли это мой по плоти, соплеменник, собрат по общине или мой враг? Разве нельзя с равным правом утверждать или отрицать и одно, и другое? Разве итог этих вопросов - не разлад и непослушание? Да, этот вопрос — бунт против самой заповеди Бога. Конечно, я хочу быть послушным, но Бог мне не говорит, как же это для меня возможно. Заповедь Бога неоднозначна, она меня оставляет в вечном конфликте. Вопрос: что я должен делать? — был первой ложью. Ответ: Исполняй заповедь, которая тебе известна. Не спрашивать ты должен, а исполнять. Вопрос: кто же мой ближний? — это последний вопрос либо отчаяния, либо самоуверенности, которым себя оправдывает непослушание. Ответ: ближний — это ты сам. Иди и будь послушен в делах любви. Быть ближним — это не какое-то определение другого, а его притязание на меня, вот и всё. Всякую минуту, во всякой ситуации от меня требуется действие, послушание. Буквально нет времени спрашивать, кто мне другой, как его определить. Я должен действовать и слушаться, я должен быть ближним другому. Но если ты все же испуганно спрашиваешь, не должен ли я сначала узнать и обдумать, как мне действовать, — то есть только один выход: узнать и обдумать я могу не иначе, как только уже все время действуя, уже все время считая себя востребованным. Что такое послушание, я узнаю только повинуясь, а не спрашивая. Только слушаясь я узнаю истину. От расколотой совести и от греха призыв Иисуса ведет нас к простоте послушания. Но богатый юноша был позван Иисусом в милость хождения вслед, а законник-искуситель — отброшен обратно к заповеди.

 

Примечания

1 От латинского глагола exiftere - "существовать" буквально: "выступать из". - Примеч. пер. n p

2 Justitia civilis (лат.) - "мирская праведность . - " \

3 От греч. "synergon" ("сотрудничество", "участие в труде ), имеется в виду способность человека помогать благодати.

4 SceTquod in se est (лат.) - делать то, что в силах человека. - Примеч. пер.

42