К концу XIX в. в мире произошли значительные изменения. Закончился "европейский век всей мировой истории". Колониализм и империализм, выпущенные на свободу западными силами, столкнулись с яростным сопротивлением, и эра относительного мира на земле подошла к внезапному завершению. В начале XX в. в Азии шла война, а к 1904 г. в вооруженный конфликт ввязались Россия и Япония. Результатом явилась победа Японии, а в большем масштабе - всей Азии. Западные государства больше не могли считать себя единственной военной силой в быстро изменяющемся мире.

Настоящий подрыв международной стабильности произошел десять лет спустя, когда, по словам Стефана Нейла, "европейские нации, усиленно стремясь занять главенствующее положение в христианстве и цивилизации... слепо и беспорядочно ринулись в мировую войну, из которой вышли экономически обнищавшими и без капли добродетели". "Вторая мировая война, - продолжал он, - закончила то, к чему привела первая. Моральные претензии Запада оказались фальшивыми".

Если христианство не могло разрешить мировых проблем, требовался другой выход. Для многих людей в Европе таким выходом стал марксизм. Революционное брожение, дававшее периодические всплески активности в XIX в., не было уничтожено окончательно, и разочарования результатами Первой мировой войны обострили чувство недовольства капитализмом и структурой его общества, ориентированного на классовое деление. Большевистская революция 1917 г. была лишь единичным, но достаточно значительным проявлением этого недовольства. Решительно укрепившись в России, марксизм был на пути превращения в достаточно серьезную угрозу для всего западного мира. Такой поворот событий стал дополнительным стимулом для развития миссионерского движения XX в., когда многие его члены считали своей задачей посев семян комбинированной философии христианства и капитализма с тем, чтобы бороться с коммунизмом.

Наряду с угрозой марксизма появились и антизападные настроения, хорошо заметные в странах третьего мира. Поднял голову национализм, росло стремление этих стран к независимости. Вооруженный развитой технологией и социальными программами Запад ассоциировался с экономической эксплуатацией. На белого человека смотрели двояко - как на "избавителя и разрушителя", по свидетельству Нейла, равно как и "миссионер рассматривался также и как друг, и как враг".

В самом западном обществе также происходили значительные социальные перемены. В Соединенных Штатах в конце XIX в. все больше росло недовольство фермеров и рабочего класса.

Лидеры популистского движения выдвигали разнообразные фермерские лозунги, а имя Уильяма Дженнингса Брайана (Вгуап) стало символом крайнего радикализма. В городах верх взяли лейбористские союзы, и забастовки были многочисленными и жесткими. Выражением социальной озабоченности среднего класса стало прогрессивное движение, участники которого требовали многообразных законных реформ, включая антитрастовые законы, запрет на детский труд и закон в защиту промышленных рабочих. В церквах проповедовали социальное Евангелие, а священники отвернулись от внутренней связи человека с Богом и стали делать упор на широкие социальные нужды людей теперь и сейчас.

Одной из наиболее глубоких социальных проблем конца XIX - начала XX вв. являлась проблема прав женщин. Движение суфражисток, начавшееся десятилетиями раньше, завершилось в 1920 г. принятием Девятнадцатой поправки к Конституции США. Но проблемы женщин были намного большими, чем только равные права с мужчинами. Первая мировая война создала множество лишних мест на рынке труда, и женщины, как никогда раньше, в большом количестве вышли на работу. С завершением войны молодые женщины начали мечтать о профессиональной карьере и все большее их число поступало в колледжи и университеты.

Освобождение женщин имело прямое отношение к новому направлению работы христианских миссий. Как и в других профессиях, женщины стремились освоить и это поле деятельности. В XIX в. миссионерами были мужчины. Многие из них имели жен, и жены служили верно, наряду с мужьями, но их обычно не считали полноправными миссионерками. К концу века ситуация резко изменилась. Множество одиноких женщин влились в зарубежные миссии, а замужние женщины стали активнее исполнять роль миссионерок. Профессия миссионера перестала быть чисто мужской профессией.

Социальные изменения, происходившие в обществе, сопровождались переменами в умах людей, особенно заметными в области философии и религии. К концу XX в. теологический либерализм, получивший широкое развитие в Германии, нашел своих последователей и в Америке. Высокий критицизм, основанный на рационализме и научном методе, стал весьма популярным, и многое из традиционного христианства теперь подвергалось сомнениям. "В сущности, он лишил христианство его сверхъестественных элементов, - писал Роберт Линдер (binder), - в особенности, чудес и божественности Христа. Вместо этого он учил тому, что считалось сущностью христианских добродетелей в отцовстве Бога, братстве всех людей и необходимости жить в любви. Библия, исторически являвшаяся незыблемым устоем веры и образцом для подражания в протестантских церквах, более не считалась надежным источником, но лишь книгой, содержащей ошибки и противоречия. Критические исследования, казалось, подорвали ее авторитет".

Все это оказало глубокое влияние на зарубежные миссии. Практически все сто процентов протестантских миссий в течение почти ста лет были евангельскими, дословно интерпретируя Писания и стоически защищая главные доктрины веры. Но к концу века звание миссионера не считалось гарантией того, что он остается непоколебимым в своих христианских верованиях. В миссионерской проповеди стала ощущаться дарвинская теория эволюции, как отзвук высокого критицизма, и социальный евангелизм. Однако относительно малое количество либералов изъявляли желание стать миссионерами, и потому евангельские христиане продолжали оставаться основным притоком рабочей силы, вливавшейся в армию миссионеров.

Тенденция к теологическому либерализму дома и за границей встретила, однако, некоторое сопротивление. В Европе началось движение неоортодоксов. Протестантские мыслители с глубоким уважением отнеслись к учению и трудам Карла Барта в Германии и его американского коллеги Рейн-хольда Нибура как к компромиссу между старой ортодоксией и новым либерализмом. В Америке реакция была намного консервативнее. Неоортодоксия получила широкое развитие, но более выдающейся силой оппозиции стал фундаментализм. "Почти в течение жизни целого поколения, - пишет Линдер, - христиане вели изнуряющую войну за обладание умами и душами членов американских церквей. Когда дым битвы рассеялся, стало ясно, что была поражена каждая значительная деноминация, а какое-то их количество раскололось в пылу разногласий на фракции".

Новый тип миссионеров веры возник отчасти как реакция на эту тенденцию. Эти миссионеры не намного отличались от своих предшественников, но имели явно выраженное намерение хранить веру в святости и доверяться только Богу в удовлетворении своих нужд. Это были, по большей части, выпускники библейских институтов и христианских колледжей. Они заполнили ряды новых миссионеров веры, обществ, возникших в конце XIX - начале XX вв. В отличие от некоторых своих предшественников, они не колеблясь отправлялись в районы проживания номинальных христиан, в те районы мира, что традиционно считались уже евангелизированными. Примерами таких номинально христианских регионов являлись Латинская Америка и Европа.

Одно из наиболее значительных изменений в протестантских миссиях первой половины XX в. касалось национальности миссионеров. С начала века основную часть миссионеров отправляла уже не Англия, а Северная Америка. Хотя тысячи добровольцев продолжали вливаться в армию миссионеров из Англии, Европы, Австралии, Новой Зеландии и скандинавских стран (Норвегия и Финляндия посылали удивительно большое количество миссионеров по отношению к общему количеству христианского населения своих стран), Америка в этом отношении стала лидером. Отчасти это произошло из-за той активной роли, которую Соединенные Штаты начали играть в международных делах. "Американская империалистическая экспансия, - пишет Уинтроп Хадсон (Winthrop Hudson), - сопровождалась растущим энтузиазмом среди церквей в их отношении к иностранным миссиям". Иностранная политика США в каких-то случаях оправдывалась целями проповеди Евангелия всему миру. По поводу приобретения Филиппин президент Мак-Кинли говорил: "Нам ничего не оставалось делать, как взять их и обучить филиппинцев, поднять их уровень, цивилизовать, и дать христианскую веру, и с Божьей помощью сделать все, что возможно, как для наших братьев, за которых умер Христос".

Двадцатый век

Так к середине XX в. Соединенные Штаты стали миссионерским посланником в мире. Кто были эти американцы и почему они с такой готовностью решили оставить комфорт самой свободной и самой процветающей нации на земле? Их характер значительно изменился. Они во многом отличались от своих предшественников-миссионеров. По большей части это были женщины с прекрасным образованием и с сильными богословскими взглядами - либералы с университетской подготовкой, общепризнанные фундаменталисты. Как и их предшественники, это были смелые индивидуалисты, смягчившиеся в волне пробуждения и подвигнутые пионерским духом. Они жаждали покорения новых

границ, и, когда растаяли западные границы, миссионерское поле стало для многих тем местом, где требовались их вера, любовь и знания. В глазах отдельных националистов такие миссионеры были просто еще одной формой "уродливого американца", и даже некоторые из их "правильных" английских коллег-миссионеров считали их безличными и "неправильными". Но во многом именно американцы открыли миссионерскому движению дверь в современный мир. Они удовлетворили огромную нужду в специализированном служении, в обеспечении передвижения современными средствами сообщения и помогли развить действенный диалог различных культур.

С ранних времен женщины вносили свой вклад в дело благовестил. Еще со времен создания первой церкви и до периода развития современных миссий женщины доблестно служили делу распространения Благой вести. Моравские жены стоят в особом ряду верных миссионерскому служению людей, как и жены миссионерских служителей (Адонирама Джадсона и Хадсона Тейлора). Но были и другие женщины, насильно вовлеченные в миссии и не желавшие служить, например, Дороти Кэри. А сколько миссионерских жен служили верно, не жалуясь, что они делают не то, что хотелось бы делать, никому не известно. Эдит Бакстон (Edith Buxton) в своей книге "Миссионерка поневоле" ("Reluctant Missionary") рассказывает о своем сопротивлении новой роли и недовольстве своей судьбой, продолжавшимися до тех пор, пока она не убедилась, что зарубежное миссионерское служение для нее было волей Божьей. Перл Бак также пишет о долгих годах страданий, которые ее мать провела, будучи женой миссионера, в Китае, прежде чем почувствовала удовлетворение своей судьбой. Но сколько других жен так никогда не получили этого мира или радости и прожили жизнь, не зная своего предназначения?

Все же, если некоторые жены тайно отвергали стремления мужей, несчетное количество одиноких женщин верили в то, что Бог приготовил для них служение на миссионерском поприще. Они ощущали огромную нужду в благовестим за рубежом и видели в этом свое призвание. Замужние миссионерские жены, которые имели множество домашних обязанностей и заботились о детях, просто не могли выполнять миссионерскую работу в полном объеме. "Они видели ту работу, которую можно проводить среди женщин и детей, - пишет Р. Пиерс Бивер, - и они приветствовали свободных женщин, способных посвятить себя исключительно такого рода активности". Некоторые мужчины также видели область применения талантов одиноких женщин в миссиях, но общественное мнение на протяжении всего XIX в. было настроено против такой идеи. Тем не менее, начиная с 1820-х гг. одинокие женщины начали служить за границей.

Первой одинокой американкой (не вдовой), служившей как зарубежная миссионерка, была Бетси Стоктон (Betsy Stockton), чернокожая, бывшая рабыня, отправившаяся в 1823 г. на Гавайи. Веруя, что Бог призвал ее так поступить, она обратилась к Американскому совету, и директора согласились послать ее за границу - но только как домашнюю прислугу для другой миссионерской пары. Несмотря на ее низкое положение, на месте посчитали, что она может учить, и разрешили преподавать в школе. Позже, в 1820-е гг., одинокая учительница Синтия Фаррар (Cynthia Farrar), родом из Нью-Гэмпшира, приплыла в Бомбей, где прослужила верой и правдой тридцать четыре года в миссии Маратхи.

Некоторые одинокие женщины получали финансовую помощь из отправивших их миссионерских Советов в первые десятилетия XIX в., но та дискриминация, с которой они столкнулись в своей деятельности, привела к созданию новой концепции миссионерской поддержки, к так называемым "женским агентствам". Идея отдельной организации для женщин впервые возникла в Англии, но быстро дошла до Соединенных Штатов. К 1900 г. только в Соединенных Штатах насчитывалось более сорока женских миссионерских обществ. Во многом благодаря "женским агентствам" количество одиноких женщин в миссиях стало быстро расти. В первом десятилетии XX в. в протестантских миссиях женщин уже было больше, чем мужчин, впервые за всю историю миссионерского движения, а в некоторых районах - намного больше. В китайской провинции Шаньдун, например, по статистике 1910 г. из баптистских и пресвитерианских церквей миссионерами служили семьдесят девять женщин и сорок шесть мужчин. В последующие десятилетия количество одиноких женщин-миссионерок в общем продолжало расти, пока женщины в некоторых районах в два раза не превзошли по численности мужчин (тогда как категории одиноких женщин, жен миссионеров и женатых мужчин составляли каждая приблизительно одну треть).

В своей классической книге о миссиях "Западные женщины в восточных землях" ("Western Women in Eastern Lands"), опубликованной в 1910 г., Хелен Баррет Монтгомери (Helen Barrett Montgomery) писала об изумительных достижениях женщин в служении евангелизации:

"Это действительно чудесная история... Мы начали в слабости, а теперь мы в силе. В 1861 г. на миссионерском поле трудилась одинокая миссионерка, мисс Марстон (Marston), в Бирме; в 1909г. в миссиях уже служили 4710 незамужних миссионерок, 1948 из них приехали из Соединенных Штатов. В 1861 г. существовало одно организованное женское общество в нашей стране; в 1910 г. их стало сорок четыре. Тогда наших сторонников насчитывалось несколько сотен; сегодня их по меньшей мере два миллиона. Тогда объем пожертвований достиг двух тысяч долларов, в прошлом году собрали четыре миллиона долларов. Развитие иностранного миссионерского движения происходит так же замечательно, как и развитие местных кадров. Начав с одного учителя, с начала юбилейного года мы имеем 800 учителей, 140 врачей, 380 проповедников, 79 подготовленных медсестер, 5783 женщины в библейских школах и другой персонал из местных мирян. Среди 2100 школ 260 являются пансионатами и высшими школами. 75 больниц и 78 амбулаторий... Это достижения, которыми женщины вправе гордиться. Но это слабое начало того, что мы можем сделать, когда движение встанет на ноги".

Но зачем столько одиноких женщин? Что заставило их покинуть теплый дом и родину для одиночества, трудностей и жертв? Зарубежные миссии привлекали женщин по ряду причин, но самой очевидной была более чем скромная возможность женщин включиться в полнокровное служение у себя на родине. Христианское служение считалось мужской профессией.

Некоторые женщины XIX в., такие, как Кэтрин Бутс, смогли проникнуть через этот барьер, но не без сопротивления. [Кэтрин Бутс - жена Уильяма Бутса, основателя Армии спасения. - Примеч. пер.] Кэтрин, сама ученый библеист, писала: "Ах... если бы религиозные священники искали истинные откровения Слова Божьего, чтобы обнаружить... действительно ли Бог хочет, чтобы женщина зарыла в землю свои таланты и дары, как она теперь это делает, ссылаясь на интересы Его церкви". Другие женщины просто уходили в мирскую работу. Флоренс Найтин-гейл больше всего на свете хотела бы посвятить себя Богу в христианском служении, но такой возможности не было. "Я бы отдала ей (церкви) свою голову, свои руки, свое сердце. Но ей этого не надо". Поэтому миссионерская деятельность, такая далекая от закрытых для них святилищ церковной иерархии, стала выходом для женщин, желающих служить Богу.

Кроме возможностей для христианского служения, миссионерская работа привлекала женщин, жаждущих приключений и активной жизни. Там, где мужчины могли воплотить свои героические фантазии, становясь солдатами, матросами и исследователями, женщины такой возможности не имели. Для них миссионерская деятельность была одним из доступных способов броситься в неизведанное. Кроме того, женщины (такие, как Мэри Слессор) из бедной рабочей среды могли повысить свой общественный статус, сделав миссионерскую карьеру. Но, возможно, еще более серьезное влияние на появление женщин в зарубежных миссиях оказал феминизм. Р. Пиерс Бивер говорит о вовлечении американок в работу миссий как о "первом феминистском движении в Северной Америке". Хотя многих женщин-миссионерок нельзя назвать полными феминистками, сама их готовность плыть против течения наперекор воле мужчин являлась свидетельством подспудного чувства равенства, возникшего отчасти благодаря появлению "женских агентств".

Попадая в миссии, одинокие женщины получали уникальную возмож-ность служить независимо от мужчин. В некоторых частях мира только через женское служение Евангелие преодолело вековые культурные и религиозные барьеры (хотя следует отметить, что в других областях женская работа имела очень малое влияние до тех пор, пока на подмогу не приходили мужчины). Одинокие женщины были свободны от семейных обязанностей, что так отвлекало от работы их женатых и замужних коллег. Говоря об этой свободе, X. А. Таппер (Н. A. Tupper), секретарь Совета Южной баптистской зарубежной миссии, писал Лотти Мун в 1879 г.: "Я считаю, что одна одинокая женщина в Китае стоит двух женатых мужчин". Но вместе с ощущением свободы часто приходили чувство одиночества, депрессии и болезни, которых мало кто из одиноких женщин мог избежать.

Женщины преуспели почти в каждом аспекте миссионерского служения, но их деятельность оказала особенно благотворное влияние на области медицины, образования и языкознания. В списке их достижений - множество открытых больниц и школ, включая одну из лучших медицинских школ в мире, расположенную в Веллуру, Индия. Они организовывали школы по всему миру, включая университет на восемь тысяч студентов в Сеуле, Корея. В результате их упорного труда Писание было впервые переведено на сотни различных языков. Одиноких женщин-миссионерок объединяла склонность к трудной пионерской работе. "Чем труднее и опаснее работа, - писал Герберт Кейн, - тем выше численность женщин, работающих в этой области, по отношению к мужчинам". Уникальной чертой служения женщин в миссиях явилось то, что они очень требовательно подходили к оценке своей работы. Женщины, в основном, лучше осознавали свои слабости и хрупкость и дали более правильное представление о жизни "суперсвятого" миссионера. Сомнения их честных душ и признание ошибок и неудач осветили профессию, которая часто оказывалась под завесой тайны и выглядела, как миф. Именно женщины, подобные Лотти Мун, Мод Кэри и Хелен Роузвиер (Lottie Moon, Maude Сагу, Helen Roseveare), обеспечили нам ясное понимание реальной жизни современных миссий.

Если божественный призыв, дух приключений и феминистский порыв были некоторыми из тех факторов, что повлияли на стремление одиноких женщин отправляться в миссии, они стали теми главными мотивами, которые, соединившись, подтолкнули Лотти Мун к плодотворному миссионерскому служению. Но Лотти представляла собой нечто большее, чем просто преуспевающая женщина-миссионерка в северном Китае. Она определенно не была первой одинокой женщиной, вступившей в ряды зарубежных миссий, но стала одной из первых и самых выдающихся активисток миссионерского движения. Ее влияние на миссии, в частности, миссии южных баптистов, оказалось огромным, и до сего дня о ней говорят, как о "святой заступнице южных баптистских миссий".

Лотти Мун родилась в 1840 г. в одной из старых семей Виргинии в графстве Албемарл и выросла во Вьюмонте на табачной плантации вблизи трех президентских поместий - Монтичелло, Монпелье и Эшлона. Она была одной из семерых детей. Все дети росли под влиянием твердой веры строгой и независимой матери, овдовевшей в 1852 г. Самый старший, Томас, стал уважаемым врачом, но дочери Муна достигли более выдающихся результатов. Орианна, тоже врач и, по общему мнению, первая женщина-врач к югу от линии Мейсон-Диксона, служила миссионером-медиком среди арабов в Палестине до начала Гражданской войны и затем вернулась домой, чтобы служить доктором в Конфедеративной армии. [Мейсон-Диксон - в США, пограничная линия между штатами Мэриленд и Пенсильвания, названная так в честь английских астрономов и исследователей; в народе считается, что эта линия разделяет Север и Юг. - Примеч. пер.] Эдмония, самая младшая из семи, была одной из первых двух одиноких женщин-миссионерок, отправленных Южной баптистской конвенцией. [Южная баптистская конвенция - одно из самых крупных баптистских объединений в США, возникло в 1845 г. в результате церковного раскола по вопросам рабства. - Примеч. пер.] Но именно Лотти сделала всю семью по-настоящему знаменитой.

Лотти, как ее братья и сестры, получила хорошее образование и воспитание. В годы учебы в колледже она противилась строгому баптистскому воспитанию, но во время пробуждения в студенческом городке ее жизнь изменилась: "Я пошла на службу, чтобы посмеяться над ними, а, вернувшись домой, молилась всю ночь".

После колледжа она вернулась домой помогать вести хозяйство во Вьюмонте, в то время как другие члены семьи, и мужчины, и женщины, "отправились воевать за звезды и полоски", демонстрируя "отличную службу" в качестве разведчиков и руководителей партизанского движения Лотти была лишена этих волнующих переживаний, и именно неудовлетворенность такого рода, согласно свидетельству Ирвина Хьятта (Irwin Hyatt), "отправила ее впоследствии в Китай"

После войны Лотти стала преподавать, но она стремилась к христианскому служению и к приключениям, чего не могла дать ей маленькая школа в Картерсвилле, штат Джорджия В отличие от многих других, она не чувствовала себя униженной оттого, что она - женщина Сильные женщины в ее семье, служившие "докторами, руководителями и разведчиками", по словам Хьятта, "впоследствии показали, что могут сделать решительные женщины" В 1872 г Эдмония отплыла в Китай, а в 1873 г за ней последовала Лотти

Если кто-то скажет, что Лотти начала свою миссионерскую карьеру вслед за сестрой, то он ошибется Очень скоро она продемонстрировала решительность и преданность делу миссий независимо от призвания сестры Эдмония, которой было всего лишь около двадцати лет, не смогла выдержать трудностей миссионерской жизни в Тенгчоу Она страдала от болезней, изнурительных нервных припадков и, по словам коллег, делала "странные и непонятные вещи" и была "большим бременем" для миссионерской общины Даже Лотти поразило ее "бессмысленное" поведение Наконец в 1877 г, пробыв в Китае четыре года, Эдмония вернулась домой в Виргинию И хотя ее отъезд освободил Лотти от страха стать нянькой для своей сестры и позволил активно включиться в миссионерскую работу, но это же привело к возникновению тяжелой депрессии В миссионерский комитет на родину она писала "Особенно до смерти надоело жить одной Я не нахожу наше общество ни полезным, ни приятным Я действительно думаю, что еще несколько таких зим покончат со мной Это не шутка, и все серьезно, как никогда"

Одиночество все же было не единственным фактором, мешающим служению Лотти в Китае Ее старый друг, Кроуфорд Той (Crawford Toy), священник Конфедеративной армии, ухаживавший за ней, когда она жила во Вьюмонте после войны, снова вошел в ее жизнь Теперь профессор Южной баптистской семинарии в Южной Каролине, он предложил ей выйти за него замуж и служить вместе в миссионерской команде в Японии На подобное предложение многие женщины ответили бы согласием, но Лотти была вынуждена с неохотой отказать. Если перспектива поездки в Японию ей нравилась, учитывая ее недовольство ситуацией в Китае, то было много других, более важных факторов, которые, по ее мнению, следовало обдумать. Той "под влиянием новых идей германских ученых" придерживался дарвинской теории эволюции, и это уже привело к возникновению разногласий между ним и Южной баптистской конвенцией. Лотти знала о его убеждениях и, прочитав все доступное ей по этому вопросу, пришла к выводу, что эволюционный взгляд Тоя являлся "нездоровой позицией" и был достаточным основанием, чтобы исключить всякие мысли о замужестве. Несколько лет спустя, когда ее спросили, любила ли она когда-нибудь, она ответила: "Да, но Бог первым заявил права на мою жизнь, и поскольку они конфликтовали между собой, сомнений в результате не было". Той стал профессором древнееврейского и семитских языков в Гарвардском университете, а Лотти, по ее словам, продолжала "шагать в том же направлении".

Работа Лотти в Китае в годы, последовавшие за предложением Тоя, казалась скучной, и романтические представления о ней давно уже поблекли. Как хорошо образованной и культурной красавице-южанке, учительнице, ей было чрезвычайно трудно соотнести себя с китайцами и почти невозможно проникнуть в их "тупой" ум. Неужели ради этого она бросила процветающую школу в Картерсвилле в Джорджии? Она приехала в Китай, чтобы "ходить среди миллионов" как проповедник, а оказалась прикованной к школе в четыре десятка "ленивых" детей. То, что женщине уготована такая роль, считала она, является "величайшей ошибкой современных миссий". "Можно ли удивляться, - писала Лотти, - смертельной усталости и отвращению, ощущению напрасно растраченных сил и убеждению, что жизнь не удалась, которое охватывает женщину, когда вместо обширной деятельности, на которую она рассчитывала, ее привязывают к мелкой работе, выражающейся в обучении нескольких девчонок". "Когда женщина приезжает в Китай, - продолжала Лотти, - она хочет иметь возможность свободно делать как можно больше работы... Женщины вполне имеют право требовать совершенного равенства".

Такой взгляд считался радикальной позицией для женщины-миссионерки, но самым удивительным в мыслях и взглядах Лотти оказалось то, что она высказывала их не в личных письмах, а в статьях, опубликованных в миссионерских журналах. Последовала немедленная реакция, в частности, со стороны тех, кто нашел такие признаки женского освобождения "отвратительными". Однажды подобный ответ пришел от одной из коллег, миссис Артур Смит, жены конгрегационалистского миссионера, служившего в Китае, которая высказала предположение, что Лотти психически неуравновешенна, поскольку мечтает о "необузданном и высокомерном возвышении над всем миссионерским людом". Миссис Смит утверждала, что роль женщины заключалась в "трепетном и смиренном" служении собственным детям".

Не имея собственных детей, Лотти не могла соответствовать стандартам миссис Смит, а другие препятствия мешали расширить служение так, чтобы удовлетворить собственную концепцию завершенности. Она знала, что такое служение будет воспринято чрезвычайно противоречиво и что множество опасностей станут подстерегать одинокую женщину, живущую в Китае вне миссионерской общины - особенно учитывая постоянные проявления ненависти к иностранцам. Тем не менее она начала поездки по деревням, а к 1885 г. пришла к выводу, что ее работа будет много эффективнее, если переехать в Пинг-ту (P'ing-tu) и начать самостоятельную жизнь. Кроме желания посвятить все свое время евангелической работе, она также хотела выйти из-под авторитарного контроля своего полевого директора, Т. П. Кроуфорда (Crawford Т. Р.). В его философии миссионерства не существовало места для миссионерских школ, поэтому миссионерское служение Лотти все равно находилось в опасности, а его диктаторские методы в отношениях с другими миссионерами отвратили от него даже его собственную жену. Более того, Лотти боялась, что его властью одинокие женщины-миссионерки могли быть переданы в миссии пресвитериан, где женщины не имели права голоса. Из-за этого она даже грозилась уйти в отставку. "Простая справедливость, - писала она, - требует того, чтобы у женщины были равные права с мужчинами на миссионерских собраниях и в проведении работы". Перед переездом в Пинг-ту Лотти написала в миссионерский комитет на родину, строго критикуя Кроуфорда и его новый план деятельности (включая закрытие школ и "регулирование зарплаты в миссии"), в заключение сделав жесткий вывод: "Если это свобода, дайте мне рабство!"

Следует помнить, что едкие замечания Лотти исходили не от пылкого подростка, воюющего против проблемы несогласованности между свободой и властью. Ей было сорок четыре, и она считалась ветераном Китая с двенадцатилетним стажем, справедливо требуя свободы выбора для женщин, которая полагалась им по праву. Но ее переезд в Пинг-ту не решил всех проблем. Вначале проповедь Евангелия оказалась чрезвычайно трудной задачей. Когда она шла по узким улочкам маленьких деревушек, ей вслед раздавались крики "дьявол", и очень медленно, только после утомительных трудов она смогла сдружиться с женщинами. Но, чтобы завоевать этих женщин для христианства, необходимо было сначала завоевать души мужчин.

В 1887 г. у Лотти появилась первая такая возможность, когда к дверям ее дома в Пинг-ту подошли трое мужчин из соседней деревни. Они слышали, как женщины что-то шептали о "новой доктрине", и им хотелось узнать о ней от Лотти побольше. Лотти посетила их деревню, и там она обнаружила "нечто, чего никогда в Китае раньше не видела. Такое стремление знать! Такие духовные запросы!" Она была так взволнована, что отменила запланированный и долгожданный отпуск, призвав Марту Кроуфорд, жену своего полевого директора, помочь ей. Их усилия были вознаграждены, и Лотти могла написать домой: "Определенно, не может быть более глубокой радости, чем спасение душ". Несмотря на сопротивление местных, она организовала церковь, а в 1889 г. в ней провел первое крещение рукоположенный баптистский священник. Церковь быстро росла, и за два десятка лет, благодаря стремлению Лотти сохранить "движение как можно больше от иностранного вмешательства", Ли Шу Тинг, китайский пастор, крестил более тысячи обращенных, а Пинг-ту стал "величайшим евангельским центром" южных баптистов "во всем Китае".

Между 1890 г. и ее смертью в 1912г. Лотти жила в Китае словно бы двумя отдельными жизнями. Часть года она проводила в деревнях, евангелизируя, а другую - в Тенгчоу, где обучала новых миссионеров, давала советы китаянкам и с наслаждением читала западные книги и журналы. В этот период она продолжала писать, и эти труды сделали ее чрезвычайно известной и влиятельной фигурой в Южной баптистской церкви. Когда она возвращалась домой в отпуск, то временами выступала перед большими аудиториями, но именно ее печатные работы, более чем что-либо другое, тронули сердца баптисток на юге страны.

Чаще всего Лотти обращалась к женщинам с призывом оказать большее содействие иностранным миссиям; мужчин же она порой высмеивала за их нежелание работать в миссиях. "Странно, - писала она, - что миллион баптистов на юге может снарядить только трех мужчин на весь Китай. Странно, что в штате Виргиния у нас пять сотен проповедников, а здесь баптистские кафедры заполняют пресвитериане. Интересно, как такая ситуация выглядит на Небесах? В Китае она выглядит действительно весьма странно..." Но если мужчины не шли на помощь миссионерским организациям, кто мог спасти работу? Лотти видела ответ на этот вопрос в решении, предложенном Южной методистской церковью. [В 1844 г. в американском методистском движении также произошел раскол в связи с разным подходом к проблеме рабства в США, в результате чего образовались Северная и Южная методистские церкви. Они объединились лишь в 1939 г. - Примеч. пер.] Миссионерская работа этой деноминации в Китае погибла бы, если бы не "добровольцы-женщины". Если женщины-методистки могли спасти свою зарубежную миссионерскую программу, почему баптисткам не сделать того же?

Чтобы подтвердить свой призыв конкретными фактами, Лотти предложила организовать неделю молитвы и специальные рождественские пожертвования только от женщин, чтобы направить их исключительно на миссионерскую работу. Она также призвала "энергичных и здоровых женщин" заполнить вакантные места, освобожденные мужчинами. Реакция была мгновенной. Казалось, женщины только и ждали призыва. Первые рождественские пожертвования в 1888 г., по словам Хьятта, "превзошли предполагаемую сумму на тысячу долларов. Этого могло хватить на оплату служения трех новых женщин вместо двух". Лотти откликнулась с воодушевлением: "Я надеюсь увидеть группу пылких, активных, опытных христианок, которые поселятся от миссионерской базы Пинг-ту на севере до базы Чинкиянг (Chinkiang) на юге, соединив обе базы сетью новых станций... пусть все это создается на мощной волне энтузиазма под лозунгом: "Женская работа - для женщин"".

В последующие годы рождественские пожертвования увеличились, и в Китае стало служить больше одиноких женщин, но первые годы XX столетия, после Боксерского восстания (в связи с чем Лотти эвакуировалась в Японию), были трагическим временем в этой стране. Вспышки чумы и оспы, за которыми последовал голод, а потом восстание в 1911 г. в области Тенгчоу из-за сильного голода. Лотти организовала службу помощи и просила об оказании содействия Соединенные Штаты, но Совет был не в состоянии удовлетворить другие финансовые обязательства и отклонил ее просьбу. Лотти внесла собственные деньги и помогала чем только могла, но ее помощь казалась мизерной в масштабах подобной трагедии. Когда Лотти сняла со счета в банке свои последние сбережения, она впала в глубокую депрессию. Она перестала есть, и ее психическое и физическое состояние резко ухудшилось. Послали за доктором, и только тогда выяснилось, что она умирает от голода. В надежде спасти ее жизнь коллеги решили отправить ее домой в сопровождении медсестры, но было слишком поздно. Она умерла на борту корабля, в порту Кобе в Японии, в канун Рождества 1912 г., через неделю после своего дня рождения, когда ей исполнилось семьдесят два года.

То, чего не могла сделать живая Лотти, сделала ее смерть. В последующие годы "Рождественские пожертвования Лотти Мун" росли. К 1925 г. финансовые сборы превысили триста тысяч долларов, а в последние годы южные баптистские миссии ежегодно собирают в память Лотти Мун более двадцати миллионов долларов. Лотти стала блестящим примером для южных баптисток, символом того, что можно сделать во имя Бога. "Журнал зарубежных миссий" сделал ей высочайший комплимент, отметив, что она была "самым лучшим мужчиной среди наших миссионеров".

Эми Кармайкл была для христианок всех деноминаций в Великобритании тем же, чем была Лотти Мун для южных баптисток в Америке. Тридцать пять книг, подробно описывающих пятьдесят пять лет служения в Индии, сделали ее одной из любимых миссионерок всех времен. Чрезвычайная скромность этой женщины, ее мягкость и искренность поставили ее в ряд тех редких индивидуальностей, которых можно назвать "слишком хорошими, чтобы быть реальными". Шервуд Эдди (Sherwood Eddy), миссионерский деятель и писатель, хорошо ее знавший, подпал под обаяние "красоты ее характера"; а характер Эдди считал ключом к успешной евангелизации мира. "Все миссионеры проходят через это испытание. Каждый нормальный миссионер идет на служение с высокими целями, но как христианин... он далек от совершенства. Его характер - это его самое слабое звено... Именно здесь мисс Кармайкл явилась благословением для всех, кто входил в целиком проникнутое взаимопониманием соприкосновение с ее удивительной жизнью... Эми Уилсон Кармайкл (Amy Wilson Carmichael) была человеком с самым христианским характером, который я когда-либо встречал, и... ее жизнь стала наиболее восхитительной и самой радостной жертвой, которую я когда-либо знал"".

Эми Кармайкл родилась в 1867 г. в обеспеченной североирландской семье, которая владела четырьмя процветающими мукомольными мельницами в маленькой деревушке Милайл. Она жила беззаботной жизнью, пока ее не отослали подростком в интернат. Ее отец умер, когда ей было восемнадцать лет, и, как старшая из семи детей, она взяла на себя тяжелую ответственность за свою семью. Отец оставил большие долги, которые невозможно было выплатить, чем обрек семью на тяжелое безденежное существование. Скоро они переехали в Белфаст, и здесь Эми познакомилась с миссионерской работой в городе. Участие в ней поставило ее духовные проблемы на первый план, но именно Кесуикское движение (межконфессиональная Библейская конференция, подчеркнувшая "более глубокую жизненную теологию", мировоззрение, согласно которому победоносная жизнь в Духе может преодолеть тенденцию христианина ко греху) перевернуло ее жизнь и вызвало ее духовный рост.

Эми почувствовала свое призвание к миссионерскому служению. Слово "иди" она слышала прямо от Бога, и у нее не было выбора. Однако ее решение одобрили не все и не сразу - в частности, оно встретило сопротивление со стороны Роберта Уилсона (Robert Wilson), председателя Кесуикской конвенции. То, что молодая женщина собирается посвятить свою жизнь миссии, было в глазах Уилсона вполне похвальным действом, но только не для Эми. После смерти жены и дочери Уилсона Эми стала его приемной дочерью. Она жила с ним и заботилась о нем, и он был глубоко потрясен, услышав, что она хочет уехать за границу. Хотя он и благословил ее с неохотой, но его мольбы вернуться причиняли ей сердечную боль вплоть до самой его смерти в 1905 г.

Эми услышала "македонский призыв" в 1892 г., в возрасте двадцати четырех лет, а на следующий год она уже была в Японии. Девушка стремительно ушла в работу, но, как и множество миссионеров до нее, испытала разочарования. Японский язык показался ей невозможным, и миссионерская община вовсе не являлась образцом гармоничной жизни, как она себе ее представляла. Она писала матери: "...мы здесь точно такие же, как дома - ничуть не лучше, - и сатана всегда при деле... Постоянно происходят крушения когда-то беспорочных миссионерских кораблей". Со здоровьем у Эми также были проблемы. Шервуду Эдди она позже призналась, что "сломалась от нервного срыва в первые годы... служения, страдая, как некоторые иностранцы, от того, что называется японской головой". "Климат, - писала она матери, - ужасно действует на мозг".

Прослужив более года миссионером, Эми пришла к убеждению, что Япония - не то место, куда направлял ее Бог. Поэтому, даже не уведомляя Кесуикскую конвенцию, основную организацию, откуда она получала поддержку, она отплыла на Цейлон. Чем она обосновала такое импульсивное решение? "Я думаю, что оставила Японию ради отдыха и смены обстановки, а когда в Шанхае поверила, что Господь велел мне следовать за Ним в Цейлон, я так и сделала". Эми оставалась на Цейлоне совсем недолго, потому что получила письмо с просьбой срочно вернуться домой, чтобы ухаживать за мистером Уилсоном, который заболел всерьез. Но, пробыв на Британских островах менее года, она вернулась в Азию, на этот раз в Индию, где прожила более пятидесяти пяти лет без отпуска.

С самого начала деятельности Эми миссионеры-коллеги и отдельные сторонники на родине видели в ней несколько эксцентричную особу. Некоторых тревожил ее принцип прямого контакта с Богом, особенно когда это нарушало их программы или службы. Она отличалась от других миссионеров тем, что никогда не приукрашивала реальные картины миссионерской работы. Ей вернули одну из ее рукописей, отосланных домой для публикации, потому что комитет "хотел бы кое-что немного подправить, чтобы все выглядело более вдохновляющим". Эми отказалась, и позже ее труд опубликовали под названием "Все как есть" ("Things as They Are"),

Через несколько лет после приезда в Южную Индию Эми переехала в Донашпур. Ее работа там заключалась в спасении храмовых детей (особенно девочек) от полной деградации. Именно за это ее и запомнили. Девочек продавали как храмовых проституток, якобы для того чтобы "выдать замуж за богов", а затем сделать доступными для индийских мужчин, посещающих храм. Это был один из "секретных грехов" индуизма, и даже некоторые зарубежные миссионеры, как утверждала Эми, отказывались верить этому. Некоторые считали, что она тратит время понапрасну, разыскивая детей, которых не существует. Но Эми так не думала. Обращенные индианки, которые больше знали о местных обычаях, помогали ей раскрывать эти ужасные преступления. Хотя она не была одинока в своих поисках (индийские реформаторы также негодовали по поводу подобной практики), она столкнулась с яростной оппозицией. Ей не раз предъявлялись обвинения в похищении детей, и над ней постоянно висела угроза физической расправы. Тем не менее Эми продолжала работу, и к 1913 г., через двенадцать лет после начала миссионерской деятельности, вызвавшей множество противотолков, она собрала под свою защиту сто тридцать детей. В последующие десятилетия сотни других детей были спасены и устроены в Донашпуре.

Донашпурское сестринство (ее организация стала известной под таким названием) являлось уникальным христианским служением. Все работники (включая европейцев) носили индийское платье, а дети получали индийские имена. Иностранные и индийские штатные сотрудники жили одной общиной. Детям давали образование и обеспечивали физический уход, особое внимание уделялось развитию их "христианского характера". Критикам, которые обвиняли ее в том, что она уделяет слишком большое внимание вопросам удовлетворения физических нужд, получения образования и формирования характера, что, по их мнению, никак не соответствовало евангельскому духу, Эми отвечала: "...нельзя спасти душу и сразу вознести ее на Небеса... Души так или иначе прикреплены к телам... а поскольку нельзя вытащить душу и заниматься ею отдельно, нам приходится заниматься и душой, и телом".

Эми пожертвовала всем для Донашпура и ожидала от коллег подобной отдачи. Много лет назад, еще в Японии, она отреклась навсегда от жизни замужней женщины. Это было трудное решение, то, о чем она долго не могла писать. Только через сорок лет она поделилась горькими переживаниями по этому поводу в частной беседе с одним из своих приемных детей. Она призывала его принять такое же решение: "В такой же день, много лет назад, я ушла одна в пещеру на горе, называемой Арима. Я боялась будущего. Вот почему я пошла туда - чтобы побыть одной с Богом. Дьявол все время нашептывал: "Теперь-то все в порядке, но что будет потом? Ты будешь очень одинока". И он рисовал картины одиночества - они до сих пор у меня перед глазами. Я повернулась к Богу в отчаянии и сказала: "Господи, что мне делать? Как мне пройти до конца?", и Он ответил: "Тот, кто доверяет Мне, не будет одинок". С тех пор это Его слово всегда было со мной. Оно исполнилось во мне. Оно исполнится и в тебе".

То, что другие должны последовать ее примеру отречения от семейной и брачной жизни, было для Эми как практическим, так и духовным решением. Донашпурское сестринство нуждалось в работниках, которые могли бы полностью отдаться детям как матери и духовные наставники. Для этой цели она создала протестантский религиозный орден для одиноких женщин "Сестры общинной жизни". Это было добровольное объединение, состоявшее изначально из Эми и семи молодых индианок, связанных клятвами. Если бы они позже решили выйти замуж, то не могли бы оставаться в ордене.

Сестры стали для Эми семьей. Теперь одинокие женщины имели рядом тех, на кого могли положиться, и чувствовали ответственность за ближнего. Они не испытывали тоскливого одиночества, и их не мучила нескончаемая мечта о замужестве в неопределенном будущем. Идея эта была взята из истории религиозной общины XIV в. "Братья общинной жизни", основанной римским мистиком-католиком Гергардом Гроотом, и мистицизм стал неотъемлемой частью сестринства. Мистическое единство с Христом компенсировало отсутствие физической любви, и Эми и ее сестры испытывали глубокое и умиротворяющее чувство покоя. К 1950-м гг. существовало уже три группы "Сестер общинной жизни", но попытки создать параллельные братства провалились.

Несмотря на то чувство единства, которое давало общение сестер, Донашпурское сестринство, как и другие христианские организации, сталкивалось с внутренними и внешними проблемами. Хотя Эми писала об этом часто в туманных выражениях и избегала всяких подробностей, но она намекала на периоды разногласий внутри братства и сама испытывала приступы обеспокоенности и напряжения. Донашпур не был идиллической утопией, которую видели посетители, но был замечательной организацией, развивавшейся и руководимой замечательной женщиной. Хотя последние двадцать лет (после серьезного падения) она прожила инвалидом, Эми не прекращала писать книги и молиться за дело своих дорогих детей. Она умерла в Донашпуре в 1951 г. в возрасте восьмидесяти трех лет.

К началу XX в. в большей части миссионерских обществ женщин было либо столько же, сколько мужчин, либо даже больше. Во многих странах миссионерская работа определенно провалилась бы, если бы не одинокие женщины. Такая ситуация однажды возникла в Марокко с Евангельским миссионерским союзом. ЕМС, одна из пяти протестантских миссий в этой стране, с 1849 г. пыталась заинтересовать мусульман Евангелием. Несмотря на все усилия, прогресс в деле проникновения через, казалось бы, неприступную стену ислама был небольшой, силы миссионеров иссякли от разочарований и болезней. Для некоторых логическим решением казалось закрыть миссионерскую базу и сосредоточить свои усилия на другом, но одинокие женщины, и среди них Мод Кэри, остались и служили с необычайным упорством в это тяжкое время.

Мод родилась на канзасской ферме в 1878 г. Странствующие проповедники и миссионеры привлекли ее внимание к миссионерской теме, поскольку часто проводили собрания в доме Кэри. Мать Мод, очень независимая женщина, была талантливой музыкантшей, получившей образование в Бостонской консерватории, а также выдающимся учителем Библии. Мод унаследовала независимый материнский характер, и в возрасте восемнадцати лет поступила в библейский институт ЕМС в Канзас-сити, Миссури, чтобы получить подготовку для служения в зарубежных миссиях.

В 1901 г. Мод отплыла в Марокко с четырьмя другими миссионерами ЕМС, еще не зная, что прослужит там пятьдесят лет. Первые месяцы она посвятила изучению языка, и с самого начала между Мод и другими студентами возникли различного рода трения. Способная Мод, одержимая духом соперничества, не собиралась уступать пальму первенства остальным студентам, включая Ф. Эньярта (F. С. Enyart), единственного мужчину в маленьком классе. Эньярт был так же увлечен соревнованием, как и Мод, считая, что, раз он мужчина, "быть первым в классе является его исключительным правом" (действительно, он превзошел ее по баллам на десятые доли процента). Но именно Мод обвинили в гордыне и агрессивности. Женщины должны были иметь независимый и достаточно смелый характер, чтобы преодолевать все трудности миссионерской деятельности, но когда дело доходило до победы в соревновании с коллегами-мужчинами, то их обвиняли в том, что они зашли слишком далеко. Мод, однако, осознав ошибочность своего пути, "ежедневно молилась", по словам ее биографа, "для очищения от греха гордыни".

Первое лето в Марокко оказалось для Мод поучительным. В соответствии с политикой миссии, ее сотрудники должны были проводить лето в странствии по деревням, и они в это восхитительное время миссионерским караваном отправились в сельские районы. Вскоре возбуждение улеглось, и жесткая действительность примитивной жизни стала совершенно очевидной. Трудность представления Евангелия приводила в еще большее отчаяние. В каждой семье жила "стая свирепых собак, чей укус был хуже лая", но "даже когда их держали, чтобы они не набросились на непрошенных гостей, они лаяли взахлеб, стоя позади" и заглушая все, что хотели сказать миссионеры. Были и воодушевляющие встречи, особенно для женщин-миссионерок, которые, выйдя за пределы поселка, могли разговаривать с местными женщинами у реки или источника, где те набирали воду или стирали белье. Многие слушали с интересом, "но если вдали появлялся мужчина, женщина быстро исчезала, явно боясь, что увидят, как она слушает неверных".

Более страшной, чем собаки и мужчины, иногда застававшие своих жен за беседой с миссионерами, была общая политическая ситуация в Марокко, вскоре обернувшаяся против миссионеров и вынудившая их через год после приезда Мод переехать поближе к побережью. Работа продолжалась, но были в ней и большие огорчения, и боль. На миссионерской конференции после второго года ее служения в Марокко одно из собраний было посвящено открытому групповому обсуждению тех недостатков и неприятных качеств, которые миссионеры замечали друг у друга; и, по свидетельству ее биографа, Мод вскоре обнаружила, что является главным объектом многочисленной критики со стороны коллег: "Из всего сказанного следовало, что оба года ее пребывания в миссии оказались неудачными. Миссии было бы намного лучше без нее. Она была эгоистичной и забывчивой. Написала по меньшей мере одно бездуховное письмо. Не всегда молилась с мусульманами, которым свидетельствовала. Веселость, дружелюбие и смех - все это также истолковывалось неверно. В дополнение к ее тенденции пустословия и гордыне, проявлявшейся даже в одежде, все ее недостатки стали той горой, о которую преткнулись ее коллеги".

Через несколько недель после того оглушившего ее собрания президент ЕМС, посетивший в тот момент Марокко, посоветовал Мод подготовиться к возвращению домой. Проблемы со здоровьем, наряду с ее личными недостатками, сделали ее скорее бременем, чем достоянием миссии. Мод не могла себе представить, как она теперь посмотрит в глаза родным и друзьям.

Забавно, но проблема, с которой Мод столкнулась, когда ее обвинили в гордыне (и в языковой школе, и на ежегодном собрании миссионеров), не была необычным или случайным происшествием для женщин в миссии. Многие одинокие женщины сталкивались с подобными же обескураживающими обстоятельствами. Те самые качества, которые делали их способными к миссионерской службе, рассматривались с подозрением другими, более слабыми сестрами и являлись угрозой для коллег-мужчин. Изабел Кун (Isobel Kuhn) в своей книге "В поисках" ("By Searching") рассказывает о том, что подобный случай произошел, когда она обратилась в Китайскую внутреннюю миссию. На основании рекомендательного письма ее обвинили в том, что она "гордая, непослушная и постоянно нарушает спокойствие". Изабел приняли "условно", отсрочив ее отъезд в Китай, чтобы дать Совету время приглядеться к ней. Ей обещали, что, если она "одолеет" свои проблемы, ее "примут окончательно".

Таким же образом чуть не помешали доктору Хелен стать кандидатом в миссионеры на основании суждения Совета, что она "горда, всегда все знает лучше всех, ей невозможно что-либо сказать, ее нельзя критиковать или предостеречь, с ней трудно жить и т. д.". Но Мод уже работала в миссии, и послать ее домой значило бы погубить ее; наконец ей разрешили остаться. Однако Мод предстояли еще более унизительные переживания по другому поводу. В дополнение к изучению арабского она изучила берберский язык, язык древнего племени, которое поселилось в этой области задолго до того, как арабы пересекли Северную Африку. С этим племенем она уже работала до переезда в прибрежную зону. Но когда она воевала с языком, она пыталась разобраться в собственной заинтересованности в возвращении к этим людям. Ей хотелось понять, не привлекает ли ее молодой миссионер Джордж Рид (George Reed), работавший среди этого племени. Они с Джорджем переписывались, и Мод втайне надеялась, что ее изучение берберского языка возбудит в нем интерес к ней. Так и случилось, и вскоре после конференции 1907 г. они обручились. Было ли причиной ее слабое здоровье или что-то другое, но Джордж вскоре стал сомневаться в принятом решении. Он советовал ей вернуться в Соединенные Штаты, а когда она отказалась, он поехал к берберам без нее, хотя помолвку официально не расторг.

Оставшись одна в свой тридцатый день рождения, Мод, по словам биографа, "нашла новый девиз для своей жизни: "Ищи кротости". Она выбрала его отчасти потому, что Джордж Рид мечтал о кроткой жене". Но свадьба так и не состоялась, хотя Мод напряженно ждала еще шесть лет, пока не разуверилась окончательно. В 1914 г.

Джордж решил покинуть Марокко и открыть новое дело в Судане (решение, ускорившееся его явной неспособностью разорвать помолвку), и лишь его отъезд стал сигналом разрыва их отношений. Только тогда Мод с неохотой приняла свою судьбу - провести остаток жизни, как она сказала, "старой девой-миссионеркой".

Впервые Мод вернулась домой в отпуск после двадцати трех лет служения все в тех же когда-то модных платье и шляпке, которые она носила перед отъездом из Соединенных Штатов в 1901 г. Америка упивалась буйным весельем 1920-х, и Мод чувствовала себя явно не в своей тарелке. Но наступила пора ухаживать за престарелыми родителями - они оба умерли во время ее отпуска, и, кроме того, то было время размышлений. Что она сделала за прошедшие двадцать три года? Основаны ли церкви? Существуют ли миссионерские школы с множеством прилежных учеников? Завоевывают ли обращенные сердца своего народа для христианства? Нет. Было сделано очень мало против мощи ислама; самый многообещающий из горстки обращенных отрекся от веры, испугавшись преследований. Стоили ли такие достижения всех принесенных жертв? Мод считала, что стоили; и, кроме того, в сорок семь лет она была одна и знала, что ее единственный дом остался в Марокко.

Скромные достижения предыдущих десятилетий в Марокко, казалось, стали сменяться большим прогрессом, и Мод увидела первые признаки успеха. Все больше женщин стали открыто выступать против гнета своих культурных обычаев и приходили изучать Библию. Также появились двое молодых обращенных мужчин, чья смелая позиция вдохновила всю Марокканскую миссионерскую общину. Но, несмотря на оптимизм Мод, миссионерские силы ЕМС продолжали сокращаться, а новых добровольцев приезжало мало. К 1938 г. она осталась одна с еще одной одинокой миссионеркой руководить базами ЕМС в этом самом неблагоприятном районе. Как раз накануне Второй мировой войны прибыли еще две одинокие женщины-миссионерки, но развернуть работу оказалось очень трудно. Это было тревожное время, и четыре одинокие женщины могли бы жить изолированно на далекой базе и ждать окончания войны. Но, напротив, они разделились, чтобы обеспечить деятельность трех баз - Мод и еще одна более опытная миссионерка поделили между собой две станции, а две новые миссионерки работали вместе на третьей. Наконец в 1945 г. война закончилась и, как ни удивительно, согласно биографу Мод, "работа пострадала очень мало, благодаря преданному и жертвенному труду четырех одиноких женщин, которые предпочли остаться на посту".

После войны в Марокко начали приезжать новые миссионеры ЕМС, к 1948 г. их стало одиннадцать, и самым впечатляющим оказался тот факт, что "трое из них были мужчины!" Мод, теперь старшая и опытная миссионерка, знала язык и помогала прибывшим добровольцам освоиться на новом месте, но этой женщине еще пригодился ее талант первопроходца. Из-за недостатка в работниках руководство ЕМС назначило ее в возрасте семидесяти одного года "открыть город Эль Хаджеб для резидентской миссионерской работы", дав ей в помощь только молодую женщину, которая еще лишь изучала язык. В других местах также полным ходом шла работа, и в 1951 г. был организован Библейский институт для обучения молодых марокканцев.

Записались три человека, двое из которых были с новой базы Мод в Эль Хаджебе.

Хотя Библейский институт был давней мечтой Мод, она не присутствовала на его освящении в январе 1952 г. За несколько месяцев до этого она улетела в Соединенные Штаты на лечение. Никто не ожидал ее возвращения, но позже, в том же году, в возрасте семидесяти четырех лет она вернулась и вновь окунулась в работу. Она продолжала служение еще три года, но из-за постоянных болезней миссия начала готовить ее уход на пенсию. Отъезд в 1955 г. совпал с концом французской оккупации Марокко. Наступила волнующая новая эра неограниченной свободы для работы миссий. Двенадцать лет миссионеры открыто трудились среди мусульман, и мусульмане отвечали на евангельскую весть. Около тридцати тысяч их учились на заочных курсах, и изучение Библии шло очень успешно.

Но так продолжалось недолго. В 1967 г. марокканское правительство запретило работу всех зарубежных миссий. Служение ЕМС в Марокко завершилось через семьдесять пять лет. Радиопередачи продолжали пускать луч евангельского света тем, кто хотел слушать, но маленькая марокканская церковь могла полагаться теперь только на собственные силы. В том же году в местной газете Соединенных Штатов появился некролог, и "горстка людей, семеро из которых были священниками, пришли на похороны. Было только два букета цветов и почти не было слез". Мод Кэри ушла, чтобы пребывать с Богом.

Может быть, самым удивительным аспектом в истории женского зарубежного движения является то выдающееся общественное положение, которое занимали на родине, в общем-то, обычные в других ситуациях женщины. То же утверждение в некоторых случаях применимо и в отношении мужчин, но не в такой степени. Мужчина должен был совершать подвиги. Он должен был добиться чего-то выдающегося в своем миссионерском служении, чтобы прослыть героем, но женщина, особенно одинокая женщина, считалась героиней просто потому, что у нее хватило смелости стать первооткрывателем. Так произошло с Джоанной Винстра (Johanna Veenstra), представительницей огромной армии одиноких женщин, отправившихся в XX в. за границу. Джоанна, которую неоднократно называл героиней ее восхищенный биограф, покойный Генри Битс (Henry Beets), директор Миссии христианской реформатской церкви, превратилась из простой стенографистки в местную знаменитость (в Гранд-Рапидс штата Мичиган и в Патерсоне штата Нью-Джерси). И все же ее миссионерская деятельность была во многом совершенно ординарной. Однако ее жизнь проливает свет на принесенные всеми женщинами жертвы и на те ожидания, которые возлагались на всех героинь веры, подобных ей.

Джоанна родилась в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в 1894 г., за два года до того, как ее отец решил бросить работу плотника и пройти подготовку для христианского служения. Вскоре семья переехала в Гранд-Рапидс, штат Мичиган, где Уильям Винстра посещал теологическую школу (теперь колледж и семинария Кальвина), чтобы получить подготовку для служения пастором в христианской реформатской церкви. После окончания обучения он был рукоположен и принял приглашение служить в сельском приходе в западном Мичигане, но умер всего восемь месяцев спустя от тифозной лихорадки. Его смерть принесла лишения и беды вдове и ее шестерым малышам, и вдова скоро вернулась в Патерсон, где открыла магазин. Джоанна до двенадцати лет ходила в христианскую приходскую школу, а затем поступила в двухгодичную школу бизнеса. Желая помочь матери содержать семью, с четырнадцати лет она стала работать стенографисткой в Нью-Йорке, каждый день приезжая туда из Патерсона.

Хотя соблазны богатой жизни и мирских удовольствий порой привлекали Джоанну, она все же была серьезной молодой девушкой. Ее деятельность в христианской реформатской церкви поглощала все свободное время. Во время посещения баптистской церкви Джоанна обратилась, хотя это должно было бы произойти в своей церкви, как хотели того пастор и мама.

После обращения она занялась миссионерской работой как мирянка, а в девятнадцать лет начала учиться в Институте по подготовке миссионеров в Нью-Йорке, для дальнейшей деятельности в роли городского миссионера. Однако еще до выпуска она узнала о большой нужде в миссионерах за границей и обратилась в Суданскую объединенную миссию, межконфессиональную организацию, призванную остановить распространение ислама в Африке. Из-за специфики миссионерской политики Джоанне пришлось ждать три года до достижения двадцатипятилетнего возраста, когда она могла начать служение в зарубежной миссии, а пока она переехала в Гранд-Рапидс. Здесь она работала с городской миссией и продолжила занятия в колледже Кальвина, где стала первой женщиной среди членов Студенческого добровольческого совета. Перед отплытием в Африку (через Англию) она вернулась в Нью-Йорк для медицинской подготовки и закончила курсы медсестер.

Руководство СОМ доверило Джоанне работу первооткрывателя в Лупве, неподалеку от Калабара (где много лет назад служила Мэри Слессор). База в Лупве была новой, там насчитывалось лишь несколько незаконченных хижин с грязным полом и без мебели. Но Джоанна быстро приспособилась к примитивным условиям. Раздражали белые муравьи, но она отнеслась к этому спокойно: "Когда я принимаюсь за ужин, здесь же в огромных количествах находятся эти маленькие создания, больно кусая руки, попадая в еду; и я решила, что такова наша судьба. Их просто невозможно избежать, потому что в этих местных хижинах нет потолков". Крысы также доставляли беспокойство, но она не жаловалась.

От нее ждали многого, и если миссионерская работа оказалась на самом деле не такой романтичной или многообещающей, как она мечтала, она никогда ни намеком не выдавала своих мыслей: "Никогда и нисколько я не сожалела, что покинула "яркие огни и веселую жизнь" Нью-Йорка и приехала в темный уголок Его виноградника. С моей стороны не было никакой жертвы, потому что Сам Господь Иисус всегда рядом со мной".

Работа Джоанны, как и любой другой одинокой женщины в те дни, была самой разнообразной. Одним из ее первых проектов стала организация интерната для подготовки молодых людей к служению проповедниками, и такая школа набрала в один год двадцать пять студентов. И хотя для осуществления этого плана требовалось очень много времени, она все же выкраивала часы для медицинской и евангелической работы. Иногда ее поездки в соседние деревни затягивались на несколько недель, принося и успехи, и неудачи. Успех редко заключался во внешнем исповедании веры. Джоанна шла первой, она лишь закладывала фундамент грядущих побед, а значит, суметь привлечь внимание уже было главным признаком успеха.

В "редких случаях" она видела, как "люди плачут, услышав историю о смерти нашего Господа" и "задыхаются от удивления и хлопают в ладоши в благодарность Богу за Его дары". Но были и периоды разочарований:

"Мы шли по тропинке через горы, переходя с места на место в течение девяти дней... Мы решили остановиться на воскресенье в одной деревушке, но там нас не захотели принять. Жители не дали еды проводникам и остальным моим спутникам. Поэтому они голодали. Дождь разогнал тех, кто пришел на собрание. Я сидела у дверей хижины под зонтиком, а люди столпились вместе в хижине у огня. В воскресенье днем разразилась сильная гроза. Дождь лил как из ведра. В хижине, где я остановилась, стены были из травы, и дождь пробивался через стену, пока не затопил все помещение... На следующее утро мы отправились в долгую дорогу к другой горе... Вождь был дома, но болел. Мы остановились там на ночь, решив затем идти домой. Как мы рады были увидеть нашу общину в Лупве".

Обычным видом транспорта Джоанны для поездок из деревни в деревню стал велосипед, но скорость его была небольшой, к тому же было очень утомительно крутить педали на неровной местности, особенно при перевозке тяжелых грузов. Она тайком завидовала мужчинам, передвигавшимся с относительной легкостью на мотоциклах, поэтому после второго отпуска в 1927 г. она вернулась в Африку с новым мотоциклом. Несомненно, было забавно видеть эту матрону верхом на мотоцикле, отправлявшуюся в путешествие по ухабистым дорогам вглубь страны, но никто не сомневался в ее отваге. Несмотря на изначальный энтузиазм и решимость, она вскоре обнаружила, что мотоцикл - это не выход. Не отъехав и сорока миль, она внезапно воткнулась в песок и ее выбросило из седла. С покалеченным телом и страдающим духом она послала за помощью и решила после выздоровления вновь вернуться к велосипеду. Хотя Джоанна с готовностью жила в местной хижине и принимала африканцев такими, какие они есть, она всегда чувствовала определенное превосходство над теми, с кем работала. "Необходимо, - писала она, - чтобы миссионер всегда обладал ощущением превосходства. Не в том смысле, что "мы лучше тебя". Боже упаси! А скорее в смысле требовательности и высокого авторитета. Миссионер должен доказать себе, что он - хозяин (не властитель), руководящий и требующий подчинения". Этот вид отношений был нормой в ее общении с людьми. И тем не менее именно такого рода отношение к коренному населению послужило причиной горькой враждебности, приведшей к революционному восстанию в этой части мира лишь несколько десятилетий спустя.

Но в 1920-1930-х гг., когда Джоанна отдавала свою жизнь в Африке, не было никаких внешних признаков отвержения. Особенно ценилась ее медицинская работа, и учеба в ее интернате считалась привилегией. Поэтому население Лупве и соседних деревень охватила великая печаль, когда они получили известие о безвременной кончине миссионерки в 1933 г. Она легла в миссионерскую больницу на простую операцию, но так и не встала после нее.

В Патерсоне и Гранд-Рапидсе семья и друзья получили печальные известия о ее кончине. Но все они были богобоязненными христианами, никогда не сомневавшимися во всемогуществе Бога в таких делах. Их героиня всего лишь получила назначение на более высокую должность и радовалась более крупным богатствам по сравнению с теми, что с готовностью оставила на земле. Интересно то, что ее последнее письмо пришло после известия о смерти, и в нем она писала об умирающем африканском христианине. Ее слова о его уходе вполне применимы к самой Джоанне: "из хижины в Небесную обитель"".

Если в прошлом и существовала дискриминация по половому признаку и женщинам отказывали в праве на миссионерскую деятельность, то с Глэдис Эйлворд (Gladys Aylward) все обстояло несколько иначе. Она обратилась в Китайскую внутреннюю миссию в 1930 г. (миссия давно пользовалась репутацией сторонника женского участия в миссионерской деятельности), но ее отвергли после испытательного срока в миссионерском подготовительном центре. Руководители миссии считали, что она просто не подходит для миссионерской работы. Ей было двадцать восемь лет, и ее возраст пошел ей не на пользу (хотя Элизабет Уилсон приняли в возрасте пятидесяти). Основной причиной отказа были плохие знания Глэдис, что, по-видимому, происходило по причине ее совершенной неспособности к учебе. Хотя Глэдис отлично отвечала по устным предметам, обучение по книгам было для нее невозможно. Она училась так же усердно, как и другие, но, по словам биографа, "когда дело доходило до усвоения знаний обычно принятыми методами, способности Глэдис к тому, чтобы переварить информацию в уме, становились равными нулю"'. Но, несмотря на такое препятствие, Глэдис стала одной из самых замечательных женщин-миссионерок современной истории.

Глэдис родилась в Лондоне в 1902 г. в рабочей семье и, казалось, была обречена провести всю жизнь в этой среде. В четырнадцать лет она стала домашней прислугой. Она выполняла тяжелую работу по дому в течение долгих часов и за низкую плату - подобная обязанность затягивала одиноких женщин на всю жизнь. Дни были одинаковыми и утомительными, а если выдавался свободный вечер, то усталость валила с ног. Только в мечтах она вырывалась из плена тусклого существования. Она мысленно представляла себе быстрый круг развлечений: выпивка, курение, танцы, карточная игра и посещение театров.

В своем маленьком мире, в котором сочетались фантазии и реальность, Глэдис прожила двадцать лет и, может быть, та же жизнь ожидала ее и дальше, если бы не значительная духовная перемена. Хотя она периодически посещала церковь и знала евангельскую весть, она не отождествляла благовестие с Христом лично, пока однажды перед закрытием службы перед Глэдис не возник незнакомец, открывший ей ее собственную духовную нужду. Она решила тотчас обратиться к пастору. Обнаружив, что он ушел, она согласилась поговорить с пасторской женой, которая и привела ее к спасительному познанию Христа.

После обращения жизнь Глэдис совершенно изменилась. Она стала посещать мероприятия "Молодой жизни" и начала мечтать о служении Господу в качестве зарубежной миссионерки. Эта мечта в 1929 г. и привела ее в штаб КВМ, но она не умерла, когда ей отказали в продолжении обучения после окончания пробного курса. Она была убеждена, что Бог призвал ее, и если ей не удалось получить финансовой поддержки миссии, то она поедет сама. Поэтому в своей маленькой спальне горничной Глэдис еще раз посвятила себя и свои скудные сбережения Богу, убежденная, что Он ее приведет в Китай. Она стала экономить каждый заработанный пенни и отдавала деньги билетному агенту на железнодорожной станции. (Железнодорожный проезд через Европу, Россию и Сибирь был самым дешевым из возможных путей в Китай.) Она также начала читать и расспрашивать про Китай при каждой возможности и наконец узнала о Дженни Лосон (Jeannie Lawson), престарелой миссионерке в Китае, которой нужна была помощница. Глэдис увидела в этом прямое знамение Господа. И вот 15 октября 1932 г., накопив денег на билет, она отправилась в путешествие в Китай с Ливерпульского вокзала.

В оранжевом одеянии поверх пальто Глэдис представляла собой забавное зрелище, больше напоминая цыганку, чем миссионера. Кроме постели она везла с собой два чемодана (в одном находились продукты на дорогу), сумку со звякающей посудой, маленькой печкой, кастрюлями и сковородками. Несмотря на языковые барьеры, Глэдис без особых приключений проехала через Европу, но в России ситуация изменилась. Обстановка в этой стране была напряженной из-за необъявленной пограничной войны с Китаем, и после отъезда из Москвы поезд был забит русскими войсками. На каждой остановке подлинность ее билета и паспорта подвергали сомнению, и только по благодати Божьей не говорившие по-английски власти позволяли ей продолжать поездку.

Находясь в одном поезде с сотнями солдат, пересекавших сибирские просторы, Глэдис даже засомневалась в своем решении, но поворачивать было поздно. Она должна была ехать, несмотря на войну и неопределенность. И все же эта затея показалась ей совершенно неосуществимой, когда поезд остановился на заснеженном пути, а ее без предупреждения попытались высадить, сказав, что она проехала сколько можно было проехать. В поезде дозволялось остаться только солдатам. Но Глэдис отказалась выходить. Она настаивала на том, чтобы ей разрешили ехать дальше, считая, что каждая миля приближает ее к Китаю. Поезд проехал еще несколько миль, а затем остановился. Вдали слышались звуки оружейной стрельбы, и, когда солдаты вышли из вагонов и снаряжение выгрузили, Глэдис осталась совершенно одна в пустом поезде в сотнях ярдов от линии фронта. У нее не было выбора, и она потащилась обратно по покрытым снегом путям в Читу. Ее биограф Алан Бергес (Alan Burgess) подробно описывает все преграды, вставшие на пути Глэдис:

"Сибирский ветер ссыпал ей под ноги снежную пыль, а она тащила в каждой руке по чемодану, с одного из которых смешно свисали чайник и сковородка. На плечи она накинула меховой плед. Так она плелась в темноте, маленькая одинокая фигурка на фоне огромных величественных деревьев, а над ней нависали горы и черное небо, усыпанное жемчугом ярких звезд. Рядом были волки, но она об этом не знала. Иногда на землю в лесу с внезапным шумом падал большой снежный ком или ветка хрустела под тяжестью снега, и тогда она останавливалась в нерешительности. Но вокруг не было ни души. Свет, тепло, люди остались где-то в бесконечном далеке".

К рассвету, после двухчасового отдыха у спиртовой печки, она двинулась навстречу далеким огням Читы. Самое худшее было позади. Она думала, что сможет добраться по железной дороге из Читы в Маньчжурию, но попала в Китай только после незапланированного путешествия в Японию, где получила помощь от британского консула.

В Китае Глэдис преодолела еще один трудный путь через горы в Юнь-чэн, где Дженни Лосон верно продолжала работу, начатую ее мужем много лет назад. Дженни приветствовала Глэдис довольно своеобразно. Она не стала церемониться, она выжила в окружающей ее обстановке именно потому, что имела толстую кожу, и ее вряд ли можно было удивить жертвами, которые принесла Глэдис. Глэдис ознакомилась со своими новыми обязанностями и без лишних слов взялась за дело. Но это была не совсем та работа, которую она ожидала. Ее первым заданием стало оборудование гостиницы для погонщиков мулов, ехавших по дороге на запад. Открытие гостиницы для Дженни означало возможность делиться Евангелием с погонщиками мулов каждый вечер, но Глэдис просто выполняла очередную тяжелую работу-ее обязанности горничной в Лондоне теперь казались ей чуть ли не легким удовольствием.

Несмотря на тяжелую работу и скудную похвалу, Глэдис преуспевала. То, чего она никогда не могла усвоить в формальном обучении, она быстро схватывала в общении с погонщиками мулов. Китайский язык был не просто языком сложной письменной структуры, но и языком эмоций и чувств. Именно благодаря этому качеству языка она овладела им в общении. И если Глэдис успешно разговаривала с китайцами, она много теряла в отношениях с миссис Лосон - если, конечно, они вообще общались. Установившийся порядок жизни Дженни и независимый дух Глэдис пришли в столкновение, и, наконец, после одной горячей вспышки (менее чем через год после приезда) Глэдис велели убираться. Ей было некуда идти, и она переехала к миссионерам КВМ в другом городе; но когда позже пришло известие, что миссис Лосон заболела, Глэдис рванулась обратно и заботилась о ней, пока та через несколько недель не умерла.

Со смертью миссис Лосон у Глэдис больше не стало финансовой поддержки, необходимой для работы гостиницы, но появилась новая возможность - что позволило ей приобрести большее влияние. Китайский магистрат в Юньчэне попросил ее стать местным инспектором по проверке соблюдения новых законов о запрещении тугого забинтовывания женских ног. Она должна была ходить из дома в дом, чтобы удостовериться, так ли это. Это была волнующая возможность улучшать свои познания в китайском языке, знакомиться с людьми и делиться Евангелием.

Глэдис ездила повсюду, и ее служение процветало. Куда бы она ни шла, люди выходили повидать ее и послушать библейские рассказы, иногда измененные до неузнаваемости. По мере повторения таких визитов ее влияние росло, и люди стали смотреть на нее как на авторитетную фигуру - настолько, что однажды ее вызвали представители власти, чтобы эта отважная женщина помогла подавить мятеж в тюрьме.

В те годы, что Глэдис ездила из деревни в деревню, она подружилась со многими людьми, и они обращались к вере; будущее ее служения выглядело блестящим. Но вне ее маленького мира вокруг Юньчэна в провинции Шаньси происходили массовые заговоры и движение военных. В это время еще неизвестный предводитель партизанского движения Мао Цзэдун создавал свои революционные силы, а Япония собирала тысячи солдат на

границе с Маньчжурией. Но в Юньчэне жизнь шла своим чередом до лета 1937 г. И тогда прежде мирные горные деревушки Шаньси вдруг превратились в мишень для японских бомбардировщиков. Глэдис, недавно ставшая китайской гражданкой, оставалась в городе. Весной 1938 г., когда разбомбили сам Юньчэн, она не покидала его до тех пор, пока не позаботилась о последних раненых.

Война воздействовала на Глэдис двояко. С одной стороны, она дала этой женщине смелость и физическую выносливость, которая удивила ее саму. Она ходила за линию фронта, принося продукты и оказывая помощь деревенским жителям, и выполняла роль разведчицы китайских войск так успешно, что японцы объявили о своей готовности дорого заплатить за ее голову. Но, с другой стороны, ужасы войны дали понять Глэдис, насколько она в действительности была одинокой и хрупкой. Окружающие считали ее сильной, но в глубине души она мечтала о мужской поддержке в трудные минуты жизни.

Глэдис никогда не исключала для себя возможность вступить в брак и вести семейную жизнь. Еще до войны она молила о муже и мечтала, что однажды Прекрасный принц найдет ее в Юньчэне. Он так и не пришел, по крайней мере тот, из мира ее фантазий, но война все-таки ввела одного мужчину в ее жизнь. Его звали Линией, он был китайским военным офицером - человек, убедивший ее стать разведчицей в войне против японцев. Сначала их свел взаимный патриотизм, но со временем их чувства переросли в любовь. Как она могла оправдать такие взаимоотношения? "Она была миссионеркой, посвященной Богу. Но, - продолжает Бергес, - Бог также сотворил ее женщиной, полной естественных порывов и сил, тревожащих женщину. Если она полюбила, рассуждала она, значит Бог допустил это". По мере возрастания страданий и трудностей войны желание Глэдис выйти замуж и обрести ощущение безопасности стало расти. Она была убеждена, что Линией создан для нее, и написала домой в Англию, что планирует выйти за него замуж. Но брак так никогда и не состоялся. В опустошенной войной сельской местности не было ничего более определенного, чем смерть, и планы рухнули.

Были и другие, кто нуждался в любви и внимании Глэдис даже больше, чем Линией, - ее дети. Найнпенс была ее первым ребенком - крошечный брошеный ребенок, которого она выкупила за сумму в девять пенсов. [Глэдис дала девочке имя, по-английски означающее девять пенсов, "Найнпенс" - Примеч. пер.] Время шло, и она усыновила других. Кроме этих детей были десятки военных сирот, зависевших от нее. Именно эта огромная ответственность прежде всего ложилась на ее плечи, и это заставило ее покинуть Шаньси с толпой около ста ребятишек весной 1940 г. и пересечь горы и Желтую реку, спасаясь в безопасности Сианя.

Путешествие было ужасным. Вражеские войска всегда находились поблизости, и двигаться незамеченными почти с сотней шумных детей означало постоянное эмоциональное напряжение. Когда они наконец дошли до пункта назначения, Глэдис надолго слегла от психического и физического истощения, а детей разбросали по семьям беженцев. Они достигли желанной безопасности, но заплатили за нее высокую цену. В течение месяца миссионерская пара в Сиане ухаживала за Глэдис, и она медленно восстанавливала свои силы, но в психическом отношении окончательно еще не выздоровела - страдала от галлюцинаций и бродила по деревне, стараясь найти дорогу домой. Это было трудное время для нее; но шли месяцы, период душевного смятения подошел к концу, и она вновь смогла восстановить контакт с разбросанными детьми и служить другим.

К 1943 г. японцы отступили, и Глэдис вернулась в Китай, но не в Юнь-чэн. Одно время она жила с миссионерами К.ВМ в Ланьчжоу, однако не смогла угомониться и двинулась в Чун-цин, после чего, наконец, устроилась в Чэнду, где нашла работу в поместной церкви - работу, которую всегда выполняли китаянки, но Глэдис настолько вжилась в китайское общество, что, казалось, отлично подходила для такого скромного места служения церкви и для труда милосердия.

В 1949 г., почти через двадцать лет служения в Китае, Глэдис убедили съездить домой, и в свой приезд эта "маленькая женщина" из Китая завоевала сердца британцев. [Глэдис была очень маленького роста. - Примеч. пер.] Глэдис чувствовала себя неловко в обстановке западной культуры и старалась держаться в тени, но ее мать считала по-другому. Согласно одному биографу, она неожиданно стала ее "официальным рекламным агентом номер один". В течение долгих лет она принимала присылаемые дочери приглашения на встречу с очень простым адресом: "нашей Глэдис в Китае", и теперь, когда Глэдис вернулась домой, мать не могла не привести желанную рассказчицу к ее слушателям собственной персоной.

В последующие годы по книге популярного биографа Алана Бергеса "Маленькая женщина" ("A Small Woman") был поставлен фильм "Гостиница счастья" ("The Inn of Six Happinesses"), с Ингрид Бергман в главной роли, и прозвучала инсценировка по радио Би-Би-Си "Это твоя жизнь", после чего Глэдис стала всемирно известной личностью. Она вернулась к служению и устроилась в 1957 г. на Тайване, но продолжала путешествовать по миру и встречаться с людьми. Глэдис выступала в таких местах, как первая пресвитерианская церковь Голливуда, и обедала с такими выдающимися личностями, как королева Елизавета. Несмотря на замечательное служение и известность, которую приобрела, она никогда полностью не была уверена в том, что Бог действительно хотел доверить женщине такую ответственную работу, которую ей пришлось выполнить. В одном из интервью в последние годы своей жизни она поделилась сомнениями с другом: "Я была не первым выбором Бога для работы в Китае. Там должен был быть кто-то другой... Я не знаю, кто это - первый выбор Бога. Должно быть, то был мужчина - чудесный мужчина. Хорошо образованный мужчина. Не знаю, что случилось. Может быть, он умер. Может быть, не захотел... Бог посмотрел вниз... и увидел Глэдис Эйлворд".

К середине XX в. потребность в миссионерской деятельности стала общепризнанным фактом. В мире фактически не осталось ни одного района, где бы не служили женщины с отважными сердцами. Но если кто-то сомневался, правильно ли отправлять женщин на переднюю линию фронта в качестве бравых солдат, слышались возражения и против присвоения им офицерского звания. "Чин"

всегда полагался только мужчинам, несмотря на их способности или лидерские качества. Многие женщины пассивно подчинялись обстоятельствам, убежденные, что стандартные рамки церковной власти, очерченные апостолом Павлом, полностью исключают для них возможность стать лидером в церкви. Но даже вне поместной церкви женщины-миссионерки сталкивались с тем же типом дискриминации и, таким образом, часто бывали ограничены в своем служении Господу. "Одинокая миссионерка... в течение десятилетий оставалась гражданкой второго сорта на миссионерских базах". То же произошло и с высоко интеллектуальной и высококвалифицированной Хелен Роузвиер, миссионером и врачом в Конго. То, что она была женщиной, не только мешало ей преодолевать трудности, но и привело к борьбе с коллегами-миссионерами и националистами.

Хелен родилась в Англии в 1925 г. в гордой и уважаемой семье, многие поколения которой прожили в Корнуолле. Ее отец, удостоенный награды за патриотическую службу во время войны, был известным математиком, стремившимся дать хорошее образование своим детям. В двенадцать лет Хелен отправили в специальную женскую школу, а после - в Кембридж, где она получила медицинское образование.

Хелен обратилась в первый же год обучения в Кембридже, что заставило ее отойти от англо-католического прошлого семьи и присоединиться к рядам протестантских проповедников. Ее преданность миссионерскому делу была естественной. Братья ее отца и сестра ее матери служили миссионерами, и она с детства мечтала о том, чтобы стать миссионеркой. Этот день наступил в 1953 г., когда она отправилась служить в Конго в рядах организации "Всемирная евангелизационная кампания". В этой миссионерской организации главный упор делался на евангелизацию, а медицина была делом второстепенным, что вполне устраивало Хелен, считавшую основным служением проповедь Евангелия населению. Но в Конго Хелен заметила, что потребность в медицинской помощи также огромна. Эта женщина сразу увидела широчайшее поле деятельности. Она поняла, что традиционные концепции миссионерский медицины никогда не разрешат серьезных медицинских проблем. Вместо того чтобы организовать региональный медицинский центр, где доктора будут работать круглые сутки и все же видеть бесконечный поток больных, она представила проект медицинского обучающего центра. Там местным женщинам давали бы знания по профессии медицинских сестер и они изучали бы Библию и основы медицины, а затем отправлялись в деревни лечить обычные и простые случаи заболеваний и учить население профилактическим мерам, а также служить в качестве мирян-проповедников. Это был перспективный план, но с самого начала Хелен на каждом шагу мешали ее коллеги, считавшие, что миссии нет дела до обучения местных жителей в таких областях, как медицина.

Через два года после приезда в Конго, когда Хелен потратила месяцы на строительство комплекса, объединившего больницу и обучающий центр в Ибамби, и после того, как она впервые ощутила радость победы, когда первые ее четыре студента успешно сдали государственные медицинские экзамены, Хелен вынудили перебазироваться в Небобонго. Там находился старый заброшенный лагерь лепрозория, зараставший джунглями. Хелен горячо протестовала против переезда, но безуспешно. И все же она приняла решение переехать в Небобонго, построила еще одну больницу и продолжала обучать африканских медсестер.

Несмотря на неудачи, Хелен любила свою работу. Она особенно любила учить, любила африканцев, с которыми работала - может быть, слишком сильно, по крайней мере, по мнению собственных коллег. Когда возникавшие разногласия не позволяли тепло общаться с коллегами, она уходила к африканским друзьям и старому африканскому пастору, дававшему ей духовные советы. Такое унизительное для миссионера преклонение перед африканцами было немыслимо даже в 1950-х, и поэтому ее близкая дружба с местным населением создала еще более натянутые отношения между нею и коллегами.

Хотя Хелен восставала против перевода в Небобонго, она не позволила этому решению повлиять на ее активность. Уже через два года она могла с гордостью смотреть на достигнутое. И она смотрела с гордостью - грех, который она, по собственному признанию, вполне осознавала и с которым постоянно боролась. Она так много работала, преодолела столько немыслимых препятствий и победила! Это был ее успех, и, по крайней мере подсознательно, она ощущала, что имеет право гордиться. Не защищая Хелен, следует все же сказать, что такие черты характера вполне прошли бы незамеченными в мужчине-докторе, но доктор Роузвиер с сильной волей и поведением руководителя-командира казалась угрозой для многих своих мужчин-коллег. Поэтому, видимо в попытке поставить ее на место, в 1957 г. на ежегодном собрании было принято решение перевести Джона Харриса, молодого британского доктора, и его жену в Небобонго, чтобы сделать его начальником над Хелен. Хелен была потрясена и, как красочно описал эту ситуацию ее биограф, назначение Харриса стало для нее горькой пилюлей, которую нужно было проглотить: "В ее понимании, он просто забрал Небобонго - ее мечту, ее место, которое она построила из ничего, из своего сердца, на собственные сбережения. На этом месте она копала колодцы, очищала канавы, обжигала кирпичи. Она признала факт, что невозможно одновременно командовать двоим, и что он был мужчиной, а в Африке мужчина считался высшим существом, поэтому она сдала ключи. Потом она обнаружила, что не может вынести этого. Может быть, она слишком долго была начальником сама для себя. Но теперь она потеряла все. Она всегда вела библейские классы; теперь доктор Харрис вел их; доктор Харрис организовал занятия для медсестер, а всегда это делала Хелен. Все, что принадлежало ей, теперь принадлежало ему".

С самого начала между Хелен и Джоном Харрисом происходили постоянные недоразумения, что не раз кончалось горькими разногласиями. В одном случае Харрис единолично уволил Даниеля, шофера Хелен, на том основании, что он использовал больничный автобус, съездив без разрешения проведать своих родителей. Хелен была в ярости, что он лишил Даниеля работы, даже не посоветовавшись с ней, но этот случай показал ей, что с некоторыми проблемами она должна была смириться как женщина-врач.

Миссионерам полагался отпуск каждые семь лет, но здоровье Хелен было подорвано, и поэтому она с готовностью поехала домой, когда ей в 1958 г., через пять лет жизни в Конго, предложили отпуск. Она уехала в Англию разочарованная в миссионерской работе и, по словам биографа, "чувствуя, что вряд ли вернется в Конго". Но Хелен была слишком предана делу миссии, чтобы так легко отказаться от него, и стала убеждать себя (как и подозревала еще до отъезда из Конго), что ее реальной проблемой является одиночество. Если бы у нее был муж-доктор, который работал бы вместе с ней в трудное время, рассуждала она, все пошло бы по-другому. Неужели она просила слишком многого? Наверняка Бог понимал ее нужду.

Хелен просила у Бога мужа (она даже "сказала" Ему, что без мужа обратно не поедет), но Бог, как и многие люди, не собирался немедленно удовлетворить ее нужду. По словам одного коллеги-миссионера, "...не всякий мог бы угнаться за ней при ее скорости. С ней невозможно идти рядом. Ты идешь вроде бы рядом, но вдруг она вырывается вперед на сто ярдов. И только ты ее догнал, она уже в двухстах ярдах от тебя и в другом направлении". Так, в своем желании иметь мужа, Хелен мчалась на полной скорости и всегда впереди, слишком торопливо планируя и не умея ждать, когда Бог просто исполнит ее желание.

Проходя дополнительное лечение (чтобы лучше подготовиться к работе в Конго), Хелен встретила молодого доктора, который, как она решила, будет ей отличным супругом. Она купила новое платье, завила волосы и даже отказалась от работы в миссии, чтобы завоевать его сердце. Но напрасно. Он действительно был к ней небезразличен, но не до такой степени, чтобы жениться. Это явилось большим испытанием для Хелен, и она боролась против того, что, как она знала, для нее лучше всего: "Господь очень четко сказал мне во время моего отпуска, что сможет удовлетворить мою просьбу... Мне не нужен был духовный муж. Я хотела мужа с парой рук. Ну, так, в конце концов, я чуть было не испортила себе весь отпуск... Я не могла найти мужа в миссии, а потому вышла из миссии. Бог дал мне пройти долгий путь, и я все ужасно запутала. Затем Бог мягко подтолкнул меня к работе, а миссия благосклонно взяла меня обратно".

Возвращение Хелен в Конго в 1960 г. совпало с началом долгой борьбы страны за независимость. Это было трудное время для белых, и многие миссионеры думали, что риск слишком велик. Некоторые решили немедленно уехать вместе с семьями. Хелен, однако, не имела намерения все бросить и отправиться на родину. Если Бог действительно позвал ее обратно в Конго, то Он защитит ее, и она была убеждена в этом. Позиция Хелен и нескольких других одиноких женщин сделала отъезд мужчин трудным. Как они будут выглядеть, если испугаются, тогда как женщины смело остаются? И кто защитит женщин, если они уедут? Но, по мнению Хелен, такие рассуждения были неправильными и являлись, по словам ее биографа, "чисто мужским шовинизмом". Сам факт, что многие мужчины были женаты, делал их обстоятельства отличными от ее. Совершенно очевидно, что они имели серьезные семейные обязательства, и это следовало принять во внимание; а что касается защиты, мужчины-миссионеры мало что могли сделать (кроме как отдать свою жизнь), если действительно наступят тяжелые времена.

Решение Хелен остаться открыло ей огромные возможности для служения. Джон Харрис и его жена уехали в заслуженный отпуск, и она опять взяла на себя ответственность за медицинский центр в Небобонго. Многое было сделано за три года, несмотря на политическую нестабильность, когда мятежники Массамба-Дебы набирали силу в оппозицию новому правительству. Вести о нападении на миссионеров приходили отовсюду, включая страшные рассказы о женщинах-миссионерках, которые пострадали от рук мятежников, - настолько дикие и унизительные действия совершались по отношению к ним, что их не называли словами. Сама Хелен пережила ограбление и попытку отравления, но, по ее мнению, ситуация все время улучшалась, а если нет, от нее зависело слишком много людей. Она должна была остаться.

К лету 1964 г. эта африканская страна оказалась втянутой в пучину гражданской войны, когда солдаты Массамба-Дебы насильственным путем захватывали район за районом. 15 августа солдаты-повстанцы силой овладели поселением миссии в Небобонго, и в течение следующих пяти месяцев Хелен была пленником, хотя оставалась в поселении, живя в собственном доме до ноября. Во имя черного национализма совершались жестокие преступления, и мало кто из белых избежал насилия и пролития крови. Хелен не была исключением. 29 октября, когда миссионерский поселок был в руках мятежников, черный солдат-африканец в маленьком бунгало в Небобонго изнасиловал ее. Это была ночь ужасов. Она пыталась убежать, но бесполезно: "Они нашли ее, поставили на ноги, били по голове и плечам, бросили на землю, пинали, опять поставили на ноги, чтобы бить вновь - тошнотворная боль от выбитых зубов, рот, полный густой крови, очки разбиты. Онемевшую от ужаса, обезумевшую от бессмысленности и страха, Хелен втащили и бросили в ее доме - кричали, насмехались, оскорбляли, проклинали". Все закончилось через несколько минут. По словам ее биографа, солдат "бросил ее спиной на кровать, упав на нее сверху ...Желание бороться и сопротивляться из нее выбили. Но она кричала от боли снова и снова... Жестокий акт насилия совершался со зверской яростью и без тени сожаления".

"Бог мой, мой Бог, почему Ты покинул меня?" - звенело в затуманенном сознании Хелен опять и опять. Хотя в то время она не могла этого понять, но ужасное насилие, совершенное в ту ночь над ее телом, позволило ей служить другим таким образом, как иначе она бы не смогла. Глубина ее духовной зрелости дала ей полную уверенность, что она не подвела Бога и ни в коей мере не утратила предполагаемую чистоту из-за совершенного физического насилия. Что бы она ни испытала физически, ее отношения с Богом не стали от этого менее прочными.

Но не все жертвы насилия имели такую уверенность. Хелен обнаружила это несколько недель спустя, когда попала в тюрьму вместе с католическими монахинями. Одна молодая итальянская монахиня была на грани психического срыва из-за повторявшихся случаев насилия, поскольку она считала себя утратившей чистоту, а значит, и спасение. Мать-настоятельница безуспешно пыталась разговаривать с ней, и неохотно позволила поговорить и Хелен. Искренний рассказ о том, что произошло с ней, и ее духовная глубина были тем, что помогло молодой монахине. Это было очистительное время для обеих - время, когда Хелен смогла приготовиться к повторным актам жестокого сексуального насилия, которым ее подвергли перед освобождением.

Освобождение Хелен в последний день 1964 г. было тем, на что она уже не надеялась. В течение долгих месяцев она чувствовала дыхание смерти и не знала, что делать с этой вновь обретенной свободой и грубым шоком внезапного возвращения домой. Она ощущала радость и облегчение, но и чувство глубокой печали, когда она услышала ужасные истории мученичества некоторых из дорогих друзей и коллег. Сначала мысль о возвращении казалась далекой, но когда политическая ситуация в Конго улучшилась и когда стали приходить сердечные письма от африканских коллег, стремление уехать в Африку стало непреодолимым. Она нужна была там, как никогда раньше. Как она могла сказать "нет"?

Хелен вернулась в Африку в марте 1966 г., чтобы возобновить выполнение своих обязанностей в медицинской миссии и, в частности, принять участие в подготовке национальных кадров. Ее возвращение в опустошенный поселок миссии было встречено восторженными криками, но она вскоре обнаружила, что жизнь в Конго коренным образом изменилась по сравнению с 1950-ми гг. Прежнего не осталось. Новый дух независимости и национализма пронизал все общество, включая церковь, и больше уже не было чувства непроизвольного уважения и восхищения - особенно со стороны молодого поколения - в отношении женщины-врача, которая пожертвовала многим для Конго.

Если бы она просто ухаживала за больными, ее работу ценили бы много больше, но так случилось, что ее семилетний срок пребывания там принес ей множество разочарований. У власти стояли черные, и, как белой, ей отказывали в уважении, которое было ей необходимо как преподавателю. Студенты бросали ей дерзкий вызов почти по каждому вопросу. Более того, их подчас слишком легкое отношение к труду и надежды на хорошую жизнь сталкивались с ее рвением и преданностью работе.

Несмотря на замечательные жертвы и великие достижения семи лет трудов, Хелен покинула Африку в 1973 г. с тяжелым сердцем. Студенты восстали против ее авторитета, и даже коллеги сомневались в ее способностях руководителя. Это было трагедией для Хелен, потому что двадцать лет ее службы в Африке окончились таким образом. Она рассказывала об этом так: "Когда я поняла, что уезжаю домой и покидаю миссию, и молодая пара придет на мое место в колледже, а африканский коллега займет руководящий пост в больнице, я организовала большой праздник. Это было приветствием двум новым докторам, передачей дел моему коллеге, выпуском для студентов в колледже и моим прощанием. Большой хор репетировал пять месяцев. Я потратила много кассет,

чтобы сделать все необходимые записи, и приготовила пленку, чтобы все снять. Затем, в последний момент, все пошло насмарку. Студенты забастовали. Кончилось тем, что я просто ушла из колледжа, которым руководила двадцать лет".

Хелен вернулась домой, где ей предстоял "очень и очень долгий период" жизни, но опять, как бывает часто после разочаровывающих переживаний, она обратилась к Богу. Вместо горечи она ощутила успокаивающий дух смирения и новое понимание того, что Иисус сделал для нее на кресте. Бог лепил ее для более великого служения - о чем она даже не мечтала. В последующие годы она стала самым желанным оратором международного уровня среди женщин в христианских миссиях. Она продолжает и сегодня говорить и писать от чистого сердца, и ее честность и откровенность позволили по-новому взглянуть на дело, которому она служит, сняв с него налет сверхсвятости.

В отличие от одиноких женщин, которые по большей части повышали свой общественный статус, ступая на стезю миссионерской деятельности, студенты-добровольцы были в основной массе молодыми людьми, в глазах общественности принижающими свое положение. В отличие от женщин, они начинали свою миссионерскую деятельность либо женатыми, либо женились вскоре после своего прибытия в страну служения. Множество людей считали вполне приемлемым, чтобы женщины, подобные Глэдис Эйлворд, Мод Кэри и Джоанне Винстра, отправлялись на дальние берега с благовестием для "язычников", потому что все, чего они могли достичь в жизни на родине, так или иначе сводилось лишь к положению горничной или стенографистки; но отправить молодого и блестящего студента "впустую" прожить свою жизнь среди язычников было непростительной ошибкой.

Студенческое добровольческое движение возникло в Маунт-Хермоне (Mount Hermon), Массучусетс, в 1886 г., хотя идея о его организации родилась еще раньше, когда семь студентов Кембриджа отказались от блестящей карьеры и посвятили свою жизнь зарубежным миссиям. Движение процветало около пятидесяти лет и, согласно Герберту Дж. Кейну, "оно организовало отправку в зарубежные миссии 20 500 студентов, большая часть из которых служила в Северной Америке". Согласно статистике, студенты-добровольцы в начале XX в. составляли половину всех протестантских миссионеров. Многие из них работали в странах с высоким уровнем развития цивилизации. В среде добровольцев было высоко стремление попасть в Китай. Примерно одна треть их там и трудилась. Другим большим районом концентрации сил добровольцев являлась Индия, где служили около двадцати процентов добровольческих отрядов. Лидеры миссионерских станций молили прислать им в Китай "мужчин и женщин с литературными наклонностями", и ответ на этот призыв был получен. К 1920 г., времени съезда движения в Де-Мойне, оно достигло расцвета и с того времени пошло на убыль. "Неизбежным, - пишет Гарольд Р. Кук, - явилось то, что те же либеральные тенденции, что повлияли на основные деноминации, затронули и Студенческое добровольческое движение. К концу 1920-х оно уже теряло почву под ногами. Затем наступила Великая депрессия и появился сокрушительный "Отчет мирян" (Laymen's Report) о состоянии дел в зарубежных миссиях, нанесший непоправимый удар по миссионерскому движению".

Несмотря на все неудачи, студенты-добровольцы оказались одними из самых преданных своему делу миссионеров. Когда некоторые (или "большинство", по оценке Хадсона Тейлора) миссионеры стали "праздными, потворствующими себе людьми", студенты представляли разительный контраст с ними. Эти люди уверенно шли к намеченной цели, что редко оценивалось по достоинству, но они были преданы идее благовествования миру, чего бы это ни стоило.

Такая настойчивость в сочетании с либеральным университетским образованием часто приводила к тому, что студенты приспосабливали свою веру к новой культуре народа, среди которого работали, чтобы привести как можно большее количество людей под знамена христианства. Они во многом отличались от своих предшественников, чье образование было зачастую основано лишь на изучении Библии. Многие студенты-добровольцы, получая библейскую подготовку, в то же время использовали свое образование для борьбы с "Критикой чистого разума" Канта или "Происхождением видов" Дарвина. Многие начинали свое служение как помощники из мирян, совершенно неподготовленные к предназначенному для них виду служения. Более того, их острый интерес к мировым религиям приводил к неслыханному до сих пор уважению к другим религиям со стороны исповедующих христианство, что также открывало дорогу для переосмысления и приспособления национальных верований во имя христианского благовестия.

Благодаря регулярным ежеквартальным съездам, финансируемым Студенческим добровольческим движением, была налажена межконфессиональная связь между студентами-добровольцами, чего никогда не встречалось раньше в широкой области миссионерского движения. Результатом таких встреч явилось благотворное совместное объединение усилий всех миссионеров, что редко происходило в прежнее время; и это также проторило путь для развития экуменистического движения. Такое стремление к объединению, наряду с модернистским подходом к Писанию, оказало долговременное воздействие на проповедь Евангелия в международном масштабе. "Протестантский либерализм, принижающий и развенчивающий чудеса и авторитет Библии, явил начало мощному, но увечному обмирщению в китайском христианском мире". Согласно Кеннету С. Латуретту, такое "движение обмирщения" явилось главным фактором, повлиявшим на потери среди христиан в Китае перед лицом надвигавшегося коммунизма.

Для многих студентов-добровольцев миссионерским полем деятельности был скорее весь мир, чем конкретная страна. В то время как некоторые осели на одном месте и посвятили жизнь одной маленькой и конкретной области, множество других постоянно меняли место пребывания и ездили по всему миру в попытке добиться благосклонности местной элиты - образованных классов, которые, в свою очередь, могли бы оказать наибольшее влияние на собственных сограждан. С собой студенты привозили членов Ассоциации молодых христиан и других организаций, что обеспечивало расширение деятельности христианских студентов по всему миру.

В течение первой половины XX в. студенты оказали сильнейшее влияние на работу зарубежных миссий. Их имена - Ч. Т. Стадд, Дж. Э. К. Стада, Роберт Уайлдер, Джон Р. Мотт, Джозеф X. Оулдам, Роберт Е. Спиер, У. Темпл Гейднер, Уильям Патон, Флетчер Брокман, Е. Стэнли Джоунс (С. Т. Studd, J. Е. К. Studd, Robert Wilder, John R. Mott, Joseph H. Oldham, Robert E. Speer, W. Temple Gairdner, William Paton, Fletcher Brockman, E. Stanley Jones) и другие - навсегда вошли в анналы миссионерского движения. Это были герои, полностью отрекшиеся от богатства и удобств, чтобы служить выбранному делу.

Шервуд Эдди говорил от имени многих добровольцев, когда трогательно рассказывал о собственной жизни и движении в целом:

"Оглядываясь назад, могу сказать, что половину своей жизни я провел на передовой линии далеко растянувшегося миссионерского фронта. Я был одним из первых среди шестнадцати тысяч студентов-добровольцев, попавших в струю того, что нам казалось не менее чем миссионерским крестовым походом. Некоторые считали нас фанатиками, и мы совершили множество ошибок, которые позже осознали на собственном горьком опыте. Многие пожертвовали карьерой и богатством, властью, престижем в обществе и удовольствиями, чтобы отправиться в дальние страны, о которых не знали ничего, кроме того, что люди там отчаянно нуждались в нас. Весьма схожим было ощущение принадлежности к одной команде многих студентов, сравнимое с единством христианского мира в Средние века; они работали в одном мире под руководством одного Капитана. Мы чувствовали то же, что Вордсворт чувствовал по отношению к Французской революции - которую он, несомненно, идеализировал, как и мы наш крестовый поход:

Блаженство на рассвете быть живым,
Но самым райским было оставаться юным!"

Наверное, самым знаменитым из всех студентов-добровольцев был Ч. Т. Стадд, талантливый атлет и сын богатого англичанина. Чарли Стад являл собой поразительный пример готовности студентов смело жертвовать богатством и карьерой, чтобы посвятить себя полностью задаче евангелизации мира. Он обладал поистине фанатичным рвением - особенно в зрелые годы - рвением, которое позволило ему не принимать в расчет собственное благополучие и благополучие своей семьи в стремлении расширить границы царства Божьего. Неослабная дисциплина в сочетании с необходимыми личностными качествами сделала его одной из наиболее загадочных фигур в мире миссионерских лидеров евангелической церкви современности. Его роль основателя и директора Всемирной евангелизационной кампании демонстрирует чрезвычайную важность хорошего знания потенциальным миссионером особенностей деятельности миссионерского Совета и его руководителя.

Богатство и роскошь окружали юного Ч. Т. Стадда в 1870-е гг., когда он жил в Тедуорте, фамильном поместье в Уилтшире. Эдвард Стадд, отец Чарлза, сделал состояние на плантациях в Индии, а затем вернулся в Англию, чтобы пожить в свое удовольствие. Его страстью были скачки, и великим праздником для него стал тот день, когда его собственная лошадь выиграла Большой приз на национальных скачках. Естественно, общественность испытала шок, услышав, что человек с такой репутацией обратился на одном из евангелических собраний Д. Л. Мооди. Результат его обращения последовал незамедлительно. Он продал своих лошадей, перестал посещать скачки, начал созывать евангелические собрания в Тедуорте и вложил всю свою энергию в спасение человеческих душ, проповедуя друзьям и родственникам. Трое сыновей стали излюбленными мишенями его беспрестанных свидетельств и, согласно Чарлзу, "все в доме жили собачьей жизнью, пока не обратились".

Все три сына обратились к Христу еще за два года до безвременной кончины отца, но только приблизительно шесть лет спустя, после серьезной болезни младшего брата, чуть не закончившейся трагически, Чарлз пошел на встречу с Мооди по собственной воле и там посвятил свою жизнь Богу и миссионерскому служению. Его решение произвело сенсацию. И в Итоне, и в Кембридже он сумел затмить даже своих талантливых братьев как игрок в крикет, и как капитан, и как лучший игрок из знаменитой "Команды одиннадцати" из Кембриджа, считаясь "величайшим крикетистом

Англии". Сенсационное решение Стадда вызвало отклик еще шести блестящих и талантливых кембриджских студентов, которые также посвятили себя служению. "Кембриджская семерка", как их теперь называли, поклялась вместе отплыть в Китай, чтобы служить под эгидой КВМ. "Никогда раньше в истории миссионерского движения, - писал газетный репортер, - не отправлялась трудиться на миссионерской ниве такая уникальная группа". Многие люди, включая членов семьи Стадда, считали решение университетской семерки торопливым и необдуманным, неоправданной тратой интеллектуальных способностей.

Стадд пребывал в Китае менее десяти лет, но эти годы были заполнены активной деятельностью. Вскоре после своего приезда он женился на Прискилле Стюард, которая служила в Китае в Армии спасения; в Китае у них родились четыре дочери. Годы труда в глубинных областях этой страны были сопряжены с трудностями. "В течение пяти лет, - писал Стадд, - мы ни разу не выходили за порог нашего дома, чтобы не услышать потоки проклятий из уст наших соседей". Несмотря на это, они расширили свое служение - Прискилла вела благовестническую работу с женщинами, а Ч. Т. Стадд работал с наркоманами. Хотя Стадд получил значительное наследство (по современным меркам более половины миллиона долларов), он отказался от него, предпочтя жить жизнью только по вере, как остальные миссионеры КВМ, и испытывал часто гнетущие финансовые затруднения. Плохое здоровье вынудило Стадда с семьей вернуться в 1894 г. в Англию. Следующие шесть лет он посвятил встречам с аудиторией в Соединенных Штатах и Англии, где говорил о нуждах миссионеров от имени Студенческого добровольческого движения. По словам Дж. Герберта Кейна, "...студенты шли на его собрания толпами, и иногда он проводил до шести встреч в день, а добровольцы сотнями записывались на миссионерское служение, увлеченные движением пробуждения". В 1900 г. Стадд приехал вместе с семьей в Индию на шесть лет, чтобы служить плантаторам и англоговорящему населению, но эти годы, лишенные непосредственного миссионерского благовестия, не принесли ему удовлетворения. Вернувшись в Англию, опять по причине болезни, Стадд продолжил свои встречи с людьми в разных городах, где говорил о миссиях, но ему не хватало убеждения в том, что он исполняет волю Божью.

Жизнь Стадда коренным образом изменило знамение, явившееся ему написанным на дверях и гласившее: "Каннибалы хотят миссионеров". Затем он узнал о сотнях тысяч людей из различных племен в Центральной Африке, которые никогда прежде не слышали Благой вести, потому что "ни один христианин никогда не приходил к ним, чтобы рассказать об Иисусе". Стыд, по словам самого Стадда, "глубоко пронзил" его душу. "Я сказал: "Почему христиане не идут туда?" Бог ответил: "А почему ты не идешь?" "Доктора не разрешат", - произнес я. Ответ был следующий: "А Я разве не хороший врач? Разве Я не проведу тебя через это? Разве Я не сохраню тебя там?" Оправданий не было, я должен был ехать".

Решение Стадда ехать в Африку принесло отчаяние Прискилле, страдавшей от изнуряющей болезни сердца. Как мог он так просто оставить ее и преследовать какую-то дикую цель? Ему было пятьдесят лет, он постоянно болел и не имел какой бы то ни было финансовой поддержки. Она твердо возражала, но Стадд, убежденный в своем призыве, в 1910 г. уехал в исследовательскую поездку, вернувшись на следующий год, чтобы составить новый план миссионерской работы в Африке, организовав "Сердце африканской миссии". В 1913 г. с одним помощником, Альфредом Бакстоном (Alfred Buxton), который впоследствии стал мужем его дочери, Стадд начал восемнадцатилетнее служение в бельгийском Конго, в "сердце Африки". Хотя он получил известие о том, что у Прискиллы обострилась болезнь сердца, он отказался вернуться обратно. Труд Божий, он твердо верил в это, должен быть превыше всех семейных проблем. Когда он вернулся домой в 1916 г. (его единственный отпуск), чтобы увезти в Африку новых добровольцев, Прискилла уже не была инвалидом, напротив, она стала намного активнее, чем раньше, успешно справляясь с домашней работой и с домашним офисом. В последующие годы в Африку приехало еше больше добровольцев, а среди них - его дочь Эдит, вышедшая замуж за Альфреда Бакстона, и дочь Полина, приехавшая вместе со своим мужем, Норманом Граббом. Но по мере прибытия новых миссионеров личностные и доктринальные различия все больше омрачали жизнь новорожденной миссии. Даже дочери Стадда и их мужья считали, что с ним очень тяжело ладить. Он пожертвовал всем для Африки и ожидал, что другие миссионеры поступят так же. Он работал по восемнадцать часов в сутки и, по словам Нормана Грабба, "...не было оправданий... не было различий между ними, не было выходных, не было отпусков". Предполагалось, что миссионеры будут жить по-африкански, избегая любых намеков на образ жизни европейцев.

Между Стаддом и другими миссионерами, как было сказано выше, также возникали разногласия доктринального характера, особенно между ним и новыми миссионерами, прибывавшими в Африку на служение. Стада рассказывал в письмах домой о крупных достижениях в своей миссионерской деятельности. В 1918 г., всего лишь через пять лет пребывания в Африке, он писал: "Прогресс воистину чудесный; люди приходят к нам отовсюду и очень издалека. У нас крещения происходят почти каждую неделю. Новообращенные сами ведут работу по проповеди Евангелия и в отдаленных местах, и поблизости". Но когда приехали новые миссионеры, они увидели совершенно иную картину. "Но что потрясло нас более всего, - писал Норман Грабб, - так это его отношение к африканцам, исповедующим христианство. Каждое воскресное утро пятьсот африканцев-христиан собирались на богослужения. Мы предполагали увидеть сияющих святых Божьих, но Чарлз говорил им, что грех царит во всем и никто, погрязший в грехе, не увидит царства Божьего, независимо от того, насколько он возродился заново; и, поднимая пальцы обеих рук, он сказал, что сомневается, что хотя бы десять человек из присутствующих пятисот попадут на Небеса. Мы были в ужасе. По нашему богословию... мы считали, что если человек возрожден... он уже не может погибнуть. Чарлз не принимал такого подхода в расчет Его позиция заключалась в следующем: "без святости никто не увидит Бога"".

Стадд считал грехом не только серьезные аморальные проступки, но и мелкие недочеты и недостатки. Его понимание греховной жизни включало в себя широкий спектр грехов, в том числе отношение к работе. "Одним из тягчайших грехов этих людей, - писал Стадд, - является их ужасная леность. Каждый готов просто сидеть на стуле и болтать. Работа для них - это глупость". Обычный рабочий день Стадда начинался в 6 утра, и он хотел бы, чтобы и африканцы, и другие миссионеры брали с него пример. Частные молитвы в те дни отошли на задний план, чтобы не было препятствий для своевременного начала рабочего дня. Когда однажды Грабб предложил, чтобы миссионеры и африканцы собирались для специальной молитвы во имя наступления пробуждения среди африканцев, Чарлз ответил: "Я не верю в молитву, которую творят в рабочие часы. Давайте соберемся в 4 утра". Когда Грабб поднялся в 4 утра, чтобы помолиться самому, в утренней тишине миссионерского поселка он услышал звуки банджо старика. Он собрал молитвенную группу из нескольких африканцев, чтобы помолиться в 4 утра.

Такая напряженная христианская жизнь оказалась не по силам ни африканцам, ни миссионерам, но у Стадда не хватало времени для тех людей, которые, по его мнению, не были полностью преданы своей вере, даже если дело доходило до увольнения собственной дочери и ее мужа, Эдит и Альфреда Бакстонов. Для них это явилось очень тяжелым ударом, особенно для Альфреда, который пожертвовал многим только для того, чтобы начать миссионерскую деятельность с Чарлзом Стадном в Африке. Стадд за несколько лет до этого писал: "Заботам и уходу Альфреда я обязан... своей жизнью; воистину ни одна мать не ухаживала за своим ребенком с такой нежностью и так успешно, как ухаживал за мной он".

Другие близкие связи также обрывались, и к концу 1920-х гг., несмотря на напряженный труд и безотчетную преданность делу, Стадд быстро терял поддержку своих сторонников на родине, особенно после смерти Прискиллы в 1929 г. Его жесткие требования к миссионерам и отрицательное отношение к африканцам были хорошо известны комитету его организации на родине, но вслед за этими возникли и другие разногласия. Во-первых, относительно брошюры, которую написал Ч. Т. Стадд. Она была озаглавлена "D. С. D." и написана по поводу пребывания многих христиан, как казалось Стадду, в летаргическом состоянии. Стадд говорил: "Я хочу быть среди тех, кому наплевать на все, кроме одного - отдать жизнь за Иисуса и за души заблудшие". "D. С. D." явилось выражением его преданности христианскому учению, но фраза, употребленная им, привела в ужас и обидела многих христиан, включая самых ярых его сторонников на родине". ["D. С D." - аббревиатура англ. "Don't Саге a Damn" (что означает "наплевать") - Примеч. пер.]

Но если этого памфлета было недостаточно, чтобы комитет предпринял решительные действия против него, то слухи о том, что он стал принимать морфий, переполнили чашу терпения. Слабое здоровье Стадда и его восемнадцатичасовой рабочий день оказали свое воздействие на физическое и эмоциональное состояние этого человека. Обнаружив, какое облегчение приносит ему одна доза морфия, он стал принимать таблетки, которые распространял доктор из Уганды и которые миссионеры провозили тайком, не декларируя, на всякий случай. "Когда новости об этом дошли до родины... комитет, - по словам Грабба, - решил, что единственным выходом было отправить его из Африки". То, что последовало, по воспоминаниям Грабба, "явилось одной из самых мрачных страниц в истории миссии". Когда комитет собирался реорганизовать свою деятельность, основав новую миссию без Стадда, Грабб (уволенный из миссии вместе со Стаддом) и Дей-вид Манро (David Munro), муж еще одной дочери Стадда, оказали ужасное сопротивление, отправившись в штаб миссии и забрав с собой архивные записи.

Но даже с архивом на руках миссия распадалась на части, не существовало никакой надежды восстановить полностью утраченное. Можно ли было хоть как-то вдохнуть жизнь в работу неоперившейся еще ВЕК ("Сердце африканской миссии" теперь превратилось во Всемирную евангелизационную кампанию)? Да. Очень скоро, буквально через несколько недель, Стадд умер. Эра хаоса пришла к концу, и под смелым руководством Нормана Грабба миссия совершила новый качественный скачок вперед, но она никогда не забывала неустанного и бескорыстного служения своего основателя, Ч. Т. Стадда.

Что же случилось? Как мог один из наиболее талантливых молодых миссионеров Британии прийти к такому концу? Несомненно, существует множество скрытых факторов, которые оказали воздействие на течение жизни Стадда, но определенно то, что на его падение повлияла интенсивность его устремлений. Величайшее напряжение сил было характерно для многих студентов-добровольцев. "Нам действительно важно быть настойчивыми, - писал Стадд, - и наша настойчивость должна все время возрастать". Но именно такая напористость, являвшаяся, по мнению многих, фанатизмом, привела его к падению. Ч. Т. Стадд часто называл себя "игроком ради Бога". Можно сказать, что он играл и проиграл.

За годы после смерти Стадда ВЕК численно возрастала и набирала силу, а к 1970-м гг. она охватила весь мир стараниями более пятисот миссионеров, среди них - смелая доктор Хелен Роузвиер, начавшая свое служение в Ибамби, где работал неутомимый Стадд. Анализируя феноменальное возрождение ВЕК, трудно не заметить выдающуюся роль ее лидера Нормана Грабба (Norman Grubb), человека, обладавшего редким умением честно говорить о собственных ошибках, и несгибаемого защитника своего тестя, достаточно мудрого, чтобы признать его недостатки и учиться на них.

В то время как Ч. Т. Стадд и его друзья-студенты из "кембриджской семерки" привлекли к студенческому миссионерскому движению внимание мировой общественности, Джон Р. Мотт стал человеком, который более других повлиял на приток студентов в армию миссионеров последующих десятилетий. Он не был рукоположенным священником и никогда не служил миссионером в строгом смысле этого слова, однако его влияние на миссионерское движение сравнимо - а может быть, и превосходит - с влиянием его идеала, Дейвида Ливингстона, "чьи героические, истинно христианские достижения", говоря словами самого Мотта, "стали движущим миссионерским мотивом его жизни". Как многие студенты-добровольцы, Мотт не пожелал воспользоваться блестящей возможностью добиться положения в обществе ради всемирного благовестил. Хотя он отказался от дипломатической карьеры и финансового благополучия, он не смог избежать славы. Он являлся другом и советником президентов, лауреатом Нобелевской премии и самым влиятельным религиозным деятелем XX в.

Джон Р. Мотт родился и вырос в Айове, в семье преуспевающего торговца вторсырьем. Он обратился в юности и стал активно работать в методистской епископальной церкви. В 1881 г., в возрасте шестнадцати лет, он уехал в университет Верхней Айовы и стал там полноправным членом АМХ, международной организации, посвятившей себя всемирному евангелизму. Пробыв в университете этого города четыре года, Мотт перевелся в Корнеллский университет, где изучал политологию и историю. Именно здесь, услышав проповедь Дж. Стадда, он испытал чувства, изменившие всю его жизнь. Это привело к тому, что духовный рост и благовестие стали для него самыми главными ценностями. Дж. Стадд, брат Чарлза Стадда, приехал в турне по университетским городкам Соединенных Штатов по приглашению Д. Л. Мооди и руководителей АМХ. Стадд, по словам биографа Мотта, хотел привлечь студентов к миссионерской деятельности рассказами о "кембриджской семерке", отказавшейся от богатств и славы, чтобы добровольно служить выбранному делу".

Хотя Стадд призывал студентов отправиться в миссии, Мотт не решился посвятить себя миссионерскому делу до следующего лета, пока не стал участником первой конференции христианских студентов в Маунт-Хермоне, Массучусетс (финансировавшейся Д. Л. Мооди и позже проводившейся в близлежащем Нортфилде). Будучи делегатом от Корнелла, он вместе с другими студентами, в количестве двухсот пятидесяти человек из ста колледжей и университетов, провел месяц под влиянием Д. Л. Мооди и других известных библеистов. В последний день конференции Роберт Уайлдер, миссионер-энтузиаст из Принстона, выступил с миссионерским обращением, которое прозвучало как страстный призыв к личному посвящению. В результате сто студентов, позже названные "сотней из Маунт-Хермона", подписали "Принстонскую клятву" ("Я намерен, по Божьей воле, стать зарубежным миссионером"), которая вскоре стала клятвой посвящения в студенческом миссионерском движении. Мотт был среди тех ста студентов, кто подписался под клятвой, и то собрание стало началом Студенческого добровольческого движения зарубежных миссий, официально зарегистрированного в 1888 г., - организации, работавшей со студентами более тридцати лет.

После этого знаменитого митинга Уайлдер, при поддержке Д. Л. Мооди и других, начал собственное турне по студенческим городкам, чтобы сделать свой призыв известным всей стране. Его трогательный призыв, фантастический лозунг ("Евангелизация мира за одно поколение") и то, что он тоже поставил подпись под "Принстонской клятвой" обеспечили стремительный успех его поездкам как на родине, в Англии, так и на континенте. Миссионерское рвение самого Уайлдера происходило из опыта его жизни в Индии с родителями-миссионерами; на его участие в побуждении студентов отчасти повлиял отец, который был членом "Общества братьев" в Андовере (возникшего в 1806 г., членом которого также являлись Самьюэл Миллз и вся "группа в стогу"). Деятельность этого общества была ориентирована на интересы миссионерского движения. После успешного турне Уайлдер вернулся в Индию и работал там со студентами, в то время как Мотт и другие взяли на себя руководство работающими на родине.

Как лидер и организатор СДД, Мотт взвалил на свои плечи тяжелую ношу, особенно учитывая лозунг "Евангелизация мира за одно поколение". По его мнению, наилучшим образом подобную задачу можно было решить путем призыва тысяч студентов, несущих Благую весть даже до края земли. Но почему СДД? Как могло это движение добровольцев совершить такой подвиг, который был не под силу даже организованной религии? Мотт был убежден в необходимости сотрудничества, а СДД, охватившее молодых людей из самых различных конфессий, казалось идеальным решением этой проблемы.

Тесно связанной с деятельностью Мотта в СДД была его работа в АМХ, организации, в которой он успешно служил более сорока лет, шестнадцать из которых провел на посту ее генерального секретаря. Когда он работал в этой должности, путешествия стали для него образом жизни, и как только заканчивалась одна поездка, он тут же планировал следующую. В поездках он работал как с резидентами-миссионерами, так и со студентами тех стран, которые посещал, стараясь создать обширную сеть объединенного миссионерского движения. Чтобы добиться реализации своего плана, он помог организовать Всемирную федерацию студентов-христиан, свободную международную организацию, которая под его руководством расширилась, объединив в себе студентов из трех тысяч учебных заведений.

Одними из самых восприимчивых к призыву Мотта, адресованному студентам, стали, как это ни удивительно, "ученые из великой страны ученых", Китая. Во время первого посещения этой страны в 1896 г. он увидел лишь весьма расплывчатые перспективы охватить этот класс, но, согласно Мотту, атмосфера вскоре изменилась: "Пять лет спустя стены Иерихона стали сокрушаться... Старые интеллигенты уступали дорогу современным образованным людям... Когда я добрался до Кантона, к своему удивлению я обнаружил, что они арендовали самый большой театр в Китае, здание, вмещавшее три с половиной тысячи человек. В первый же вечер, когда мы подошли к театру, я увидел на улице толпы людей и спросил, почему до сих пор не открыли двери здания. Мне ответили, что двери открыли час назад, а в театре нет свободных мест... На сцене находилось около пятидесяти ведущих ученых Китая из Кантона, многие из которых были молодыми людьми, учившимися в Токио и американских университетах". К тому времени, когда серия встреч подошла к концу, более восьмисот человек заинтересовались этим вопросом, и в течение месяца около ста пятидесяти из них "крестились или готовились к крещению". В двух других китайских городах, где Мотт проводил евангелизационные собрания, реакция была сходной с кантонской.

Наибольшим достижением Мотта как миссионерского деятеля явился созыв Эдинбургской всемирной миссионерской конференции 1910 г. Он был ее организатором и председательствовал на ней. Эта десятидневная конференция, на которой присутствовало 1355 делегатов, была первой межконфессиональной миссионерской конференцией подобного рода. Она явилась стимулом к развитию экуменистического движения, оформившегося в последующие десятилетия. Миссионерский энтузиазм на конференции достиг своей высшей точки; призыв евангелизировать мир "за одно поколение" все еще звучал в ушах. Некоторые делегаты действительно верили в то, что, имея сорок пять тысяч активно работающих миссионеров и учитывая предсказание, что их число за тридцать лет увеличится втрое, можно добиться полной евангелизации всего мира.

Но после Эдинбургской конференции интерес к миссионерскому движению в основных деноминациях постепенно стал угасать и СДД на своем напряженном собрании в Де-Мойне в 1920 г. приняло решение, по словам Говарда Хопкинса (С. Howard Hop-kins), "исправить серьезные последствия рокового очарования чудесами и тайнами Востока, которое загипнотизировало их предшественников и отправило их в Китай... подальше от вида, звуков и запахов трущоб Чикаго или несправедливости пропахшего потом труда. Они хотели сосредоточить свое внимание в большей степени на видимой и реальной социальной несправедливости, чем на "традиционных вопросах миссионерской деятельности"".

Мотт всегда подчеркивал значение мирового благовествования в социальном плане, но никогда не считал социальное служение первоочередной задачей. И все же ему пришлось столкнуться "со сдвигом в сторону социального Евангелия", который стал проявляться в миссиях. Он говорил, что социальная служба является "одним из наиболее характерных призывов для этого поколения" и она тесно связана с личным благовестием: "Не существует двух евангелий, одного социального и другого индивидуального. Есть один лишь Христос, Который жил, умер и воскрес вновь, связывая Себя с жизнями всех людей. Он является Спасителем индивидуальной личности, и Он есть достаточная Сила, которая изменяет Свое окружение и связи".

Консервативная позиция Мотта и строгая приверженность первоочередности проповеднической работы в миссиях привела к утрате его влияния в СДЦ в последние годы. Молодое поколение добровольцев более не считало его узкий подход действенным для своей расширяющейся концепции миссий. Были и такие, кто критиковал Мотта. Его имя связывали с запросом мирян о деятельности зарубежных миссий (Laymen's Foreign Missions Inquiry) и их отчетом, озаглавленном "Новый подход к миссиям" (Rethinking Missions), а потому некоторые считали, что он стал более либеральным в отношении к миссиям. Тот отчет продемонстрировал стремление дать новое определение целям и задачам миссионерской деятельности: "...видеть лучшее в других религиях, помогать верующим других религий найти или вновь обрести все лучшее, что есть в их традициях, использовать самые активные элементы других традиций в деле социальных реформ и очищении религиозного выражения. Обращение более не должно быть главной целью"". Хотя Мотт признавал ценность запроса и последовавшего за ним отчета, они явно не отразили его собственную позицию. Всю свою жизнь он рассматривал обращение нехристиан к вере как самый важный результат миссионерской деятельности.

Последние годы жизни Мотт активно сотрудничал в зарубежных миссиях и на родине. Он участвовал в создании Всемирного совета церквей, организации, которая, как он верил, сможет укрепить влияние христианства в мире. Хотя Мотт старался избежать ожесточенных дискуссий фундаменталистов-модернистов, разгоревшихся как на родине, так и за рубежом, он и Роберт Спиер стали мишенью для их критики. Все же весь этот период его собственная личная вера и трепетная любовь к Спасителю никогда не угасала и он сохранил теплые взаимоотношения со многими более консервативными коллегами.

Всю свою жизнь, несмотря на постоянные разъезды, Мотт оставался верным и добрым семьянином. Лейла, с которой он прожил шестьдесят два года, сопровождала его в поездках и работала вместе с ним, часто выступая перед группами женщин в колледжах и помогая женщинам-миссионеркам по всему миру. Она умерла в 1952 г. в возрасте восьмидесяти шести лет, и ее смерть стала тяжелым ударом для Мотта, но он продолжал свои путешествия без нее ради дела всемирного благовестия. В 1953 г., в возрасте восьмидесяти восьми лет, он женился вновь, а в 1954 г. он в последний раз появился перед аудиторией на съезде Всемирного совета церквей в Эванстоне, штат Иллинойс. Но путешествия его на этом не прекратились. "Смерть, - сказал он репортерам, - это место, где я пересяду на другой поезд", и он совершил эту пересадку 31 января 1955 г.

Близким соратником и другом всей жизни Мотта, человеком, названным "воплощением духа Студенческого добровольческого движения", был Роберт Е. Спиер, который, подобно Мотту, служил делу зарубежных миссий как мирянин. В отличие от Мотта, его служение было в основном посвящено единственной деноминации - пресвитерианской церкви, - где он работал сорок шесть лет секретарем Совета по зарубежным миссиям. Пресвитерианская церковь была одной из церквей, страстно преданных миссионерскому делу, и собственный энтузиазм Спиера только укреплял подобную позицию церкви. Хотя Спиер слыл популярной и уважаемой фигурой в своей церкви и в экуменических кругах, служение этого человека ознаменовало бурный период в истории развития его церкви; и, несмотря на его усилия играть роль миротворца, старавшегося повлиять на враждующие фракции, он часто сам становился объектом критики. Тем не менее во время его служения пресвитерианская церковь во многом расширила сферу влияния на работу заморских миссий.

Спиер родился в Пенсильвании в 1867 г. в семье юриста, который был избран в Конгресс от демократической партии на два срока. Отец воспитывал детей в строгом пуританско-пресвитерианском духе. Роберт получил образование в Андовере и Принстоне, где дважды становился старостой класса и заслужил репутацию отличного защитника в университетской футбольной команде. Во второй год обучения в Принстоне Спиер, услышав сильную и убедительную проповедь Роберта Уай-лдера, подписал клятву студента-добровольца вместе с несколькими своими сокурсниками. Он отказался от намерения последовать по стопам отца и решил посвятить жизнь миссионерскому служению. "Многие, - писал он, - считают нас впавшими в какое-то странное заблуждение, а другие полагают, что нами овладело фанатическое безумие..."

Закончив Принстон, Спиер стал походным секретарем Студенческого добровольческого движения; и хотя в этой должности он прослужил всего лишь год, на его счету оказалось более тысячи студентов, решившихся на служение в зарубежных миссиях. С намерением самому отправиться служить миссионером, Спиер вернулся в Принстон для подготовки в семинарии, но через два года его занятия были прерваны, когда он неожиданно получил приглашение из Совета по зарубежным миссиям пресвитерианской церкви занять его высший административный пост. Это приглашение, по словам Шервуда Эдди, "расстроило планы Спиера, и он сопротивлялся ему, как мог. Он определенно не хотел оставаться дома, потому что призвал тысячу студентов подписать декларацию и отправиться преодолевать трудности в зарубежных миссиях". Спиер все же с неохотой принял приглашение, решив, что в роли такого ключевого лидера сможет оказать существенное воздействие на работу миссий.

Хотя Спиер был активистом, его все же помнят скорее благодаря философскому влиянию, которое он оказал на миссии того времени. В тот период, когда многие представители молодого поколения призывали к социальной активности в миссиях, он настаивал на том, что "высшей и определяющей целью" всех миссий должна быть религиозная цель: "В век, когда мысли человека заняты миром вещей, а его тело взобралось на престол его души, мы не можем утверждать, что наша деятельность не является в первую очередь благотворительностью, не является политической и мирской работой любого толка; но она также является духовной и религиозной деятельностью. Конечно, религия должна выражать себя в жизни, но религия есть духовная жизнь. Я скорее посажу одно семя Христовой жизни под корку языческой жизни, чем покрою всю эту кору внешним слоем наших социальных привычек, процветающих на облачении западной цивилизации".

Спиер занял твердую позицию против "Отчета на запрос мирян о зарубежных миссиях" 1932 г., опять отделяя себя от многих более либеральных коллег, но настоящие столкновения, которые он испытал как деятель миссионерского движения, были связаны не с либералами, а с фундаменталистами, хотя он сам помог написать последний том "Основ" ("The Fundamentals"). [Печатный труд этого движения, "Основы", и дал название консервативному направлению в протестантизме XIX-XX вв. - Примеч. пер.]

Moдернистско-фундаменталистские противоречия, возникшие на родине в пресвитерианской церкви, стали проявляться и в миссиях. Спиер, казалось, попал в центр полемики, огорченный тем отрицательным эффектом, который оказала эта борьба на деятельность по проповеди Евангелия. "Как бы мне хотелось, чтобы наши убеждения и действия по благовестию приобрели бы такой пыл, рвение и натиск, - писал он миссионеру в Китае, - чтобы мы могли свободно пройти мимо вопросов, подобных этим, и чтобы люди, желающие их обсуждать, остались бы позади для дискуссий, а остальные могли бы двигаться вперед, чтобы за новыми победами забыть горечь поражения и восполнить потерю тех, кто остался позади".

В этот период сам Спиер подвергся нападению за приписываемую ему неоортодоксальность. Против него выступили Дж. Грешем Мачен (J. Gresham Machen) и другие, обвинив в "должностном преступлении, проявившемся в назначении якобы неоортодоксальных миссионеров". Это стало трудным испытанием для того, кто прослужил так долго и так преданно своей церкви (даже занимая там высшую должность председателя собрания в 1927 г.), но он противостоял этой буре, и его оправдала Генеральная ассамблея, где большинством голосов ему был вынесен вотум доверия.

В отличие от многих лидеров миссионерских Советов того времени, Спиер имел необычно смелые взгляды по вопросу женского участия в миссионерском движении. Он утверждал, что "будет странно и ненормально отрицать равенство женщин в церкви, которая и является самим источником равенства. Именно Христос сделал их свободными и равноправными. Неужели женщине будут дарованы свобода и равенство повсюду, но она будет лишена этого в церкви, откуда они имеют свое происхождение?" Подобным же образом он восхвалял "те христианские церкви на поле миссионерской деятельности", которые "понимали меру Евангельской вести в этом вопросе лучше, чем мы... Бог не закрывает перед Своими дочерьми дверей, открытых для Его сыновей".

В возрасте семидесяти лет, после сорока шести лет служения, Спиер ушел в отставку с руководящей должности в пресвитерианских миссиях. В последующие десять лет он путешествовал, выступая в студенческих городках и на конференциях, призывая работать в зарубежных миссиях; и та энергия, что характеризовала его активность в ранние годы, была присуща ему до самого конца. ("Когда он садился в поезд", по словам его биографа, "он брал с собой портфель с документами и книгами. Из потрепанного временем портфеля появлялись бумаги и отчеты из офиса или книга. Он тут же погружался во внимательное их изучение...")

Будучи смертельно болен, страдая лейкемией, он настаивал на соблюдении составленного им плана выступлений даже за три недели до кончины в 1947 г. Он был тогда настолько слаб, что не мог стоять. Несмотря на то, что его называют одним из величайших деятелей миссионерского движения нашего столетия, сам Спиер всегда принижал значение собственного труда в сравнении с теми, кто служил на переднем крае; и когда его друг предложил написать его биографию, он ответил: "Никаких биографий... просто скажи, что жил один парень; он работал; он умер; есть многие другие".

Сила и энергия, характерные для молодых и образованных студентов-добровольцев, разбросанных по всему миру с конца XIX в., явились теми качествами, которые пронизали миссионерскую деятельность в исламском мире, где сопротивление христианству оказалось особенно велико. Первая значительная христианская миссия, адресованная мусульманам, была организована Раймундом Луллием в XIII в. (см. гл. 2), и он был практически единственным среди христиан, кого больше заботила проповедь Евангелия в мусульманском мире, чем борьба с ним. В последующие столетия, по словам Стефана Нейла, "к землям, населенным мусульманами", "христианские миссионеры относились с большим пренебрежением, чем к землям других народов". Это положение изменилось в конце XIX в., в период, "ознаменовавший начало настоящей схватки между верой в Иисуса Христа и верой в Магомета". Англикане вступили в эту схватку в 1860-е гг., и, с некоторым колебанием, за ними последовали другие деноминации, но именно Самьюэл Цвимер, студент-доброволец, в начале своей деятельности выступавший без конфессиональной поддержки, взялся за координацию усилий, направленных на завоевание сердец мусульман, и сфокусировал внимание общественности на жизни мусульман и их нужде в Христе. Многие другие студенты-добровольцы, включая У. X. Темпла Гейднера, доктора Пола Харрисона и Уильяма Бор-дена (Paul Harrison, William Borden), также посвятили свою жизнь самой трудной и неблагодарной из всех миссионерских областей.

Самьюэл Цвимер, "Апостол ислама", родился в штате Мичиган в 1867 г. тринадцатым из пятнадцати детей. Его отец был пастором реформатской церкви, и казалось естественным, что Самьюэл должен посвятить себя христианскому служению. Четверо братьев стали священниками, а его сестра, Нелли Цвимер, отдала сорок лет своей жизни миссионерскому служению в Китае. Во время учебы в колледже Хоупа Цвимер почувствовал потребность в миссионерской деятельности. В последний год обучения под влиянием убедительной проповеди Роберта Уайлдера (тот же миссионер-энтузиаст, который оказал влияние на Джона Р. Мотта и на сотню студентов из Маунт-Хермона) он, вместе с семью однокашниками, выразил согласие на служение в миссии.

После обучения в семинарии и медицинской подготовки Цвимер и его сокурсник по семинарии, Джеймс Кантин (James Cantine), предложили свои услуги реформатскому Совету для работы в арабском мире; но их кандидатуры отвергли из-за преобладавшего в то время убеждения, что такое служение будет "непрактичным". Непоколебимая пара энтузиастов создала собственную организацию, Американо-арабскую миссию, и стала искать поддержки, для чего Цвимер отправился в путешествие в четыре тысячи миль, посещая "почти каждую церковь своей деноминации к западу от Огайо", тогда как Кантин отправился на восток. Их метод сбора денег был уникальным. Вместо того чтобы просить деньги для себя, "Цвимер... просил помощи для Кантина, а Кантин просил для Цвимера..." "Летаргическое состояние пасторов, - писал Цвимер, - является величайшей помехой делу", но существовали также и более мелкие досадные моменты: "В последний день недели я проповедовал о миссиях после обеда - хотя мне не разрешили повесить мои иллюстрации для выступления, потому что было воскресенье! В этом же приходе имеется певческая школа для молодежи, которая собирается после службы (!) - "О постоянство, ты - драгоценность", - но с Божьей помощью я могу говорить и без иллюстраций - я так и сделал".

К 1889 г. турне Кантина завершилось, и он отплыл в Аравию, за ним в 1890 г. последовал Цвимер. Их решимость и самоотверженность не прошли незамеченными, ибо в 1894 г. лидеры церкви пригласили их миссию войти в состав реформатской церкви в Америке. Небольшие успехи и враждебность, с которыми сталкивался Цвимер в первые годы служения в регионе Персидского залива, не обескуражили его, но только утвердили в том, чему он посвятил себя. Вначале он и Кантин жили вместе с англиканскими миссионерами, но когда англиканская пара переселилась, они остались одни, не считая одного молодого обращенного сирийца, который стал работать с ними. Его безвременная смерть, менее чем через подгода после приезда Цвимера, явилась болезненной задержкой в работе.

В 1895 г., после пяти одиноких лет миссионерской жизни, Цвимер влюбился в Эми Уилкс, медицинскую сестру-миссионерку из Англии, поддержку которой оказывало Церковное миссионерское общество англиканской церкви. Но как в работе по проповеди Евангелия, так и в ухаживании и браке не обошлось без проблем и препятствий. Нарушение "очень строгих правил Церковного миссионерского общества молодыми женщинами-миссионерками, имеющими друзей среди мужчин" уже само по себе было суровым испытанием, но брак столкнулся с еще более серьезными преградами, одной из которых были ограниченные финансовые возможности молодого миссионера. "Верно то, - писал биограф Цвимера, - что Церковное миссионерское общество не расставалось со своей находкой без борьбы. Как было принято во многих обществах, если новый миссионер покидал миссию раньше определенного времени, то он должен был возвратить своему Совету часть транспортных расходов. Приходилось выполнить это правило... и Самьюэл Цвимер купил себе жену в истинно восточных традициях". > Отплыв в Соединенные Штаты в отпуск в 1897 г., Цвимер вернулся в район Персидского залива, чтобы работать с мусульманами на острове Бахрейн. Он и его жена раздавали христианскую литературу и проводили евангелические мероприятия на перекрестках и в частных домах, но редко видели какой бы то ни было положительный результат. Жилищные условия также не способствовали успешному служению. Тогда еще не существовало кондиционеров, а жара была практически невыносимой - "107 в самом прохладном месте веранды". [Имеется в виду температурная шкала Фаренгейта. Один градус F = (°С х Д) + 32. - Примеч. пер.] Личная трагедия также отразилась на работе. В июле 1904 г. две маленькие дочери Цвимера, четырех и семи лет, умерли с разницей в восемь дней. Несмотря на боль утраты и трудности, Цвимер был доволен своим служением и пятьдесят лет спустя мог сказать об этом периоде: "Я вспоминаю чистый восторг того времени. С радостью я повторил бы все с начала..."

К 1905 г. Арабская миссия основала четыре базы, и, хотя количество обращенных было небольшим, они являли собой необычный пример смелости в исповедании своей новой веры. В тот год Цвимеры вернулись в Соединенные Штаты и, хотя они об этом еще не знали, возвращение ознаменовало собой конец их пионерской миссионерской работы для мусульман. В Соединенных Штатах Цвимер путешествовал и рассказывал о миссиях для мусульман. Он старательно собирал деньги, пренебрегая философией Хадсона Тейлора о том, что нельзя показывать нужду в деньгах. В 1906 г. он был избран председателем Первой всеобщей миссионерской конференции по исламу, которая собралась в Каире.

В Соединенных Штатах Цвимер принял настойчивый призыв стать походным секретарем Студенческого добровольческого движения - должность, которая ему хорошо подходила. В то же время он служил полевым секретарем Реформатского совета по зарубежным миссиям, а потому его жизнь протекала в поездках и встречах. В отличие от работы с мусульманами, это занятие получало немедленный отклик, и многие студенты отвечали на призыв и отправлялись в миссии. Тем не менее Цвимер стремился вернуться на свой пост в Аравии; и в 1910 г., после Всемирной миссионерской конференции в Эдинбурге и обратной поездки в Америку, он отправился в Бахрейн, чтобы продолжить работу.

Жена Цвимера и два младших ребенка сопровождали его в район залива, но не смогли прожить там долго, учитывая, что двое старших детей остались на родине, а в Аравии не было возможности для хорошего образования младших, не говоря уже о неудовлетворительных бытовых условиях. Поэтому Эми вернулась с детьми в Соединенные Штаты, и это поставило его семью, как выразился Цвимер, "в треугольник проблем", для которых фактически не существовало положительного решения. "Если жена уезжает домой с детьми, то можно сказать, что миссионер не любит жену, поскольку отпускает ее. Если дети остаются на родине, то считается, что родители их бросили. Если муж с женой проводят больше времени в отпуске, то их обвиняют в том, что они пренебрегают работой в миссии".

Вернувшись в миссию, Цвимер обнаружил, как трудно ему войти в рабочий ритм. Его организаторские способности требовались везде, в частности, в подготовке конференций и выступлений, что часто вынуждало его покидать свой пост. В 1912 г. он получил приглашение из Объединенной пресвитерианской миссии в Египте, поддержку которой оказывало Церковное миссионерское общество, также расположенное там, с просьбой поселиться в Каире и координировать миссионерскую работу во всем исламском мире. Нильская миссионерская пресса, известная распространением христианской литературы среди мусульман, также присоединилась к этому приглашению вместе с АМХ и Американским университетом в Каире, и Цвимеру ничего не оставалось, как ответить положительно.

В Каире Цвимер встретил на много более открытое общество, где образованные молодые люди стремились послушать сильного и яркого интеллектуала-миссионера с Запада. Он по нескольку часов в неделю отдавал посещению университетских городков и, по словам Шервуда Эдди, даже "получил возможность общаться с руководителями гордого и влиятельного мусульманского университета аль Азхара". Иногда он проводил собрания, где присутствовало до двух тысяч мусульман, но настоящие обращения были редки, а сопротивление оставалось сильным. Однажды его вынудили покинуть Каир за то, что он незаконно распространял листовки среди университетских студентов, но этот случай способствовал обращению одного из тех студентов. Разъяренный профессор разорвал в клочья попавшую к нему брошюру Цвимера перед своими учениками; и студент, заинтересованный тем, почему маленькая листовка так раздосадовала профессора, позже подобрал кусочки и сложил их вместе, а впоследствии обратился в христианство.

Когда Цвимер работал в Каире в первый раз, к нему присоединился Уильям Борден, молодой студент-доброволец из Йеля, подписавший "Принстонскую клятву" после проповеди самого Цвимера. Кротость Бордена и его умение раздавать христианские брошюры прямо на пылающих от жары каирских улицах, разъезжая по городу на велосипеде, являлись приятным противоречием тому факту, что он родился в роскоши и был наследником огромного состояния Борденов. Прежде чем отправиться в миссии, он подарил сотни тысяч долларов различным христианским организациям, устояв в то же время перед искушением купить себе машину - "неоправданная роскошь". Его главной целью было посвятить всю свою жизнь миссионерской деятельности. Что он и сделал, хотя срок его служения оказался коротким. После четырех месяцев пребывания в Каире он умер от менингита.

В течение семнадцати лет Каир был для Цвимера штабом, откуда он путешествовал по всему миру, участвуя в конференциях, призывая к сбору пожертвований и организуя работу среди мусульман в Индии, Китае, Индокитае и Южной Африке. Методы проповеднической работы Цвимера являли собой сочетание традиционного благовестил и более современной концепции, характерной для студентов-добровольцев, когда они "делились" своим свидетельством. Он общался с мусульманами как с равными - делясь с ними собственной верой (очень консервативная теология), стараясь узнать как можно больше об их верованиях, всегда проявляя к ним величайшее уважение. Хотя обращенных было немного - наверное, чуть больше десяти за все его сорок лет служения, - он смог доказать христианскому миру важность проблемы проповеди Евангелия исламским народам.

В 1918 г. Цвимер получил соблазнительное предложение занять место преподавателя в Принстонской теологической семинарии, но потребность в его служении в Каире оказалась слишком велика и он отклонил это предложение. В 1929 г., когда его работа была уже хорошо организована и когда приглашение из Принстона прозвучало вновь, он смог уехать с чистой совестью, чтобы начать новую карьеру руководителя факультета истории религий и христианских миссий.

Кроме преподавательской деятельности, Цвимер последние годы своей жизни посвятил встречам с людьми и писательскому труду. В течение сорока лет он издавал "Мусульманский мир" ("самый престижный журнал такого рода в англоязычном мире", по мнению Дж. Герберта Кейна), написал сотни брошюр и около пятидесяти книг. До самого конца он был наполнен "пульсирующей энергией" и постоянной интеллектуальной активностью. Один его спутник однажды с раздражением рассказывал о проведенной в одной комнате с Цвимером ночи: "...он не мог оставаться в постели более получаса ...и тогда включался свет и Цвимер вылезал из постели, доставал бумагу и карандаш, писал несколько строк, а затем возвращался спать. Когда мои веки вновь тяжелели, Цвимер вскакивал, включал свет - и еще несколько предложений... И опять ложился в постель".

Вся жизнь Цвимера была наполнена трагедиями и трудностями. Он испытал горечь утраты маленьких дочерей, близких соратников, двух жен (первая жена умерла в 1937 г., вторая - в 1950-м). И все же он оставался на удивление счастливым человеком и большим оптимистом, всегда находил в себе силы для шуток и веселья. Однажды его поведение в ресторане в Гранд-Рапидс, штат Мичиган, стало таким "шумным и буйным", что метрдотелю пришлось вмешаться и восстановить порядок. Он обладал чувством благодарности, умел ценить светлые стороны жизни, и многие замечательные черты его личности расцветали с годами труда на пустынной почве исламского мира.

Возбуждение, вызванное тем, что блестящие молодые люди, присоединившиеся к Студенческому добровольческому движению, посвящают свою жизнь зарубежным миссиям, во многом улеглось, когда стали известны методы и идеология некоторых из них. Много раз консервативные евангельские миссионеры ужасались новым системам взглядов молодых интеллектуалов, и многие думали, что христианству нанесен непоправимый ущерб. Этот конфликт философий особенно четко проявился в Китае, и одним из молодых миссионеров, громко провозгласивших свои прогрессивные взгляды, был Флетчер Брокман.

Брокман вырос на плантации в Джорджии и получил образование в Вандербилтском университете, который закончил в 1891 г. Затем он служил национальным секретарем в АМХ, работая со студентами-коллегами на юге и оказывая содействие в развитии миссионерской деятельности. Как методист, Брокман вначале предложил свои услуги Совету по миссионерской деятельности собственной деноминации, но его епископ предположил, что межконфессиональная поддержка АМХ может стать более подходящей основой для широкомасштабного служения, которое Брокман со студентами рассчитывали иметь в Китае. АМХ с радостью приняли его на службу, отвечая желанию многих миссионеров в Китае, приветствовавших работу этой миссии на Востоке.

В 1898 г. вместе с женой и маленьким сыном Брокман отправился в Китай, прибыв как раз накануне Боксерского восстания. Хотя он пережил ужасы этого неистового периода, многие студенты-добровольцы погибли. Гораций Питкин (Horace Pitkin), руководитель группы студентов из Йеля, пробыл в Китае всего лишь четыре года, а летом 1900 г. его жестоко казнила в Баодине толпа боксеров. Но его смерть не была напрасной. Четырнадцать лет спустя Шервуд Эдди, другой доброволец из Йеля, посетил тот же город в Китае по приглашению Брокмана и напомнил своей аудитории (состоящей из трех тысяч студентов) о жертве Питкина: "Когда я подошел к рассказу о кресте и смерти Питкина, переводчик замолчал от нахлынувших чувств и не мог говорить. Китайцы считают позорным плакать на людях. Аудитория склонила головы от стыда и сочувствия. Многие плакали. Когда, после паузы, мы спокойно произнесли наше приглашение, несколько человек приняли Христа, а другие серьезно заинтересовались. Было продано более десяти тысяч христианских книг за один день в том городе, где Питкин умер мученической смертью".

Когда восстание боксеров закончилось, Брокман активно включился в миссионерскую работу, но вскоре обнаружил, что его концепция миссий быстро менялась. "В Америке, - вспоминает Шервуд Эдди, - Брокман готовил себя к работе для обращения тех, кого он тогда называл "язычниками" Востока. И только добравшись до Китая, он со смирением сел у ног Конфуция, изучая китайский язык, и тогда он узнал, что "все люди четырех морей - братья"". В своей книге "Я открываю Восток" ("I Discover the Orient") он писал о поиске значения китайской философии и религии: "Следующие десять лет ушли на открытие и отделение истины от фальши и их связи с моим ощущением миссий".

Брокмана, как и некоторых других студентов-добровольцев в Китае, хорошо приняла китайская интеллигенция потому, что он терпеливо и сочувственно относился к конфуцианству, буддизму и другим восточным религиям. Это отношение явилось смелым расхождением с традиционной евангельской миссионерской стратегией. Хотя он всегда оставался христианским миссионером и проповедником, он шокировал многих коллег-миссионеров и спонсоров на родине своей расположенностью к другим мировым религиям и их руководителям. "Я богат, - писал он в книге "Я открываю Восток", - я вступил во владение огромным наследством. Мое богатство собиралось в течение тысяч лет: Конфуций, Mencius, Mo Ти, Будда, Авраам, Моисей, Исайя, Павел, Иисус. Я - наследник мудрости веков. Я послан не для того, чтобы выкапывать корни, но собирать урожай".

По мере того как Брокман изучал китайских авторов и учился у китайских ученых, он завоевывал сердца китайцев. Ему мало было того, что он учился сам. Он верил, что должен отдавать взамен и учить их своему образу жизни, что, естественно, включало в себя передачу христианской веры; но что более важно, с китайской точки зрения, он рассказывал китайцам о современной науке и технологии - предмете, о котором студенты хотели знать более всего. Осознавая нехватку собственных знаний в этой области, Брокман писал Джону Р. Мотту и, по словам Эдди, "молил его привлечь лучшего специалиста в Америке с научно-технической подготовкой, чтобы удовлетворить потребность Китая в таком специалисте". X. Робертсон (С. Н. Ro-bertson), профессор в области машиностроения в университете Пердью (Purdue), который в студенческие годы состоял в Христианском союзе, был послан в Китай, и "в течение нескольких лет мечта Брокмана осуществлялась самым чудесным образом. Популярный молодой гений, которого Брокман вызвал из Америки, обращался к самым огромным аудиториям чиновников, аристократов, старых ученых и молодых студентов, которые когда-либо слушали китайца или иностранца". Одной из главных задач Брокмана в Китае стала организация филиалов АМХ в городах по всей территории страны. Такая работа требовала финансов, и Брокман во многом полагался на помощь китайцев - в частности, на более терпимых конфуциан. Хотя контроль над АМХ должен был оставаться у христиан, появились другие организации, которые позже стали контролировать определенные слои населения. Например, БАМЛ сегодня стала частью восточного общества.

Брокмана настолько уважали в Китае, что после пятнадцати лет пребывания в этой стране ему предложили пост руководителя Пекинского университета По совету Джона Р. Мотта он отклонил это предложение. Мотт считал, что организационное служение Брокмана среди китайских студентов было слишком великим призванием, чтобы от него отказаться ради мирского занятия. Но всего лишь через три года после этого Мотт сам призвал Брокмана покинуть Китай, чтобы помочь организовать деятельность АМХ в Америке. Брокман уехал из Китая с большой неохотой. "Мотт, - по словам Латуретта, - почти заставил его пойти на это", и годы, последовавшие за новым назначением, не были счастливыми Работа Брокмана под непосредственным начальством Мотта была равносильна "самоотречению", казалась "трудной" и "изнуряющей". И все же до выхода в отставку в 1927 г. Брокман сумел съездить на Дальний Восток и немного поработать среди людей, которых он так любил и так уважал.

Тот энтузиазм, с которым Брокман приобщал Китай к западной науке и технологии, не нашел отклика у Стэнли Джоунса, проповедовавшего интеллигенции Индии Фактически Джоунс отклонял любую попытку поставить христианство в один ряд с западной цивилизацией, считая, что Христос должен быть понят индийцами в соответствии с их собственными традициями и культурой. Даже используя научные лекции как введение в Евангелие, он считал, что проводит параллель, которую проводить не следовало. Одним из величайших препятствий для развития христианства в Индии, на его взгляд, стала неразрывная связь между христианством и западной цивилизацией, а миссионеры казались ему виновными в увековечивании этого необдуманного брака.

Джоунс родился в Мэриленде в 1884 г., ему было всего два года, когда Уайлдер вдохновил сердца ста студентов из Маунт-Хермона. Его посвящение миссионерской деятельности произошло много лет спустя, когда он учился в колледже Асбери. Первой мыслью Джоунса было отправиться служить в Африку (призыв, который, по воспоминаниям Джоунса, был исполнен в ответе студента, утверждавшего на экзамене, что Стэнли Джоунса отправили в Африку на поиски пропавшего Ливингстона), но, прежде чем он покинул Асбери, из Общества методистских миссионеров ему написали письмо с просьбой приехать для работы в Индию.

До отправки в Индию Джоунс прошел через унизительный опыт, который изменил все течение его служения - опыт, который помог сконцентрировать его благовестие на Христе, а не на доктринальной путанице. Этим случаем явилась его самая первая служба.

"Маленькая церковь была заполнена моими родственниками и друзьями, все они хотели, чтобы все прошло хорошо. Я готовился к службе три недели, ибо мне предстояло стать адвокатом Бога и хорошо защищать Его дело. Я начал с высокой ноты и после шести предложений употребил слово, которое не использовал больше никогда: "безразличность". Тогда девушка, студентка колледжа, улыбнулась и опустила голову... Ее улыбка так расстроила меня, что, когда я подошел к сердцевине проповеди, все мои мысли вдруг исчезли. В голове у меня была абсолютная пустота. Я пытался что-то вымолвить и, наконец, выдавил: "Простите меня, но я забыл, что хотел сказать", - и пошел на свое место покрытый краской стыда и смущения... Когда я уже собирался сесть, внутренний голос произнес: "Неужели Я ничего для тебя не сделал? Если сделал, то разве нельзя рассказать об этом?" Я мысленно ответил на это предложение и вернулся к кафедре - хотя чувствовал, что мне там не место - и сказал: "Друзья, я вижу, что не могу проповедовать, но вы знаете, что Христос сделал в моей жизни, как Он изменил меня, и, хотя я не могу проповедовать, я буду свидетельствовать о Нем всю оставшуюся жизнь". В конце службы ко мне подошел молодой человек и сказал, что он хочет найти то, что нашел я. Для меня тогда было тайной, это и теперь для меня тайна, как в неудаче того вечера этот молодой человек все же увидел то, что ему было нужно. Мы оба встали на колени, и он нашел то, что искал. Происшествие ознаменовало глубокие перемены в его жизни, и сегодня он является пастором, а его дочь служит миссионером в Африке. Как Божий адвокат я оказался полным банкротом; как свидетель Божий я был намного удачливее. В ту ночь изменилась моя концепция христианского служения - центром должен быть Он, а не Божий адвокат, хорошо защищающий Бога; но Он Сам должен быть Божьим свидетелем, чтобы сказать, какие изменения благодать вносит в жизнь недостойного человека".

Джоунс начал свою миссионерскую деятельность в 1907 г. как рукоположенный методистский священник в англоговорящей церкви в Лакхнау. Он проповедовал по воскресеньям и большую часть своего времени изучал язык. Через три года он перевелся в Ситапур, где служил в основном отбросам общества - тому слою, которому многие миссионеры отдавали свои усилия, потому что отверженные оказывали им наименьшее сопротивление. Но когда Джоунс жил среди этих людей, он понял, что Индия - нечто большее, чем страна нищих и отверженных людей, и он стал думать о других, в частности, об интеллектуалах, принадлежащих к высшей касте, и вскоре он стал им служить.

Общение в среде образованных людей стало сложной задачей и работой на износ. Джоунсу часто приходилось защищаться, когда ему бросали вызов наиболее критично настроенные интеллектуалы, которых он когда-либо встречал. "Напряжение было слишком велико". Через восемь с половиной лет, после нескольких тяжелых нервных срывов он вернулся в Соединенные Штаты, чтобы восстановить силы и отдохнуть. Но, вернувшись после отпуска в Индию, он обнаружил, что его психические проблемы остались нерешенными. "Я понимал, что если не получу откуда-нибудь помощи, мне придется бросить миссионерский труд... Это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни". Именно тогда Джоунс испытал глубокое духовное переживание: "В моем сердце наступил великий мир, полностью охвативший меня. Я знал, что свершилось! Жизнь - и жизнь счастливая - преизобиловала во мне". Больше уже никогда Джоунса не одолевали нервные расстройства.

После такой внутренней перемены Джоунс стал одним из самых выдающихся проповедников мира, который работал среди образованной элиты Индии. Он путешествовал за пределы Индии с благовестием о Христе, и известность его росла. Именно Христос был центральным средоточием проповедей Джоунса, а не христианство, и он постоянно подчеркивал эту разницу. Христианство, каковым его знал мир, являлось установленной церковью Запада; и именно христианство несли миссионеры в Индию, а не Христа, что и отвергалось индийскими интеллектуалами. Джоунс был убежден, что если бы индийские образованные люди имели возможность видеть Христа без всякого западного облачения, они бы с радостью приняли Его.

Но Джоунс пошел еще дальше простого отделения Христа от западной цивилизации; он также отделил Его от Ветхого Завета: "Христианство следует определять как Христа, а не как Ветхий Завет или западную цивилизацию, и даже не систему, построенную вокруг Него на Западе, но просто как

Самого Христа..." Джоунс видел свою задачу в том, чтобы "быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого" (1 Кор. 2:2). Исключение Ветхого Завета из проповеди стало, естественно, делом достаточно противоречивым, но Джоунс защищал свою позицию практическими обоснованиями:

"Я все так же верю в Ветхий Завет как в наивысшее Божье откровение, данное миру прежде воплощения Иисуса; я буду внутренне подпитываться им, как это делал Иисус. Но весь вопрос в том, что дальше. Юрист, приверженец джайнизма, блестящий автор работ, направленных против христианства, встал на одном из моих собраний и стал задавать вопросы про ветхозаветные Писания из длинного списка. Я сказал: "Брат мой, я думаю, что могу ответить на все ваши вопросы, но я не чувствую необходимости делать это. Я определяю христианство как Христа. Если у вас есть какие-то возражения против Него, я готов выслушать вас и ответить, если смогу". Он спросил: "Кто дал вам право делать эти разделения? Какой церковный Совет дал вам такое право?" Я объяснил, что мой Господь дал мне это право... Откровение было прогрессивным, завершаясь в Нем Самом. Зачем же мне тогда направлять борьбу на несовершенный этап, когда все совершенство здесь, в Нем? Мой друг-юрист с унынием увидел, что множество книг, написанных против христианства, разлетелись в пух и прах после моего определения".

Не Библия и не христианская доктрина, согласно Джоунсу, делала христианство уникальной среди религий всего мира, но только Иисус Христос, и, таким образом, он верил, что Христос один должен быть превознесен.

Однажды, когда какой-то индус похвалил его за то, что он такой "широко мыслящий христианин", он ответил: "Брат мой, я самый ограниченный человек, когда-либо встречавшийся вам. Я широк во всем остальном, но в одной сверхважной потребности человеческой натуры я абсолютно сужен фактами к Одному - Иисусу". Джоунс продолжал: "Именно потому, что мы верим в абсолютность Иисуса, мы можем позволить себе иметь более широкий взгляд на нехристианские системы и ситуации".

"Широкий взгляд на нехристианские системы" сделал Джоунса объектом нападок, особенно со стороны фундаменталистов, считавших, что он приносит христианство в жертву компромиссу, чтобы сделать его более привлекательным для других религиозных групп. "Джоунс приютил в себе греховную гордыню, языческий образ мыслей и растущий национализм", - писал Честер Талга (Chester Tulga), консервативный баптист. "Его Христос выглядит скорее как индийский националист. Его библейская универсальность усыхает до границ индийской национальности... Христос модерниста-миссионера... становится Лжехристом без спасительной силы и без исторической достоверности".

Представляя Христа нехристианской Индии, Джоунс пытался найти методы, которые бы естественно сочетались с жизнью индийского общества. Его встречи за круглым столом и христианские ашрамы являлись тому примером. Встречи за круглым столом начались после того, как его пригласили однажды в индийский дом вместе с другими интеллектуалами принять участие в философском обсуждении, сидя в кругу на полу. Следуя этому примеру, Джоунс стал делать то же самое, приглашая как христиан, так и индуистов, джайнистов и исламистов. Эти дискуссии, хотя основной их задачей являлся обмен мнениями собравшейся интеллигенции, стали возможностью для проповеди Евангелия: "Не было ни единого случая, чтобы перед закрытием круглого стола Христос не овладевал бы духовным контролем над ситуацией".

Христианское движение ашрам, основанное Джоунсом, также являлось приспособлением к индийской социальной жизни - альтернативой западной церкви. "Церковь для многих является институтом богослужения, которым пользуются раз или два в неделю. Общение происходит один или два часа за семь дней. После этих нескольких часов каждый возращается в свою оквартированную жизнь. Мировосприятие индийцев устроено так, что они желали бы собрать всю жизнь под единый контроль и сделать общение длящимся не час или два, а более продолжительно и всеобъемлюще".

Христианский ашрам во многом походил на индуистский. "Семья" должна была вставать в 5:30 и проводить свой день, сочетая различные виды деятельности, включающие частные молитвы, физический труд и групповые дискуссии, последнее исключалось один день в неделю, который объявлялся днем "полного молчания". В то время как главной целью ашрама становился личный духовный рост, величайшим достижением его создания в Индии явилось разрушение кастовой системы и политических барьеров, которые иначе разъединяли христиан в их повседневной жизни. К 1940 г. в Индии насчитывалось около двадцати пяти христианских ашрамов.

Репутация Джоунса как проповедника и христианского деятеля сделала его уважаемым человеком в Индии и во всем мире. Он считал Махатму Ганди и Джавахарлала Неру своими друзьями, и оба платили ему взаимным уважением, хотя никто из них не обратился в христианство. Но Джоунс представлял собой нечто большее, чем просто миссионер в Индии. Говоря словами Шервуда Эдди, "никто не может более заслуженно называться всемирным проповедником, никто более сознательно не проводил работу по благовествованию - более сорока лет - в духе участника всемирной кампании, чем Стэнли Джоунс". Япония стала лишь одной из многих стран, которые он посетил во время своих рабочих поездок, и, согласно Герберту Дж. Кейну, собрания там "привлекали огромное количество людей со всех концов страны, и десятки тысяч из них заявили о своей решимости принять Христа".

Как всемирно известный проповедник и христианский лидер, Джоунс обладал влиятельным голосом на экуменических конференциях XX в., но часто сталкивался с отсутствием понимания со стороны своих коллег - в частности, по вопросу о том, что Иисус, скорее, чем установленное христианство, должен быть первостепенным. На конференции в Мадрасе в 1938 г., например, он стал обсуждать этот вопрос с Хендриком Кремером (Неп-drick Kraemer) и другими, кто поддерживал лозунг: "Церковь под Богом есть надежда мира". Только Бог, видимый через Иисуса Христа, утверждал Джоунс, был Абсолютом. "Церковь же относительна... Конференция, таким образом, не оправдала надежд". Из-за такого взгляда на установленную церковь Джоунс полностью не укладывался в соответствующие рамки в глазах остальных экуменистически настроенных миссионеров-деятелей, а потому его часто критиковали как либералы, так и консерваторы.

Хотя Джоунс уже давно отказался от конфессиональной исключительности в своем служении и провозглашал широкую концепцию полного христианского единения, его, без сомнения, высоко чтили среди равных в методистской церкви и на Всемирном методистском совете избрали епископом. Перед церемонией посвящения он, однако, отказался от этого поста: "Я - проповедник, - писал он, - а не епископ".

Джоунс всегда был в первую очередь проповедником. Хотя он "почитал все доброе и истинное в восточных религиях и делал все возможное, чтобы встретить их на полпути", по словам Кейна, "он всегда говорил о совершенности Иисуса Христа и уникальности христианского Евангелия" и "всегда заканчивал "Иисусом и Воскресением"". Его высшей целью было не расширение установленной церкви, но привлечение людей к Иисусу, а затем предоставление им возможности познать Его собственным путем. "Существует прекрасный индийский брачный обычай, - писал он, - который отчасти напоминает нам о том, как нужно выполнить в Индии поставленную перед нами задачу и на каком этапе остановиться. На брачной церемонии девушки - подружки невесты - сопровождают ее с музыкой к дому жениха. Они приводят ее в жилище жениха - так далеко, насколько могут пройти, - затем уходят и оставляют ее с мужем. Таковой является и наша радостная задача в Индии: познать Его, представить Его и уйти - не обязательно дословно уйти, но доверить Индию Христу и Христа Индии. Мы можем идти рядом лишь до определенного момента - Он и Индия должны сами пройти остаток пути".

Философия всемирного благовестил стала темой очень популярной книги Джоунса "Христос и индийский путь" ("The Christ of the Indian Road"). Эта книга имела значительное влияние на миссионерскую деятельность XX в. До самой своей смерти в 1973 г.

Джоунс был первым по значению и искренним христианским проповедником, однако его взгляд на установленную церковь и его заботы о мире и социальной справедливости оказали отрицательное воздействие на многие миссионерские общества, обменявшие истинное благовестие на социальное Евангелие.

В тот же период, когда Студенческое добровольческое движение призывало в свои ряды молодых интеллектуалов из университетов и колледжей, другое миссионерское движение также начинало набирать силу, ревностно стремясь завоевать районы мира. Движение миссионеров веры, как его не совсем точно назвали, началось в 1895 г. с основания Китайской внутренней миссии Хадсоном Тейлором, который прямо или косвенно повлиял на возникновение еще сорока новых миссионерских организаций. С основанием таких миссий, как Христианско-миссионерский союз (1887), Миссия "Евангельский союз" (1890), Центральная американская миссия (1890), Суданская внутренняя миссия (1893) и Африканская внутренняя миссия (1895), независимые миссии веры стали значительной чертой международного евангельского движения, чьи "славные достижения", по словам Герберта Кейна, "были более удивительными, чем беллетристика, и более чудесными, чем сами чудеса". В то время как большая часть новоявленных миссий веры боролась за выживание, некоторые, например, Миссия скандинавского союза, основанная Фридрихом Франсоном (Frednk Franson), росли с удивительной скоростью. В течение полутора лет эта миссия призвала около ста человек для служения в Китае, Японии, Индии и Африке.

С самого начала миссии веры были связаны с консервативным проповедованием, и большинство добровольцев или не имели высшего образования, или же являлись выпускниками библейских институтов и христианских колледжей, таких, как Ньякский, Мооди и Уитон. Библейский институт Мооди особо выделяется как учебная база для подготовки миссионеров веры, "засвидетельствовав фантастический рекорд" в этой области, по словам Кейна. "С 1890 г более 5400 бывших питомцев Мооди служили под руководством более 245 миссионерских Советов в 108 странах мира. Более 2022 человек все еще активно служили в 1976 г Это значит, что один из восемнадцати североамериканских миссионеров в мире на сегодняшний день является питомцем Библейского института Мооди" и огромное их количество служат в миссиях веры.

Понятие "миссия веры" часто связывается с теми миссиями, где финансовая помощь миссионеру не зависит от определенного источника. Некоторые миссионеры такого типа проводят подобную политику вплоть до отказа просить пожертвования и даже не сообщают о нуждах и потребностях миссионеров, таким образом проповедуя полную зависимость от Бога в материальной нужде. Но концепция жизни полностью по вере затрагивает более широкий круг проблем, нежели только финансы. В миссиях трудились фанатично преданные вере люди, что часто было сопряжено с большим риском, и в результате среди первых миссионеров по вере уровень смертности оказался очень высоким.

Решение рисковать собственной жизнью ради того, чтобы нести Евангелие тем, кто никогда о нем не слышал, принять нелегко. Миссионеры веры были движимы яркой картиной ужасов преисподней. Целью миссионерского движения стало спасение заблудших душ от вечного мучения в огне ада. "Пусть те, кто знает Христа, - умолял Джим Элиот, - услышат вопли проклятых, когда они, теперь уже без единого шанса, несутся вниз во тьму, где нет Христа... Мы должны проливать слезы раскаяния за тех, кого не сумели вывести из тьмы".

В то время как миссионеры веры не забывали физические и социальные нужды тех, кому они служили, и были потому активны в служении в области медицины и образования, проповедь Евангелия все же оставалась первостепенной задачей; чтобы облегчить распространение Благой вести, возникли новые концепции благовествования. "Большая часть нововведений в миссиях XX в. предложена миссионерами веры, - сообщает Кейн, - включая использование радио, авиации, заочных курсов по изучению Библии, различных видов звукозаписи, насыщенную проповедь Евангелия, курсы повышения квалификации и курсы переподготовки". Одним из ярких примеров подобного опыта может служить образование Латиноамериканской миссии Гарри Стрейченом (Harry Strachan) в 1921 г. единственно в целях массового благовестия. Используя последние достижения в области рекламы и коммуникаций, он со своей женой Сьюзен и другими миссионерами проводил успешные развлекательные программы в театрах и залах по всей Южной и Центральной Америке, привлекая на встречи огромные толпы людей. На этих сборищах четко и ясно представлялось Евангелие, а обращенные затем передавались на попечение местных миссионерских обществ и церквей. "Вряд ли где-нибудь в Латинской Америке имеется миссия, - говорил Кейн, - в которой среди ее членов не было бы обращенных, пришедших к вере во время массовых кампаний, проводимых ЛАМ".

Такой упор на проповедь Евангелия со стороны миссий веры существенно способствовал распространению христианства, и миссии веры росли тоже, поскольку в них ощущалась потребность. На сегодняшний день, благодаря самоотверженности и стойкости своих основателей и ветеранов, миссии веры находятся среди самых крупных миссионерских обществ в мире. Разнообразные по своему географическому положению и методам благовествования, они успешно работают вместе в духе сотрудничества и на индивидуальной основе, и через Межконфессиональную ассоциацию зарубежных миссий, основанную в 1917 г. в целях поддержки развития миссий веры, и через связи с другими организациями. Совместные усилия объединяют независимые евангельские миссии веры, создавая таким образом самую мощную миссионерскую силу в мире.

Подобно великим миссионерским деятелям, таким, как Самьюэл Миллз и Джон Р. Мотг, А. Б. Симпсон (А. В. Sim-pson) никогда не служил миссионером; но, подобно Миллзу и Мотту, он оказал огромное влияние на развитие миссий, особенно на рост миссионерских обществ в Америке в конце XIX - начале XX вв Основатели Суданской внутренней миссии и Африканской внутренней миссии находились под сильным его влиянием и прошли обучение в его школе по подготовке миссионеров. Евангельские деноминации, особенно связанные с Движением святости, получили побуждение к миссионерской активности в основном благодаря его миссионерскому энтузиазму. Начиная с 1883 г., он организовывал межконфессиональные съезды в разных городах Соединенных Штатов и Канады, приглашая для выступления зарубежных миссионеров из самых различных деноминаций и миссионерских обществ. Эти съезды помогали людям ближе познакомиться с работой зарубежных миссий и привели к образованию его собственного, высокоэффективного международного миссионерского общества - Христианско-миссионерского союза. По большей части благодаря его влиянию зарубежные миссии в XX в. стали активно охватывать североамериканские евангельские церкви.

Знакомство Симпсона с зарубежными миссиями началось довольно рано. Он родился на острове Принца Эдуарда в Канаде в 1843 г. и был крещен, когда ему исполнилось всего несколько недель, Джоном Гедди, первым канадским миссионером в южных морях. Огромное влияние на него оказывала миссионерская атмосфера в его доме, и еще в юном возрасте сильное впечатление произвели рассказы о жизни Джона Уильямса, погибшего мученической смертью на острове Эроманга. В колледже Нокса в Торонто Симпсон продолжал интересоваться зарубежными миссиями, но после выпуска он получил приглашение служить в большой и модной церкви Нокса в Гамильтоне, штат Онтарио, где стал пастором. Причиной того, что в возрасте двадцати одного года он начал работать в одной из самых престижных церквей Канады, явился его исключительный дар проповедника. Этот же дар оказывал огромное влияние на людей, когда он стал миссионерским деятелем. Но для роли, которую Симпсону предстояло сыграть в международном миссионерском движении, нужны были и другие замечательные качества, на развитие которых потребовались годы.

Репутация блестящего проповедника принесла Симпсону приглашения в другие церкви, и, прослужив в церкви Нокса восемь лет, он принял одно из них - в большую церковь на Честнат-стрит в Луисвилле, штат Кентукки, где он стал получать внушительный оклад в 5000 долларов. Его служение оказалось успешным в плане примирения между собой прихожан этой городской церкви, все еще питающих скрытую враждебность друг к другу, оставшуюся со времен Гражданской войны. Но Симпсон оставался неудовлетворенным светским христианством, характерным для этого города. Он чувствовал себя неуютно в обстановке почтенной респектабельности, которой были пропитаны его прихожане, и собственной тягой к самолюбованию и довольству, что проявлялось в угождении богатым и игнорировании простого люда. Сначала он испытал сильнейший духовный кризис, прежде чем понял, насколько его служение стало "бесплодным и блеклым" и что "вряд ли это его истинное служение". После "одинокой и печальной ночи... не зная, доживет ли он до утра в самом прямом смысле этого слова", он решился "впервые на полное посвящение своего сердца". После этого его церковь на Честнат-стрит стала центром победы Евангелия над сердцами в Луисвилле.

Однажды, прервав пасторское служение в Луисвилле, Симпсон поехал в Чикаго навестить друзей и там вновь испытал глубокое духовное переживание. В своем откровении он пишет:

"Бремя мира без Христа Духом Божьим возлегло на его плечи... Однажды ночью я проснулся, содрогаясь от торжественного и странного ощущения Божьей всемогущей силы, и моя душа горела воспоминанием странного сна, от которого я в тот момент отошел. Мне казалось, что я сижу в огромной аудитории, а вокруг меня находятся миллионы людей. Казалось, там собрались все христиане мира, представляя великое разнообразие лиц и одежд. В основном это были китайцы. Они не говорили, но в немой муке ломали руки, а на лицах их было выражение, которого мне никогда не забыть. Я не думал и не говорил о китайцах или о языческом мире, но когда я проснулся, меня потряс Дух Святой, и я бросился на колени, и каждой клеткой своего существа я ответил: "Да, Господь, я пойду"".

После такого откровения Симпсон "в течение нескольких месяцев пытался найти открытую дверь, но путь был закрыт". Величайшим препятствием оказалась его семья - жена Маргарет и шестеро детей. "Миссионерское видение, - как говорил об этом А. Томпсон (А. Е. Thompson), - еще не посетило миссис Симпсон. Она могла бы покинуть любимую Канаду по призыву солнечного и южного народа. Но Китай! Ее практичная натура, ее материнский инстинкт и, возможно, женские амбиции относительно своего преуспевающего мужа - все говорили нет". Она была довольна комфортным образом жизни, которую обеспечивала ей церковь на Честнат-стрит и совсем не стремилась отступиться от этого комфорта: "Тогда я не была готова на такую жертву. Я писала ему, что мне и здесь хорошо, а сам он может ехать в Китай - я же останусь дома и буду воспитывать детей и заботиться о них. Я знала, что это удовлетворит его лишь на некоторое время".

Симпсон не был Ливингстоном, он просто не мог оставить жену и шестерых детей, но время шло, и Бог "показал ему", что "ему должно трудиться для мира и падших язычников точно так, словно" ему "позволено жить среди них". Но Луисвилл оказался не тем местом, где возможно было организовать деятельность по всемирной проповеди Евангелия, поэтому в 1879 г. он принял предложение из церкви в Нью-Йорке, и именно там началось его служение мирового масштаба.

Симпсон вскоре обнаружил, что церковь на Тринадцатой улице, где он служил, не разделяла его взглядов относительно заблудших душ. Она также не соглашалась с его пониманием Божественного исцеления, которое он осознал, сам пройдя через подобный опыт.

Поэтому всего лишь через два года служения в этой церкви он объявил об уходе, что в глазах очень многих расценивалось как чистейшее безрассудство. Не имея какого-либо постоянного дохода, он начал новое служение. Нью-Йорк стал полем его миссионерской деятельности, и оттуда он мог охватить самый отдаленный край земли - и в то же время сохранить целостность своей семьи.

Это был смелый шаг, который привел в изумление не только церковь и его коллег, но и жену Маргарет. Тозер Э. У. (A. W. Tozer) остроумно описывает ее чувства:

"Жена пророка идет нелегким путем. Она не всегда видит то, что видит ее муж, хотя, как жена, она должна сопровождать его, куда бы ни привело его откровение. Поэтому она вынуждена идти с ним по вере долгое время - причем по вере в своего мужа. Миссис Симпсон очень старалась понять своего преданного, но непрактичного мужа, и если она иногда теряла терпение, ее нельзя слишком строго судить. От богатства и высокого общественного положения ее вдруг призвали к бедности и положению, почти соотносимому со статусом изгоев общества. Она должна была как-то кормить свою большую семью - но доходов не было никаких. Оклада не было, от пасторства муж отказался... Мистер Симпсон слышал Голос, приказывавший ему идти, и он пошел без страха. Его жена ничего не слышала, но в любом случае тоже должна была идти. То, что ей иногда не хватало сочувствия, многими ставится ей в упрек. То, что ей удавалось держаться рядом со своим рассеянным, парящим высоко в мечтах и видящим дальние цели мужем, должно ставиться ей в вечную заслугу. Очень нелегко жить с таким мужем, каковым был А. Б. Симпсон".

Разместив в газете рекламное объявление, Симпсон положил начало своему движению. Его первая встреча проходила воскресным вечером и была предназначена для более широкой публики, чем его бывшие прихожане, которых он специально просил не приходить. Он не хотел, чтобы его обвинили в расколе церкви. На собрание пришло большое количество народу, но после собрания остались только семь человек, чтобы полностью отдаться новому служению. Эти семеро вместе с Симпсоном составили ядро, и благодаря их усердному труду толпы народа вскоре стали заполнять арендованный зал, в котором проводились собрания. Последующие восемь лет группа переезжала с места на место, пока строилось специальное здание, Скиния Евангелия.

Основной целью Симпсона было создание органа верующих, полностью посвятивших себя международному благовествованию, но он не довольствовался ограничением этого движения рамками Нью-Йорка. Чтобы расширить сферу действия призыва, он организовал выпуск иллюстрированного миссионерского журнала "Евангелие по всей земле" ("The Gospel in All Lands") и начал организацию съездов по городам Северной Америки. В 1887 г. был учрежден Христианский союз, поставивший своей целью свести воедино всех верующих, настроенных на миссионерское служение, в одну организацию. Продолжением этой работы стало возникновение нового миссионерского общества, Евангельского миссионерского союза. Десять лет эти организации существовали отдельно друг от друга, а в 1897 г. объединились в единый Христианско-миссионерский союз. Тем временем Симпсон открыл школу по подготовке миссионеров в Нью-Йорке и обретал славу одного из выдающихся миссионерских деятелей Америки.

В воззваниях Симпсона о помощи миссионерскому движению звучали не только призыв спасать души от угрозы преисподней, но и просьба способствовать скорейшему пришествию Христа на землю. Ключевым текстом Симпсон считал Евангелие от Матфея 24:14: "И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец". Именно этот вселенский прорыв сделал Христианско-миссионерский союз уникальным среди независимых миссионерских обществ. Многие миссии концентрировали свои усилия на одной определенной территории или же выбирали два-три поля деятельности, а Христианско-миссионерский союз рассылал своих членов по всему миру. За пять лет в его ряды вошло сто пятьдесят миссионеров, работавших в пятнадцати различных точках земли.

Цифры выглядят впечатляющими, но они не рассказывают о периодах серьезных испытаний, через которые прошла организация в первые годы своей деятельности. Первыми за границу отправились пятеро молодых людей - в Конго в 1884 г., за три года до того, как было официально объявлено о работе миссии, и всего через несколько месяцев после их прибытия Джон Кондит (John Condit), руководитель этой группы, умер. И в Конго, и в Судане первые попытки проповедовать Евангелие стоили многих жизней. "Потери, - по словам Томпсона, - достигали такой цифры, что в течение многих лет миссионерские могилы в обеих странах превосходили числом живых миссионеров, служивших там". Первые годы работы в Китае также были запятнаны кровью мучеников. Восстание боксеров в 1900 г. унесло жизни тридцати пяти миссионеров Союза и их детей.

Но работа продолжалась, и ко времени смерти Симпсона в 1919 г. миссия твердо обосновалась на каждом континенте. К 1919 г. также постоянно действовала школа по подготовке миссионеров в Ньяке, штат Нью-Йорк. Его достижения в области христианского образования стали известны далеко за пределами коридоров одного института. Его концепция подготовки миссионеров дала толчок организации Библейских институтов, которые распространились по всей Северной Америке и стали главным источником свежих молодых сил для независимых миссионерских обществ веры в последующие десятилетия.

А. Б. Симпсон взял на себя всеобъемлющее бремя заботы о заблудших душах, что кратко выразил в одном из своих грустных гимнов:

И день за днем сто тысяч душ
Уходят друг за другом.
Во тьму без дна, где нет Христа,
Где нет луча надежды,
Где вечность словно ночь черна,
Ушли в погибель души.

Такой груз заботы о заблудших был тяжкой ношей для одного человека, и порой Симпсон, казалось, сгибался под этой тяжестью. Вскоре после своего переезда в Нью-Йорк он окунулся "в топкую трясину такого глубокого уныния... что работать было невозможно". "Я слонялся без дела, - вспоминал он позднее, - в тяжелой депрессии. Все в жизни казалось черным и бессмысленным". Он выздоровел, но с тех пор был подвержен периодам депрессии. Перед смертью на какое-то время "он вошел в полосу духовной тени", по словам Э. У. Тозера, "и чувствовал, что лицо Господне скрылось от него...""

Многим друзьям и коллегам его приступы отчаяния были непонятны.

Как мог духовный гигант вроде Сим-пеона испытывать такую глубокую депрессию? Анализ Тозера поражает своей остротой: "Для Богом опьяненных людей, мечтателей и мистиков Царствия небесного характерно то, что размах и полет их мысли несравненно больше, чем у других людей. Их способность взмывать до немыслимых высот духовного совершенства сравнима только с их печальной силой низвержения, поразительной подавленностью, когда они сидят у реки Chebar или пугают ночных сторожей одинокой печалью". Такие взлеты и падения стали частью земного странствия Симпсона, и если иногда казалось, что он утратил чувство направления в своем нисхождении в долину смертной тени, то в периоды своих взлетов он ощущал и претворял в жизнь понимание сущности вселенского благовестия.

Неудачи, смерть и отчаяние омрачили начало деятельности Суданской внутренней миссии. Идеалистические мечты нескольких неопытных миссионеров проникнуть в то, что называлось Суданом, казались поначалу безнадежной затеей. Это была обширная запретная зона к югу от Сахары, разделенная на несколько национальных округов. И все же благодаря настойчивости одного человека, Роланда Бингема, СВМ стала одной из самых динамичных миссионерских организаций в Африке за всю историю христианской церкви. Сегодня это одно из самых крупных миссионерских обществ в мире с армией миссионеров, временами доходящей чуть ли не до полутора тысяч человек.

История СВМ началась не с Роланда Бингема. Первым, чьи мечты привели к созданию СВМ, был молодой канадец шотландского происхождения, Уолтер Гоуанс (Walter Gowans). Изучив потребности различных стран в миссионерской помощи, он пришел к убеждению, что Судан со своим почти шестидесятимиллионным населением без единого христианского миссионера является той страной, где Бог хотел бы его видеть. Но с самого начала Гоуанс столкнулся с нехваткой финансов и моральной поддержки. Ни одно из миссионерских обществ в Северной Америке не хотело рисковать людьми, отсылая их в кишащий болезнями Судан. Но Гоуанса не так легко было остановить. Он покинул родной Торонто и отплыл в Англию, надеясь найти там материальную поддержку.

Тем временем самая верная союзница Гоуанса, его мать, нашла ему товарищей, готовых к нему присоединиться. Тот факт, что свою дочь она уже отправила в Китай, не уменьшил ее стремления отослать на миссионерское служение и сына. Она была пылкой энтузиасткой миссионерского движения, как заметил Бингем, разговаривая с ней в ее гостиной. Она пригласила его к себе домой, после того как послушала Бингема на собрании. Убежденная в том, что он станет идеальным спутником ее сыну, она горячо представила молодому человеку нужду Судана в благовестии. Она была женщиной, умеющей убеждать, и "на следующее утро", пишет Бингем, "когда я позвонил миссис Гоуанс, я объявил ей, что буду готов отплыть через две недели с тем, чтобы работать рядом с ее сыном. Обрадовалась ли она? Она сама была "Советом" и приняла меня немедленно".

Бингем родился в 1872 г. в Сассексе, Англия, где провел беззаботное детство, пока на семью не обрушились материальные трудности после смерти его отца. В возрасте тринадцати лет

он начал работать полный рабочий день, а три года спустя эмигрировал в Канаду, чтобы вкусить возможности Нового Света. Он был обращен в Англии через проповедь представителей Армии спасения. Вскоре после прибытия в Канаду "Бог дал мне понять", пишет Бингем, "что Он хотел, чтобы я проповедовал Евангелие, и, следуя Его водительству, я вступил офицером в Армию спасения". В этой должности он впервые познакомился с миссис Гоуанс.

Посвятив себя новому миссионерскому делу, Бингем отправился в Нью-Йорк, где познакомился с Томасом Кентом, "собратом по колледжу" Уолтера Гоуанса и убедил его присоединиться к ним. Они отплыли вместе весной 1893 г., чтобы присоединиться к Гоуансу и начать свое путешествие с западного побережья вглубь Африки. Прибыв в Лагос, тройка молодых людей быстро поняла, почему другие миссии так категорически отказывались от засылки миссионеров в Судан. Им сказали, что шансы на выживание в тех условиях равны нулю. От главы Методистской миссии в Западной Африке они получили грозное предупреждение: "Молодые люди, вы никогда не увидите Судан; ваши дети никогда не увидят Судан; может быть, его увидят ваши внуки". Миссионеры из других обществ также предсказывали мрачный исход, но тот факт, что никто из миссионеров не проповедовал Евангелия в Судане, и являлся основной причиной их приезда, и они не собирались поворачивать обратно. Но их надежды работать в одной команде рассыпались, когда Бингем заболел малярией. Решено было оставить его на побережье, основав там базу снабжения.

Менее чем через год после того, как они отправились в свое путешествие вглубь страны за восемьсот миль, и Гоуанса, и Кента все пессимисты считали уже мертвыми. Когда Кент уехал за припасами, Гоуанс, ослабленный дизентерией, был схвачен работорговцем, царьком местного племени, и умер через несколько недель после своего освобождения, когда африканцы несли его к побережью. Возвращаясь, заразился малярией Кент. Бингем выходил его, но Томас умер во время другого приступа малярии на обратном пути, когда вышел встречать Гоуанса.

Когда известие об их смерти с разницей в три недели достигло Бингема, он был в отчаянии. Он вернулся в Англию, сомневаясь в своем будущем и в своей вере: "Моя вера была потрясена до самого основания... Почему случилось так, что эти люди, так страстно желавшие исполнить Господне поручение и донести Его слово миллионам людей, томящимся во тьме, были лишены с самого начала возможности исполнить то, что задумали? Передо мной встало множество вопросов... Была ли Библия просто эволюцией человеческой мысли, даже, может быть, необъективной мысли, или же Божественным откровением? Несколько месяцев я мучился над этой великой проблемой, пока, наконец, не пришел к твердому убеждению".

Бингем вернулся в Канаду с обновленной верой, полный решимости продолжать свою миссию в Судане. Осознавая недостатки, мешающие выполнению этой работы, он прошел основной медицинский курс в Кливлендской больнице, а затем, осенью 1895 г., записался в Библейскую школу А. Б. Симпсона в Нью-Йорке, в которой учились ранее Кент и Гоуанс. Во время обучения в школе он был призван на пасторское служение в маленькую церковь, но мысль о Судане не покидали его. Он знал, что никогда не обретет мира, пока не вернется в Африку, чтобы исполнить мечту Гоуанса. Но для ее осуществления, и он был убежден в этом, требовалась организация, и поэтому в мае 1898 г. возникла новая официальная Суданская внутренняя миссия. В том же месяце Бингем женился на Хелен Блэр (Blair), дочери человека, которому был обязан многим: "Всего за пять лет до этого, когда ее отец снял все деньги со своего счета в банке, чтобы отправить меня в Африку, он мало думал о том, что я когда-то вернусь и попрошу его дочь разделить со мной тяготы моей работы. Учитывая то, что наша первая попытка ни к чему, кроме двух могил, не привела, он нашел свой первый подарок менее ценным, чем второй".

К 1900 г., через семь лет после первой неудачи, Бингем и два молодых добровольца были готовы к новой попытке покорения Судана. На этот раз Бингем нашел, что "миссионеры в Лагосе еще менее симпатизировали" его планам и "они не колеблясь высказали все свои соображения двум молодым людям", которых он привез с собой. Далее последовали еще более обескураживающие события, когда Бингем серьезно заболел малярией и ему приказали отправиться домой. Хотя его молодые коллеги обещали начать работу без него, они совсем утратили смелость, услышав страшные предсказания, и решили уехать следующим же пароходом".

И опять Бингем тонул в пучине отчаяния: "Мне было бы легче, может быть, если бы я умер в Африке, потому что на обратном пути я испытал другую смерть. Все, казалось, обречено на провал, и пока я восстанавливал силы в Британии, меня настигло сообщение, переданное по телеграфу, что оба моих товарища также вскоре приезжают, и вот тогда настал тяжелейший период во всей моей жизни". И все же Бингем решил не сдаваться. Он вернулся в Канаду, встретился с Советом, нашел еще четырех добровольцев, чтобы организовать третью попытку работать в Судане.

Третья попытка 1901 г. стала удачной, в результате чего возникла первая база СВМ в Африке, расположенная в Патиги, в пятистах милях от реки Нигер. Но каждый шаг вперед стоил невероятного напряжения всех человеческих сил, и через два года из четырех миссионеров остался лишь один. Один умер, а двоих пришлось отправить домой фактически инвалидами, и они больше уже не возвратились. И хотя СВМ "сначала висела на волоске", имея всего лишь несколько обращенных, пришедших к Христу за первые десять лет в Патиги, миссия постепенно набирала силу, образовав новые базы и твердо укрепившись на пустынной территории.

Одним из факторов, повлиявших на укрепление позиций СВМ в Африке с началом века, стало эффективное использование хинина как средства против малярии. Умело используя это лекарство, миссионеры уже могли не бояться этой ужасной болезни. Другим фактором, повлиявшим на закрепление миссии в Судане, была молитва. Миссис Гоуанс, по словам Бингема, оказалась "одной из величайших помощниц, действовавших посредством молитвы, благословляя и укрепляя" СВМ. "Своими молитвами и верой она вела нас от первых семи бесплодных лет к годам обильного урожая".

Оставив позади страх перед малярией, миссионеры столкнулись с другими препятствиями, бывшими в какой-то степени не менее устрашающими.

"Здесь постоянно происходит невидимая война, - писал Бингем, - которую приходится вести против сил тьмы... На Западе модно относить веру в демонов и дьвола к области мифологии, и если об этом говорится, то лишь в шутку или насмешку. Но когда дело касается подобного вопроса в Западной Африке или других миссиях, то эта проблема перестает быть шуткой. Нужно пройти в джунгли Нигерии, Судана или Эфиопии и посетить несколько африканских деревень, чтобы убедиться в существовании дьяволов и демонов. Они повсюду вокруг вас, и скоро, очень скоро вы начинаете разделять верования язычников относительно реальности этих злых сил, конечно же, как христианин, не разделяя их страхов и не совершая напрасных жертвоприношений, чтобы умилостивить их. Фетиши, люди, одержимые дьяволом, жу-жу, оборотни, колдуны, чародеи, использование яда - все это процветало бесконтрольно в первые годы существования миссии..."

Миссионеры часто рассказывали "странные и мрачные истории" о своих "встречах с этими дурными силами зла..." Один миссионер поведал о том, как он вошел в деревню, где происходил сатанинский ритуал: "Знахарь-колдун... с маской на лице... жестикулировал, изгибался и кружился, а толпа визжала и ревела, создавая неописуемый шум". "Когда я протолкнулся в центр круга, - вспоминал далее миссионер, - к своему величайшему изумлению я увидел в воздухе неподвижное тело женщины. Ее ноги оторвались от земли на два фута и... с тела молодой женщины лился пот, как из источника, когда она приблизилась ко мне по воздуху без всякой видимой опоры под ногами".

Когда миссионеры начали вести борьбу с невидимыми силами тьмы и проповедовать Евангелие, они поняли, что не могут обходить стороной физические потребности окружающих людей. Проказа, в частности, была ужасной африканской болезнью, и вскоре СВМ стала активно участвовать в искоренении этого ужасного бедствия. В 1920-х гг. началась работа среди прокаженных, и к 1960-м миссия занималась лечением более тридцати тысяч прокаженных пациентов только в Нигерии. Многие африканцы, желавшие лечиться от болезни, были мусульманами, но "они сделали свой выбор в пользу Христа, несмотря на прежнее исповедание мусульманской веры и угрозы со стороны родителей".

По мере роста и распространения СВМ в Африке стали проявляться нужды в благовестии в Эфиопии. Церковь, основанная там миссионерами СВМ, явилась высшим достижением жертвенной жизни Бингема, посвященной служению Африке. В 1928 г. доктор Томас Ламби (Thomas Lambie) открыл южные провинции Эфиопии. Он вскоре осел в провинции Валламо, где практиковал медицину и проводил проповедническую работу. К нему присоединились и другие миссионеры СВМ, и несколько лет они трудились, имея небольшие результаты. В 1935 г., когда против Эфиопии двинулась итальянская армия, ситуация стала угрожающей. Американское и Британское посольства посоветовали всем своим гражданам немедленно покинуть страну, но миссионеры СВМ остались - с благословения своего генерального директора, Роланда Бингема. "Вы находитесь под более высоким покровительством, нежели король Англии или президент Соединенных Штатов. Получите от Него инструкции и помните, что мы - с вами".

В это время в Валламо было всего лишь семнадцать крещеных верующих, и миссионеры понимали, что дни их работы сочтены. "Поскольку мы знали, что времени у нас осталось мало, - писал один из миссионеров, - мы делали все, что могли, обучая христиан и неся им Благую весть... Было небезопасно покидать территорию миссионерского поселка, но важность задачи и нехватка времени, оставшегося для обучения молодых христиан, давали право пренебрегать опасностью".

Несмотря на военные действия и ежедневную опасность для жизни, оставшиеся девятнадцать миссионеров и семь их детей были насильно отправлены назад только весной 1937 г., что дало им почти два года "дополнительного" времени, чтобы построить маленькую церковь в Валламо. Но даже к 1937 г. количество верующих оставалось маленьким - только сорок восемь человек, - и миссионеры уезжали с чувством глубокой печали и сомнений: "Когда мы последний раз повернули за гору и увидели на расстоянии волны их рук, поднятых в знак прощания, мы подумали о том, что произойдет с маленьким мерцающим пламенем евангельского света, зажженным среди глубокой тьмы. Смогут ли эти молодые христиане, не имеющие Слова Божьего на своем языке, кроме Евангелия от Марка и нескольких маленьких брошюр избранных отрывков из Писаний для водительства и изучения, устоять перед преследованиями, которые неминуемо их коснутся".

И преследования нагрянули - жестокие преследования, которые очистили церковь и расширили свидетельство христиан так, как было в первых христианских церквах. "В одном случае, - рассказывает Раймонд Дейвис, - было арестовано и посажено в тюрьму 50 руководителей, когда итальянцы осознали, что их усилия стереть с лица земли церковь лишь укрепляли ее силу и умножали количество членов. Каждый из руководителей получил по сто ударов плетью, а один - четыреста. Они не могли лежать на спине в течение нескольких месяцев, а трое из них умерли". Но, несмотря на свирепые преследования, церковь быстро росла. Почему? "Братская любовь, которую проявляли друг к другу христиане во времена жестоких преследований, оказывала величайшее воздействие на неверующих... Такого рода естественное, живое, молчаливое свидетельство приводило многих к Господу. Слово любви, о котором прежде не знали и не слышали, распространялось быстро и далеко".

К 1941 г. война в Эфиопии закончилась, и на следующий год первым миссионерам разрешили вернуться - только при условии подчинения Британскому правительству. То, что миссионеры обнаружили по прибытии, было воистину чудом! Вместо сорока восьми христиан, которых они оставили пять лет назад, их встретили десять тысяч, а вместо одной едва оперившейся церкви появилось почти сто приходов, рассыпанных по всей провинции. Это была величайшая волна христианского благовестия в африканской истории, которая совершенно потрясла шестидесятидевятилетнего Роланда Бингема, вспомнившего болезненные потери первых лет в Африке. Он только что закончил книгу, в которой описывал все пятьдесят лет СВМ в Африке, "Семь седмиц" ("Seven Sevens"). Среди всего этого волнения Бингем решил поехать в Эфиопию, но, не успев покинуть Канаду, он внезапно умер от сердечного приступа в декабре 1942 г.

За годы после смерти Бингема СВМ засвидетельствовала огромные достижения в Африке, но и столкнулась с периодами неудач. Когда в 1955 г. была провозглашена независимость Судана, миссионеры оказались в центре политических беспорядков, а когда вспыхнула гражданская война между южными племенами и северными арабами-мусульманами, их обвинили в оказании помощи южным повстанцам. Новое правительство национализировало миссионерские школы, а в 1964 г. правительство, контролируемое мусульманами, выслало всех миссионеров из южной части страны. Когда миссионеры покинули ее, жизнь суданских христиан стала еще хуже. Северное правительство вооружило одни южные племена, чтобы они воевали с другими южными племенами, стремясь использовать племенные разногласия и ослабить сопротивление южан. Некоторые племена на юге были безжалостно разгромлены, более полумиллиона человек погибли в этой войне. Христиан подвергали мучениям, и по меньшей мере одна христианская деревня была уничтожена полностью.

К началу 1970-х, однако, политическая обстановка в Судане постепенно нормализовалась. Советских советников изгнали из страны, а миссионерам разрешили вернуться. Была основана маленькая Библейская школа, а между 1977 и 1982 гг. шло осуществление серьезной программы по здравоохранению. С налаживанием медицинской работы миссионерская армия уменьшалась в численности, но церкви продолжали расти с удивительной скоростью.

Тем временем в Эфиопии опять возникли политические беспорядки. На этот раз в дело вмешался Советский Союз, и в стране установилось коммунистическое правление. По мере роста давления на церковь и на миссиионеров многие покинули страну. К 1978 г. численность миссионеров СВМ сократилась примерно до двенадцати процентов по сравнению с наивысшим уровнем, но количество церквей, связанных с СВМ, оставалось большим - 2500.

Конец 70-х - начало 80-х гг. было временем серьезных испытаний для христиан Эфиопии. Некоторые из них попали с тюрьмы, по приказу правительства закрывались сотни церковных зданий. Однако количество действующих церквей оставалось почти неизменным, и в 1982 г. церковь контролировала более шестидесяти библейских школ с числом студентов более трех тысяч. Эфиопская церковь продолжает готовить и поддерживать своих собственных миссионеров, и каждый месяц в стране приходят к Христу тысячи человек.

Африканская внутренняя миссия, как и Суданская внутренняя миссия, едва выжила в условиях бурного детства. Ужасные климатические условия Африки собирали дань в виде жизней миссионеров. Какое-то время казалось, что мечта об исполнении откровения Иоганна Крапфа о том, чтобы установить цепь миссионерских баз через Африку с восточного побережья, превратилась в жуткий кошмар. Предприятие, начавшееся в 1895 г. такими радужными перспективами, через несколько лет едва дышало. И все же к 1901 г. ситуация стала меняться к лучшему, и АВМ уже стояла на пути превращения в одну из крупнейших миссий в Восточной Африке.

Африканская внутренняя миссия была основана Питером Камероном Скоттом (Peter Cameron Scott), молодым миссионером, прослужившим короткое время в Африке под началом Международного миссионерского союза (позже - ХМС), но вынужденным вернуться домой из-за повторявшихся приступов малярии. Скотт родился в Глазго, Шотландия, в 1867 г. Когда ему было тринадцать лет, семья эмигрировала в Америку и устроилась в Филадельфии, где Питер, одаренный вокалист, учился у итальянского маэстро. Хотя родители были против его оперной карьеры и настаивали на том, чтобы он овладел профессией печатника, соблазны сцены были велики. Но когда Скотт шел, привлеченный объявлением, чтобы попробовать стать певцом хора, на ступеньках оперного театра он принял самое серьезное решение, изменившее всю его жизнь. Будет ли он стремиться к жизни самодовольной славы и аплодисментов в мире развлечений и сиянии огней рампы или посвятит свою жизнь служению Богу, несмотря на трудности, может быть, бедность и бесславие? То был критический момент в судьбе молодого человека, но решение стало окончательным. Он избрал путь служения Богу.

Определив цель в жизни, Скотт поступил в колледж, основанный А. Б. Симпсоном и дававший образование будущим миссионерам, чтобы подготовиться к служению в Африке. В ноябре 1890 г., в возрасте двадцати трех лет, он был рукоположен Симпсоном, а на следующий день отплыл на западное побережье Африки, желая присоединиться к работе Международного миссионерского союза. Через несколько месяцев после его приезда к нему приехал его брат Джон, но радостная встреча вскоре обернулась трагедией. Джон не сумел выстоять под натиском африканского климата, и еще один миссионер лег в землю на "кладбище белого человека". Питер соорудил грубый гроб и сам вырыл могилу. Не было перезвона церковных колоколов, не было цветов и хвалебных речей, но, стоя у могилы, Питер "пережил еще один кризис" и вновь повторил свой обет: посвятить себя проповеди Евангелия в Африке.

Этот торжественный момент, должно быть, представлялся Скотту фарсом, когда, несколько месяцев спустя, он вернулся в Англию с пошатнувшимся здоровьем. Как же он сможет выполнить обещание, данное Богу? Ему необходим был свежий источник вдохновения, и он нашел его у могильной плиты в Вестминстерском аббатстве, где покоились останки человека, вдохновившего многих и многих на миссионерское служение в Африке. Дух Дейвида Ливингстона, казалось, подтолкнул Скотта вперед, и он упал на колени в благоговении и прочитал надпись: "Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести" (Ин. 10:16). Он вернется в Африку и положит свою жизнь, если будет нужно, ради того дела, для которого жил и умер этот великий человек.

Из Англии Скотт приехал в Америку и там встретился с подобными ему людьми, чтобы разработать план проникновения в Африку с востока, двигаясь по прибрежной полосе, где работали англикане, и далее, к "недостижимым племенам в глубинке". Среди тех, кто участвовал в первых заседаниях по планированию, были А. Т. Пиерсон и Ч. Е. Хелберт (А. Т. Pierson, С. Е. Hurlburt), люди, сыгравшие важную роль в работе АВМ в последующие годы. Библейский институт в Пенсильвании стал штабом новой миссии и сценой прощания в августе 1895 г., когда Скотт и семь других миссионеров, включая его сестру Маргарет, были официально призваны к служению в Африке.

В октябре миссионерская группа прибыла в Занзибар, а оттуда они отправились вглубь страны, чтобы основать первую из нескольких миссионерских баз в Кении. Несколько месяцев после основания первой миссионерской станции Скотт искал места для новых миссий, чтобы миссионеры могли рассредоточиться и эффективнее вести работу. Другие добровольцы, включая родителей Скотта и младшую сестру, Айну, находились на пути в Африку, и Скотт был настроен оптимистически.

В 1896 г. Скотт представил свой первый годовой отчет в АВМ, с энтузиазмом перечисляя значительные достижения, происшедшие всего за один год. Были открыты четыре станции, построены дома, запущены образовательные и медицинские программы, значительный прогресс произошел в изучении языка. Скотт явно наслаждался работой и, в отличие от множества миссионеров-коллег своего времени, высоко ценил местных людей и их культуру; а их облачение или его отсутствие, казалось, совсем его не беспокоило: "Люди (подавляющее большинство) ходят голыми, на них нет ничего, кроме медной проволоки, которой обвязаны их шеи, руки, запястья и ноги. Они также делают очень тонкие цепочки из тонкой медной проволоки и большие гроздья носят в ушах. В основном они хорошо сложены, высокие, худощавые, но мускулистые. Как правило, у них резкие черты лица, высокий лоб и достаточно умный вид... Женщины не носят такого количества меди, но качество бус, которые надевают некоторые из них на талию и на шею, действительно поразительное".

Едва был издан отчет Скотта, как пришло известие о его болезни. Жестокий африканский климат еще раз положил этого человека на лопатки, а его лихорадочный график путешествия пешком - иногда по 2600 миль в год - только усугубил ситуацию. Мать терпеливо ухаживала за ним, но безрезультатно. Он умер в декабре 1896 г., чуть больше чем через год после того, как он и его миссия твердо обосновались на земле Африки.

Скотт питал АВМ своей энергией, и с его смертью, вспоминает Кеннет Ричардсон (Kenneth Richardson), "молодая миссия стала тонуть... Один за другим ушли вслед за ним несколько ценных работников. Некоторым пришлось сдаться по причине болезней. Но остальные, включая членов семьи Скотта, решили служить в Африке в других ролях". К лету 1899 г. единственным миссионером, не ушедшим с поля боя, был Уильям Гангерт (William Gangert), одиночный символ того, что АВМ еще ведет работу в Африке. К нему вскоре присоединились два миссионера, и процесс восстановления АВМ начался. Затем, в 1901 г., Хелберт, назначенный генеральным директором миссии, забрав жену и пятерых детей (все они впоследствии стали миссионерами АВМ), переехал в Африку, где получил возможность не только контролировать работу других, но и действовать самому.

К 1909 г. АВМ расширила горизонты своей работы до Танзании, а в последующие годы северо-восточные районы Конго также открылись для проповеди Евангелия - но не без мощной политической поддержки. В 1908 г., когда Хелберт был в отпуске в Соединенных Штатах, его пригласили в Белый дом на встречу с президентом Теодором Рузвельтом, желавшим получить совет относительно сафари, ради которого президент собирался поехать в Восточную Африку. Когда на следующий год президент посетил Африку, он возобновил свое знакомство с Хел-бертом и положил основание для Восточно-Африканской академии, предложив свою помощь миссии, если она потребуется. Хелберт запомнил это обещание, и в 1910 г., когда столкнулся с противодействием бельгийских властей, запретивших въезд АВМ в Конго, он обратился к бывшему президенту за помощью. Верный своему слову, Рузвельт связался с бельгийским правительством, и разрешение на въезд АВМ выдали. Такое вмешательство бывшего президента дало повод местным властям прийти к выводу, что Рузвельт лично заинтересован в этой миссии, поэтому первый состав миссионерской команды получил неожиданно королевский прием.

Концепция Хелберта об эффективной миссионерской стратегии включала не просто рост количества станций и расширение благовествования, но охватывала всю жизнь миссионера, в частности, его семейную жизнь. Он поразил многих тем, что привез пятерых своих детей в миссию - Хелберт был убежден в важности нормальной семейной жизни и не соглашался с тем утверждением, что нужно отправлять детей на родину для получения образования. Таким образом, Хелберт стал первооткрывателем школы для детей миссионеров, пансионата, расположенного в миссии. Восточно-Африканская академия была образована вскоре после его прибытия в Африку и с тех пор постоянно расширялась, чтобы удовлетворить потребности нескольких сот семейных миссионеров АВМ в Восточной Африке. Учебная программа академии предусматривала по три месяца занятий в школе с перерывом в один месяц дома, позволяя детям три раза в год возвращаться в свои семьи.

Хелберт был сильным и активным руководителем АВМ, человеком, который не боялся сталкиваться с противоречиями и проблемами. Он стал душой проходившей в 1913 г. в Кикуйе (Кения) конференции, где нашло свое выражение стремление к образованию федерации миссионеров Восточной Африки на основании строгой приверженности Писаниям и Апостольскому и Никейскому символам веры. "Казалось трагичным, - пишет Ричардсон, - что конфессиональные различия, ссорившие христиан на родине, могли быть такими же важными в Кении". Хотя предложение о единении вызвало враждебную реакцию (особенно со стороны некоторых англиканских руководителей, отрицавших законность причастия кого бы то ни было, кто не был рукоположен епископом), все же был сформирован свободный союз, который благоприятствовал сотрудничеству между миссионерскими обществами.

Существовали и другие противоречивые проблемы церковного единства, с которыми Хелберт старался справиться - в частности, вопрос о племенных обрядах африканцев. В 1920-е гг. практика женского обрезания создала в среде христиан кризисную обстановку, которая чуть не разрушила молодую кенийскую церковь. Это была бессмысленная практика, сопровождавшаяся племенными ритуалами, в которой участвовали девушки, подвергавшиеся обрезанию при достижении ими половой зрелости. Молодых девушек уводили в отдаленный лагерь в лесу, где женщинами старшего возраста производилась операция без соблюдения анестезии с использованием нестерильных грубых инструментов, что часто приводило к возникновению серьезных инфекций и осложнениям во время родов.

В африканских церквах эмоции накалились с обеих сторон, и казалось, эта проблема не только приведет к расколу внутри церкви, но и создаст гражданские разногласия. Тогда некоторые миссионеры стали искать компромиссное решение, предложив, чтобы девушки приходили в миссионерскую больницу, где врачи взялись бы за осуществление этой операции. Уже перегруженный персонал больницы, однако, категорически возражал против подобного опыта, и с ними соглашалось большинство миссионеров. Они решили держать твердую линию по данному вопросу, требуя, чтобы африканские церковные лидеры, которых поддерживала миссия, или строго осудили практику обрезания, или сняли с себя исполнение своих обязанностей. Только двенадцать из них отказались пойти на уступку, но этим кризис не закончился. За противостояние веками укоренившейся племенной практике африканские христиане подверглись гонениям, и самозванные обрезатели рыскали по деревням в поисках необрезанных девушек.

Затем произошло страшное, унизительное событие. "Это должно было случиться", - пишут Джеймс и Марти Хефли (James and Marti Hefley). "Пожилая и глухая миссионерка АВМ Хилда Стампф (Hilda Stumpf) была найдена задушенной. Вначале предполагали, что ее убили воры. Затем выяснились настоящие факты. Она была жестоко изуродована способом, который ясно указывал на работу фанатиков по обрезанию". Это "жестокое убийство заставило некоторых рьяных поборников обрезания отступить. Но глубокий конфликт между африканцами и европейцами продолжал бушевать и закончился кровавым восстанием May-May в 50-х гг."

После восстания May-May лидеры АВМ поняли необходимость скорейшей передачи контроля над активной работой миссий в руки самих африканцев. Миссия контролировала собственную активность более десяти лет, но в 1971 г. она передала свою собственность Африканской внутренней церкви и подчинила ее национальному руководству и авторитету. АВМ продолжила в Африке евангелизационную деятельность, основанную Питером Камероном Скоттом в 1895 г., но сегодня ее миссионеры служат по приглашению и под контролем сильного африканского руководства, к созданию которого столько стараний приложили первые миссионеры Африки.

В то же десятилетие, когда Симпсон призывал миссионеров служить по всему миру, а Бингем и Скотт пытались проникнуть в Центральную Африку, другой американец, который впоследствии стал известным благодаря своему популярному изданию Библии, строил основание для свидетельства благовестия в Центральной Америке. Ч. Скоуфилд (С. I. Scofield) был не первым евангельским христианином, увидевшим нужды Центральной Америки, но когда в конце 1880-х его внимание привлекла эта часть мира, "во всех республиках Центральной Америки" "жил только один испано-язычный свидетель Евангелия", по словам историка ЦАМ. Американские миссионеры, прокладывая дороги по всему миру, чуть не забыли своих ближайших соседей. Скоуфилд основывал свою стратегию на том, что он считал главным миссионерским принципом в Деян. 1:8, и был убежден в правильности своей поправки: "в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии - и что Центральная Америка является ближайшим жаждущим благовестия полем для любого христианина в Соединенных Штатах или Канаде! Мы уже прошли мимо нашей Самарии!"

Ч, Скоуфилд родился в Мичигане в 1843 г., а вырос в Теннесси. Когда ему было около двадцати лет, началась Гражданская война и он вступил в армию конфедератов по убеждению, смело воевал в рядах армии Ли, заслужив конфедератский крест Славы за смелую службу. После войны он взялся за изучение юриспруденции. После того как его приняли в суд Канзаса, он служил в государственной юридической службе Канзаса, а затем стал министром юстиции Соединенных Штатов при президенте Гранте. Позже, в 1879 г., во время работы в Сан-Луисе Скоуфилда обратил в христианство один из его клиентов, который смело свидетельствовал ему. Для Скоуфилда обращение явило разительную перемену в жизни. Он начал интенсивное изучение Библии, а в 1883 г. был рукоположен в чин конгрегационалистского священника. Следующие тринадцать лет он служил пастором в Далласе и позже стал известным библейским ученым, основателем и президентом филадельфийского Библейского колледжа; но именно в годы своего пасторского служения в Далласе он осознал духовные нужды Центральной Америки.

Хадсон Тейлор, основатель Китайской внутренней миссии, был человеком, оказавшим сильнейшее влияние на миссионерскую активность Скоуфилда. В течение нескольких сезонов Скоуфилд посещал Библейские конференции в Ниагаре, Нью-Йорк, там он подружился с Тейлором, который поддержал его заинтересованность в организации зарубежных миссий. Летом 1888 г. он узнал о конкретных нуждах народа Коста-Рики, который был лишен религиозного просвещения, потому что в этой стране миссионеров истинной веры не было, кроме "отдельных распутных священников, превращавших служение в духовное посмешище для людей".

Когда Скоуфилд вернулся в Даллас, он созвал некоторых лидеров своей церкви, поделился с ними озабоченностью духовной нищетой Коста-Рики и организовал молитвенную кампанию за эту маленькую нацию, насчитывающую всего двести восемьдесят тысяч человек. Вскоре после этой встречи один из тех, кто присутствовал на ней, начал исследование других центрально-американских государств и обнаружил, что в них также, кроме Гватемалы, совершенно не было испаноязычных христианских миссионеров.

Получив такую информацию, Скоуфилд больше не мог бездействовать. Осенью 1890 г. он собрал церковных лидеров у себя дома, чтобы организовать Центральную американскую миссию, и за четыре месяца миссия уже нашла первого кандидата. Уильям Макконелл (William McConnell) отправился в Коста-Рику, куда вскоре приехала и его жена Минни с тремя их сыновьями.

Но за организацией ЦАМ стояло нечто большее, чем просто инициативный пастор, сочувствующая община и миссионерская пара, желавшая работать. Когда Макконелл приехал в Коста-Рику, он встретил двух благочестивых женщин, миссис Росс и миссис Ланг (Ross and Lang), жен владельцев кофейных плантаций. Они жили в англоязычной общине Сан-Хосе, активно работая в церкви, основанной шотландскими пресвитерианами. Эти две женщины, как и Скоуфилд, размышляли о духовных нуждах Коста-Рики и встречались, чтобы вместе помолиться за миссионеров. Проходили месяцы, они упали духом, испытывая искушение прекратить молитвенные собрания, но выстояли и были вознаграждены, когда в начале 1891 г. к ним приехал Макконелл. Годами позже Макконелл описывал этих женщин как "первых, кто сердечно приветствовал нас в стране и оказывал всяческую поддержку в нашей работе", прибавив, что они были "верными друзьями и помощницами во всем".

К 1894 г. в Коста-Рике работали уже семь миссионеров ЦАМ, а миссия искала новые точки приложения своих сил. Первые попытки расширить сферу деятельности зашли в тупик, когда два миссионера по дороге в Эль-Сальвадор погибли от желтой лихорадки. В 1895 г. X. Диллон (Н. С. Dillon) отправился исследовать перспективы дальнейшей работы в Центральной Америке и по возвращении писал: "Мне кажется странным, что такая огромная территория, лежащая прямо за нашим порогом, с таким количеством народов, совершенно была упущена из виду на протяжении целого столетия миссионерского движения... Там обитают многочисленные племена, до которых можно добраться в течение десяти дней из Нового Орлеана за 50 долларов. Кто поедет?" На следующий год ЦАМ открыла еще две новые станции, в Гондурасе и Эль-Сальвадоре, в 1899 г. была открыта Гватемала, а на следующий год - Никарагуа. Через десять лет в Центральной Америке работало двадцать пять миссионеров и, несмотря на неудачи, миссия продолжала расти, и сегодня в ней активно трудятся почти триста миссионеров, работающих в шести центрально-американских республиках и в Мексике.

Хотя Скоуфилда заботила Центральная Америка, в течение веков всю Латинскую Америку протестантские миссии обходили своим служением. К концу XIX в., однако, возросло всеобщее понимание необходимости задуматься над нуждами этой части мира. Книга Люси Гиннесс (Lucy Guinness) "Забытый континент" ("The Neglected Continent") подчеркнула "духовное пренебрежение Южной Америкой" и помогла пробудить у многих христиан ощущение личной ответственности за этот регион. Подсчитано, что к 1900 г. во всей Латинской Америке было всего пятьдесят тысяч евангельских христиан, а в последующие пятьдесят лет эта цифра увеличилась почти в сто раз и сегодня превышает двадцать миллионов. "Нигде, - писал Герберт Кейн, - число христиан в XX в. не росло так быстро".

Почему протестантские Советы пренебрегали Латинской Америкой, является загадкой Великого века христианских миссий. Р. X. Гловер писал, что подобному "равнодушию и бездействию... нет удовлетворительных объяснений". Гарольд Кук, другой миссионер-историк, однако, привел некоторые причины такого равнодушия. Одним фактором являлось то, что "яростная оппозиция римских католиков сделала протестантские миссии в Латинской Америке непривлекательными, а может быть, и невозможными". Другой фактор, упомянутый Куком, - отсутствие у Латинской Америки того романтического ореола, который так привлекал к районам, подобным Востоку, Африке или островам южных морей. А некоторые лидеры протестантских миссионерских обществ "утверждали, что Латинская Америка считалась номинально христианской, поэтому протестантская активность в этом регионе не может рассматриваться строго как миссионерская в том смысле, в каком проходит в Индии, Китае или Африке". Это особенно касалось некоторых делегатов Эдинбургской миссионерской конференции 1910 г. Подобное мнение разделяли и некоторые руководители миссий веры, чьей основной задачей являлось проникновение во внутренние области, где имени Христа никогда не слышали.

Но если определенные миссионерские общества имели сомнения о необходимости работы в Латинской Америке, то большинство миссионерских обществ основных деноминаций и новые миссии веры, особенно те, что возникли на заре века, о своем участии в проповеди Евангелия для этого района никогда не жалели. Они вошли на эту территорию, по словам Стефана Нейла, "со срочной задачей "обращения римских католиков"". Многие латиноамериканцы, в частности, индейцы, были лишь номинально католиками и не имели даже минимального назидания в католической вере.

Именно на этих местных народах, а их насчитывалось в западной части Южной Америки около десяти миллионов, сосредоточили свои усилия многие новые миссии. Южно-американская индейская миссия, Андская евангелическая миссия, Библейские переводчики Уиклифа и Миссия новых племен были основаны для того, чтобы служить этим примитивным народам, о которых Чарлз Дарвин сказал: "Человеку трудно заставить себя поверить в то, что они являются его собратьями". Однако миссионерам не составило труда поверить в то, что они были братьями, более того, бесценными душами, за которых умер Христос.

И они жертвовали всем, чтобы принести этим людям надежду вечной жизни. Среди них было пять молодых миссионеров из Миссии новых племен, которые пропали в джунглях Боливии, и больше о них никогда не слышали.

Миссия новых племен была основана в 1942 г. миссионером Полом Флемингом (Paul Fleming), возвратившимся из Малайзии по болезни, которого вдохновил и поддержал в новом миссионерском устремлении Сесил Дай (Cecil Dye), молодой пастор из Мичигана. Они оба размышляли об отдаленных племенах, до которых никогда не доходила Благая весть, и после длительных обсуждений сформулировали основные принципы межконфессионального миссионерского общества, специально нацеленного на работу с "новыми племенами". К осени 1942 г. Сесил Дай был готов вести команду из шестнадцати человек (включавшую жену и троих детей) в неисследованные джунгли Боливии, тогда как Флеминг остался в Соединенных Штатах руководить офисом. В Боливийском посольстве в Вашингтоне они навели справки об индейских племенах Боливии, но куда они точно идут и на какое именно племя направят свои усилия, было неясно даже тогда, когда партия прибыла в Санта-Крус, Боливия, в канун Рождества 1942 г. Также не существовало никакой определенности в том, какова на это воля Божья, но рассказы о дикой свирепости племен, от которой волосы вставали дыбом, не могли охладить их пыл.

После обсуждения своих целей с боливийским доктором, большим специалистом в области спиртного, чем знатоком местности и джунглей, они предположили, что племя, известное как барбаро, и есть то самое племя, которое "использует короткие стрелы с таким смертельным ядом, что даже соседние племена... в ужасе от них". Те, кто слышал о планах миссионеров, также предупреждали их об опасности. "Они... нападают на любых цивилизованных людей, которые приходят к ним"; "их невозможно приручить"; "вы не вернетесь обратно живыми"; "они забивают свою жертву дубинками во время сна". Но решительная группа отказалась отступить. "Бог призвал их донести благовестие до этих так называемых "тяжелых племен" в первую очередь". "Конечно, идти к ним рискованно, - писал Джордж Хосбак (George Hosback), самый молодой член команды, - но разве Бог не заградил пасть львам Своими ангелами и не угасил силу огня Своим присутствием? И разве Он не такой, как вчера, и сегодня, и завтра?"

Скорость, с которой миссионеры начали поиск барбаро, или айори (племя, настоящее название которого они даже не знали в начале своих поисков), с тех пор представлялась спорной темой. То, что они "просто свернули с протоптанной тропы и убежали в дикие джунгли" (как предполагают некоторые критики), совершенно неверно; но в любом случае очевидно, что они действовали в чрезмерной спешке. Кроме Сесила Дая, который вырвался вперед с женщинами и детьми, миссионерская партия так и не достигла Роборе, базовой станции, до февраля 1943 г. Следующие несколько месяцев ушли на обустройство семей, выздоровление от малярии и изучение основ науки выживания в джунглях. Затем "вся деятельность замерла на две недели, посвященные особой молитве". К июню, "наконец-то", как написала жена одного из миссионеров, мужчины (хотя и не набравшие еще достаточно опыта) "были готовы двинуться вглубь джунглей".

Только вера, по общему признанию, помогала продвижению вперед. Хотя первые несколько недель их сопровождал боливиец, знакомый с местностью, миссионеры были безоружны и не знали ни языка, ни обычаев людей, которых искали. Поскольку айори являлись кочевым племенем, миссионеры даже не имели точного представления о том, где они живут. Тем не менее они начали прорубать проход в джунглях, достаточно широкий для вьючных животных на территории, которая считалась незаселенной никакими племенами.

Летом и в начале осени мужчины по очереди возвращались на базовую станцию за припасами, а двух жен поселили в маленьком поселке в центре джунглей поблизости от того места, куда должны были выйти мужчины после первого этапа своих поисков. Оттуда Сесил Дай, его брат Боб и три их спутника планировали начать последний этап путешествия, который, как они надеялись, выведет их на встречу с барбаро. Отправиться решили 10 ноября. "Мы питаем сильную надежду, - писала Джин Дай, - что эти пятеро осуществят долгожданный контакт". Она не подозревала о сообщении, которое брат ее мужа, Сесил Дай, адресовал двум оставшимся мужчинам: "Если в течение месяца вы не получите от нас известий, можете выходить на поиски".

Не зная определенной даты возвращения мужей, жены миссионеров с тревогой ждали долгие дни и недели. Наконец прошел месяц, и маленькая поисковая партия, состоявшая из двух оставшихся мужчин-миссионеров и четырех боливийцев, отправилась в джунгли. Миновало Рождество, но от миссионеров не было никаких известий. Затем, в начале января, поисковая партия прислала женщинам неутешительную весточку. Пройдя по реке, поисковая партия обнаружила покинутый лагерь айори, а в нем мачете, носок, обломки фотоаппарата и другие вещи, принадлежавшие пятерке пропавших миссионеров. Хотя находки были важными, но они ничего не объясняли. Когда Уолли (Wally), одного из миссионеров, ранило стрелой врага, затаившегося в засаде, пришлось совсем прекратить поиски.

После возвращения первой поисковой партии отправилась в джунгли другая большая группа, состоявшая из боливийцев. Они быстро напали на след айори и нашли некоторые вещи, принадлежавшие пропавшим миссионерам, но не получили никаких сведений относительно их местонахождения. Вторая экспедиция была хорошо вооружена, и когда одинокий айори якобы угрожал им, один из миссионеров выстрелил и убил его. Жены были в отчаянии, услышав о трагедии, и обескуражены тем, что их мужья не найдены, но сдаваться не хотели. Несмотря на то что один из миссионеров первой поисковой команды писал, что "нет надежды", они цеплялись за мысль, что их мужья взяты в плен и однажды выйдут из джунглей.

В последующие годы время от времени появлялись слухи об этих миссионерах, а в 1946 г. сообщалось, что в отдаленной области Бразилии они вышли из джунглей. "Интересно, - писала Джин Дай, - как долго мы еще сможем выносить эти волны надежды, поднимающиеся только для того, чтобы вновь отступить". Жены пропавших миссионеров остались в Боливии. "Несмотря на то что наше положение было не из лучших, - писала Джин, - наши взгляды не изменились. Мы были настроены еще более решительно на то, чтобы завоевать эти души для Христа... Но как? Где? Когда? Что мы должны для этого делать?" Важные вопросы, но очень жаль, что их не решили задолго до того, как пропали миссионеры.

Ответы приходили медленно, по мере того как женщины и оставшиеся миссионеры знакомились с местностью. Они узнали, что в Сан-Хосе жили пленные айори, работавшие слугами, поэтому Джин переехала туда, чтобы изучить их язык и познакомиться с их обычаями. В ее отсутствие Джо Морено начал поиск айори. Он был фермером средних лет, с образованием всего шесть классов, присоединившимся к первой группе Нового племени со своими тремя детьми после того, как от него ушла жена. Хотя Джо не считал себя миссионером, а только лишь неудачником, старающимся ради Сесила Дая, но именно его терпеливые усилия постепенно привели к мирным встречам с айори.

Джо быстро понял, что первые этапы миссионерской работы с примитивными индейскими племенами проходят медленно и трудно. Он издалека следовал за племенем айори, изучая по следам направление, в котором они шли. От Джин он знал приветствие на языке айори и другие фразы и постоянно интересовался их обычаями, примечая, что такие вещи, как ножи, проволока и кусочки металла будут приняты ими как бесценный дар. Через некоторое время Джо научился хорошо ориентироваться в джунглях и часто шел на хвосте у айори, хотя никогда не сталкивался с ними. Он начал оставлять для них подарки в покинутых ими лагерях. Наконец, более чем через три года после исчезновения его товарищей, появились признаки того, что терпеливые усилия Джо стали приносить свои плоды - "к своей большой радости он нашел две вещи, положенные айори в лагере точно на том же месте, где он оставлял для них подарки".

В августе 1947 г. произошла первая встреча с айори. Трудоемкая и терпеливая работа Джо, очевидно, убедила членов племени, что койноне (cojnone), цивилизованные люди, не хотели их убивать, как учил их предыдущий опыт; и утром 12 августа в лагере у железной дороги появилось несколько человек, явно демонстрирующих "желание подружиться". Немедленно послали за Джо, и он быстро пришел, чтобы принять участие в первой дружеской встрече между койноне и айори. "Первый раз в жизни, - писала Джин,- Джо не мог вымолвить ни слова. Всем сердцем он благодарил Бога за то, что это стало возможным. Он знал... что у него на глазах происходит чудо..." "Самым великим чудом из всех, - продолжала она, - было то, что барбаро сами сделали первый шаг в поисках дружеского контакта с койноне".

Самым замечательным в плане Джо являлось то, что айори могли сами определить время и место их первой дружественной встречи с койноне. Если существовала какая-то возможность контакта, то только на их собственных условиях, и он дал им эту привилегию. За первой встречей последовали другие, и менее чем через год айори стали настолько доверять койноне, что одна группа буквально поселилась в доме Джин Дай и ее коллеги, устроившись на полу. Чтобы разрешить проблему перенаселения, миссионеры перебрались в заброшенное ранчо целым единым племенем, а позже переселились в джунгли вместе с айори. В их жизни возникли серьезные проблемы безопасности и здоровья, но проповедь Евангелия они вели постоянно, и айори отвечали.

Когда миссионеры подружились с айори, они стали расспрашивать их о пропавших товарищах. Некоторые люди племени слышали рассказы о пяти койноне, убитых другим племенем айори, но их информация все же не была до конца точной. В 1949 г., через шесть лет после трагедии, человек из племени айори из того района, где пропали миссионеры, впервые дал свидетельские показания об убийстве пяти миссионеров. Шесть лет ожиданий оказались напрасными.

"Стоило ли идти на это?" Один айори и пять миссионеров. Этот вопрос часто задавали и по-разному отвечали на него. Жены и все оставшиеся миссионеры ответили положительно. Но уместен ли подобный вопрос? Может быть, нет слишком высокой цены за чудо обращения, имевшее место в племени айори. Дело не в цене, но в том, нужно ли было вообще платить. Требовалось ли жертвовать жизнью, чтобы войти в контакт с айори? Джо Морено с его шестиклассным

образованием ответил на этот вопрос личным неустанным устремлением. Он не совершал славных героических подвигов, но лишь терпеливо и упорно добивался цели.

Но неужели эта жертва оказалась напрасной? Нет. Не напрасной. В январе 1944 г., когда новости о пропаже пяти миссионеров достигли Соединенных Штатов и когда общественность узнала об их гибели, фабричный рабочий из Лансинга в штате Мичиган прочитал об этом в вечерней газете и в тот же вечер посвятил себя миссионерскому делу, чтобы восполнить утрату. Его звали Брюс Портерфилд (Bruce Porterfield), и в последующие годы он успешно работал миссионером в Боливии как представитель Миссии новых племен и являлся автором книги "Воины Христа" ("Commandos for Christ") и других увлекательных книг о миссионерах. Многие, увлеченные готовностью пяти миссионеров рисковать собственной жизнью ради благовестил, тоже посвятили себя миссионерскому служению.

Но на новую миссию, казалось, свалились все напасти. После мученической смерти пяти миссионеров произошло еще несколько болезненных трагедий. В 1949 г. миссия разработала собственную авиационную программу, приобретя самолет DC-3. В следующем году этот самолет упал в Венесуэле, и все летевшие на этом самолете погибли. Купили второй самолет, и в первый же полет он попал в шторм над Гранд-Тетон в Вайоминге. Опять все погибли, включая Пола Флеминга, основателя миссии. На следующий год новости еще об одном несчастье достигли родины. Дейвид Ярвуд (David Yarwood), партнер Брюса Портерфилда, был убит во время попытки установить контакт с враждебным племенем индейцев. Затем,

всего лишь через полтора года, летом 1953-го, произошла трагедия в миссионерском лагере новичков, когда четырнадцать молодых многообещающих студентов погибли в борьбе с лесным пожаром. Но, несмотря на все трудности и беды, Миссия новых племен продолжала расти. К 1980 г. она оказывала финансовую поддержку более 1600 миссионерам, несущим Евангелие ста сорока племенам по всему миру.

Трагедия, происшедшая в первые годы работы Миссии новых племен в Боливии, странным образом повторилась через десять лет в Эквадоре. То, что такое происшествие могло вновь произойти, лишь иллюстрирует, насколько воистину независимыми стали многие миссионеры веры XX столетия, и также показывает слабую степень сотрудничества между членами различных евангельских миссионерских обществ. "Операция аука", загубившая жизнь пятерых блестящих молодых людей, не разрабатывалась миссионерским обществом, и сомнительно, чтобы этот проект был одобрен кем-либо другим. Скорее, это был наспех придуманный план, изобретенный членами трех различных миссий явно без консультации с лидерами или старшими коллегами по миссии. Молодым людям казалось, что их ведет вера, и они полагались на прямое руководство Бога.

Однако это не говорит о том, что они не приняли во внимание информацию об индейцах и опыт других миссионеров. В действительности же, при планировании контакта с аука они обсудили в деталях трагедию Новых племен в Боливии в предыдущем десятилетии, отметив со всей серьезностью их ошибки и решив не попадать в те же ловушки.

Пятерых миссионеров, задействованных в "Операции аука", можно было назвать младшими миссионерами. Нейт Сейнт (Nate Saint), пилот, работавший в Миссионерском авиационном братстве, считался самым опытным, прослужив в Эквадоре семь лет. Другие служили лишь по два-три года каждый. Роджер Юдериан (Roger Youderian) являлся членом Евангельского миссионерского союза, а Джим Элиот, Пит Флеминг и Эд Маккулли (Jim Elliot, Pete Fleming, Ed McCully) работали от организации "Христианские миссии во всех странах", братства, которое обеспечивало финансовую помощь тысяче тремстам миссионерам, хотя утверждало, что оно "не является миссионерским советом... и никак не миссионерским обществом". ХМВС вдохновляло своих миссионеров "прямо полагаться на Господа в водительстве и работе", напоминая им, что они "не подотчетны никаким миссионерским Советам - а только Богу". Именно такая философия открыла дорогу проекту, подобному "Операции аука".

"Операция аука" родилась в джунглях Эквадора осенью 1955 г., имея целью наладить контакты с одним из самых враждебных индейских племен во всей Южной Америке для проповеди Евангелия. Многие века аука были героями историй, от которых волосы вставали дыбом. "Испанские конкистадоры, католические священники, охотники за резиной и нефтью - все становились мишенью для стрел аука. Десятки, а может быть, сотни из них были убиты. Никто из посторонних никогда не осмеливался жить на территории аука", - так говорил Дейв Купер (Dave Cooper), миссионер-ветеран в Эквадоре. Последняя страшная история

убийства относилась к 1943 г., когда восемь работников компании "Шелл" погибли от рук самого враждебного племени. Но именно эти рассказы и привлекли пятерых молодых миссионеров. Какая будет славная победа, если такое племя суметь привести к Христу!

Пит Флеминг родился в 1928 г. в Сиэтле, штат Вашингтон. После обращения в подростковом возрасте он начал выделяться своей физической и научной подготовкой в школе, набирая очки в баскетболе и гольфе, получив почетную возможность сказать речь от имени выпускного класса. После школы он поступил в Вашингтонский университет, где получил степени и бакалавра, и магистра. Он собирался учиться дальше в теологической семинарии Фуллера, чтобы подготовиться к служению в роли преподавателя Библии, но затем встретил Джима Элиота. В 1949 г. Джим закончил колледж Уитона и готовился к миссионерскому служению в Эквадоре, и его мечта достичь южно-американских индейцев сильно повлияла на Пита. В 1952 г. они отправились вместе на служение в миссии.

В тот же год в Эквадор прибыл Эд Маккулли с женой Мэри-Лу. Эд, как и Джим, был выпускником Уитонского колледжа и звездой футбольной команды. Питомцем Уитонского колледжа являлся и Нейт Сейнт, который со своей женой Мардж служил в Эквадоре с 1948 г. Роджер Юдериан, парашютист, участвовавший во Второй мировой войне, и выпускник Северо-Западного колледжа в Миннеаполисе, считался самым новеньким из группы, приехав в миссию в 1953 г. с женой Барбарой и новорожденной дочерью. Хотя Роджер с энтузиазмом участвовал в "Операции аука", его предыдущий короткий опыт миссионера, работавшего среди охотников за головами, индейцев дживарос (jivaros), не был успешным, и он собирался сдаться и уехать домой. "Я не могу служить среди дживарос или испанцев, - записал он в своем дневнике, - я не собираюсь обманываться. Я не стал бы поддерживать такого миссионера, каковым являюсь сам, и я не хочу никого просить об этом. Три года - достаточно долгий срок, чтобы усвоить урок и усвоить хорошо... виноват я... Это мое личное Ватерлоо миссионера".

Но "Операция аука" изменила его настроение. Стремление участвовать в том, что им казалось одним из величайших миссионерских прорывов, влило новую струю в их работу. Для других, по словам Нейта Сейнта, "Операция аука" также представляла "возможность испытать приключения, такие же нереальные, как любой интересный роман", что стало желанной переменой на фоне рутинной миссионерской работы. Хотя Джима, Пита и Эда вождь Атанасио приглашал в свое племя кечуа учить его людей, именно страшные аука пленили воображение миссионеров.

Мечта обучать аука не выходила из умов миссионеров несколько лет. Как только Нейт приехал в Эквадор и услышал об этом, он начал мечтать о том, как однажды станет делиться с ними Благой вестью. Пита и Джима также глубоко увлекла эта мечта. В декабре 1953 г. Пит так писал в своем дневнике об озабоченности судьбами людей этого племени:

"Вчера вечером с Нейтом и Клиф-фом (гость из Соединенных Штатов) мы долго говорили о проблеме аука. Это серьезная и важная проблема; недружелюбное племя, убивающее и уничтожающее всех с такой ненавистью, что они даже калечат тела своих жертв. Тогда я отчетливо понял, что Бог ведет меня к тому, чтобы я что-то сделал для них... ибо я имею для этого качества, которых нет у других. Я все еще одинок. Я знаю язык кечуа и испанский, что поможет преодолеть языковой барьер, знаю жизнь в джунглях и твердо верю, что Бог может все. Я понимаю, что, возможно, это самое важное решение в моей жизни, но я совершенно уверен в его правильности. Как ни странно, я не считаю, что предстоящая женитьба помешает моей состоятельности в отношении этого служения. Я чувствую, что, если понадобится, Оливия скорее позволит мне умереть, пожив со мной, чем отложить наш брак на неопределенное время, ожидая чего-то непоправимого. Наша с ней жизнь теперь стала единым целым, и мне не кажется, что Бог захочет разлучить нас в нашем понимании воли Божьей".

Вскоре после принятия этого решения Пит испытал несколько серьезных приступов малярии и не смог осуществить намеченных планов. В Соединенных Штатах в Вашингтонском университете его невеста, Оливия, в это время молилась за успешную встречу с аука и занималась исследованиями Южной Америки на антропологическом курсе.

Первый успех пришел только лишь 19 сентября 1955 г.. Когда Нейт пролетал над территорией аука на своем одномоторном "Piper Cruiser", он впервые заметил деревню аука. В последующие недели начались регулярные визиты к соседям. В то время как Нейт следил за контрольными приборами, другой миссионер сбрасывал подарки (включая мачете, ножи, одежду и свои портреты) и выкрикивал дружеские приветствия на языке аука, которым их научила Даюма, женщина-аука, жившая вне племени. Однажды, пока они кружили над деревней, Нейт использовал веревку, чтобы опустить корзину с подарками, и несказанно обрадовался, когда, подняв ее, обнаружил, что она наполнена подарками от аука: в корзине находились живой попугай, земляные орехи и копченый хвост обезьяны. Такой ответ восприняли как искренний сигнал дружбы, и, по крайней мере у пяти миссионеров, желание отправиться в экспедицию усилилось.

Скорость, с которой миссионеры начали эту опасную работу, и та секретность, которой они окружили ее, в последующие годы стала самым противоречивым аспектом предпринятой ими попытки сближения с индейцами. "Вся работа, - писал Эд Маккулли Джиму Элиоту, - продвигается намного быстрее, чем мы вначале осмеливались предположить..." Но зачем так торопиться? "Причина этой спешки, - писал Нейт, - в том, что братья чувствуют - настала пора двигаться". Предположительно, он говорил только о Джиме и Эде, потому что Пит был против поспешных действий - особенно до того, как они смогут изъясняться на языке получше. О Джиме, который "всегда торопился с принятием решений", было сказано, что он "закусил удила", тогда как Нейт старался предупредить внезапные порывы, добиваясь, чтобы каждый шаг "осмысливался" до того, как будет сделан следующий. Тем не менее всего через три месяца, после того как с самолета сбросили первый подарок, миссионеры высадились в центре территории аука.

Но если скорость считалась в их действиях важной, то обеспечение безопасности - тем более. Миссионеры разработали кодовую систему, позволявшую им сообщаться на коротких волнах без обнаружения своего местонахождения. Сами миссионеры обещали сохранить все в тайне. Никто, кроме их жен и Джонни Кинана (Johnny Keenan), пилота МАБ, который должен

был при необходимости обеспечить тыловую поддержку, не знал об этом. Нейт написал своим родным на родину, прося их молиться, намекнув, что стояло за этим, но прикрывая самые тонкие намеки такими фразами, как "не упоминайте", "СЕКРЕТНО", "не проговоритесь" и "никому не говорите".

Причиной строгой секретности, по словам Джеймса Хефли, явилось то, что "они боялись, что все всплывет наружу и орды журналистов, искателей приключений и просто любопытствующих сделают контакт невозможным". Но завеса таинственности распространилась на других, которым можно было доверять и кто мог бы оказать неоценимую помощь. Фрэнку Драуну (Drown), человеку с двенадцатилетним опытом работы среди эквадорских индейцев, не говорили о намеченных планах до тех пор, пока их окончательно не завершили.

Рейчел Сейнт (Rachel Saint), сестра Нейта, тоже не участвовала в разработке плана, хотя она много месяцев потратила на изучение языка аука с Даюмой, убежавшей из своего племени. Рейчел сама надеялась отправиться к ним с Благой вестью, но осознавала необходимость чрезвычайных предосторожностей. Даюма ее предупредила: "Никогда не доверяй им... Они погут показаться дружелюбными, но затем вдруг повернутся к тебе, чтобы убить". Может быть, эти предупреждения относились к разряду того, о чем миссионерам меньше всего хотелось думать? Может быть, они боялись, что Рейчел повлияет на их жен или помешает проекту каким-либо иным способом? Или же она сообщит об операции начальникам в Уиклифе, заставив отсрочить исполнение задуманного и вынудив власти вмешаться?

Конечно же, пять миссионеров осознавали опасность, но верили, что ради Бога никакой риск не может быть слишком большим. Лозунгом Джима было: "Не является глупцом тот, кто отдает то, чего не может сохранить, чтобы приобрести то, чего потерять не может"; и Джим торжественно поклялся, что "готов умереть ради спасения аука". Они все искали Божьего водительства и видели признаки того, что посчитали прямым Божьим вмешательством. Река Курарай, например, отступила от своих берегов, позволив самолету приземлиться на берегу, тогда как обычно берег затапливало водой. И все же, когда наступила пора приземлиться на территории аука, возникло большое смятение. Кроме свирепого нрава людей племени, существовали и другие серьезные препятствия, например, огромная трудность приземления и взлета самолета с короткого песчаного берега вдоль реки Курарай. Сможет ли Нейт со всем своим опытом совершить этот подвиг? Такая огромная ответственность не дала ему уснуть в ночь на 3 января 1956 г.

Будильник прозвенел во вторник, 3 января, в 6 часов, и пока молодые люди одевались, ими овладело нервное возбуждение. Оливия Флеминг, которая стала женой Пита всего полтора года назад, провела тяжелую ночь. Хотя ее желание охватить благовестием аука было таким же настойчивым, она не могла скрыть тревоги от нависшей над ними опасности. Джим еще раньше советовал не брать в экспедицию Пита, поскольку это означало бы рисковать жизнью троих из четырех миссионеров, кто владел языком кечуа, но к концу декабря мнение, по-видимому, изменилось. 27 декабря Пит написал в своем дневнике: "Пришли к выводу, что мне следует готовиться к отправке в экспедицию, чтобы количеством обеспечить большую безопасность для всех". Были, однако, предприняты дополнительные меры предосторожности. Решили, что Пит будет вылетать вместе с Нейтом каждую ночь. Все данные о совершавшихся нападениях аука показывали, что они неизменно происходили перед рассветом.

По плану Нейт должен был совершить несколько полетов к Палм-Бич (название, которое они дали песчаному берегу вдоль реки Курарай), чтобы перевезти оборудование и миссионеров. Первая посадка и взлет оказались решающими: "Мы подлетели... и проскользнули между деревьев крутым боковым скольжением... Когда вес самолета переместился на колеса, я почувствовал, что под нами мягкий песок - но отступать было слишком поздно. Я отвел рукоятку до упора назад и стал ждать. Будь песок еще чуть-чуть мягче, мы бы врезались носом, а может быть, и перевернулись". Оставив Эда одного на берегу, Нейт взял курс обратно; на взлете "песок затягивал колеса", но за какие-то секунды самолет все же оторвался, и Нейт опять полетел на базу, чтобы затем вернуться.

3 января было насыщенным днем на Палм-Бич, когда Нейт до позднего вечера перевозил миссионеров и оборудование. К ночи мужчины построили шалаш из веток, и трое из них спали в нем, а Нейт и Пит полетели на базу в Араджуно, чтобы переночевать там. Они вернулись на следующее утро и вместе с тремя остальными молодыми людьми провели спокойный день без всяких происшествий на песчаном берегу, прежде чем в конце дня улететь обратно. Четверг был таким же. Затем, в пятницу, произошли некоторые события. В 11:15 трое обнаженных аука (две женщины и один мужчина) неожиданно возникли из джунглей на противоположном берегу реки. Джим пошел вброд, чтобы встретить гостей, и там между ними произошел дружеский обмен приветствиями. Аука с радостью приняли подарки и, казалось, чувствовали себя совершенно непринужденно со своими новыми знакомыми. Мужчину, которого миссионеры назвали Джорджем, пригласили прокатиться на самолете - на что он с радостью согласился. В тот вечер посетители аука ушли, и суббота прошла неприметно.

К воскресенью миссионеры забеспокоились оттого, что ничего не происходит. Но ведь не может быть, чтобы посетители забыли о них. Нейт решил пролететь над деревней аука и посмотреть, все ли там в порядке. Он обнаружил, что деревня покинута, а на обратном пути увидел группу аука, следующую к Палм-Бич. "Вот они, ребята. Они идут!" - закричал он, коснувшись колесами земли. Теперь миссионерам оставалось только ждать. В 12:30 Нейт настроил свое радио на контакт с Мардж в Шелл Мере, пообещав вновь связаться с ней в 4:30.

Связь в 4:30 так и не состоялась. Часы Нейта (позже обнаруженные разбитыми о камень) остановились в 3:12. Но Мардж отказывалась верить в худшее. Может быть, радио поломалось. Она провела бессонную ночь, молилась и думала о немыслимом. Ранним утром на следующий день Джонни Кинан летал над Палм-Бич. Его отчет Мардж оказался мрачным - отчет, который Мардж передала дальше Элизабет Элиот: "Джонни обнаружил на берегу самолет. Вся ткань с самолета ободрана. Никаких признаков миссионеров нет".

"Внезапно вся секретность исчезла", - сообщает Рассел Хитт (Russell Hitt). Слух о происшедшем распространился очень быстро. Миссионеры и правительство организовали

поисковую партию. Корреспондент журнала "Тайм" и фотограф журнала "Лайф" отправились на место происшествия, и весь мир ждал новостей. Днем в среду с воздуха заметили два тела, а в пятницу поисковая партия достигла этого места. "Миссионеры из поисковой группы, - сообщал Хефли, - вытащили из реки четыре изуродованных тела. В некоторых из них до сих пор торчали пальмовые стрелы. По личным вещам узнали Джима, Пита, Роджа и Ней-та. Тело Эда Маккулли, очевидно, унесло водой". Это было трагическое зрелище. "Темнеющее небо предвещало грозу. Миссионеры торопливо вырыли неглубокую могилу. Когда начался проливной дождь, Фрэнк Драун предложил поминальную молитву..."

В Шелл Мере собрались пять вдов, чтобы услышать подробности о трагедии. Они должны были вместе пережить это горе. "Ни слова сожалений" никто не услышал от стоической Элизабет Элиот. "Это не трагедия... Бог имеет план и цель во всем".

Для Оливии, у которой не осталось детей, горе могло быть невыносимым. Во время короткого брака у нее было два выкидыша, а теперь трагически погиб муж. Но те самые стихи из Библии, что они вместе с мужем читали перед его смертью, стали мощной поддержкой в период отчаяния, особенно 2 Кор. 5:5: "На сие самое и создал нас Бог".

Реакция общества на происшедшее, как и в случае с убийством пятерых миссионеров в Боливии в предыдущее десятилетие, была смешанной. Каждый выражал свое сочувствие семьям погибших; и многие христиане, видя твердость пяти женщин, посвятили свою жизнь Господу и миссионерскому служению. Но для других случившееся явилось "напрасной трагедией", унесшей молодые жизни.

Несмотря на боль, нанесенную "Операцией аука", о самих аука не забыли. Пилоты МАБ продолжали бросать им подарки, а Рейчел Сейнт терпеливо изучала их язык. Но больше драматических посягательств на территорию аука не планировалось. Почти через два года осторожных усилий некоторые из племени аука потихоньку стали склоняться к контактам вне племени. Затем, в сентябре 1958 г., Даюма вернулась к своему племени вместе с двумя другими женщинами аука, а три недели спустя они появились вновь и пригласили Рейчел Сейнт и Элизабет Элиот посетить их, начав таким образом кампанию по благовестию среди аука. Для того чтобы торжественно объявить об этом всему миру, не было ни газетчиков, ни фотографов, ибо документировать было нечего - просто две женщины еще раз углубились в джунгли проповедовать Евангелие - обычная миссионерская работа.

В то время как многие миссии веры, такие, как Суданская внутренняя миссия, Африканская внутренняя миссия, Христианско-миссионерский союз, Миссия новых племен, Христианские миссии во всех странах, в XX в. быстро росли, оказывая поддержку сотням тружеников, другие миссии оставались маленькими и неприметными. И все же некоторые из этих маленьких миссионерских обществ принесли чрезвычайную пользу. Все вместе они собрали мощную силу тех мужчин и женщин, что посвятили себя Богу. Одной из таких миссий стала Местная внутренняя миссия Элизабет, основанная Элизой Дейвис Джордж (Eliza Davis George) в целях подготовки молодых либерийцев для проповеди Евангелия собственному народу.

Элиза родилась в Техасе в 1879 г. В дни учебы в Центральном Техасском колледже она посвятила свою жизнь африканской миссии; но только десять лет спустя, в 1913 г., когда ей было уже за тридцать, мечта смогла осуществиться. При поддержке Национальной баптистской конвенции она отплыла в Либерию как "первая чернокожая женщина из Техаса, отправившаяся миссионером в Африку".

Во время миссионерской работы Элиза вышла замуж за Томпсона Джорджа, который также стремился к миссионерской деятельности, но не обладал выносливостью, необходимой для того, чтобы испытать себя в роли первопроходца-миссионера. Постоянные неудачи в их работе привели его к упадку духа. Впадая в депрессию, он начинал топить свои печали в алкоголе и в 1939 г. умер. Элиза продолжила работу до 1945 г., когда Совет отозвал ее домой. Ей было шестьдесять пять лет, и комитет считал, что ее пора отправить на пенсию. Но жизнь на пенсии не устраивала Элизу, и в возрасте шестидесяти семи лет, самостоятельно заручившись необходимой финансовой поддержкой, она вернулась в Африку, чтобы служить там еще четверть века. За пятьдесят пять лет жизни в Африке "мать" Джордж организовала работу восьми школ и более сотни церквей. 20 января 1979 г. Элиза отпраздновала свое столетие в Техасе, а в марте следующего года она умерла, но ее детище, маленькая миссия веры - Местная внутренняя миссия Элизабет - продолжает жить.