Настоятельная необходимость, прозвучавшая в Великом поручении, данном Иисусом Своим ученикам, возможно, не была по-настоящему осознана многими новозаветными верующими. В первые века это Поручение как таковое не стало движущей силой для быстрого роста церквей. Гонения рассеяли верующих по всему району Средиземноморья, и христианство быстро пустило корни в первую очередь там, где язычники, чтущие Бога, обратились в синагогах к иудейской вере. Язычники были приятно изумлены и обрадованы, услышав Благую весть, которая не требовала, чтобы обращенные язычники становились иудеями, но говорила об "очищении сердца от порочной совести" (Евр. 10:22). Таким образом, к концу I в. церковь возникла в Европе, Африке и Азии. К середине IV в. христианское движение, особенно в южной части империи, стало настолько мощным, что даже императоры были вынуждены принять христианство всерьез. Это доказывает лишь то, что новозаветное утверждение Великого поручения не столько вдохновило миссионеров на распространение этой веры, сколько представило описание самопроизвольного распространения живой и активной веры во Христа. Иисус сказал, что врата ада не одолеют ее, равно как и власть Рима, несмотря на регулярно повторявшиеся периоды гонений, не сумевшие остановить мощную волну неуклонного и наступательного продвижения истинной веры.

В то время как благовестие и возникновение церквей стало основной заботой новозаветной церкви, в IV в. на фоне внезапно возникшей свободы проступили всевозможные теологические проблемы. Христианские лидеры были поглощены борьбой с ересями, посягавшими на чистоту веры извне, а внутри возникали самые разнообразные доктринальные противоречия. Теологи изобретали новые символы веры, а церковные советы спорили обо всем, начиная с божественности Христа и кончая вопросом о том, имеет ли женщина душу. Истинное значение спасения и необходимость распространения Благой вести практически игнорировались.

Вторжение варваров и последовавшее за этим падение Римской империи, однако, положили быстрый конец всем подобным перебранкам. Западная Европа была в полном хаосе, и потребовался талант и способности такого выдающегося человека, как Григорий Великий, римский епископ 590-604 гг., чтобы стабилизировать обстановку в церкви и вновь оживить миссионерскую деятельность. Он увидел необходимость политических союзов и установил такую модель церковно-государственного сотрудничества, которая просуществовала несколько столетий. Он понимал, что церковь не сможет существовать среди враждебно настроенных народов без военной помощи их светских правителей.

Карл Великий (742-814), могущественный король франков, выделяется среди других правителей своей военной поддержкой христианства. Ни один другой король ни до, ни после него не придавал такого значения объяснению и распространению Библии. Король Карл расширил круг действия номинального христианства на огромные территории Европы и оказался первым деятелем, который во времена Каролингского возрождения побудил народ к овладению грамотой и самой разнообразной христианской деятельности.

Христианское движение в союзе с такими правителями, казалось бы, внедрялось в области срединной Европы, заселенной варварами. Но в то же время оно быстро теряло почву под ногами под мощным натиском ислама, когда эта новая религия захлестнула мир с востока через Палестину и Африку и пришла в Испанию. Мусульмане были остановлены военной мощью в битве при Туре в 732 г., и в этих странах большая часть правителей рассматривала силу как единственно реальный ответ на столь всеобъемлющую угрозу. Началась эпоха крестовых походов (1095-1291), названная Ральфом Уин-тером "самым массовым и трагически неверным истолкованием христианской миссии во всей истории", направленных на возврат утраченных позиций. Накал крестовых походов постепенно ослабевал, освобождая огромные ресурсы миссионерских сил для выполнения их основной задачи.

Однако нет никаких оснований считать, что в Средние века не существовало истинно миссионерской деятельности. Кельты и ариане проводили замечательную евангелическую работу, приводя в церковь огромное количество варваров. Позже монахи Римской католической церкви сыграли значительную роль в проповеди Евангелия среди варваров. Особое влияние на развитие миссионерского движения оказали бенедиктинцы посредством организации своих миссий в отдаленных районах; но постепенное накопление больших богатств в этом ордене привело его к упадку - не только в плане отвлечения монахов от духовных проблем, но и потому, что их монастыри стали главной целью набегов викингов.

Нападения готов, визиготов (вестготов) и вандалов, приведшие Римскую империю к упадку, оказались чуть ли не кроткими по сравнению с более поздним наступлением викингов. Эти морские воины "стали бичом Англии и всего континента", по словам Герберта Кейна (Herbert Капе). "Их набеги на монастыри и церкви были настолько опустошительными, что какое-то время казалось, будто они грозят уничтожением миссионерства во всей английской церкви". "Ирландский вулкан, извергавший пылкий огонь благовестия в течение трех веков, - пишет Уинтер, - охладел почти до точки остывания". Разрушение монастырей, однако, не уничтожило евангельского свидетельства. "Феноменальную силу христианства", указывает Уинтер, невозможно уничтожить: "победители были побеждены верой своих пленников. Именно монахов обычно продавали в рабство, либо девушек-христианок заставляли выходить за поработителей замуж или становиться их наложницами, что в конце концов оказало свое влияние на северных дикарей". Тем не менее наступление викингов нанесло сокрушительный удар по прочности как кельтских, так и римских традиций на Британских островах и в Центральной Европе.

Уничтожение библейских рукописей в монастырях и церквах отрицательно сказалось на миссионерском движении, но были и другие факторы, которые, несомненно, стали еще большим препятствием благовествованию в Средние века. Церковное руководство на протяжении большей части средневековой истории пребывало в печальном положении. Власть папства еще задолго до этого вызывала нарекания, а в X в. моральное состояние этой власти достигло самой низшей точки. Иногда папы являлись самыми большими негодяями в обществе. Папа Стефан IV (умер в 772 г.) судился со своим усопшим предшественником, посадив труп его в кресло лицом к синоду. Сам же он был посажен в тюрьму, где менее чем через год был убит по приказу своего соперника-католика. Подчас папы, занимая эту должность, открыто совершали аморальные и противозаконные действия. Великая схизма XIV и XV вв., приведшая к избранию двух, а иногда и трех пап, не изменила качественно ни образ папства вообще, ни духовное состояние церковного руководства. [Схизма, или Великий Раскол, - в Западной Европе так называется период 1378-1417 гг., когда обострение конфликта папства с рядом стран (Францией, Германией, Англией) привело к одновременным выборам нескольких пап. - Примеч. пер.]

Но если эта политическая форма христианства была слишком занята другими проблемами, чтобы подумать о миссионерском движении, такой же далекой от благовестил оказалась и академическая традиция. Теоретическая, ориентированная на философию теология Средних веков, известная как схоластика, занимала лучшие умы церковных деятелей. Образование перестало ставить перед собой практические цели и сконцентрировалось на проблеме примирения догмы с рассудком. "С неустрашимой уверенностью, - пишет Филипп Шафф (Philip Schaff), - эти занятые умы размышляли о высоких материях, находили спорные вопросы и отвечали на них, пропускали через огонь критики все принятые догмы, чтобы выявить их несгибаемый характер. Это были рыцари теологии... Философия... была их служанкой... диалектика - их мечом и копьем".

Положительным моментом явилось то, что начался процесс очищения церкви. Было предпринято несколько попыток реформировать папство - где-то более, а где-то менее успешно. Произошли значительные реформы в монашестве, что в результате привело к более активному движению в области евангелизации. Реформа Клюни, начавшаяся в 910 г. в аббатстве Клюни в центральной Франции, явилась основой духовного обновления в монашестве. За этими реформами последовало вдохновенное служение Бернарда Клервоского (1090-1153). Возникновение цистерцианцев усилило евангелизационную активность в Европе. Однако наибольшего развития римские католические ордена достигли благодаря работе проповедующих монахов, которые оказали значительное влияние на миссионерское движение в церквах к концу Средневековья. Францисканцы (члены ордена, основанного в 1209 г.), доминиканцы (1216), а позже и иезуиты (1534) насаждали церкви и монастыри в Европе и по всему миру.

Восемнадцать столетий продвижения

Многим христианам эти реформы казались недостаточно глубокими. Поэтому в Средние века возникали различные движения, направленные на очищение Тела Христова. Они находились в открытой оппозиции к Римской католической церкви. Одним из ярких примеров такого противостояния является движение вальденсов. Оппозиция заклеймила их как еретиков, но они были намного ближе к новозаветному христианству, чем многие католики. Они придавали большое значение проповеди Евангелия, изучению Библии и личной преданности Христу; с XII по XV в. они распространились по Центральной и Восточной Европе. Начиная с XIV в. последователи Уиклифа и Гуса проводили подобные реформы, подготавливая путь для протестантской Реформации.

Реформация XVI в. внесла свежую струю в развитие христианской жизни, к сожалению, мало сделав для благовестия ранее необращенным людям. Духовное возрождение в Европе привело значительную часть населения к осознанной вере, но необходимость нести ее другим народам не воспринималась верующими как обязанность и потребность. Протестанты вели борьбу за собственное выживание (к сожалению, друг с другом), и Великое поручение было предано полному забвению.

Протестантская Реформация, как и другие реформаторские движения в истории церкви, с трудом сохранила свою духовную жизнеспособность. Энтузиазм Лютера, Кальвина, Меланхтона и Цвингли во многих случаях не шел дальше мертвого формализма римских традиций, и протестантские церкви во многих регионах стали лишь переименованными придатками государства. Но, независимо от того, насколько низко пала церковь, всегда оставались те, кто искал в своей жизни более глубокое духовное предназначение. Анабаптистское движение, охватившее братские и меннонитские церкви, привнесло тепло в религиозную атмосферу Европы и вылилось впоследствии в еще более значительное евангелическое пробуждение, повлиявшее в XVII и XVIII вв. на все западные церкви. Пиетизм на континенте и евангелические движения в Британии и Америке привели к возрождению христианства, на основе которого возникло усиление стремления к миссионерской деятельности. Пиетисты и их моравские последователи разошлись по всему миру, а христиане в Британии и Америке начали действовать, исходя из духовного долга по отношению к коренным жителям Америки.

Такая преданность делу миссионерского движения стала вдохновляющим фактором. Появился новый импульс, побуждающий людей к исполнению Великого поручения. Близился рассвет современного протестантского миссионерского движения, который произошел лишь после столетий неопределенности. Развитие шло неуклонным, пусть медленным и неровным, курсом, со взлетами и падениями. Тогда еще трудно было предположить, что христианство когда-нибудь станет самой многочисленной и самой многоликой общемировой религией.

Христианство и миссионерство. Эти два понятия неразрывно связаны между собой. Интересно задуматься над тем, что было бы с христианством сегодня без развития миссионерского движения, возникшего после Пятидесятницы и продолжавшегося в течение нескольких последующих веков. Может быть, как и зороастризм, оно стало бы загадочной религией древних, малоизвестной за пределами страны возникновения, предметом исследования ученых мужей. Однако с самого момента возникновения христианство отличалось от всех других религий. Сердцевиной этой веры явилось повеление нести Благую весть до самого края земли.

Поколение после Пятидесятницы перевернуло мир вверх дном - распространяя христианство за пределами Палестины до Рима и далее, практически до каждого крупного города во всей Восточной империи. "То, что началось как иудейская секта в 30 г. н. э., - пишет Дж. Герберт Кейн, - к 60 г. выросло в мировую религию". Вдохновленные руководством таких великих христиан, как Петр и Павел, гонимые за пределы страны преследованиями (и разрушением Иерусалимского храма в 70 г. н. э.), многие одаренные и просто обыкновенные проповедники рассеялись по всему миру, неся с собой Христову весть. "Каждый христианин, - пишет Стефан Нейл (Stephen Neill), - стал свидетелем", и "самым значительным фактом является анонимность тех ранних миссионеров". Их имена не найти в миссионерских летописях и на надгробных плитах. И все же именно они добились наибольшего успеха среди миссионеров всех времен.

К счастью, для первых миссионеров условия были почти идеальными. По сравнению с последующими поколениями этих людей, часто встречавшими почти непреодолимые препятствия, ранние благовестники работали в условиях, которые буквально вымостили путь для их служения. В самой Римской империи в первые века нашей эры существовала великолепная возможность передвижения. Прекрасно обустроенные римские дороги служили открытым приглашением к путешествию, и относительный мир, воцарившийся в тот период, делал такое путешествие еще привлекательнее. Кроме того, в отличие от миссионеров более позднего периода, ранним благовестникам не нужно было долгие годы изучать чужой язык. Греческий язык считался универсальным языком общения во всей империи, и христиане легко могли говорить о Евангелии везде, где бы они ни находились.

Другим фактором, обеспечившим христианское свидетельство язычникам, явилась доступность проповеди в синагогах. Книга Деяний снова и снова упоминает о проповеди благовестия в иудейских синагогах во время общественных собраний. Это позволило христианским идеям посеять семена на территории всей империи за время жизни чуть больше одного поколения после смерти Христа. Хотя преследования были повседневной трагичной реальностью, все же существовали условия для публичного обсуждения любых вопросов в римском обществе. Возможность воспринимать новые идеи позволяла людям стремиться к чему-то большему, чем безличная и бессильная мистическая религия языческих богов.

Христианство проникло в римский мир пятью основными путями: работа проповедников; личное свидетельство верующих; деяния праведности и милосердия; вера, проявленная в гонениях и смерти; интеллектуальные размышления и споры ранних апологетов.

Судя по рассказам современников, христиане первых веков повсюду делились своей верой с другими. Когда двери синагог оказались для них закрытыми, учение и проповедь были продолжены в частных домах, обычно странствующими проповедниками. Евсевий Кесарийский, историк ранней церкви, рассказывает о самоотверженности некоторых странствующих евангелистов в начале II в.:

"В то время многие христиане чувствовали, что их души вдохновлены святым Словом, и ими владело страстное желание совершенства. Их первым действием, направленным на исполнение назиданий Спасителя, было продать свое имущество и раздать его бедным. Затем, покинув родные дома, они отправлялись исполнить свой долг свидетелей, проповедуя Слово веры тем, кто ничего о нем не слышал, вверяя им книгу божественных Евангелий. Они довольствовались тем, что закладывали основание веры среди иноземцев. Затем они назначали других братьев пасторами и возлагали на них ответственность за духовный рост тех, кого они привели к вере. Потом они уходили к другим народам и нациям с благодатью и помощью Бога".

Возможно, еще более значимым, чем проповедь странствующих проповедников, был поток свидетельств, проистекавший из повседневной жизни верующих. "В то время каждый христианин был миссионером, - писал Джон Фоке (John Foxe) в своей классической работе "Книга мучеников" ("Book of Martyrs"). - Солдат старался завербовать новобранцев для воинства небесного; стражник старался привести своего узника к Христу; рабыня нашептывала Евангелие в уши своей госпоже; молодая жена умоляла своего мужа принять крещение, чтобы их души пребывали вместе и после смерти; каждый, кто испытал радость пребывания в вере, старался привести к ней и других". Самые строгие критики христианства признавали их страстное проповедническое рвение. Одним из таких критиков был Цельс, с пера которого в те времена сорвалась не одна злобная и обличительная речь. Подобных речей, направленных против христианства, в те времена существовало много. Его рассказы о христианах, хотя и не всегда точные, утверждают: "Они ставят целью убедить в своей правоте лишь ничтожных и презренных людей, идиотов, рабов, бедных женщин и детей. Они ведут себя как шарлатаны или попрошайки; они не осмеливаются обратиться к аудитории интеллигентных людей... но если увидят группу молодежи, рабов или оборванных нищих, они подходят к ним и стараются привлечь внимание этой толпы. То же происходит в частных домах. Там можно увидеть чесальщиков шерсти, сапожников, прачек, людей безграмотных и невежественных".

Несмотря на то что такое свидетельство было очень важным, молчаливое свидетельство христианского милосердия имело еще большее значение в деле распространения Благой вести. Христиане проявляли удивительную любовь к людям. Наиболее яркие свидетельства об этом представлены опять же не самими христианами, а критиками христианства. Император Юлиан, эллинист, был озабочен тем, как бы приверженцев его религии не затмили христиане, к которым он обращается, как к "атеистам": "Атеизм в значительной степени преуспел благодаря тому служению с любовью, которое они оказывают посторонним людям, и через их заботу о погребении мертвых. Безобразие, что нет ни одного нищего еврея и что безбожные галилеяне заботятся не только о собственных бедных, но также и о наших; в то время как те, кто принадлежит к нам, безуспешно ждут помощи, которую должны были бы оказать мы".

Свидетельство, которое христиане являли в своей жизни, становилось очевидным и в смерти. До IV в., когда император Константин публично выбрал своей религией христианство, преследования были совершенно реальной угрозой для тех христиан, что открыто признавали свою веру. Хотя количество мучеников не было так велико, как утверждают некоторые историки, а вспышки гонений происходили время от времени и даже тогда имели достаточно локальный характер, все же ни один христианин не мог чувствовать себя в полной безопасности от возмездия официальных властей. После мученической смерти Стефана они поняли, что таким может оказаться и их конец - отрезвляющая мысль, исключавшая из их числа номинальных христиан. Огонь преследований очистил церковь, а смелость, проявленная невинными жертвами, стала тем зрелищным свидетельством, которого не могли не заметить неверующие зрители. Существует множество "достоверных случаев обращения язычников, - пишет Нейл, - что происходили в самый момент свидетельства приговоренных к смерти христиан". Этот фактор подтверждает убеждение апологета II в., Тертуллиана, говорившего о том, что "кровь мучеников является семенем церкви".

Гонения и мученичество привели многих неверующих к Христу, действуя на их эмоции. Других, напротив, привлекали своим воздействием на их интеллект рассуждения и хорошо продуманные аргументы ранних апологетов. Христианство, в отличие от других религий римского мира, родилось не из мифов и магии. Оно основывалось на реальных исторических фактах. Многие из первых христиан, начиная с апостола Павла в Афинах, осознавали, что один этот фактор может быть козырной картой в их свидетельстве образованным языческим философам. Такие защитники веры, как Ориген, Тертуллиан и Иустин Мученик, оказали огромное влияние на процесс более логического и разумного подхода к христианству, что помогло некоторой части интеллигенции также прийти к вере.

Но животворящая евангельская проповедь первых двух веков истории церкви стала тускнеть к началу IV в., времени правления императора Константина. Христианство стало государственной религией, и опять церкви заполнились номинальными христианами, которых мало интересовали духовные вопросы, а больше - политика и общественный престиж. Христианство стало модным. Простые домашние церкви сменились сложными сооружениями, а символы веры заменили спонтанные свидетельства и молитвы. Казалось, возникла необходимость в наступательном благовестии - по крайней мере, в цивилизованном римском мире.

На задворках империи невежественные варвары угрожали стабильности римского государства. Поэтому перспектива обращения их в христианство стала первостепенной задачей государственных чиновников, рьяно поддерживавших политику наступательного благовестия, проводимую такими проповедниками, как Мартин, епископ Тура. Он был солдатом IV в., ушел в монастырь, а затем отправился распространять евангельскую весть по всей сельской Франции. Некоторые из ранних и наиболее выдающихся зарубежных миссионеров, однако, никак не были связаны с государством или церковью в Риме. Ульфила (сторонник арианства), Патрик и Колумба (оба кельты) не имели прямых связей с римской церковью или государством (хотя их евангельское служение сделало какую-то часть территории Европы более восприимчивой к римской системе). Их основной задачей была проповедь Евангелия, сопровождавшаяся духовным ростом. Такая цель в последующие века чаще становилась второстепенной.

Исходным моментом христианских миссий явилась, конечно же, новозаветная церковь. Испуганные и колеблющиеся ученики, разбежавшиеся в часы агонии своего Учителя на кресте, получили силу Святого Духа в день Пятидесятницы. В этот самый момент и зародилось миссионерское движение. Самый подробный и точный отчет о новом миссионерском движении содержится в Книге Деяний, где апостол Павел стоит особняком от других, в то время как Петр, Варнава, Сила, Иоанн Марк, Филипп, Аполлос и другие играют очень важную роль. Кроме Писаний, нет других источников информации о первых христианах, за исключением того, что передавалось из поколения в поколение через предания, и в некоторых из них утверждается, что ученики Христовы сами понесли евангельскую весть другим народам. По преданию, Матфей отправился в Эфиопию, Андрей - в Скифию, Варфоломей - в Аравию и Индию, в Индию же отправился и Фома.

Наиболее достоверные из этих ранних преданий, по-видимому, касаются истории Фомы. Из истории следует, что Фома ослушался призыва Господа идти благовествовать на Восток. За такое открытое неповиновение его увезли в Индию, где он наблюдал за строительством дворца царя Гун-добара. Далее предание сообщает о том, что, пребывая в услужении у царя, Фома все свои усилия направил на распространение Благой вести, а не на строительство дворца - преступление, за которое он попал в тюрьму. В конце концов Фоме удалось убедить самого царя, и тот уверовал и крестился. Хотя многие подробности этого рассказа кажутся выдуманными, основной смысл повествования вполне может содержать зерно истины. Группа "христиан святого Фомы" на юго-западе Индии до сих пор проводит свои богослужения в древней церкви, которая, по преданию, была основана Фомой. И теперь археологические раскопки установили факт реального существования царя Гундобара, который правил в Индии в I в.

Апостол Павел, несомненно, стоит в ряду величайших миссионеров ранней церкви. Он, по словам Кеннета Скотта Латуретта (Kenneth Scott Latourette), "сразу стал героем, образцом для подражания и источником вдохновения для тысяч своих последователей". Многие считают его величайшим миссионером всех времен, человеком, исполнившим выдающееся служение, заложившее основы христианства. Это учение пустило такие глубокие корни, что они обеспечили его развитие и стабильную прочность на многие последующие поколения. С чисто человеческой точки зрения, однако, Павел является фигурой, в меньшей степени вызывающей благоговение, чем может вообразить какой-нибудь его восторженный поклонник. Во многом он был самым обыкновенным человеком, сталкивавшимся с самыми обыкновенными проблемами, которые одолевают любого миссионера.

Библейская история жизни и служения Павла всем хорошо известна. Рожденный в семье иудеев в Тарсе, он вырос и превратился в строгого фарисея, отчаянно сопротивлявшегося культу Иисуса, в котором видел угрозу иудаизму. Он был очевидцем мученической кончины Стефана, и первосвященник наделил его полномочиями задерживать таких еретиков. Он следовал в Дамаск для выполнения этой миссии, когда неожиданно и чудесным образом обратился сам. И с этого момента Павел стал самым энергичным благовестником христианской церкви I в.

Миссионерские путешествия приводили его в города всего средиземноморского мира, где он самым успешным образом закладывал основание истинных церквей.

Выдающиеся достижения Павла в деле миссионерского продвижения привели к тому, что некоторые исследователи данного вопроса призывают основательно, если не точно, скопировать его методы сегодня. Роланд Ал-лен (Roland Alien) в своей книге "Миссионерские методы: Святого Павла или наши?" ("Missionary Methods: St. Paul's or Ours?") твердо настаивает на этом, поскольку методы Павла оказались продуктивными:

"Менее чем за десять лет святой Павел основал церкви в четырех провинциях империи - Галатии, Македонии, Ахаии и Азии. До 47 г. н. э. в этих провинциях церквей не было; в 57 г. н. э. святой Павел мог говорить о том, что его работа там завершена. Это воистину удивительный факт. То, что церкви основывались так быстро, так надежно, сегодня кажется нам, привычным к сложностям и трудностям, неопределенности и неудачам, катастрофическим повторениям одних и тех же ошибок, почти невероятным. Многие миссионеры более позднего времени обращали к вере большее количество людей, чем святой Павел; многие проповедовали Слово на территории большей, чем он; но никто не мог так основывать церкви. Мы давно забыли, что такое возможно... Сегодня, если человек осмелится предположить, что в методах святого Павла может быть что-то такое, что позволяло ему получать такие поразительные результаты, и что эти методы заслуживают нашего внимания, а может быть, и использования, он рискует быть обвиненным в революционных тенденциях".

Аллен указывает, что Павел, в отличие от множества миссионеров последующих времен, вел свою работу в больших и важных населенных пунктах - центрах торговли и политического влияния, откуда Евангелие быстро разносилось в более отдаленные районы. Он умел охватить вниманием людей, принадлежавших ко всем слоям общества, обеспечивая тем самым широкое основание для церкви. Кроме всего прочего, он основывал независимые церкви, а не миссионерские посты. Он "не собирал прихожан, он насаживал церковь", избегая "сложной", "зарубежной системы церковной организации". Сегодняшние исследователи видят возможность применения методов Павла и в других областях. Дж. Кристи Уилсон (J. Christy Wilson) в своей книге "Today's Tent-makers" утверждает, что миссионеры должны обдумать преимущества служения в других странах, иметь определенную профессию, обеспечивая себя всем необходимым и благовествуя, основывая церкви так, как это делал Павел.

Не только методология Павла, но и те испытания, через которые он прошел, могут являться примером для современных миссионеров. Павел испытал почти все виды страданий, преследований и трудностей, кроме тюремного заключения и наказания плетьми: "Три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений, у меня ежедневное стечение людей, забота о всех церквах" (2 Кор. 11:25-28). Картину страданий Павла дополняло то, что он был отвержен и учениками Христа, принявшими его только после того, как на его защиту встал Варнава, и иудейскими вождями, с которыми он раньше был тесно связан. И наверняка он страдал от одиночества, не имея жены, не имея семьи.

Павел старался противостоять межличностным конфликтам, подобным спору с Варнавой о допустимости использования Иоанна Марка в качестве спутника-миссионера. Разгорелся острый спор, Павел поссорился с Варнавой, и возникла другая миссионерская группа; Варнава отправился в путешествие со своим племянником Иоанном Марком, а Павел уехал с Силой. Столкновение с проблемой культурных и религиозных традиций также ставило Павла в затруднительное положение. Вопросы потребления в пищу идоложертвенного, необходимость обрезания, соответствующий день богослужения были теми острыми и животрепещущими темами, которые он открыто рассматривал. К разрешению всех конфликтов он подходил скорее с точки зрения терпимости и снисходительности, чем закона, что используется всеми последующими поколениями миссионеров. Апостол Павел предложил настолько эффективный образец проповеди заблудшим овцам, что успехи и неудачи миссионерской работы с тех пор объясняются либо строгим соблюдением, либо отклонением от его личного примера и общих указаний, оставленных им.

Как и многих смелых христианских проповедников, последовавших за ним, Павла ожидала жестокая кончина. Согласно преданию, он встретил мученическую смерть вместе с Петром и многими другими христианами во время жестоких преследований при императоре Нероне в 64 г. н. э. Даже смерть Павла явилась примером, воодушевляющим последующие поколения не дорожить своей жизнью, ибо если они пострадали ради Христа, то они и царствовать будут вместе с Христом.

Несгибаемая вера христиан первых веков существования церкви выступает как сияющий образец преданности на фоне языческого мира. Как можно было твердо стоять перед лицом смерти и утверждать, что распятый Иисус есть Бог, если это было мифом или мошенничеством? Такое абсолютное доверие невидимому Богу казалось феноменом, никогда ранее не виданным. В чем заключался источник такой силы и смелости? Многие люди начали свой путь к вере с ответа на подобные вопросы.

Одним из первых широко известных мучеников в годы, последовавшие за новозаветным периодом, был Поликарп, любимый епископ верующих в Смирне. "Он был почитаемым человеком, - пишет Ф. Ф. Брюс (F. F. Вшсе), - последним звеном, связывавшим тех, кто видел Христа во плоти, ибо он сидел у ног Иоанна, Его любимого ученика". Как и когда он стал христианином, неизвестно, но в начале 11 в. он исполнял успешное служение в Смирне. "Рабы, местные аристократы и... люди, служившие проконсулу", входили, по словам У. Фрейда (W. Н. С. Frend), в состав его "тесно сплоченного и хорошо организованного прихода".

Его служение против язычества поражало своей мощностью настолько, что он прослыл по всей Малой Азии "атеистом" - "азийским учителем, разрушителем их богов". По мнению язычников, он прославлял мертвого человека, и его волнующие службы об учении и чудесах, совершенных Иисусом, о которых он знал из первых рук от Иоанна, особенно выводили из себя язычников. Источником раздражения также являлись его писания. Единственным документом, написанным им и сохранившимся до наших дней, является Послание к Филиппинской церкви, в котором центральное место занимает учение о Христе. "О Христе он говорит в высоких выражениях, как о Господе, Который восседает одесную Бога и Которому все подчинено на небесах и на земле".

Около пятидесяти лет Поликарп, как епископ, оказывал сильнейшее влияние на окружающих людей. И все же, судя по словам Элиот Райт (Elliott Wright), "он был нежнейшим... из всех людей... прекрасный образец для научения смирению". Он не принадлежал к апостольскому веку и, кроме своих воспоминаний о связях с Иоанном, никогда не уравнивал себя с апостолами, что явствует из его же Послания: "Я пишу все это, братия, не в высокомерии, но потому, что вы просили меня об этом. Ибо ни я, ни кто другой подобный мне, не обладает мудростью благословенного и славного Павла, который бывал среди вас... и твердо учил вас слову истины".

В 156 г. н. э. Азию захлестнули антихристианские преследования. Об этом говорится в Послании из смирн-ской церкви. Гражданские власти по неизвестным нам причинам решили предать смерти нескольких христиан. Поликарп мог стать их желанной мишенью, и верующие настояли, чтобы он укрылся в потайном месте. Но он прятался недолго. Его слуга не выдержал пыток, солдаты узнали место убежища и нашли его прячущимся на сеновале.

Но казнь Поликарпа не получилась такой, какой ее хотели видеть власти. Поликарпу исполнилось восемьдесят шесть лет, и что было толку лишать его жизни? Власти хотели, чтобы он отрекся от веры. Его отречение стало бы победой язычества над христианством и нанесло бы сильный удар по "культу" Иисуса. "Что же дурного в том, что ты скажешь "Цезарь есть Господь" и воскуришь в его честь фимиам, и тем спасешь себя", - уговаривали его чиновники, когда он приведен был к ним под арестом. "Имей уважение к своему возрасту, - просил проконсул, - поклянись божественностью цезаря; покайся и скажи: "Долой атеистов"... Поклянись, и я тебя отпущу".

То, что за этим последовало, красочно описано историком ранней церкви Евсевием:

"Но Поликарп спокойно взглянул на собравшуюся толпу, махнул рукой в их сторону, вздохнул, поднял глаза к небу и громко сказал. "Долой безбожников!" Правитель продолжал настаивать и дальше: "Поклянись, и я освобожу тебя; отрекись от Христа". "Восемьдесят шесть лет, - сказал Поликарп, - я служил Ему, и Он не сделал мне ничего плохого: как я могу поносить моего Царя, Который спас меня" "У меня есть дикие звери, - продолжал проконсул... - Если ты не боишься диких зверей, я сожгу тебя на костре.. " Поликарп ответил: "Тот огонь, которым ты пугаешь, будет жечь короткое время и вскоре погаснет; но есть огонь, о котором ты ничего не знаешь - огонь предстоящего суда и вечного наказания, огонь, сохраняемый для безбожников. Но чего ты ждешь? Делай, что хотел". <...> Проконсул изумился и послал глашатая в центр арены провозгласить три раза: "Поликарп засвидетельствовал, что он есть христианин". <...> Тогда из всех глоток вырвался крик, что Поликарпа следует сжечь живьем... Остальное произошло быстрее, чем можно описать: толпа ринулась собирать топливо для костра из мастерских и общественных бань... Когда костер был готов... Поликарп помолился. . Когда закончил свою молитву, произнеся "Аминь", люди подожгли костер и огромное пламя взмыло вверх".

Хотя казнь Поликарпа была организована языческими властями, побуждаемыми антихристианской толпой, конечным результатом явилась победа христиан Верующие в Смирне, конечно, чувствовали себя осиротевшими, потеряв своего дорогого пастора, но, с другой стороны, многих неверующих объял ужас от происшедшего. Смерть Поликарпа завершила период гонений в Азии, проложив дорогу менее смелым, чем он, дав им возможность открыто провозгласить свою веру в Христа.

Прекращение преследований в Малой Азии после смерти Поликарпа не означало прекращения враждебного отношения к христианам по всей Римской империи. Гонения продолжались в других местах, и к началу III в. они усилились, став хорошо координированными, особенно в Северной Африке, где приняли мученическую смерть Перпетуя и ее служанка Фелицитата. Однако до этого периода массовых преследований имели место и отдельные случаи мученичества христианских верующих, известные в истории. Например, в Риме, лет через десять после гибели Поликарпа, обезглавили Иустина, которого с того времени стали называть Иустином Мучеником.

Воспитанный на философии Платона, Иустин был обращен в христианство молодым человеком и вскоре стал одним из способнейших защитников веры. Он был талантливым писателем, умно представлявшим христианство своим языческим читателям и открыто говорившим о преследовании братьев по вере. В Риме он нази-дал верующих и интересующихся, собиравшихся в частных домах, и именно эта вина, более чем другая, привела его к мученической смерти. После пыток судья вынес ему смертный приговор, и Иустин вместе с другими пятью мужчинами и одной женщиной был обезглавлен.

Первое массовое гонение на христиан произошло несколько десятилетий спустя, в правление Септимия Севера. В 202 г. император издал указ, запретивший обращение в христианство и иудаизм. Сам император поклонялся Серапису, египетскому богу мертвых, и боялся, что христианство станет угрозой его собственной религии. Хотя указ был направлен в основном на возможных верующих, последствия его не замедлили сказаться как на вновь уверовавших, так и на зрелых лидерах христианской церкви.

В Карфагене преследования императора оказались особенно ощутимыми. В этом крупном североафриканском римском городе рост христианства весьма тревожил чиновников, и императорский указ распространился на всех, кто "учил или обращал в веру". Среди карфагенских христиан был Сатир, диакон, проводивший занятия по катехизису в группе новообращенных. Вибия Перпетуя, двадцатидвухлетняя мать новорожденного сына, и ее рабыня, Фелицитата (которая была на восьмом месяце беременности), оказались среди тех, кого коснулся указ императора. Ничего не известно о муже Перпетуи, но историки считают, что он либо умер, либо оставил жену из-за ее новой веры. Среди остальных осужденных на смерть были Сатир, их учитель, и трое других мужчин.

История самой Перпетуи сохранилась в документе III в. "Страсти Перпетуи и Фелицитаты" ("Passions of Perpetua and Felicitas"), по-видимому, основаны на дневниках и записях Перпетуи и Сатира. "Некоторая часть истории, возможно, легендарного характера, - замечает Элиот Райт, - но в сравнении с большей частью биографий святых мучеников III в. рассказ насыщен убедительными человеческими чувствами". В этом рассказе Перпетуя говорит о неудачах и унижении своего отца, уважаемого и знатного человека, которые ему пришлось пережить, когда он узнал, что единственная дочь арестована и содержится под стражей, как обычная преступница. Он немедленно пришел к ней и молил ее отступиться от новой веры. Когда она отказалась, он пришел в ярость и грозился бить ее, но она осталась непоколебимой.

Стойкое поведение Перпетуи, однако, вскоре было сломлено. То, чего не мог добиться ее непреклонный отец, смогло сделать ее беззащитное дитя. Она была "истерзана беспокойством" почти до изнеможения, и лишь позже двое христиан сумели пронести в тюрьму ребенка. "Я покормила своего ребенка, истощенного от голода. В великом беспокойстве я говорила о сыне со своей матерью, я старалась утешить брата и отдала ребенка их заботам. Я мучилась, потому что видела, как они страдают, жалея меня. Эти пытки я должна была выносить в течение нескольких дней. Затем я получила разрешение оставить ребенка в тюрьме. Я сразу выздоровела, почувствовала облегчение и освободилась от чувства тревоги и беспокойства за свое дитя".

По мере приближения казни семейная драма становилась все более острой. Отец Перпетуи пришел в тюрьму и снова умолял поставить интересы семьи выше ее веры. "Не сокращай дни нашей жизни; ибо никто из нас больше никогда не оправится, если с тобой что-нибудь случится". Но молодая женщина выдержала все и была непреклонна: "Это свершится на виселице, которую возведут по Божьей воле; ибо я знаю, что мы не зависим от нашей воли, но только от Божьей". На следующий день, когда отец услышал, что его дочь бросят на арену к диким зверям, он решил спасти ее. Это был героический акт сострадания, однако власти решили предать пожилого человека наказанию плетьми. Зрелище было печальным. "Я плакала о судьбе своего отца, - писала Пер-петуя, - словно эти удары наносились мне".

Когда так называемые судебные разбирательства закончились, участь узников закрепили печатью. Оставшиеся до казни дни они провели в одиночестве и размышлениях, "более всего относившихся к вопросу достоинства и верности Христу", по словам Райта, "чем к тем страданиям, что их ждали впереди". Они встретились для молитвы, разделили совместный ужин - их агапе, вечерю любви - и свидетельствовали о своей вере толпе, стоявшей снаружи.

В день казни узников привели на арену, где, согласно римским обычаям, сначала отдали диким зверям на растерзание мужчин для развлечения толпы перед казнью. Сатир на минуту задержался у ворот для слова свидетельства Пуду, начальнику тюрьмы, который впоследствии обратился к Христу и сам стал мучеником. Затем мужчины были отосланы на арену, где находились медведь, леопард и дикий кабан. Сатир оказался настолько изуродован и залит кровью после этого, что зрители насмехались над ним-, крича: "Он хорошо окрестился!" Пер-петуя и Фелицитата (которая родила в тюрьме) были раздеты и вышли на арену встретиться с "бешеной телкой". Вскоре кровавые пытки стали невыносимым зрелищем даже для этой кровожадной толпы, и люди стали кричать: "Довольно!"

Когда первая часть представления закончилась, молодых женщин привели к палачу, в это самое время Перпе-туя выкрикнула друзьям-христианам, желая поддержать их в горе: "Передайте Божье Слово братьям и сестрам; крепко стойте в вере и любви друг к другу и не позволяйте нашим страданиям стать камнем преткновения для вас". Затем ее отвели к гладиатору и обезглавили. То ли от неуверенности, то ли от отсутствия практики первого удара гладиатора оказалось недостаточно. Перпетуя вскричала от боли, взяла дрожащую руку гладиатора, направила меч к своей шее - и все закончилось.

После волны преследований настал период относительного мира в пятьдесят лет. В это время церковь постоянно росла. Многие люди, которые сами не могли бы претерпеть такие испытания веры, какие выпали на долю Перпетуи и ее собратьев, тем не менее были привлечены их примером преданности, продемонстрировавшим такую чистую любовь и такую безграничную смелость.

Вслед за ставшим повсеместно известным обращением императора Константина в 312 г., Римская империя превратилась в номинально христианскую страну, и живое свидетельство христиан постепенно угасло. Они больше не страдали за свою веру, быть христианином стало модно, и это привело к ослаблению духовного рвения. Мученичество и преследования казались ужасом прошлого. Церковь и государство были тесно связаны между собой, и христианство все больше и больше использовалось в качестве оправдания имперских войн. Политики обратились к миссионерской силе в надежде, что успехи миссионеров помогут привести внешние земли под контроль Римской империи. Ульфила был одним из таких миссионеров. Хотя он объяснял свои действия желанием распространять Евангелие, его миссионерская деятельность в глазах римских властей хорошо согласовывалась с их политикой территориальной экспансии.

Ульфила являлся одним из величайших зарубежных миссионеров ранней христианской церкви. Он служил готам, варварскому племени, находившемуся вне пределов Римской империи, жившему на территории современной Румынии. Ульфила родился в 311 г. и вырос в окружении языческих готов. Считают, что его мать была гот-кой, а отец христианином из Каппадокии, захваченным в плен готскими воинами. Когда ему исполнилось чуть больше двадцати, его отправили в Константинополь на дипломатическую службу. Здесь он провел несколько лет и попал под влияние епископа Евсевия Никомидийского, который обучал его Писаниям на греческом и латинском языках. Под руководством Евсевия он стал чтецом, возможно, служа готским солдатам в римской армии.

Евсевий, как и многие византийские епископы того времени, был сторонником арианства, или, по Меньшей мере, полуарианства, и это еретическое учение коснулось и Ульфилы. Арий, современник Ульфилы, слыл популярным христианским проповедником с большим даром убеждения. Он запомнился более всего тем, что вел теологическую борьбу по вопросу божественности Христа. Из отрывков Писаний, где говорится о Христе как о "рожденном от Отца" и "Первенце всего творения", он сделал вывод, что, хотя Христос был безгрешен и неизменен и является Спасителем всего человечества, Он совершенно отличается от Отца, а потому не является Богом. Хотя на Никейском соборе эту доктрину отвергли, многие церковники, в частности, в восточной части империи, продолжали придерживаться этого взгляда, - а среди них и Ульфила. Но, согласно Латуретту, "то была мягкая форма арианства, которую он исповедовал".

В возрасте тридцати лет, проведя почти десять лет в Константинополе, Ульфила был посвящен в епископы для готов - тех, что жили к северу от Дуная за пределами Римской империи. Очевидно, там уже существовали христиане, иначе его не послали бы туда епископом. Тем не менее своей первоочередной задачей он видел благовествование. Его служение было обращено к людям, которые считались варварами, "дикими и некультурными", "грубыми и жестокими, с низким уровнем жизни, часто проживавшими в повозках, потому что они не имели постоянных жилищ". Для таких "простолюдинов", как предполагает Стефан Нейл, арианство "могло представлять привлекательное упрощение, поскольку оно было свободно от сложных противоречий, касающихся характера и личности Христа, чтобы последовать за Ним как за лидером и отдать все внимание достаточно трудной задаче научиться жить трезвой, праведной и богоугодной жизнью".

Сорок лет Упьфила вел проповедническую деятельность среди готов, деятельность, которая шла весьма успешно, но иногда подвергалась преследованиям. В 348 г. против него восстал военачальник готов Атанарик (Athanaric), считавший, что задача Ульфилы состоит в подчинении готов римлянам. Гонения были настолько жестокими, что привели к смерти огромного количества христиан. Потому Ульфила, с разрешения арианского правителя Константина, переместил готскую христианскую общину через Дунай на безопасную римскую территорию. Позже некоторые из его прихожан, вернувшись на территорию готов, сами стали миссионерами и служили своему народу.

Бессмертным трудом любви, который Ульфила совершил ради готов, стал его перевод Библии на их родной язык. Поскольку у готов отсутствовала письменность, ему пришлось изобрести алфавит. Это был, "возможно, первый или второй случай", по свидетельству Латуретта, "который впоследствии повторился со многими сотнями языков, - обретение ими письменности при помощи христианских миссионеров и перевод на их языки части или полного Писания". Ульфила оказался исключительно старательным и скрупулезным переводчиком и переводил с греческого на готский почти слово в слово, не теряя готских идиом, и готы, равно как и вандалы, носили с собой свою Библию, передвигаясь с места на место по всей Европе.

Хотя перевод Ульфилы в первые века явился монументальным вкладом в миссионерское дело, но даже эта область его деятельности попала под огонь критики. Он намеренно опустил Книги Царств в своем переводе Библии, потому что, по словам историка ранней христианской церкви, "это просто рассказ о военных подвигах, а готские племена были особенно преданы военному делу. Нужно было притушить их военный пыл, а не подстегивать их еще больше к военным действиям".

Ульфила умер в возрасте семидесяти лет во время пребывания в Константинополе с поручением от готского короля. Давнее военное противостояние готов и Римской империи продолжилось и после его смерти. Опустошительные набеги визиготов (вестготов) на империю не прекращались, и борьба длилась еще десятки лет, закончившись 24 августа 410 г., когда Аларих и его армия обрушились на Рим. Но, несмотря на военные кампании, благо-вествование в рядах готов продолжили верные последователи Ульфилы. Они сопровождали странствующие готские племена и на поля битвы, и повсюду, куда бы ни вели их готские караваны. Это послужило поводом к саркастическим комментариям Амвросия Медиоланского, резко настроенного против ариан: "Те, кто раньше пользовался повозками для жилищ, теперь используют эти повозки для церкви". Но, оставляя сарказм в стороне, это "едкое замечание, - пишет В. Реймонд Эдман (V. Raymond Ed-man), - стало комплиментом для тех людей веры, кто, как и Павел, сделались "всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых" (1 Кор. 9:22). Возможно, их доктрина была ошибочной; но их сердца оставались верными. Они искали служения, а не безопасности; братства во Христе, а не кафедры; ученичества, а не власти".

Окутанный легендой и прославленный как святой, великий ирландский миссионер V в. является одной из фигур, которую в истории церкви часто представляют неверно. Несмотря на существующее мнение, Патрик не был ни римским католиком, ни ирландцем, а его канонизация произошла на соборе в Уитби (два века спустя после его смерти) с целью привести кельтскую церковь под владычество Римской католической церкви. И все же сегодня его имя стало почти синонимом ирландского католицизма, а история его истинного служения изменена до неузнаваемости.

Патрик родился в христианской семье в римской провинции Британии около 389 г. н. э. Его отец был диаконом, а дед - священником в кельтской церкви. В период до римского владычества большая часть священнослужителей обзаводилась семьями. О детстве Патрика известно мало. Когда он был подростком, его город на западном берегу Британии подвергся нападению ирландских грабителей, и многих молодых людей, включая Патрика, ирландцы увезли с собой, чтобы затем продать в рабство. Патрика продали земледельцу из Слемиша, где последующие шесть лет ему пришлось пасти свиней.

Несмотря на воспитание в христианской семье, Патрик не верил в Бога. Живя в плену, он начал размышлять о своем духовном состоянии, и тогда его жизнь изменилась: "Господь открыл мне понимание моего неверия и то, что, хоть и поздно, я могу вспомнить ошибки и повернуться к Господу Богу всем своим сердцем; Он видел мое падшее состояние и умилосердился над моей юностью и невежеством, Он хранил меня даже прежде, чем я познал Его, и прежде, чем я познал мудрость, чтобы отличать добро от зла; Он укрепил и утешил меня, как Отец Своего сына". С этого времени, пишет Ф. Ф. Брюс, "жизнь Патрика сопровождалась постоянными молитвами; время от времени он ощущал внутри себя предостережения и советы, в которых узнавал Божий ответ на свои молитвы. Один из таких советов в конце шестого года его рабства побудил Патрика бежать от хозяина и направиться к побережью в порт, где он нашел корабль, увезший его из Ирландии. Он нашел точно такой корабль, о котором ему говорил внутренний голос..."

Свободным человеком Патрик отправился на остров Святого Гонората (Гонория) невдалеке от побережья французской Ривьеры. На какое-то время он уединился в монастыре, а позже возвратился домой, где с радостью был принят родными, выжившими после того набега, когда его взяли в плен. Повествуя о возвращении в Британию, Патрик в своей "Исповеди" ("Confession") говорит о том, что Бог призвал его "во тьму ночи". Это был "македонский" призыв: "Я увидел человека по имени Викторий, словно бы шедшего из Ирландии с бесчисленным количеством писем; он дал мне одно из них и... в тот момент, когда я читал начало письма, мне показалось, что я услышал голоса тех, кто жил рядом с лесом Фоклута у Западного моря; и вот что они кричали: "Пожалуйста, святой человек, приди и опять живи среди нас". Их крик пронзил мое сердце, и я больше не мог читать; потом я проснулся".

Миссионерское служение Патрика в Ирландии началось не сразу после его призыва. Сначала он отправился учиться в церковь Оксера в Галлии. Но даже после обучения и рукоположения в диаконы его наставники не доверились его способности к такого рода миссии, и вместо него в Ирландию отправился Палладий. Однако Палладий умер менее чем через год после своего прибытия в Ирландию, и это открыло путь для Патрика. Ему уже перевалило за сорок, но он был определенно более энергичным, чем когда-либо, чтобы приступить к исполнению своего призыва.

Когда в 432 г. Патрик прибыл в Ирландию, там уже существовали изолированные островки христиан, и все же преобладающее большинство населения находилось в тисках язычества. Язычники поклонялись солнцу, луне, ветру, воде, огню и скалам, верили в самых различных добрых и злых духов, населяющих деревья и горы. Магия и жертвоприношения, включая человеческие жертвы, были неотъемлемой частью религиозных обрядов, проводимых друидами.

Неудивительно, что Патрик немедленно столкнулся с жестким противостоянием со стороны друидов. Однако, приняв их общественный и политический порядок, он сумел найти с ними общий язык, и постепенно некоторые из могущественных друидов-вождей обратились в христианство. Прошло немного времени, и друиды начали терять свою власть, но их магические верования не исчезли, благодаря явному компромиссу Патрика с язычеством. Он стремился преуменьшить их значимость, согласно Ф. Ф. Брюсу, "не силой христианского благовестия, но пытаясь показать себя более могущественным друидом, чем языческие друиды", - явление, которое современные миссионеры называют "схваткой сил" (power encounter). Этот тип суеверной магии сохранялся в кельтском христианстве в течение многих веков.

Вскоре после прибытия в Ирландию Патрик одержал важную для христианства победу, убедив короля Луге-ра (Loigaire) предоставить христианам возможность молиться открыто. Вскоре после этого брат короля стал христианином и предложил Патрику участок земли в своем поместье для строительства церкви. После основания церкви Патрик перешел в новый район, где прежде не было благовестия; к 447 г., после пятнадцати лет благове-ствования, множество ирландцев уверовали. К этому времени Патрика признали на всей территории Ирландии как великого человека Божьего, но его популярность и высокая оценка деятельности дались ему нелегко. В "Исповеди" он вспоминает всю свою трудную жизнь. Двенадцать раз он оказывался перед угрозой лишения жизни, включая мучительный захват в плен и двухнедельное томление в заключении. Тем не менее он продолжал свое миссионерское служение еще более тридцати лет, побуждаемый более страхом, чем другими чувствованиями. "Я боялся, как бы начатый мною труд не стал напрасным", чтобы Бог "не посчитал меня виновным".

Методы евангелизации Патрика во многом походили на методы других миссионеров и до, и после него. Придя на новую территорию, он первым делом старался привлечь политического лидера на свою сторону в надежде на то, что его подданные пойдут вслед за ним. С этой целью он не гнушался преподносить местным правителям щедрые подарки. В отличие от большинства католических миссионеров, однако, Патрик и последовавшие за ним кельтские миссионеры считали очень важным духовный рост вновь уверовавших. Новообращенные интенсивно изучали Писания и активно включались в служение. В кельтских церквах значительную роль играли женщины, хотя, как одинокий миссионер, Патрик был очень осторожен в общении с ними, "отказываясь от подарков преданных женщин, чтобы не вызвать даже намека на скандал".

Невероятный успех Патрика как миссионера-проповедника отчетливо проявился в организации около двухсот церквей и крещении почти ста тысяч новообращенных. Но он всегда осознавал собственные недостатки и свои успехи объяснял Божьей милостью. Бог щедро даровал этому человеку то, чего ему недоставало от природы, и он завершает свою "Исповедь" таким свидетельством: "Но я умоляю тех, кто верит и боится Бога, кто бы ни соблаговолил прочитать или принять этот документ, составленный в Ирландии Патриком грешником, совершенно невежественным человеком, чтобы никто никогда не сказал, что мое невежество исполнило хоть что-нибудь из того малого, что я сделал или проявил в согласии с Божьей волей; но судите сами и поверьте истинно, что то был дар Божий. И в этом я исповедуюсь, прежде чем умереть".

благовестие в Ирландии Патрика и других миссионеров привело в результате к одному из наибольших достижений в эпоху Средних веков. Эта миссионерская работа проводилась в основном кельтской церковью, и в меньшей степени церковью западно-римской. "У ирландских верующих возникло страстное стремление к миссионерской деятельности, - пишет Эдман, - стремление не совсем обычное для тех дней. Горя любовью к Христу, не боясь препятствий, не боясь трудностей, они отправлялись во все стороны с проповедью Евангелия". И хотя они разошлись по всей Центральной Европе и далеко на север вплоть до Исландии, именно Британия, родина первого великого миссионера в Ирландии, стала их первым "зарубежным" полем деятельности. Хотя эта церковь впоследствии вольется в систему Римской католической церкви, именно эта земля в течение последующих веков будет служить примером для глобального евангелизма XIX в.

Кельтские монахи-миссионеры, по свидетельству Е. Бродбент (Е. Н. Broad-bent), проводили "более чистую форму миссионерской работы... чем то, что исходило от Рима".

"Обычно они выбирали подходящее место и основывали там миссионерскую деревню. В центре они строили простую деревянную церковь, рядом располагались помещения для занятий и хижины для монахов. Монахи были и строителями, и проповедниками, и учителями. Вне этого круга полагалось строить жилища для учеников и их семей, которые постепенно собирались вокруг них. Все это было обнесено стеной, но колония обычно выходила за пределы изначального круга. Группы по двенадцать монахов каждая под руководством аббата отправлялись открывать новые территории для проповеди Евангелия. Те, кто оставались, учились в школе, а когда они основательно знакомились с языком народа, среди которого им предстояло жить, переводили и делали записи частей Писания, а также гимнов, которые изучались их учениками. Они могли оставаться холостыми, но могли и жениться. Многие не обзаводились семьями, чтобы иметь больше свободы и времени для работы. Когда появлялись новые обращенные, миссионеры выбирали среди них способных молодых людей, объединяли их в маленькие группы и обучали какому-нибудь ремеслу и языкам, учили с ними Библию. Молодежь готовили к тому, чтобы они могли работать среди собственного народа. Монахи откладывали крещение до того момента, когда уверовавшие приобретали определенные навыки и являли признаки твердости в вере. Они избегали резких нападок на чужие религии, считая более разумным проповедовать истину, чем искать чужие ошибки. Они принимали Святое Писание как источник веры и жизни, и проповедовали оправдание верой. Они не принимали участия в политической жизни и не обращались за помощью к государству. Вся эта работа как вначале, так и в дальнейшем своем развитии, хотя и обретала определенные черты, чуждые учению Нового Завета и апостольского примера, проводилась независимо от Рима и в важных аспектах отличалась от принятой системы Римско-католической церкви".

Одним из наиболее известных кельтских аббатов был Колумба, родившийся в аристократической ирландской семье в 521 г. и воспитанный в христианской вере. Молодым человеком он ушел в монастырь, где был рукоположен в диаконы, а позже стал священником. Евангельское рвение в процессе его служения проявилось рано, и ему приписывают основание множества церквей и монастырей в Ирландии, включая известные монастыри в Дерри, Дерроу и Келле.

Переход Колумбы с внутренней на зарубежную миссионерскую деятельность в возрасте сорока двух лет, по словам его биографа VII в., объяснялся "его любовью ко Христу", но, очевидно, и не только этим. Его биограф приходит к выводу, что синод отлучил его от служения на родине, но утверждает, что решение приняли несправедливое и по пустяковому поводу. Уилл Дюран (Will Durant), однако, считает, что его отлучение и отъезд в Британию были продиктованы причинами, отнюдь не лишенными оригинальности: "он был равно борцом, как и святым, человеком мощного телосложения с мощным голосом"; его горячий темперамент послужил причиной множества ссор и, наконец, войны с королем Диармайдом; произошла битва, в которой, как рассказывают, было убито 5000 человек; Колумба, одержав победу, все же покинул Ирландию (563 г.), полный решимости обратить столько же душ, сколько пало на поле битвы при Кулдревне".

Какими бы ни были причины, побудившие Колумбу отправиться на чужбину, факт, что он отправился туда, остается фактом. За годы служения в Британии он успел сделать многое. Под его началом служили двенадцать священников, он нашел себе пристанище как раз на побережье Шотландии, на маленьком, блеклом и туманном островке Айона, о берег которого круглый год бились тяжелые морские волны. Там он основал монастырь, в котором протекала однообразная монастырская жизнь, состоявшая из молитв, постов, размышлений, изучения Библии и физического труда. Кроме того, и что важнее всего, монахи обеспечивали подготовку евангелистов, которых затем посылали проповедовать Евангелие, строить церкви и основывать новые монастыри.

Сам Колумба проявлял большую активность в миссионерской работе, и с Айоны он много раз отправлялся в Шотландию. Считается, что он проповедовал пиктам, которые жили на северо-западе Шотландии. Благодаря его свидетельству король Бруде, правивший северными пиктами, обратился в христианство. Сначала Бруде отказался открыть ворота города для Колумбы, но Колумба остался за воротами и молился до тех пор, пока король не сдался. Как и Патрик за столетие до него, Колумба встретил яростное сопротивление друидов, но, как и его предшественник, он вызвал их на соревнование, чтобы испытать колдовское могущество против силы Бога. Теология Колумбы, по словам Латуретта, "была также во многом как религией чудес, так и этики, и много больше, чем формальным вероучением..."

И хотя успехи миссионерской деятельности Колумбы представлялись очень важными, многие ученые сегодня не согласятся с его восторженным биографом VII в. в том, что только он и его ученики в Айоне несли благовестие в районы Англии и Шотландии. Существовали и другие миссионеры из Ирландии, из иных мест, проповедовавшие там и никак не связанные с Колумбой. Значимость работы Колумбы отчасти соотносится со значимостью миссионерской деятельности Римской католической церкви, и многие поздние историки пытались приписать католическим миссионерам больше заслуг, чем они того заслуживали. Среди римских католических и кельтских миссионеров существовало серьезное соперничество, в котором католики постепенно одерживали верх, но изначальная работа по евангелизации большей части Британии и Центральной Европы была завершена энергичными и верными своему делу кельтскими монахами.

С самого начала образование римско-католических миссий было тесно связано с военно-политическими успехами Рима. Главным фактором роста церкви явились массовые обращения населения. Ставка делалась на политических лидеров, которым предлагалась военная помощь, в результате чего они, не задумываясь, становились номинальными христианами, а их подданные довершали дело. В некоторых случаях потребность в военной помощи сочеталась с суеверным убеждением, что христианский Бог будет более эффективным помощником в битве, чем языческие боги. Подобный случай произошел с Хлодвигом, королем франков V в. Он женился на христианской принцессе, но отказывался отречься от языческих божеств, пока не оказался на грани военного поражения. В тот момент он поклялся, что будет служить только христианскому Богу, если его армия победит. В Рождество 496 г. он отпраздновал победу, приняв крещение вместе с тремя тысячами своих воинов. Причина его обращения, согласно Норману Кантору (Norman Cantor), "оказалась простой: он увидел, что, приняв католическую веру, он становится единственным верующим германским королем в Галлии" и "в качестве приверженца католицизма ему будет легче добиться лояльности галлоримлян посредством последующих побед".

Массовое обращение армии Хлодвига было первым из многих последовавших в истории Средних веков, и именно этот метод, как пишет Брюс Шелли (Brace Shelly), "обратил Европу". Концепция индивидуального обращения стала "методом, используемым протестантскими миссионерами в евангелических движениях XIX в. и затрагивающим каждое сердце в отдельности", а такие "массовые обращения" в Средние века позволили Римской католической церкви существенно расширить свои владения.

Однако и тогда существовали люди, которые по-настоящему заботились о действенности христианского миссионерского движения. Один из них - Григорий Великий (540-604), наиболее способный и влиятельный епископ Рима за весь средневековый период. Его можно назвать миссионером первого ранга. Благодаря его настойчивым увещеваниям была организована первая миссионерская команда, получившая папское благословение. Когда Григорий был монахом, его сильно заботила проповедь благовестия язычникам непосредственно за пределами империи. Но только после того, как он стал римским епископом, этот человек смог претворить свои мечты в жизнь. Рассказывают, как он был тронут, когда на невольничьем рынке увидел белокурых британских мальчиков и сказал: "Это истинные ангелы, пусть они и станут ангелами". Правда это или нет, Григорий считал миссионерскую деятельность в Британии делом первой необходимости, и в 596 г. он отправил в эту страну Августина и группу монахов, хотя и не без проблем и отсрочек. [Не путать с Августином Аврелием (354-430), христианским философом и теологом, признанным в католицизме святым. - Примеч. пер.] Несмотря на свою искренность и благочестие, Августин оказался не самым лучшим руководителем. По пути в Британию, пересекая Галлию, он и его монахи повернули обратно, утверждая, что "не следует заставлять их предпринимать такое опасное, тяжелое и неопределенное путешествие" через "варварскую и свирепую страну, населенную неверующими". Его страхи были необоснованными, и Григорий написал им письмо, настаивая на продолжении похода. Они вернулись и стали теми людьми, благодаря которым в Англии утвердилась Римская католическая церковь. Эффективность их служения в Англии снизилась из-за их отказа согласовать свои действия с кельтскими миссионерами, оказавшимися там первыми.

Когда Августин и его монахи евангелизировали Англию и крестили тысячи новообращенных, они столкнулись с трудными проблемами языческих традиций. Могли ли языческие ритуалы сосуществовать с христианскими и что делать с языческими храмами? В ответ на такие вопросы Григорий установил на века важные стандарты римско-католической политики как образец для подражания:

"Языческие храмы этих народов разрушать не стоит, только идолов, находящихся в них... Если храмы построены хорошо, следует очистить их от служения дьяволу и приспособить к поклонению истинному Богу... Поскольку народ привык убивать большое количество быков для принесения жертвы дьяволу на совместных сборищах, благоразумно устроить для народа вместо тех обычаев свой праздник. Люди должны научиться убивать животных не в честь дьявола, но в честь Бога и себе в пищу... Если мы позволим им эти утехи, то скорее найдем путь к достижению истинной внутренней радости... Несомненно то, что невозможно искоренить из грубых сердец все их языческие верования сразу, так же, как человек, решивший взобраться на высокую гору, не станет пытаться одолеть эту гору большими прыжками, но будет брать ее шаг за шагом в спокойном темпе".

Среди других монахов, служивших в Средние века миссионерскому делу, наиболее примечательным был Бонифаций, апостол богослужения в Германии. А в конце Средних веков уже большое количество римско-католических служителей считали миссионерство своим жизненным призванием. Это стало возможным благодаря активному участию в благовестии монастырских орденов, самыми деятельными из которых были францисканцы, доминиканцы, августинцы и иезуиты. С помощью членов этих орденов Римско-католическая церковь твердо обосновалась на всех континентах и постепенно стала доминировать на религиозной сцене во многих частях мира.

Хотя в христианских миссиях в эпоху Средних веков преобладали католики, они не были единственными миссионерами в этот период. Совершенно отдельно от римского католицизма действовала Восточная, или Несторианская, церковь, распространившая Евангелие во время своего бегства от преследований в Азию. Согласно историку Джону Стюарту (John Stewart), Несторианская церковь стала "самой миссионерской церковью в мире из всех возможных". Из своей цитадели в Малой Азии они отправились в Персию и на Аравийский полуостров, чтобы избежать преследований со стороны римских властей и руководителей католической церкви. Но там они встретили яростный отпор в лице зороастризма, а позже и мусульман, и пошли дальше на Восток, в Центральную Азию, Индию, Афганистан и Тибет - районы, которые стали "центрами христианской деятельности". Это были люди огромной веры, сведущие в Писаниях, большую часть которых они знали наизусть. "Некоторые фактически заучивали весь Новый Завет на память. Они основывали школы, где обучали молодых людей, и монастыри, напоминающие современные библейские институты, вовлекая молодых и взрослых людей в постоянную и активную евангелическую деятельность".

Из Центральной Азии несториане двинулись дальше на восток и к IX в. достигли территории Китая, а оттуда направились в Корею, Японию и Юго-Восточную Азию. Их влияние продолжало расти, и к XIII в., по существующим подсчетам, в Китае и окружающих областях уже насчитывалось не менее двадцати семи метрополий патриархов и двухсот епископов под их руководством. Но затем эта мощная миссионерская церковь быстро пришла в состояние упадка. Миролюбивые несториане не могли противостоять воинственным исламским фанатикам, еще хуже были армии Чингисхана и других варваров, опустошавших огромные территории Азии, включая основные центры несторианского христианства.

Эра христианских миссий закончилась и была забыта. Из-за ранних доктринальных разногласий между несторианами и руководителями Западной церкви по вопросу двух естеств Христа римские католики видели в несторианах еретиков, а их великие и героические миссионерские подвиги в расчет не принимались. Лишь в последние годы ученые поняли, что обвинения в ереси оказались сильно преувеличены, и только тогда мир начал понимать, какое наследие оставили христианскому миссионерскому движению несторианские верующие.

Позднее Средневековье стало временем быстрого роста и распространения римских католических миссий. В век Просвещения и Реформации этот рост продолжался. Религиозные ордены распространились по всему миру, и миссионерское движение Римской католической церкви становилось все более разнообразным и децентрализованным. Чтобы исправить возникшую ситуацию, ватиканские чиновники в XVII в. объединили свои усилия. Под прямым контролем Ватикана была образована Святая Конгрегация распространения веры (Sacred Congregation for the Propagation of the Faith), или просто "Пропаганда" (Propaganda), с целью ослабления влияния Испании и Португалии на миссии в Новом Свете.

Эта организация объединила католических служителей, наделенных властью распространять веру. Положившись почти полностью на французских миссионеров, "Пропаганда" медленно и основательно принялась за работу, и к началу XVIII в. миссионерская деятельность активно и успешно велась уже в нескольких регионах мира. Но это длилось недолго. Самые различные факторы, включая либеральные теологические тенденции, рационализм, соперничество с протестантизмом, запрет на деятельность иезуитов (приведший к возвращению на родину 3500 миссионеров) и Французскую революцию, медленно, но верно способствовали упадку католических миссий. К 1800 г. число миссионеров, находившихся в прямом подчинении "Пропаганде", сократилось до трех сотен.

В течение XIX в. католические миссии начали медленно возрождаться, а к 1850 г. Римская католическая церковь полностью возобновила свою работу по благовестию среди других народов. Возрастающая роль женского служения наиболее замечательным образом доказана примером Анн-Мари Жавуи (Anne-Marie Javouhey), которая начала работу в Африке в 1822 г. После ее смерти в 1851 г. девятьсот сестер святого Иосифа в голубых платьях были рассыпанны по всему миру. Девятнадцатый век явился свидетелем еще большего распространения миссий от Римско-католической церкви, и к концу 1960 г. по всему миру насчитывалось около ста тысяч священников и светских служителей миссий. Почти половина из них - это одинокие женщины, католические сестры. Ими восхищается весь мир, отмечая их заслуги. Так, например, мать Тереза, отдавшая жизнь служению церкви и человечеству, награждена Нобелевской премией.

Процесс развития римско-католических миссий в Центральной Европе в начале Средних веков был завершен работой Бонифация. Его называют "самым великим из всех миссионеров Темных веков", "одним из самых замечательных миссионеров во всей истории распространения христианства" и "человеком, который оказал более существенное влияние на историю Европы, чем любой другой англичанин за всю человеческую историю". Все же, несмотря на его искренние попытки выполнить задачу миссий так, как понимали эту задачу он и римско-католические чиновники, его карьера, по словам В. Реймонда Эдмана, "отражает пониженный духовный тон

английского и континентального христианства, которое стало ценить церковь больше, чем Христа, таинства больше, чем Писания".

Бонифаций родился в Англии, в Девоншире, в конце VII века. В юности он пошел в монастырь, а в возрасте тридцати лет был рукоположен в священники. Хотя он имел возможность отличиться как священник на родине, его глубоко заботили судьбы некрещенных язычников на континенте. Его первое путешествие к фризам в Голландию оказалось, однако, неудачным из-за политической оппозиции и возникших беспорядков. Он вернулся домой, столкнувшись с соблазном остаться и принять должность главы монастыря; но стремление к миссионерской деятельности не покинуло его, и в 718 г., три года спустя после своего первого путешествия во Фрисландию, он отправился на континент. На этот раз его путь лежал в Рим. Первая неудачная попытка научила его многому. Папское признание и поддержка были бы очень важны для него, он искал и нашел их в Риме. Эта поддержка обеспечила ему помощь в дальнейшей работе. Больше он не был независимым миссионером, самостоятельно отправляющимся евангелизировать языческий мир. Он стал римским посланником, призванным установить папскую власть над церковью в Центральной Европе.

Бонифаций вначале отправился в Германию, а затем на три года опять в южную часть Фрисландии. Оставшуюся часть своей жизни он прослужил в Германии. В 723 г. он совершил свое второе путешествие в Рим, где был посвящен в сан епископа миссионеров в Германии папой Григорием II. После возвращения в Германию Бонифаций всерьез занялся миссионерской деятельностью и своей смелостью завоевал уважение и популярность по всей Рейнской области. За время его отсутствия многие из так называемых христиан вернулись к языческим обрядам и оказались вновь вовлечены в поклонение духам и занятия магией. Чтобы противостоять такому осквернению, по убеждению Бонифация, следовало применить жесткие меры, а потому он смело нанес удар в самое сердце местного языческого поклонения. Он собрал большую толпу в Гейсмаре, где находился священный дуб бога грома, и на ее глазах начал его рубить. Это было вызовом, который привлек внимание людей и убедил их в том, что ни у дуба, ни у бога, которому они в нем поклонялись, не было никакой сверхъестественной силы. Этот случай также поднял влияние Бонифация в глазах народа, и вскоре стали возникать причудливые рассказы о том, что "когда мощное дерево упало, его ствол распался на четыре части, которые чудесным образом превратились в четыре направляющих креста одинаковой длины".

Это "был мастерский прием в миссионерской политике", согласно Филиппу Шаффу, после которого тысячи людей признали превосходство христианского Бога и обратились к вере в Него. Бонифаций уверовал в правильность своих действий, увидев такой результат, и продолжал в том же духе, требуя разрушения храмов и жертвенников, разбивая священные камни на мелкие куски. Постепенно он стал сомневаться в обоснованности такого агрессивного подхода. Он поделился своими мыслями с другим епископом, который считал, что такие насильственные меры не являются проявлением мудрости, и посоветовал более осмысленный подход, приводящий к успешным результатам. Он объяснил, что следует "задавать людям вопросы об их богах, расспрашивать об их происхождении, об их возможных человеческих характеристиках, их связи с началом мира, изыскивая противоречия и нелепости в ответах, чтобы привести их в замешательство и смущение".

Уничтожение священных деревьев и разрушение храмов стало эффективным началом евангельской кампании. Но вскоре стало ясно, что в первую очередь необходимо строить прочную и основательную церковь. От своих кельтских предшественников Бонифаций перенял, а затем развил концепцию монастырских миссий, обеспечивавших возможность подготовки местного духовенства. С ним работало несколько монахов, и каждый был прикреплен к определенной территории, где организовывался монастырь и проводились занятия для вновь обращенных. Истинно новаторским аспектом его служения явилось то, что он широко привлекал женщин к миссионерскому служению. "Впервые за все столетия, - пишет Латуретт, - мы видим, что женщины принимают активное участие в работе миссий... И вплоть до XIX в., исключая лишь период возникновения активного моравского движения XVIII в., не было такого значительного их количества среди представителей активной веры у народов, ставших христианскими"".

В 737 г., после третьего посещения Рима, Бонифацию разрешили организовать епископат в Баварии, а в 744 г. он основал знаменитый монастырь в Фульде, который и по сей день остается центром римского католицизма в Германии. Феноменальные успехи, приписываемые Бонифацию, не могли бы осуществиться без могущественной поддержки Карла Мартела, чья победа над мусульманами в битве при Туре в 732 г. ознаменовала поворотный момент в борьбе против ислама. "Без защиты со стороны принца франков, - писал Бонифаций, - я не мог бы ни править людьми и церковью, ни защитить служителей и священников, монахов и монахинь; я не мог бы предотвратить практику языческих обрядов и жертвоприношений идолам без его разрешения и того благоговения, которое вызывает его имя".

До самого конца служение Бонифация было большой опорой для Римской католической церкви: он "обращал сердца языческих германцев в католическую веру", говоря его словами, "и собирал их как детей в лоно Матери Церкви". Поэтому неудивительно, что деятельность Бонифация проходила вразрез с миссионерской активностью кельтских и французских монахов. "Он собирал плоды их трудов, - утверждает Шафф, - и уничтожал возможность дальнейшего их использования, что можно было бы сохранить либеральной христианской политикой. Он ненавидел любое проявление личности... Для него истинным христианством была только тождественность с католичеством..." Тот факт, что многие кельтские миссионеры были женаты и защищали институт брака духовенства, Бонифаций полагал абсолютно неприемлемым. Пропитанный римским рвением к всеобщему униформизму, даже за такие пустяковые разногласия, как дата Пасхи, право есть определенные продукты и частота осенения себя крестом во время мессы, он считал себя вправе объявлять своих соперников ложными пророками.

В последние годы своего служения Бонифаций оставил административную деятельность в церкви, поглощавшую столько энергии, и вернулся к первооткрывательской миссионерской работе. "Преобладавший в нем дух миссионерства, - пишет Нейл, - опять погнал его в земли, где о Христе никогда не слышали". В 753 г. он вернулся в Голландию, чтобы служить фризам, большинство из которых так и оставались неверующими. Там, на берегах речки Борне, он и пятьдесят его помощников и последователей разбили стоянку, готовясь к службе конфирмации новых обращенных. Но эта служба так и не началась. На Бонифация и его спутников напала банда вооруженных язычников и убила их. Так закончилось служение самого энергичного и самого выдающегося средневекового миссионера.

Ранние римско-католические миссии в Скандинавию, как и в Германию, были тесно связаны с политическими и военными действиями. Первые христиане появились в этой части мира благодаря торговцам, а затем в 826 г. король Харальд (Гаральд) Датский вместе с женой и четырьмя сотнями царедворцев и последователей приняли крещение в надежде на получение военной помощи от франков. Хотя такие массовые обращения не затрагивали духовной стороны, они открывали дорогу миссионерам для дальнейшего их служения. И после обращения короля в христианство Ансгар был назначен начать благовестие в Скандинавии.

Ансгар, которого часто называют "апостолом Севера", родился во Франции в 801 г. В возрасте пяти лет он был отдан на воспитание в монастырь в Корби (или Корбей старый), основанный двумя веками раньше Колумбой. Самым высоким устремлением Ансгара, мистика, движимого откровениями и мечтами, было получить венец мученика. Поэтому он ухватился за новое и опасное назначение с большим энтузиазмом. Однако, когда политическая и военная несостоятельность короля Харальда стала очевидной, его надежды обратить датчан скоро угасли. Менее чем через три года Ансгара вместе с королем изгнали из Дании.

Как только их вынудили покинуть Данию, он получил приглашение от шведского короля прибыть к нему еще с одним миссионером. Ансгар и еще один монах немедленно отправились в путь морем, но на корабль напали пираты и ограбили их, отобрав все имущество. Несмотря на это, они прибыли в Швецию, где их тепло приветствовал король Бьерн и где миссионеры получили свободу проповеди. Обращенных было много, особенно среди аристократов, но, как и в случае с обращением короля Харальда, главным объяснением их крещения оставались явные политические расчеты.

Труд Ансгара оказался настолько значительным с точки зрения политических перспектив и достижений, что император Людовик Благочестивый выдержал упорную борьбу с папой Григорием IV, чтобы назначить Ансгара на пост архиепископа Гамбурга для скандинавских и славянских государств Северной Европы. Чтобы помочь Ансгару в его трудах, Людовик дал ему богатый монастырь в Западной Фландрии, ставший его финансовым источником, позволившим раздавать щедрые дары провинциальным правителям. Ансгар набрал монахов из Корби себе в помощь, и католики в течение следующего десятка лет добились весьма значительных успехов. Однако граница, разделявшая религию и политику, оставалась очень тонкой, цели обычно были политического характера, а средства зависели от того, какие льготы могли предоставить на данный момент христианский Бог и местные правители своим подданным. Латуретт приводит пример в записи спутника и биографа Ансгара: "Армия необращенных шведов, осаждая город, столкнулась с неблагоприятными обстоятельствами. Воины бросили жребий, чтобы вопросить, помогут ли им их боги. Узнав об отрицательном ответе, шведы струсили. Однако некоторые торговцы, вспомнившие учение Ансгара, предложили вопросить Христа, Бога христиан. Ответ был благосклонный, осажденные потерпели поражение, а победители, возвратившись домой, прославили Христа постами и милостыней в пользу бедных".

Если политические и военные победы приводили новые территории под власть римского католического влияния, то поражения часто знаменовали возвращение к язычеству. В 845 г. результаты четырнадцатилетней работы Ансгара оказались разрушенными до основания нашествием варваров с севера. Датские викинги под предводительством короля Эриха захватили и сожгли Гамбург, заставив Ансгара искать убежища. Когда он попросил защиты у епископа Бремена, епископ отказался помочь, все еще ревнуя, что скандинавы не были включены в его епархию. С внешней военной помощью Гамбург вскоре отбили, а Ансгару дали объединенную епархию Гамбурга и Бремена. Король Эрих перешел на сторону христиан, став их союзником, и военная угроза уменьшилась, что позволило Ансгару больше времени отдавать духовному служению, к чему он и стремился. В сердце он был аскетом и молитвы и пост считал наипервейшим делом - но никогда за счет полезной деятельности. Он настаивал, чтобы его монахи всегда были заняты работой, и сам он не сидел без дела во время молитвы. Как и многие средневековые духовные лидеры, он обладал даром чудотворения, но всегда старался избежать хвалы в свой адрес, говоря другим, что "в его жизни произойдет самое большое чудо, если Бог когда-нибудь сделает из него истинно благочестивого человека".

Ансгар мирно почил в 865 г. без венца мученика, о котором так мечтал. Но не это было самым грустным. Несмотря на все свои старания, он не смог установить постоянного основания для христианства в Скандинавии. После его смерти люди вновь вернулись к язычеству, и только после X в. католическая церковь вновь твердо обосновалась в этой части света.

Политически ориентированные подвиги Римской католической церкви в средневековый период привели к весьма незначительным успехам по сравнению с величайшей кампанией по расширению церкви - крестовыми походами. Движение это растянулось на два века (1095-1291) и было направлено на то, чтобы вернуть Землю обетованную. Едва ли можно это движение назвать миссионерским. Основной целью крестовых походов являлось не обращение мусульман, а расширение территорий под контролем христиан. Это движение, обагренное кровью, унесло десятки тысяч жизней. Хотя первые крестовые походы увенчались военными победами, в конце концов победы обернулись поражением. Но самой значительной утратой в результате кровавых крестовых походов явилась невозможность потенциального диалога между сарацинами и христианами. Дикая жестокость, проявленная крестоносцами по отношению к мусульманам, сделала их враждебность к христианам настолько непреодолимой, что даже сегодня она не стерлась из памяти мусульманских верующих, и миссионерская деятельность среди них остается все еще очень трудным делом.

Не все исповедующие христианство верили, что военная сила была подходящим средством для победы над мусульманами. В начале XIII в., пока еще дух крестоносцев был на высоте, Франциск Ассизский предложил завоевать мусульман любовью вместо ненависти. Его первые две попытки проповедовать среди них потерпели полный крах, но третья попытка в 1219 г. привела к султану Египта. Сдерживаемый ограничениями языкового барьера, он все же попробовал проповедовать Евангелие. И хотя нет доказательств тому, что в результате его усилий произошли какие-то действительные обращения, он показал пример другим миссионерам, увидев в мусульманах потенциальных братьев во Христе. Его примеру последовал Раймунд Луллий, выдающийся миссионер этого периода.

Луллий родился в 1232 г. в богатой семье римского католика на острове Майорка, лежащем недалеко от побережья Испании в Средиземном море и незадолго до его рождения отнятом у мусульман. Молодым человеком он отправился в Испанию и служил при дворе короля Арагона, прожигая свою жизнь в оргиях и кутежах. Имея жену и детей, он завел любовницу и, "по собственному признанию, жил совершенно аморальной жизнью". Его порочная жизнь не преуменьшала его интеллектуального и творческого гения, и, еще будучи совсем молодым, он получил широкое признание за свой научный и литературный талант.

В возрасте тридцати лет Луллий вернулся на Майорку и именно там пережил глубокое религиозное перерождение. Он "возродился", по словам Самьюэла Цвимера (Samuel Zwemer). Это было мистическое переживание, сопровождавшееся откровениями. Первое откровение пришло однажды вечером, когда он сочинял эротическую песню. Вдруг пред ним предстал какой-то образ. Он увидел "Спасителя, висевшего на Своем кресте, кровь капала с Его рук, ног и лба, а глаза с укором были устремлены на него". Хотя видение его потрясло, Луллий неделю спустя все же вернулся к своей песне, и опять перед глазами возникла та же картина. На этот раз он дал Христу обещание начать новую жизнь, но тут же появились сомнения: "Как могу я, нечестивый и порочный, вступить в святую жизнь?" Именно это чувство вины заставило Луллия отказаться от богатства и знатного положения и посвятить свою жизнь служению Богу.

Луллий откликнулся на призыв к христианскому служению в соответствии с тем веком, в котором он жил. Он посвятил свою жизнь монастырю - постам, молитвам и размышлениям. Он считал самым полным доказательством любви к Богу, в Которого он верил, жизнь уединенного монаха, совершенно отошедшего от всяких соблазнов мира. Другое откровение привело Луллия к осознанию его ответственности перед окружающими. В своей книге "Древо любви" ("The Tree of Love") он говорит об откровении, ставшем его миссионерским призывом: в лесу, наедине с Богом, далеко от мирской суеты, он встречает пилигрима, который, узнав об избрании им уединенного образа жизни, ругает Луллия за эгоизм и призывает идти в мир и нести другим людям весть о Христе. Именно это откровение и подсказало Луллию обратиться к миссионерской деятельности и, в частности, к проповеди сарацинам - самым ненавистным и грозным врагам христианства. "Вижу множество рыцарей, идущих в Землю обетованную морем, - писал он, - думающих, что они смогут захватить ее силой оружия, но в конце они все будут уничтожены прежде, чем смогут овладеть желаемым. Поэтому мне кажется, что нужно... пытаться... завоевать Землю обетованную любовью и молитвами, пролитием наших слез и крови".

Следуя этому откровению, Луллий посвятил много времени изучению арабского языка - девять лет трудов, которые чуть было не пропали даром из-за несчастного случая, едва не погубившего его миссионерскую карьеру. Для помощи в изучении языка он купил раба-сарацина, который, по-видимому, пришел в сильное раздражение от часто повторявшихся доказательств в пользу христианства. Как бы то ни было, однажды он стал ругаться, проклиная Христа. Луллий, потеряв контроль над собой, ударил раба по лицу, а раб в ответ схватил оружие и нанес серьезные раны своему хозяину. За это преступление мусульманин был арестован и заключен в тюрьму, где вскоре покончил с собой, боясь, что его ждет нечто более страшное. Это явилось ударом для Луллия, но еще больше укрепило его решение проповедовать мусульманам Христа.

Луллию было за сорок, когда началась его активная миссионерская деятельность. Позже он вспоминал, на какие жертвы ему пришлось пойти ради этого: "У меня были жена и дети; я был достаточно богат; я вел светскую жизнь. От всего этого я с радостью отказался ради блага людей и ради несения святой веры другому народу". Он отложил значительную сумму денег, чтобы обеспечить жену и детей, а оставшееся - по традиции Франциска Ассизского - раздал бедным.

Миссионерская деятельность Луллия проходила по трем направлениям: апологетика, образование и евангелизация. "Он изобрел философскую... систему, помогающую убеждать нехристиан в истинности христианства; он основал миссионерские колледжи; и сам пошел к мусульманам и стал им проповедовать..." Вклад Луллия как христианского апологета был огромен. Он написал около шестидесяти книг по теологии, большая часть которых адресована мусульманской интеллигенции. Тема, которую он развивал в своих трудах, чаще всего относится к Богу-Отцу. Он видел свою миссию в том, чтобы "испытать, не сумеет ли он сам на конференции с их мудрецами убедить кого-нибудь из них в истинности христианской веры, показав им, согласно божественному методу, воплощение Божьего Сына и три ипостаси благословенной Троицы в Божественном Единстве Сущности". Он

стремился установить "парламент религий и желал бы встречи лицом к лицу смелого монотеизма ислама с откровением Отца, Сына и Святого Духа".

Считая нужным вести миссионерское образование, Луллий, по примеру Колумбы, видел в монастырях идеальную учебную базу для будущих евангелистов. Он много ездил, обращался к церквам и политическим деятелям с просьбой поддержать его в этом направлении. Король Иаков II Испанский был одним из тех, кто понял его, и в 1276 г. с его энергичной поддержкой и финансовой помощью Луллий основал на Майорке монастырь с тринадцатью францисканскими монахами и учебной программой, включавшей изучение арабского языка и географию миссий. Луллий мечтал организовать подобные центры обучения по всей Европе, но нужно было убедить римскую католическую верхушку в их необходимости и ценности - а это оказалось нелегко. Когда он по различным причинам посещал Рим, над его идеями либо смеялись, либо и папа, и кардиналы просто игнорировали их; власти, казалось, были более заинтересованы в мирских удовольствиях и личном обогащении, чем в организации миссионерских предприятий. Но, несмотря на отсутствие поддержки, он добился успеха, организовав другие монастыри, также ориентированные на миссионерскую работу. Величайшей победой в области образования явилось решение об изучении арабского языка в университетах Европы; он добился принятия такого решения на соборе в Вене, что привело, по его мнению, к началу диалога между христианами и мусульманами.

Собственно, Луллий в своей миссионерской карьере не обладал тем чутьем, какое можно было бы предположить в бывалом миссионерском деятеле, выдвинувшем свой любимый проект на рассмотрение самых высоких слоев общества. Он понял, что учить проповедовать - это одно дело, и совсем другое - идти проповедовать самому. Он уже был в порту Генуи, готовый отправиться в Тунис. Его вещи находились на борту корабля, а толпа сторонников готовилась прощаться с ним. И вдруг, в последний момент, "его охватил ужас", как он вспоминает позже; он почувствовал себя парализованным "при мысли о том, что может случиться в той стране, куда он отправлялся. Мысль о пытках или пожизненном тюремном заключении представилась ему так ясно, что он не мог сдержать своих чувств". Его вещи выгрузили, и судно отправилось без него. Почти сразу он раскаялся в своей слабости и решил плыть на следующем корабле, несмотря ни на что. Хотя его лихорадило, возможно, из-за нервного напряжения, он сел на корабль - и так началось его собственно миссионерское служение.

Страхи Луллия относительно миссионерской работы в Тунисе казались обоснованными. Тунис был мощным центром ислама в Северной Африке, много пострадавшим от частых набегов. О крестоносцах вспоминали с ненавистью и горечью. Однако, приехав туда, он не встретил большой враждебности, как того боялся. Он объявил о своем приезде ведущим мусульманским ученым, а затем созвал конференцию, чтобы обсудить достоинства христианства и ислама в сравнении. Луллий пообещал, что если ислам докажет свое превосходство, он примет его как свою веру. Мусульманские лидеры согласились встретиться, и Луллию представилась первая возможность продемонстрировать свои миссионерские методы.

Защищая христианство, он выдвинул доктрину, которая, по Цвимеру, "была до мозга костей ортодоксальной и евангелической", с "малой примесью средневековой теологии и... с еще меньшим количеством римских идей". Основные его доказательства совершенно пригодны и сегодня в спорах с мусульманами:

"Каждый мудрый человек должен признать тот факт, что любая религия, чтобы быть истинной, приписывает величайшее совершенство Высшей Личности и не только развивает достойнейшую концепцию обо всех Его качествах: Его праведности, силе, мудрости и славе, - но и демонстрирует гармонию и равенство, существующие между этими качествами. Но их религия была порочна в том, что признавала только два активных принципа в Божестве - Его волю и Его мудрость, оставляя праведность и величие Бога в бездействии, словно эти качества оказывались бессильными и не приводились в активное состояние. А христианской вере невозможно предъявить обвинения в подобного рода пороке. В своей доктрине о Троице она развивает высочайшую концепцию Божества как Отца, Сына и Святого Духа в одной простой Сущности и природе, В воплощении Своего Сына Бог проявляет ту гармонию, что существует между праведностью Бога и Его величием; а в Личности Христа Он являет истинное единство Творца и творения; в то время как в Своих страданиях, которые Он претерпел ради Своей огромной любви к человеку, Он выявляет далее Божественную гармонию безграничной праведности и снисхождения, в снисхождении Своем ради нас, людей, ради нашего спасения и возвращения в безгрешное состояние совершенства - претерпел все страдания, и жил, и умер ради человека".

Реакция на выступление Луллия в защиту христианства была смешанной. Кто-то принял его доказательства или, по крайней мере, проявил интерес к дальнейшим диспутам, но большая часть его аудитории осталась уязвлена словесной атакой. Неудивительно, что Луллия бросили в тюрьму, где он в ужасе ожидал смертного приговора. Вместо этого, однако, его побили камнями и выслали из страны, но он тайно нарушил этот суровый приказ. В течение трех месяцев он "прятался, как портовая крыса", в прибрежном городке Голетта, "свидетельствуя об Учителе". В отчаянии от отсутствия свободы, он вернулся в Европу, где провел несколько лет в Неаполе, а оттуда отправился во Францию читать лекции и трудиться над созданием книг о своем новом методе, постоянно находясь в поисках добровольцев для планируемой им миссии.

Если мусульмане были первой целью миссионерских устремлений Луллия, то евреи также привлекли к себе его внимание. Двенадцатый и тринадцатый века омрачались страшными примерами проявления антисемитизма. Евреев винили практически во всех бедах общества и в результате изгнали из Франции и Англии - мягкое наказание в сравнении с той политикой, какую проводила испанская инквизиция. То там, то тут раздавались голоса в защиту евреев, и среди них громко звучал голос Луллия. Он устремился к ним с той же любовью, что и к сарацинам, представляя им Христа как их Мессию.

Разнообразная деятельность надолго задержала Луллия в Европе, но в 1307 г., в возрасте семидесяти пяти лет, после пятнадцатилетнего отсутствия он вновь вернулся в Северную Африку - на этот раз в Бугию, на востоке Алжира. Как и в Тунисе много лет назад, он немедленно созвал собрание для публичного обсуждения своей позиции и смело предложил мусульманам сравнить их религиозные воззрения с христианскими. Хотя Луллий старался благовествовать с любовью, его утверждения часто носили обидный характер и вполне могли настроить мусульман против христианства почти так же, как это произошло после походов крестоносцев. В одном из своих доказательств, по утверждению Цвимера, он опирался на десять заповедей в качестве "совершенного закона Божьего, а затем показал из их же книг, что мусульмане нарушают почти каждую из этих заповедей. Другим излюбленным аргументом Луллия в споре с мусульманами было противопоставление семи основных добродетелей и семи смертных грехов только для того, чтобы последовательно показать, насколько лишены мусульмане первых качеств и насколько погрязли в последних!"

И на этот раз публичные дебаты Луллия длились недолго. Его посадили в тюрьму, и в течение шести месяцев стражники "усиленно искушали его... всеми чувственными соблазнами, на какие способен Восток". После тюремного заключения ему запретили находиться в Бугии и он вернулся в Европу. Его карьера миссионера, однако, на этом не закончилась. В 1314 г., когда ему было уже за восемьдесят, он еще раз приехал в Тунис, где его возраст обеспечивал ему определенную защиту. Возможно, с годами он стал мягче, потому что мусульманские власти предоставили ему много больше свободы и он обратил несколько человек. Только тогда он понял, что служение среди мусульман было проигрышной битвой. "Вместо одного сарацина, обратившегося в христианство, - писал он, - десять и более христиан становятся мусульманами".

Несмотря на то что последний приезд Луллия в Тунис оказался успешнее других, он не принес ему того, о чем он мечтал - венца мученика. На Луллия повлиял дух времени, в котором он жил, и где "в среде францисканцев царила мания мученичества". Умереть, служа Учителю, считалось высшей честью. Поэтому в 1314 г. он не побоялся вернуться в Бугию, чтобы повидаться с небольшой группой обращенных и окончательно испытать себя. "Более десяти месяцев старый миссионер жил тайно, общаясь и проповедуя своим обращенным, пытаясь повлиять на тех, кто не был обращен... Наконец, устав от одиночества и мечтая о мученичестве, он в открытую вышел на рыночную площадь и сообщил, что он является тем самым человеком, которого они однажды изгнали из города... Он говорил с любовью, но смело и прямо... Исполненная фанатичной ярости, возмущенная его смелостью, не в состоянии ответить на его аргументы, толпа схватила его и выволокла за город; там по команде или, по крайней мере, с попустительства властей, 30 июня 1315 г. он был побит камнями" и вскоре после этого умер.

Жизнь и труды Луллия являют свидетельство силы истинного христианства, проявлявшейся даже в самые темные периоды истории церкви. Римская католическая церковь чаще всего либо не замечала этого человека и его устремления к миссионерству, либо осуждала его как еретика. Но он все же остался верным своему призванию, всегда неся личную ответственность за распространение вести о Христе.

Время крупных географических открытий, начавшихся в конце XV в., ознаменовало собой новую эру миссионерского движения для Римской католической церкви. Новый Свет виделся как огромный плацдарм для ведения захватнического движения, когда и папы, и политические лидеры того времени прикладывали все усилия к тому, чтобы подчинить новые территории своему католическому влиянию. Королева Изабелла, жестоко гнавшая протестантских "еретиков" и охотившаяся на них в Испании, рассматривала евангелизацию индейцев как основное оправдание своей колониальной политики. Она настаивала на том, чтобы в число первых поселенцев Нового Света обязательно включались священники и монахи. Францисканцы и доминиканцы (а позже и иезуиты) ревностно ухватились за это предложение, и в течение нескольких десятилетий католицизм в тех краях был постоянной и влиятельной силой. Скорость распространения христианства оказалась исключительной. В 1529 г. францисканский миссионер в Мексике писал о массовых обращениях, когда не представлялось возможности сосчитать людей: "Я вместе с братом, служившим со мной, крестил в провинции Мексики до двухсот тысяч человек - такое количество, что в точности оценить невозможно. Часто мы крестили за день до четырнадцати тысяч людей, иногда - десять, а иногда - восемь".

Самым большим препятствием для миссий в Новом Свете стали сами колонисты, жестоко относившиеся к коренным индейцам. Несмотря на то что королева Изабелла объявила об уважительном отношении к свободе индейцев, на самом деле с ними обращались совершенно бесчеловечно в силу той системы, что способствовала их порабощению. Такая практика не проходила незамеченной, и многие миссионеры навлекли на себя гнев

колонистов, встав на сторону справедливости. Среди них был Лас Казас, хотя он не сразу понял и признал это зло; впоследствии он стал величайшим борцом за права индейцев в период колониального завоевания Нового Света Испанией. В этом человеке слились воедино дух миссионерства и гуманное отношение к коренным жителям, что редко встречалось у миссионеров до или после него.

Лас Казас родился в Испании в 1474 г. в семье торговца, который плавал вместе с Колумбом в его втором путешествии. Получив ученую степень адвоката в университете Саламанки, он отплыл на остров Эспаньолу. [Испанское название о. Гаити в колониальный период 1492-1804 гг. - Примеч. пер.] Там он работал консультирующим адвокатом правителя. Он быстро привык к роскошному образу жизни колонистов, приняв обычный для того времени взгляд на индейское население. Он участвовал в набегах на их поселения, использовал их как рабов на своей плантации. Только когда ему перевалило за тридцать, он испытал духовное перерождение и стал искать возможность служения, став первым священником, рукоположенным в Америке. Но внешне он изменился мало, продолжая жить легкой и беззаботной жизнью, что считалось вполне в духе времени. Лишь постепенно он стал приходить к пониманию того, что отношение к индейцам не соответствует истинной христианской морали. В возрасте сорока лет Лас Казас порвал с жестокой системой, частью которой являлся раньше, и начал свою борьбу с ней. Позже он присоединился к доминиканцам, обретя поддержку тех, кто сочувствовал его взглядам.

Как один из наиболее пламенных сторонников индейцев в Новом Свете, Лас Казас часто ездил в Испанию, защищая их интересы перед официальными чиновниками и любым, кто готов был выслушать его, иногда представляя дело в наивном и упрощенном свете: "Бог создал этих простых людей без зла и без вины. Они очень послушны и преданны своим природным вождям и христианам, которым служат. Они легко подчиняются, они терпеливы, мирны и добродетельны. Они не вздорные, не злопамятные и не мстительные. Они не имеют и не стремятся иметь земных богатств. Определенно, эти люди станут наиболее благословенными на земле, если только будут поклоняться истинному Богу".

Служение Лас Казаса было не просто гуманным. В первую очередь он уделял внимание проповеди и в течение нескольких лет ездил по Центральной Америке, выполняя работу первопроходца. Однажды он убедил местного вождя, все время нападавшего на колонистов, сложить оружие и позволить всему племени принять крещение. Чаще всего процесс обращения проходил трудно из-за колониальной политики европейских поселенцев.

В возрасте семидесяти лет Лас Казас был назначен епископом Чьяпас в совершенно нищей епархии Южной Мексики. Этот район он выбрал сам, отдав ему предпочтение перед более процветающей епархией, хотя, по словам Латуретта, "он знал, что это будет одним из самых тяжелых испытаний в его жизни". Многие испанские плантаторы обвиняли его в том, что он выдвинул идею принятия новых законов, изданных испанской короной, предоставивших индейцам свободу и защиту. Испанские землевладельцы просто не обращали внимания на эти законы, поскольку введение их в действие, по мнению плантаторов, разорило бы плантации. Лас Казас, в свою очередь, приказал своим священникам отказывать в отпущении грехов таким плантаторам, и началась необъявленная война. Многие из священников Лас Казаса открыто не подчинялись ему, и через три года, отчаявшись и обессилев, он отказался от епископства. В 1547 г., в возрасте семидесяти трех лет, он покинул Новый Свет и больше не возвращался туда. Но его борьба за человеческие права других людей продолжалась в Испании до самой его смерти еще почти два десятилетия, и до сих пор этого человека помнят как одного из величайших гуманистов-миссионеров в истории христианства.

Шестнадцатый век, вошедший в историю как время событий, связанных с протестантской Реформацией, был отмечен и активизацией работы католической церкви, направленной на нейтрализацию достижений протестантов. Католические священники желали восстановить разрушающиеся стены средневековой церкви и расширить католическую церковь до дальних берегов, где никогда не слышали об имени Христа. Они стремились охватить своим влиянием не только Новый Свет, где колониальный захват земель шел полным ходом, но также Индию и Дальний Восток, где проходил Великий шелковый торговый путь. Римская католическая церковь не жалела средств на новую волну заокеанских путешествий, и монахи-миссионеры с радостью и бесстрашием устремились исполнить свой долг. Это были поздние средневековые религиозные ордена, доминиканцы и францисканцы, в рядах которых находилось много смелых добровольцев-миссионеров, но именно иезуиты (общество Иисуса), основавшие свой орден в 1535 г., стали наиболее активными участниками контрреформации. Основание этой организации, пишет Стефан Нейл, "возможно, явилось наиболее важным событием в истории миссионерства Римской католической церкви".

Игнатий Лойола, испанец благородного происхождения, явился основателем ордена иезуитов. Под его руководством маленькая группа преданных вере учеников выросла в высоко централизованную организацию военного типа, рассматривавшую преданность папе и Римской католической церкви как свой наивысший идеал и долг. Орден быстро расширялся, и к моменту смерти Лойолы в 1556 г. в нем насчитывалось свыше тысячи членов. Менее чем за сто лет более пятнадцати тысяч членов ордена рассыпались по всему свету. Самым известным среди ранних (а может быть, и всех) иезуитских миссионеров был Ксаверин, принадлежавший к близкому кружку Лойолы, в котором состояло шесть человек, и являвшийся членом Совета ордена. В 1541 г. он отплыл в Индию как представитель и папы, и короля Португалии, чтобы начать короткую, но блестящую миссионерскую карьеру.

Ксаверин родился в 1506 г. в семье испанского аристократа и вырос в замке в Бакской провинции. Молодым человеком он учился в университете в Париже, где проявился его живой интерес к философии и теологии. Там он начал общаться с группой протестантов - преданных молодых христиан, рисковавших своей жизнью, проповедуя Евангелие в Париже, оплоте католицизма того времени. Но затем Ксаверин встретил Лойолу, человека, глубоко преданного Римской католической церкви, чье личное мощное притяжение и обаяние сильнейшим образом повлияли на духовно неокрепшего молодого студента. Вскоре Ксаверин присоединился к Лойоле, покинув протестантов и отказавшись от выгодной карьеры, которую мог бы сделать в католической церкви. Вместо этого он принял клятву целибата и полностью посвятил себя распространению католической веры.

Призыв Ксаверина к миссионерству произошел неожиданно и без каких-либо признаков сверхъестественного. Для служения миссионерами в Индии выбрали двух других иезуитов, и когда один из них заболел, Ксаверину предложили занять его место. Через двадцать четыре часа он уже был на пути в Индию. Он прибыл в порт Гоа в 1542 г. и там основал общество, распространявшее скорее европейскую культуру, чем религиозное учение. С самого начала Ксаверин был в ужасе от морально разложившегося окружения. Как возможно привести ко Христу людей, живущих такой аморальной жизнью? Именно тогда Ксаверин выработал ставшую для него обычной методику миссионерской работы: все усилия сконцентрировал на детях. Их легче было привлечь к истине, чем их родителей, и миссионер питал надежду, что он и священники, последовавшие за ним, сумеют с раннего возраста воспитать этих детей как активных христианских лидеров для служения в собственных сообществах.

Ксаверин недолго пробыл в Гоа. Общество западного образца с его смешением мусульман и иудеев ему не нравилось. Когда его воззвания не оказали на город никакого существенного влияния, он умолил короля Португалии привести туда инквизицию и силой заставить людей принять католические догмы и мораль. А сам он покинул те места в поисках более плодоносного виноградника. "Я хочу быть там, где живут... совершенные и абсолютные язычники", - писал он в надежде, что такие люди станут более восприимчивыми к проповеди и обращение будет легче.

Из Гоа Ксаверин двинулся дальше на юг Индии и работал среди бедных искателей жемчуга на побережье. Хотя католики уже побывали там несколько лет назад, ко времени появления Ксаверина мало что напоминало о них. Основным населением были хинди, и их отношение к христианству зависело в основном от их принадлежности к определенной касте. Представители высшей касты брахманов были настроены враждебно, из них обратился только один, но члены низшей касты Parava оказались более расположены к переменам, поскольку они понимали, что их положение в обществе невозможно изменить к худшему. Большие толпы людей приходили заучивать символ веры и множество народа крестилось - так много, что иногда Ксаверин настолько уставал исполнять таинство, что едва мог шевелить руками. Но крещение он считал самой важной частью своего служения и никому в нем не отказывал, несмотря на усталость. Обращаясь к Лойоле с просьбой прислать помощников, он писал: "В этих языческих местах требуется только лишь умение научить молитвам и крестить малышей, умирающих в больших количествах без Таинства потому, что мы не можем быть везде, чтобы помочь всем".

То, что Ксаверин считал очень важным таинство крещения, сочеталось с его повышенным вниманием к детям. Он писал своему сотруднику: "Я настоятельно рекомендую тебе обучать детей и быть очень старательным в крещении новорожденных младенцев. Поскольку взрослые не стремятся попасть в рай, или избегнуть зла в жизни, или достичь счастья, по крайней мере, дай эту возможность малышам через крещение, пока они не умерли". Но забота Ксаверина о детях заключалась не только в том, чтобы обеспечить им место в раю, но и в использовании их в благовестии для остальных - задача, с которой он один не мог бы справиться: "Поскольку мне невозможно лично удовлетворить все более растущую потребность... я решился на следующий эксперимент. Я велел детям, хорошо запомнившим христианскую доктрину, ходить по домам больных и, собрав как можно больше народу из этой семьи и соседей, повторить несколько раз символ веры, убеждая больного, что если он уверует, то получит исцеление... Таким образом, я сумел ответить на все вызовы и в то же время сделал так, что символ веры, заповеди и молитвы заучивались в домах людей и на улицах".

Возможно, для детей еще более волнующими, чем посещение больных и заучивание символа веры, стали другие виды религиозной деятельности, в которые Ксаверин стремился их вовлечь. "Они ненавидят идолопоклонство своего народа, - писал он с гордостью, - и вступают в борьбу с ним. Они воюют даже с собственными родителями, если обнаруживают их поклонение идолам, затем приходят и рассказывают мне об этом. Когда я услышал от них о проведении языческих ритуалов в деревнях... я собрал всех мальчиков, каких только мог, и мы отправились в те места, где дьяволу досталось неприязни больше, чем любви со стороны их поклоняющихся родителей. Маленькие мальчики хватают глиняных божков и идолов, разбивают их, стирают в порошок, плюют на них и топчут ногами".

Евангелизм Ксаверина в Индии был довольно поверхностным. Взрослые и дети получали крещение, но сомнительно, знали ли они фундаментальные истины христианства. Проработав три года среди ловцов жемчуга на побережье, он так и не начал изучать очень сложный тамильский язык, и позже выяснилось, что даже самые маленькие молитвы и символ веры, которым он их обучал, переведены очень плохо. Церковные богослужения были ритуальными и все время повторялись, что подтверждает собственный рассказ Ксаверина:

"В воскресенье я собираю всех людей, мужчин и женщин, молодых и старых, и заставляю их повторять молитвы на их языке. Им это очень нравится, и они с радостью приходят на собрания... Я даю первую заповедь, которую они повторяют, и затем мы все вместе говорим: "Иисус Христос, Сын Божий, дай нам благодати любить Тебя более всего на свете". Когда мы просим эту благодать, мы читаем молитву Господню все вместе, а затем все вместе взываем: "Пресвятая дева Мария, матерь Иисуса Христа, испроси для нас благодати у Сына твоего, чтобы нам исполнять первую заповедь". Затем мы говорим: "Аве Мария", - и продолжаем в том же духе относительно всех оставшихся девяти заповедей. И как мы произносим двенадцать молитв "Патер Ностер" и двенадцать "Аве Мария" в честь двенадцати положений (членов) символа веры, так же мы проговариваем десять молитв "Патер Ностер" и "Аве Мария" в честь десяти заповедей, прося Бога дать нам благодати, чтобы хорошо их исполнять". ["Патер Ностер" (лат. "Pater noster") - "Отче наш", первые слова молитвы, которую Христос произнес во время Нагорной проповеди (Мф. 6:9-13). Отсюда другое название - "Молитва Господня", главная католическая молитва. - Примеч. пер. "Аве Мария" (лат "Ave Maria") - первые слова латинской католической молитвы: "Радуйся, Мария благодатная!" Первая часть этой молитвы, также именуемая "Ангельское приветствие", основана на словах архангела Гавриила и св. Елизаветы (Лк. 1:28, 42). - Примеч. пер.]

Ксаверин, однако, не хотел оставаться на одном месте для долгосрочного служения. Он считал себя первопроходцем и постоянно стремился вперед, закладывая лишь основание для дальнейшей работы иезуитов. Когда в 1545 г. он покинул Индию и отправился на Дальний Восток, его место быстро заняли другие, и за несколько последующих десятилетий в этих местах возникло более двенадцати христианских деревень, в каждой из которых имелся иезуит-священник.

Из Индии Ксаверин уехал на полуостров Малакка в Малайзии, где служил некоторое время; но больше всего он мечтал посетить Японию и основать там христианство. Еще в Гоа в 1548 г. он встретил японца по имени Аньиро, который убедил его в том, что соответствующим поведением и логическим рассуждением миссионеры могут достичь больших результатов в Японии: "Император, аристократы и простые люди станут христианами, ибо японцы, сказал он, полностью живут по законам разума".

Ксаверин прибыл в Японию в 1549 г. и быстро понял, что его служение будет намного труднее, чем виделось ему в радужных мечтах. Языковый барьер перечеркивал все его попытки проповедовать: "...мы как множество статуй среди них, и они говорят нам и разговаривают с нами о многих вещах, а мы, не понимая языка, молчим". Тем не менее несколько месяцев спустя Ксаверин мог написать, что людям очень нравится слушать про Бога "в основном, когда они понимают нас". Некоторые все же что-то понимали, потому что, покидая страну через два года, Ксаверин оставил после себя около сотни обращенных.

Свобода распространения веры предоставлялась Ксаверину и его спутникам в виду нестабильности японской политической обстановки. Централизованного правительства не было, а буддизм пребывал в упадке. Это продолжалось и после отъезда Ксаверина, и миссионеры-иезуиты, приехавшие позже, получили впечатляющие результаты. В 1570-е гг. все большее японцев начали обращаться в католицизм. Только в одном регионе крещение приняли около пятидесяти тысяч человек, а к концу XVI в. христианство исповедовали около трехсот тысяч. В это время на японской политической сцене произошли значительные изменения. Присутствие зарубежных миссионеров уже стало нежелательным, а японцы-христиане терпели жестокие гонения, иногда кончавшиеся распятием на кресте. В 1638 г. несколько тысяч христиан приняли участие в Симабарском восстании, протестуя против притеснений и непомерных налогов. В конце концов они укрылись в замке, где через несколько недель их одолели и уничтожили. Но, несмотря на такие поражения, католицизм продолжал оказывать существенное влияние на жизнь Японии еще более двух столетий.

Ксаверин вернулся из Японии в Гоа, откуда далее планировал отплыть в Китай, надеясь проникнуть туда с проповедью Евангелия. Но этот подвиг был предназначен для другого иезуита. Готовясь к поездке в Китай, Ксаверин подхватил лихорадку и умер на острове как раз напротив Китая через десять лет после начала своей миссионерской карьеры.

"Варварам въезд запрещен". Если бы существовал лозунг, отражавший политику Китая по отношению к иностранцам за всю его длинную историю, он бы звучал именно так. Китай был гордым и изолированным государством, которое много веков уклонялось от насаждения на своей почве христианства. Множество попыток оказались практически безуспешными. Несториане, приплывшие сюда в VI в. из Сирии, были первыми известными христианскими миссионерами в Китае. Их влияние значительно ослабло к XIII в., когда туда прибыл странствующий монах Джон, первый католический миссионер. Под защитой монголов, правивших тогда в Китае, он пользовался значительной свободой проповеди, и тысячи людей крестились, обретя веру. Однако в XIV в., когда к власти пришла династия Минг, все признаки христианства быстро исчезли. И только к концу XVI в. христианство действительно твердо обосновалось на территории Китая. Человеком, сделавшим эти первые шаги, был Маттео Риччи, итальянский иезуит, "который стал и навсегда останется самым уважаемым иностранцем в китайской литературе".

Риччи родился в 1552 г., в год смерти Ксаверина. Его отец, итальянский аристократ, отправил сына в Рим изучать юриспруденцию. Однако молодой Риччи попал там под влияние иезуитов и через три года отказался от прежних устремлений и светской карьеры, вступив в иезуитский орден. Когда отец услышал об этом, то немедленно отправился в Рим, чтобы заставить сына выйти из ордена. Но в первую же ночь путешествия его свалила с ног сильнейшая лихорадка, и он не смог продолжать путь. Приняв внезапный приступ болезни как знамение Божьего гнева, старший Риччи вернулся домой, страшась того, что могло бы случиться, если бы он стал сопротивляться и далее.

Вступление Риччи в общество Иисуса не означало прекращения его светских занятий. Напротив, именно в иезуитской школе, дававшей обширные познания во многих областях, он учился под началом одного из самых признанных математиков того времени, и именно его светское образование впоследствии проложило ему дорогу для самого успешного литературного служения в Китае.

Первым назначением Риччи был Гоа, где Ксаверин начал карьеру миссионера. В отличие от Ксаверина, Риччи отправился туда не один. Вместе с ним было тринадцать иезуитских миссионеров. Следуя примеру и наставлениям, оставленными Ксаверином, они в основном занимались обучением и подготовкой детей, которым предстояло стать следующим поколением христианских лидеров. Но Риччи не намеревался всю жизнь провести на одном месте, занимаясь с детьми, а на его запросы ответа все не было. После четырех лет служения в Индии Риччи, по словам его биографа, наконец "получил приказ отправляться, о чем он так долго молился".

На Дальнем Востоке в иезуитских миссиях творились чудеса и происходили поразительные вещи, и Риччи отчаянно хотел действовать. Поэтому, когда из португальского порта Макао, находившегося на территории Китая, поступил призыв, он с радостью откликнулся на него. Ругьери, его друг, отправился туда раньше; и хотя он безнадежно увяз в сложностях языка и чувствовал подавленность из-за прохладной встречи в резиденции со стороны миссионеров-ветеранов, Риччи приступил к новому служению с радостным рвением.

Прибытие Риччи в Китай ознаменовало собой событие, которого давно все ждали. Хотя миссионеры уже находились в Макао некоторое время, вступать на территорию собственно Китая не разрешалось. Но когда новости об учености Риччи в области таких наук, как математика, астрономия и география дошли до слуха правителя Ванг Пана, он пригласил Ругьери и Риччи жить у него в провинции. Хотя они испытывали опасения, что приглашение было лишь ловушкой, придуманной, чтобы избавиться от них, они все же приняли его и поехали. Приглашение оказалось искренним, и Риччи быстро продемонстрировал ценность светских знаний в миссионерской работе. Он привез с собой множество механических приспособлений, включая часы, астрономические и навигационные приборы, а также музыкальные инструменты, книги, картины и карты - все это вызвало широкий интерес китайских ученых. Карты особенно заворожили тех, кто раньше отказывался верить, что в мире существует множество других стран, помимо Китая и его ближайших соседей.

Основным устремлением Риччи было распространение Евангелия, а не распространение западных светских знаний. Чтобы достичь этой цели, он и Ругьери обрили головы наголо и облачились в платья буддийских монахов. Уже через два года появились первые обращенные, и вскоре два миссионера освятили маленькую школу и резиденцию, построенную с помощью китайцев. В 1588 г., через пять лет после приезда в Китай, Ругьери вернулся в Европу, а Риччи остался служить во главе нескольких иезуитских священников, помогавших ему.

Тем временем Риччи сменил одежду буддийского монаха на одежду ученика конфуцианской школы, сознавая, что такое облачение вызовет к нему большее уважение и доверие. Конфуцианство считалось религией китайской интеллигенции, и Риччи более всего старался завоевать популярность среди этой части населения. Если китайцы смогут увидеть в конфуцианстве только философию, тогда они смогут принять христианство, не изменяя своим традиционным верованиям.

Пока Риччи искал возможность донести до китайцев идеи христианства, другой миссионер-иезуит, Роберт де Нобиле, делал то же в Индии - в сущности, сделавшись брахманом и поставив перед собой цель завоевать эту касту для Христа. Он соблюдал законы и носил одежду касты брахманов, не отождествляя себя с существовавшей тогда христианской церковью. Конечно, не без потоков критики в свой адрес. И он, и Риччи были весьма противоречивыми фигурами в римском католицизме.

Старания Риччи сделать конфуцианство совместимым с христианством нравились китайцам, и, несомненно, именно они увеличили количество обращенных. Хотя в основных догмах христианского учения Риччи часто шел на компромисс. Например, многие западные христиане считали имя Бога приниженным в том виде, в каком его ввел и употреблял Риччи. Он использовал имя Господь Бог Небесный из древней классики (T'ien - небеса и Shang-Ti - всемогущий Господь). Риччи также позволил китайским новообращенным участвовать в церемониях почитания предков через молитвы и воскурения. Он утверждал, что такие традиции лишь демонстрируют здоровое уважение к умершим членам семьи.

Методы Риччи почти сразу стали предметом осуждения, особенно со стороны соперничающих орденов доминиканцев и францисканцев. Как и в Японии, в Китае существовало неприязненное отношение к иезуитам со стороны этих двух орденов. Иезуиты фактически были единственным орденом, в течение нескольких лет распространявшим католицизм в этой стране, и два соперничающих с ним ордена всегда стремились найти в их действиях какую-нибудь вину. К началу XVII в. по поводу разногласий в отношении к китайским ритуалам разгорелись жаркие споры, явившиеся самыми бурными дискуссиями в католических миссиях. Папа в своих декретах обычно принимал сторону доминиканцев и францисканцев, запрещая христианам приносить жертву Конфуцию или предкам. Китайский император, со своей стороны, встал на защиту иезуитов, угрожая изгнать тех, кто выступал против поклонения предкам. Эти споры продолжались столетиями, так до конца и не разрешившись.

В защиту самого Риччи следует отметить, что он не провоцировал специально горячие споры, и его снисходительность по отношению к конфуцианству явилась следствием общения с интеллигенции. "Вполне понятно, - пишет А. Брумхолл (A. J. Broomhall), - что для них гражданские церемонии и политические аспекты этих ритуалов вполне отличались от религиозных и мистических выражений, но дело обстояло совершенно иначе для среднего китайца с его анимистическими верованиями".

Что касается Риччи, то принятие идей конфуцианства пришло к нему достаточно естественно. Когда он изучал и переводил китайских классиков, он почувствовал огромное уважение к тому, что могла предложить древняя культура. Он считал неправильной доктрину tabula rasa - убеждение, что необходимо полностью отбросить нехристианские философии и религии, прежде чем начать эффективное введение христианства. К этому же выводу пришел Ксаверин, когда соприкоснулся с высоко развитой японской культурой. Еще раньше, в Индии, он пытался уничтожить нехристианские системы, но мало преуспел в этом. Так политика компромиссов стала тактикой иезуитов.

Большое уважение Риччи к китайскому народу и его искреннее желание разделить с ним свои научные познания сделали возможным то, на что не многие из иностранцев могли рассчитывать до него или после. В 1601 г. по приглашению Ван Ли ему разрешили поселиться в Пекине и продолжить свою миссионерскую работу в непосредственной близости от императора, живя на стипендию от имперского правительства. С собой он привез большие отбивающие время часы, которые он подарил императору, став со своими сотрудниками главным часовщиком императорского двора. "Когда его враги пытались выжить его, - пишет Брумхолл, - могущественные дворцовые слуги, боясь, что не смогут проследить за тем, чтобы часы работали исправно, делали все возможное, чтобы Риччи не выгнали". "Это было чудом всемогущего Бога, - писал Риччи, - чудом тем более великим, что мы не только жили в Пекине, но и имели несравненно высокий авторитет".

Риччи жил в Пекине до самой своей смерти в 1611 г., прослужив почти десять лет после прибытия в этот город. За этот период значительное число ученых и правительственных чиновников пришли к вере в Христа, и среди них Пол Ксю, один из ведущих китайских интеллектуалов и член Имперской академии. Он уверовал искренне и передал свою веру детям, сохранившим ее в поколениях. Его дочь посвятила себя подготовке профессиональных рассказчиков, которые несли благовестие в сельскую местность. Два других потомка Пола стали известны через свой брак: одна стала мадам Сун Ятсен, а другая - мадам Чан Кайши. Хотя количество китайских обращенных (около двух тысяч) ко времени смерти Риччи было мизерным по сравнению с огромным населением Китая, их влияние оказалось довольно большим, благодаря высокому положению в обществе. В XVII и XVIII вв. число христиан продолжало расти, несмотря на то что верующие временами жестоко преследовались. За первую половину столетия после смерти Риччи церковь увеличилась в сто раз. Остается спорным, насколько евангельской и личной была христианская вера в Китае, но в области догмы и практики она, к сожалению, несколько отличалась от католической веры в средневековой Европе. Риччи писал о Поле Ксю, преклонявшем колена "перед статуей благословенной Девы", прежде чем войти в резиденцию одного из иезуитских священников, и о том, как после крещения "он причащался каждый день" и "находил большое утешение в исповеди". И хотя благовестие было переплетено с чуждыми христианству вкраплениями, по словам Брумхолла, "сущностью учения являлась намного более чистая доктрина, что бы к ней ни добавлялось". Брошюра о Боге, написанная в этот период одним иезуитским священником, имела широкое хождение в китайских провинциях, а позже ее использовали протестантские миссионеры. Такая литература сохраняла веру живой после указа 1724 г., когда миссионеров изгнали из страны, а китайские христиане были принуждены поклоняться тайком.

Подъем римско-католического миссионерского движения, происшедший во времена католической контрреформации XVI в., был значительно мощнее протестантского миссионерского движения. Большая часть реформаторов не считала своей главной целью миссионерскую деятельность, охватывающую многие стороны. Более значительным казалось протестантам сохранение собственных позиций перед лицом римско-католической оппозиции и создание новой базы в Европе. Для заморских предприятий у них не оставалось ни времени, ни людей. Более того, протестанты не имели такой возможности, как у католиков, для организации зарубежных миссий. Католики по большей части жили в странах, имеющих выход к морю, следовательно, могли путешествовать и жить под защитой исследователей и торговцев. Не имевшие доступа к морю швейцарские и немецкие государства, бывшие ранним оплотом протестантизма, не могли предоставить протестантам возможности широкого доступа в иностранные земли. Более того, протестанты не имели готовой миссионерской армии, подобной монашеским орденам римских католиков.

Другим фактором была протестантская теология, ограничивавшая понимание и принятие миссионерского движения. Мартин Лютер был настолько уверен в скором пришествии

Христа, что не учел необходимости создания зарубежных миссионерских организаций. Позднее он оправдывал свою позицию утверждением, что Великое поручение относилось только к новозаветным апостолам, которые успешно выполнили свою обязанность, распространив Евангелие по всему известному им миру, освободив, таким образом, от этой работы последующие поколения. Кальвинисты обычно использовали те же аргументы, прибавляя к ним доктрину избранности. Таким образом, организация миссионерского служения оказывалась излишней, если Бог уже избрал тех, кого Он спасет. Сам Кальвин, однако, хорошо относился к миссионерскому движению. Он не только отправил десятки проповедников на свою родину, во Францию, но также назначил четырех миссионеров вместе с несколькими французскими гугенотами организовать колонию и евангелизировать индейцев в Бразилии. К сожалению, это предприятие, начавшееся в 1555 г., скоро закончилось трагически: предатель, вождь Вильганон (Villegagnon), продался португальцам, которые и разграбили только что возникшую колонию, оставив нескольких ее жителей без защиты, и они погибли от рук иезуитов.

В XVII в. усилились попытки организовать миссионерское движение в среде протестантов, но, кроме работы в американских колониях (см. гл. 4), ни одно из подобных мероприятий не имело продолжения. Более устойчивый интерес к зарубежным миссиям проявили квакеры, и в 1661 г. Джордж Фоке (George Fox) направил трех своих братьев по вере миссионерами в Китай; но эта группа так и не достигла пункта назначения. Несколько лет спустя Юстиниан фон Вельтц (Justinian von Weltz), первый зарубежный миссионер-лютеранин, отплыл в Суринам, расположенный вдоль атлантического побережья Южной Америки, где отдал свою жизнь в безуспешной попытке организовать христианскую миссию.

Первый серьезный подъем протестантского миссионерского движения произошел в XVIII в. В этот период протестанты в большей степени начали осознавать свою ответственность за евангелизацию людей, оставшихся без благовестия. Среди тех, кто первым принялся за дело, были лютеране - лютеранские пиетисты, такие, как Филипп Якоб Шпенер и Август Герман Франке (Philip Jacob Spener and August Hermann Francke), отказавшиеся от холодного формализма государственных церквей. Франке, профессор университета в Галле (Halle), превратил школу в центр континентального пиетизма, евангелизма и миссионерского движения XVIII в. Однако многие церковные лидеры и теологи XVIII в. не считали зарубежные миссии приемлемым образцом христианского служения, и пиетисты часто становились объектом насмешек и презрения. Их называли энтузиастами, жрецами Ваала, еретиками, лжелютеранами и опасными людьми, но убежденность в правоте своей позиции заставляла их действовать.

Первый толчок к созданию протестантских миссий дал король Дании Фридрих IV, сам пиетист, обратившийся к миссионерам Галля с просьбой евангелизировать людей в его заморских владениях, в частности, в Транкебаре вдоль юго-восточного побережья Индии. Бартоломей Цигенбальг и Генрих Плютшау (Bartholomew Ziegen-balg and Henry PMtschau) (см. гл. 5) добровольно вызвались сделать это, дав рождение датско-галльской миссии. А в 1714г. открылся колледж в Копенгагене, готовивший миссионеров, среди которых был и великий Ханс Эгеде, организовавший миссионерскую колонию в Гренландии в 1722 г.

Самым примечательным миссионером XVIII в., служившим при датско-галльской миссии, был Кристиан Фридрих Шварц (Christian Frederick Schwartz), преданный лютеранин, отправившийся в Индию в 1750 г. и честно проработавший там до самой своей смерти сорок восемь лет. Большая часть его миссионерской жизни прошла в путешествиях вдоль берегов Индии, в проповеди Благой вести и организации церквей, что было бы невозможно без отличного знания нескольких языков и диалектов. Хотя он остался одиноким и не имел собственных детей, он проводил очень трепетное служение с детьми, выросшими в вере и пополнившими ряды церкви в Танджуре до двух тысяч человек. За время его жизни датско-галльская миссия значительно выросла, только из Галля приехало около шестидесяти миссионеров, но восторженный дух энтузиазма прежних лет уже угасал. К моменту его смерти на вакантные должности в миссии нашлось всего лишь несколько добровольцев.

К счастью, упадок датско-галльской миссии не прозвучал погребальным звоном для ранних протестантских миссий. На сцене появилась другая группа, также возникшая под влиянием пиетизма Галля. Вскоре она развилась в одну из крупнейших миссионерских церквей во всей истории. Моравские братья, вышедшие из Unitas Frat-rum, при поддержке великого графа Цинцендорфа (Zinzendorf), приняли близко к сердцу Великое поручение, проложив дорогу великой эре современного миссионерского движения. Только в XVIII в. моравские братья организовали миссионерские поселения на Виргинских островах (1732), в Гренландии (1733), Северной Америке (1734), Лапландии и Южной Америке (1735), в Южной Африке (1736) и Лабрадоре (1771). Их основной целью стало распространение Евангелия до края земли. Это была их всепоглощающая страсть, которая очевидным образом проявлялась в соотношении миссионеров и прочих работников в миссиях. Отношение было один к шестидесяти, что казалось замечательным достижением по сравнению с соотношением один к пяти тысячам в протестантизме в целом.

Одной из уникальных черт моравского миссионерского движения, позволивших ему иметь такой большой процент миссионеров, служивших за рубежом, было то, что все миссионеры должны были по положению обеспечивать себя сами. Движение моравских братьев являлось движением, возникшим из среды мастеровых. Им казалось естественным, что миссионеры должны воспользоваться своей профессией во время жизни за границей. Моравские братья-миссионеры считали добровольные пожертвования явно недостаточными для финансового обеспечения задачи всемирного евангелизма. Поэтому единственным выходом для христиан, желавших стать миссионерами, было продолжать заниматься своим ремеслом.

В Лабрадоре моравские миссионеры поддерживали себя своим собственным трудом, достаточным не только для обеспечения собственных потребностей, но и для помощи нуждающимся эскимосам. Они имели корабли, и вели торговлю, и своим примером сумели вызвать у эскимосов интерес к различным деловым предприятиям. Результатом их служения явилось не только благовестие людям, но и значительный подъем экономики региона. В Суринаме, на северо-восточном берегу Южной Америки, моравские братья организовали ряд предприятий, включая швейные мастерские, мастерские по изготовлению часов и пекарни. По мере роста экономического благосостояния возрастало и духовное влияние братьев, и моравская церковь стала в этой стране процветающей церковью.

"Самым важным вкладом моравских братьев, - пишет Уильям Данкер (William Danker), - был их упор на то, что каждый христианин является миссионером и должен свидетельствовать своим повседневным трудом. Если бы другие христиане более усердно изучили пример моравских братьев, возможно, деловой человек занял бы почетное место в расширяющемся христианском миссионерском мире рядом с проповедником, учителем и врачом".

Одним из величайших миссионерских деятелей и человеком, сделавшим так много для успешного продвижения протестантских миссий в XVIII в., был аристократ немецкого происхождения, граф Николай Людвиг фон Цинцендорф (Nicolaus Ludwig von Zinzendorf). Цинцендорф имел столь мощное влияние на протестантское христианство раннего периода, что оно во многом приравнивалось или даже превосходило влияние известных Джона Уэсли и Джорджа Уайтфилда Он явился новатором в области экуменистического евангелизма, основал моравскую церковь и стал автором множества гимнов, но главное - он организовал миссионерское движение мирового масштаба, подготовившее сцену для Уильяма Кэри и миссий Великого века, которые последовали за ним.

Цинцендорф родился в 1700 г. в богатой и знатной семье. Смерть отца и последовавший за этим повторный брак его матери привели к тому, что он воспитывался у бабушки и тети. Их теплое евангельское благочестие в духе пиетизма заполнило его сердце интересами духовного плана. Его раннее домашнее обучение было продолжено формальным образованием. В возрасте десяти лет его отправили учиться в Галль, где он попал под влияние вдохновенного учения великого лютеранского пиетиста Августа Германа Франке. Здесь Цинцендорф вошел в группу молодых единомышленников, и из их союза образовался "Орден зерна горчичного", христианское братство, настроенное на любовь ко "всему человечеству" и на распространение Евангелия Из Галля Цинцендорф отправился в Виттенберг изучать закон и готовиться к государственной службе - единственное занятие, приемлемое для аристократа. Но ему не хотелось такого будущего Он мечтал о христианском служении, однако порвать с семейными традициями считал немыслимым. Так он колебался, пока в 1719 г. с ним не произошел случай, перевернувший всю его жизнь. Во время путешествия по Европе в одной из картинных галерей он увидел картину (Ессе Homo кисти Доменико Фети), на которой был изображен Христос в терновом венце, с надписью, гласившей: "Все это Я сделал для вас, а что вы делаете для Меня?" В этот момент Цинцендорф понял, что никогда не будет счастлив, живя жизнью аристократа. Несмотря ни на что, он будет служить Спасителю, Который так много пострадал ради его спасения.

Однако в осознанное христианское служение он был вовлечен только в 1722 г, когда группа протестантов-беженцев искала укрытия в его поместье в Бертельсдорфе, позже названном Гернгут, что значит "град Господень". Он предложил беженцам укрыться на его земле, несмотря на возражения со стороны других членов его семьи, и это стало поворотным моментом в развитии моравского движения Гернгут разрастался, росла и молва о щедрости графа. Религиозные беженцы продолжали прибывать, и вскоре поместье стало походить на цветущую общину, усеянную новыми домами и магазинами Но с увеличением общины возрастали и проблемы Различное религиозное прошлое поселенцев создало почву для разногласий, и не раз само существование Гернгута находилось под угрозой.

В 1727 г., через пять лет после появления первых беженцев, изменилась вся атмосфера. Период духовного обновления достиг своего апогея в службе причастия 13 августа, выразившись в великом пробуждении, когда, по словам присутствовавших на этой службе, на Гернгут сошел Святой Дух. Нет никакого сомнения в том, что эта великая ночь пробуждения внесла новую свежую струю в отношение к миссионерской деятельности, которая стала главной характеристикой моравского движения. Мелкие доктринальные разногласия перестали быть предметом споров и дискуссий. Напротив, возник сильный дух единства и высочайшей зависимости от Бога. Этот дух моравы старались поддерживать на протяжении более ста лет.

Прямое участие графа в миссионерской деятельности за границей началось спустя годы после великого духовного пробуждения. Цинцендорф посетил коронацию датского короля Кристиана VI. Во время празднеств он был представлен двум коренным гренландцам (обращенным Хансом Эгеде) и негру-рабу из Вест-Индии. Их рассказы о нуждах в миссионерском благовестии произвели на него огромное впечатление, и он пригласил негра посетить Гернгут, а сам вернулся домой с ощущением необходимости срочных действий. И менее чем через год два моравских миссионера были назначены на Виргинские острова, а за два десятилетия после этого моравы отправили миссионеров больше, чем все протестанты (и англикане) вместе взятые за предыдущие два века.

Хотя Цинцендорф в основном известен как руководитель миссионерского движения, он с готовностью участвовал в самой работе. В 1738 г., через несколько лет после отъезда первых миссионеров в страны Карибского бассейна, Цинцендорф взялся сопровождать трех новых добровольцев, которые должны были присоединиться к ранее отправившимся братьям. Однако на месте их ожидало печальное известие о заточении их коллег в тюрьму. Цинцендорф не стал терять времени зря, использовав свое высокое положение и авторитет, чтобы освободить их. Во время своего пребывания там он вел ежедневные службы для негров, а также изменил организационную структуру и территориальное распределение миссионеров. Когда он удостоверился в том, что миссионерская работа наладилась, он вернулся в Европу, чтобы через два года вновь отплыть, на этот раз к американским колонистам. Там он трудился наравне с братьями, работавшими среди индейцев, посещал моравские и лютеранские приходы, стараясь привести их к единству; однако не преуспел в этом. Лютеране отрицали его экуменистический настрой, а индейцы противились его влиянию.

Хотя Цинцендорф отказался от аристократической жизни, он не мог избавиться полностью от высокомерия и тщеславия, отчего ему было очень трудно работать с рядовыми миссионерами. Он открыто презирал жизнь в пустыне и не мог выносить тяготы ежедневной миссионерской работы. Он смотрел на индейцев как на нецивилизованных и грубых людей и не допускал нарушения своего уединения. Удивительным образом его неспособность общаться и ладить с ними сочеталась с желанием благовествовать им. Цинцендорф был прежде всего миссионерским руководителем, и до того как покинуть Америку, он назначил еще двадцать миссионеров на работу в американской индейской миссии.

Цинцендорф в течение тридцати трех лет являлся организатором всемирной сети миссионеров, нуждавшихся в его руководстве. Его методы оказались простыми и практичными и вынесли испытание временем. Все его миссионеры были простыми людьми, прошедшими не столько теологическую, сколько проповедническую подготовку. Как самостоятельные евангелисты они должны были работать вместе с будущими обращенными, как с равными, свидетельствуя о своей вере словом и жизненным примером. Задачей миссионеров становилось только благовестие. Строго избегалось вовлечение в местную политику и экономические дела. Их вестью была любовь Христа - очень простое евангельское послание - с намеренным невниманием к доктринальным истинам до обращения; и даже после принятия веры эмоциональный мистицизм преобладал над теологическим учением. Прежде всего моравские миссионеры были целеустремленными людьми. Служение стало главным в их жизни. Они оставляли жен и детей ради дела Христа. Молодым советовали оставаться холостыми, а если разрешался брак, то невесту часто выбирали по жребию.

Пример подобной целеустремленности являл собой сам Цинцендорф. Жена и дети графа часто оставались одни, а он путешествовал по Европе и по всему миру, и его длительное отсутствие во многом осложнило отношения в семье. Когда он был в отъезде, все дела вела его жена, Эрдмут. Она была женщиной умной, но не смогла сохранить священные узы брака в гармонии. Ни для кого не было секретом, что супруги охладели друг к другу и что за последние пятнадцать лет их брак превратился в формальную связь. Тем не менее смерть жены стала причиной горьких слез Цинцендорфа. По свидетельству Джона Уейнлика (John Wein-lick), его биографа, "...горе графа обостряли угрызения совести. Он не был справедлив по отношению к Эрдмут. Нельзя сказать, что он не хранил ей верность во время долгих периодов разлуки; но он поступал безрассудно, забыв, что она была женщиной, его женой и матерью его детей".

Когда год траура закончился, Цинцендорф женился на Анне Нитхман (Anna Nitchmann), крестьянке, многие годы сопровождавшей его вместе с другими коллегами в дальних поездках. Более года этот брак держался в секрете, частью для того, чтобы предотвратить семейный скандал по поводу женитьбы на представительнице низкого сословия. Несмотря на неблагородное происхождение, Анна была преданной моравской сестрой. Вторая жена имела сильное идеологическое влияние на Цинцендорфа, особенно в области мистицизма, что повлекло за собой большие проблемы в миссионерской организации.

Под руководством графа моравская церковь много внимания уделяла теме смерти Христа. Еще ребенком он размышлял о смерти и страданиях Господа, а его призыв к служению очевидным образом проявился тогда, когда он увидел картину, изображающую страдания Христа. Шло время, и то, что когда-то считалось главным, превратилось в серьезное препятствие. Вся церковь, казалось, увлеклась крайней формой мистицизма. Моравские братья и сестры стали принижать собственную значимость и ценность, а смерть Христа описывали жуткими образами. В циркулярном письме церквам Анна (за несколько лет до замужества) писала: "Как маленький, бедный червяк, я хочу спрятаться в Его ранах". Цинцендорф же говорил о братьях, как о "маленьких, кровавых червячках в море благодати". Был образован орден "маленьких дурачков", и Цинцендорф призывал его членов вести себя, как маленькие дети, и думать о себе, как о "маленьких рыбках, плавающих в море крови" или "маленьких пчелках, сосущих раны Христа".

В навязчивой идее моравов относительно физической смерти Христа нельзя видеть лишь странное отклонение от евангельского христианского наследия. Последствия этого явления могли коренным образом сказаться на судьбе христианских миссий. Чем более мистичными и интравертными становились моравские братья в сопоставлении своих чувств с физическими страданиями Христа, тем меньше их заботили нужды других. В частности, менялось их отношение к миссионерскому движению. Они рассматривали приобретенный мистический чувственный опыт как свидетельство

своей полной духовности и недооценивали практическую сторону своей веры. На активных миссионеров они смотрели свысока, потому что те еще не достигли высокого полета духовности мистиков, а в результате страдало все дело миссионерства.

Это могло бы причинить большой вред великому миссионерскому движению, но, к счастью, граф пришел в себя до того, как это произошло. Признав, что положение церкви "пришло в значительный упадок" и что он сам, "по-видимому, явился причиной этого", Цинцендорф смог преодолеть "это короткое, но страшное" заблуждение и направить своих последователей по старому и проверенному курсу. Определенно, один этот факт говорит о величии его личности.

Вклад Цинцендорфа в дело миссионерского служения замечателен еще тем, что множество мужчин и женщин вняли его зову и бросили все ради проповеди Евангелия. Их единственным побуждением была жертвенная любовь Христа к миру, и с этим посланием они шли до края земли.

Кроме графа Цинцендорфа, более других в дело основания моравской церкви был вовлечен Христиан Дейвид. Он отвечал за привлечение в поместье Цинцендорфа братьев (из Unitas Fratrum), беженцев, разбросанных по всей Европе. Дейвид родился в Моравии в 1690 г. в католической семье. В ранней молодости он был преданным католиком, ревностно соблюдал все ритуалы, праздники и поклонялся Деве Марии. Позже он вспоминал, что его сердце горело религиозным рвением, как жаркая печь. Но, несмотря на свою искреннюю религиозность, он не имел глубокого понимания истинного христианства, пока его не отослали из родного дома служить учеником в семью мастера, среди членов которой тайно хранилось тепло евангельской веры. Но даже тогда откровение христианского учения осталось для Христиана не до конца понятным. Только в двадцать лет он приобрел Библию, которую прежде никогда не видел.

В 1717 г., в возрасте двадцати семи лет, Дейвид обратился, а вскоре после этого, вдохновляемый своей преданной женой Анной, стал странствующим проповедником. Во время странствий он встречал сотни отчаявшихся и преследуемых христиан, искавших прибежища, где можно было бы свободно поклоняться Христу. Испытывая боль и тревогу за судьбу этих людей, в 1722 г. он встретил Цинцендорфа, и они объединили усилия по организации Гернгута. В последующие годы Дейвид действовал как представитель Цинцендорфа, путешествуя по Европе и набирая поселенцев.

Христиан Дейвид был по профессии плотником и имел большой успех в наборе поселенцев Он стремился к более активному участию в евангелизационном процессе. В 1733 г. такая возможность ему представилась. Вместе с двумя другими моравами он был назначен на служение в Гренландию, чтобы возобновить там миссионерскую работу. За два года до отъезда в Гренландию до Цинцендорфа дошли слухи о том, что лютеранская миссия Ханса Эгеде собирается прекратить там свою деятельность. Эта ложная информация навела Цинцендорфа на мысль послать туда своих миссионеров. Он тут же призвал моравских братьев-добровольцев, чтобы заполнить якобы образующуюся брешь, и Дейвида выбрали руководителем предстоящей миссии.

Прибытие моравских миссионеров явилось большой неожиданностью для Эгеде. Он тепло приветствовал их, но почти сразу между ними возникли проблемы и непонимание. И Эгеде, и Дейвид были упрямы и настойчивы, а языковый барьер еще более осложнял возникающие проблемы. Эгеде, норвежец по национальности, с трудом понимал немецкий в устах чехов, а моравы совсем не могли понять его норвежского языка. Дейвид и его спутники, однако, сразу поняли, что Эгеде не собирался покидать своей миссии.

Ханс Эгеде и его семья прожили в Гренландии более десяти лет до прибытия моравских братьев. Несмотря на существовавшие недостатки, они были очень преданы делу своей миссии. Эгеде родился в .Норвегии в 1686 г. (на четыре года раньше Христиана Дейвида). Он вырос в крепкой лютеранской семье, где теплый дух пиетизма, пропитавший все скандинавские страны, оказал на него сильное влияние. Он прошел подготовку к служению, после чего провел десять беспокойных лет пастором у себя на родине. Конфликт с другим священнослужителем по поводу денежных вопросов в его епархии привел к тому, что церковный суд несколько раз штрафовал его. Очевидно, Эгеде получал недостаточно денег, чтобы содержать свою семью, и жил на грани нищеты, поэтому пытался поправить ситуацию далеко не лучшим способом.

С самого детства Эгеде слышал рассказы о Гренландии и о тех христианах, которые за века до этого эмигрировали туда из Скандинавии. О потомках этих людей ничего не было слышно два столетия. Он знал из истории Норвегии, что Евангелие в Гренландию принес Лейф Счастливый, сын Эйрика Рауда (Рыжего), жестокий человек, которого сначала изгнали из Норвегии, а позже из Исландии из-за нескольких убийств. Лейф вместе со священником рассказывали местным гренландцам о Евангелии, и к XII в. церковь там выросла настолько, что ей разрешено было иметь собственного епископа. Но время шло, церковь вырождалась, и население постепенно вновь обратилось к язычеству.

Эти рассказы и пиетическое рвение молодого норвежского пастора побудили его искать возможность начать миссионерскую деятельность в Гренландии ради "бедных людей, которые в прежние времена были христианами, просвещенными христианской верой, но из-за отсутствия учителей и назидания впали в языческое ослепление и дикость". Поскольку не существовало миссионерских советов, которые могли бы финансировать миссию Эгеде, он послал свое предложение об "обращении и просвещении гренландцев" королю (объединенного королевства

Дании и Норвегии) и церковному руководству, но начавшаяся война против Швеции отодвинула решение этого вопроса на несколько лет.

Тем временем Эгеде встретил сильное сопротивление своим планам со стороны своих домашних. Его теща была вне себя от ярости, когда услышала эти новости, а его жена Гертруда (на тринадцать лет его старше) была поначалу ошеломлена и намекнула, что всегда жалела о своем решении выйти за него замуж. Но вскоре ее отношение к планам мужа изменилось. После того как они помолились вместе об этом, она стала самым верным его союзником, и супруги рука об руку пошли вперед к тому, что теперь стало их общим призванием. Когда другие уговаривали Ханса отказаться от задуманного, она твердо вставала на его защиту: "Моя дорогая жена доказала свою глубокую веру и постоянство, утверждая, что уже слишком поздно раскаиваться в том, что сделано. Не могу выразить, как сильно она вдохновляла меня этими словами, а также и тем, что она, хрупкая женщина, проявила больше веры и мужества, чем я".

Летом 1718 г. Эгеде оставил свой приход на севере и отправился вместе с женой и четырьмя детьми на юг в порт Берген, где надеялся найти возможность обеспечить себе и семье проезд в Гренландию. Этот первый этап пути вдоль предательской норвежской границы оказался жутким кошмаром, способным разрушить решимость людей послабее. Эгеде упал за борт и утонул бы, если бы его не спас рыбак. Но он не только не потерял веру, а, напротив, укрепил ее, поскольку убедился в том, что его спасение явилось знамением Божьим, указующим, что его жизнь сохранена для божественной цели.

После двух лет отсрочек и неопределенности в Бергене, семья Эгеде добилась проезда благодаря участию компании Бергена и летом 1721 г. добралась до Гренландии. Быстро построив жилище, чтобы обеспечить семье укрытие на холодные месяцы, Эгеде принялся за работу иностранного миссионера, полностью лишенную всякой романтики. Приятные летние месяцы были омрачены бесконечными стаями гнуса. Еще большую трудность представлял языковый барьер. Эгеде надеялся найти людей, говорящих на языке, подобном собственному, поскольку он был завезен туда столетия назад его народом, но радужные надежды быстро померкли. Общение даже при помощи простых фраз представляло собой очень трудоемкий процесс и, что еще хуже, Эгеде не сумел найти даже следов христианской веры. А он надеялся, что она сохранилась за прошедшие века.

Культурным барьером, который требовалось преодолеть миссионеру, стал не только язык. Образ жизни эскимосов был совершенно иным. Они обитали в примитивных жилищах от четырех до шести футов высотой;- часто в одном жилище поселялось несколько семей, а зимой они были натоплены мучительно жарко и душно. Тошнотворный запах испорченного мяса и рыбы в сочетании с отвратительным запахом мочи (в которой вымачивались шкуры) делал воздух почти невыносимым для норвежского проповедника; но домашние посещения оказались единственным действенным средством контакта с эскимосами в течение долгих зимних месяцев.

Служение Эгеде эскимосам началось медленно и с большим трудом. В то время как его сыновья Пауль и Нильс быстро освоили трудный язык, играя с новыми друзьями, Эгеде годами преодолевал препятствия, таившиеся в грамматике, поэтому передача духовных ценностей оказалась делом очень сложным. Он во многом зависел от Пауля и Нильса, и они принесли огромную пользу в его служении. С самого начала пребывания в Гренландии Эгеде пытался завоевать дружбу и внимание эскимосской аудитории самым эффективным методом - музыкой... Его биограф, Луи Бобе (Louis Bob6), сказал, что "он завоевал их сердца своими песнями".

И все же процесс евангелизации шел болезненно медленно. Эгеде настаивал на том, чтобы эскимосы оставили свои языческие привычки и настойчиво провозглашал, что не может быть никакого компромисса между христианством и язычеством. Он оставался неколебим в отношении к языческой религии и ее ритуалам, требуя, чтобы эскимосы отказались от своих священных талисманов и заговоренных амулетов, от своих мистических танцев, песен и "диавольского плутовства". Он мало понимал в их верованиях и потому не мог найти ничего общего между их языческой религией и христианством. Более того, он поставил целью превратить их в "человеческие существа", прежде чем обратить в христиан. Именно этот подход подсказал ему, что нужно сосредоточить усилия на воспитании детей. Пока они еще не стали рабами суеверий, как их родители, они более восприимчивы к обучению. С разрешения родителей он крестил их и обучал истинам христианства сразу, как только они начинали улавливать смысл обращенной к ним речи. Эгеде никогда не оставлял надежды найти гренландцев, которых мог бы считать потомками выходцев со своей родины. Он нашел остатки европейской архитектуры, включая основание церкви, сохранившейся в руинах Норса; но так и не увидел следов христианства, которые привели бы его к прежним поколениям христиан в этой стране.

Медленный прогресс миссии Эгеде и отсутствие торговых успехов компании Бергена в Гренландии вкупе уменьшили энтузиазм искателей приключений на родине Эгеде. В 1730 г. умер король Фридрих IV, сильный союзник идеи гренландской миссии, а к власти пришел его наследник, король Кристиан VI. На следующий год Кристиан VI решил прекратить гренландское коммерческое предприятие и отозвал обратно чиновников и работников компании Бергена. Самому Эгеде с семьей разрешили остаться, но даже его проживание там было под вопросом. Именно эта ситуация породила слухи, что Эгеде оставляет миссионерскую работу в Гренландии, что и побудило Цинцендорфа направить Христиана Дейвида и его моравских собратьев продолжить работу, начатую Эгеде.

Казалось, что проблемы между вновь прибывшими моравами и ветераном-миссионером Хансом Эгеде неминуемы. Эгеде, с его властным и вспыльчивым характером, обидел моравов, которые верили в необходимость более мягкого подхода к евангелизации. "То, что последовало, - пишет Стефан Нейл, - похоже на то, что происходит почти всегда, когда вторая миссия ступает на территорию, где уже работает первая. Вновь прибывшие видят слабости старой миссии, мало считаясь с тем, что пришлось пережить первооткрывательнице".

Темой конфликта между двумя группами явились методы евангелизации.

Моравам Эгеде казался жестким и доктринальным лютеранином, больше беспокоившимся об обучении своей холодной ортодоксии, чем о спасении диких душ. Как можно ожидать, говорили они, что эти эскимосы когда-либо поймут сложные богословские доктрины, пока Бог не даст им света спасения? Эгеде, со своей стороны, рассматривал моравских братьев как проповедников прискорбно сентиментальной религии, мало заботившихся о христианской доктрине и уничтожении языческих суеверий. Их одностороннее Евангелие любви Божьей, уделяющее мало внимания святому, праведному и всемогущему Богу, считал он, не могло представить христианство в полную силу.

Несмотря на разногласия, Эгеде и моравы все же работали бок о бок, по некоторым вопросам достигая разумных и теплых взаимоотношений. Эгеде поделился всеми своими лингвистическими записями и материалами с моравами, когда они взялись за изучение языка (хотя языковый барьер, существовавший между ними, делал эти записи малоценными). Когда они заболели цингой, он часто навещал их и делал все, чтобы облегчить их страдания. Его жена Гертруда также проявила доброе к ним отношение, и они любили и уважали ее. И все же конфликт продолжался, давая повод современному наблюдателю высказать предположение о том, что коренные гренландцы были "готовы усомниться в целостности христианской веры, говоря: "Как же она может быть истиной, если вы сами постоянно ссоритесь из-за нее?""

Первый настоящий успех Эгеде в его служении эскимосам пришел к нему в 1733 г., около времени прибытия Христиана Дейвида и его спутников. Из Дании получили хорошие известия о том, что их новый король разрешил продолжать миссионерскую деятельность в Гренландии. Новость привез обращенный гренландец, после посещения Дании ставший переносчиком оспы. После возвращения он ходил из деревни в деревню, служа вместе с Эгеде и неосознанно распространяя заразу повсюду, где побывал. Вскоре начались эпидемия и борьба за жизнь эскимосов, и только тогда раскрылась всем теплая нежность и жертвенная любовь заморского непреклонного священника. То, что казалось невозможным передать словами, было явлено в течение долгих недель и месяцев бескорыстного служения, пока свирепствовала болезнь. Эгеде постоянно ухаживал за больными, а когда он возвращался, его осаждали у него дома. Прослышав про его щедрую любовь, эскимосы стали приходить к нему за лечением за многие мили, самых больных приносили к нему в дом, где он и его жена укладывали их на кровати и заботливо ухаживали за ними.

После того, как опасность миновала и в район вернулось спокойствие, Эгеде заметил у людей намного больший интерес к духовным вещам. Он внушил им любовь к себе, и теперь эскимосы искали его духовного совета. Умирающий гренландец, игнорировавший учение Эгеде, когда был здоров, выразил чувства своего народа к норвежскому миссионеру такими словами: "Ты оказался к нам добрее, чем мы были друг к другу; ты нас кормил, когда мы были голодны; ты хоронил наших умерших, которых иначе съели бы собаки, лисы и вороны; но главное, ты нам рассказал о Боге и о том, как стать благословенным, так что теперь мы можем умереть в радости, ожидая лучшей жизни". Ужасная эпидемия 1733 г. длилась менее года, но шрамы ее остались навсегда. Эгеде так и не восстановил полностью свое здоровье, а его жена продолжала болеть и умерла в 1736 г.

Тем временем моравские братья установили в своей миссионерской работе четкий ритм и вскоре также ощутили зримый успех. В 1738 г. эскимосы словно бы проснулись, и за последующие годы сотни этих людей обратились в христианство. С завистью и горечью Эгеде обвинил Христиана Дейвида: он "пожинал то, что я посеял"'. Обвинение Эгеде определенно несло в себе частицу правды, но также истинно то, что методология моравов все же более подходила эскимосам, чем методы Эгеде. Их простое благовестие, наполненное эмоциональной сентиментальностью, нравилось людям, чьи мистические суеверия были не так уж далеки от мистицизма моравов. Вскоре маленькая часовня в Новом Гернгуте стала слишком тесной, и миссионер-плотник Христиан Дейвид построил новую церковь.

После смерти жены Ханс Эгеде вернулся в Копенгаген и женился вновь. Оттуда он руководил миссионерской работой в Гренландии и обучал молодых людей для миссионерской работы, но плодов своих трудов он видел немного. Величайшей радостью отца было видеть своих сыновей, продолжающих его работу по евангелизации Гренландии. Его сын Пауль, в частности, нес очень успешное служение в районе залива острова Диско, где началось религиозное пробуждение и куда люди приходили издалека, чтобы послушать его проповеди. Его служение, однако, было коротким из-за ухудшавшегося зрения, но сердцем он всегда пребывал в миссии. Пауль вернулся в Копенгаген, где продолжал работу над переводом Библии и разрабатывал вместе с отцом доктринальное руководство для гренландцев. Ханс Эгеде умер в 1758 г. в возрасте семидесяти двух лет, а Пауль прожил еще тридцать лет, поддерживая дело миссий в Гренландии до самого конца.

В то самое время, когда христианство пускало корни в Гренландии, оно также начинало появляться и в других отдаленных районах мира благодаря служению верных моравских братьев. В Южной Африке Георг Шмидт, неженатый морав, боролся против бесчисленных врагов, чтобы донести проповедь Евангелия до местного населения. Шмидт родился в Моравии в 1709 г. и обратился к вере в возрасте 16 лет, когда шла волна пробуждения, охватившая моравских братьев. Вскоре после этого он отправился в Гернгут и присутствовал там во время Великого пробуждения, снисшедшего на братьев 13 августа 1727 г.

В Гернгуте Шмидт стал миссионерским посланником, и вместе с другими братьями его отправили проповедовать Евангелие. Ему предстояло вместе с двумя коллегами вернуться на родину, в Моравию, где, как они знали, Римская католическая церковь устроила гонения на протестантов. Вскоре после того, как они приехали, об их собраниях стало известно властям, и Шмидта и его спутников посадили в тюрьму. После освобождения три молодых моравских брата вернулись в Гернгут, но очень быстро последовало новое назначение Шмидта - на этот раз в Австрию в еще более сложные условия. И опять Шмидт вместе со спутниками пытался уйти от преследования властей и проводить религиозные собрания. Последовал новый арест, и Шмидт опять оказался в тюрьме. Три года он томился в подземелье. Условия были ужасающими, и менее чем через год его товарищи умерли, оставив Шмидта страдать одного. Если бы он испытывал только физические страдания, то вынес бы их. Однако он подвергался пыткам и иного рода. Каждый день властные иезуиты, содержавшие Шмидта в заключении, оказывали на него психологическое давление, требуя, чтобы он отрекся от своей веры. После трех лет мучений и страданий Шмидта приговорили к каторжным работам, которые длились еще три года, пока наконец он не сломался и не подписал отречение от своих верований в угоду Римской католической церкви.

Перенеся столько мучений и унижений, Шмидт вернулся в Гернгут, ожидая от своих братьев теплого приема. Но вместо этого его встретили весьма холодно, и некоторые даже отнеслись к нему как к вероотступнику из-за его "слабости". Шмидт чувствовал себя опустошенным и, чтобы доказать, что не был трусом, он еще раз покинул безопасное пристанище в Гернгуте и вернулся проповедовать в цитадель римского католицизма. Но он не был счастлив и с благодарностью приветствовал перемену, происшедшую в 1736 г., когда его послали в Голландию изучать голландский язык. В 1737 г. он отправился в Южную Африку работать среди готтентотов. Цинцендорф знал об отчетах Цигенбальга и Плютшау (см. гл. 5), которые, находясь на пути в Индию, получили представление о нуждах угнетенных африканцев.

Южная Африка в начале XVII в. была, несомненно, таким же трудным полем деятельности для миссионера, как и любой другой регион. Голландские колонисты не были доброжелательно настроены по отношению к миссионерам, которые хотели поднять социальный статус африканцев. Неудивительно, что Шмидт встретил враждебный прием. Более того, кальвинистско-реформатские голландские служители, находившиеся в Капской колонии, считали предосудительным эмоциальный и сентиментальный пиетизм моравских братьев. Сам Шмидт мало старался завоевать любовь голландских колонистов. Согласно одному свидетельству, "он был определенно высокомерным притворщиком, иногда забиравшимся на крышу дома... где становился на колени, чтобы... все могли видеть его, и делал вид, что молится".

Прожив некоторое время в военном укреплении, Шмидт отправился в глубинные части континента, в район под названием "Долина обезьян", чтобы работать с готтентотами. Готтентоты, известные отсутствием у них негроидных черт и знаменитые малым ростом, рассматривались колонистами как "белые вороны"; за ними велась настоящая охота, как за животными, в попытке сделать из них рабов. Они встретили Шмидта настороженно, а он с помощью переводчика-готтентота начал проповедовать им и очень скоро после этого основал школу с пятьюдесятью учениками.

Как и в случае с другими моравскими миссионерами, служение Шмидта не обеспечивалось финансовой поддержкой. Все моравские служители должны были быть евангелистами, и никаких различий не делалось между теми, кто служил дома, и теми, кто занимался миссионерской деятельностью за границей. Шмидт работал в тесном контакте с людьми, и его проповедь Евангелия осуществлялась посредством такого повседневного общения с ними. Какое-то время он зарабатывал, разделывая мясо, обрабатывая шкуры животных, просеивая пшеницу, обрезая фруктовые деревья и выполняя другую крестьянскую работу; впоследствии он сам приобрел живность и сад.

Жизнь в Южной Африке для Шмидта складывалась нелегко. Особенно тяжелой была зима 1740 г., и он с соседями пережил голодное время, только один раз подстрелив гиппопотама, животное, обычно в пищу не употреблявшееся. Но для Шмидта повседневные заботы были делом второстепенной важности. Единственной целью его пребывания в Южной Африке являлось благовестие; но и здесь он столкнулся с трудностями и неудачами. Его немногочисленная паства не отличалась постоянством. Даже Африке, его переводчик, вернулся к прежнему образу жизни. Он стал выпивать с друзьями и чуть не погубил неокрепшую еще молодую церковь. Шмидт резко выступил против него, через несколько дней любители разгульной жизни покаялись; но их духовная спячка продолжалась. Шмидт был в таком отчаянии, что написал Цинцендорфу о желании вернуться домой.

Шмидт испытывал трудности в установлении здоровых отношений не только с африканцами, но и с голландскими поселенцами и властями колоний. Местные фермеры злобно порочили его репутацию, некоторые утверждали, что он сожительствует с женщиной-готтентоткой, другие же обвиняли его в шпионаже. И колониальные власти, как светские, так и религиозные, были категорически против его пребывания там - пребывания нерукоположенного труженика, имевшего смелость занять место духовного пастыря.

Вмешался Цинцендорф, пытаясь урегулировать ситуацию. В письме Шмидту он дал совет, определяющий миссионерскую политику, одновременно благословляя его посвящением (явно в попытке утихомирить критику): "Почему бы тебе не крестить детей готтентотов, умирающих во младенчестве? [Имея в виду до того, как они умрут]. Тот, Кто пришел с водой и кровью, умер и за них. Я посвящаю тебя в священники нашей церкви для крещения и причастия во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь... Я очень доволен тобой. Но, мой дорогой, ты требуешь слишком много внешнего от готтентотов и слишком мало от их сердца... Ты должен рассказать готтентотам, особенно их детям, историю Сына Божьего. Если они почувствуют что-то, молись вместе с ними, если не почувствуют, молись за них. Если их чувства сохранятся, крести их там, где подстрелил своего гиппопотама".

Получение посвящения в сан окрылило Шмидта, и он немедленно использовал свои новые преимущества, крестив Вильгельма, своего первого обращенного готтентота. Вскоре были крещены и другие, и до голландских властей дошли слухи об этом. Вместо того чтобы разрешить споры, посвящение Шмидта только усугубило враждебное к нему отношение голландских официальных лиц. Реформатские служители Кейптауна настояли на том, чтобы крещение считалось недействительным. Они вызвали двух обращенных для проверки знания ими стандартного катехизиса и были удивлены, обнаружив, что те знали доктрину так же хорошо, как их собственные кандидаты на крещение. Тем не менее Шмидту было велено покинуть Южную Африку и предстать перед властями в Голландии. Весной 1744 г. он отплыл в Европу, чтобы утвердить свое право служения перед голландскими властями.

Несмотря на усилия Шмидта и других моравских руководителей, разрешения на возвращение так и не удалось добиться, и маленькая церквушка у готтентотов осталась без пастыря почти на полстолетия, до 1792 г. Именно в этом году моравы вернулись в долину; к своему удивлению, они обнаружили старую женщину, которую

Шмидт крестил более пятидесяти лет назад, все еще заботливо хранившую Новый Завет, который он дал ей.

Вторая миссионерская экспедиция моравских братьев в Капскую колонию оказалась более успешной, чем первая. Под умелым руководством Ханса Хальбека (Hans Hallbeck) миссионерская работа приносила богатые плоды. К середине XX в. там было организовано тридцать восемь миссионерских поселений и почти пятьдесят тысяч людей исповедовали христианство под влиянием моравских братьев.

Краснокожие. Аборигены. Благородный дикарь. Потерянные колена Израилевы. Никакой другой народ в мире не защищали так горячо и не притесняли так безжалостно правительственные чиновники, политические деятели и религиозные служители, как американских индейцев. Веками индейцы занимали одно из первых мест в планах христианского благовестия. Расцвет католических миссий пришелся на завоевание Нового Света. В это время вся мощь римско-католического института была мобилизована на то, чтобы обратить местное население в католицизм. Но такие же ревностные усилия направлялись на индейцев и со стороны протестантов под руководством английских политиков, торговцев и церковных деятелей в лице горстки смелых миссионеров. История миссий для американских индейцев - интригующая история, история глубокого волнения, ревности, преданности, но и история многих неудач. Но как могли такие упорные усилия принести так мало плодов? Два века агрессивного захвата земель, столкновение культур и медленное уничтожение местного населения могут объяснить этот факт.

Первыми в Северную Америку отправились миссионеры-католики. В XVI в. испанские священники, многие из которых принадлежали к францисканскому ордену, начали работать среди пуэбло [С XVI в. пуэбло - испанское название оседлых поселений индейцев юго-запада Северной Америки. - Примеч пер.] на территории, ставшей теперь юго-западной частью Соединенных Штатов. Там был основан ряд миссий, многие индейцы стали номинальными христианами, хотя и требовали сохранения некоторых древних религиозных традиций. Веком позже французские иезуиты из католической миссии вошли в долину Святого Лаврентия (современный район Онтарио) и начали работу среди гуронов. К середине XVII в. половина всего племени стала номинальными христианами, но затем последовала катастрофа. Ирокезы, объединившись в союз, организовали военную кампанию против гуронов, и, прежде чем она закончилась, многие из них либо были убиты, либо разбежались. Жана де Бребефа, руководителя миссии, подвергли пыткам и убили, и эра иезуитской миссии гуронам закончилась. Работа продолжилась в Квебеке и других местах, но уже без прежнего энтузиазма.

Позже католические миссионеры пришли к индейцам Великих равнин и на территорию Орегона, но большее влияние на индейцев Северной Америки оказала миссионерская работа протестантских миссий. С самого начала исследовательской деятельности в Новом Свете англичане стремились приобщить местное население к христианству. Сохранившиеся записи, сделанные навигаторами, представителями торговых компаний и членами правительственных магистратов, указывают на присутствие расчетливого миссионерского рвения. Мощным основанием для колониализма стала христианизация местного населения, и колониальные хартии новых поселенцев подчеркивали важность работы по проповеди Евангелия среди индейцев. Хартия Виргинии 1606 г. начинается с королевского благословения колонистов, "объясняющих христианскую религию людям, до сих пор живущим во тьме и невежестве". Хартия Массачусетса провозглашала "завоевание и побуждение местного населения к познанию и послушанию единственно истинного Бога и Спасителя человечества и христианской веры". И даже печать колонии свидетельствовала об этом рвении: на ней была изображена фигурка индейца, взывающего: "Придите и помогите нам". Хартия Коннектикута утверждала, что евангелизация стала "единственной и главной целью" основания колонии. Таким же образом были основаны Пенсильвания и другие колонии, провозглашавшие своей целью обращение индейцев в христианскую веру.

Однако во многих случаях заявления правительственных хартий оставались не более чем пустыми словами. Когда поселенцы выдвигали требования на землю, "бедные дикари" становились для них скорее угрозой и препятствием, чем братьями во Христе. Корысть преобладала над гуманными чувствами и стремлением к передаче другим своей веры, в результате чего к работе миссионеров стали относиться с открытым презрением. Таким образом, миссионеры столкнулись не только с противодействием враждебно настроенных индейцев, но и с насмешками и сопротивлением соотечественников. Но были исключения. Более чем какая-либо другая колония, Массачусетс стремился исполнить свои обязательства по хартии. В этой колонии служителям Евангелия оказывали глубокое уважение, и они несли двойную ответственность: обращать индейцев и служить колонистам. Очень часто служители были слишком заняты, чтобы работать в обоих направлениях, и времени на благовестие индейцам не оставалось; но иногда миссионеры относились к своим двойным обязанностям с должной серьезностью и достигали впечатляющих результатов.

Одним из первых и, возможно, величайших миссионеров для американских индейцев был Джон Элиот, часто называемый "апостолом индейцев". Несмотря на большое уважение, которое он завоевал миссионерским трудом, основным занятием Элиота являлось служение в церкви Роксбери. Он был конгрегационалистом - отцом колониальной церкви Новой Англии, - а не миссионером в строгом смысле слова. Тем не менее преданность Джона делу благовестия индейцам сделала его одним из выдающихся руководителей во всей истории миссионерского движения, и многие его методы имеют непреходящее значение.

Джон Элиот родился в Англии и получил религиозное образование в Кембридже, закончив его в 1622 г. Хотя он был рукоположен в англиканской церкви, он был нонконформистом, и поэтому служение в любой церкви в Англии оказалось бы для него небезопасным делом, ограничивавшим

его поле деятельности. Поэтому, прослужив несколько лет преподавателем в школе под руководством великого пуританского учителя Томаса Хукера (Thomas Hooker), он отплыл в Америку, где перспективы его служения были намного шире. Летом 1631 г. он благополучно прибыл в Массачусетс, колонию, которая еще не успела отпраздновать двухлетнюю годовщину со дня основания.

Хотя пустыня Новой Англии оказалась весьма отдаленной от его дома и далеко не цивилизованной землей, Элиот вскоре почувствовал себя совершенно на своем месте. В течение года к нему присоединились три его брата, три сестры и невеста. Элиот провел год в Бостоне, замещая пастора, затем принял приглашение работать в церкви в Роксбери, где обосновались многие его друзья и соседи по Англии. Роксбери был маленьким приграничным поселением всего в двух милях от Бостона, и там в октябре 1632 г. Джон Элиот и Ханна Мамфорд сочетались гражданским браком - первый брак, зарегистрированный в этом городе.

Как и многие колониальные пасторы, в первые годы служения Элиот много времени уделял нуждам своей паствы. Поблизости были индейцы, но их случайные посещения Роксбери не привлекали особого внимания. Они вели себя мирно, и поселенцы не задумывались об их евангелизации. Более того, многие жители Новой Англии, включая церковных служителей, считали рост смертности среди индейского населения из-за завезенных европейцами болезней Божьим средством "очищения земли" для "Его народа". Индейцы казались досадной помехой в деле прогресса цивилизации.

Только в 1644 г., сорока лет от роду, Элиот всерьез занялся миссионерской деятельностью. Он не слышал призыва "македонянина". Не было торжественных признаков его подготовки к этому служению. Просто в этом возникла потребность, а он находился рядом. Его первым шагом было изучение языка - два года мучительного, напряженного изучения диалекта массачусетского алгонкинского языка, не имевшего письменности, состоящего из гортанных звуков и голосовых модуляций. В этой трудной задаче большую помощь ему оказал Коченоу, молодой индеец, захваченный в плен во время военных действий. Коченоу многому научил Элиота и долгие годы сопровождал его в качестве переводчика и помощника.

Осенью 1646 г. Элиот обратился с первой проповедью к группе индейцев, живших поблизости. Это стало первым серьезным испытанием его способности действенно общаться, а он стремился к успеху Несмотря на старания, его слова встретили глухое непонимание; индейцы "не обратили внимания" и не "пытались понять,

но с усталым презрением выслушали" то, что он говорил. Месяцем позже Элиот вновь обратился с проповедью к еще большей группе индейцев, собравшихся в вигваме Вабана. На этот раз индейцы внимательно слушали более часа, а когда проповедь закончилась, стали задавать вопросы, которые Элиот позже охарактеризовал, как "любопытные, чудесные и интересные". На некоторые вопросы Элиот ответил сразу, а на остальные отвечать отказался, движимый восприимчивой миссионерской психологией и интуицией, "решив оставить их чуть голодными". Прежде чем покинуть стоянку индейцев, Элиот раздал угощение, состоявшее из сладостей и яблок для детей и табака для мужчин. Он вкусил свой первый успех и "ушел, сопровождаемый возгласами прощания".

Через две недели после такой вдохновляющей встречи Элиот вернулся в сопровождении двух пасторов и прихожанина-помощника. Вокруг них собралось еще больше любопытствующих индейцев, и собрание прошло весьма успешно. После вступительной молитвы Элиот стал учить детей катехизису и, конечно же, родители учились тоже, слушая их. Затем он говорил о десяти заповедях и о любви Христа, и некоторые индейцы плакали. И опять задавали вопросы, самым трудным из которых был такой: "Почему никто из белых людей раньше не говорил нам об этом?"

Последующие месяцы Элиот продолжал посещать раз в две недели вигвам Вабана и проводил там уроки катехизиса и богослужения, которые он тщательно репетировал на сложном алгонкинском наречии. Хотя он нес на себе основное бремя служения, он не прекращал искать помощи, привлекая к работе соседних пасторов и собственных прихожан. Их энтузиазм заряжал энергией его дух и помогал проводить служение в самые трудные времена. Путешествие к индейцам всегда было долгим и тяжелым. Поездки по сильно пересеченной пустыне очень утомляли, но оптимизм Элиота нельзя было погасить: "За всю зиму у нас не было ни одного дня с плохой погодой тогда, когда мы отправлялись проповедовать индейцам. Слава Господу". Шли недели и месяцы, некоторые индейцы обратились к вере, и в их жизни стали происходить видимые изменения. Менее чем через год после первого собрания Элиота в печати было опубликовано следующее сообщение, свидетельствовавшее о существенных успехах в деле благовестил:

"Индейцы совершенно прекратили практику заклинаний.

Они начинают и завершают каждый свой день утренними и вечерними молитвами в своих вигвамах.

Они не только сами посвящали один день недели молитвам и отдыху, но и приняли закон, наказывающий тех, кто не соблюдает этот святой день. Нарушитель должен заплатить двадцать шиллингов штрафа.

Они становятся трудолюбивыми и производят изделия, которые продают в течение года. Зимой - метлы, печки, верши для ловли угрей, корзины; весной они продают клюкву, рыбу, землянику.

Женщины учатся прясть".

Главной заботой индейцев, как и Элиота, было получить участок земли, специально предназначенный для индейцев-христиан. Элиот считал, что новым обращенным нужно отделиться от тех, кто не интересовался истинами Евангелия. Индейцы, с другой стороны, хотели иметь землю, которую могли бы назвать своей. Белые поселенцы обустраивались и устанавливали границы, урезая права индейцев на охоту и рыбную ловлю. Элиот обратился от имени индейцев в гражданский суд, и им отвели несколько тысяч акров в восемнадцати милях к юго-западу от Бостона в отдаленном углу на территории Нейтика. Индейцы не возражали против переселения и вскоре основали Нейтик, ставший широкоизвестным как "молитвенный город".

Нейтик не походил на типичное индейское поселение. Улицы были вымощены, а каждой семье выделили участок. Некоторые здания при поддержке Элиота были построены в европейском стиле, но многие индейцы выбрали постройку по типу вигвама. Элиот ввел библейскую форму правления, основанную на совете Иофора, изложенном в Исх. 18:21; город был поделен на десятки, пятидесятки и сотни, во главе каждого подразделения стоял взрослый мужчина. Образцом стала цивилизация белых людей и предполагалось, что индейцам-христианам захочется им подражать. Элиот считал, что истинное христианство изменяло не только сердца и умы людей, но и их жизнь, и культуру. Он не мог представить истинно христианской общины вне европейской культуры, и этот фактор явился, как оказалось впоследствии, единственным по-настоящему слабым местом в его служении. К сожалению, следующие поколения миссионеров, за малым исключением, придерживались того же ошибочного мнения.

В жизни Нейтика были проблемы, в частности, со стороны белого населения, которое возражало против постоянного проживания рядом с ними индейцев. Но Элиот периодически обращался в гражданский суд Массачусетса с просьбой о предоставлении земли, и к 1671 г. в четырнадцати "молитвенных городах" собралось уже более миллиона индейцев. Его деятельность тщательно исследовалась властями, и он с готовностью принимал любые виды финансовой помощи, которые годились для его проектов.

Элиот тратил много времени и усилий на разрешение возникающих вопросов и проблем, но его постоянной заботой было духовное благополучие индейцев. Он был нетороплив и дотошен в своем благовестии, и хотя первые обращенные появились уже после третьей проповеди, он никогда не торопил события. Фактически, он намеренно откладывал крещение и церковное членство до тех пор, пока не убедился в том, что индейцы полностью преданы своей новой вере. Первое крещение произошло в 1651 г., через пять лет после появления первых обращенных. Таким же образом основание церкви было отсрочено до той поры, пока Элиот и его коллеги не решили, что индейцы вполне готовы принять церковную службу и соответствующие обязанности.

Элиота интересовало не только исповедание самой веры. Он искал духовной зрелости своих индейских последователей, а это, по его мнению, было возможно только при условии, что индейцы смогут научиться читать и изучать Библию на собственном языке. Поэтому в 1649 г., через три года после первой проповеди в вигваме Вабана, Джон включил в свой напряженный график работы занятия переводами. Его первым завершенным трудом стал катехизис, опубликованный в 1654 г. На следующий год вышла в свет Книга Бытие и Евангелие от Матфея; а в 1661 г. был завершен перевод Нового Завета, за которым через два года последовал Ветхий Завет. Несмотря на эти замечательные достижения, Элиот подвергся сильной критике за то, что он столько времени потратил зря на изучение языка индейцев, тогда как мог обучить индейцев английскому.

Шли годы, число молитвенных городов увеличивалось, а христиане-индейцы возрастали духовно. Элиот сосредоточил все внимание на обучении и подготовке индейских лидеров. К 1660 г. двадцать четыре индейца прошли подготовку для служения собственному народу, и в нескольких церквах произошло рукоположение индейцев в священники. В каждом городе были открыты школы, и индейцы, казалось, хорошо приспосабливались к европейской культуре. На поверхности будущее выглядело радужным, но время неумолимо приближало к развязке. Длящийся десятки лет незаконный захват индейских земель европейцами не мог остаться безнаказанным. Присвоение чужих территорий, нечестная торговля, плохое отношение к индейцам неминуемо вели к актам возмездия. Среди северо-восточных индейцев начались беспорядки, и даже индейцы-христиане приходили в ужас от неизбежности самой кровавой войны в американской колониальной истории.

Война короля Филиппа (названная так по имени вождя племени вампаноаг, начавшего военные действия) вспыхнула летом 1675 г. после того, как трое из окружения вождя были повешены за убийство индейца, доносившего колониальному губернатору о планах вождя о нападении. Поселенцы чуть не проиграли войну, что было почти повторением происшествия большего масштаба в поселении в Виргинии, пользовавшемся дурной славой. Война закончилась более чем через год после начала; тринадцать городков и еще больше поселений белых оказались полностью опустошены. Целые семьи - старики и старухи, мужчины, женщины и маленькие дети - полностью исчезли из регистрационных книг колониального правительства.

Судьба верующих индейцев в сумятице кровавой войны была трагической - и этот скорбный рассказ повторяется снова и снова в американской истории. Хотя верующие индейцы имели вполне законные жалобы на посягательство белых на принадлежащие им земли, по словам Элиота, "земельный вопрос нимало не соблазнил их жаловаться", и они все так же лояльно относились к белым поселенцам, когда вампаноаги, а позже и другие племена, вступили в войну. Более того, индейцы-христиане помогали колониальным ополченцам как разведчики и воины. Именно их помощь привела к благополучному исходу. Но их лояльности и помощи оказалось недостаточно для их собственного спасения в этой войне. Напряженность достигла предела. Все индейцы находились под подозрением, и потому сотни индейцев-христиан были отправлены на пустынный остров у Бостона - их увозили, не давая времени на сборы. На острове они провели суровую зиму, питание было скудным, элементарные условия отсутствовали.

Элиот несколько раз навещал индейцев в эту трудную зиму и умолял официальные лица об обеспечении их продовольствием и медикаментами, но его тревога и озабоченность не помогли получить значимой материальной помощи. Тем не менее индейцы, находившиеся в заточении, были счастливее семей, которые остались дома. Многих оставшихся трусливым образом убили поселенцы, желавшие отомстить любому, кто подходил под описание краснокожего. Когда насилие прекратилось, многие из выживших индейцев-христиан вернулись обратно в свои разрушенные города. Они попытались отстроиться заново, но жизнь уже не могла стать прежней. Индейцы были обескровлены не только численно, но и морально. Многие индейцы, воевавшие с белыми, пристрастились к спиртному, и их уже больше не интересовали вопросы духовного роста.

Война короля Филиппа стала трагедией для многих индейцев и белых, непосредственно вовлеченных в войну, так же, как и для нашего престарелого священника семидесяти двух лет. Джон Элиот посвятил десятки лет бескорыстному служению на ниве миссионерской деятельности. Ему было больно смотреть, как война разрушает построенное. Но такие, как он, не сдаются: "Я мало что мог сделать, и все же я полон решимости через благодать Христову никогда не отступать от работы, пока у меня есть силы двигаться". С течением времени его силы иссякали, но он оставался верен своему служению до самой смерти в 1690 г., когда ему было восемьдесят пять лет.

Хотя многое из трудов Элиота уничтожил огонь войны, его место выдающегося миссионера остается неприкосновенным. Его пример евангелиста и переводчика Библии вдохновил других миссионеров среди индейцев, а его влияние в организации Общества распространения Евангелия (ОРЕ), миссионерского крыла Англиканской церкви, активно работавшей в американских колониях, невозможно недооценить.

В чем был секрет величайших достижений Элиота? Что помогало ему пережить годы оппозиции, противодействия, трудностей и разочарований? Следует отметить три его качества: несгибаемый оптимизм, способность привлекать других к работе и абсолютная уверенность в том, что Бог, а не он сам, спасает души и контролирует ситуацию как в трудные времена, так и в добрые.

Элиот был одним из нескольких колониальных пасторов Новой Англии, кто успешно проповедовал Евангелие среди индейцев. Другой замечательной миссией, работу которой среди местного населения следует отметить, являлась миссия в Мартас-Виньярде, где служила семья Мейхью (Mayhew). Томас Мейхью-старший приехал в Америку в 30-е гг. XVII в. - примерно в то же время, что и Элиот. Вскоре после приезда он обосновался в Мартас-Виньярде, где приобрел право собственности и стал губернатором. Его сын, Томас-младший, прошел подготовку для священнической деятельности, был рукоположен в возрасте чуть более двадцати лет и вернулся домой в Мартас-Виньярд священником.

Хотя основной деятельностью Томаса-младшего было служение белым, он, как и Элиот, вскоре ощутил беспокойство за индейцев, живших по соседству. Он терпеливо работал с ними один на один, а в 1643 г. у него появился первый обращенный, индеец по имени Хайакумс. С тех пор молодой Мейхью и Хайакумс вместе путешествовали и проповедовали другим индейцам. Хайакумс переводил до тех пор, пока Мейхью не выучил местный язык. Менее чем за десять лет там уже насчитывалось почти триста обращенных, и Мейхью основал для них школу. Молодой пастор подавал большие надежды, ему было чуть за тридцать, и жизнь только начиналась. Но он захотел популяризировать свою работу за границей и решил отплыть в Англию с одним из своих обращенных.

Несмотря на уговоры коллег остаться и продолжать работу, молодой Мейхью попрощался с женой и детьми и отплыл в Англию в 1655 г. После этого о нем никто ничего не слышал.

Когда стало понятно, что сын пропал в море, Томас Мейхью-старший, в то время семидесятилетний губернатор и землевладелец Мартас-Виньярда, взял на себя его миссионерские обязанности. Хотя он сам не был священником, индейцы его уважали, так как он считался с их правом на землю и их образом жизни, и поэтому они с готовностью приняли его как своего духовного наставника. С чувством серьезной ответственности он взял на себя обязанности пропавшего сына и двадцать два года служил миссионером. Умер он в возрасте девяноста двух лет. Его внук, Джон Мейхью, также принял участие в служении, а после его смерти четвертое поколение семьи Мейхью подхватило эстафету миссионерского служения еще на тридцать два года.

Одним из самых загадочных миссионеров во время обращения американских индейцев, а возможно, и во все времена, был Дейвид Брейнерд (David Brainerd), наследник пуританизма Новой Англии, испытавший Великое пробуждение. Брейнерд был фанатиком. Проповедь Евангелия разбросанным и кочующим племенам индейцев стала его единственной задачей. Он посвятил этому всю свою жизнь. В возрасте двадцати девяти лет, после пяти лет миссионерской работы, он умер от перенапряжения сил. Выдающийся вклад Брейнерда в историю миссионерского движения состоит в том, что его личная жизнь воодушевила других людей на миссионерский подвиг. Его журнал, дневник и биография, опубликованные Джонатаном Эдвардсом (Jonathan Edwards), являются классикой христианской литературы, оказывавшей огромное влияние на многих миссионеров на протяжении столетий, включая Уильяма Кэри и Генри Мартина. Но методы его евангелизационной работы подвергаются сомнению. Они сильно отличались от методов его великого предшественника - миссионера американских индейцев Джона Элиота, и, несмотря на напряженные усилия Брейнерда, результаты его трудов были незначительными.

Дейвид Брейнерд родился в 1718г. в Хаддаме, штат Коннектикут. Его отец был помещиком, жившим с женой и девятью детьми на берегу реки Коннектикут. Отец Дейвида умер, когда ему было всего лишь восемь лет, а мать умерла, когда мальчику исполнилось четырнадцать - трагедия, оставившая в его памяти неизгладимый след. Для него смерть рано стала очень реальным понятием, и во многих отношениях он был лишен радостей счастливого и беззаботного детства. Мальчик рос вдумчивым и старательным, его весьма заботило состояние собственной души.

До двадцати лет он жил с сестрой и некоторое время работал на ферме. Затем Брейнерд вернулся в Хаддам, чтобы получить образование в доме престарелого священника. Этот благочестивый старый человек искренне заботился о своем молодом ученике, но его совет "держаться подальше от молодых и быть поближе к серьезным, пожилым людям" оказался излишним для Брейнерда. Старый священник лишь вызвал в душе юноши новые волны прибрежных религиозных приливов, которые бросали Дейвида с вершин возвышенной духовности в долину смертного отчаяния. Духовная борьба Брейнерда закончилась опытом "несказанной славы", которая дала ему уверенность в спасении, но его духовные взлеты и падения продолжались всю оставшуюся жизнь

В сентябре 1739 г, в возрасте двадцати одного года, Брейнерд поступил в Йельский колледж Это было время перемен в Йеле Когда он впервые появился там, религиозное равнодушие, царившее вокруг, произвело на него гнетущее впечатление. Но вскоре влияние Джорджа Уайтфилда (George Whitefield) и Великое пробуждение принесли свои плоды, и вся атмосфера в колледже переменилась. Молитвенные группы и кружки по изучению Библии возникли за одну ночь - к неудовольствию начальства колледжа, которое боялось религиозного пыла. Именно в этой обстановке молодой Брейнерд обронил несдержанное замечание об одном из преподавателей, сказав, что в нем "не более благодати", чем в стуле, осудив его как лицемера. Об этих словах донесли руководителям колледжа, которые, несомненно, искали повод умалить значение духовного возрождения, и Дейвид, случайный козел отпущения, был исключен после того, как отказался принести публичное извинение за слова, сказанные в частной беседе.

Для Брейнерда многие жизненные обстоятельства складывались неудачно, причиняя ему страдания и усугубляя его меланхолический настрой. Несмотря на его собственные усилия и помощь влиятельных друзей, молодого человека не восстановили и не дали закончить образование в Йеле. И все же время, проведенное в Йеле, не прошло даром. Именно в свои студенческие годы он услышал Эбинизера Пембер-тона (Ebenezer Pemberton), который говорил о волнующих перспективах миссионерского служения среди индейцев. Брейнерд не мог забыть об этом, и в ноябре 1742 г., после исключения из Йеля, он с радостью ответил на призыв Пембертона и приехал в Нью-Йорк, чтобы обсудить свою возможную роль в миссионерской работе среди индейцев. Пембертон был американским священником, который также служил полевым секретарем в миссионерской организации "Шотландское общество распространения христианских знаний". Это Общество лишь недавно начало работу среди индейцев, и на Брейнерда смотрели, как на одного из двух возможных кандидатов, чья работа будет финансироваться.

Хотя Брейнерд считал себя недостойным такой высокой миссии, руководители думали иначе и доверили ему эту серьезную работу. Первый период служения Брейнерда проходил в штате Нью-Йорк, где ему предстояло в первую очередь заняться изучением языка с Джоном Сарджентом (John Sergeant), миссионером-ветераном, служившим в расположенном рядом Стокбридже, штат Массачусетс. Джон со своей женой Абигейл успешно работали среди индейцев уже восемь лет, проведя крещение более одной сотни обращенных и переведя части Писаний. Это была отличная возможность для молодого добровольца вроде Брейнерда работать и учиться у такого опытного миссионера. Но дух независимости Брейнерда и его нетерпеливое стремление иметь собственных обращенных заставили его бросить выполнение задания, хотя он не знал местного языка и был совершенно неприспособлен к жизни в пустыне.

Его первые дни были полны чувства одиночества и подавленности: "Мое сердце упало... Казалось, я никогда не смогу иметь успех у индейцев. Моя душа утомилась от такой жизни сверх всякой меры". Несколько недель Брейнерд пытался проповедовать индейцам без переводчика, позже ему стал помогать переводчик из Стокбриджа. Его попытки казались безуспешными, а жизнь несчастной: "Я живу в совершенно безлюдной пустыне в восемнадцати милях от Олбани; ...моим соседом является бедный шотландец; его жена вряд ли может сказать несколько слов по-английски. Моя пища состоит в основном из простого пресного пудинга, вареной кукурузы и хлеба, испеченного в золе... Моя постель сделана из маленькой кучки соломы, сложенной на нескольких досках. Мой труд чрезвычайно тяжел и труден: я иду пешком полторы мили по самой плохой дороге почти каждый день, а потом обратно; ибо я живу так далеко от моих индейцев".

На следующее лето Брейнерд построил собственную хижину рядом с индейским поселением, но его попытки благовествовать индейцам опять оказались безуспешными. Его первая зима в пустыне была полна лишений и болезней. Однажды он потерялся в лесу, а в другой раз "сильно замерз и вымок, упав в реку". В марте 1744 г. Брейнерд прочитал свою последнюю проповедь для индейцев, прожив там всего год. Он разочаровался в своей миссионерской карьере, но, несмотря на предложения из постоянных церквей стать их пастором, "все же решил продолжать работать для индейцев".

Следующим назначением Брейнерда была Пенсильвания к северу от Филадельфии в рукавах реки Делавэр. Здесь индейцы тепло его встретили и позволили говорить в доме вождя. Однако успех приходил медленно. Его новый индейский переводчик, Таттами, был любителем спиртного и не стремился к духовным познаниям, а потому не умел полноценно донести мысли Брейнерда. Брейнерд считал перспективы завоевать сердца людей для Евангелия "темными, как ночь".

Через несколько месяцев пребывания у реки Делавэр Брейнерд отправился на запад, чтобы встретиться с индейцами на реке Саскуэханна. Путь оказался нелегким: "Мы шли по пустыне; это было самое трудное и опасное путешествие, какое кто-либо из нас испытывал; высокие горы, глубокие долины и извилистые тропки в скалах..." Хуже того, лошадь Брейнерда провалилась в "незаметную расщелину" и сломала ногу, после чего Брейнерду пришлось прикончить ее и идти до ближайшего дома тридцать миль пешком. Проповедуя без особого успеха, Брейнерд вернулся к реке Делавэр, где и прожил, за исключением коротких отлучек, весь второй год миссионерского служения.

Болезни и депрессии выматывали Брейнерда. Его высокие мечты о пробуждении индейцев давно уже угасли. Радовали Брейнерда лишь успехи Таттами и его жены, которые обратились и явно возрастали духовно. В остальном же он рассматривал год работы на реке Делавэр как поражение. Он чувствовал себя виноватым, считая, что он ничего не совершил и зря получал деньги, его все время подмывало бросить работу. Затем, летом 1745 г., Брейнерда вновь посетила надежда. Он услышал о группе индейцев за восемьдесят пять миль к югу от Кроссуиксанг в штате Нью-Джерси, которые были более открыты для христианского учения. И опять Брейнерд отправляется в путь. На этот раз ему повезло больше. Индейцы в Нью-Джерси действительно хотели услышать Благую весть. Вскоре не только индейцы, но и белые за несколько миль вокруг стали приходить, чтобы послушать его проповеди. В нетерпении увидеть поскорее результаты своей деятельности, Брейнерд всего за несколько недель крестил двадцать пять обращенных, а на следующую зиму он организовал там школу.

Реальные плоды служения Брейнерда стали очевидны летом 1745 г., когда среди индейцев произошло пробуждение. Хотя Брейнерд все еще зависел от переводчика и индейцы понимали лишь самые основополагающие тезисы христианства, они ответили на его благовестие. Среди жителей Кроссуиксанга неожиданно стала проявляться эмоциональная реакция, столь характерная для Великого пробуждения. Как показывает его дневник, это было восхитительное время для Брейнерда, когда он стал очевидцем явных результатов в меняющейся жизни подопечных индейцев.

"6 августа. Утром я беседовал с индейцами в доме, в котором живу. Многие из них были явно тронуты и на удивление помягчели, так что несколько слов о нуждах их души привели к слезам, которые полились свободно и превратились в рыдания и стоны.

После обеда они возвратились туда, где я обычно проповедовал, и я опять говорил с ними. Всего пришло около пятидесяти пяти человек, около сорока из них были способны посещать молитвенные собрания с пониманием. Я настойчиво объяснял им Первое послание Иоанна, 4:10: "В том любовь, что не мы..." Они, казалось, полностью обратились в слух; но на собрании ничего особенного не произошло, кроме их усиленного внимания почти до самого конца моей проповеди. И тогда открывшиеся божественные истины поразительно подействовали на них и пробудили понимание их великой нужды. Вряд ли из сорока человек нашлось три, кто сдержался, чтобы не пролить горьких слез.

Все как один, казалось, раскрыли свои души в стремлении познать Христа; и чем больше я говорил о любви и сострадании Божьем, проявившемся в том, что Он послал Своего Сына пострадать за грехи людей; чем больше я приглашал их прийти и разделить Его любовь, тем больше усугублялось их огорчение, потому что они чувствовали свою неспособность прийти. Было удивительно наблюдать, как их сердца пронизывала нежность и умиление при звуках призывающего их к себе Евангелия, поскольку в нем не было ни слова угрозы или страха.

Каким трогательным казался вид бедных индейцев, которые только на днях истошно кричали на языческих празднествах и пьяных гулянках, а теперь плакали, обращаясь к Богу с выражением осознанной нужды в Его дорогом Сыне Я нашел двух или трех человек, надеясь, что они обрели мир в себе еще с предыдущего вечера. Они и некоторые другие, кто обрел покой, были вместе и, казалось, много радовались, что Бог с таким успехом выполнял Свою работу и среди остальных".

Весной 1746 г. Брейнерд убедил разбросанных в Нью-Джерси индейцев поселиться вместе в ближайшем Кранбери и вскоре после этого основал церковь. Последовала новая волна пробуждения, а через полтора года насчитывалось почти сто пятьдесят новых обращенных. Но здоровье Брейнерда было основательно подорвано. Его четвертое и последнее путешествие обратно к Саскуэханне, хоть и более успешное, чем предыдущие поездки, оказалось непосильным бременем для его хрупкого здоровья. Он умирал от туберкулеза. Его миссии пришел конец.

Проведя зиму в доме друга-пастора в Нью-Джерси, Брейнерд отправился в Нортгемптон в штате Массачусетс. Там он провел последние месяцы жизни в доме великого проповедника и ученого Джонатана Эдвардса, на дочери которого, Джеруше, он хотел жениться. Но эта мечта так никогда не осуществилась. Джеруша нежно заботилась о нем почти пять месяцев, но его состояние не улучшилось. Он умер 9 октября 1747 г. На следующий год, в день святого Валентина, Джеруша присоединилась к нему, умерев от той же болезни, которой, очевидно, заразилась от него.

Если Брейнерд был недостаточно хорошо подготовлен к своей миссионерской деятельности, то среди ранних миссионеров для индейцев были лучшие примеры для подражания. Многому можно было научиться, например, у автора новаторских образовательных идей Элиейзера Уилока (Eleazer Wheelock). Доктор Уилок родился в Новой Англии и закончил Йельский университет в 1733 г. Как и другие священники из Новой Англии до него, он был обеспокоен судьбой американских индейцев. В 1743 г. он привел молодого индейца Самсона Оккама (Occum) к себе домой и четыре года обучал его. Успех с Оккамом привел его к развитию концепции, которую историк Р. Пиерс Бивер (R. Pierce Beaver) назвал "самой оригинальной схемой действий во всей истории индейских миссий Новой Англии"".

План Уилока состоял в том, чтобы свести индейцев и белых воедино и обучать их миссионерскому служению. В таком тесном общении белый студент сумеет изучить язык и культуру индейцев, а индейская молодежь сможет перенять образ жизни белых. И белые, и индейцы получат подготовку для благовестил индейцам, хотя упор будет делаться на привлечении индейцев, потому что они будут свободны от разницы культур и традиций во время служения собственному народу и потому, что они могут жить и работать с меньшей финансовой поддержкой, чем их белые коллеги.

Уилок открыл свою школу в Лебаноне, штат Коннектикут в 1754 г. с двумя индейскими студентами, присланными туда Джоном Брейнердом, который последовал за Дейвидом, чтобы служить в миссии Нью-Джерси (и был намного более успешным миссионером, чем его знаменитый брат). Школу организовали в доме, подаренном Джошуа Муром (Joshua Moor), a сама она стала известной как профессиональная школа Мура. В период ее наибольшего расцвета там училось двадцать два студента, и миссионерская сеть служителей Уилока была самой обширной во всей Новой Англии.

Всего Уилок подготовил почти пятьдесят индейцев, и примерно одна треть из них вернулась в свои общины, чтобы служить учителями или евангелистами.

Блистательная история успеха? К сожалению, нет. Проект имел в основе своей новаторскую идею, но многое терял из-за неэффективного руководства. Личность и предубеждения Уилока помешали достижению большего прогресса. Вместо взаимного обмена культурными ценностями школа оказалась под давлением культуры белых. Уилок так и не смог преодолеть своего презрения к индейцам и их цивилизации (или к ее отсутствию). Хотя он эффективным образом готовил индейских студентов к служению, он не мог работать с ними на равных - в частности, с Самсоном Оккамом, своим первым студентом, который впоследствии тоже стал знаменитым миссионером. Время шло, школа Уилока теряла учеников и вскоре переехала в Дрезден, где превратилась в школу для белых и стала известной как Дартмутский колледж.

Миссионеры Новой Англии внесли огромный вклад в миссионерское движение Америки в колониальный период, но успешная работа проходила и в других колониях. Во многих случаях ее проводили европейские миссионеры - в частности, моравские братья (см. гл. 3). Самым знаменитым из моравских миссионеров для индейцев был Дейвид Цейзбергер (Zeis-berger), трудившийся среди лишений и страданий в течение шестидесяти трех лет. Его история - одна из многих ярко демонстрирующих жестокую несправедливость по отношению к коренным американцам в период, когда европейцы стремились во что бы то ни стало овладеть землей.

Цейзбергер начал свое служение в 1744 г. в долине реки Гудзон, но общественное мнение было против благовествования среди индейцев. Поэтому Дейвид вместе с помощником вскоре очутились в тюрьме, где их содержали почти два месяца, пока правительственный чиновник не выпустил их на свободу. Как моравский миссионер, Цейзбергер не только испытывал упорное сопротивление своему миссионерскому устремлению, но и столкнулся с яростным предубеждением против своей веры. Моравы считались сектантами, на которых члены обычных протестантских деноминаций смотрели сверху вниз. Но, несмотря на гонения, Цейзбергер настойчиво продолжал работать. В 1746 г. он помог основать индейско-христианское поселение в Пенсильвании, которое стало процветающей фермерской общиной, состоящей из пятисот индейских поселенцев. Его так уважали, что индейцы сделали его вождем и "хранителем архивов".

Но добрые времена прошли. И белые, и недружелюбно настроенные индейцы смотрели с большим подозрением на новое поселение, и в 1755 г., в начале французско-индейской войны, банда индейцев-налетчиков напала на поселение. Одиннадцать человек было убито, жилища сожжены, а большая часть жителей бежала, спасая свои жизни. Цейзбергер остался с горсткой индейцев, безуспешно пытаясь основать новое постоянное поселение в Пенсильвании. Наконец в 1770-х гг. ему удалось заполучить участок земли в Огайо.

Несколько лет Цейзбергер и индейцы жили мирно, а поселение на новой земле процветало, но мир опять был нарушен. В период Американской революции на границе началась война, и в 1781 г английские войска предъявили Цейзбергеру и его помощникам обвинение в шпионаже. Индейцев отправили в район Сандаски, где они чуть не погибли зимой. Весной более ста этих индейцев-христиан вернулись в свое поселение в Огайо, чтобы собрать урожай кукурузы. Во время работы девяносто из них (двадцать девять мужчин, двадцать семь женщин и тридцать четыре ребенка) были захвачены и зверски убиты подразделением народного ополчения.

Следующие десять лет Цейзбергер и его христианские последователи переезжали с места на место в северном районе штата Огайо и южном Мичигане, а затем, в 1792 г., наконец осели в Онтарио. Тогда Цейзбергеру перевалило за семьдесят. Миссия, организованная им на этом месте, действовала более ста лет. В 1798 г. Цейзбергер вернулся к служению среди индейцев Огайо, где и прожил последние десять лет до своей смерти.

К концу XVIII в. протестантские миссии значительным образом изменились. Пламень Великого пробуждения, который поддерживал деятельность колониальных миссий, угас, и на многие годы после Американской революции в протестантских миссиях наступило затишье. Более того, священникам больше не встречались нуждающиеся индейцы в пределах собственных приходов. Многие краснокожие просто погибли от войн и болезней белого человека, а те, что выжили, посчитали восточный морской берег слишком заселенным для своего привычного образа жизни. Цивилизация проникала все дальше на запад, а индейцев больше и больше оттесняли назад, в пустынные земли. Те, кто хотел благовествовать им, не могли оставаться дома и исполнять повседневное служение, как делали это раньше колониальные священники. Они должны были отправляться в своих повозках на запад, уходя все дальше от поселений белых, с тем чтобы добраться до индейцев. Некоторых миссионеров вроде Цейзбергера оттесняли на запад вместе с их индейскими последователями.

Однако по мере оттеснения индейцев на запад к индейским миссиям возник новый, повышенный интерес. Это произошло отчасти благодаря второму Великому пробуждению, пронесшемуся над большинством восточных территорий в начале XIX в., а частью из-за того, что многим было легче любить индейцев на расстоянии, чем в близком соседстве. Простые прихожане и священники в равной степени сочли намного менее обременительным и простым делом посылать миссионеров в отдаленные районы, чем самим участвовать в общении с соседями. В эти годы различные деноминации основывали новые миссии для служения среди индейцев, а уже существовавшие миссионерские организации усилили свою работу среди них.

Методисты откликнулись на нужды индейцев, послав к ним Джона Стюарда (John Steward), чернокожего священника из Огайо, который ощутил призвание благовествовать индейцам племени Wyandot в верхнем течении Сандаски штата Огайо после того, как сам обратился на собрании на открытом воздухе. Когда в 1816 г. он прибыл к индейцам, то был хорошо принят и, к своему удивлению, узнал, что среди них живет другой чернокожий, Джонатан Пейнтер, беглый раб из Кентукки. Стюард немедленно попытался привлечь его к переводческой работе, но Пейнтер отказался, пояснив: "Как я могу переводить индейцам Евангелие, когда сам не верую?" В ту же ночь с поддержкой и молитвами Стюарда Пейнтер пришел к примирению с Богом, и они вместе начали проповедовать индейцам. Стюард получил разрешение на служение методистским священником, а в 1819г. было организовано Общество методистских миссионеров. Прошедшие подготовку миссионеры получили назначение в район Верхнего Сандаски.

Баптистские миссии для индейцев начали свою работу со служения Айзека Маккоя (Isaac McCoy) и его жены, которые открыли миссию в форте Уэйн в 1820 г. Всего через два года они перевели миссию из тех мест в южный Мичиган, избегая враждебного влияния белых соседей. Там они основали миссию Кэри, процветающий миссионерский поселок. Один офицер Соединенных Штатов, посетивший миссию только лишь через семь месяцев после ее основания, увидел впечатляющий, отлично действующий поселок, в котором были построены большой миссионерский дом, школа, кузница и другие здания, а вокруг простирались хорошо ухоженные и огороженные сады и пастбища. В школе обучалось около сорока детей, миссия дышала довольством и благополучием, но через два года Маккой опять решил переехать, гонимый страхом посягательств белых и тех ужасных последствий, которые, как он предполагал, не замедлят произойти, если индейцы будут жить в непосредственной близости от белых. Он считал, что единственным способом избежать пагубного влияния белых было организовать индейскую колонию к западу от штата Миссури. В 1824 г. Маккой отправился в Вашингтон, чтобы предложить свой план на ежегодном баптистском миссионерском совете. С одобрения совета он встретился с секретарем Совета безопасности Джоном Колхауном (John С. Calhoun), который поддержал предложение. С момента той встречи и далее Маккой все свои усилия направил на политику и больше уже не занимался евангелической работой среди индейцев; эстафету приняли его подчиненные.

Хотя баптисты исторически боролись за отделение церкви от государства, парадоксальным является тот факт, что именно благодаря влиянию Маккоя баптистские индейские миссии оказались тесно связаны с правительством. Это был период в истории нации, когда правительство глубоко заинтересовалось судьбой индейских миссий, а баптисты с большей готовностью, чем какие-либо другие деноминации, взяли на себя роль посредника. Миссия Кэри получала значительные правительственные субсидии, а Маккой активно сотрудничал с правительством по вопросу переселения индейцев. Самым примечательным событием, с которым связано его имя, было переселение индейцев чероки из Джорджии. Маккой обосновал свое желание переселить индейцев тем, что их необходимо изолировать от белых, чтобы сделать христианами. Оказалось, что в политическом отношении он встал на сторону жителей штата Джорджии в их притязаниях на земли племени чероки. Он не чувствовал никаких сомнений в правильности и справедливости столь противоречивых и драматических мер и с готовностью принял правительственную комиссию, присланную для исследования и изучения земли на Западе, пригодной для колонии индейцев.

Переселение индейцев чероки стало одним из самых постыдных и несправедливых действий в истории нации по отношению к индейцам со стороны правительства Соединенных Штатов. В 1837 г., через несколько лет после обнаружения золота на их землях, мирные и культурно возросшие индейцы чероки правительственным декретом и при помощи девяти тысяч солдат были насильственно выселены из своих домов в Джорджии. Людей собирали в форты, а их собственность продавали с молотка. Тысячами их перевозили на лодках, а остальных заставили идти пешком за реку Миссисипи. Это путешествие оказалось трудным, и смертность среди изгнанников была высокой. Несмотря на то что Маккой поддерживал переселение, такая политика не стала характерной для всех миссионеров. Многие из них смело выступали против столь жестоких мер, и к концу этого предприятия четыре пресвитерианца и два методистских миссионера были арестованы, подверглись пыткам, а затем их судили и приговорили к каторге за резкие протесты. Рассказывали, что нередко миссионеров, протестовавших против жестокого обращения с индейцами, выволакивали из домов в цепях и увозили.

В защиту Маккоя следует указать на тот факт, что, хотя он был одним из сильнейших защитников переселения, у него хватило смелости выступить с осуждением произвола и насилия, сопровождавшего это переселение. В результате насильственное переселение чероки, несомненно, повредило делу евангелизации индейцев намного больше, чем могло повредить соседство белых.

К счастью, жестокое массовое переселение чероки было исключением, а не нормой. Многие из восточных племен, выживших после нашествия белых, вытеснялись с насиженных мест на Запад - за границы белой цивилизации. Но не без сопротивления. Индейцы отчаянно боролись, смело защищая свою землю, и жертвами в этой борьбе иногда становились миссионеры, которые служили им. История, происшедшая в Вайлатпу, штат Орегон, является тому подтверждением.

Приобретение Соединенными Штатами Луизианы и открытие Запада для колонизации проложили дорогу новому поколению миссионеров. Это были смелые мужчины и женщины, ищущие романтики. Вдохновленные вторым Великим пробуждением, они решительно стремились распространять Евангелие. Но они также считали необходимым нести индейцам цивилизацию белого человека. Они действительно не понимали, как возможно проповедовать Евангелие без внесения в индейскую культуру белой цивилизации. Оба этих понятия казались им неразделимыми, что привело к созданию, с ростом темпов захвата американской территории, огромных препятствий для дела благовестия индейцам.

Типичными представителями нового поколения миссионеров стали Маркус и Нарсиссия Уитман (Marcus and Narcissa Whitman). Родившиеся в начале XIX в., они оба еще молодыми людьми испытали духовное пробуждение (Нарсиссия в Нью-Йорке, а Маркус в Массачусетсе). Нарсиссия, дочь судьи Стефана Прентиса (Stephen Prentiss), получила хорошее образование и была очень способной девушкой. Она стремилась заниматься полезным делом и организовала детский

сад, но ее сердце наполняло стремление к миссионерскому служению. Девушка мечтала достичь индейцев на далеком Западе. Миссионерские проповеди преподобного Самьюэла Паркера (Samuel Parker), как и часто повторявшиеся рассказы об индейцах из племени незперке, умоляющих, чтобы кто-нибудь принес им "Книгу жизни", занимали ее мысли. Паркер много путешествовал по восточным штатам в поисках финансирования, призывая добровольцев вступить в ряды Американского совета по зарубежным миссиям, конгрегационалистского миссионерского общества, активно участвовавшего в евангелизации индейцев. Потребность в добровольцах была огромной, но Американский совет не брал одиноких женщин.

Маркус также давно проявлял интерес к миссионерской деятельности. Его учитель в воскресной школе был отцом одного из тех пятерых молодых людей, кто участвовал в "молитвенном собрании в стогу сена", а другой его сын служил на Гавайях миссионером. Маркус мечтал о семинарии, где он мог получить подготовку для миссионерской работы, но семинария была дорогим удовольствием. Получить образование в области медицины казалось намного реальнее, и в возрасте двадцати одного года он начал "работать вместе с доктором". В последующие годы он учился в школе и одновременно получал официальное медицинское образование. Как и на Нар-сиссию, сильное влияние на него оказал преподобный Самьюэл Паркер, направив поток его устремлений в конкретное русло. Уитман обратился в Американский совет одиноким, не обремененным семьей человеком, но не возражал против женитьбы. Он услышал от друзей про Нарсиссию Прентис, которая была не замужем и огорчалась от того, что одиноких женщин считали непригодными для миссионерского служения. С мыслями о женитьбе Маркус посетил Нарсиссию, обсудив с ней вопрос об индейских миссиях. Он собирался съездить на Запад и посмотреть, возможно ли взять в такое путешествие женщину, и если это будет возможно, то он вернется, чтобы жениться на Нарсиссии. Он ушел, ничего не обещав ей. Это не был брак ни по любви, ни по расчету. Скорее, это было деловое соглашение.

После их встречи тридцатидвухлетний Маркус в сопровождении преподобного Паркера отправился на Миссури, чтобы в верховьях реки присоединиться к Американской меховой компании в ее экспедиции на Запад весной 1835 г. Хотя пунктом назначения Уитмана был Орегон, он так и не добрался до него. В конце августа он только пересек перевал в Скалистых горах и повернул обратно, вернувшись домой с караваном торговцев мехом, всего лишь через несколько месяцев после своего отъезда. Хотя Американский совет остался недоволен его внезапным возвращением, Нарсиссия была счастлива. Они поженились в феврале 1836 г и на следующий день отправились в Миссури, чтобы весной присоединиться к очередной экспедиции в Орегон.

Чета Уитманов не была единственными миссионерами Американского совета, направлявшимися той весной в Орегон. С ними ехали Генри и Элайза Спаулдинг (Henry and Eliza Spaul-ding). Хотя Спаулдинг был хорошо подготовленным священником, его личность и характер не вполне подходили для работы в команде, которая намеревалась осуществить свою миссию в Орегоне. Более того, он знал Нарсиссию уже много лет, и ее отказ вступить с ним в брак причинил ему в свое время много страданий, что оставило свой горький след в его душе на многие годы. Ситуация была достаточно сложной, но призыв служить в Орегоне оказался слишком заманчивым и заставил миссионеров отбросить в сторону все соображения личного характера.

Напряженное путешествие и возникшие проблемы во взаимоотношениях друг с другом сделали дорогу достаточно трудной, но в пути были и моменты радости. В отличие от Дейвида Брейнерда, который почти сто лет назад возненавидел "отвратительную" пустыню, Нарсиссия была совершенно очарована ею Она приходила в восторг от неживой красоты Божьего творения, как то трогательно и красочно описывает ее дневник Молодая женщина была влюблена и счастлива, и где-то в пути под ночным небом она забеременела своим первым ребенком

Проделав две тысячи миль мучительной дороги, экспедиция добралась до места назначения, став намного беднее к концу путешествия. Чтобы облегчить ношу, в пути пришлось выбросить многие ценные вещи. "Мы все бросаем по пути", - жаловалась Нарсиссия, приходя к выводу, что "лучше отправляться в путь налегке, - и тогда вы ничего не потеряете" Тот же вывод они сделали и в отношении сопровождавших их коллег К тому времени, когда Уитманы подошли к Орегону, они решили расстаться со Спаулдингами. После пяти месяцев совместного путешествия и ночей в одной палатке их отношения стали настолько напряженными, что вместе работать они уже не могли. Их современники всю вину в основном возложили на Спаулдинга и его ревность к Уитману, хотя и с самим Уитманом, судя по многим рассказам, не всегда можно было легко поладить. Многие племена индейцев просили к себе миссионеров, поэтому их решение работать раздельно оказалось полезным для дела. Уитман обосновался в Вайлатпу, зеленой долине с пышной растительностью, в то время как Спаулдинг устроился в Лапуай, серой и сухой гористой местности. Спаулдинг с завистью смотрел на Вайлатпу, где поселился Уитман, не подозревая, что его местопребывание окажется намного лучше. Миссия Спаулдинга находилась среди индейцев незперке, тепло его принявших и стремившихся побольше узнать о его Боге. Уитман же проповедовал племени кайюс, намного более коварным индейцам, насчитывавшим лишь несколько сот человек, но резко настроенным против прихода к ним белого человека.

В первые месяцы жизни в Орегоне ни Уитман, ни Спаулдинг не имели времени благовествовать индейцам. К величайшему разочарованию миссионеров, преподобный Паркер вернулся на Восток морем, не дождавшись их и не позаботившись оставить письмо с назиданиями. Поэтому новые миссионеры оказались один на один со своими проблемами и, находясь достаточно далеко друг от друга, посвятили все свое время строительству жилища, готовясь к предстоящей зиме. Уитман наскоро построил хижину с крышей из сучьев, обмазанных глиной, а окна и двери завесил одеялами. 10 декабря они с Нарсиссией въехали в новый дом, и Нарсиссия немедленно принялась за его обустройство. Вайлатпу в ту зиму было уединенным и пустынным местом, но весна принесла надежду. 14 марта 1837 г., накануне своего двадцать девятого дня рождения, Нарсиссия родила дочку, Элис Клариссу. Первое лето в Орегоне было отдано строительству жилищ и заборов, посадке и сбору урожая. Нашлось немного времени для медицинской работы, изучения языка и благовестил. В отличие от католических миссионеров, которые жили просто и незамысловато, подчас следуя за кочевыми индейцами, протестантские миссионеры строили целые поселения, а в некоторых случаях основывали огромные фермерские хозяйства. Молодые миссионеры поставили перед собой очень большие задачи, и иногда им казалось, что они не справятся. Им недоставало дополнительной рабочей силы и финансовой помощи, и они излили свои чувства в длинном письме, полном отчаяния, в Американский совет. Но еще до получения письма Американским советом, осенью 1838 г. к ним прибыли три миссионерские пары, что привело к возникновению новых конфликтов. По словам одного биографа, "казалось, что помощники принесли не облегчение, а только разногласия". Вместо совместных молитв и дружного общения, собрания этих миссионеров были полны шумных и резких споров. Одна из жен описала одну из возникших ссор: "Она стала такой ожесточенной, что я вынуждена была уйти... Можно заболеть, увидев, что творится в миссии".

Бывали и периоды единения, возникающие после каких-то горестных событий. Так было, например, летом 1839 г. Сострадание коллег и общая беда залечили раны горьких обид, нанесенных друг другу, когда Уитманы перенесли острую боль утраты. Это произошло июньским днем в Вайлатпу. То была суббота - день отдыха после трудов недели. Маркус и Нарсиссия увлеченно читали, а маленькая Элис играла поблизости. Когда они вдруг поняли, что рядом ее нет, было уже слишком поздно. Двухлетняя малышка отошла недалеко от дома и утонула в потоке ручья. Спаулдинги приехали немедленно, чтобы разделить горе первых похорон в семье миссионеров Орегона. Годом позже с Востока пришла посылка с маленькими туфельками и платьями, которые Нарсиссия просила у своей матери. Более слабая женщина не перенесла бы этого; но вера Нарсиссии помогла ей вынести и эту боль. На то была Божья воля, и она с твердой решимостью приняла ее. Хотя она видела маленькую могилку каждый раз, как только выходила за порог своего дома, она знала, что маленькая Элис передана на попечение Божье: "Мои мысли редко искали ее там, в этой могилке".

Шло время. Нужно было работать, и горю не позволили остановить жизнь. Время Уитманов уходило не только на медицинское обслуживание индейцев. Они стали фермерами - и процветающими фермерами. Уже через шесть лет их "поместье" в Вайлатпу состояло из большого беленого саманного дома для миссии, дома для гостей, мукомольной мельницы, кузницы - и все это было окружено хорошо ухоженными полями. Доктор Уитман был не единственным протестантским миссионером в Орегоне, кто соблазнился плодородием почвы. Джейсон Ли (Jason Lee), миссионер-методист, также пал жертвой материализма и посвятил свое время политике, иммиграционным вопросам и земельному бизнесу. Такой образ жизни явно не одобрялся Методистским советом, обвинившим его в потребительском интересе к мирским делам.

Материализм Уитмана не был настолько очевидным, но последствия оказались намного серьезнее. Вайлатпу стал принимающей станцией для новых миссионеров и других иммигрантов, работала школа для индейцев и белых детей. По этой причине Уитману пришлось выращивать много больше урожая, чем требовалось для удовлетворения собственных нужд, и скоро Вайлатпу напоминал иммиграционный гостиничный комплекс более, чем миссионерский поселок. Уитман начал продавать товар иммигрантам, проезжавшим мимо его поселения, и его часто обвиняли в завышении цен и в том, что он пользуется трудными обстоятельствами (хотя эти же обвинения сыпались бы в адрес любого, кто продавал иммигрантам). Американский совет, до которого дошли слухи о делах в миссии, укорял Уитмана за сверхобмирщение, но их письма шли долго, и они не знали о действительных обстоятельствах, в которых приходилось работать миссионеру. Но еще большему осуждению миссионер подвергался со стороны индейцев племени кайюс, которым Уитман приехал служить. Хотя он работал среди них, не жалея себя, как священник и как доктор, индейцы отвергали его благоденствие, а вместе с ним и всех белых иммигрантов, которых, как они думали, он привлекал на их землю. Между Уитманом и кайюсами существовали очень натянутые отношения, но Уитман не чувствовал страха ни за себя, ни за миссию.

Иначе складывались обстоятельства в служении Генри Спаулдинга. У него было меньше времени для погони за мирскими удовольствиями. Он с головой ушел в миссионерскую деятельность. Он основал церковь среди незперке, а Элайза руководила работой школы для индейских детей и делала раскрашенные от руки книги, переводила на их язык церковные гимны. Используя свой большой художественный талант, она рисовала множество ярко раскрашенных картинок, утверждающих библейские истины. (Она слышала, как знаменитая "Католическая лестница" отца Франсуа Блан-ше [Fransois Blanchet], иллюстрирующая библейскую историю, заинтриговала индейцев, и решила не отставать в изготовлении наглядных пособий.) Спаулдинга также столкнулись с противодействием, но их миссионерский труд все же приносил им урожай обращенных душ.

К 1844 г., менее чем через восемь лет служения в Орегоне, миссионерская деятельность Уитманов практически закончилась. Нарсиссия давно потеряла интерес и рвение к работе среди индейцев. Она была мрачной и подавленной. Все ее время уходило на то, чтобы накормить и обустроить иммигрантов и свою приемную семью, включавшую семь детей четы Сагеров, которые умерли в путешествии с Востока. Маркус также занимался нуждами белых иммигрантов. Он продолжал удовлетворять физические нужды индейцев, но был разочарован отсутствием их интереса к духовным ценностям. Как и множество других миссионеров в истории миссионерского движения, Уитман не мог отделить вопросы спасения от проблем цивилизации. Если индейцы отвергали цивилизацию белого человека, включая этику его работы, как они могли спастись?

Время шло. Несмотря на многократные предупреждения, Уитман не осознавал полностью коварного характера кайюсов. Для индейцев этого племени наступили тяжелые времена. Их поселения были опустошены чумой. За два месяца почти половина племени, насчитывавшего четыреста человек, умерли мучительной смертью. Хотя Уитман старался помочь чем только возможно, ситуация становилась все хуже, и среди индейцев возникло подозрение, что он намеренно отравляет их своим лекарством.

Конец Ваилатпу наступил неожиданно. Это произошло мрачным ноябрьским днем 1847 г. Два индейца, один из которых пришел отомстить по личным мотивам, возникли внезапно на пороге дома миссии. Другие оставались снаружи. Началась резня. Это не было массовым восстанием с толпами диких индейцев, вдруг поднявших руку на беззащитный поселок. В миссии жили семьдесят два человека, в том числе более десятка мужчин, а убийцами были индейцы, которых Уитманы хорошо знали. Вытащив томагавки из-под одеяний, накинутых на плечи, индейцы принялись убивать, начав с доктора Уитмана. Когда этот кошмар закончился, четырнадцать человек были мертвы. За исключением Нарсиссии, в живых оставили всех женщин и детей, но их взяли в плен, из ужаса которого они смогли освободиться только через полтора месяца.

Новости о резне в Ваилатпу и убийстве Уитманов распространились очень быстро. В Ваилатпу послали войска, а миссионерам, находившимся в тех районах, было приказано выехать. Весной 1850 г. пятеро кайюсов, ответственных за организацию убийства, были приведены в суд и приговорены к смерти; 3 июня весь Орегон, казалось, собрался посмотреть на повешение.

Только в 1871 г., через двадцать четыре года после того, как Спаулдинга отозвали, он вернулся в Лапуай без Элайзы, которая давно умерла. Там он явился свидетелем пробуждения среди незперке и индейцев Spokane и утверждал, что крестил более тысячи человек (хотя коллеги подозревали, что он крестил некоторых индейцев дважды, чтобы увеличить счет). После трех лет служения Спаулдинг умер среди индейцев, которых он так любил. Таким образом завершилась трудная и противоречивая эра протестантских миссий в Орегоне. Работу в Лапуайе продолжили две одинокие сестры, Кейт и Сью Макбет (Kate and Sue McBeth). Была организована школа по подготовке индейских проповедников, и незперке, возможно, более чем какое-либо другое индейское племя, стали активно евангелизировать индейцев.

В XIX в. миссионерская работа среди индейцев пошла на убыль. Упор делался теперь на экзотических чужих странах, где местное население не могло вмешиваться в прогресс американского общества. Многие ученые сходятся во мнении, что индейский евангелизм в целом не был историей успеха, и основной причиной этого является напряженный конфликт между двумя культурами за обладание землей. Но, может быть, повлияло еще и глубоко укоренившееся убеждение белой Америки в том, что индейцы являлись существами низшей расы и что их культура не стоила спасения.