Распространение протестантизма в течение трех веков после Реформации хотя и было достаточно заметным, однако мало указывало на то, что произошло в XIX в. В 1800 г., согласно Стефану Нейлу, "не было никакой уверенности в том, что христианство одержит победу, превратившись в универсальную религию". Некоторым христианство могло показаться несколько большим, чем религия только для белых, нещадно критикуемая и захлестнутая волной западного рационализма. Но могла ли изменить мир глубокая мощь евангельского пробуждения XVIII в.? Способно ли христианство выжить в современном мире? Девятнадцатый век решал многое; и вместо того чтобы пасть под натиском рационализма, христианство продолжало вновь укрепляться евангельским рвением, которое вскоре проникло на все континенты. Воистину, то был Великий век распространения христианства во всем мире.

Ряд факторов также способствовал восприимчивости XIX в. к протестантскому миссионерскому движению, охватившему весь мир. Век Просвещения и рационализм XVIII столетия сменились новым веком Романтизма. Наступило время отвергнуть чрезмерное упование на рассудок и больше полагаться на чувства и воображение. Пришла пора внедрять теорию в практику. Движение реформ возникло в новых промышленных нациях. Церкви и христианские организации достигали невиданного размаха в деле благовествования благодаря труду многочисленных добровольцев.

Изменения в религиозном окружении мира, несомненно, внесли свой вклад в быстрое распространение христианства в XIX в. Это был период упадка нехристианских религий. "Индуизм, буддизм и магометанство находились в относительно статическом состоянии в XIX в.", - как заметил Мартин Марти (Martin Marty), - и "христиане чувствовали, что они могут заполнить образовавшийся вакуум". Католицизм также находился в упадке во многих странах мира. Французский рационализм XVII и XVIII вв. собрал свой урожай с церквей, и Французская революция эффективным образом оборвала экономические связи, питавшие денежные фонды римско-католических миссий. Римский католицизм стал свидетелем многих перемен, особенно в Латинской Америке. Национальные движения развивающихся стран рассматривали католическую церковь как "последний оплот отжившего режима угнетения".

Протестантизм, с другой стороны, процветал. Девятнадцатый век был "эрой протестантизма" и, конкретнее, эрой, где доминировал евангельский протестантизм. На Британских островах евангельские христиане оказывали мощное влияние на представителей самых высоких правительственных кругов и торговли, а в американских церквах численность прихожан возросла с десяти до сорока процентов населения за одно только столетие. Быстро развивались деноминации, а движение по организации воскресных школ как в Британии, так и в Америке росло с огромной скоростью.

В политическом отношении XIX в. также явился свидетелем огромных изменений. Несмотря на то что в Европе происходили революции и социальные преобразования, а в Америке шла кровавая гражданская война, это было время относительного мира на земле. Западные государства, благодаря научно-техническому прогрессу, быстро становились мировыми державами, и многие неразвитые в промышленном отношении страны смотрели с завистью и восхищением на их богатства и престиж. В политическом отношении это был также век обмирщения. "Начиная с эры Константина и христианизации Римской империи до последних дней XVIII в., - пишет Мартин Марти, - люди на Западе считали... что религия должна устанавливаться законом и утверждаться властной рукой законного правительства". Но к XIX в. это перестало быть истиной. Люди сами начали решать вопросы собственного духовного положения и осознавать свою ответственность в благовествовании другим.

Евангельское пробуждение XVIII в., начавшись в Англии с Уайтфилда и Уэсли, сыграло важную роль в возникновении у христианских лидеров и простых людей чувства ответственности за евангелизацию всего мира. "Государство больше не несло ответственности, - по словам Гарольда Кука (Harold Cook), - ни в каком смысле за пропаганду христианской веры". благовестие стало задачей церкви и ее лидеров. Эта вновь открытая истина дала начало современному миссионерскому движению, представителями которого были Уильям Кэри в Англии и Самьюэл Миллз в Соединенных Штатах.

Но веры было недостаточно. Требовался двигатель, чтобы запустить веру в действие, и этим двигателем оказалось миссионерское общество. Добровольное миссионерское общество, в каких-то случаях независимое, а иногда ориентированное на определенные деноминации, преобразило христианские миссии, открыв дорогу для экуменистического движения и вовлечения людей в миссионерскую работу. "Никогда раньше, - писал Латуретт, - христианство или какая-либо другая религия не объединяла такого количества людей, посвятивших все время пропаганде своей веры. Никогда раньше сотни тысяч человек не вносили добровольные пожертвования из своих собственных средств, чтобы помочь распространению христианства или другой религии". Самым первым из такого рода новых обществ стало Баптистское миссионерское общество (1792), вслед за которым было основано Лондонское миссионерское общество (1795) и Церковное миссионерское общество (1799). В континентальной Европе возникли Нидерландское миссионерское общество (1797) и Базельское общество (1815), а в Соединенных Штатах - Американский совет по зарубежным миссиям (1810) и Американский баптистский миссионерский совет (1814). С течением времени возникали новые общества, ибо это был, как указывает Нейл, "Великий век обществ".

Для распространения Евангелия по всему миру важное значение приобретали евангелическое пробуждение и новые миссионерские общества, но без определенных светских тенденций успех зарубежных миссий был бы в значительной степени ограниченным. И колониализм, и индустриализация долгое время влияли на распространение христианства. Промышленная революция дала Европе новые силы, а с ними появилось стремление к завоеваниям. Колониализм и империализм становились элементами правительственной политики и значительно влияли на миссионерскую политику. "Торговые и колониальные планы привели далекие друг от друга земли к новым контактам, - по словам Р. X. Гловера (R. H. Glover). - Крупные Ост-Индские компании, как голландские, так и английские, не думая об этом и не желая того, и это правда, проложили дорогу для миссионеров, сделав путешествие и проживание в восточных странах более удобным и безопасным".

Тесная связь между колониализмом и миссионерским движением дала повод историкам обвинить миссионеров в том, что они просто "шли за национальным флагом" в качестве орудия империализма. Этот вопрос в течение долгого времени был темой жарких дискуссий историков. Часто миссионеры действительно "шли за флагом" и помогали осуществлению колониальных и империалистических планов. Другие опережали флаг, но даже тогда во многих случаях проводили политику поддержки колониализма. Ливингстон, среди прочих, способствовал развитию европейской торговли и основанию поселений в Африке, и миссионеры повсюду приветствовали любые привилегии, которые могла даровать им империалистическая политика. Протестантские миссионеры твердо стояли на позиции управления колонизированных стран протестантским правительством, страшась прихода к власти католического правительства, и наоборот. Однако к 1900 г. большая часть миссионеров уже не работала на колониальных территориях, руководимых правительствами их родных стран.

Несмотря на такие, иногда вполне теплые, взаимоотношения между миссионерами и империалистическими кругами, обе группы гораздо чаще были далеко не в ладах между собой. Коммерческие компании нередко стояли на пути миссионеров, а миссионеры, за редким исключением, открыто осуждали образ жизни торговцев и колонистов. Их сообщество не могло быть гармоничным. "Взаимоотношения между миссиями и колониальной экспансией весьма сложные, - пишет А. Ф. Уоллс (A. F. Walls), - но ясно одно: если миссии ассоциируются с ростом империализма, то они равно должны ассоциироваться с факторами, ведущими к его же разрушению". Таким же образом они ассоциируются с социальным прогрессом в малоразвитых странах. "Усилия протестантских миссий в этот период, - пишет Ральф Уинтер, - во всем мире проложили дорогу для развития демократического аппарата правительства, для организации школ, больниц, университетов и политического основания новой нации".

Но каким бы ценным ни являлся социальный прогресс, он не был бы завершенным без введения западной культуры, сопровождавшегося в некоторых случаях почти полным разрушением национальных традиций и обычаев. По всем континентам и в островной мир миссионеры несли с собой новую, неизвестную там культуру. Многие аспекты западной культуры были усвоены местным населением в других странах, и почти всегда миссионеры поддерживали такие явления, как грамотность, борьба за освобождение от рабства и страха перед представителями высших социальных кругов.

Великий век

Также верно то, что внутри коммерческих и колониальных кругов "миссионеры XIX в. в какой-то степени подчинились колониальному комплексу, - пишет Нейл. - Только западный человек был человеком в полном смысле этого слова; он был мудрым и добрым, а члены других рас могли стать такими только при условии, что они также менялись на западный манер, могли проявлять эту мудрость и доброту. Но западный человек был лидером и остался таковым на долгое время, возможно, навсегда"".

Быть может, они имели много недостатков, но именно миссионеры XIX в. - крошечная группа людей по сравнению с другими силами, влиявшими на незападный мир, - в относительно короткое время превратили то, что казалось упаднической религией только для белых, в самую многочисленную и самую динамичную религиозную веру в мире. Это были обыкновенные люди, ставшие героями, чья преданность и смелость вдохновила следующие поколения. Это был век, когда маленькие дети мечтали об истинном величии - о том, чтобы стать Кэри, Ливингстоном, Джадсоном, Патоном, Слессором или Хадсоном Тейлором.

Юг Центральной Азии. Сколько иронии кроется в том, что эта земля стала сценой для первых главных продвижений протестантских зарубежных миссий. Именно здесь, на субконтиненте Индии, родились самые древние и самые сложные религии, религии, которые пронизывают многие слои общества. Неудивительно, что многолюдные толпы людей, пробивающие себе дорогу в тесных проходах на рынках, смотрели с презрением на тех, кто пришел дать им новую религию. Что могла предложить им "западная" религия такого, чего не могли дать индуизм, буддизм, ислам, сикхизм или джайнизм? И какая привлекательность могла быть в христианском догматическом мышлении? Индус со своими тысячами богов гордился их терпимостью и смотрел свысока на исключительные требования христианства.

Но христианство, как показал Уильям Кэри и его последователи, могло предложить народам Центральной Азии все. Даже не говоря о свободном даре спасения и вечной жизни, только христианство предлагало людям освобождение от сковывающих уз древней кастовой системы и бесконечного процесса реинкарнаций, пленниками которых они являлись. Только христианство протянуло руки к "неприкасаемым" и предложило им надежду здесь и сейчас. Только христианство в стремлении бескорыстной любви возвысить людей готово было пожертвовать своими молодыми людьми, обрекая их на жизнь в окружении опасностей тропического юга Центральной Азии.

Жертвы, принесенные Уильямом Кэри, Адонирамом Джадсоном и другими, кто трудился в Индии и других частях Центральной Азии, неисчислимы. Жестокий климат был неумолим, и тропическая лихорадка унесла много жизней. И Кэри, и Джадсон похоронили по две жены и своих маленьких детей, но даже такие жертвы не заставили их отказаться от привилегии нести христианство в эту часть земли. Работа первых зарубежных миссионеров была предназначена не для духовных карликов, и первопроходцы никогда не рассчитывали на идеальный климат и доброжелательное отношение местного населения. Но они тяжело переживали совершенно оскорбительное отношение к себе и к своей вере и напряженное противостояние со стороны собственных сограждан (Ост-Индская компания, в частности), чинивших всевозможные препятствия пропаганде Евангелия, хотя служащие компании были убеждены, что находятся под защитой христианской веры.

Несмотря на многочисленные барьеры, христианство распространялось в Индии и повсюду на юге Центральной Азии и, благодаря влиянию Уильяма Кэри, провозгласившего Великий век зарубежных миссий, евангелизация мира стала рассматриваться как главная обязанность христианской церкви. Однако юг Центральной Азии никогда не был плодородной почвой для распространения христианства, и сейчас в этом регионе только крошечное меньшинство (менее трех процентов) населения исповедует христианскую веру.

Хотя Кэри считают великим миссионером-первопроходцем в Индии, он не был первым. За века до него там служил Франциск Ксаверин (см. гл. 2) и другие римско-католические миссионеры; а за девяносто лет до него туда приехали при поддержке датско-галльской миссии Бартоломей Цигенбальг и Генрих Плютшау, лютеранские миссионеры. Цигенбальг и Плютшау, работавшие у южной оконечности Индии в Транкебаре, столкнулись с большими препятствиями, чинимыми коммерческой оппозицией датской Ост-Индской компании. И все же они добились очевидных успехов и были свидетелями многих обращений за годы своего служения. Через шесть лет Плютшау вернулся домой по причине слабого здоровья, а Цигенбальг остался пастырем церкви и перевел весь Новый Завет и большую часть Ветхого Завета на один из множества индийских языков. Он умер в 1719г., прослужив в Индии четырнадцать лет.

Перевод Цигенбальга завершил другой датско-галльский миссионер, который, в свою очередь, повлиял на Кристиана Фридриха Шварца и побудил его отправиться в Индию миссионером. Шварц прибыл в эту страну в 1750 г. и верно служил там в течение сорока восьми лет. Он умер в 1798 г., через четыре года после того, как Кэри начал свое служение более чем в тысяче миль к северу от него.

Уильям Кэри, бедный сапожник, казался когда-то сомнительным кандидатом на роль героя. И все же именно его назвали "отцом современных миссий". Более чем какая-либо другая личность в современной истории, он возбуждал воображение христианского мира, показав на собственном смиренном примере, что можно и что должно сделать, чтобы привести потерянный мир к Христу. Хотя этот человек прошел через многие тяжкие испытания за сорок один год миссионерской работы, он всегда демонстрировал выносливость и твердую решимость преуспеть в своем деле. В чем заключался секрет его успеха? "Я умею работать. Я умею выстоять перед любыми трудностями. Тем, чего я достиг, я обязан этим своим качествам". Жизнь Кэри убедительным образом иллюстрирует неограниченные возможности самого обыкновенного человека. Без всякого сомнения, он прожил бы самую заурядную и серую жизнь, если бы не его безграничная преданность Богу.

Кэри родился в 1761 г. около Нортгемптона в Англии. Его отец был ткачом-надомником, работавшим на станке в собственной квартире. Для семей типа Кэри нищета казалась обычным явлением, и жизнь его была простой и незатейливой. Промышленная революция только начала вытеснять мелких производителей, заменяя их предприятия на огромные цеха и шумные ткацкие фабрики. Детство Кэри было обычным, если не учитывать постоянных проблем, связанных с аллергией, что помешало ему претворить в жизнь свою мечту работать садовником. В возрасте шестнадцати лет он стал подмастерьем сапожника и занимался этим ремеслом до двадцати восьми лет. Он был обращен еще подростком и вскоре после этого начал активно работать в группе баптистских раскольников, посвятив свое свободное время изучению Библии и служению в церкви на правах мирянина.

В 1781 г., не достигнув двадцатилетия, Кэри женился на золовке своего хозяина. Дороти была старше его более чем на пять лет и, как многие женщины этого круга в XVIII в., была неграмотна. С самого начала это был неравный брак, и со временем, когда горизонты Кэри расширились, пропасть, разделявшая их, выросла еще больше. Первые годы их брака оказались трудными и голодными. На какое-то время Кэри взял на себя ответственность не только за материальное обеспечение своей жены и быстро растущей семьи, но и заботы о семье покойного мастера в лице его вдовы и четверых детей.

Несмотря на финансовые затруднения, Кэри не бросил учебу и не отказался от чтения проповедей. В 1785 г. он принял приглашение стать пастором крошечной баптистской церкви, где служил до тех пор, пока его не призвали в большую церковь в Лестере, хотя даже здесь он продолжал нуждаться в дополнительных заработках, чтобы прокормить семью. В эти годы стала оформляться его философия миссионерской деятельности, впервые возникшая после прочтения "Путешествий капитана Кука" ("Captain Cook's Voyages"). Он неторопливо развивал библейскую концепцию по этому вопросу и пришел к убеждению, что зарубежные миссии являются главной сферой ответственности церкви. Его идеи оказались почти революционными. Многие, если не большинство церковников XVIII в., верили в то, что Великое поручение было дано только апостолам, а потому обращение "язычников" не считали своей заботой, особенно если оно не имело связи с колониальной политикой. Когда Кэри высказал свои идеи группе священников, один из них ответил: "Молодой человек, сядьте. Когда Богу угодно будет обратить язычников, Он сделает это без вашей или моей помощи". Но Кэри не стал молчать. Весной 1792 г. он опубликовал книгу на восьмидесяти семи страницах, которая имела непреходящее значение и заняла место наряду с девяноста пятью тезисами Лютера по силе своего влияния на христианскую историю.

Его книга "An Enquirey Into the Obligation of Christians to Use Means for the Conversion of the Heathens" ("Исследование вопроса обязательств христиан по использованию средств для обращения язычников" - и это сокращенный вариант названия) очень толково доказала необходимость зарубежных миссий, обезоружив аргументацию, преувеличивавшую непрактичность и бессмысленность посылки миссионеров в далекие земли. После публикации книги Кэри обратился к группе священников на собрании Баптистской ассоциации в Ноттингеме, где процитировал аудитории отрывок из Ис. 54:2,3 и произнес теперь уже известное изречение: "Ждите великого от Бога; пытайтесь делать великое для Бога". На следующий день, в основном благодаря его влиянию, священники решили организовать новый Совет по делам миссий, ставший известным как Баптистское миссионерское общество. Это решение далось не легко. Большинство священников Ассоциации жили, как Кэри, на скудные средства, и вовлечение их в зарубежные миссии означало огромные финансовые потери как для них, так и для их приходов.

Эндрю Фуллер, самый выдающийся священник, поддержавший новое общество, стал его первым секретарем, а первым миссионером оказался Джон Томас, баптист-мирянин, поехавший в Индию как врач Королевского флота и оставшийся там после окончания срока службы для работы в качестве евангелиста и врача-миссионера на своем довольствии. Кэри немедленно предложил себя новому обществу как "подходящего спутника" Томасу и с радостью был принят на службу.

Хотя Кэри давно проявлял острый интерес к миссиям, его решение предложить свою кандидатуру для служения за рубежом было торопливым и необдуманным. Можно было не обращать внимания на то, что церковь тяжело переживала утрату своего пастора и что его отец посчитал сына сумасшедшим, но реакция жены на принятое решение должна была остудить его. Дороти, имея троих детей и ожидая четвертого, яростно воспротивилась перспективе покинуть дом и отправиться в пятимесячное путешествие, полное непредвиденных обстоятельств (осложненное тем, что Франция недавно объявила войну Англии), чтобы провести остаток жизни в ужасающем тропическом климате Индии. Другие женщины с готовностью шли на такие жертвы и еще тысячи пойдут на них в будущем, но Дороти была не из их числа. Если и есть "мать современных миссий", то это наверняка не она. Она решительно отказалась ехать.

Если Дороти думала, что ее отказ сопровождать мужа может что-то изменить в его настроении, то она ошибалась. Кэри, хоть и расстроенный ее решением, собрался ехать без нее. Он продолжал готовиться к отъезду сам и оформлял проезд для Феликса, своего восьмилетнего сына. В марте 1793 г., после нескольких месяцев подготовки, Кэри и Томас были приняты Обществом; в следующем месяце они вместе с Феликсом, женой и дочерью Томаса погрузились на Темзе на корабль, который плыл до Индии. Но путешествие в Индию внезапно завершилось в Портсмуте, Англия. Денежные проблемы (неоплаченные долги Томаса и его неудовлетворенные кредиторы), а также неудавшаяся попытка получить разрешение на выезд не позволили им двигаться дальше.

Отсрочка стала большим разочарованием для миссионеров, но она привела к удивительным переменам в их планах. Дороти, родив ребенка за три недели до того, нехотя согласилась присоединиться к группе миссионеров с малышами, уговорив Китти, свою сестру, ехать с ними. Достать деньги на дополнительные билеты было трудно, но 13 июня 1793 г. они все же сели на датский корабль и отплыли в Индию. Долгое и опасное путешествие вокруг мыса Доброй Надежды прошло не совсем гладко, но 19 ноября они благополучно добрались до Индии.

Время их прибытия не было удачным для начала миссионерской работы. Ост-Индская компания держала всю страну под контролем, и ее враждебное отношение к миссионерам вскоре проявилось со всей отчетливостью. Компания боялась всего, что могло помешать ее выгодным коммерческим предприятиям, и Кэри быстро понял, что их не ждали. Боясь депортации, он с семьей двинулся вглубь страны. Здесь, в окружении малярийных болот, семья Кэри жила в ужасающих условиях. Дороти и двое старших детей серьезно заболели, и забота о семье требовала от Кэри постоянного внимания. Его идеалистические мечты о миссионерской работе быстро угасали. Также его угнетало то, что его жена и Китти "постоянно протестовали" и резко враждебно отзывались о семье Томаса, жившей в довольстве в Калькутте. Через несколько месяцев их плачевное положение стало много лучше, благодаря доброте и щедрости мистера Шорта, чиновника Ост-Индской компании, который, хотя и не был верующим, сочувствовал им и приютил их у себя дома на неограниченное время. Однако Кэри вскоре перевез семью в Мальду, почти в трехстах милях на север, где ему удалось получить должность мастера на фабрике, производившей индиго.

Годы, проведенные в Мальде, были трудными. Хотя Кэри не тяготился своим новым положением и нашел, что фабрика стала своеобразной языковой школой и неограниченным полем для благовествования, семейные неурядицы продолжались Китти, вышедшая замуж за мистера Шорта, больше с ними не жила, а здоровье Дороти и состояние ее психики быстро ухудшались. Затем последовала трагическая смерть маленького, с сияющими глазами, сына Питера, которому в 1794 г. исполнилось пять лет, и это стало последней каплей. Дороти уже никогда не восстановила полностью своего психического здоровья. Ситуация была трагической, и видевшие Дороти описывали ее как "совершенно душевнобольную".

Несмотря на травмирующую семейную ситуацию и долгие часы работы на фабрике, Кэри не забыл цели своего приезда в Индию. Каждый день он по нескольку часов проводил за переводом Библии, проповедовал и участвовал в открытии школ. К концу 1795 г. в Мальде была организована баптистская церковь. Это стало началом, хотя постоянных членов церкви насчитывалось всего лишь четыре человека и они были англичанами. Однако службы привлекали большие толпы бенгальцев, и Кэри мог с уверенностью сказать, что "имя Иисуса Христа здесь больше не является незнакомым". Но реальных плодов его труда не было. Почти через семь лет жизни в Бенга-лии Кэри не мог похвалиться ни одним обращенным индийцем.

Несмотря на отсутствие внешнего успеха, Кэри был удовлетворен миссионерской работой в Мальде и с большим огорчением покинул ее в 1800 г. Из Англии прибыли новые миссионеры и, чтобы избежать постоянных стычек с Ост-Индской компанией, они поселились недалеко от Калькутты на датской территории Серампура. Требовалась помощь Кэри в организации новой миссии, чтобы обустроить свежее пополнение, поэтому он с семьей неохотно уехал из Мальды.

Серампур вскоре стал центром активного баптистского миссионерства в Индии, и именно здесь Кэри провел оставшиеся тридцать четыре года жизни. Кэри и его коллеги, Джошуа

Маршман и Уильям Уорд (Joshua Marsh-man and William Ward), известные как серампурская тройка, стали одной из самых знаменитых миссионерских команд в истории. В миссионерском поселке, где проживали с десяток миссионеров с девятью детьми, царила семейная атмосфера. Миссионеры жили дружно, и все у них было в общем владении, как в ранней церкви, описанной в Книге Деяний. По вечерам в воскресенье они сходились, чтобы молиться об избавлении от горечи и обид, всегда "торжественно обещая любить друг друга". Ответственность распределялась в зависимости от способностей, и работа шла гладко и споро.

Великий успех серампурской тройки в индийской миссии в первые годы ее существования в большей степени можно отнести за счет Кэри и его ангельского характера. Его собственная готовность жертвовать материальными богатствами и идти дальше исполнения долга всегда являли собой постоянный пример для остальных. Более того, он обладал сверхъестественной способностью не замечать прегрешений других людей. Даже о Томасе, который неподобающим образом тратил деньги миссии, а потому приводил всех в замешательство своими безрассудными долгами, Кэри мог сказать: "Я люблю его, и мы живем в величайшей гармонии". Говоря о своих коллегах, Кэри писал: "Брат Уорд именно тот человек, который нам нужен... Он отдает работе всю свою душу. Трудиться рядом с ним большое удовольствие... Брат Маршман - чудо прилежности и благоразумия, как и его жена..."

Серампур являлся примером гармоничного миссионерского сотрудничества, и результаты их трудов впечатляли. Работали школы, было организовано печатное дело, но что важнее всего, постоянно шла переводческая работа. Во время пребывания в Серампуре Кэри сделал три перевода всей Библии (бенгальский язык, санскрит и язык маратхи), помогал в переводе Библии на другие языки, перевел Новый Завет и части Писаний на еще большее количество языков и диалектов. К сожалению, качество его переводов не всегда соответствовало количеству переведенного. Эндрю Фуллер, секретарь миссионерского Совета, всегда ругал его за плохую орфографию и прочие ошибки в тех рукописях, что он отсылал в Англию для печати: "Я не знаю ни одного человека с такими обширными познаниями в других языках, как вы, пишущего по-английски так плохо... Вы комкаете полдюжины фраз в одну... Если ваш бенгальский Новый Завет будет таким же образом оформлен, я стану бояться за его судьбу..." Страхи Фуллера оказались вполне обоснованными. Кэри, к своему горькому разочарованию, обнаружил, что часть его работ непонятна. Но неутомимый переводчик не сдался. Он вернулся к своему столу и полностью переделывал перевод до тех пор, пока не удостоверился, что его можно понять.

Проповедь Евангелия также была важной частью работы в Серампуре, и через год после основания миссии они радовались своему первому обращенному. В последующие годы обращенных стало много больше, но в целом евангелизация проходила медленно. К 1818 г., после двадцати пяти лет работы баптистской миссии в Индии, шестьсот обращенных получили крещение, а несколько тысяч человек посещали богослужения и занятия по изучению Писаний.

Несмотря на чрезмерную занятость переводческой и проповеднической работой, Кэри всегда старался сделать как можно больше. Одним из его величайших достижений было основание колледжа для подготовки местных проповедников в Серампуре в 1819 г. В первый год набрали тридцать семь индийских студентов, более половины из которых являлись христианами. Были достигнуты большие успехи и в светском образовании. Вскоре после приезда Кэри в Серампур его пригласили в Форт Уильям колледж в Калькутте в качестве профессора восточных языков. Это была великая честь для Кэри, необразованного сапожника, когда его попросили занять такой высокий пост, и при горячей поддержке своих коллег он принял это лестное приглашение. Его новое положение не только принесло необходимое улучшение материального положения миссионеров, но и выставило их в лучшем свете перед Ост-Индской компанией, а также обязало Кэри повысить свое языковое мастерство, чтобы не ударить в грязь лицом перед студентами.

Кэри был настолько занят делами, что оказался не в состоянии дать своим детям ту отцовскую заботу, в которой они так отчаянно нуждались. И даже когда он бывал с ними, легкий характер не позволял ему ввести жесткую дисциплину, отсутствие которой вскоре сказалось на поведении мальчиков. Говоря об этой ситуации, Ханна Маршман писала: "Добрый человек видел зло и страдал от него, но был слишком мягок, чтобы применить эффективные средства". К счастью для детей, вмешалась миссис Маршман. Если бы не строгие замечания этой доброй женщины и не отеческая забота Уильяма Уорда, мальчики Кэри сбились бы с прямого пути.

В 1807 г., в возрасте пятидесяти одного года, Дороти Кэри умерла. Это несомненно принесло большое облегчение Кэри. Она уже давно перестала приносить пользу миссионерской семье. Фактически она была лишь препятствием в работе. Джон Маршман говорил, что Кэри работал над своими переводами, "в то время как сумасшедшая жена, часто доходившая до состояния наивысшего возбуждения, находилась в соседней комнате..."

Во время пребывания в Серампуре Кэри подружился с леди Шарлоттой Румор (Charlotte Rumohr), бывшей членом датской королевской семьи и жившей в Серампуре в надежде, что климат поправит ее слабое здоровье. Приехав в Серампур неверующей и будучи скептиком по натуре, она посещала все же собрания в миссии, а в 1803 г. была обращена и крещена Кэри. После этого она стала посвящать свое время и деньги работе миссии. В 1808 г., всего через несколько месяцев после смерти Дороти, Кэри объявил о помолвке с леди Шарлоттой и этим произвел суматоху в своей обычно спокойной миссионерской семье. Противодействие было настолько велико, что пустили в обращение петицию с целью предотвратить этот брак; но когда его коллеги поняли, что он решился окончательно, они отступили и приняли это как неизбежность. Маршман венчал эту пару в мае, всего через полгода после того, как упокоилась Дороти.

Тринадцатилетний брак с Шарлоттой для Кэри оказался счастливым. Все это время он был воистину влюблен - может быть, впервые в своей жизни. Шарлотта обладала блестящим умом и талантом к языкам и была бесценным помощником для Кэри в его переводческой деятельности. Она также сумела наладить близкие отношения с мальчиками и стала для них матерью, которой у них никогда не было. Когда она умерла в 1821 г., Кэри писал: "Мы испытали такое супружеское счастье, какое редко выпадает на долю смертным". Два года спустя, в возрасте шестидесяти двух лет, Кэри женился снова, на этот раз на Грейс Хьюз (Grace Hughes), вдове, на семнадцать лет младше его. Хотя Грейс не была так умна, как Шарлотта, Кэри хвалил ее за "постоянную и неослабную заботу и отличный уход" за ним во время его частых болезней.

Одной из наиболее трагических утрат, которые понес Кэри за свои сорок непрерывных лет в Индии, явилась гибель его рукописей в пожаре 1812 г. В тот момент Кэри не было дома, но его огромный многоязычный словарь, две грамматики и полная версия Библии сгорели в огне. Если бы он имел другой характер, он бы никогда не пришел в себя, но Кэри воспринял это как суд Божий и начал все сначала с еще большим рвением.

Первые пятнадцать лет пребывания Кэри в Серампуре были годами сотрудничества и работы в команде. Кроме случайных проблем, например, в связи с его вторым браком, маленькая баптистская община в Индии жила в полной гармонии. Но безмятежный мир не мог длиться вечно, и пятнадцать последующих лет были полны дисгармонии и беспорядков. Дух единства оказался нарушен тогда, когда прибыли новые миссионеры, которые не захотели жить общинным порядком с миссионерами Серампура. Один из них, например, потребовал "отдельный дом, конюшню и слуг". Существовали и другие проблемы. Новые миссионеры посчитали своих старших собратьев - особенно Джошуа Маршмана - диктаторами, вменяющими им обязанности и места без учета их симпатий и желаний. Несомненно, чувства новых миссионеров можно понять. Их старшие собратья привыкли к своей системе и не подготовились к переменам. Но если бы младшие миссионеры проявили любовь и долготерпение, являвшиеся отличительными чертами характера команды Серампура, все различия и разногласия можно было бы преодолеть. К сожалению, этого не произошло. Против старших миссионеров были выдвинуты горькие обвинения, и в результате община раскололась на две группы. Младшие миссионеры организовали Миссионерский союз Калькутты и стали работать всего лишь в нескольких милях от баптистских братьев. "Неделикатной" назвал создавшуюся ситуацию брат Уильям Уорд.

Ситуация еще более усложнилась, когда комитет на родине получил эти новости и вмешался. Первого комитета под руководством Эндрю Фуллера уже не существовало. Он был маленьким, состоял из трех человек, а теперь возрос количественно в несколько раз, и многие его члены знали Кэри только по его письмам. Фуллер и еще один из первых членов комитета умерли. А новый комитет состоял из людей, сочувствующих молодым миссионерам, которых они лично послали на служение. Когда Фуллер стоял у руководства, он настаивал на самоуправлении Серампура по двум причинам: "Первое, мы считаем, что они лучше управятся сами, чем мы сможем управлять ими. По другой причине, они находятся слишком далеко, чтобы вовремя получать наши директивы"". Но новый комитет резко выступил против старших миссионеров. Члены его пришли к выводу, что все важные события в общине серампурской миссии должны находиться под их непосредственным контролем. Наконец в 1826 г., после нескольких утомительных лет конфликтов, серампурская миссия разорвала свои отношения с Баптистским миссионерским обществом.

Окончательный раскол между Серампуром и Баптистским миссионерским обществом нанес ощутимый финансовый удар миссионерам Серампура. Команда Серампура была почти самостоятельной с экономической точки зрения, получая лишь немного денег из Англии, но времена изменились. В более чем двенадцати других, вновь образованных дочерних миссиях трудились новые миссионеры, нуждавшиеся в поддержке, деньги также требовались на медицинские нужды миссионерских станций. Теперь серампурская миссия не могла им помочь. У Кэри и Маршмана (Уорд к тому времени умер) не было другого выхода, как проглотить свои обиды и вновь подчинить свою миссию власти Общества. Вскоре после этого из комитета с родины прибыла значительная сумма денег и теплые письма. Начался процесс оздоровления.

Кэри умер в 1834 г., оставив значительный след в истории Индии и всего миссионерского движения. Его влияние в Индии складывалось из его огромных лингвистических достижений, организованных им образовательных заведений и успехов христианского движения, которым он руководил. Он внес огромный вклад в борьбу против индийской традиции сжигания вдов и против детоубийства. Но в других случаях он ратовал за сохранение местной культуры и обычаев. Кэри опередил свое время в миссионерской методологии. Он с огромным уважением относился к индийской культуре и никогда не пытался заменить ее на западную, что делали те, кто пришел после него. Его целью было построить местную церковь "с помощью местных проповедников", обеспечив ее Писанием на родном языке, и этому он посвятил всю свою жизнь. Влияние Кэри чувствовалось не только в Индии. Его труды тщательно изучались не только в Англии, но и на континенте, и в Америке, на смелом примере его жизни росли новые миссионеры.

Некоторое время с Кэри и, в частности, с его сыном Феликсом была связана еще одна миссионерская чета, приехавшая в Индию в 1812 г. - Адонирам и Нэнси Джадсон (Adoniram and Nancy Judson). Джадсоны вместе с другими шестью молодыми миссионерами приехали из Соединенных Штатов и стали первыми американскими миссионерами, служившими за рубежом. Как многие миссионеры до них, они обнаружили, что Ост-Индская компания является непреодолимым барьером для работы и были вынуждены покинуть Индию. После нескольких месяцев проблем и отсрочек Джадсоны, отделившись от своих спутников, поехали в Бирму, где провели оставшуюся жизнь в условиях чрезвычайных сложностей и лишений в попытке нести людям Евангелие в этой закрытой и такой неприветливой земле.

Адонирам Джадсон родился в Массачусетсе в 1788 г. в семье священника-конгрегационалиста. Ему было шестнадцать, когда он поступил в университет Брауна, который закончил через три года (за три года завершив четырехлетний курс обучения), удостоившись чести сказать от своего курса речь на выпускном вечере. В студенческие годы он сблизился с сокурсником, Джейкобом Имзом (Jacob Eames), который исповедовал деизм - доктрину, преданную анафеме в консервативной конгрегационалистской церкви, в которой он вырос. Но взгляды Имза оказали сильное влияние на молодого Джадсона, которого уже не удовлетворяла вера его отца. После выпуска Джадсон вернулся в родной город, где открыл академию и опубликовал две книги; но он не чувствовал себя счастливым. Несмотря на уговоры родителей, он решил посмотреть мир, направившись в Нью-Йорк, где надеялся стать драматургом.

Пребывание Джадсона в Нью-Йорке было коротким и неудачным. Через несколько недель он уже возвращался обратно в Новую Англию, удрученный и подавленный отсутствием перспектив на будущее. Не имея четких планов, однажды вечером он остановился в какой-то гостинице. Его сон был прерван стонами больного человека в соседней комнате. Утром он спросил о несчастном соседе и узнал, что больной, а им оказался Джейкоб Имз, ночью умер. Для двадцатилетнего Джадсона это был жестокий удар, что послужило началом его духовных поисков. Он решил поехать домой.

Когда в сентябре 1808 г. Адонирам вернулся в родной город, в приходе Плимута царила атмосфера оживления. Его отец был одним из тех священников, что участвовали в организации новой семинарии в Андовере, которая, в отличие от Гарварда и других теологических школ Новой Англии, придерживалась ортодоксальных догм веры. При поддержке отца и других священников Адонирам согласился продолжить поиски истины в этой новой семинарии. Он был принят как исключение, без исповедания веры, но всего лишь через несколько месяцев провозгласил "торжественное посвящение" себя Богу.

После этого посвящения Джадсон прочитал волнующее миссионерское послание, написанное одним британским миссионером. Он был настолько тронут этим посланием, что поклялся стать первым американским зарубежным миссионером. Андоверская семинария не призывала открыто проявлять миссионерское рвение, но в ней были другие студенты, сочувствовавшие миссионерской идее, включая Самьюэла Миллза (Samuel Mills) из Уильяме колледжа, который стал организатором "молитвенного собрания в стогу сена" за несколько лет до того. Молитвенное собрание, происшедшее как зов души, не по плану, стало знаменательной вехой в истории американских зарубежных миссий. Группа студентов Уильяме колледжа, настроенных на миссионерское служение, известная как Общество братьев, стала постоянно собираться на открытом воздухе для молитвы. Однажды их застигла гроза, и они укрылись под стоящим поблизости стогом сена. Именно там, в стогу сена, они поклялись посвятить себя миссионерскому служению. Миллз, переехав в Андовер, поддержал Джадсона и других андоверских студентов, заинтересованных в миссионерском служении. Он стал великим миссионерским деятелем, хотя сам никогда не служил за границей.

Повышенный интерес к миссиям в этой маленькой группе андоверских студентов привел к организации Американского совета по зарубежным миссиям, обычно называвшегося Американским советом - то самое общество, которое через десять лет направит Уитманов в Орегон (см. гл. 4). Хотя энтузиазма было много, деятельность Американского совета заглохла на старте. Парализованные отсутствием финансовой помощи, члены совета отправили Джадсона в Англию в надежде получить материальную поддержку через Лондонское миссионерское общество. Директора ЛМО были готовы финансировать американских миссионеров вообще, но никак не хотели финансировать тех, кто работал на Американский совет. Джадсон уже собирался предложить им себя и своих товарищей в качестве миссионеров от ЛМО, но тут до него дошли слухи о значительном наследстве, полученном Американским советом, и он вернулся домой.

До отъезда в Англию Джадсон познакомился с Энн Хасселтайн, более известной как Нэнси. Нэнси, как и Адонирам, пережила духовное возрождение, изменившее всю ее жизнь, превратившее веселого и беззаботного подростка в серьезную, но живую молодую девушку. В отличие от Дороти Кэри, Нэнси испытывала глубокую озабоченность судьбами людей, не слышавших Благой вести, и настояла на поездке в Индию не "из-за привязанности к земному объекту", имея в виду Адонирама, но из-за "обязательств перед Богом... с полным убеждением в том, что это был призыв..."

В феврале 1812 г. они с Адонирамом поженились и через тринадцать дней отплыли в Индию, в середине июня прибыв в Калькутту.

Для Адонирама и Нэнси многодневное морское путешествие стало лишь продолжением медового месяца. Они проводили долгие часы в изучении Библии - в частности, выискивая истинное значение крещения, вопрос, не выходивший из головы Адонирама. Чем больше он вникал в суть этой проблемы, тем больше убеждался в том, что конгрегационалистский вариант крещения младенцев окроплением был неверным. Нэнси вначале расстроилась от его новых идей, споря, что вопрос не принципиален и настаивая на том, что она не изменит своей церкви, даже если он станет баптистом. После тщательного исследования, однако, она также пришла к принятию крещения верующих погружением, и после прибытия в Индию Адонирам и Нэнси приняли крещение от Уильяма Уорда в Серампуре.

Когда до Соединенных Штатов дошли новости о том, что Джадсоны, как и Лютер Раис (Luther Rice), один из других шести миссионеров, призванных к служению в Индии Американским советом, перешли в баптистский лагерь, в среде конгрегационалистов все пришло в движение Как мог герой-миссионер дезертировать после того, как они столько сделали для него? Баптисты, однако, остались довольны и быстро организовали собственное миссионерское общество, чтобы обеспечить молодым миссионерам финансовую поддержку

Пребывание Джадсона в Индии было коротким Он понял, что нет никакой управы на могущественную Ост-Индскую компанию Будучи не в состоянии оставаться в Индии, молодая пара с побережья Восточной Африки отплыла на один из островов Но и там перспективы миссионерской работы показались туманными. Джадсоны вернулись в Индию, попытавшись по пути попасть в Пинангу на полуострове Малакка, где надеялись начать миссионерскую работу. Но в Пинангу никто не плыл, и опять под угрозой депортации Джадсоны погрузились на корабль, отправлявшийся в Бирму. Интересно, что Бирма, собственно, была первым местом, выбранным Адонирамом для миссионерской работы, но затем он услышал жуткие рассказы о жестоком обращении местных жителей с иностранцами и решил попытать счастья в другом месте.

Прибытие Джадсонов в Рангун оказалось безрадостным. Нэнси во время морского путешествия родила мертвого ребенка, на новую землю их обитания ее вынесли на руках В отличие от Индии, в Бирме не существовало европейской общины и не было кастовой системы. Люди выглядели довольно независимыми и свободными, несмотря на жестокий тиранский режим правления. Повсюду царила нищета. Узкие грязные улочки Рангуна обрамлялись спускающимися со склонов хижинами, а за улыбками, которыми их приветствовали, чувствовалось состояние подавленности. Джадсоны были не первыми протестантскими миссионерами в Бирме. Другие приезжали и уезжали, и только Феликс Кэри (старший сын Уильяма Кэри) с женой оставались там; но и они вскоре после приезда Джадсона покинули страну, когда бирманское правительство предложило Феликсу высокий пост (назначение, которое его отец с горечью прокомментировал: "Феликс ссохся из миссионера в посланника"). Позже Феликс вернулся в Индию, чтобы работать вместе с отцом, и успешно помогал в миссионерской работе.

Через два года после прибытия из Америки Адонирам и Нэнси остались одни и начали закладывать основы собственной миссионерской работы. У них был большой миссионерский дом в Рангуне, и там они проводили по двенадцать часов в сутки, изучая трудный бирманский язык. Нэнси, общаясь каждый день с бирманскими женщинами, быстро освоила разговорный язык; а Адонирам храбро сражался с письменным языком, выражавшимся в длинных сочетаниях множества букв без знаков препинания и без заглавных букв, без разделения между словами, предложениями или абзацами.

Язык был не единственным препятствием в общении между бирманцами и Джадсонами. Они обнаружили, что у бирманцев не существует концепции вечного Бога, Который осуществляет заботу о человечестве. Их первые попытки поделиться Благой вестью привели к разочарованию:

"Вы и представить себе не можете, как невероятно сложно дать им идею истинного Бога и пути спасения через Христа, поскольку их настоящие представления о божестве такие приземленные". Религией Бирмы был буддизм, религия ритуалов и языческого поклонения: "Уже две тысячи лет как Гаутама, их последнее божество, вошло в эту стадию совершенства; и хотя он теперь прекратил свое существование, они все еще поклоняются волоску с его головы, который находится в огромной пагоде, куда бирманцы ходят каждый восьмой день".

Однако Джадсоны недолго находились в положении единственных протестантских миссионеров в Бирме. Вскоре после переезда в просторный дом миссии их уединение закончилось, потому что они приютили Джорджа и Фиби Хью с детьми. Хью, работавший печатником, приехал к ним со станком и шрифтами и вскоре начал печатать отрывки из Писаний, которые Адонирам медленно переводил. В течение двух лет миссия увеличилась еще на две семьи, но смерть, болезни и досрочные отъезды подрывали силы миссионеров.

Бирма не была вдохновляющим полем для насаждения христианства и сбора обильных плодов. Каждое семя прогресса, казалось, сначала прибивалось под давлением внешних сил к земле, прежде чем начинало пускать корни. Иногда проявлялись признаки заинтересованности, а затем вдруг сразу исчезали, когда возникали слухи об ужесточении правительственной политики. Постоянно меняющиеся правители Рангуна испытывали терпение миссионеров, меняли свой курс, бросаясь из одной крайности в другую. Когда Джадсоны были любимцами при дворе, им разрешили свободно проповедовать Евангелие, и бирманцы активно реагировали на ослабление официального контроля; но когда их вычеркнули из списка фаворитов, они стали тише воды, все свое время занимаясь переводами в миссии.

С первых дней своей жизни в Рангуне Джадсоны испытывали неудобство от того, что миссия расположена вдали от оживленных путей. Они приехали в Бирму служить людям и хотели, чтобы люди могли легко попасть к ним. На короткое время они выбрались из миссии и жили среди шумного населения города, но в их временном жилище разразился пожар, и им пришлось вернуться в уединенный дом миссии. Но они не были довольны. Они хотели жить среди людей и общаться с ними. Как это могло стать возможным в культуре, настолько отличной от их культуры? Устройство зайята стало идеальным решением.

Зайят был домом, открытым для любого, кто хотел отдохнуть, обсудить события прошедшего дня или послушать забредших буддистских учителей, часто там останавливавшихся. Это было место отдохновения, где люди забывали о напряжении дня, и в Рангуне насчитывалось множество таких прибежищ. Джадсон был убежден, что такое строение сможет дать им возможность контактировать с людьми, но его останавливало отсутствие средств. Наконец в 1819 г., через пять лет после приезда в Бирму, он смог купить по приемлемой цене подходящий участок недалеко от миссии на дороге Пагоды, многолюдном перекрестке, где они с Нэнси начали строить свой зайят (хижина двадцать на двадцать футов с широкой верандой, все строение поднято на сваях на несколько футов над землей). Но недостаточно было просто построить его. Адонирам и Нэнси хотели, чтобы бирманцы чувствовали себя как дома, поэтому они посетили религиозный церемониал в близлежащем зайяте, чтобы ознакомиться с тем, каким образом люди сидят там и какие культурные особенности характерны для этих собраний. Они ясно понимали, что открывают не молитвенный дом в Новой Англии, но скорее типичный бирманский зайят.

Замысел оказался удачным. Сразу после открытия у них стали останавливаться посетители, которые иначе никогда бы не пришли в христианскую миссию. Хотя у Адонирама теперь оставалось мало времени на переводческую работу, он чувствовал огромный прилив сил. В мае 1819 г., всего лишь через месяц после открытия зайята, Маунг Hay исповедал свою веру в Христа на воскресном богослужении в присутствии множества бирманцев. Маленькая бирманская церковь в Рангуне медленно росла, и к лету 1820 г. в ней уже насчитывалось десять верных крещеных членов. С самого начала бирманские обращенные активно включились в благовествование: одна женщина открыла школу, молодой человек стал помощником пастора, а другие распространяли христианские брошюры. Работа шла даже после отъезда Джадсонов.

Кроме правительственных неурядиц, другим величайшим препятствием в работе в Бирме была тропическая лихорадка. И Адонирам, и Нэнси часто страдали от приступов лихорадки. Смерть была постоянной угрозой. Младенец Роджер, родившийся через год после обоснования в Рангуне, наполнял их жизнь радостью всего полгода и внезапно умер от лихорадки. В 1820 г. Джадсоны уехали из Рангуна на несколько месяцев, чтобы подлечить Нэнси в Калькутте. Затем в 1822 г. Нэнси рассталась с Адонирамом для более продолжительного лечения, уехав сначала в Англию, а потом в Соединенные Штаты.

Пока Нэнси отсутствовала, Адонирам с головой ушел в переводческую работу, менее чем за год закончив Новый Завет. Тем временем ситуация в стране изменилась драматическим образом. Доктору Джонатану Прайсу (Jonathan Price), медику-миссионеру, работавшему вместе с Адонирамом, было приказано явиться к императору, находившемуся в Аве в нескольких неделях пути вверх по реке. Поскольку Адонирам владел языком, он был вынужден сопровождать Прайса на эту важную встречу, а потому неохотно упаковал вещи для дальнего путешествия. Какое-то время миссионеры радовались доброму отношению к ним королевского двора, но в начале 1824 г. политическая ситуация в Бирме стала угрожающей. Нэнси вернулась из Соединенных Штатов и присоединилась к Адонираму в Аве; но их встреча была короткой. Между Бирмой и Англией вспыхнула война, и всех иностранцев обвинили в шпионаже. Оба миссионера, Адонирам и Прайс, были арестованы и брошены в тюрьму для смертников, ожидая казни.

Жизнь в тюрьме смертников была ужасающей. Миссионеры содержались вместе с обычными преступниками в грязном, кишашем паразитами, темном и сыром помещении, с колодой на ногах. По ночам клейменые лица (тюремные стражи, на лицах и груди которых было выжжено клеймо, потому что они сами являлись когда-то преступниками) подтаскивали людей за ноги к бревнам, прикрепленным к потолку, и там закрепляли их ноги так, что на земле оставались лежать только голова и плечи. К утру замученные заключенные становились немыми и глухими, но дневное время приносило им немного облегчения. Каждый день людей уводили на казнь, и заключенные никогда не знали, кто будет следующим.

Нэнси пыталась хоть как-то облегчить страдания Адонирама. Каждый день она ходила к чиновникам, объясняя им, что Адонирам, как американский гражданин, не имел никакого отношения к Британскому правительству. Иногда ее мольбы и взятки действовали, и его участь временно облегчалась, но чаще всего она чувствовала невозможность помочь мужу, томящемуся в тюрьме. Дело усложнилось, когда она обнаружила, что беременна. Единственным ярким пятном в мрачной жизни последующих месяцев было разрешение на посещения Адонирама, данное ей чиновниками и стражей, умилостивленными ее взятками. Затем на некоторое время ее посещения прекратились, а 15 февраля 1825 г., через восемь месяцев после ареста Адонирама, она пришла с маленьким свертком - малышкой Марией менее трех недель от роду.

На следующий день, когда британские войска вступили в Аву, заключенных внезапно вывели из тюрьмы и заставили идти дальше на север. Связанные в камерах более года, не имея там возможности двигаться, заключенные были совершенно не готовы к утомительному маршу под палящим солнцем, и некоторые не выдержали.

Опухшие ноги Адонирама вскоре покрылись ранами и сильно кровоточили. Каждый шаг причинял невыносимые страдания. Когда они переходили мост, перекинутый над высохшим ручьем между скал, на какое-то мгновение Адонирам испытал искушение перекинуться через ограждение и покончить со всем этим кошмаром раз и навсегда. Это был бы легкий выход, но он подавил соблазн и продолжал шагать, чтобы еще раз оказаться в тюрьме. Через несколько дней Нэнси, ничего заранее не знавшая о переводе, появилась на новом месте, в очередной раз начав ходатайствовать о муже. Но тому, что она намеревалась завершить, вскоре помешала болезнь малышки и ее собственное ослабшее здоровье. Она заболела так сильно, что не могла кормить Марию, и только сострадание стражников сохранило девочке жизнь. Они позволили Адонираму дважды в день выходить из тюрьмы и носить девочку по деревне, чтобы матери, имеющие своих новорожденных, могли покормить маленькую грудью. Мать и дитя медленно поправлялись, но никогда уже их здоровье не восстановилось полностью.

Наконец в ноябре 1825-го, почти через полтора года тюремного заключения, Адонирама освободили, чтобы использовать на мирных переговорах с британцами. Работая на переговорах, Джадсоны провели короткое время с британскими властями и впервые за два года позволили себе расслабиться. Нэнси писала своему шурину: "Никто на земле не мог быть счастливее нас в те две недели, что мы провели в английском лагере". Это стало последним коротким периодом, когда они были вместе. Они ненадолго вернулись в Рангун, а затем Нэнси осталась с Марией, а Адонирам вновь уехал, чтобы помочь завершить переговоры. Недели растянулись на месяцы, и, прежде чем он успел вернуться, он получил письмо с черной печатью. Нэнси, его дорогая подруга, умерла от лихорадки. Несколько месяцев спустя малышка Мария тоже умерла.

После смерти Нэнси Адонирам решил было утопить свое горе в работе. Более года он удерживал сумасшедший темп работы в переводах и евангелизации, но его сердце больше не выдерживало. Под внешней маской спокойствия скрывалось ощущение вины и горя, которое нужно было облегчить. Он не мог простить себе, что его не было рядом с Нэнси, когда она нуждалась в нем больше всего. Он не мог избавиться от неизбывного горя, которое, казалось, росло и росло. Депрессия нарастала, а продуктивность его работы уменьшалась. Адонирам стал подолгу задумываться, избегал контактов с другими людьми. Он даже перестал обедать вместе с другими миссионерами в миссионерском доме. Наконец, через два года после смерти Нэнси, Джадсон совсем прекратил общение с людьми и ушел в джунгли, где построил хижину и жил в полном уединении. Он зашел так далеко, что вырыл себе могилу и ожидал своего конца, занимая ум мрачными мыслями о смерти. Он погрузился в состояние духовного опустошения: "Бог для меня есть Великое Непознаваемое. Я верю в Него, но я не нашел Его".

К счастью, психический надлом Джадсона не превратился в постоянную душевную болезнь (в отличие от Дороти Кэри). Там не было психиатров, не было психоаналитиков и не было групповой терапии. Однако там была огромная любовь и беспрестанные молитвы его коллег и местных обращенных. Но что важнее всего, его вера покоилась на твердом основании, которое могло выдержать самые тяжелые времена сомнений. Он медленно выздоравливал от парализующей депрессии и обретал новую глубину духовности, что в дальнейшем намного обогатило его служение. Он начал путешествовать по Бирме, помогая другим миссионерам в их деятельности. Куда бы он ни приезжал, ответная реакция была одинаковой: вспышка заинтересованности, новые обращенные и признаки духовного возрастания. Он ощущал новый прилив интереса к Богу "по всей долготе и широте страны". Это было потрясающее чувство: "Я иногда чувствовал встревоженность, как человек, который видит мощную машину, готовую двигаться, но знает, что у него нет над ней контроля".

Каким бы привлекательным ни был такой образ жизни Джадсона, его ожидала еще более важная работа - завершение бирманской Библии. На нее потребовалось бы гораздо больше времени, чем минутка здесь, часочек там; этой работе необходимо было отдаться полностью, а это значило просидеть за столом два долгих года, придерживаясь скорости перевода по двадцать пять или тридцать стихов Ветхого Завета каждый день с оригинального древнееврейского на бирманский - два невероятно сложных языка. Джадсон выполнил свою задачу, завершив начальный перевод, но еще предстояли годы менее напряженной проверочной работы. И только в 1840 г., через четырнадцать лет после смерти Нэнси, он отослал издателю последнюю страницу своей бирманской Библии.

Тем временем Джадсон стал уделять свое время и внимание не только проверочной работе. В 1834 г., в возрасте сорока шести лет он женился на Саре Бордман (Sarah Boardman), тридцатилетней вдове, которая самоотверженно осталась на миссионерской работе после смерти мужа, который умер за три года до того. Они хорошо подходили друг другу, но свою миссионерскую деятельность Саре пришлось сократить, когда их семья увеличилась. В течение десяти лет совместной жизни она родила восьмерых детей. Но напряжение было слишком велико. В 1845 г., после рождения последнего ребенка, по дороге в Соединенные Штаты для лечения она умерла.

Сару сопровождали Джадсон и трое из их детей, и трагедия, случившаяся с ними, помешала радостной встрече с семьей и друзьями. Прошло уже тридцать три года с тех пор, как Джадсон покинул родину. Там произошли значительные перемены. Большое впечатление на него произвели крупные города и морские порты, возникшие из сельских городков и рыбных верфей, и теперь земля его детства исчезла навсегда. Он с трудом узнавал прежде хорошо знакомую сельскую местность Новой Англии. Но не только изменения, происшедшие за тридцать три года прогресса, помешали ему спокойно вернуться к воспоминаниям детства, чтобы утихомирить острую боль. Он вдруг обнаружил, что знаменит. Казалось, каждый хотел видеть и слышать человека, чье имя постоянно повторялось в домашних беседах и чья миссионерская работа стала легендой. И хотя Джадсон чурался славы и популярности, он, тем не менее, удовлетворил своих поклонников и сторонников и начал утомительный круг посещений, встреч и речей. Однако люди разочаровались в своем герое. Они хотели слышать волнующие истории об экзотических народах и обычаях, а он проповедовал Евангелие, которое они слышали и раньше.

Во время путешествия Джадсона представили Эмили Чабок (Emily Chubbock), молодой писательнице, автору популярных литературных произведений, писавшей под псевдонимом Фанни Форрестер (Fanny Forrester). Джадсон был восхищен ее живым писательским стилем и в то же время поражен тем, что такой выдающийся талант верующей христианки (к тому же баптистки) тратился впустую на светскую литературу. Он предложил Эмили написать биографию Сары, и она с энтузиазмом приняла эту идею. Их дружба быстро окрепла, и в январе 1846 г. он сделал ей предложение - менее чем через месяц после знакомства.

Решение жениться на Эмили далось ему трудно. Она думала о перспективах миссионерской работы, и не было никаких оснований полагать, что она не сможет стать верной женой Джадсону и ценным помощником в его миссионерских трудах в Бирме. Но Джадсон был святым, перед которым преклонялась вся Америка, и на него, как такового, возлагались большие надежды. Жениться на светской писательнице, которой чуть больше двадцати, которая вдвое младше его, казалось безрассудным шагом в глазах американской общественности. Но шквал критики сделал их решимость еще более твердой, и в июне 1846-го они поженились.

В следующем месяце они отплывали в Бирму, оставив троих детей (которые так больше и не увидят своего отца) на попечение двух разных семей. В Бирме их ожидали еще трое детей, которые никогда не увидят маму, вырастившую их с раннего детства. Сага о Джадсоне, как и истории о многих и многих миссионерах - это рассказ о тех травмах, что наносит миссионерская работа семье: плачущие дети, прильнувшие к своим родителям, никогда не понимающие, почему их отрывают от единственной любви и опоры, которую они когда-либо знали. Тем не менее дети вынесли все невзгоды. Из пятерых детей Джадсона от Сары, достигших зрелого возраста, двое стали священниками, один - врачом, другая - директором академии, и еще один доблестно служил в армии Соединенных Штатов, пока на войне не стал инвалидом.

В ноябре 1846 г. Джадсон и его новая жена прибыли в Бирму. Эмили хорошо перенесла морское путешествие и была готова заступить на место Сары насколько могла. Она стала матерью для малышей Джадсона (выжили только двое) и с энтузиазмом взялась за изучение языка и миссионерскую работу, никогда не пренебрегая своим писательским талантом. Из-под ее пера выходили наглядные иллюстрации неприкрашенных будней миссионерской жизни. Ее беспокоили "тысячи и тысячи летучих мышей", но большинство других маленьких живностей она воспринимала достаточно легко: "Мы благословлены полным набором тараканов, жуков, ящериц, крыс, муравьев, комаров и клопов. Все деревянные изделия полны клопами, а муравьи маршируют по всему дому огромными армиями... Пока я писала, по крайней мере двадцать штук переползли мой лист бумаги. Только один таракан посетил меня, но невнимание этого джентльмена полностью компенсируется посещением целой компании черных жуков, размером с ноготок вашего мизинца - безымянных искателей приключений".

Адонирам и Эмили вместе прослужили в Бирме три года. Рождение девочки принесло им большое счастье, но очень часто их жизнь была омрачена болезнями. Весной 1850 г., когда Эмили ждала второго ребенка, Адонирам, заболевший всерьез, отправился в морское путешествие, надеясь, что оно поможет ему выздороветь. Менее чем через неделю он умер и был погребен в море. Десять дней спустя Эмили родила мертвого ребенка, но услышала о смерти мужа только в августе. В январе следующего года она вместе с маленькой Эмили и двумя маленькими сыновьями Джадсона отправилась в Бостон, чтобы устроить детей в Соединенных Штатах; но ее собственное здоровье уже было разрушено, и три года спустя она умерла в возрасте тридцати шести лет.

Сара и Джордж Бордман прибыли в Бирму из Соединенных Штатов в конце англо-бирманской войны, вскоре после смерти Нэнси Джадсон. Они знали обо всех опасностях, поджидавших их на этой земле. Их озабоченность судьбами бирманской миссии и последовавший брак были определены безвременной кончиной Джеймса Коулмана (James Coleman), одного из миссионеров, коллег Джадсона. Джордж Бордман, выпускник колледжа Колби, был так тронут этой жертвой, что поступил в Андоверскую семинарию, желая подготовиться к миссионерскому служению. Сара Холл, серьезный подросток и самая старшая из тринадцати детей, также глубоко переживала эту трагедию. Она решила написать поэму о Коулмане - строки, которым суждено было изменить ее судьбу. Поэма, опубликованная в религиозном журнале, возбудила интерес Бордмана, на которого сильное впечатление произвела искренность ее автора. Он не успокоился, пока не нашел ее, и через несколько месяцев знакомства они объявили о помолвке.

Бордманы стали известны своим служением среди каренов, горного племени, на которых многие бирманцы смотрели свысока. Вскоре после приезда в Бирму они оставили уютную миссию Моулмейн (Moulmein), чтобы переехать в Тавой (Tavoy) для работы с каренами. Они были первыми, пришедшими в это племя. С собой они привезли Ко Та Бью, преступника, который, по собственному признанию, совершил около тридцати убийств до своего обращения. Ко Та Бью, урожденный карен, являл собой яркое и живое свидетельство обращения и три года сопровождал Бордманов в их переездах из одной горной деревушки в другую. Это было плодотворное служение, но здоровье Джорджа Бордмана медленно ухудшалось. Он умер в 1831 г., пробыв в Бирме менее пяти лет. В отличие от Джадсона, который прослужил несколько лет, прежде чем увидеть своего первого обращенного, Бордман имел счастье видеть многих приходящих ко Христу. В течение последних двух месяцев его жизни пятьдесят семь каренов были крещены; только церковь в Тавое насчитывала семьдесят членов.

После смерти мужа у Сары возникло искушение вернуться в Соединенные Штаты с маленьким Джорджем, двухлетним сыном; но по настоянию Джадсона она решила продолжать работу. Он организовал школу для женщин и боялся, что с ее отъездом работа там заглохнет. В течение трех лет она оставалась с каренами, все свое время посвящая учительству и продолжая маршруты своего мужа в горные деревушки вместе с маленьким сыном, которого карены с любовью называли "маленьким вождем".

В 1834 г. Адонирам Джадсон приехал в Тавой навестить Сару, и во время его затянувшегося визита они поженились. На следующий год шестилетний "маленький вождь" был отправлен в Соединенные Штаты, чтобы получить хорошее образование. Для маленького человека это стало травмирующим событием, в связи с чем Сара писала, что он "проявил такую нежность и чувствительность, которая особенно не характеризовала его в контактах с чужими людьми". Малыш больше никогда не видел своей матери. Пустота в жизни Сары вскоре была заполнена новыми детьми, и она много времени уделяла материнским заботам; но никогда полностью не отстранялась от служения бирманцам. В дополнение к преподаванию в школе для женщин она эффективно использовала знание языка. Она писала гимны и программный библейский материал на бирманском языке, переводила некоторые другие вещи, включая частично "Путешествие Пилигрима", над которым работала в момент своей смерти. ["Путешествие Пилигрима", Беньян, Джон. На русском языке выпущен изд-вом "Свет на Востоке", 1991 г - Примеч пер]

Брак Сары с Джадсоном не означал конца евангелических трудов для каренов. Ко Та Бью стал пламенным евангелистом и зачинателем массового движения племени к христианству. Приезжали другие миссионеры, чтобы служить каренам и переводить Писания, и к 1850-м гг. у этого народа было более десяти тысяч членов церкви. Недавние исследования показали, что среди каренов имеется около ста тысяч крещеных верующих.

Невозможность сотрудничества с Ост-Индской компанией для Адонирама и Нэнси Джадсон, заставившее их обратить свои взоры к Бирме, можно рассматривать как провидение. Благодаря им и Бордманы, и другие миссионеры стали служить там, где когда-то враждебная страна открыла свои двери для проповеди Евангелия. Но тем временем миссионеры продолжали прибывать и в Индию. Хотя Ост-Индская компания настойчиво и упрямо сопротивлялась служению миссионеров в стране, Баптистское, Церковное и Лондонское миссионерские общества сумели поладить с досадными правилами этой компании и послать дополнительных добровольцев, чтобы поддержать миссионерскую работу в Индии. Одним из вариантов получить возможность остаться в Индии в качестве посланника благовестил с минимумом неприятностей являлся приезд капелланом Ост-Индской компании. Самым известным из таких капелланов был Генри Мартин, прибывший в Индию в 1806 г. и в течение короткого времени ставший одним из величайших переводчиков Библии в Центральной Азии.

Мартин родился в Корнуолле, Англия, в 1781 г. Его отец был торговцем, хорошо обеспечившим своего одаренного ребенка. Мартин учился с удовольствием и после школы поступил в Кембридж, который закончил с высшим отличием по математике. В юности он отвернулся от Бога, но сочетание определенных факторов заставило его вновь обратиться к духовным ценностям. Смерть отца, молитвы его сестры, совет праведного священника и чтение трудов Дейвида Брейнерда - все это вместе привело его к подчинению воле Бога, и только тогда он начал размышлять о зарубежных миссиях. Жертвенный пример Дейвида Брейнерда и усилия Уильяма Кэри, миссионера-первооткрывателя в Индии, были мощным источником вдохновения. Скоро зарубежные миссии стали единственной целью Мартина.

Как и его герой, Дейвид Брейнерд, Мартин ежедневно проводил долгие часы в молитвах и размышлениях: "Я думал о Дейвиде Брейнерде и страстно желал такой же преданности Богу для себя. Я чувствовал, как мое сердце привязано к этому дорогому человеку. Я стремился быть таким, как он. Боже, дай мне забыть о мире и иметь только одно желание прославлять Тебя". Намереваясь прославить Бога, Мартин начал практиковать самоотречение, что включало поглощение завтрака и чтение, "стоя на расстоянии от огня... хотя термометр показывал точку замерзания".

Целибат был другим аспектом его самоотречения. Он был благодарен за то, что "избавился от всех желаний комфорта семейной жизни", предпочтя "одинокую жизнь, в которой намного больше возможностей для божественного настроя ума". Но все это происходило до того, как он безнадежно влюбился в Лидию, невестку своего двоюродного брата на шесть лет старше себя. Это была "языческая привязанность", которая более всего другого отвлекала его от единственной цели - евангелизации язычников: "...я чувствовал слишком ясно, что страстно люблю ее. Прямое противопоставление этого чувства моей преданности Богу в миссионерской работе не привело ни к малейшему просветлению моего разума". Лидия покорила его сердце. Он не мог не думать об этой девушке, часто просыпаясь по ночам "с мыслями о ней".

Мартин оказался не первым (или не последним) молодым человеком, чьи мысли о миссионерской работе были отвлечены любовным романом; но, хотя Лидия и занимала его мысли, он не отказался от своего духовного призвания. Он был убежден, что сможет более эффективно служить Богу не обремененный браком, да и вряд ли Лидия согласилась бы сопровождать его в чужую страну. Он провел большую часть года, планируя отплыть в Индию и все время страдая от любви к Лидии, но утверждая, что "весело решился исполнить волю Божию и воздержаться от вкушения земных радостей" брака.

Весной 1805 г. Мартин был рукоположен в сан англиканского священника. Через месяц последовало назначение капелланом в Ост-Индскую компанию, а летом 1805 г. Генри попрощался с Лидией и отплыл в Индию. Приехав туда, он встретил Уильяма Кэри и других миссионеров Серампура. Способности его были немедленно признаны, и ему оказали поддержку в стремлении выполнить перевод Библии. Его главной обязанностью капеллана являлась забота о чиновниках Ост-Индской компании и их семьях; но его сердце принадлежало миссионерской деятельности, и он был в восторге от возможности сделать Новый Завет доступным для миллионов людей. В течение четырех лет он служил в военных гарнизонах, проповедуя и европейцам, и индийцам, организовывая школы и в то же время переводя Новый Завет на хиндустани, персидский и арабский языки. Но нестерпимая жара центральной Индии подорвала его уже хрупкое здоровье. В 1810 г., когда его перевод Нового Завета на хиндустани был готов для издателя, он отправился в морское путешествие в Персию, надеясь укрепить здоровье и в то же время проверить персидский и арабский переводы.

Здоровье Мартина действительно на какое-то время улучшилось, и он смог усовершенствовать свой перевод с помощью одного из самых больших специалистов и ученых в Персии, но к 1812 г. его физическое состояние опять ухудшилось. Путешествие в Англию сушей казалось единственно правильным решением для него, и, кроме того, появлялась возможность возобновить отношения с Лидией. Хотя она отвергла его приглашение приехать в Индию и выйти за него замуж, он все же стремился увидеть ее и сказать ей с глазу на глаз то, о чем говорил в письмах в течение последних шести лет. Но такой возможности ему не представилось. Он умер в Малой Азии осенью 1812 г. в возрасте тридцати одного года Когда он впервые приехал в Индию, он написал в своем письме: "...дай мне сгореть во славу Твою, Господи". Так он и сгорел.

Одним из миссионеров-новаторов, также служивших в Индии, был Александр Дафф (Duff), приехавший в Калькутту вместе с женой в 1830 г. На Даффа произвели неприятное впечатление некоторые доклады о состоянии дел в миссионерском служении в Индии, в которых утверждалось, что благовествование в Индии является бессмысленной затеей. Критики говорили о нескольких обращенных, в основном из отверженных, чья жизнь затем становилась полностью зависящей от миссий и они сами в дальнейшем не могли оказать никакого влияния на своих соотечественников. Но если отчеты были завышено пессимистическими, также верным оказалось то, что не предпринималось никаких согласованных действий, чтобы зажечь христианским благовестием сердца высших классов индийского общества. Дафф был настроен своим миссионерским служением изменить эту ситуацию

Дафф родился и вырос в Шотландии и получил образование в университете Святого Андрея. Евангельское пробуждение, которое в 1820-е гг. всколыхнуло Шотландию, также заставило вспыхнуть сердце этого молодого университетского студента. В возрасте двадцати трех лет он стал первым зарубежным миссионером церкви Шотландии. Миссионерская карьера Даф-фа началась со зловещего происшествия. По пути в Индию он пережил два кораблекрушения и во время одного из них потерял всю свою библиотеку - сокрушительный удар для такого ученого и образованного человека, каковым был Дафф.

Приехав в Индию, Дафф немедленно приступил к осуществлению своего плана привлечения к христианским ценностям высших классов индийского общества средствами образования. Его концепцией было обучение на английском языке западному искусству и наукам индийской образованной элиты, заинтересованной в западных идеях и образовании. В план занятий включалось также изучение Библии, и Дафф был убежден, что при помощи этого метода христианство будет твердо посажено в почву Индии. Критиковали Даффа многие - как миссионеры, так и педагоги Индии, - но у него имелись два мощных союзника: высоко уважаемый Уильям Кэри и Рама Мохум Рой, образованный и либерально настроенный брахман. Рой был популярным реформатором, имевшим много последователей, и в основном именно его влияние проложило путь Даффу. Рой гордился своей открытостью для нововведений и не противился изучению Библии, включенному в учебные планы Даффа. Он прочитал Библию, не став, однако, христианином, и настраивал студентов Даффа на изучение Писаний, чтобы иметь возможность судить самим.

Через несколько месяцев после приезда в Индию Дафф открыл свою школу. Он начал с пяти студентов, собиравшихся под деревом, но слух о новой школе распространился, как пожар, и к концу недели в школе уже было более трехсот человек, желавших учиться. Школа принесла ему шумный успех в его попытке посеять западное образование и, возможно, несколько менее в посеве Евангелия. За три года работы школы Дафф крестил четырех обращенных - слишком мало для размеров его школы. Но новости даже об этом малом количестве обращенных создали такие волнения, что студенты покинули школу. На какое-то время вся работа Даффа была поставлена под угрозу. Студенты стали медленно возвращаться, и все же к концу первого десятка лет в Индии студентов в школе насчитывалось всего восемьсот человек. Позже он открыл школу для девушек из высшей касты, к чему тоже был проявлен большой интерес.

Школу Даффа критиковали главным образом за то, что огромное большинство студентов приходили туда лишь для получения светского образования, и только тридцать три человека из тысяч студентов обратились за время жизни Даффа. Однако следует помнить, что большинство из этих тридцати трех молодых людей происходили из очень влиятельных семей и впоследствии стали весьма влиятельными христианами. Некоторые из них служили миссионерами и священниками, а другие стали выдающимися христианскими лидерами из мирян.

Дафф был непреклонным, трезвым пресвитерианином без чувства юмора, который добился столь монументальных достижений, жертвуя интересами собственной семьи. Работа была для него жизнью, и его семья не осмеливалась вмешиваться в его дела. В 1839 г. он с женой приехал в Индию после своего первого отпуска, оставив четверых маленьких детей (включая новорожденного мальчика) на попечение одной женщины. Родители не возвращались на родину вплоть до 1850 г., когда тому малышу исполнилось одиннадцать лет. К сожалению, воспоминания маленького мальчика об их возвращении домой не были радостными. Не теряя времени на занятия с сыном по катехизису, Дафф, который явно не задумывался о том, чтобы хоть как-то одобрить ребенка, начал упрекать его, говоря: "Мальчики-язычники в моей школе в Калькутте знают о Библии больше, чем ты".

Молодой Дафф позже описывал своего отца как человека, не имевшего "ни остроумия, ни юмора и еще менее способности весело радоваться". Он был обижен отчужденностью и равнодушием своего отца, и его собственные воспоминания об отъезде родителей в Индию в 1855 г., когда он был подростком, определенно подтверждают это: "...хорошо помню, как сердце моей матери и мое собственное разрывалось от горя расставания и как на Лондонском мосту мой отец купил утреннюю "Тайме" и оставил нас выплакивать наши слезы во взаимной печали... Так мы расстались... более печальной разлуки матери с сыном никогда не было. Отец зарылся в "Тайме"... и расстался со своим сыном без какого бы то ни было сожаления".

Если Дафф не состоялся как отец, он определенно преуспел как миссионерский деятель международного масштаба. Во время своего второго отпуска он объехал Англию, Ирландию, Шотландию, Уэльс и Соединенные Штаты. Повсюду его принимали, оказывая высокие почести. В Соединенных Штатах он много проповедовал и имел частную встречу с Президентом. Даффа описывали, как "самого красноречивого миссионера-оратора" своего времени, и его влияние на зарубежные миссии было колоссальным. Через его влияние сотни людей стали добровольцами, готовыми служить в зарубежных миссиях, и десятки тысяч других людей финансировали эту работу. Его концепция соединения обучения и проповеди была взята на вооружение другими миссионерскими организациями по всему миру, несмотря на полемику, часто возникавшую по этому вопросу.

В то время как Даффа приветствовали за новаторство в деле евангелизации элиты, другие христианские служители продолжали работать с отбросами общества - неприкасаемыми и членами низших каст. В 1865 г. доктор Джон Клоу (John Clough) и его жена из Американской баптистской миссии начали свою работу в миссии Лоун Стар в Ангуле, Индия, где вскоре стали свидетелями огромной волны пробуждения среди отверженных. Массовое движение к христианству продолжалось, и однажды летом 1878 г. Клоу крестил более двух тысяч верующих. В течение века с того времени более миллиона отверженных исповедовали свою веру в Христа. Так, либо через интеллектуальную рассудочность, либо через равноправную любовь, Евангелие распространялось в Индии. И в некоторых областях, и в некоторых сердцах оно пустило глубокие корни.

Черная Африка, на протяжении многих веков известная как "кладбище белого человека", забрала жизней протестантских миссионеров больше, чем любой другой регион мира. Благовествование было дорогостоящей затеей, но вложения приносили богатые плоды. Хотя протестантские миссии в черной Африке организовались позже, чем в Азии, это "миссионерское поле" стало одним из самых плодородных участков в мире. Подсчитано, что к концу XX в. пятьдесят процентов населения этого региона (Африка на юг от Сахары) будут исповедовать христианство. Однако этот рост в большей степени произошел в XX в. В XIX в. церковь росла болезненно медленно, но именно пионеры XIX в. рисковали всем, чтобы открыть путь для христианства в Африке.

Современные протестантские миссии в Африке начались в XVIII в. с миссионерской деятельности моравских братьев в Капской колонии (см. гл. 3). К концу того века Лондонское миссионерское общество послало первых добровольцев в Южную Африку. Его представитель Роберт Моффат начал работу внутри континента; большинство же миссионеров оставались в более здоровой обстановке к югу от Оранжевой реки и в районе побережья. В прорыве протестантских миссий евангелисты активно двигались с юга на север, и к середине XIX в. баптисты, англикане и пресвитериане - все твердо обосновались на западном побережье. За этим вскоре последовало устройство постоянных миссионерских станций на восточном берегу, и к концу века почти вся черная Африка была открыта для миссионеров.

Несмотря на огромные жертвы, африканские миссии подвергались жесткой критике, в частности, в отношении связи миссионеров с колониализмом и их пособничеством в экспорте европейской цивилизации. Философия Моффата, выражавшаяся фразой "Библия и плуг", была дополнена философией Ливингстона "Коммерция и христианство". Даже Мэри Слессор (Магу Slessor) настаивала на необходимости развития торговли, чтобы поднять уровень жизни африканцев и сделать людей более соответствующими христианским этическим стандартам. Будущее христианства в Африке, в глазах миссионеров, зависело от уровня европейского влияния и развития торговли, и лишь немногие из них противились давно пришедшему с огнем империализму, лежащему в основе этой концепции. Тем не менее столь строгое критическое отношение к миссионерам нельзя оправдать полностью. Принимая утверждение, что они были неотъемлемой частью колониализма, все же неправильно идентифицировать европейскую цивилизацию с христианской вестью. Именно миссионеры, более чем какие-либо другие внешние силы, боролись против зла колониализма и империализма, пришедших на черный континент. Они вели долгую и трудную борьбу (иногда физическую) против гнусной торговли живым товаром. И после прекращения торговли рабами они подняли свои голоса против других преступлений, включая кровавую политику, которой придерживался король Леопольд, стремясь добывать каучук в Конго. Огромное большинство миссионеров были сторонниками интересов африканцев, их борьба за расовую справедливость часто приводила к тому, что европейские братья начинали их презирать. И действительно, не будет преувеличением сказать, что без доброй совести христианских миссий многие из преступлений колониализма прошли бы совершенно незамеченными.

Величайшим недостатком миссионеров тех лет было то, что они несли африканцам империалистическую и колониальную политику. В последние годы стало модным оглядываться на миссионеров XIX в. (в частности, тех, кто служил в Африке) как на расистов. В какой-то степени они действительно были расистами (по стандартам XX в.), но, что более важно, они никогда не достигали той высокой степени расизма, которая царила в то время. Интеллектуалы высшего общества XIX в. смотрели на черных африканцев как на существ низшего порядка - на много ступеней эволюционного развития ниже, чем белый человек. С другой стороны, над миссионерами насмехались в научных журналах за их мелкое мышление по отношению к расовым различиям. Многие образованные англичане соглашались с Мэри Кингсли (Mary Kingsley), чей отчет о путешествии по Африке имел широкое хождение, и в котором она критиковала миссионеров за их "неспособность видеть африканца не иначе, как Человека и Брата", равно как и за их веру в "духовное равенство всех цветов в христианстве".

Если миссионеры XIX в. часто считались истинными расистами, то только потому, что они рассматривали африканцев (или любые другие нехристианские народы) как людей, деградировавших из-за отсутствия в их жизни христианского морального учения. Вполне характерными на этот счет являются взгляды Генри Драмонда (Henry Drummond). Он описывал африканцев как "наполовину животных, наполовину детей, совершенно диких и совершенных язычников", но тут же смягчал свое острое расистское определение заключением, что "они являются тем, чем были когда-то мы сами".

Возможно, наибольшая критика африканских миссий звучала со стороны социальных ученых и антропологов, которые обвинили христианские миссии в том, что те позволили хаосу обрушиться на африканскую культуру. Верно, что миссионеры XIX в. (и даже XX) часто недопонимали ценности и особенности незнакомой культуры и не могли сочетать христианство с обычаями примитивных обществ. Но нужно помнить, что большая часть африканской культуры была нездоровой и в огромной степени нуждалась в существенной хирургической операции... Африканцы уничтожали самих себя с ужасающей скоростью посредством межплеменных войн, через со временем возникшие традиции охоты за головами, убийством близнецов, человеческими жертвоприношениями, каннибализмом и колдовством. Попытки миссионеров искоренить эти страшные традиции помогли сохранить наиболее ценный культурный слой Африки - самих людей, и только сохранив людей, Африка смогла стать великим оплотом христианства, каковым она является на сей день.

Протестантские миссии в Африке начались в Капской колонии со служения моравских братьев в XVIII в. К началу XIX в. миссионеры начали работу в трех областях: на западном побережье, начиная со Сьерра-Леоне, на восточном берегу, начиная с Эфиопии и Кении, и на юге, где они основали миссионерскую базу в Кейптауне.

Роберт Моффат был патриархом африканских миссий, человеком, оказывавшим глубокое влияние на эту часть мира больше чем полвека. Однако еще при жизни его основательно затмил знаменитый зять, и его часто называли "тестем Дейвида Ливингстона". Моффат из них двоих, тем не менее, был намного более выдающимся миссионером. Он был евангелистом, переводчиком, педагогом, дипломатом, исследователем и успешно сочетал все эти роли, став одним из величайших миссионеров Африки.

Он родился в Шотландии в 1795 г., вырос в скромных условиях, что позволило ему получить очень ограниченное образование и фактически никакой библейской подготовки. Его родители были пресвитерианами, с большой любовью относились к миссионерскому труду, и в холодные зимние вечера его мать собирала вокруг себя детей, чтобы почитать вслух истории о миссионерах-героях. Но Моффат не был склонен к духовным вещам. На какое-то время он "убежал в море", а в возрасте четырнадцати лет стал учеником садовника, научившись мастерству, которое пронес через всю жизнь.

В семнадцать лет Моффат переехал в Чешир, Англия, чтобы начать карьеру садовника. Именно здесь в 1814 г. он примкнул к маленькой общине методистов, которые собирались в фермерском доме неподалеку. Эта ассоциация согрела его сердце подобно тому, как сердце Уэсли "ощутило странное тепло" почти сто лет назад на улице Алдерсгейт, и это новое переживание дало ему гармоническое сочетание шотландского кальвинизма и методистского энтузиазма. На следующий год, услышав сообщение о нуждах миссионерского движения, прочитанное преподобным Уильямом Роби (William Roby), директором Лондонского миссионерского общества, Моффат обратился в этот Совет с просьбой найти ему работу миссионерского служителя. Несмотря на то что он получил рекомендацию Роби, общество ответило, что они не могут "принимать всех, кто предлагает свои услуги для миссионерской работы", но "обязаны отбирать тех, кто отвечает всем необходимым требованиям". Моффат, на их взгляд, в эту категорию явно не входил. Ему отказали.

Неудача никак не обескуражила Моффата. Он нашел новое место садовника рядом с домом Роби и начал изучать с ним богословие частным образом. Через год Моффат опять обратился в ЛМО, и на этот раз его приняли. ЛМО, основанное в 1795 г., в год рождения Моффата, являлось межконфессиональным евангелическим миссионерским советом. За прошедшие двадцать лет оно постоянно росло и имело миссионеров, обосновавшихся во всех частях света. Моффат был послан в Южную Африку с четырьмя другими миссионерами-новичками, и после восьмидесяти пяти дней морского путешествия они прибыли в Кейптаун. Так началась их миссионерская карьера.

Моффат надеялся начать свою жизнь миссионера женатым человеком. В последний год работы садовником в Англии он заинтересовался дочерью своего хозяина, Мэри Смит, которую считал девушкой с "теплым миссионерским сердцем". Хотя сам Смит положительно относился к миссионерству Моффата, он не горел большим желанием послать единственную дочь в далекую и чуждую страну. Итак, Моффат отправился в Африку один, прождав более трех лет, прежде чем родители Мэри неохотно согласились отпустить к нему свою двадцатичетырехлетнюю дочь.

Тем временем Моффат ознакомился с трудностями миссионерской работы и африканской культурой. Его беспокоили сильные предубеждения против миссионеров как со стороны англичан, так и со стороны датских колонистов. Он терял терпение, когда по этой самой причине правительственные чиновники вставали на пути евангелизации миссионерами глубинных районов страны. Но если правительственная политика его только тревожила, то аморальность людей и разногласия между самими миссионерами его просто потрясли. В письме секретарю Л МО в Лондон Моффат жаловался на то, что "...никогда раньше не было такого периода, когда команда миссионеров находилась бы в таком плачевном, печальном и (стыдно сказать) деградированном состоянии".

В то время как в ЛМО существовали некоторые проблемы (включая моральные недостатки), касающиеся определенной части миссионеров в Капской колонии, было много и таких людей, кто служил очень достойно. Первым миссионером в Южную Африку отправился Джон Т. Вандеркемп (John T. Vanderkemp), врач из Голландии. Хотя он был сыном пастора голландской реформатской церкви, хорошо образованный молодой Вандеркемп оставался религиозным скептиком до трагической гибели своей жены и дочери во время лодочной прогулки. Трагедия произошла на его глазах, что перевернуло его жизнь и привело к Христу. Вандеркемп прибыл в Капскую колонию в 1799 г., когда ему было уже за пятьдесят. Он работал в основном среди готтентотов, где, несмотря на многие трудности и разочарования, он крестил сотни обращенных. Его сильно огорчала торговля рабами, которую он наблюдал практически каждый день, и он тратил тысячи долларов, освобождая рабов, среди которых оказалась семнадцатилетняя девушка, Малагази, на которой он женился в возрасте шестидесяти - поступок, вызвавший горячее неодобрение среди колонистов, равно как и среди миссионеров. Вандеркемп умер в 1811 г., всего через двенадцать лет миссионерской службы, но он уже тогда был признан одним из пионеров ЛМО, внесших великий вклад в общее дело. Если бы Моффат пригляделся внимательнее, он увидел бы много верных, усердно трудившихся миссионеров, но, к сожалению, неверные люди (как обычно бывает) больше бросались в глаза.

После нескольких месяцев отсрочек Моффат и одна семейная пара получили разрешение посетить блеклые и сухие регионы Намакваленда в сотнях миль к северу от Кейптауна. Именно здесь Моффат впервые встретил Африканера, страшного вождя готтентотов, которого только что приручил голландский миссионер, покинувший территорию после приезда Моффата. Моффат провел почти два года в лагере Африканера, а затем пригласил его поехать в Кейптаун, чтобы белые колонисты могли сами увидеть потрясающие изменения, произведенные христианской верой в этом отверженном, который имел репутацию разбойника, производящего регулярные набеги на фермы колонистов. Такая тактика сработала. Где бы ни появлялся Моффат, его спутник производил на людей огромное впечатление, и звезда Моффата, как деятеля миссионерского движения, стала быстро восходить.

Демонстрация Африканера не была единственной причиной возвращения в Кейптаун. В декабре 1819 г. из Англии прибыла Мэри Смит, и через три недели они поженились. С самого начала это был счастливый союз, и таковым он оставался пятьдесят три года. Свой медовый месяц молодые провели в повозке в поездке, растянувшейся на шестьсот миль на северо-восток, в район Курумана. Поездка оказалась не очень романтичной. На их пути были пустыни, густые леса, им приходилось переходить болота, трясины и бурные реки, что заставило их благодарить небо за то, что они едут не одни. Во все время их путешествия с ними был одинокий миссионер.

Куруман в глазах Моффата сразу стал местом, наиболее подходящим для будущей миссионерской станции. Он надеялся, что Африканер и его люди также смогут туда переехать, но, к сожалению, Африканер умер до того, как этот переезд мог осуществиться. Миссионерский поселок расположился в устье реки Куруман, питаемой подземным источником, выбрасывавшим кристально чистую холодную воду. Как садовник, Моффат мог заранее представлять пышные фруктовые сады и огороды, орошаемые каналами, ухоженные заботливыми трудолюбивыми руками. Христианство и цивилизация могли развиваться рука об руку. Его мечты витали высоко, и постепенно, после многих лет трудов, Куруман действительно стал образцовой базой.

Первые годы Моффата в Курумане были наполнены трудностями. Они жили в примитивных условиях, их первым жилищем стала глиняная хижина, а кухня находилась отдельно от дома. Хотя Мэри не была приучена к тяжелой физической домашней работе, она удивительно быстро приспособилась к африканской жизни. Она стирала белье вручную в реке и готовила на открытом огне. Она смогла перебороть отвращение, моя полы коровьим навозом и даже советовала это делать другим: "Он лучше всего убирает пыль и убивает мошкару, которая иначе бы размножилась в изобилии".

Самой большой трудностью в Курумане было служение. Не все бечуаны, с которыми работал Моффат, были восприимчивы к Благой вести. Среди них имели широкое распространение племенные суеверия, и когда член племени, отвечающий за то, чтобы своевременно пролился дождь, не мог предотвратить длительной засухи, в неудаче обвиняли Моффата. В народе обычным делом считалось воровство, и дом Моффата обворовывался множество раз. "Наши труды, - писал Моффат, - можно сравнить с попыткой... землепашца превратить поверхность гранитной скалы в плодородную землю..."

Однако время шло, и уважение к Моффату среди бечуанов росло. В 1823 г., всего через несколько лет работы миссионеров в Курумане, ситуация в регионе стала меняться. Волны кочевых племен начали заполнять засушливые районы, что являло угрозу существованию всего племени бечуанов. Именно в это время Моффат применил свой дипломатический талант и посредством компромиссов и военных соглашений с другим племенем сумел отвратить надвигающееся уничтожение племени бечуанов. Моффат стал своеобразным штатским генералом и в этом качестве выехал на встречу с врагом. Хотя его усилия по сохранению мира потерпели поражение и вслед за этим последовала жестокая битва, однако нападающее враждебное племя было существенно ослаблено и отступило.

С этого момента Моффат стал в Курумане признанным лидером и пользовался всеобщим уважением. К сожалению, этому мало сопутствовал евангелический успех. Обращенных было всего несколько человек. Одной из тяжелых проблем явилась, как и для всех миссионеров, полигамия. К какому решению должен был прийти вновь обращенный, принимая новую веру, но уже имея множество жен? В этой ситуации не существует простого и легкого ответа и, соответственно, членство в церкви оставалось маленьким. Ситуация казалась обескураживающей, и Мэри в особенности имела склонность падать духом: "Неужели мы так и будем видеть и радоваться лишь самым малым плодам среди всех этих лишений и трудов, которые мы переносим; но как бы то ни было, наши руки часто опускаются в отчаянии".

Возможно, главной причиной медленного успеха в принятии христианства среди бечуанов было простое отсутствие взаимопонимания между ними и Моффатом в духовных областях. Моффат мало интересовался религиозными традициями бечуанов. Он стремился евангелизировать их, находясь под ложным впечатлением, что племя не имеет концепции Бога или "слова Божьего" на своем языке. Но еще большим недостатком его служения была неспособность выучить их язык. В течение нескольких лет его единственным способом общения оставался капско-голландский язык торговцев, который понимался частью бечуанов на уровне примитивного общения, но вряд ли был приемлем для изложения ясной картины Евангелия. Моффат потратил годы драгоценного времени, пытаясь пойти более коротким путем, но в конце концов понял, что единственно верным решением для передачи Благой вести станет изучение языка бечуанов, каким бы сложным он ни был. Он настолько уверился в необходимости этого, что в 1827 г. оставил Мэри с малышами, покинул свой любимый сад и ушел с несколькими местными жителями в лес, где почти на три месяца окунулся в изучение языка.

Возвратившись из своего добровольного заточения, Моффат был готов начать перевод Библии. Эта работа продвигалась очень медленно, на ее выполнение у него ушло двадцать девять лет. Начав с Евангелия от Луки, он мучился над каждым предложением и болезненно осознавал, что его перевод полон ошибок. (В одном случае местные были шокированы, узнав, что апостол Павел настаивал на том, чтобы верующие были вооружены винтовками.) Только огромное терпение и продолжительные проверки сделали перевод понятным. Но это было не единственной проблемой, с которой Моффат столкнулся в своей попытке передать Слово бечуанам в письменной форме. Печатание текста тоже стало сложным делом. После долгого пути в Кейптаун в 1830 г. он обнаружил, что издатели не хотят публиковать Писания на языке какого бы то ни было племени, боясь влияния уравнительных тенденций, которое может оказать печатное Слово Божье на низшие расы. Таким образом, Моффат, используя правительственный печатный станок, оказался вынужден сам напечатать Евангелие от Луки. В конечном счете он приобрел бесценный опыт печатника. В Куруман он привез с собой станок, подаренный миссии, чтобы отпечатать остальную часть Библии.

Перевод и публикация Библии часто казались бессмысленным и неблагодарным делом, но они принесли свои плоды. В 1836 г., проводя богослужение в отдаленном районе, Моффат был удивлен, когда молодой человек встал и начал цитировать отрывки из Евангелия от Луки. Он писал Мэри: "Ты бы плакала от радости, если бы видела то, что видел я".

Еще до того как его перевод стал доступным для людей, Моффат старался извлечь положительные результаты из освоения им чужого языка. Способность говорить на языке местного населения принесла ему новое понимание своего учения. Он основал школу с сорока учениками, и вскоре его Благая весть стала находить отклик в сердцах людей и последовало религиозное пробуждение. Первое крещение произошло в 1829 г., почти через десять лет после приезда Моффата в Куруман. В 1838 г. была построена большая каменная церковь, она стоит и по сей день.

Хотя успехи Моффата в основном ассоциируются с Куруманом, результаты его работы выходили далеко за его пределы. Фактически, ядро верующих в Курумане никогда не превышало двухсот человек, но его влияние испытали на себе африканцы за сотни миль вокруг. Вожди или их представители из отдаленных племен приходили в Куруман, чтобы послушать проповеди Моффата. Один из самых примечательных случаев произошел в 1829 г., когда великий и страшный Мозелекатце, один из самых знаменитых племенных вождей Африки, отправил пятерых посланников навестить Моффата и пригласить его к себе. Встреча Моффата и Мозелекатце стала незабываемым событием. Голый Мозелекатце был в восторге от того, что великий белый "вождь" проехал такое расстояние, чтобы встретиться с ним. Так началась тридцатилетняя дружба, основанная на глубоком уважении одного человека к другому. Хотя сам Мозелекатце так никогда и не обратился в христианство, но позже он позволил миссионерам, включая сына Моффата и жену его сына, Джона и Эмили, организовать миссионерскую базу на территории своего племени.

Часто Моффат в своих путешествиях уезжал очень далеко, но его мысли никогда не покидали Куруман. Куруман на многие годы стал образцом африканской цивилизации, где философия Моффата "Библия и плуг" претворялась в жизнь. Канал, вырытый людьми, был окружен пятьюстами акров садовых участков, возделываемых африканцами. Собственный дом Моффата состоял из каменного строения и большого закрытого заднего двора, где пять слуг выполняли домашнюю работу и где находилась огромная открытого типа кирпичная печь. Там царила домашняя атмосфера и все время играли дети (Моффаты имели десять детей, хотя из них выжили только семь, из которых пятеро активно участвовали в деятельности африканских миссий). Хотя Куруман был поселком, стоявшим в стороне от многолюдных путей, а не на главной дороге внутренней части континента, он привлекал столько посетителей, что Моффат иногда сожалел об атмосфере веселого цирка, мешавшей его работе над переводом Библии и проверке переведенного.

Проведя пятьдесят три года в Африке, использовав только один отпуск, Моффаты готовились уйти на пенсию. Они пережили несколько серьезных трагедий, в частности, смерть двух старших детей с промежутком в несколько месяцев в 1862 г., но работа продвигалась вперед. Уже активно трудилось несколько местных пасторов, а их сын, Джон, который присоединился к ним в Курумане, собирался продолжить работу в миссии. Это был печальный отъезд из Курумана и, наверное, несчастливая ошибка. Куруман был единственным домом, который они хорошо знали в течение полувека. Привыкать заново к Англии оказалось трудным делом, особенно для Мэри, которая умерла через несколько месяцев после возвращения. Моффат прожил еще тринадцать лет, став известным миссионерским деятелем. Он путешествовал по Британским островам, бросая вызов и старым, и молодым, говоря о глубокой потребности в благовестии и о нуждах Африки.

Никогда в анналах истории миссионерского движения не было человека более знаменитого, чем Дейвид Ливингстон. Он был героем, в котором отчаянно нуждалась викторианская Англия, и то признание, которое он заслужил, питало африканские миссии более ста лет. Он стал героем на все времена, и "после его смерти и погребения в Вестминстерском аббатстве, репутация Дейвида Ливингстона была защищена от оскорблений любого, кроме отчаянного еретика. Даже в середине XX столетия историки по-прежнему признавали его величайшим миссионером всех времен. Почти столетие он занимал место в пантеоне англоговорящих христиан как фигура вдохновенной святости и преданности. Он считался героем, сравнимым по степени значимости со святым Франциском Ассизским и святой Жанной д'Арк".

Нет сомнений в огромном влиянии, которое Ливингстон оказал на деятельность африканских миссий, но что касается его собственной миссионерской работы, то здесь возникает ряд сомнений. Ливингстон не был "суперсвятым", образ которого создали многочисленные ранние биографы. Скорее, он был хрупким и ранимым эмоциональным человеком с серьезными личными пороками, мешавшими всю жизнь его служению. Но, несмотря на недостатки, он явился человеком, которого Бог использовал больше, чем кого бы то ни было, чтобы привлечь внимание мира к ужасающим нуждам Африки.

Ливингстон родился в Шотландии, где родилось так много великих миссионеров (включая Роберта Моффата, за которым он последовал в Африку; Мэри Слессор; Чарлза Макея [Charles Mackay], который, в свою очередь, последовал за ним). Как и его тесть, Роберт Моффат, Ливингстон вырос в скромных условиях, но, в отличие от тестя, его выдающиеся способности и ненасытная жажда знаний вынудили его искать более высокого положения в жизни. Долгий и утомительный труд (с шести утра до восьми вечера) на текстильной фабрике, которым он занимался с десяти лет, не помешал его обучению. На первую свою недельную зарплату он купил учебник латинской грамматики и продолжил образование, записавшись в вечернюю школу. Это было трудное время, когда он занимался, заглядывая в свой учебник у прядильной машины, и сидел над домашними заданиями до полуночи.

Ливингстон воспитывался в благочестивой религиозной семье. В дни юности его родители покинули официальную англиканскую церковь и стали посещать общину индепендентов. [Индепенденты (англ. букв, "независимые") - наиболее радикально настроенная часть пуритан, то же, что конгрегационалисты. - Примеч. пер.] После обращения в подростковом возрасте он мечтал стать доктором-миссионером для Китая; но нужды семьи вынудили его отложить образование до 1836 г., когда ему исполнилось двадцать три. Даже тогда его образование было ограниченным. Несколько лет зимними месяцами он учился в Андерсеновском колледже в Глазго, а летом работал на ткацкой фабрике. Он изучал медицину и теологию, а в 1840 г., в возрасте двадцати семи лет, был готов начать свою миссионерскую деятельность.

Заявление Ливингстона в ЛМО было принято в 1839 г., но его план отплыть в Китай был нарушен переменами в международной обстановке.

Руководство ЛМО приостановило миссионерскую работу из-за трений между Британией и Китаем, которые привели к опиумной войне. Директора ЛМО считали, что Ливингстон должен отправиться в Вест-Индию, а пока его представили красивому, ростом в шесть футов, ветерану миссионерского движения Роберту Моффату. Моффат имел огромное влияние на пылкого молодого кандидата в миссионеры, очаровывая его волнующими рассказами о неограниченных возможностях евангелизации в районах за Куруманом в "огромной долине к северу", которую он "иногда видел в утреннем солнце, дымке тысяч деревушек, в которых не было ни одного миссионера".

С огромным желанием трудиться Ливингстон отплыл в Африку в декабре 1840 г. Потратив почти три месяца на изучение языка на борту корабля, он прибыл в Кейптаун в марте 1841 г. и жил там месяц до начала путешествия в Куруман, где должен был помочь в работе, пока не вернется Моффат. Ливингстон немедленно влюбился в Африку и насладился полностью своим путешествием в Куруман, описывая его как "бесконечное продолжение пикника". Однако африканская миссионерская работа не произвела на него такого же благоприятного впечатления. Он резко критиковал, и критиковал правильно, работу в Кейптауне. Там было собрано слишком много миссионеров для такого маленького участка, поэтому не оставалось ни места, ни возможности для проявления местным населением лидерских качеств. Дальнейшее разочарование ожидало его в Курумане. Представляя в своем воображении "тысячи деревушек", он удивился, обнаружив, что район так редко населен, и был потрясен, узнав о разногласиях между миссионерами: "Миссионеры в глубинке, к сожалению - печальное зрелище... Я буду рад, когда уеду в район повыше - подальше от их зависти и злобных укусов". Присутствие Ливингстона лишь усугубило ситуацию, и многие миссионеры откровенно желали, чтобы он "уехал в район повыше". Он жаловался, что "никакой христианской любви нет между многими, если не между всеми братьями" и им самим; по крайней мере, не больше, чем любви между "быком в упряжке и его бабушкой"".

Ожидая возвращения Моффатов из отпуска, Ливингстон совершил несколько вылазок на север, чтобы исследовать территорию. За свои два с половиной года ученичества в Курума-не он провел вдали от базы более года, и эта практика отъездов продолжилась и в дальнейшей его миссионерской деятельности. В 1843 г. Ливингстон совсем уехал из миссии. Он обустроился в лесистой и орошаемой территории Мабоста в двухстах милях к северу, чтобы основать второй Куруман. С ним были Рождер Эдварде (Roger Edwards), миссионер-мастеровой, и жена Эдвардса, прослужившие в Курумане по десять лет. С самого начала возникли проблемы. Эдварде отвергал навязываемое лидерство Ливингстона, который был не только новичком в Африке, но и на восемнадцать лет младше его.

Мабоста стала первым африканским домом Ливингстона. Здесь он построил "прочную хижину 50 на 18 футов" со стеклянными окнами, привезенными из Курумана. Здесь он столкнулся с извечными опасностями африканских джунглей. Принимая участие в охоте на львов, он подвергся нападению одного из них и был серьезно ранен. Хотя Ливингстон радовался, что выжил благодаря смелым действиям его африканских спутников и толстому жилету, его левая рука оказалась серьезно повреждена, и он остался инвалидом на всю жизнь.

К маю 1844 г., через три месяца после несчастного случая, Ливингстон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы продолжить свои путешествия - в особенности потому, что затеял серьезное дело. Он направился в Куруман "засвидетельствовать почтение" старшей дочери Моффата, двадцатитрехлетней Мэри, которая только что вернулась с родителями из Англии. Ливингстон за период выздоровления несомненно убедился в недостатках одинокой жизни, и тем летом он "собрал... всю смелость, чтобы поставить этот вопрос ребром под одним из фруктовых деревьев". Как ответила Мэри сразу - неизвестно, но позже, в тот же год, Ливингстон писал своему другу: "Я, в конце концов, похоже, попался на крючок мисс Моффат", которую он описал другому другу, как "стойкую" и "трезвую леди".

Свадьба состоялась в Курумане в январе 1845 г., а в марте Ливингстоны отправились в Мабосту; но их пребывание там оказалось коротким. Ссоры с Эдвардсами продолжались, сделав совместное проживание двух семей невозможным; поэтому в тот же год, родив первого ребенка, Ливингстоны порвали с Мабостой, и глава семьи повез ее в Чонуейн, в сорока милях на север. Время в Чонуейне было счастливым для Ливингстонов, но они прожили там всего полтора года. Ужасная засуха в том районе вынудила миссионеров переехать вместе с племенем на северо-запад к реке Колобенг. Летом 1847 г., после рождения второго ребенка, Ливингстоны переехали в третий свой дом.

В течение семи лет Ливингстоны жили в Африке полукочевой жизнью. Иногда Мэри и дети оставались дома одни, в другое время она брала детей и сопровождала своего странствующего мужа. Но это, конечно же, нельзя было назвать хорошей жизнью. Однажды, когда Ливингстон надолго уехал из Чонуейна, он сообщал: "Мэри чувствует себя несколько одиноко среди развалин, и это совсем неудивительно, потому что она писала мне, что львы опять осмелели и по ночам бродят вокруг дома". Но сопровождать мужа тоже было очень сложным делом. В 1850 г., после очередного исследовательского путешествия с мужем, она родила четвертого ребенка, который умер вскоре после рождения, в то время как Мэри находилась в кратковременном параличе. Более оседлые Моффаты в Курумане не могли спокойно относиться к страданиям дочери. В 1851 г., когда они услышали от Мэри (которая опять была беременна), что Ливингстон собирался взять ее и "дорогих детишек" с собой в долгое путешествие по джунглям, миссис Моффат написала зятю колкое письмо в характерном для тещи стиле:

"...Мэри говорила мне, что в случае, если она забеременеет, вы не возьмете ее с собой, но позволите ей приехать сюда, после того, как благополучно отъедете... Но, к моему огорчению, я теперь получила письмо, в котором она пишет, что должна опять отправиться в утомительное путешествие вглубь страны, возможно для того, чтобы родить в поле. О, Ливингстон, что вы хотите этим сказать, неужели вам недостаточно, что вы потеряли одного милого малыша и едва сохранили остальных, в то время как мать вернулась домой с угрозой паралича? И все же вы опять намерены подвергнуть ее и детей опасностям исследовательского путешествия? Все до сих пор осуждают вашу жестокость, не говоря уже о неблагопристойности этого происшествия. Беременная женщина с тремя маленькими детьми вынуждена идти в компании людей противоположного пола - через дикие африканские джунгли, среди диких людей и диких животных! Если бы вы нашли место, где хотели бы начать миссионерскую деятельность среди местного населения - ситуация бы совершенно изменилась. Я не сказала бы ни слова, если бы речь шла о романтических прогулках при лунном свете, но отправиться с исследовательской партией - это противоречит здравому смыслу!

Остаюсь ваша в великом смятении. М. Моффат".

Могло ли это письмо изменить намерения Ливингстона, сказать трудно, но оно не дошло до адресата, и они отправились. 15 сентября 1851 г., через месяц после начала их исследовательского путешествия, Мэри родила пятого ребенка на реке Зуга. Этому событию Ливингстон посвятил только одну строчку в своем дневнике, большую часть повествования уделив восхищению по поводу открытия крокодильих яиц. Явно не принимая в расчет свое собственное участие в этом деле, Ливингстон жаловался на "частые беременности" жены, сравнивая результаты ее продуктивности с работой "крупной ирландской мануфактуры". И все же Ливингстон искренне любил своих детей и в последующие годы жалел, что уделял им мало времени.

К 1852 г. Ливингстон понял, что исследовательские путешествия по Африке были не совсем подходящими для жены и маленьких детей. Раньше он оправдывал свой риск так: "Это целое приключение - взять в путешествие жену и детей туда, где свирепствует лихорадка, африканская лихорадка. Тот, кто верит в Иисуса, разве откажется последовать куда угодно ради такого Капитана?" Но он больше не выдерживал критики родственников жены и других людей, поэтому в марте 1852 г. он отправил Мэри и детей из Кейптауна в Англию. Как он мог жертвовать семьей ради африканских исследований? "Ничто, кроме твердого убеждения, что этот шаг будет способствовать славе Христа, не могло бы оторвать меня от моих детей, осиротив их".

Последующие пять лет были для Мэри тяжелыми. Биограф писал, что она и дети не только остались "бездомными и без друзей", но также "часто жили в дешевых жилищах на грани нищеты". И среди постоянных миссионеров ЛМО ходили слухи, что Мэри впала в духовную тьму и топила свое плохое настроение в алкоголе. Но для

Ливингстона этот период был восхитительным и успешным, более волнующим, чем время, проведенное в Африке до этого. Ему особенно нечем было похвастаться за предыдущие одиннадцать лет. У него не было зрелых обращенных. У него не было процветающей миссии, не было церкви. Он был отчаявшимся исследователем, забитым обстоятельствами и связанным обязательствами перед семьей. Теперь он стал свободным. Глубины Африки манили его.

Самая первая и величайшая экспедиция Ливингстона провела его через континент вдоль реки Замбези. Отправив свою семью из Кейптауна, он неторопливо отправился на север, побывав в Курумане, а затем вернулся к своему любимому племени, макололо, где набрал несколько человек, которые должны были сопровождать его в экспедиции. Начав с Центральной Африки, они пошли по реке на северо-запад до побережья Луанды. Это было опасное путешествие с постоянными угрозами со стороны враждебных племен и страхом перед смертельной африканской лихорадкой, но у Ливингстона никогда не возникало соблазна повернуть обратно. Хотя в первую очередь этот человек стремился к исследованиям, он никогда не забывал о евангелизации. С собой он возил "волшебный фонарь" (ранняя версия проектора) с изображениями библейских сценок. Он сеял семена для будущих миссионеров. После шести месяцев напряженного пути Ливингстон и его спутники сделались героями, придя на побережье живыми.

Несмотря на приглашения капитанов отвезти его в Англию, Ливингстон, имея личное обязательство вернуться к племени макололо, повернул обратно вниз по Замбези к восточному побережью. Его возвращение на восток проходило медленнее из-за остановок, причиной которых стали более десяти приступов африканской лихорадки. За год он дошел до реки Линьянти, его изначального пункта отправления, а оттуда последовал дальше к великому водопаду, который он назвал Викторией в честь своей королевы. Теперь единственной целью Ливингстона было исследовать Замбези как возможный торговый путь с востока. Чем больше он встречал случаев бессовестной и жестокой торговли рабами со стороны португальцев и арабов, тем более убеждался, что только сочетание "коммерции и христианства" сможет спасти Африку. Он хорошо осознавал, что иностранные работорговцы не смогут вести свой бизнес без сотрудничества с африканцами (одно племя берет представителей вражеского племени в плен, а затем продает их работорговцам) и предлагал разрешить законную торговлю в Африке; а это, как он верил, возможно лишь при условии обнаружения судоходного торгового пути.

Хотя экспедиция Ливингстона не прошла по всей длине реки Замбези, Ливингстон все же достиг берега в мае 1856 г., твердо (хотя и неверно) заявив, что Замбези судоходна. Его путешествие опять закончилось счастливо, но Ливингстон почувствовал разочарование, когда на западном берегу среди своей почты не нашел писем от Мэри.

Когда Ливингстон вернулся в Англию в декабре 1856 г., после пятнадцати лет пребывания в Африке, его приветствовали как национального героя. Пробыв всего три дня со своей семьей, он отправился в Лондон, откуда начал годичное турне, выступая перед восхищенной публикой, принимая высочайшие национальные награды. За год пребывания в Англии Ливингстон написал свою первую книгу "Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке", а также явился вдохновителем создания нескольких новых миссионерских обществ. Это был период большой славы в его жизни, а также время принять решение. Прежде чем вернуться в Африку в 1858 г., Ливингстон порвал свои отношения с ЛМО и принял приглашение британского правительства, которое предоставило ему больше финансов и снаряжения.

За оставшиеся пятнадцать лет жизни Ливингстон никогда не удостаивался таких почестей, как в 1857 г. Он вернулся в Африку в сопровождении официальных лиц, со снаряжением для своей второй экспедиции, и обнаружил, что Замбези не судоходна. Вторая река, которую он прошел в предыдущем путешествии, белая от пены над многочисленными порогами, была окружена скалистыми ущельями. Разочарованный, он повернул на север (ближе к восточному побережью), чтобы исследовать реку Шире и озеро Ньяса. К сожалению, работорговцы шли по следам его экспедиций и, таким образом, на какое-то время его исследования и открытия в большей степени помогали работорговцам, а не миссионерам.

Миссионеры также последовали его путем в район реки Шире, но не без горьких жертв. Миссионеры Университетской миссии в Центральную Африку (УМЦА), основанной в результате вдохновляющих речей Ливингстона в Кембридже, отправились туда с пылким энтузиазмом и ложной уверенностью в благоприятных для исследования условиях Ливингстон не был организатором, и вскоре миссия оказалась в полном смятении. Епископ Чарлз Маккензи (Charles Mackenzie), священник и руководитель партии, был фигурой противоречивой. Говорили, что он "прибыл в Восточную Африку с епископским сопровождением в одной руке и винтовкой в другой", и он без всяких колебаний готов был использовать винтовку. Более того, этот человек раздал ружья дружественным африканцам, чтобы оказать сопротивление злобному племени айява, занимавшемуся торговлей людьми. Его поведение вызвало скандал и серьезно повредило репутации УМЦА. Менее чем через год Маккензи умер, а остальные члены его партии исчезли в африканских джунглях, включая жену Ливингстона, Мэри, которая оставила детей в Англии, чтобы присоединиться к мужу в 1861 г.

Ливингстон вновь вернулся в Англию в 1864 г., но на этот раз его приняли с меньшим восторгом. Вторая экспедиция не имела того успеха, на который он надеялся, а его репутация была подмочена. Многие члены его команды, когда-то увлеченные своим бесстрашным предводителем, горько жаловались на неограниченную власть руководителя.

В 1865 г. Ливингстон вернулся в Африку, чтобы начать третью и последнюю экспедицию. На этот раз он пытался открыть источник Нила. Он не взял с собой европейцев и не видел ни одного из них в течение почти семи лет. Это время для него было самым трудным. Он очень плохо питался, его мучили лихорадка и кровотечения, а продукты часто крали арабские работорговцы. И все же нельзя сказать, что этот период был совсем несчастливым. Он не сумел обнаружить источник Нила, но сделал несколько других значительных открытий и нашел примирение с собой и окружающими (кроме вечно живой работорговли, что сильно тревожило его совесть). Время шло, африканцы привыкли к бородатому, беззубому и потрепанному старику, который часто рассказывал им о своем Спасителе.

В последние годы жизни Ливингстона в Африке периодически возникали слухи о том, что он умер. Хотя его репутация не была незапятнанной, люди во всем мире все же смотрели на него с благоговением и огромным интересом, всегда готовые узнать что-нибудь новое об этом эксцентричном старом человеке, пропадающем в дебрях Африки. Именно любопытство публики подтолкнуло редактора газеты "Нью-Йорк геральд" послать своего многосторонне образованного и честолюбивого репортера, Генри Стэнли (Henry Stanley), на поиски Ливингстона, живого или мертвого. После нескольких месяцев пути Стэнли отыскал Ливингстона в Уджиджи у озера Танганьика в конце 1871 г. Первая встреча была неловкой. Стэнли слез с лошади, поклонился и начал разговор нелепой фразой (которая впоследствии стала известной всем) "Доктор Ливингстон, я полагаю..."

Появление Стэнли стало приятной неожиданностью для Ливингстона: он привез лекарства, пищу и другие припасы, в которых исследователь так отчаянно нуждался. И что, может быть, важнее всего, он явил собой объект общения и новостей из внешнего мира. Между двумя столь разными людьми возникла глубокая и нежная дружба; и с трогательной благодарностью Стэнли описал те месяцы, что они провели вместе:

"Я жил с ним в течение четырех месяцев и четырех дней в одной хижине, одной лодке или одной палатке и никогда не видел в нем никаких недостатков. Я отправился в Африку с предубеждением против религии, как самый неверующий человек во всем Лондоне. Для репортера моего типа, рассказывающего только о войнах, митингах и политических сборищах, сентиментальные чувства не были важны. Но здесь для меня наступила долгая пора размышлений. Я очутился вдали от мирской жизни. Я увидел там одинокого старика и спросил себя: "Почему он здесь? Что его вдохновляет?" Через четыре месяца после нашей встречи я понял, что слушаю его, удивляясь тому, что старик выполняет слова заповеди "Иди, следуй за Мной". Но мало-помалу, видя его благочестие, его мягкость, его рвение, его искренность и то, как спокойно он выполняет свое дело, я был им обращен, хотя он и не пытался сделать это".

Ливингстон прожил чуть больше года после отъезда Стэнли. Африканские слуги нашли его мертвым, стоящим на коленях у походной койки утром 1 мая 1873 г. Они любили старика и отдали ему дань уважения, доставив его тело и бумаги бывшим коллегам на побережье. Они похоронили его сердце под деревом мпунду, тело высушили на жарком африканском солнце, пока оно не стало мумией, и по суше провезли полторы тысячи миль к морю.

В Англии Ливингстону устроили правительственные похороны в Вестминстерском аббатстве, где присутствовали именитые гости со всей страны. Это был день траура для его детей, пришедших попрощаться с отцом, которого они никогда по-настоящему не знали; но это был особенно печальный час для семидесятивосьмилетнего Роберта Моффата, медленно шедшего по проходу перед гробом, в котором лежал человек, несколько десятков лет назад в этом самом городе вдруг увидевший в своем воображении "тысячи деревушек и ни одного миссионера в них".

Смерть Дейвида Ливингстона оказала огромное психологическое воздействие на весь англоговорящий мир. Миссионерское рвение достигло наивысшего накала, и молодые мужчины и женщины добровольцами устремлялись в заморские дали, несмотря на трудности и риск. Частью это стремление было вызвано исследовательской работой Генри Стэнли, который подхватил эстафету Ливингстона и с твердым упорством продолжил ее. Его путешествие через Африку, длившееся 999 дней, заинтриговало весь мир и заставило миссионерские общества искать своей доли удачи на Черном континенте.

Хотя Генри Стэнли исповедовал обращение под влиянием Ливингстона и был полон решимости продолжить работу своего дорогого друга, он оказался нежелательным кандидатом для миссионерской работы. Урожденный Джон Роулендс (John Rowlands), он появился на свет в 1841 г. (в год, когда Ливингстон прибыл в Африку), незаконнорожденный сын представителей британского рабочего класса. В возрасте шести лет его отдали на попечение жестокого хозяина работного дома, где он оставался до тех пор, пока подростком не сбежал в Новый Орлеан. Там его усыновил Генри Стэнли, богатый бездетный торговец, который вскоре отправил беспокойного юнца прочь от себя работать на плантации. Во время Гражданской войны молодой Стэнли (который взял себе имя приемного отца) примкнул к войскам конфедератов, был ранен и взят в плен. Прослужив какую-то часть своего тюремного срока, он перешел на сторону Штатов; но вскоре его отстранили от службы по медицинским показаниям. После этого Стэнли работал в доках и клерком; потом поступил на службу в федеральный флот, но через короткое время дезертировал и стал журналистом. В этой должности он поехал в Малую Азию, но, прежде чем успел закончить задание, был пойман и бит бандой пиратов. В 1867 г. Стэнли вернулся в Соединенные Штаты, работая над темой военной кампании генерала Хенкока против индейцев, а позже в том же году начал писать репортажи для "Нью-Йорк геральд". В 1871 г. он был по заданию газеты в Африке, когда впервые увидел Дейвида Ливингстона, человека, который стал для него героем и отцом.

После четырех месяцев в Африке, наскоро закончив торопливо написанный бестселлер "Как я нашел Ливингстона" ("How I Found Livin-gstone"), Стэнли составил план собственной исследовательской экспедиции в Африке, которую начал через год после смерти Ливингстона. Стэнли считал себя исследователем, равно как и свободным миссионером, поэтому по прибытии в Уганду он некоторое время пробовал себя в переводе Библии. Но величайшим вкладом Стэнли в миссионерское дело были его статьи и письма. Он сделал больше для миссионерского движения одним эмоционально написанным им письмом (опубликованным в "Дейли телеграф"), чем многие миссионеры сделали за всю свою жизнь. Он страстно умолял прислать миссионеров: "О, если бы благочестивые миссионеры-практики только приехали сюда! ...Какое поле и какой урожай созрел для их серпа цивилизации... Только практичный христианский учитель может научить этих людей тому, как стать христианами, лечить их болезни, строить им дома... Не нужно бояться тратить деньги на такие миссии..."

Экспедиция Стэнли в 999 дней через Африку из Момбасы в устье реки Конго была дорогим удовольствием не только в перерасчете на британские фунты, но и в плане человеческих потерь. Он начал свои исследования вместе с тремя европейцами и 356 африканцами и достиг западного побережья, потеряв почти всех, за исключением восьмидесяти двух африканцев. В отличие от Ливингстона, Стэнли ненавидел Африку и боялся ее людей: "Величайшая и все время подстерегающая нас опасность кроется в том, что мы каждый раз встречаем дикое завывание аборигенов-каннибалов, как только они замечают нас... Ощущение опасности присутствует всегда, будь то сон или явь". Стэнли не гнушался брать в руки оружие и использовать его против угрожавшего им местного населения, явно игнорируя (как это делал Маккензи) вопрос о том, нужно ли стараться нести миссионерство, если оно требует вмешательства военной силы. Для Стэнли то был вопрос жизни и смерти, а не философские рассуждения.

Несмотря на все опасности и смерть людей, экспедиция Стэнли была монументальным достижением, и миссионерские общества стремились последовать его примеру. Первой последовала этому примеру Внутренняя миссия

Ливингстона, внеконфессиональное общество, созданное по образцу Китайской внутренней миссии. Она организовала семь миссионерских баз вдоль южных притоков реки Конго, но смертельные опасности африканских джунглей пожинали свой урожай, и жизнь миссий оказалась короткой. За Стэнли последовали другие миссии и несколько десятилетий добивались установления связи между восточным побережьем и западным через цепь миссионерских станций.

Джордж Гренфелл (George Grenfell) был одним из многих британских граждан, вдохновленных трудами Ливингстона и привлеченных в Африку его смертью. Гренфелл родился в Корнуолле, Англия, в 1849 г. Хотя его семья принадлежала к государственной англиканской церкви, где в воскресных школах занимались их дети, Джордж и его младший брат перешли в баптистскую воскресную школу, чтобы избежать насмешек и преследований со стороны другого подростка. Здесь у Джорджа проснулся интерес к духовным вопросам. Он был обращен в возрасте десяти лет и вскоре после этого, читая первую книгу Ливингстона, решил посвятить жизнь африканской миссии. Проработав несколько лет на складе, одновременно исполняя обязанности светского служителя в церкви, Гренфелл поступил на год в баптистский колледж в Бристоле, чтобы подготовиться к миссионерскому служению.

В ноябре 1874 г., в возрасте двадцати пяти лет, Гренфелл был принят Баптистским миссионерским обществом (та же самая миссия, что привлекла к служению Уильяма Кэри примерно восемьдесят лет назад), а в следующем месяце он уехал в Камерун. В 1876 г. он приехал в Англию, чтобы жениться на мисс Хоукс, которая вернулась с ним в Африку. Менее чем через год она умерла, оставив Гренфелла в горе и раскаянии: "Я совершил ужасную ошибку, привезя мою дорогую жену в этот смертельный климат Западной Африки". Гренфелл повторно женился два года спустя, но на этот раз на цветной женщине из Вест-Индии, которая также незадолго до того овдовела.

После трехлетнего ученичества в Камеруне Гренфелл был назначен на работу в недавно ставший доступным район реки Конго, что оказалось возможно после открытий Стэнли в его исследовательском путешествии в 999 дней. Гренфелл надеялся проложить дорогу посредством сети миссионерских станций через всю Африку и смело взялся за дело. Он путешествовал на речном пароходе "Мир", который построил собственными силами после того, как три инженера, присланные один за другим для выполнения этой задачи, умерли. Несколько лет "Мир" был для Гренфелла и его семьи домом.

Конго, как и любая другая территория в Африке, вполне заслуживала репутации "кладбища белого человека". В первый срок служения из четырех миссионеров выжил только один. И все же Гренфелл умолял присылать новых: "Если вскоре не подъедут еще люди, миссия на Конго провалится и работа, которая стоила так много трудов, пойдет насмарку". Его собственная семья также не избежала цепкой хватки смерти. Четверо из его детей были похоронены в Конго, включая его старшую дочь, Пэтти, которая приехала из Англии помогать ему в работе еще подростком.

Но джунгли, кишащие болезнями, оказались не единственным препятствием, стоявшим на пути распространения христианства в Конго. Недружелюбные племена, известные своим каннибализмом, постоянно угрожали их жизни. Гренфелл вспоминает двадцать ужасных случаев "бегства от каннибалов". "Это люди дикие и коварные, ибо несколько раз после периодов кажущихся дружелюбных встреч вдруг, без какой-либо причины, кроме собственного откровенно "проклятого характера", как сказали бы янки, они начинают пускать в нас свои отравленные стрелы".

Самым большим препятствием для Гренфелла были все же не болезни и не каннибализм, а бельгийское правительство. Король Леопольд рассматривал Конго как собственное частное владение, и миссионеры сталкивались с ограничениями на каждом шагу. Правительственные чиновники требовали у Гренфелла изготовленные им собственноручно карты и личные записи для использования в собственных захватнических целях, а позже они конфисковали его пароход. Образование свободного государства Конго стало благоприятным событием для миссионеров, и Гренфелл, самый опытный исследователь в этой области, принял предложение правительства установить южную границу государства. Но это сотрудничество длилось недолго. Стали известны случаи жестокого отношения бельгийцев к конголезцам (в попытке заполучить каучук), и Гренфелл не мог сдержать праведного гнева. В попытке заставить этого человека замолчать, чиновники назначили его в комиссию по защите местного населения; но когда он понял, что комиссия была бутафорской, он решительно воспротивился подобной работе. Вслед за этим правительство отказалось выделить ему новые участки земли для организации миссионерских станций, затем его уведомили о том, что определенные дети из его миссионерских школ будут подготовлены на должность священников, потому что эта страна, "как римско-католическое государство, не имеет права помещать сирот под опеку какой бы то ни было другой организации, кроме Римско-католической церкви".

Несмотря на существование значительных препятствий, Гренфелл достиг удивительных успехов за время своего служения в Конго. Исследовательская работа первооткрывателя стала лишь частью его великих достижений. Он контролировал работу баптистских миссий в Конго в течение двадцати лет и был свидетелем великого духовного пробуждения в собственной миссии в Болобо. В 1902 г. он писал: "Вы будете рады узнать, что здесь, в Болобо, какими бы близорукими мы ни были, мы не без свидетельства прогресса и благословения. Люди все больше хотят слышать и распространять Благую весть, которой так долго пренебрегали. Фактически многие исповедуют то, что отдали свои сердца Господу Иисусу, и действительно существуют признаки наступления добрых времен". Рост действительно продолжался, и вскоре появилась нужда в большей церкви. Во время своих путешествий Гренфелл видел значительные перемены. Он говорил, что там, где двадцать лет назад его гнали копьями, теперь приветствовали песнями "Прославляйте Иисуса" .

Хотя бельгийское правительство помешало Гренфеллу завершить организацию сети миссионерских станций, связанных со станциями Церковного миссионерского общества на Востоке, он продолжал свою пионерскую работу до самой смерти от африканской лихорадки в 1906 г.

В то время как Гренфелл и баптисты осваивали Африку с запада, Церковное миссионерское общество (образованное Англиканской церковью) продвигалось с востока в попытке исполнить мечту Стэнли опутать континент сетью миссионерских станций. Иоганн Людвиг Крапф (Johann Ludwig Krapf), немецкий лютеранин, был первым великим миссионером ЦМО, который начал мечтать об этом. Он был одним из многих лютеран из Германии, заполнивших ряды ЦМО, когда не многие англичане захотели принести необходимые жертвы. Задолго до экспедиции Стэнли он первопроходцем устремился впереди протестантских миссий на восточный берег. В 1844 г., после того как его изгнали из Эфиопии, Крапф основал станцию на побережье у Момбаса в Кении. К сожалению, победа была омрачена смертью жены и ребенка. Крапф занимался своей первопро-ходческой миссионерской работой более двадцати лет, сделав несколько замечательных открытий, но так и не осуществив мечту охватить сетью Евангелия всю Африку.

Самым замечательным миссионером, отправленным ЦМО на восточное побережье, был Александр Макей, который прибыл в Африку в 1876 г., через полтора года после появления на западном побережье Гренфелла. Макей был хорошо образованным шотландцем, инженером по профессии, мастером на все руки, с острым и любознательным умом и способностями к лингвистике и теологии. Он был одним из восьми миссионеров, посланных ЦМО в 1876 г. в ответ на волнующее воззвание Стэнли к христианскому миру, в котором он сообщал просьбу короля Мтезы из Уганды об отправке туда миссионеров.

Как лидер этой команды миссионеров, Макей ощущал Богом данную ответственность. В своем прощальном послании он выразил смелую решимость, которая требовалась для такого предприятия: "Я хочу напомнить комитету, что за шесть месяцев они, возможно, услышат, что кто-то из нас умер. Да разве существует вероятность того, что из восьми англичан, отправляющихся в Центральную Африку, все должны остаться в живых после полугода пребывания там? По меньшей мере один из нас - может быть, я - наверняка погибнет до этого. Когда новости дойдут до вас, не отчаивайтесь, но немедленно пошлите кого-нибудь другого занять освободившееся место". Слова Макея все еще звенели в ушах директора, когда до него дошли вести, что один из восьмерых умер. За первый год на африканском кладбище остались пять миссионеров, а к концу второго года в живых остался только Макей.

Хотя иногда Макей чувствовал дыхание смерти, он отказывался отступить. К 1878 г., через два года после своего прибытия, он построил (с помощью африканцев) дорогу в 230 миль с побережья до озера Виктория. Но там его уже никто не ждал. Он прибыл вскоре после убийства двух товарищей-миссионеров, а остальные его коллеги уехали из-за плохого здоровья.

Достигнув озера Виктория, Макей построил лодку и пересек озеро в Энтеббе, где встретился с королем Мтезой. В то время как Мтеза и его приближенные радостно приветствовали Макея, его появление встретило резкий протест со стороны других слоев населения, в частности, католиков и мусульман. Сам Мтеза обладал ярко выраженным языческим характером, ежедневно казнил своих подчиненных по пустяковым обвинениям и, как говорят, имел самое большое количество жен из всех людей в истории. Макей воспользовался всей свободой, предоставленной ему Мтезой, и немедленно начал проповедовать Евангелие народности баганда, найдя их дружелюбными и стремящимися к знаниям. Его всегда окружали дети, а взрослые всех возрастов молили его научить их читать, поэтому Макей начал переводить Писания. Он проводил долгие часы за печатным станком, и его труды были щедро вознаграждены. К концу 1879 г., через год после своего прибытия, он писал: "Каждый день сюда приходят толпы людей за назиданием, в основном желая научиться читать". В 1882 г. произошло первое крещение, а двумя годами позже поместная церковь объединяла уже восемьдесят шесть африканцев.

Многое мешало росту церкви. На жизнь Макея неоднократно покушались и арабы, и римские католики. Ситуация стала критической после смерти Мтезы в 1884 г., когда воцарился его сын, Мванга. Начались леденящие кровь преследования христиан. В 1885 г. более тридцати мальчиков-христиан были сожжены живьем за отказ подчиниться гомосексуальным домогательствам Мванги. Позже в том же году Джеймс Ханнингтон (James Harming-ton), англиканский епископ, попытался войти в Уганду с востока, но был убит по приказу Мванги. Напряжение достигло предела, когда вспыхнула настоящая гражданская война между местными протестантами и католиками, закончившаяся кровавой битвой при Менго. Это был позорный эпизод, конец которому положило только военное вмешательство англичан и разделение страны на протестантские и католические сферы влияния.

Все эти годы над Макеем постоянно висела угроза изгнания из страны, но его ценность как квалифицированного инженера предотвращала исполнение этих угроз до 1887 г., когда арабы все же убедили Мвангу выслать его. Макей продолжил свое служение в Танганьике на южной оконечности озера Виктория, где вел дальнейшую работу по переводу и печатанию Библии и предоставлял убежище христианским беженцам из Уганды. В 1890 г., в возрасте сорока лет, этот одинокий и часто живший уединенно миссионер умер от малярии. После его смерти один из коллег горестно жаловался на невосполнимую утрату, выразив свою мысль простой, но красноречивой фразой: "Из десятков других никогда не получится одного Макея".

Борьба за распространение Евангелия в Уганде не завершилась смертью Макея. ЦМО не удалось запугать. В 1890 г., в год смерти Макея, в Уганду приехал Альфред Р. Такер (Alfred R. Tucker), благочестивый англиканский епископ, и с благословенной помощью африканских евангелистов вырастил церковь до шестидесяти пяти тысяч членов. Его непоколебимая приверженность расовому равенству привела к возникновению оппозиции среди коллег-миссионеров, но его идеи одержали победу, и церковь в Уганде расцветала.

Исследовательская и миссионерская деятельность Ливингстона и Стэнли вдохновила множество мужчин и женщин на то, чтобы посвятить свою жизнь Африке. Неудивительно, что многие женщины представляли себе свое служение под защитой миссионерской станции, огороженной забором и обустроенной всем необходимым, как в Курумане, где Мэри Моффат провела большую часть своей жизни.

Исследования и работа первооткрывателя никак не представлялись трудом легким и предназначенным для одинокой женщины-миссионерки - по крайней мере до тех пор, пока не появилась Мэри Слессор.

История Мэри Слессор, как и жизнь любого миссионера в современной истории, была романтизирована до неузнаваемости. Ее образ викторианской леди, одетой в платья с высоким воротником, в ниспадающих до щиколоток юбках, смело шагающей по африканским джунглям, залитым ливнями, или сидящей в каное с раскрашенными племенными воинами, так далеко отстоит от реальной жизни и работы босоногой, небрежно одетой рыжеволосой рабочей женщины, которая жила на манер африканцев в глиняной кибитке, а ее лицо (часто без вставных зубов) временами было покрыто ожогами от нестерпимо жаркого африканского солнца. И все же ее успех миссионерки и первопроходца был удивительным, а то чувство единения, которое она ощущала по отношению к африканцам, равняло ее с немногими другими людьми. Она отличилась тем, что была первой женщиной в должности вице-консула Британской империи, и ей еще при жизни были оказаны почести и выражено величайшее уважение со стороны коллег-миссионеров. Они хорошо ее знали и, несмотря на недостатки и эксцентричность, ценили как великую женщину и Божьего человека, каковой она и была в действительности.

Мэри Митчелл Слессор, вторая из семи детей, родилась в Шотландии в 1848 г. Ее детство омрачалось нищетой и семейными неурядицами, ссорами, происходившими в основном из-за периодической безработицы ее отца-алкоголика, который как-то раз выкинул Мэри на улицу ночью, вернувшись домой пьяным. В возрасте одиннадцати лет Мэри начала работать вместе с матерью на текстильной фабрике по полдня, продолжая в то же время учиться. К четырнацати годам она работала по десять часов в день, чтобы прокормить семью, потому что в семье появился седьмой ребенок. Следующие тринадцать лет Мэри трудилась на фабрике и стала в семье основным кормильцем.

Хотя позже она говорила о себе как о "дикой девчонке", ранние годы Мэри прошли в работе на фабрике и дома. На развлечения не было ни времени, ни возможности в перенаселенном и грязном районе, где проживал рабочий класс и где ютилась ее семья. К счастью, церковная деятельность давала ей возможность на время забыть о доме. Обращенная подростком через внимательную заботу жившей пожилой вдовы по соседству, Мэри вскоре стала очень активной помощницей в своей поместной пресвитерианской церкви. Она преподавала в воскресной школе, а после смерти своего отца вызвалась служить добровольцем, помогая миссионерской работе в городе. Когда ей было чуть за двадцать, она стала сотрудничать с Королевской уличной миссией, что обеспечило ей практический опыт для будущей миссионерской деятельности. Сколько раз ей приходилось сталкиваться с потоками грязных слов и непристойным поведением уличных банд, пытавшихся помешать ее собраниям на открытом воздухе. Смелость, которая так пригодилась позднее, была развита в трущобах Данди.

Зарубежные миссии глубоко заинтересовали Мэри с раннего детства. Миссионерские собрания были частым явлением в ее церкви, и миссионеры, приезжавшие в отпуска, просили новых работников. Она с живейшим интересом наблюдала за прогрессом Миссии Калабар, образованной за два года до ее рождения. Тепло относившаяся к миссиям мама Мэри надеялась, что ее единственный выживший сын, Джон, станет членом зарубежной миссионерской экспедиции. Его смерть, когда Мэри исполнилось двадцать пять, разбила мечты матери. Но что касается Мэри, ее мысли о миссионерской работе были вызваны желанием уйти с работы на фабрике и занять место брата. Миссия Калабар всегда принимала женщин, и Мэри знала, что ее встретят приветливо и возьмут в свой штат. Смерть Дей-вида Ливингстона укрепила ее решение, и ей осталось только разорвать тесную связь со своей семьей.

В 1875 г. Мэри обратилась в общество и была принята Миссией Калабар, а летом 1876 г., в возрасте двадцати семи лет, она отплыла в Калабар (расположенный в современной Нигерии), давно известный своей работорговлей и смертоносным климатом. Первые годы в Африке Мэри провела в Дьюктауне, где преподавала в миссионерской школе и посещала африканцев, параллельно изучая язык. Его она выучила быстро, но своим назначением осталась недовольна. Как фабричная девчонка, она никогда не чувствовала себя в своей тарелке в комфортной обстановке и при сытом образе жизни, которые вели несколько миссионерских семей, удобно устроившихся в Дьюктауне. (Несомненно, они также были достаточно сдержанны по отношению к ней - двадцатидевятилетней женщине, которая намеренно влезала на каждое дерево, на которое можно было залезть между Дькж-тауном и старым городом.) Жизнь казалась скучной и серой. Она хотела получить больше результатов от своего миссионерского служения, чем те, которые ей предлагало существование в Дьюктауне. Всего лишь через месяц после приезда туда она писала: "Не стоит обладать особой благодатью, чтобы сидеть тихо. Так трудно ждать". Ее сердце было настроено на первопроходческую работу в глубинке, но такую "привилегию" нужно было заслужить.

Почти через три года пребывания в Африке, когда Мэри уже была ослаблена несколькими приступами малярии (а еще более - тоской по дому), ей разрешили приехать в отпуск восстановить здоровье и повидаться с семьей. Она вернулась в Африку посвежевшей и вдохновленной новым назначением в Старый город, за три мили вдоль реки Калабар. Здесь она работала самостоятельно и жила так, как хотела - в глиняной хижине, питаясь местной едой, что позволяло ей выделять большую часть миссионерской заработной платы своей семье. Работа более не казалась ей скучной. Она проверяла деятельность школ, распределяла лекарства, выступала на диспутах и заменяла мать нежеланным детям. По воскресеньям она становилась окружным проповедником, проделывая многомильные переходы через джунгли из деревни в деревню, делясь Благой вестью с теми, кто хотел ее слышать.

Благовествование в Калабаре проходило медленно и трудно. Среди местных племен преобладали колдовство и спиритизм. Жестокие племенные обычаи превратились в традиции. Было почти невозможно переубедить людей в чем-либо. Одной из наиболее ужасающих традиций стало убийство близнецов. Согласно суевериям, рождение близнецов было проклятием, приносимым злым духом, который становился отцом одного из детей. В большинстве случаев оба близнеца жестоким образом умерщвлялись, а мать изгонялась племенем и отправлялась на территорию, являвшуюся резервацией для отверженных. Мэри не только спасала близнецов и служила матерям, но и неустанно боролась против сторонников этого языческого ритуала, иногда рискуя собственной жизнью. Она смело вмешивалась в племенные дела и постепенно заслужила уважение, до того неслыханное для женщины. Но после трех лет работы Мэри опять серьезно заболела и более не могла оставаться в Африке.

Во второй отпуск Мэри уехала вместе с малышкой Джени, одной из двойни шести месяцев от роду, которую она спасла от смерти. Хотя Мэри отчаянно нуждалась в отдыхе, на родине ее забросали просьбами о встречах. Она и Джени явились сенсацией, и так велика была нужда в свидетельствах Мэри, что комиссия миссионерского общества продлила ей отпуск. Потом Мэри задержалась еще, ухаживая за больной матерью и сестрой; но наконец в 1885 г., почти через три года отсутствия, она вернулась в Африку, полная решимости проникнуть дальше в глубинку.

Вскоре после своего возвращения Мэри получила известие о смерти матери, а через три месяца после этого - о смерти сестры. Другая сестра умерла во время ее отпуска, и теперь Мэри осталась одна, без тесной связи с родиной. Она впала в уныние, ее охватило чувство одиночества: "Нет никого, кому я могла бы написать и рассказать обо всех своих делах и печалях и о всякой чепухе". Но вместе с чувством одиночества и печали пришло ощущение свободы: "Теперь Небеса для меня ближе, чем Британия, и никто не будет сожалеть обо мне, если я отправлюсь вглубь страны".

Глубинкой Мэри считала Окойонг, дикую территорию, на которой гибли другие миссионеры, осмелившиеся проникнуть через ее границы. Послать одинокую женщину к окойонгам многими считалось равнозначным сумасшествию, но Мэри твердо решила ехать, и ее невозможно было разубедить. Несколько раз посетив этот район вместе с другими миссионерами, Мэри пришла к убеждению, что первооткрывательская работа более всего подходит для женщин, которые, как она верила, меньше могли напугать дикие племена, чем мужчины. Поэтому в августе 1888-го, с помощью своего друга, короля Эйо из Старого города, она была на пути на север.

В последующие четверть века и даже больше Мэри продолжала миссию первооткрывателя в районах, где не мог выжить ни один белый человек. Пятнадцать лет (за вычетом двух отпусков) она жила с окойонгами, обучая их, ухаживая за ними, разрешая их споры. Ее репутация миротворца стала известной во всех близлежащих районах, и вскоре она выполняла роль судьи во всем регионе. В 1892 г. она стала первым вице-консулом в Окойонге и эту правительственную должность занимала много лет. Она исполняла функции судьи и возглавляла заседания суда, разбирая дела, относящиеся к земле, долгам, семейным проблемам и подобное. Ее методы были необычны по британским стандартам (она часто отказывалась вынести решение одна по какому-либо свидетельству, если знала лично о наличии других факторов), но ее методика прекрасно подходила для африканских условий. Хотя Мэри глубоко уважали как судью и благодаря ее влиянию колдовство и суеверия постепенно уменьшались, она не видела больших сдвигов в распространении христианства в Окойонге. Она считала себя первопроходцем и рассматривала свою работу как подготовительную, не без оснований беспокоясь о том, что не может послать блестящих отчетов домой о толпах обращенных и о цветущих церквах. Она открывала школы, учила практическим навыкам, организовывала торговлю - и все это делалось как подготовка к служению будущих миссионеров (чаще всего, рукоположенных мужчин), которые должны были последовать за ней. Она видела некоторые плоды своих евангелических стараний, но в основном это происходило в ее семье с приемными детьми. В 1903 г., ближе к концу ее деятельности в Окойонге, произошла первая служба крещения (семеро детей из одиннадцати крещенных были ее приемными детьми) и была организована церковь из семи членов.

Мэри, как пионер-миссионер, вела одинокую жизнь, но она никогда не оставалась полностью лишенной связей с общественностью на родине. Ее поездки в Англию во время отпусков и периодические посещения Дьюкта-уна помогали поддерживать связь с внешним миром. Во время одного из своих отпусков по болезни на побережье она встретила Чарлза Моррисона, молодого миссионера-учителя на восемнадцать лет младше ее, служившего в Дьюктауне. Их дружба крепла, они полюбили друг друга, а затем Мэри приняла его предложение выйти за него замуж, выговорив условие, что он будет работать вместе с ней в Окойонге. Однако свадьба так и не состоялась. Его здоровье не позволило ему оставаться даже в Дьюктауне, а для Мэри миссионерское служение стояло превыше личных интересов.

Наверное, Мэри и не была готова к семейной жизни. Ее жизненные привычки и повседневные заботы стали настолько независимыми, что ей лучше было оставаться одной. С ней пробовали жить одинокие женщины, но обычно безуспешно. Вопросы гигиены и санитарии ее беспокоили не очень сильно, и ее глиняные хижины кишели тараканами, крысами и муравьями. Прием пищи, школьные занятия, церковные службы проходили нерегулярно - намного более подходящий образ жизни для африканцев, чем для ориентированных на время европейцев. Одежда также мало интересовала Мэри. Она очень быстро обнаружила, что скромные, туго обтягивающие длинные платья викторианской Англии плохо подходят для жизни в африканских влажных лесах. Вместо них она носила простую хлопчатобумажную одежду, часто прилипавшую к телу из-за влаги (это заставило одного миссионера настоять на том, что он пойдет впереди нее в джунглях, чтобы не видеть ее, хотя он был человеком, хорошо знакомым с искушениями).

Мэри часто не удавалось принять необходимых мер для сохранения здоровья и она "жила, как местные" (как говорили другие миссионеры).

Но удивительно, что она пережила многих из своих миссионеров-коллег, которые так пеклись о своем здоровье и гигиене. И все же она испытывала повторявшиеся приступы малярии и часто болезненно обжигала лицо. Ожоги, появлявшиеся на ее лице и голове, иногда приводили к возникновению лысины. Временами, однако, она чувствовала себя на удивление здоровой и крепкой для пожилой женщины. Ее многочисленные дети делали ее молодой и счастливой, и она искренне могла говорить, что "испытала совершенную радость и удовлетворение одинокой жизни".

В 1904 г., в возрасте пятидесяти пяти лет, Мэри уехала из Окойонга со своими семью детьми, чтобы выполнить исследовательскую работу в Иту и других отдаленных районах. Она добилась огромного успеха и в работе с людьми племени иту. Джеки, ее старшая приемная дочь, теперь стала бесценной помощницей в работе, а другая женщина-миссионерка согласилась продолжать ее работу в Окойон-ге. В оставшиеся десять лет своей жизни Мэри опять выполняла работу первопроходца, а за ней следовали другие - их служение проходило намного легче после ее подготовительной работы. В 1915 г., почти через сорок лет после приезда в Африку, она умерла в возрасте шестидесяти шести лет в своей глиняной хижине, став величайшим свидетельством деятельности христианских миссий в Африке.

За время ее служения в Африке объем миссионерской работы существенно возрос. Это был период быстрого развития миссий независимой веры. Конфессиональные миссии, поддерживаемые англиканами (выросшие от чуть более сотни до более тысячи за этот период), пресвитерианами, методистами и баптистами, значительно увеличили количество своих зарубежных представительств и к 1915 г. твердой ногой ступили на африканскую землю, становясь главной миссионерской силой на Черном континенте. Это были такие миссии, как Христианско-миссионерский союз (ХМС), миссия "Евангельский союз" (МЕС), Суданская внутренняя миссия (СВМ) и Африканская внутренняя миссия (АВМ).

Впечатляющие миссионерские предприятия, организованные в Индии и Африке в конце XVIII - начале XIX в., конечно же, гораздо значительнее миссионерской деятельности на Востоке. Япония, Корея и Китай были изолированными странами, и совершенно очевидно, что христианство там было нежелательным явлением. Только в конце 1850-х гг. протестантские миссионерские советы смогли начать работу в Японии, но даже тогда прогресс проходил болезненно медленно. Корея еще дольше продержалась в изоляции, и первая протестантская миссия не могла проникнуть в эту страну до 1865 г. Но в Китае, несмотря на отчаянную оппозицию, деятельность протестантских миссий началась уже в первом десятилетии XIX в. В этот период только маленькая территория под названием Кантон и португальская колония Макао были открыты для проживания иностранцев. Таким образом, деятельность миссий существенно ограничивалась; но, по крайней мере, работа в этих пунктах положила начало миссионерской деятельности в Китае - и этого было достаточно для того, чтобы христиане заинтересовались судьбой тех, кто не слышал Благой вести.

Скрытым мотивом восточной изоляции была национальная гордость. Народы Востока гордились своей цивилизацией и обычно смотрели на иностранцев как на варваров или, хуже того, как на "иностранных дьяволов". Народ Китая имел непрерывную четырехтысячелетнюю историю, древнее которой мир не знает, и поэтому по праву отвергал подразумеваемое превосходство Запада. И культура, и религия в этой стране обладали четко выраженным восточным налетом, который западному уму понять было трудно. Ранняя восточная религия развивалась вокруг духа и культа предков и, естественно, была разнообразной и неорганизованной. Однако с введением философии конфуцианства и даосизма в VI в. до н. э., а впоследствии и с проникновением буддизма в Китай в I в. н. э. (а оттуда - в Корею и Японию), религиозная обстановка резко изменилась. Организованные религиозные учения и националистическая гордость соединились вместе, и все попытки распространить христианство терпели неудачу.

Христианство пришло на Восток, в частности в Китай, в четыре этапа. Жившие в Персии несторианские христиане VII в. были первыми, кто пытался евангелизировать Китай. Преследования христиан во все времена отличались жестокостью, но церковь там сохранилась до XIV в. Римские католики вошли в Китай в конце XIII в. В 1293 г. францисканский монах Джон был направлен папой распространять в Китае христианскую веру. Менее чем за десять лет он основал в Пекине церковь почти из шести тысяч прихожан, но начавшиеся через некоторое время преследования положили быстрый конец его трудам. В XVI в. римские католики, вдохновленные Франциском Ксаверином (см. гл. 2), вновь прибыли в Китай под флагом иезуитов. На этот раз католики выжили, хотя ужасы преследований не прекращались. Четвертая и последняя попытка миссионерского влияния на Китай была предпринята протестантами - прорыв, начатый Робертом Моррисоном в начале XIX в. Но Китай все еще оставался закрытой страной. Китайские власти яростно сопротивлялись ввозу опиума, и единственным решением этой проблемы с их стороны явился запрет всякой торговли и закрытие прибрежных портов для иностранных торговцев - вызов, который британцы не могли стерпеть.

Британцы настаивали на контрабандном ввозе опиума для миллионов китайских потребителей. К сожалению, их заботили лишь проблемы экономики, а вопросу морали уделялось очень мало внимания. Торговля опиумом из Индии была чрезвычайно выгодна Ост-Индской компании. Прибыли помогали Британии оплачивать колониальные и административные расходы. По этой причине британские власти игнорировали запрет императора на ввоз опиума в начале 1830-х, а к 1836 г. ввоз опиума увеличился втрое. Тот факт, что истощенные потребители опиума умирали на улицах и что три сына императора также умерли от этой отравы, не принимался во внимание, тогда как многие британцы утверждали, что опиум ничуть не хуже табака.

К 1839 г. напряженные отношения вылились в открытую войну. В парламенте звучали горячие споры. Военные ястребы выиграли, и британцы применили военную силу, заставив

Китай открыть морские порты. Опиумная война закончилась Нанкинским соглашением, по которому Гонконг отходил к Великобритании, а Китай открывал для иностранной торговли пять прибрежных портов. Это явилось победой экономической, но вряд ли моральной. "Мы победили, - писал лорд Шафтсбери (Lord Shaftesbury), - в одной из самых беззаконных, ненужных и несправедливых войн во всей истории, в этой жестокой и низкой войне". Звучали и другие голоса протеста - из миссионерских рядов, но в то же время многие церковные и миссионерские лидеры верили, что Китай должен быть открыт для Евангелия любым путем, даже если для этого придется применить военную силу. К сожалению, некоторые миссионеры сами были связаны с контрабандой опиума. Но ввоз контрабанды прекратился в 1850-е, когда после второй англо-китайской военной кампании опиум стал официально узаконенным товаром. С этим последним унижением Китая миссионерские общества быстро двинулись вглубь страны. Вместе с опиумом теперь можно было законно торговать христианством, не платя при этом высокую цену.

Роберт Моррисон был первым протестантским миссионером, попавшим в Китай, что само по себе является примечательным, поскольку на пути иностранцев стояли значительные препятствия в этой враждебной земле в первой половине XIX в. Он молился о том, чтобы "Бог поставил его в той части поля, где трудности самые большие и по всем человеческим меркам самые неподъемные". И получил ответ на свою молитву. Он выстоял двадцать пят лет в Китае, увидев чуть более десятка обращенных, а к моменту его смерти во всей Китайской империи было известно только о трех местных христианах.

Моррисон родился в Англии в 1782 г и был самым младшим из восьмерых детей. Еще маленьким ребенком он стал подмастерьем у отца, который изготавливал деревянные колодки, использовавшиеся в сапожном деле и ремонте обуви. Это было трудное время для маленького Роберта, постоянно находившегося под пристальным наблюдением строгого, но преданного шотландско-пресвитерианской церкви отца. Времени на игры совсем не оставалось. Его свободное время проходило в изучении Писаний под наблюдением местного священника. В возрасте пятнадцати лет он был обращен, а в последующие несколько лет, после чтения статей в миссионерских журналах, его стало интересовать миссионерское служение за рубежом. Стать миссионером было его мечтой, но на пути встало одно препятствие - его мать. Между ними существовала сильная привязанность, и он уступил ее просьбе, пообещав не уезжать за границу, пока она жива. Отсрочка была короткой. Она умерла в 1802 г., когда ему было двадцать лет. Он никогда не жалел о своем решении ждать, высоко ценя возможность служить ей в те часы, когда она умирала.

Вскоре после смерти матери Моррисон уехал в Лондон для подготовки к служению. Он проучился два года, а затем обратился в Лондонское миссионерское общество по зарубежной службе и был принят. Эта радость была омрачена отношением к происшедшему его семьи и коллег. Почему молодой и талантливый священник стремится отдать свою жизнь служению в языческой стране, когда на родине существует столько возможностей для эффективной деятельности? Несмотря на их доводы и уговоры, Моррисон твердо стоял на своем. Китай не выходил из его головы, но когда он принял решение ехать, у него появилась возможность заниматься с китайским ученым, жившим в Лондоне. Его отплытие отложили, чтобы найти коллегу для совместного служения.

Партнера не нашли, и Моррисон решил ехать один; но получить разрешение на въезд в Китай было непростым делом. Ост-Индская компания отказывалась взять его. Наконец в январе 1807 г., почти через пять лет после смерти своей матери, он отплыл в Китай на американском судне, отправлявшемся в Кантон через Соединенные Штаты. Тем временем в Соединенных Штатах Моррисон встретился с Госсекретарем Джеймсом Мэдисоном, который дал ему рекомендательное письмо на имя американского консула в Кантоне. Там же, в Америке, произошел любопытный разговор, часто цитировавшийся впоследствии, Моррисона с владельцем корабля, который саркастически уколол молодого миссионера: "Итак, мистер Моррисон, вы действительно предполагаете произвести впечатление на язычество великой Китайской империи?" На что Моррисон ответил: "Нет, сэр, но я предполагаю, что Бог сделает это". >

Моррисон приехал в Кантон в сентябре 1807 г., через семь месяцев после того, как покинул Англию. Тогда начались настоящие проблемы. Дальнейшее изучение китайского языка было возможно лишь в условиях строжайшей секретности. Его присутствие в Кантоне находилось под постоянным наблюдением Ост-Индской компании, чьи чиновники запрещали любую деятельность, которая каким-нибудь образом касалась евангелизации китайцев. Как в Индии, так и в Китае они охраняли свои торговые интересы... Но что еще хуже, Моррисон был вынужден жить так, как жили все чиновники компании, впустую тратя деньги, что его очень огорчало. Одиночество также оказалось серьезным испытанием. Работа без партнера проходила достаточно сложно, но отсутствие общения с домом (несмотря на регулярную почту) было невыносимо и причиняло ему лишние страдания. Через год после приезда он писал другу: "Вчера я получил ваше очень приветливое письмо. Это всего лишь второе письмо, что я получил, написав по меньшей мере двести". Причина отсутствия писем от семьи и друзей? Они были слишком заняты.

Несмотря на ограничения, сопровождавшие его пребывание, жизнь Моррисона в Кантоне не была пустой тратой времени. Вскоре после приезда он нашел двух китайцев, католических обращенных, которые с готовностью стали обучать его китайскому. Эти двое так боялись властей, что носили с собой яд, чтобы покончить с собой немедленно и избежать неминуемых пыток, когда их обнаружат. Моррисон учился вместе с ними и начал составлять словарь, а также тайком переводить Библию. Словарь произвел такое впечатление на чиновников Ост-Индской компании, что менее чем через полтора года после его приезда они предложили ему должность переводчика. Хотя Моррисона мирская должность не радовала, он знал, что она была единственным способом наладить отношения с компанией, и, кроме того, щедрая оплата его труда также была стимулом

Во время его переговоров с Ост-Индской компанией он задумался и об изменениях в своей личной жизни После короткого ухаживания он женился на Мэри Мортон, дочери доктора-англичанина, который в то время жил в Китае Женщины не допускались в Кантон, поэтому Моррисон устроился в Макао, португальской колонии, живя полгода в Макао, а другую половину года работая в Кантоне на Ост-Индскую компанию В Макао он убедился, что католики были еще более ограниченными в своих правах, чем чиновники компании в Кантоне

Первые годы семейной жизни Моррисона не были счастливыми Его разлука с Мэри, равно как и ее слабое здоровье и духовное состояние, мало способствовали плодотворной работе Моррисона Он признавался другу "Вчера я приехал в Кантон Я оставил мою дорогую Мэри не в лучшем состоянии Ее слабый ум в смятении Моя бедная, страдающая Мэри, да благословит ее Господь она ходит во тьме и не имеет света" Состояние Мэри несколько улучшилось на время, но в 1815 г, через шесть лет после свадьбы, плохое здоровье вынудило ее вернуться в Англию с двумя маленькими детьми Проведя там шесть лет, она с детьми приехала обратно, чтобы пережить короткую и радостную встречу Летом 1821 г Мэри неожиданно умерла На следующий год Моррисон с болью расстался со своей девятилетней Ребеккой и семилетним Джоном Он отправил их обратно в Англию, чтобы они могли "получить простое воспитание, но более всего научиться страху Господню "

Долгие разлуки Моррисона с женой и детьми, хоть и были горькими, позволили ему найти драгоценное время для перевода Библии, что он выполнял с неутомимой энергией Он использовал время, которое должен был посвящать Ост-Индской компании (именно эта работа намного обогатила его знание языка), всегда считая себя в первую очередь миссионером Евангелия, хотя и не говорил об этом открыто Его первый обращенный (появившийся через семь лет его миссионерской карьеры) был крещен "вдали от людских взоров", чтобы избежать гнева и британских, и китайских властей Он хорошо понимал, что само его пребывание в Китае было милостью со стороны Ост-Индской компании Это стало очевидно в 1815 г, когда был опубликован его перевод Нового Завета Чиновники компании немедленно объявили о его увольнении Хотя это обеспокоило Моррисона, увольнения так и не последовало Работа этого человека оказалась незаменимой для компании

Раздражения и недовольства со стороны Ост-Индской компании следовало ожидать, но эти же чувства испытывали в отношении его труда и некоторые христиане Как жаль, что даже в этих кругах существовало горькое соперничество в попытке перевести Библию на китайский В 1806 г, еще до приезда Моррисона в Китай, Джошуа Маршман, коллега Кэри по Серампуру, начал изучать китайский язык, планируя перевести Библию Когда Моррисон услышал о планах Маршмана в 1808 г, он немедленно написал в Серампур, но так и не получил ответа Маршман явно не хотел, чтобы Моррисона запомнили как первого переводчика Библии на китайский. Острое соперничество (хотя никогда не выражавшееся в личной форме) проявилось также в несправедливом обвинении Маршмана в плагиате со стороны некоторых коллег Моррисона. Наконец Маршман выиграл гонки, но то была пиррова победа. Его перевод, по словам его собственного сына, "был далек от совершенства", и этот труд можно было оценить "в основном как памятник его миссионерскому рвению и литературной стойкости" и, можно добавить, упрямой гордыне. Перевод Моррисона, тщательно выверенный перед опубликованием (и по этой причине задержавшийся) был значительно лучше; и скорее Моррисона, чем Маршмана, помнят как первого переводчика китайской Библии.

Закончив перевод Библии, Моррисон вернулся в 1824 г. в Англию в свой первый за семнадцать лет отпуск. Хотя о нем часто забывали, пока он жил в Кантоне, в Англии он оказался знаменитостью, постоянно осаждаемой приглашениями выступить с речью. Моррисон понимал, что о его служении нельзя рассказать за один вечер, а потому предложил серию лекций и уроки языка для тех, кто действительно был заинтересован служением в Китае. Он испытывал такую озабоченность продолжением миссионерского служения и, в частности, женского служения, что организовал специальный класс для женщин в собственном доме Интересно, что одной из первых поступила в этот класс девятнадцатилетняя Мэри Алдерси (Mary Aldersey), которую впоследствии вспоминали как человека, сыгравшего отрицательную роль в одной из величайших историй любви миссионеров (см. рассказ о Тейлоре).

В 1826 г., пробыв два года в Англии, Моррисон вернулся в Кантон в сопровождении двух своих детей и новой жены, Элизабет. Там он продолжил перевод христианской литературы и подпольное благовествование. Но большим временем он не располагал, а на службе все чаще требовался переводчик по мере того, как росли конфликты между торговыми интересами Англии и Китая, что постепенно привело к войне. Посреди этой суматошной жизни он усыновил еще четверых детей, и семейные заботы также отнимали у него массу времени, пока в 1832 г со слезами на глазах он не проводил жену и детей в Англию. Работа в компании требовала огромного напряжения Моррисон работал, пока не истощились силы и его хрупкий организм не сдался. Но наступившая депрессия длилась недолго. Он умер в 1834 г., раньше чем до него дошло известие, что его семья благополучно доехала до Англии. Его смерть совпала с вынужденным отъездом из Китая Ост-Индской компании и со смертью другого великого миссионера-первопроходца, Уильяма Кэри, который менее чем за два месяца до того умер в Индии.

История христианских миссий на Востоке будет не полной без рассказа о Карле Гутцлаффе (GutzlafT), которого, согласно историку Стефану Нейлу, "можно считать и святым, и сумасшедшим, и провидцем, а также истинным пионером и заблуждавшимся фанатиком". Гутцлафф родился в Германии в 1803 г., посещал школу в Базеле и Берлине. Ему было чуть за двадцать, когда он был призван Нидерландским миссионерским обществом как миссионер в Индонезию. Там он начал работать с китайскими беженцами без одобрения Общества, что привело к его изгнанию из Общества через два года, и тогда он стал независимым.

Гутцлафф наслаждался своей свободой. Из Индонезии он отправился в Бангкок, Таиланд, где оделся в национальное платье и жил жизнью местных. Во время трехлетнего пребывания в этой стране он и его жена осознали невероятную сложность задачи перевода всей Библии на сиамский и части Библии на камбоджийский и лаосский языки. В Таиланде он прожил недолго из-за безвременной смерти жены и новорожденной дочери и из-за собственного плохого здоровья.

Покинув Таиланд в 1831 г., Гутцлафф отправился путешествовать вдоль китайского побережья. Он плавал на любом судне, куда мог достать пропуск, будь то хоть китайская джонка или клипер, перевозивший контрабандный опиум. Так он добрался до Тяньцзиня и Маньчжурии с короткими остановками в Корее и на Формозе. Везде он проповедовал Евангелие и распространял христианские брошюры и части Писаний, которые, в частности, ему доставлял Роберт Моррисон из Кантона. В 1833 г., через два года путешествий вдоль побережья, Гутцлафф стал проникать вглубь, распространяя литературу и проповедуя. Его китайское платье и беглое знание языка позволяли ему продвигаться практически незамеченным, пока не разразилась Опиумная война 1839 г.

Во время Опиумной войны Гутцлафф, как и Моррисон, служил переводчиком для британцев и помогал на переговорах, приведших к Нанкинскому соглашению в 1842 г. После этого он обустроился в Гонконге и оттуда начал осуществлять свою мечту охватить весь Китай благовестием. Он решил обучить китайцев благовествованию и послать их вглубь страны, чтобы проповедовать и распространять христианскую литературу. Его целью было евангелизировать Китай за одно поколение. В течение шести лет Гутцлафф подготовил более трехсот китайских работников, и отчеты о его успехах были феноменальными. Были распространены тысячи Новых Заветов и бесчисленное количество других христианских книг и брошюр. Люди стекались отовсюду, чтобы послушать Благую весть. Самой поразительной новостью оказалось то, что "после проверки и удовлетворительного исповедания своей веры" крестились 2871 человек. Это было свидетельство, о котором мечтает каждый миссионер, и история успеха, о котором мечтают те, кто поддерживает пожертвованиями на родине. Там подробные письма Гутцлаффа читались с большим воодушевлением, а миссионерские организации и отдельные христиане по всей Европе посылали в Китай финансовую помощь.

В 1849 г., получив двух европейских помощников, Гутцлафф приехал в Европу лично, чтобы поделиться чудесной новостью о том, что Бог делал в Китае. Он с триумфом ездил и проповедовал по всем Британским островам и на континенте. Его истории зачаровывали и были слишком хороши, чтобы являться правдой. И сомнения подтвердились. В 1850 г., когда он был в Германии, яркий воздушный шарик лопнул. Все подвиги оказались жуткой мистификацией, совершавшейся его китайскими помощниками, многие из которых были просто бессовестными жуликами. Литературу вместо распространения продавали издателям, которые, в свою очередь, продавали ее вновь легковерному Гутцлаффу. Истории об обращенных и крестившихся были сфабрикованы, а жертвенные деньги быстро находили употребление на черном рынке торговли опиумом.

Хоть новости и ввергли в полный шок его сторонников, сам Гутцлафф, как свидетельствуют очевидцы, догадывался о шатком положении вещей еще до отъезда из Китая в европейское турне. Очевидно, гордыня заставила его защищать свою репутацию и закрыть глаза на явные свидетельства неблагополучия. Раскрыв истинное положение вещей, Гутцлафф вернулся в Китай, поклявшись реорганизовать работу, но в 1851 г. он умер, а его репутация так и осталась подмоченной. Для кого-то он так и остался героем, а из его миссионерских усилий родилось Китайское евангелизационное общество, которое в 1853 г. привлекло в Китай Хадсона Тейлора. Гутцлафф более чем кто-либо другой повлиял на евангелизационные методы и цели энтузиастов вроде молодого Тейлора, и в последующие годы Тейлор говорил о нем как о "дедушке Китайской внутренней миссии".

Ни один другой миссионер, начиная с апостола Павла, не обладал таким пониманием своей задачи и не выполнил более систематизированный план проповеди Евангелия в широкой географической области, чем Хадсон Тейлор. Он поставил перед собой цель завоевать сердца всего Китая, всех четырехсот миллионов человек, и ради нее он работал, хотя и не один. У него был организаторский талант, а его обаятельная личность притягивала к нему и заставляла соглашаться с ним и мужчин, и женщин. Китайская внутренняя миссия была его творением и основанием для будущих миссий веры. При жизни этого человека миссионерская сила под его началом насчитывала более восьмисот человек, а в течение десятилетий после его смерти продолжала расти. Но Хадсон Тейлор не сумел бы один развить это движение. Его первая жена, Мария, была неоценимым помощником в подготовке плана действий, а его вторая жена, Дженни, шла в первых рядах, выполняя этот план. История Тейлора - это не просто история великого миссионерского лидера, это история любви, приключений и непоколебимой веры в Бога, хотя и не история непорочного святого, каким его представляли первые биографы.

Хадсон Тейлор родился в Йоркшире, Англия, в 1832 г. Его отец был фармацевтом и непрофессиональным проповедником в методистской церкви и сумел привлечь ум и сердце сына к миссионерским устремлениям. Не достигнув еще пятилетнего возраста, маленький Хадсон Тейлор говорил гостям, что хочет когда-нибудь стать миссионером, а Китай был той страной, что притягивала его больше всего.

Хотя семейное чтение Библии и молитвы являлись неотъемлемой частью его воспитания, Тейлор уверовал только в семнадцать лет. Летом 1849 г. его мама надолго уехала в гости к подруге. Юный Тейлор был дома, лениво перебирая бумаги в отцовской библиотеке, и наткнулся на религиозные брошюры. Более заинтересованный рассказами, чем практическим применением духовных истин, он выбрал одну и решил прочесть. Когда он читал, то ощутил вдруг "радостное убеждение, что... свет Святым Духом ярко ворвался к нему в душу... Ничего другого не оставалось, как пасть на колени и принять Спасителя и Его Спасение, возблагодарить Его во веки веков". Когда две недели спустя его мама вернулась домой и он ей рассказал об этом, она не удивилась. Она сказала ему, что в тот самый момент, две недели назад, находясь в доме своей подруги, она вдруг ощутила сильное желание помолиться за его спасение, поэтому пошла в свою комнату и молилась до тех пор, пока не почувствовала уверенность, что Бог ответил на ее молитвы.

С того момента Тейлор сосредоточил все свое внимание на целях миссионерской работы в Китае. Хотя его единственным стремлением была евангелизация, он решил приобрести практические навыки для более успешной работы с людьми. И поэтому в возрасте девятнадцати лет он начал изучать медицину, сначала ассистентом врача в маленьком городке, а затем на стажировке в лондонском госпитале. Рвение молодого Тейлора выразилось в жесткой программе самоотречения в качестве дополнительной подготовки к миссионерской работе. То была попытка жить полностью по вере. Он питался очень скудно - фунт яблок и булка каждый день, его комната на чердаке была голой и лишенной удобств, к которым он привык. Он даже не напоминал своему работодателю о долгах по зарплате. Он обосновывал такую линию поведения очень просто: "...когда я доберусь до Китая, я не буду ни от кого ничего требовать; буду полагаться только на Бога. Поэтому необыкновенно важно научиться, прежде чем покинуть Англию, постичь водительство Божье только силой молитвы". Но одна лишь сила молитвы не смогла укрепить физическую силу Тейлора. Его уже слабое здоровье пошатнулось, а скудное питание и контакт с мертвым телом в анатомическом театре определенно не улучшили положение. Он заразился "злокачественной лихорадкой", которая чуть не оборвала его молодую жизнь, вынудив на несколько месяцев приостановить занятия медициной.

Бороться с физическими потребностями и отказаться от удобств жизни молодому Тейлору оказалось намного легче, чем преодолеть свои романтические интересы. "Мисс В.", как он обращался к ней в своих письмах, стала объектом его теплой привязанности. Она была молодой учительницей музыки, которую ему представила его сестра, и Тейлор влюбился с первого взгляда. После первой встречи он писал своей сестре: "Я знаю, что люблю ее. Уехать без нее означает сделать мир пустым". Но в планы мисс Вон (Vaughn) не входил отъезд в Китай. Она считала страсть Тейлора к миссиям быстро преходящей фантазией, очевидно уверенная, что он не бросит ее просто из-за желания исполнить дикую мечту о далекой земле. Тейлор был в равной степени уверен, что она изменит свое мнение и приедет к нему. Дважды объявлялась помолвка, но затем она разрывалась. Верность Тейлора Богу оказалась сильнее, чем любовь к женщине.

Возможность отъезда в Китай пришла неожиданно. Его планы завершить медицинскую подготовку были внезапно прерваны, когда до Англии дошло известие, что Ханг, исповедующий христианскую веру, стал императором Китая. Теперь Китай оказался полностью открыт для Евангелия, и это стало ответом на молитвы директоров Китайского евангелизационного общества, которые оплачивали медицинское образование Тейлора. Им хотелось, чтобы он немедленно отправился в Китай. Поэтому в сентябре 1853 г. Тейлор, которому исполнился двадцать один год, отплыл туда.

Он прибыл в Шанхай ранней весной 1854 г. Это было странное и волнующее место для молодого англичанина, который никогда раньше не уезжал далеко от Йоркшира. Шанхай был городом с крышами буддистских храмов, изукрашенными драконами, узкими улочками, обрамленными лачугами, дешевым трудом бедняков. Город был полон забитыми женщинами с крошечными ступнями, мужчинами с хвостиками на голове и снобистским интернациональным населением. В этом международном поселении, где Тейлор нашел свой первый дом, его вскоре одолело одиночество. КЕО оказалось маленьким неорганизованным Советом, и в Китае не было никого, кто мог бы работать с молодым добровольцем-миссионером. В международном поселке жило множество миссионеров, но все они смотрели сверху вниз на молодого, необразованного и нерукоположенного юнца, который имел смелость называть себя миссионером.

Вскоре после приезда Тейлор попал в затруднительное финансовое положение. Обещанные подъемные еще не прибыли, а те деньги, что он имел при себе, были крошечной суммой по сравнению с инфляционными шанхайскими ценами. Мечта о воображаемом Китае стала блекнуть, и его мысли все чаще возвращались к дням юности в родном Йоркшире. Чувство тоски по дому заполняло его письма семье: "Как бы я хотел выразить то, как сильно я вас всех люблю. Та любовь, что внутри меня, дает чувствовать свою силу. Я раньше не догадывался, как сильно я люблю всех вас"".

Попытки Тейлора овладеть китайским языком только увеличили и без того частые приступы депрессии. Его первые месяцы в Шанхае были наполнены долгими часами изучения языка, и случались моменты, когда он боялся, что никогда не сможет выучить этот язык. К счастью, у него все же был выход - его хобби. Он коллекционировал растения и насекомых. Намного большим источником утешения для него была глубокая личная вера в Бога. Он писал директорам КЕО: "Молитесь за меня, ибо я подавлен выше всякой меры, и если бы я не находил Слово Божье все более благословенным и не чувствовал Его присутствия рядом с собой, не знаю, что я бы сделал".

Прожив несколько месяцев в поселке Лондонского миссионерского общества, Тейлор временно выехал из международного поселения и купил собственную лачугу, которую описал как имеющую "двенадцать комнат, множество дверей, бесконечные проходы, и все покрыто пылью, грязью, мусором и отходами". Далеко не идеальные жилищные условия. Хуже того, рядом бушевала гражданская война, а суровая зимняя стужа безжалостно проникала через тонкие стены. Несколько месяцев независимости, и он уже задумался о том, не вернуться ли обратно в международное поселение.

Тейлор никогда не испытывал большой радости от жизни рядом с другими миссионерами. В его представлении они жили в роскоши. Не было "места в мире, где бы миссионеры... находились бы в более привилегированном положении, чем в Шанхае". Он считал большую часть из них ленивыми, самодовольными, а американских миссионеров колко охарактеризовал как "очень грязных и вульгарных". Он хотел как можно быстрее уйти от их "критических покусываний за спиной и саркастических замечаний", и поэтому менее чем через год после приезда в Китай Тейлор начал свои путешествия в глубинные районы страны. В одной из поездок он прошел вверх по реке Янцзы и останавливался почти в шестидесяти поселениях, в которых никогда раньше не появлялись протестантские миссионеры. Это было волнующее время, когда он путешествовал в одиночку, а реже со спутником. Путешествия стали просветительскими; они обогатили его знаниями и пробудили беспокойство о судьбе внутренних областей Китая.

Зарубежные миссионеры стали обычным явлением в Шанхае, и китайцы не обращали на них большого внимания. В глубинке ситуация была совершенно иной. В начале своих поездок Тейлор нашел, что был новинкой для людей и они намного больше интересовались его одеждой и манерами, чем его речами. Логическое решение напрашивалось само собой - стать китайцем: надеть китайское платье и принять их культуру. Иезуитские миссионеры давно переняли китайский образ жизни и служили с большим успехом, но многие протестантские миссионеры считали такое поведение существенным отклонением от принятых миссионерских методов. Для них христианство не было "кошерным", пока не одевалось в западные одежды.

Стать китайцем было сложным делом для голубоглазого и золотоволосого, воспитанного в Йоркшире Тейлора. Широкие шаровары "два в ширину, два в длину, опоясанные вокруг талии", "тяжелое шелковое платье" и "обувь на плоской подошве" с загнутыми вверх носами были достаточным испытанием, но, чтобы смешаться с китайским населением, нужно было еще иметь черные волосы и сзади хвостик. Первая попытка Тейлора покрасить волосы окончилась неудачей. Нашатырный спирт обжег ему кожу на голове и чуть не ослепил. К счастью, миссионерский доктор был поблизости и через неделю Тейлор выздоровел в достаточной степени, чтобы начать выходить. Несмотря на отрицательный опыт, Тейлор претворил план в действие, "отдав свои локоны на волю парикмахеру" и покрасив волосы. Но это было не смешно. Он обнаружил, что "очень больно быть обритым впервые в жизни, когда кожа так раздражена и ее щиплет под жарким солнцем", а "последующее применение краски через пять-шесть часов никак не успокаивает раздражения". Но то, что произошло, стоило всех страданий. С фальшивыми волосами, сплетенными со своими, чтобы сделать хвостик, и с китайскими очками Тейлор слился с толпой: "Вы бы не узнали меня, если бы встретили на улице с другими китайцами... Никто не подозревает во мне иностранца".

Насколько Тейлор считал замечательным свой новый внешний вид, настолько многие его коллеги были неприятно поражены происшедшей в нем переменой. Он был для них белой вороной в приличной стае и скоро стал предметом насмешек. Даже его семья была шокирована, когда узнала новости. Но если Тейлор потом и пожалел о своем решении, он никогда не признавался в этом, а его принятие китайского платья и культуры стали его визитной карточкой. Он не только смог свободно передвигаться в глубинке, но также нашел китайское платье намного более удобным для жизни в местном климате, чем западный костюм. Легкость и комфорт, с которыми двигался Тейлор, произвели такое впечатление на миссионера-ветерана Уильяма Бернса (William Burns), спутника Тейлора в его поездках, что тот тоже стал носить китайское платье.

Но китайское платье не разрешило все проблемы Тейлора относительно работы в глубинке. Когда он во время путешествий лечил людей, то вступал в прямое соперничество с местными докторами, и в результате его выдворяли из городов по самым разным поводам. Само путешествие также было опасным. Однажды слуга его, нанятый носить вещи, скрылся с деньгами и имуществом Тейлора, вынудив его вернуться в Шанхай и найти приют у коллег-миссионеров, пока он не получил почтой частное пожертвование из Англии - сорок фунтов, точную сумму денег, которую украли.

Тейлор бы не выжил в первые годы в Китае без частных пожертвований. Хотя его принятие китайской культуры и проживание в глубинке существенным образом уменьшило расходы на жизнь, поддержка из КЕО приходила нерегулярно, а суммы были намного меньше того, на что можно было прожить. Молодой миссионер обвинил Общество в том, что оно "ведет себя постыдно", не оказывая ему и еще одному миссионеру должной финансовой поддержки. В 1875 г., через три года напряженных взаимоотношений со своим Обществом, Тейлор уволился из КЕО. С этого момента он стал полностью независимым, так и не осев на одном месте, и путешествовал по внутреннему Китаю "не праздно, но бесцельно", как сказал об этом один миссионер.

Одиночество, которое испытал Тейлор в первые месяцы жизни в Китае, все еще тяготело над ним. Он отчаянно хотел жениться. Хотя мисс Вон отказалась приехать в Китай, он не мог забыть ее: "Я буду рад получить любую весточку от мисс Вон, если это возможно. Она может заполучить мужа богаче и красивее, но будет ли он более предан ей, чем я?" Надежды на брак с ней постепенно угасали, и тогда Тейлор вспомнил об Элизабет Сиссонс, другой молодой женщине, которую он знавал в Англии. Он написал ей, прося локон ее волос, а после получения не стал тратить времени зря и сделал ей предложение. Элизабет согласилась, но помолвка оказалась короткой. Возможно, новости о его китайском платье и косичке заставили ее засомневаться в своем решении, но какой бы ни была причина, она не решилась выполнить обещание. Она перестала отвечать на его письма, и какое-то время он подумывал о том, чтобы "бросить миссионерскую работу" и вернуться в Англию, ухаживать за ней.

В этот период депрессии и неопределенности Тейлор прибыл в Нинбо, важный портовый город на юге от Шанхая, и встретил Марию Дайер (Maria Dyer). Вначале он не испытывал к ней очевидного романтического интереса. Тейлор все еще лелеял мечты об Элизабет, а Мария относилась с легкой подозрительностью к англичанину в платье и с косичкой. У нее были смешанные чувства: "Не могу сказать, чтобы я полюбила его сразу, но я почувствовала к нему интерес и не могла забыть его. Я виделась с ним время от времени, но все же этот интерес не пропадал. У меня не было оснований думать, что это взаимно, он вел себя совершенно ненавязчиво и никогда не делал никаких намеков". Если Тейлор сдерживал проявление внешних чувств к Марии, то потому, что все еще ждал ответа Элизабет; и он, нет сомнения, боялся третьего отказа, прояви он интерес к мисс Дайер. Но в своем дневнике он говорил, что это "дорогое и сладкое создание имеет все добрые качества мисс С. и даже много больше. Она драгоценное сокровище и стоит многого, она обладает неутомимым рвением делать добро для этих бедных людей. Она также леди..." Что касается "очень приметного" и "решительного оттенка в ее глазах", неуверенный Тейлор был благодарен за него: "Я чувствовал, что это давало мне шанс завоевать ее".

Мария Дайер родилась в семье миссионеров в Китае. Ее отец умер, когда она была еще маленьким ребенком, а через несколько лет умерла и мать. После этого Марию с братом и сестрой отправили домой, в Лондон, для получения образования; но для Марии и ее старшей сестры Китай остался родным домом. Они вернулись, когда им было около двадцати лет, чтобы служить учительницами в школе для девочек мисс Мэри Энн Алдерси. Мисс Алдерси была первой женщиной-миссионеркой в Китае, она открыла первую школу для девочек в стране, где главенствовали мужчины. Она была воистину замечательной женщиной, чья преданность Господу и миссионерскому делу никогда не оспаривалась; но в расцветавшем романе между Хадсоном Тейлором и Марией Дайер она сыграла злую роль, и, к сожалению, ее помнят только по этой роли.

В марте 1857 г., через несколько месяцев после знакомства, Тейлор сделал свой первый шаг и, что типично для его характера, это был смелый шаг - он написал письмо, содержавшее предложение о браке. Общий друг принес Марии письмо прямо на занятия в школу. Мария втайне надеялась, что письмо от Тейлора, но дождалась, когда закончатся занятия, чтобы вскрыть письмо и ознакомиться с его содержанием: "Когда я открыла это письмо, я прочитала о его привязанности ко мне и о том, как он верил в то, что эту любовь ко мне ему дал Бог. Я не могла и надеяться, что это станет реальностью. Казалось, что мои молитвы действительно нашли ответ... он просил меня согласиться на помолвку с ним". Далее Тейлор просил Марию не "давать ему торопливого отказа", имея в виду, что это причинит ему "сильную боль". Чувства Марии к нему были очень теплыми, и его опасения оказались напрасными. Однако случилось непредвиденное. Она отослала ему торопливый отказ: "...я отвечу на Ваше письмо так, как, мне кажется, согласуется с Божьей волей. Я считаю, что должна отклонить Ваше предложение..." Но почему? Как могла эта молодая учительница твердо отвернуться от человека своей мечты - того самого мужа, о котором она молила? И вот здесь на сцену выходит властная и покровительствующая Марии мисс Алдерси (которую девушка любила и уважала). Она стояла над робкой и юной подопечной и диктовала ответ, а затем написала дяде и опекуну Марии в Англию, язвительно перечисляя свои возражения против Хадсона Тейлора. Чем же эта женщина обосновала отказ? Она считала, что молодой человек был необразованным, непосвященным, без связей (имея в виду его независимость от миссионерских обществ) и диким. А если этого недостаточно, он был маленьким (Мария была высокой) и носил китайское платье.

Хотя Тейлор был подавлен, получив такой ответ, он "сильно подозревал, что препятствие воздвигнуто мисс Алдерси" и не оставил надежды. В июле 1857 г., через несколько месяцев после написания своего письма с предложением, Тейлор тайком организовал встречу с Марией в присутствии другого миссионера. Они пожали друг другу руки, обменялись несколькими фразами, помолились, а затем расстались - казалось бы, невинная встреча, но она ввергла обычно спокойную миссионерскую общину в Нинбо в пучину разногласий. Мисс Алдерси угрожала Тейлору судом; преподобный У. А. Расселл, ее сильнейший союзник, предложил, чтобы Тейлора "как следует выпороли". Другие были более спокойны в выражении своих чувств, предлагая Тейлору вернуться в Англию и закончить образование, чтобы стать достойным девушки. Ответ Марии был возвышенным: "Я буду ждать, если он вернется домой, чтобы увеличить свою полезность. Но должен ли он оставить эту работу, чтобы получить имя ради того, чтобы жениться на мне? Если он любит меня больше Иисуса, он недостоин меня; если он готов оставить Божью работу ради чести в мире, я больше не буду иметь с ним ничего общего".

К сожалению, разум не возобладал. Марию буквально посадили под домашний арест, и преподобный Рассел не позволял ей принимать причастие до тех пор, пока она "не даст свидетельства о покаянии". В письме домой Тейлор писал: "Дорогую Марию обвиняют в том, что она маньячка, фанатичка, непорядочная, слабоумная, слишком легко поддающаяся влиянию; слишком упрямая и все такое прочее".

Прошли долгие месяцы разлуки с одной лишь короткой встречей в октябре. Затем в середине ноября с помощью симпатизирующего друга двое влюбленных тайком встретились, и что это была за встреча! В течение шести часов это был чистый экстаз. Они тайком помолвились, обнимались, целовались, молились вместе, и говорили, и целовались еще - и ни перед кем не надо было извиняться. Тейлор писал: "Я был так недолго помолвлен, что пытался восполнить количество поцелуев, которые мог бы сделать за несколько прошедших месяцев".

В Англии Уильям Тарн (William Tarn), дядя и опекун Марии, был в затруднении. Он получил не только письмо мисс Алдерси, но и письмо от Марии и от самого Тейлора. За тысячи миль от места событий Тарн был вне драки и благоразумие диктовало ему спокойно проверить, кем же на самом деле был этот Хадсон Тейлор. Вся информация, которую он получил о Тейлоре, оказала на него такое сильное впечатление, что он тут же дал свое согласие на брак и в то же время "осудил" "желание судить" мисс Алдерси. Его письма пришли в декабре, а в следующем месяце, 20 января 1858 г., Хадсон Тейлор и Мария поженились.

Мария оказалась именно той женщиной, которая была нужна Хадсону, чтобы смягчить резкие проявления его личности и помочь ему сконцентрировать свои желания и устремления на главной цели. С самого начала их брак был истинным сотрудничеством. Они остались в Нинбо еще на три года, во время которых Тейлор неожиданно оказался в роли руководителя местной больницы, что явно превышало его возможности. Этот опыт помог ему осознать, что он нуждается в завершении медицинского образования, хотя решение оставить новую должность в Китае далось ему нелегко.

В 1860 г. Тейлоры по ряду причин отправились в Англию в длительный отпуск. И Хадсон, и Мария имели серьезные проблемы со здоровьем, и их пребывание в Англии стало временем отдыха и выздоровления, а также временем получения дальнейшего образования. Тейлор поступил в Лондонскую больницу, где закончил практический курс по химии, курсы повитух и получил диплом члена Королевской коллегии хирургов. Другим делом стала переводческая работа. Одновременно с супругами в Англию приехал помощник-китаец. Вместе с ним и другим миссионером Тейлор сделал исправление Нового Завета - напряженная работа, иногда длившаяся по тринадцать часов в сутки. Но самым значительным достижением за время их длительного отпуска стала организационная работа. Именно в это время была создана Китайская внутренняя миссия.

Китайская внутренняя миссия была организована не просто волевым решением одного миссионера, который захотел признания или возжелал возглавить собственную организацию. Скорее, она медленно вызревала в уме и сердце человека, глубоко озабоченного судьбами миллионов людей в Китае, которые никогда не слышали Благой вести. Тейлор в своем путешествии по Англии трогал сердца людей не красноречием и не впечатляющими познаниями, но страстью о потерянных душах: "Миллионы людей умирают без Бога", - звучало в ушах его аудитории, и многие отвечали на его призыв. Так было положено основание миссионерскому обществу.

КВМ явилась уникальным миссионерским обществом, вылепленным вокруг опыта и личности Хадсона Тейлора. Она была межконфессиональной миссией, в основном ориентированной на рабочий класс. Тейлор знал, что Китай никогда не будет евангелизирован, если он станет ждать, когда за проведение подобных мероприятий среди его населения возьмутся высокообразованные, рукоположенные священники, поэтому он искал верных и преданных мужчин и женщин среди многочисленных трудящихся Англии. Обращая свой призыв к этому слою населения, он избежал соперничества с другими миссионерскими организациями, доведя миссионерские силы в Китае до максимума. Его опыт с КЕО привел к тому, что штаб миссии расположился в Китае, где руководство несло больше ответственности за удовлетворение нужд миссионеров. Хотя вначале сам Тейлор не руководил миссией, впоследствии он осознал необходимость сильного управления и со временем стал настоящим диктатором. Правда, он всегда был очень чувствительным к личным потребностям тех, кто находился у него в подчинении. Что касается финансовой и личной помощи, миссионерам КВМ не предлагалось твердо установленной заработной платы, скорее, они должны были в этом отношении уповать на Бога. Чтобы избежать даже видимой зависимости от человеческих источников, были строго запрещены самые различные формы просьб о пожертвованиях и другие прямые обращения за деньгами.

В 1865 г. КВМ официально зарегистрировали, и на следующий год Тейлор был готов еще раз высадиться на китайском берегу. С ним отправлялись Мария, их четверо детей и пятнадцать новых добровольцев, включая семь одиноких женщин, готовых объединиться с восемью добровольцами, которых отправили раньше. За время отпуска Тейлор оставил в Англии память о себе. Говоря словами великого Чарлза Сперджена, ""Китай, Китай, Китай" теперь звенело в наших ушах тем особым, специфическим, музыкальным, звучным, уникальным манером, так, как произносил его мистер Тейлор".

Морское путешествие в Китай было примечательным. Никогда раньше не отплывала такая большая группа миссионеров с основателем и директором миссии во главе, и влияние этих людей на команду корабля оказалось удивительным. К тому времени, когда они обогнули мыс Доброй Надежды, игры в карты и грязный язык сменились чтением Библии и пением гимнов. Но и в этой группе существовали свои проблемы. "Вирусы злобности и разделения" проникли в среду миссионеров, и когда-то гармоничная группа зазвучала фальшивыми нотками еще до того, как они достигли пункта назначения. Льюис Никол (Lewis Nicol), кузнец по профессии, стал предводителем смуты. Он и другие два миссионера начали сравнивать записи и пришли к заключению, что они получили от КВМ меньшее вознаграждение, чем обычно получают пресвитериане и другие миссионеры. С подобными жалобами стали подходить и другие, и вскоре Тейлор очутился в центре множества летящих отравленных стрел: "Чувства, овладевшие нашей группой, были хуже, чем я даже мог предположить. Одна завидовала, что у другой слишком много новых платьев; еще одна - тому, что другой уделялось больше внимания. Некоторые чувствовали обиду после недобрых и противоречивых споров и так далее". Поговорив с каждым миссионером "в отдельности и с любовью", Тейлор сумел утихомирить страсти, но скрытое чувство враждебности оставалось, а закончилось это вскоре почти полным крушением новорожденной КВМ.

Приехав в Шанхай, Тейлор заказал китайские платья для каждого миссионера. Миссионеры прекрасно понимали его позицию в вопросе китайского платья и в принципе были с этим согласны; тем не менее перемены, усложненные обычным шоком вследствие изменения культурного окружения, стали для них жестоким психологическим ударом. Временные неудобства в ношении платья, покраска волос и бритье головы были уже достаточной пыткой для них, но насмешки, посыпавшиеся на вновь прибывших со стороны миссионеров, жителей Шанхая, стали последней каплей, переполнившей чашу. Ситуация, казалось, только ухудшилась после того, как миссионеры переехали в поселение КВМ в Ханькоу. Лидерству Тейлора был брошен вызов, и опять члены миссии оказались в ссоре. Даже самые верные союзники Тейлора, Дженни Фаулдинг и Эмили Блечли (Jennie Faulding and Emily Blatchley) отошли от него. Никол и другие открыто отказались носить китайское платье и стали отдельно собираться для еды и молитвенного служения. Ситуация была напряженной, перспективы оздоровления отношений казались туманными. Что могло спасти мечту, которая разваливалась на глазах?

Цена была высокой, но миссия была спасена. Это случилось в самую жару 1867 г., через полтора года после прибытия миссии в Китай. Восьмилетняя Грейси Тейлор, которую отец обожал, заболела. Четыре дня отец сидел рядом с ней, пытаясь лечить ее, как только мог, но девочке не становилась лучше. Климат сеял смерть и среди других; во время болезни Грейси отец всего на один день уехал от нее на другую базу к заболевшей Джейн Маклин (Jane McLean), одной из тех его миссионерок, которая яростно воспротивилась ему. Ее болезнь оказалась не такой серьезной, как думали, и она вскоре выздоровела; но отлучка Тейлора из дома оказалась трагической для Грейси. Он поставил ей диагноз водянки головного мозга, но помочь было уже невозможно. Через несколько дней Грейси умерла. Это была душераздирающая трагедия, но она спасла КВМ. Люди позабыли свои обиды, сострадание вернуло в прежнюю команду миссионеров, за исключением Никол, его жены и двух одиноких сестер, одной из которых была Джейн Маклин. Осенью 1867 г. Никол получил "отставку" из миссии, сестры Маклин также уволились, позволив миссионерской семье двигаться вперед в гармоничном единении.

Смерть Грейси, без всяких сомнений, положила конец проблемам в КВМ. Но предстояло преодолеть более сложный кризис, который касался многовековой враждебности китайцев к иностранцам - враждебности, которая во много раз увеличивалась в глубинке. Первая яростная атака на миссионеров КВМ произошла в Янчжоу в 1868 г. На дом миссии напали и подожгли. Миссионеры, включая Марию Тейлор, едва избежали смерти. Все они были людьми мирными и совершенно невероятно, что впоследствии именно их обвинили в разжигании войны, но так оно и случилось. Хотя Тейлор никогда не искал мщения и даже не просил у британского правительства защиты, некоторые политики, ястребы войны, рассматривали случай в Янчжоу, как прекрасный повод послать военные корабли Королевского флота. Они хотели унизительным образом поставить Китай на место, и именно КВМ в большей степени пострадала от последствий инцидента в Янчжоу. Хотя выстрелы так и не прозвучали, лондонская "Тайме" заявила, что "в этом деле пострадал политический престиж Англии", и вся вина за это была возложена на "компанию миссионеров, принявших название Китайской внутренней миссии". Газетная кампания нанесла огромный вред миссии. Финансовая поддержка прекратилась, а потенциальные добровольцы вдруг потеряли всякий интерес к миссионерской работе.

Пока вокруг Янчжоу разгорались противоречивые споры, миссионеры КВМ спокойно вернулись в город и продолжили свое служение. Их смелость стала сильным свидетельством для китайцев, которые видели жестокое к ним отношение, выраженное в действиях меньшинства - хулиганов и отщепенцев. Миссионерам теперь открылись двери для эффективного свидетельства. Начала работать церковь и, согласно Эмили Блечли, "обращенные здесь отличались от других, тех, кого мы знали в Китае. Здесь в них чувствовались такая жизнь, тепло и искренность".

Критика Тейлора и КВМ не положила конец противоречиям в Янчжоу. Редакторы газет и частные граждане продолжали бушевать до тех пор, пока он не почувствовал себя обессилевшим. Отчаяние было так велико, что Тейлор утратил желание продолжать работать, поддавшись "ужасному искушению. . даже покончить с жизнью". И внутренние, и внешние силы приводили его к черному отчаянию: "Я ненавидел себя; ненавидел мой внутренний грех; и все же не имел сил бороться с ним". Чем более он стремился достичь высокой духовности, тем менее удовлетворенным он себя чувствовал: "Каждый день, почти каждый час осознание неудачи и греха давит меня". И не было конца отчаянию. Если бы не забота друга, Тейлор бы кончил полным психическим сдвигом. Зная о проблемах Тейлора, его друг в письме поделился с ним секретом собственной духовной жизни: "Я хочу позволить моему Спасителю работать во мне согласно Его воле... пребывая в Нем, а не стремясь или борясь... Не стремясь иметь веру или увеличить нашу веру, а просто смотреть на Верного - это все, что требуется. Покоиться в Любимом полностью..." Благодаря этому письму жизнь Тейлора изменилась: "Бог сделал из меня нового человека".

Духовное обновление Тейлора произошло вовремя, поддержав его в период тяжелых личных испытаний. Вскоре после рождественских праздников в январе 1870 г. Тейлоры начали готовиться к отправке четверых старших детей в Англию для получения образования. Эмили Блечли, хорошо их знавшая, предложила свои услуги, чтобы присматривать за ними в Англии. Настало трудное время испытаний для дружной семьи Тейлоров. Именно тогда маленький и хрупкий пятилетний Сэмми не выдержал. Он умер в начале февраля. Несмотря на эту трагедию, решение отправить детей было твердым. В марте Тейлоры с печалью расстались с тремя другими детьми, которые не могли знать, что они целуют и обнимают свою мать последний раз в земной жизни. Жарким летом того года Мария, бывшая на последних месяцах беременности, серьезно заболела. В начале июля она родила мальчика, который прожил менее двух недель. Через несколько дней после его смерти Мария тоже умерла в возрасте тридцати трех лет.

Без Марии Тейлор стал невыносимо одинок. Он во многом опирался на ее поддержку и добрые слова и глубоко переживал отсутствие теплого участия жены. Он тосковал по женской дружбе, которой был лишен, и нет сомнений, что это повлияло на его решение посетить Ханькоу через несколько месяцев после смерти Марии. Там он встретился с Дженни Фаулдинг, двадцатисемилетней одинокой миссионеркой, которая была близким другом семьи с самого отъезда в Китай вместе с Тейлорами. На следующий год они вдвоем отправились в Англию и поженились.

В Англии Тейлор был чрезмерно рад увидеться с детьми, но у него накопилось много административной работы. Бергер У. Т., его домашний секретарь в течение долгих лет, больше не мог исполнять свои обязанности, и потому большая часть бумажных дел легла на плечи Тейлора. За год отпуска он организовал Совет, который занялся делами, оставленными Бергером. После того как все было улажено, осенью 1872 г. он с Дженни вернулся в Китай.

По мере роста КВМ Тейлор большую часть своего времени тратил на поездки по Китаю, проверяя работу многочисленных баз. Он был судьей многочисленных споров, и его постоянно вызывали, чтобы решить различные проблемы во всех провинциях Китая, и даже в Англии. В 1874 г., после двухгодичного отсутствия, он вернулся в Англию, чтобы заняться устройством своих детей, разбросанных из-за плохого здоровья Эмили Блечли, которое помешало ей продолжить заботу о них. А в 1876 г. он вновь вернулся, чтобы подбросить дров в домашний костер. Каждый раз, когда он приезжал в Китай, он привозил с собой новых миссионеров, а с ними и разногласия. Несмотря на успех КВМ, критика в их адрес продолжалась. Многие говорили о слабой подготовке кандидатов в миссионеры. Получение образования было достойным занятием для англичанина XIX в., и те, у кого не было этого образования, считались неполноценными.

Миссионеры КВМ, может быть, и не обогащенные житейской мудростью и книжными знаниями, отличались своей преданностью и рвением. Они с готовностью служили в глубинке, несмотря на опасности и лишения, часто потому, что принесли большие личные жертвы просто ради того, чтобы попасть в Китай. Элизабет Уилсон была одной из таких миссионерок. Долгие годы она мечтала служить Господу в Китае, но из-за плохого здоровья родителей не могла позволить себе исполнить мечту. В течение тридцати лет она терпеливо ухаживала за ними; и потом, в возрасте пятидесяти лет, через три недели после смерти последнего из родителей обратилась в КВМ, и ее приняли. Ее возраст, подчеркнутый серебром волос, сделал Элизабет почетным жителем Китая, и она верно служила ему.

Одинокие женщины были обычным явлением в КВМ. Тейлор давно оценил не только их стремление к добровольческой работе, но и потенциал их служения. Китайские женщины, как и мужчины-китайцы, были замкнуты, и только женщины-миссионерки смогли затронуть их сердца. Истинное испытание женщин в верности своему призванию произошло в 1877 г., когда Тейлор был в Англии с Дженни и детьми. До них дошло известие об опустошительном голоде, который навел ужас на Северный Китай, и отчаянные призывы о помощи. Это была выдающаяся возможность для благовествования, и нашлись добровольцы - женщины, - но вести их было некому. Сам Тейлор в это время заболел, но кто же еще знал Китай, его народ и его язык достаточно хорошо, чтобы возглавить миссионерскую группу? Ответ был очевидным - Дженни. Однако это решение не далось им легко. Оставить больного мужа и семерых детей (двое из них ее дети, четверо от Марии и одна приемная дочь) - Дженни не могла считать это правильным поступком любящей жены и матери, но, с другой стороны, она осознавала, что служение стоит превыше интересов собственной семьи, и Тейлор поддержал ее решение. Жены миссионеров, по его мнению, были не просто женщинами, они тоже были миссионерками. В письме возможным кандидатам он советовал: "До тех пор, пока вы не намерены сделать из вашей жены истинную миссионерку, а не просто жену, хранительницу очага и друга, не присоединяйтесь к нам". Дженни была "истинной миссионеркой" Бок о бок с одинокими женщинами она отправилась в глубинные районы Северного Китая, где вместе с коллегами служила до тех пор, пока на следующий год к ним не присоединился Хадсон, привезя с собой новых добровольцев.

Чем больше Хадсон Тейлор трудился и ездил по Китаю, тем большей становилась его озабоченность евангелизацией этого огромного региона, хотя объем работы был совершенно необозримым: "Души пропадают из-за нехватки знаний; каждый час более тысячи человек уходят в смерть и вечную тьму". Задача казалась непосильной, но Тейлор составил план. Если он сможет подготовить одну тысячу проповедников и если каждый из них сможет донести благовестие до двухсот пятидесяти человек в день, весь Китай будет охвачен благовестием чуть более чем за три года. Это было нереально, и, конечно, его цель так никогда и не была достигнута, но КВМ действительно оставила незабываемый след в истории Китая. К 1882 г. она вошла в каждую провинцию, а в 1895 г., через тридцать лет после своего основания, КВМ насчитывала более шестисот сорока миссионеров, посвятивших жизнь служению в Китае.

То, что Тейлор стремился довести Благую весть до всего Китая, конечно, было несбыточным устремлением. Эта цель, напротив, стала решительной слабостью КВМ. В попытке охватить весь Китай руководство миссии применило политику распыления (в противовес концентрации). Согласно великому историку миссионерского движения Кенету Скотту Латуретту, "главной целью Китайской внутренней миссии было не завоевание образованных людей или построение китайской церкви, а распространение знаний о христианском Евангелии по империи как можно быстрее... Хотя в работе были задействованы китайские помощники, но упор на набор и подготовку китайских священнослужителей не делался". Такая политика не являлась дальновидной. Враждебное отношение к иностранцам способствовало развязыванию Боксерского восстания [Боксерское восстание - антиимпериалистическое восстание в Китае 1899-1901 гг., иначе называемое Ихэтуаньским восстанием. - Примеч. пер], а власть коммунистов несколько десятков лет спустя ярко продемонстрировала наследственную слабость миссионерской политики, не поставившей задачей номер один строительство крепкого местного служения и поместных церквей.

Черные дни для КВМ были уже не за горами. Последние годы XIX в. были годами напряжения и тревог. Силы модернизации (и влияния западных веяний) сталкивались с силами традиции и непримиримых противоречий с иностранцами. Власть империалистической державы становилась на сторону консерваторов, и позиция западников оказывалась все более шаткой. Затем в июне 1900 г. императорский декрет из Пекина провозгласил смерть всем иностранцам и искоренение христианства. Последовало крупнейшее в истории мира уничтожение протестантских миссионеров. Были зверски убиты сто тридцать пять миссионеров и пятьдесят три миссионерских ребенка. Среди них были смелые миссионеры КВМ, работавшие в глубинке, больше всего пострадало одиноких женщин. Только в провинции Шаньси был жестоко убит девяносто один миссионер КВМ.

Для Тейлора, который находился в Швейцарии один, выздоравливая после серьезного психического и физического истощения, новости из Китая, хотя и смягченные теми, кто заботился о нем, оказались слишком сильным ударом. Это горе трудно было вынести, и он уже никогда не мог полностью оправиться от полученной травмы. В 1902 г. он ушел в отставку, покинув пост Генерального директора миссии, и вместе с Дженни оставался в Швейцарии до смерти жены в 1904 г. На следующий год Тейлор вернулся в Китай, где умер с миром через месяц после приезда. В последующие годы КВМ продолжала расти. В 1914 г. она стала самой крупной миссионерской организацией в мире, достигнув пика своего роста в 1934 г., насчитывая 1368 миссионеров. После прихода к власти коммунистов в 1950 г. КВМ вместе с другими миссионерскими обществами была изгнана из Китая и после столетия служения изменила свое наименование на Зарубежное миссионерское братство (3МБ), название, более точно указывавшее на характер миссионерского устремления.

Хадсон Тейлор внес неоценимый вклад в дело христианских миссий. Трудно представить, какими бы были сегодня миссии без его трудов и предвидения. Он был "молодым началом", говоря словами Ральфа Уинтера, чье воздействие на христианские миссии превзошло авторитет Уильяма Кэри - влияние, которое Уинтер подытоживает в свете прошедших лет:

"С медицинскими познаниями среднего уровня, без университетского образования, не говоря уже об отсутствии подготовки к миссионерскому служению и неровном индивидуалистическом поведении в первые годы служения, он был просто еще одним слабым существом, которое Бог использовал, чтобы смутить мудрых. Его ранняя стратегия, направленная против насаждения церквей, была совершенно ошибочной по сегодняшним стандартам, требующим обязательного основания церквей. И все же Бог воздал ему большие почести, потому что его взгляд обращался к тем, до кого прежде никому не было дела в этом мире. Хадсон Тейлор был движим божественным ветром, дувшим ему в спину. Святой Дух оградил его от многих падений, и его организация - Китайская внутренняя миссия - самая дружная и сплоченная организация, какая только возникала в истории миссионерского движения и которая так или иначе служила силами шести тысяч миссионеров, в основном, в глубинке Китая. Другим организациям понадобилось 20 лет, чтобы сравниться с Тейлором в его особом внимании к недостигнутым внутренним районам".

Из всех миссионеров, кто служил на Востоке в XIX - начале XX вв., никто не добивался такого быстрого отклика на личное служение, как Джонатан Гофорт (Jonathan Goforth), который, по словам Дж. Герберта Кейна, был "самым выдающимся проповедником в Китае". Китай являлся базой Гофорта, но он также служил в Корее и Маньчжурии; и куда бы он ни шел, всюду начиналось пробуждение.

Гофорт, седьмой из одиннадцати детей, родился в западном Огайо в 1859 г. Он был обращен в возрасте восемнадцати лет и посвятил себя служению Господу после прочтения "Воспоминаний Роберта Мюррея Мчейна" ("Memoirs of Robert Murray M'Cheyne"). Однако призыв к миссионерской деятельности прозвучал для него несколько позже, когда он услышал трогательную речь доктора Джорджа Макея (Mackay), ветерана-миссионера из Формозы. Макей "два года провел в путешествиях... вверх и вниз по Канаде, пытаясь убедить молодых людей приехать в Формозу", но, как он сказал своей аудитории, все его старания были напрасны и ему оставалось только вернуться в Формозу без поддержки и продолжать начатое дело. Слова Макея не выходили из головы молодого Гофорта: "Когда я услышал это, меня переполнило чувство стыда... С этого момента я стал зарубежным миссионером".

Для подготовки к миссионерской работе Гофорт решил учиться в колледже Нокса, где надеялся найти теплое братское христианское общение и желание изучать Библию. Вместо этого наивный сельский мальчик, одетый в домотканую одежду, увидел, что он одинок в своих устремлениях к духовной верности Господу и в мечтах о миссионерской деятельности. Вскоре он стал популярным объектом шуток и юмора в студенческой среде, особенно после того, как начал посвящать свое время миссионерской работе по спасению заблудших душ; но время шло, и отношение к нему менялось. Ко времени выпуска Гофорт стал одним из самых уважаемых студентов в городке.

Активно участвуя в городской миссионерской работе весной 1885 г., Гофорт встретил Розалинд Смит, талантливую и утонченную студентку художественного факультета. Она казалась сомнительной кандидатурой на роль миссионерской жены Но Розалинд сумела увидеть в будущем спутнике нечто большее, чем "непритязательность его платья", и уловить в нем великий потенциал слуги Божьего. Это была любовь с первого взгляда: "Все произошло в течение каких-то минут. Я сказала себе: "Это человек, за которого я бы вышла замуж"". Они поженились в том же году, и практически сразу Розалинд ощутила вкус своей первой жертвы ради Божьего дела. Подобные чувства она испытывала очень часто, будучи женой миссионера Джонатана Гофорта. Ее мечта об обручальном кольце разбилась вдребезги, когда он сказал ей, что предназначенные для кольца деньги ушли на христианскую литературу

После окончания колледжа Нокса Гофорт обратился в Китайскую внутреннюю миссию, поскольку его пресвитерианская церковь Канады не работала в Китае. Прежде чем он получил ответ из миссии, пресвитерианские студенты Нокса также включились в дело и поклялись собрать деньги сами, чтобы отправить его в Китай До отплытия Гофорт предпринял поездку по Канаде, ратуя за миссии. Его выступления были яркими и мощными, и всюду, куда он ни шел, он видел изменения, происходившие в душах своих слушателей. Свидетельство выпускника колледжа Нокса убедительным образом подтверждает это:

"Я готовился к собранию в колледже Нокса в Торонто, решившись сделать все, что в моих силах, чтобы расстроить сумасшедший план, о котором говорили все студенты, т. е. о начале собственной миссионерской деятельности в Центральном Китае. А еще я подумал, что мне нужно новое пальто - мое старое выглядело довольно потрепанным. В Торонто я хотел убить одним выстрелом сразу двух зайцев' завалить этот план и купить себе новое пальто. Но этот парень совершенно расстроил все мои планы. Он сбил меня с ног своим энтузиазмом; такого я не испытывал никогда раньше, и мои драгоценные деньги, приготовленные на пальто, ушли в миссионерский фонд!"

В 1888 г. Гофорты отплыли в Китай, чтобы служить в провинции Хэнань. Началась жизнь, полная трудностей и горечи расставаний. Они часто болели, они видели смерть пятерых из своих одиннадцати детей. Пожар, наводнение, воровство уносили все нажитое, и несколько раз происходили события, угрожавшие их жизни. Самое ужасное испытание они перенесли во время Боксерского восстания, когда им пришлось спасаться в спешке бегством за тысячи миль от сумасшествия восставших в 1900 г. И все же, несмотря ни на что, их забота о потерянных душах никогда не угасала.

С самых первых лет в Китае Гофорт стал известен как сильный проповедник, иногда обращавшийся со своей вестью к толпам, насчитывавшим до двадцати пяти тысяч человек. Его весть была проста: "Иисус Христос и Его распятие". В самом начале его миссионерской службы видавший виды миссионер посоветовал ему "не говорить об Иисусе сразу же, когда имеешь дело с языческой аудиторией", потому что следует учитывать "суеверия относительно имени Иисуса", и этим советом Гофорт совершенно пренебрегал. Единственный подход, который он использовал в своей деятельности - это прямой подход.

Попытки Гофорта завоевать китайцев были необычными по многим миссионерским меркам, особенно их "открытый дом". Их дом, в европейском стиле и с европейской мебелью (включая кухонную печь, швейную машину и орган), был объектом глубокого любопытства китайцев. Гофорты с готовностью нарушали свое уединение и эффективно использовали дом как средство наладить дружбу и общение с людьми из провинции. Посетители приходили за много миль, а однажды даже преодолели более двух тысяч миль, и осматривали дом маленькими группами. Перед началом каждой экскурсии Гофорт говорил о Евангелии, и иногда посетители оставались после осмотра дома, чтобы услышать больше. В среднем он проповедовал по восемь часов в день, и за пять месяцев у них побывало около двадцати пяти тысяч человек. Розалинд служила собиравшимся во дворе женщинам, иногда разговаривая с группой до пятидесяти человек.

Такой характер работы проложил путь для будущих методов благовествования, когда Гофорт ездил из города в город, вызывая пробуждение среди населения, но не все коллеги одобряли такую деятельность. Однако Гофорт верил в его правильность: "Можно подумать, что принимать посетителей в своем доме не является настоящей миссионерской работой, но я так не думаю. Я открываюсь для людей, чтобы подружиться с ними, и пожинаю результаты, когда иду в их деревни с проповедью Часто люди в деревне собираются вокруг меня и говорят: "Мы были у вас, и вы показали нам дом, принимая нас как гостей". И они почти всегда приносят мне стул, чтобы сесть, стол, чтобы положить Библию и поставить чашку чая".

Боксерское восстание в 1900 г. прервало миссионерское служение Гофорта, а после возвращения в Китай их семейная жизнь претерпела радикальные изменения. Гофорт задумал новый план расширения внутреннего служения. Он разработал его до того, как Розалинд вернулась из Канады в Китай, и вскоре после приезда жены выложил перед ней свой проект: "По плану один из моих помощников арендует подходящее место в крупном населенном центре для нас, мы семьей живем в этом центре и все время интенсивно проповедуем. Я буду ходить с моими помощниками по деревням или по улицам, а ты будешь принимать женщин во дворе и проповедовать им. По вечерам начнем проводить совместные собрания, а ты будешь играть на органе и станем петь множество евангельских гимнов. К концу месяца мы оставляем человека, чтобы проповедовать новым верующим, а сами переезжаем в другое место, открывая его подобно первому. Когда таким образом у нас появится несколько мест, будем возвращаться в каждое из них раз-два в год". Розалинд слушала, и "ее сердце превращалось в кусок свинца". Сама идея была впечатляющей, но просто никак не подходила для семейного человека. Казалось слишком рискованным возить малышей по деревням, где было полно инфекционных заболеваний, и она не могла забыть "четыре маленькие могилки", которые они уже оставили на китайской земле. Хотя Розалинд вначале возражала, Гофорт стал претворять в жизнь свой план, уверенный, что его ведет Божья воля.

Хотя Розалинд полностью поддерживала политику верности мужа Господу, она иногда тревожилась о своей верности себе и своим детям. Конечно, Божья воля была превыше всего, но должна ли она расходиться с интересами ее семьи? Она никогда не сомневалась в любви мужа, но иногда ей казалось, что она не совсем уверена в своем положении. До возвращения с детьми в Канаду в 1908 г. Розалинд пыталась выяснить преданность мужа по отношению к себе: "Положим, находясь в Канаде, я заболела неизлечимой болезнью и мне осталось жить несколько месяцев. И если мы телеграфируем сюда, прося тебя приехать, ты приедешь?" Гофорт, конечно же, не хотел отвечать на такие вопросы. Прямое "нет" прозвучало бы слишком резко, но Розалинд настаивала, пока он не ответил - в форме вопроса: "Положим, наша страна находится в состоянии войны с другой страной, а я офицер британской армии, командующий важной воинской частью. Многое зависит от меня, как командира, в вопросе окончания войны - или победа, или поражение. Разрешат ли мне покинуть ответственный пост на призыв семьи приехать домой, даже если произойдет то, о чем ты говоришь?" Что могла ответить жена? Она могла лишь печально согласиться: "Не разрешат".

Служение во внутренних районах, начатое Гофортом в первые годы XX в., явилось твердым и устойчивым основанием для последующих великих пробуждений, к которым он приводил людей в годы дальнейшего служения. Его миссия пробуждения началась в 1907 г. Тогда он вместе с другим миссионером поехал в Корею и вдохновил пробуждение, прошедшее там по всем церквам, что в результате сказалось на "поразительном увеличении числа обращенных" и укреплении поместных церквей и школ. Из Кореи они отправились в Маньчжурию, где испытали "глубокое волнение души, явившись свидетелями последовавших великих пробуждений". По словам его жены, "Джонатан Гофорт поехал в Маньчжурию как неизвестный миссионер... Он вернулся через несколько недель, окруженный сиянием света христианского мира".

Прокатившаяся по Китаю и Маньчжурии волна пробуждения, начатая Гофортом, и в последующие годы приносила богатые плоды. Некоторые из его коллег и сторонников на родине устали от такого евангельского рвения. Им надоело слушать отчеты о рыданиях и покаянии в грехах, об излиянии Святого Духа, а некоторые даже обвинили его в том, что это движение превратилось в проявление фанатизма и пятидесятничества. Гофорт не обращал внимания на критику и продолжал проповедовать. Один из высочайших моментов в его служении пробуждения произошел в 1918 г., когда он проводил двухнедельную кампанию с китайскими солдатами под командованием генерала Фенг Ю-Сянга, который сам являлся христианином. Ответная реакция была потрясающей, и в конце кампании почти пять тысяч солдат и офицеров исповедовали веру в Христа.

В служении Гофорта были не только успехи, но и неудачи и проблемы. В начале служения он столкнулся с "опасностью, которая угрожала поглотить новорожденную церковь в Северном Хэнане... вторжением католиков". Похоже, католики следовали за ним по пятам, и в одном городе они "перехватили почти всех интересовавшихся... уничтожив за неделю работу многих лет". Что являлось мотивом перехода "интересовавшихся" к католикам? Согласно Гофорту, католики предлагали китайцам помощь в трудоустройстве и бесплатное образование, жилье и питание. (Протестанты также грешили применением таких методов, иногда заходя так далеко, что фактически платили китайцам за посещение своих школ.) Но Гофорт был непреклонным в своих убеждениях: "Мы не можем предложить такого стимула, и мы в ужасе от перспективы плодить "рисовых христиан". Мы не можем сражаться с римлянами, соперничая с ними и перекупая людей..." И хотя Гофорт отказывался от способов, предлагаемых католиками, многие из тех, кто склонился к католикам, позже возвратились обратно. Другая проблема, с которой столкнулся Гофорт, был собственный миссионерский Совет. Гофорт ставил "водительство Святого Духа" превыше "твердых и жестких правил" пресвитерианской церкви, от имени которой он служил и, по словам его жены, "с этим убеждением, касающимся Божьего водительства по отношению к себе, он естественным образом вошел в конфликт с другими пресвитерианами Хэнаня", поставив себя в положение человека, с которым "нелегко поладить". Гофорт не требовал для себя особых привилегий, он скорее настаивал на том, чтобы каждый миссионер мог "иметь свободу выполнять ту работу, в которой он чувствовал Божье водительство". Это была трудная проблема, и Гофорт часто оказывался в ситуации, когда "ему препятствовали и не давали завершить того, что он считал водительством Святого Духа".

После многих лет служения Гофорта в Китае его проблемы не уменьшились. Разногласия продолжались, а особенно трения усилились в 1920-е гг. из-за противоречий с фундаменталистами-модернистами, принесшими в церкви на родине раскол и нашедшими дорогу в Китай (см. гл. 11). Прибывали новые миссионеры, погрязшие в трясине глубокой критики, и Гофорт "чувствовал бессилие остановить эту волну". Его единственным ответом была "проповедь, как никогда раньше, спасения через Голгофский крест и демонстрация Его силы..."

Тогда как многие его ровесники-миссионеры погибли от болезней или ушли на пенсию, Гофорт, уже в возрасте семидесяти трех лет, еще сохранял свой энергичный темп проведения евангелизационных кампаний пробуждения. Даже после утраты зрения он продолжал служение с помощью китайца-ассистента. В возрасте семидесяти четырех он вернулся в Канаду, где провел последние полтора года жизни, путешествуя и приняв участие в почти пяти сотнях встреч. Он вел активное служение до самого конца, каждое воскресенье проводя по четыре собрания, пока мирно не почил во сне. Он оставил после себя потрясающее свидетельство того, что может сделать для Бога один человек среди многих миллионов людей Востока.

Острова в Тихом океане: рай на земле. Никакое другое место на земном шаре в истории человечества - кроме Эдемского сада - не освещалось более яркими и сияющими рассказами прессы. Исследователи и торговцы покидали эти острова, неся описание останавливающей дыхание красоты. Писатели, включая Уильяма Мелвил-ла, Роберта Льюиса Стивенсона и Джеймса Миченера (James Michener), мастерски украсили свои романы страницами, посвященными очарованию островного мира. "Писатели соперничали друг с другом в сиятельном описании великолепного и прекрасного пейзажа; неровная череда гор, глубокие долины и тихие лагуны; сверкающий край песочного пляжа, высокие деревья, пальмы с торчащими перьями и пышная ползучая растительность; яркое богатство распускающихся цветов, тончайший вкус фруктов и великолепие разноцветных птиц". В этот мир и пришли миссионеры, сначала римские католические монахи, сопровождавшие исследователей, а потом протестанты по призыву миссионерских обществ.

Океания - термин, обычно применяемый для обозначения островов Тихого океана, состоит примерно из тысячи пятисот островов, разделенных на три основные группы: Полинезия, самая большая фуппа, начинающаяся от Гавайских островов на севере до Новой Зеландии на юге; Микронезия, группа маленьких островов, расположенных между Гавайями и Филиппинами, включая Марианские и Каролинские острова, Маршалловы и Гилберта острова; Меланезия, группа островов к югу от Микронезии и к северу от Австралии, включающая Фиджи, Санта-Крус, Новую Гвинею, Новые Гебриды, Новую Каледонию и Соломоновы острова. Размер островов варьируется: от Новой Гвинеи, второго по величине острова в мире, до крошечных точек в океане - таких, как Маршалловы острова, чья общая площадь меньше ста квадратных миль. Фактически вся Микронезия занимает меньшую площадь, чем американский штат Род-Айленд, и численность населения Микронезии и всей Океании была тогда относительно небольшой - исключая Новую Зеландию, в пределах, может быть, двух миллионов.

Тем не менее там были души, погибающие без Христа. Поэтому, несмотря на географическую отдаленность, многие миссионерские общества были готовы потратить любые усилия и денежные средства на евангелизацию этого растянувшегося в пространстве миссионерского поля деятельности. Впервые европейцы принесли миссионерскую весть в южную часть Тихого океана с помощью Магеллана и его команды исследователей и францисканцев в 1521 г., почти через десять лет после великого открытия Тихого океана, сделанного

Бальбоа. После высадки на Марианских островах маленький флот из четырех кораблей (от одного отказались раньше) отплыл к Филиппинам, где около трех тысяч островитян были приняты в католическую церковь. Нет прямых указаний на то, что они понимали хотя бы основные догмы христианства, однако этот факт считался высшим достижением миссионерской деятельности Римско-католической церкви. Для Магеллана эта историческая экспедиция стала последней. Вместе с некоторыми членами команды он был убит при попытке заставить местных жителей другого острова заплатить дань королю Испании. Несколько позже миссионеры католической церкви вернулись на острова, но и на этот раз их миссионерская деятельность оказалась кратковременной.

Именно капитан Кук, более чем кто-либо другой, повлиял на решение протестантской церкви попробовать обратить в христианство жителей тихоокеанских островов. Его открытия захватили воображение церковных лидеров и простых людей, в результате чего в 1795 г. было организовано Лондонское миссионерское общество. Возникло оно усилиями межконфессиональной группы служителей и простых людей для того, чтобы послать миссионеров на Таити "или другие острова южных морей". Вскоре за ними последовали другие миссионерские общества (в частности, представляющие методистов, последователей Уэсли, конгрегационалистов, пресвитериан и англикан), и только к концу XIX в. Океания стала сиятельной историей успеха протестантских миссий.

На тихоокеанских островах, как и в других частях света, первыми протестантскими миссионерами оказались британцы; другие протестанты были из Австралии, Америки и, несколько позже, из Германии. Римские католики на тихоокеанские острова пришли сравнительно поздно, завоевав крепкие позиции лишь к середине XIX в. Как и везде, здесь существовало сильное соперничество между протестантами и католиками, и в среде миссионеров антикатолические настроения были достаточно сильными. Католиков критиковали за то, что они несли номинальную и поверхностную религию, основанную на таинствах, полностью пренебрегающих низким моральным состоянием местного населения. "Папство поднимает свою уродливую голову, - писал Джозеф Уотерхаус (Joseph Waterhouse), уэслианский миссионер, - освящая поедание человеческой плоти, полигамию, прелюбодейство и блуд!!" Возможно, камнем преткновения между протестантами и католиками стала их национальная принадлежность. Католики были французами, и в среде протестантов царил реальный страх, что на островах может восторжествовать политическое и военное превосходство французов.

В течение первых лет протестантской миссионерской работы в южной части Тихого океана большая часть миссионеров отрицательно относилась к идее британского или американского политического вмешательства в дела островитян. Однако с приходом французских католиков миссионеры начали просить у своего правительства защиты, желая установления британского или американского протектората. Но ни один из них так и не был установлен, и к середине XIX в. британские миссии в южных морях начали терять былую силу.

Уникальное географическое положение тихоокеанских островов с самого начала имело очевидное влияние на стратегию миссий. Очень важной проблемой явилась проблема транспорта.

Недостаточно было просто послать миссионеров в район южных морей и высадить их на изолированных островах, предполагая, что они спокойно станут ждать корабль, который придет в следующем году. Маленькие размеры и ограниченное население большинства островов приводили к сильному ощущению клаустрофобии, и смелые миссионеры, решившиеся служить вдали от родного дома, вдруг оказывались в изоляции в окружении огромного Тихого океана. Логическим решением проблемы стало появление судов, принадлежащих миссиям. "Утренняя звезда" в Микронезии, "Джон Уильямс" в Полинезии, "Южный крест" в Меланезии - так последовательно назывались миссионерские корабли, ставшие незаменимыми помощниками миссионеров и сыгравшие ключевую роль в проповеди Евангелия островному миру.

Используя эти корабли, многие европейские миссионеры стали странствующими полевыми директорами, координирующими работу местных проповедников и учителей. Это была здоровая стратегия, и по свидетельству одного миссионерского историка, "...местные христиане-миссионеры должны были доказать главную силу христианских миссий в южных морях. Они действительно проделали замечательную работу, хотя и не имели престижа европейцев. Ими пренебрегали, их гнали, а иногда убивали те островитяне, которым они доверили свою судьбу. И все же все они выстояли, и между 1839 и 1860 гг. многие деноминации были очень обязаны этим смелым островным миссионерам, ходившим туда, куда осмелились бы пойти не многие европейцы".

Как и в случаях с другими первопроходческими миссиями в других концах света, здесь, на островах Океании, были принесены огромные жертвы ради того, чтобы распространить христианство среди жителей этих островов. Многие островитяне смертельно боялись европейцев, и вполне обоснованно. Рассказы о жуткой деятельности работорговцев передавались с острова на остров, и с первого взгляда миссионеры ничем не отличались от их жестоких соотечественников. Более того, религия большинства островитян была примитивной формой анимизма: они верили, что принятие чужеземцев, даже если они пришли с миром, наверняка приведет к проклятию со стороны злых духов. В результате многие великие миссионеры, как иностранные, так и местные, примкнули к рядам мучеников, неся враждебным островам Благую весть.

Но часто самое яростное сопротивление миссионерам оказывали торговцы и моряки, главной целью которых была эксплуатация людей и ресурсов островов. Миссионеры казались им непреодолимым препятствием, стоящим на пути удовольствий и финансовой прибыли; иногда миссионеров предавали собственные земляки, возбуждавшие против них ярость и ненависть местных жителей. По словам Роберта X. Гловера, европейцы, по большей части, были "распутными и беспринципными и оставляли постыдный след везде, где бы ни бывали. Они упивались языческой безнравственностью и привозили туземцам ром, чтобы доводить до безумия местных жителей, и огнестрельное оружие, чтобы прибавить ужасов к племенной жизни; они обманывали и эксплуатировали островитян, становясь виновниками величайших крайностей и жестокостей".

Христиане боролись против множества подобных препятствий, но еще более опустошающими могли быть внутренние конфликты, с которыми они сталкивались в своей миссионерской деятельности. Всегда имевшаяся перспектива материальной выгоды также весьма искушала, собирая неплохой урожай в среде миссионеров. Но хуже всего было то, что свободный образ жизни и открытая сексуальность являлись моральной трясиной, в которой завязли некоторые миссионеры, не сумев противостоять подобным искушениям. "Превращение в местных" стало, согласно Стефану Нейлу, "более частым явлением, чем это принято отражать в назидательных рассказах о первых миссиях..." Здесь, в этом островном раю, они сталкивались с такими соблазнами, которых не видели никогда раньше в границах собственной защищенной культуры. Некоторые сумели их преодолеть. Другие - нет. Несмотря на личные неудачи миссионеров, сага о миссиях в этом регионе мира является повествованием о величайших успехах в христианской истории. Это история принятия отдельными людьми решений о повороте от разрушительных племенных обычаев к живой вере в Христа. Но более того, это история "народных движений" - движений, которые происходили во всей христианской истории в каждой части земного шара, но были совершенно особенными в островном мире. Они приводили к христианству большие семьи и иногда целые племена и были тщательно задокументированы профессором Аланом Р. Типпетом (Alan R. Tippett) в его книгах "Народные движения в Южной Полинезии" ("People Movements in Southern Polynesia") и "Христианство на Соломоновых островах" ("Solomon Island Christianity"). Он указывает, что во многих случаях не происходило ощутимого церковного роста до тех пор, пока миссионеры не поняли жизненно важного значения семьи и племенного союза. И только тогда миссионеры в южных морях достигали несравненных успехов в проповеди благовестия. Сегодня этот район мира имеет больший процент христиан, чем любой другой, сравнимый с ним.

В отличие от ранних протестантских миссий в других районах мира, где миссионеры работали один за одним или маленькими группами, миссионерское служение на тихоокеанских островах началось с сенсации. Это произошло туманным лондонским утром в августе 1796 г., когда тридцать миссионеров с шестью женами и тремя детьми, финансированные Лондонским миссионерским обществом, погрузились на миссионерский корабль "Дафф" и начали семимесячное морское путешествие на остров Таити. Такого дружного миссионерского наступления никогда раньше не происходило в истории миссионерского движения, и день проводов мир запомнил надолго. Толпы искренних сторонников пришли на берег реки, "воспевая хвалу Господу", надеясь на то, что их христианским посланцам удастся сделать многое в этой наиболее "нецивилизованной" области мира.

Морское путешествие было не очень спокойным, но в субботу, 4 марта 1797 г., миссионеры благополучно высадились на Таити, а на следующий день провели богослужение в европейском стиле, привлекшее большой интерес островитян. Суббота осталась позади, миссионеры не теряли времени и стали устраиваться на новом месте; через несколько недель капитан Уилсон, сам христианин, почувствовал, что они находятся в безопасности и что теперь он может покинуть их со спокойным сердцем. Он отплыл в Тонгу, чтобы оставить там десять миссионеров. Атмосфера на Тонге была менее приветливой, чем на Таити; дружелюбного любопытства жителей Таити на Тонге совсем не ощущалось. На этот раз у капитана Уилсона появились смешанные чувства. Но с ним плыли еще два миссионера, Уильям Крук и Джон Харрис (William Crook and John Harris), которых нужно было высадить на Маркизских островах.

На Маркизских островах миссионеры ЛМО встретили свою первую из многих неудач. Эта проблема была несколько неожиданной. Миссионеров встретили не ужасные копья и дубинки, чего они боялись и что видели в ночных кошмарах, а дружелюбный прием - то, чего они никак не ожидали. Едва корабль бросил якорь, две нагие прекрасные местные девушки, войдя в воду, стали плавать вокруг него, крича: "Waheine! Waheine!" (Мы - женщины). Хотя Уилсон отказался взять их на борт и пытался не принимать во внимание их поведение, но даже он, бывалый моряк, видел отчетливо, что ожидало двух новичков-миссионеров. И все же Круку и Харрису нужно было выполнять свою работу, и они с чувством долга погрузили свои вещи в маленькую лодку и стали грести к берегу.

На следующее утро, перед тем как поднять якорь, Уилсон послал моряков на берег проверить, как идут дела у миссионеров. Они нашли Харриса на берегу с вещами, потерявшего всю свою смелость и желавшего уехать с острова. Оказалось, что он провел самую унизительную ночь в своей жизни. Его разлучили с Круком, и он остался в компании жены вождя, которая продолжала неприличные поползновения.

Имея опыт встреч с белыми, она упорно верила, что такое поведение будет похвальным, но жестоко ошиблась. Презрительные отказы Харриса настолько шокировали ее, что она стала сомневаться, действительно ли он относится к мужскому полу. Оставив его одного, она ушла в деревню и, по свидетельству Грэма Кента (Graeme Kent), вернулась в сопровождении других женщин, которые "налетели на спящего человека и провели настоящий досмотр, чтобы выяснить, в чем дело". Харрис был настолько ошеломлен происшедшим, что категорически отказался остаться на острове, поэтому команда отвезла его на корабль, оставив Крука одного налаживать работу на Маркизских островах. Но не прошло и года, как Крук тоже сдался, и у Л МО остались только две базы в южной части Тихого океана, Таити и Тонга.

На Тонге миссионеров ожидали проблемы иного рода. Скоро они обнаружили, что были не единственными европейцами на острове. На островах иногда оставались моряки, сбежавшие со своих кораблей. На Тонге таких было трое. С самого начала они стали для миссионеров "дьяволом во плоти", явно идя на все, чтобы сделать их жизнь невыносимой. Они рассматривали миссионеров как угрозу своему образу жизни, и поэтому старались настроить против них местных жителей. Но не только физической расправой пугали они миссионеров. Они также рассчитывали сломить этих людей психологически, поддразнивая их легким и свободным доступом к сексуальным наслаждениям и издеваясь над строгой и воздержанной жизнью миссионеров. Несмотря на давление, миссионеры держались своих убеждений очень стойко - все, кроме одного. Джордж Висон (George Veeson), каменщик, только год как посвятил себя служению Господу вместе с двадцатью девятью коллегами. Он сдался перед лицом искушений и оставил своих братьев, чтобы присоединиться к вольным жителям и свободно проводить время среди островитян. Вождь дал ему землю и слуг, и он набрал себе целый гарем "жен".

Висон навлек позор на ЛМО, но у миссионеров на Тонго существовали еще более серьезные проблемы. На острове вспыхнула гражданская война, и эта борьба свела на нет все попытки наладить миссионерскую работу. Трое миссионеров, захваченные в пылу военных действий, погибли, а оставшиеся шестеро прятались в пещерах, пока их не спас проходивший мимо острова корабль. На острове остался только Висон, миссионер-отступник, но дни его пребывания там были сочтены. Его совесть, хоть и временно затемненная, не давала ему насладиться в полной мере свободной жизнью, и он вернулся в Англию полный раскаяния и публично исповедался в своем грехе. Висон уверял своих соотечественников, что этот грех был единственным случаем нравственного падения среди миссионеров: "учитывая все препятствия, для друзей и сторонников миссий в южных морях должен прозвучать большим утешением тот факт... что больше никто из миссионеров... не вел себя неподобающим своему освященному положению образом" (утверждение, оказавшееся, к сожалению, неверным). Тонга на время была забыта, но в 1820-х ее опять посетили миссионеры - на этот раз уэслианские методисты. Самым замечательным из них был Джон Томас, кузнец, ставший свидетелем вдохновляющего прогресса в деле христианизации острова за двадцать пять лет служения там.

Тем временем работа ЛМО на Таити медленно, но продвигалась, несмотря на многочисленные неудачи. Трое миссионеров, вслед за Висоном, "стали местными", другие покинули остров, испугавшись трудностей или заболев. Без величайшего терпения упрямого и необразованного каменщика, Генри Нотта (который отработал там шестнадцать лет без видимых признаков успеха), работа на острове явно бы остановилась. Нотт родился в Брумсгроуве, Англия, в 1774 г. и в возрасте двадцати двух лет отплыл на "Даффе" как одинокий миссионер, полный решимости посвятить всю жизнь евангелизации тихоокеанских островов. Сначала он был одним из многих миссионеров, мечтающим оставить хоть маленькую память в сердцах и умах людей. Но опасности и проблемы увеличивались, другие миссионеры сдались (однажды сразу одиннадцать миссионеров покинули остров). Остались Нотт и еще три человека, но даже те поговаривали об отъезде. Настали трудные для миссионеров времена. В 1808 г. их дом и печатный станок были разрушены, а большая часть вещей украдена. Но хуже всего было то, что отсутствовал практически всякий контакт с внешним миром. Во время наполеоновских войн французы захватили "Дафф", и прошло четыре года, прежде чем миссионеры впервые получили из дома какие-то вести и помощь. Одежда обветшала и порвалась, обувь износилась до дыр. По мере истощения запасов они были вынуждены собирать в горах ягоды и фрукты. И все же Нотт отклонял все разговоры об отъезде.

С самого начала миссионерам на Таити приходилось мириться с правлением властного и непреклонного короля Помаре, жаждавшего наслаждений. Он имел репутацию жестокого властителя, что подтверждалось гибелью почти двух тысяч человек. Хотя он олицетворял собой язычество в его наихудшем варианте, миссионерам он был нужен как союзник, и они искали его дружбы. Иногда он отвечал дружелюбием, а в других случаях обращался с ними как с врагами. Когда он умер в 1804 г., к власти пришел его сын, Помаре II, и какое-то время миссионеры боялись, что он будет хуже свего отца. Однако скоро Помаре II стал смотреть на миссионеров как на потенциальный источник европейских товаров, особенно мушкетов и другого вооружения. Явно для того, чтобы добиться их расположения, он принял христианскую веру, которая в лучшем случае была двусмысленной. Он просил оружие, чтобы покончить с мятежными силами, что вначале поставило миссионеров в тупик. Но с ростом воинственности окружающих людей, угрожавших и их жизни, они сдались и решили обеспечить Помаре II и его христианских последователей оружием и боеприпасами. Могли ли миссионеры оправдать такое вмешательство? Дело в том, что оно дало практические результаты, от которых зависела их собственная жизнь. По наблюдениям очевидца, мятежники бы выиграли, "если бы миссионеры не раздали местным оружия вместе с Библией и не научили обращению с огнестрельным оружием так же хорошо, как хорошо их научили молиться".

Во время мятежа Таити покинули все миссионеры, кроме Нотта. Он смело охранял свой пост, отказываясь покинуть остров. Лишь только раз он съездил в Австралию, чтобы истребовать из ЛМО специальный заказ. Заказ состоял из одной из четырех "молодых Божьих женщин", высланных в качестве жен для миссионеров. Несомненно, в ЛМО поняли, что тихоокеанские острова были не самым лучшим местом для одиночества. Нотт, как и некоторые другие одинокие миссионеры, взял себе местную жену, но, подчиняясь возражениям коллег-миссионеров, союз был "аннулирован общим согласием и, без сомнения, забыт, когда прибыл специальный корабль с четырьмя "Божьими женщинами" на борту".

Нотт мог быть намного счастливее с местной женой, поскольку оказался с ней более совместим, чем с "Божьей женщиной", которую ему прислали. Хотя ее считали женщиной с "совершенными изгибами" тела, менее благоприятные отзывы звучали о ее характере. Коллега-миссионер писал: "Ее язык каждый день трудился беспрестанно, понося мужа в самых жестких выражениях и сплетничая об остальных с наименьшим на то основанием... Ее нога никогда не направлялась в то место, где должна была совершаться молитва, но каждый день она присоединялась к тем, кто усердно трудился, чтобы усложнить нашу жизнь и посеять между нами раздоры". Она, по общепринятому мнению, являлась позором для миссии. Доктор Росс (Ross), миссионер Л МО, жаловался на ее тягу к спиртному, говоря, что "когда она напивалась, то была совершенно вне себя и не отдавала себе отчета в своих делах и выражениях". По его сообщению, несколько месяцев спустя она умерла, потому что "упилась до смерти".

Когда мятеж закончился, Нотт продолжил прерванную работу, умоляя даже Помаре бросить грешную жизнь. Помаре был не только пьяницей и многоженцем, но и гомосексуалистом, и явно раздражался от вмешательства христиан в такие дела. Тем не менее окончательная победа над мятежниками в 1815 г. действительно явилась сигналом к началу широкой христианизации на острове. Помаре публично отрекся от языческих идолов и жертвенников и, чтобы доказать свою искренность, двенадцать своих личных идолов он подарил миссионерам (без сомнения, в ответ на их просьбу), чтобы те отвезли их в Лондон директорам Л МО как свидетельство того, что происходит на Таити. Отправленные идолы явились сенсацией в Англии, где проводились специальные молитвенные собрания, на которых молились за обращение Помаре. Именно в таком повороте событий нуждалось ЛМО, чтобы восстановить свою подмоченную в южных морях репутацию, и в фонд миссии снова начался приток пожертвований.

Для Помаре, однако, было недостаточно отречения от идолов. Он мечтал стать полноценным христианином, а это означало принятие водного крещения. Подобная просьба стала для миссионеров настоящей дилеммой. Они понимали, что его крещение повлияет на решение сотен, может быть, тысяч людей повернуться к христианству лицом, но не превратится ли это действо в насмешку, принимая во внимания продолжающиеся случаи их аморального поведения? Это было трудное решение, но после продолжительного обсуждения и молитв они пришли к заключению, что крещение принесет больше отрицательных результатов, и сумели отложить его крещение на семь лет. Но когда оно все же произошло в 1819 г., то стало событием, очевидцами которого были пять тысяч человек, и это крещение открыло дорогу многим подданным Помаре, решившим публично обратиться в новую веру. Хотя сам Помаре вскоре опять впал в свои старые греховные привычки, среди местных таитян произошли огромные перемены. Посетивший остров знаменитый русский аристократ был поражен отсутствием детоубийства, каннибализма и войн - в чем огромная заслуга европейских миссионеров

На других островах Тихого океана успехи миссионеров в первые десятилетия XIX в оказались незначительными Евангелие проповедовалось и в других местах, помимо Таити, но каждой видимой победе, казалось, сопутствовали неудачи Только на Гавайях, далеко на север, появились очевидные признаки Божьей работы в сердцах людей

История христианских миссий на Гавайских островах (или Сандвичевых островах, как их тогда называли) - это уникальный рассказ о том, как горстка американских миссионеров внедрилась в неизвестную культуру и в течение нескольких десятилетии влияла на каждый аспект жизни того общества Любопытство многих возбудит история их борьбы и межличностных конфликтов, такая интересная, что в недавние годы она стала темой одного из романов-бестселлеров Джеймса Миченера "Гавайи" ("Hawaii") К сожалению, роман не совсем верно представил христианские миссии на Гавайях Шумный фанатик-миссионер, герой произведения Миченера, разрушал местную культуру, что было совершенно не типично для миссионеров, отправлявшихся на Гавайские острова Верно то, что они в какой-то степени были заражены господствовавшим в XIX столетии чувством расового превосходства, но их первостепенная задача духовного благополучия гавайцев была преобладающим чувством

Считается, что Гавайские острова были заселены около 900 г н э Как и на большинстве островов южной части Тихого океана, обычным явлением были детоубийство и каннибализм, а общей религией считалось поклонение духам Группа Гавайских островов стала известной западному миру только в 1778 г, и это произошло совершенно случайно Капитан Джеймс Кук плыл от Таити к западному побережью Северной Америки и внезапно обнаружил этот островной рай Во время первого посещения гавайцы приняли его за бога, но во второе посещение в 1779 г их почтительность к нему стала угасать, во время ссоры с одним из вождей Кук был убит Несмотря на этот инцидент, контакты с Гавайскими островами продолжились и ссора забылась В последовавшие десятилетия были установлены торговые взаимоотношения с западным миром, а острова стали излюбленным местом швартовки судов, торговавших с Дальним Востоком Во время таких остановок местные молодые люди приходили на корабль, чтобы уплыть на судне вместе с командой, и некоторые из них таким образом попадали в Соединенные Штаты

Подобный контакт с местными гавайцами возбудил интерес американцев к гавайским миссиям Самую большую известность приобрел юноша по имени Обукия, житель этих островов, которого однажды нашли плачущим на ступеньках Йельского колледжа из-за его ненасытной жажды к учению Студент Эдвин Дуайт (Edwin Dwight) почувствовал к нему сострадание и начал учить его, параллельно объясняя ему Евангелие, полагая, что однажды Обукия вернется на Гавайи и будет проповедовать своим людям Слово Божье Мечты Дуайта окрепли, когда Обукия уверовал, но надежда на его возвращение к своему народу угасла, потому что Обукия заболел и умер зимой 1818 г. Интересно, что своей смертью он пробудил сердца много большего количества людей, чем когда жил среди них, и десятки жителей Новой Англии стали думать о том, чтобы нести Евангелие на Гавайские острова.

Американский совет взял на себя инициативу по организации работы на Гавайях. Через год после смерти Обукии Совет уже имел группу миссионеров и христианских работников, готовых отплыть на Гавайи. Возможно, опасаясь падения их энтузиазма, директора действовали поспешно. В рекордно короткие сроки Совет связался с потенциальными кандидатами, которые прошли соответствующее собеседование и были приняты Советом на служение. Им посоветовали взять жен и приготовиться к отплытию как можно скорее. Миссионеры, конечно, осознавали специфические проблемы, подстерегавшие одиноких людей в южных морях. Из семи пар, уехавших на Гавайи в октябре 1819 г., шесть пар поженились за несколько недель до отъезда.

Во время пятимесячного морского путешествия Хирам Бингем, выпускник Андоверской семинарии, стал лидером маленькой миссионерской группы. Они с Сибиллой поженились менее чем за две недели до отправления и через две недели после знакомства. К счастью, молодожены хорошо подходили друг другу и их первенство зачастую удерживало колеблющихся миссионеров вместе. По прибытии на Гавайи новые поселенцы обнаружили, что совершенно не подготовлены к тому, что их ожидало. Они находились в полном шоке от увиденного. Об этом можно судить по рассказу о первой встрече Бингема с гавайской цивилизацией: "Вид нищеты, морального падения и варварства среди непрерывно говорящих и почти голых местных дикарей... был отвратительным. Некоторые из нас отвернулись со слезами на глазах, другие, с более крепкими нервами, продолжали смотреть, но были готовы вскричать: "И это люди? ...Неужели эти создания возможно привести к цивилизации? Неужели их возможно сделать христианами? Сможем ли мы остаться на этих невежественных берегах и поселиться навсегда среди таких людей ради подготовки их к жизни на Небесах?""

Какое впечатление произвели эти самодовольные посетители из Новой Англии на островитян, неизвестно, но последние, по крайней мере, были достаточно учтивы, чтобы тепло приветствовать их, "намного более учтиво", согласно одному историку, "чем приезжие того заслуживали". На счастье, время для визита миссионеры выбрали очень удачно - необъяснимое "совпадение", если не считать это провидением Божьим. В обществе островитян в недавнем прошлом произошла огромная перемена - к власти пришел новый правитель. Идолопоклонство и человеческие жертвы были объявлены вне закона, и долгая история межплеменных войн, казалось, тоже закончилась. Миссионерам разрешили сойти на берег и начать работу.

Перед ними стояла огромной важности задача, что, фактически, стало вызовом существовавшему там образу жизни. Необходимо было выполнить поручение, данное Советом: "Вы должны широко открыть сердца и высоко держать свою марку. Вы не должны отвлекаться ни на что, кроме насаждения на острове плодоносных полей и постройки опрятных жилищ, школ и церквей, чтобы поднять уровень развития этого народа до высокого уровня христианской цивилизации..." "Уровень христианской цивилизации", естественно, означал цивилизацию в стиле Новой Англии, далеко отстоявшую от легкого образа жизни гавайцев. Неудивительно, что такой цивилизации сопротивлялись, а если не сопротивлялись, то, по меньшей мере, значительно недопонимали законы пуританской морали, которую миссионеры принесли с собой. Нравственные нормы в отношении к работе, в частности, стали камнем преткновения для многих новых христиан.

Настоящее сопротивление, которое миссионерам пришлось преодолевать, исходило (как и в южной части Тихого океана) от соотечественников, моряков. Матросы были в ярости от вмешательства миссионеров в образ жизни местного населения, поскольку раньше моряки могли беспрепятственно зазывать молодых женщин подниматься на корабль и продаваться за несколько дешевых безделушек. По мере роста влияния миссионеров такая практика пошла на убыль, и не раз Бингем и его коллеги сталкивались с яростью тех, которым отказывали в сексуальных удовольствиях. Однажды моряки с "Дельфина" сошли на берег и набросились на Бингема с ножами и дубинками и, без сомнения, убили бы, если бы не своевременная помощь верных гавайцев.

Несмотря на противодействие, прогресс миссий на Гавайях происходил с поразительной скоростью. Были организованы церкви и школы. Вскоре их заполнили ученики, горевшие желанием слышать больше о христианстве и научиться читать. В одну из таких школ, организованную Сибиллой Бингем, поступили несколько женщин-вождей, и скоро они приняли веру. Одна из вновь уверовавших, крестившаяся в 1823 г., была матерью правителя. Наверное, самым ярким событием стало обращение Капиолани, женщины-вождя, которая, как и многие гавайцы, жила в жутком страхе перед богиней Пеле, пребывавшей, по преданиям, в дымящемся кратере вулкана Килауа. После обращения ко Христу Капиолани, перед сотнями собравшихся соплеменников, в ужасе взирающих на нее, бросила вызов Пеле, взобравшись на вершину вулкана и спустившись в его кратер, чтобы продемонстрировать бессилие ложной богини. В смелом отречении Капиолани бросала камни и "святые" ягоды в озеро лавы, насмехаясь над суевериями людей. Затем, вернувшись к остальным, она свидетельствовала о силе истинного Бога. Это стало ярчайшим событием, которое воистину проложило путь христианству на Гавайях более, чем все миссионерские обличительные речи против Пеле, взятые вместе.

К 1830 г., только после десяти лет жизни на Гавайях (и после прибытия второй группы миссионеров), миссионеры расселились по всем островам.

К Бингему относились с большим почтением, и многие вожди уважали его не только как духовного лидера. По словам одного циника, они даже позволяли "королю Бингему" диктовать им, какой закон издать. "Консервативные законы Коннектикута - это законы Гавайев", - писал другой критик.

Но все законы Новой Англии, взятые вместе, не могли преодолеть столетий моральной распущенности, царившей на островах. Самая отчаянная ситуация, согласно Брэдфорду Смиту (Bradford Smith), создалась в области, относившейся к сексуальным грехам: "Братья терпеливо старались объяснить седьмую заповедь. Но переводя ее на гавайский язык, они с ужасом узнали, что существует около двадцати способов совершения измены по-гавайски. Если в своей формулировке они используют один из двадцати, то дадут возможность использовать остальные для удовлетворения похоти. Им пришлось закончить свои пояснения туманной фразой: "ты не должен спать неправильно", превратив эту заповедь в область ответственности перед совестью".

Даже самые верные гавайские христиане сталкивались с проблемами сексуальной невоздержанности. Подытоживая ситуацию, миссионерский учитель Лоррин Эндрюс (Lorrin Andrews) подтверждал, что "прелюбодеяние было возмутительным грехом местных учителей..." А другой миссионер писал: "Многие учителя спали со многими или со всеми своими учениками". Миссионеры верили, что они помогают делу морали, когда настаивали на том, чтобы обращенные одевались, и только тогда "обнаружили", согласно Смиту, "что одежда девушек стала новым источником соблазна для мужчин, которые всю жизнь воспринимали наготу как само собой разумеющееся".

Сами миссионеры, в отличие от братьев в южных морях, сумели сохранить чистоту в окружении моральной распущенности, в которой были вынуждены жить. Но эти люди сталкивались с более сильными искушениями, особенно в области обретения материальных благ. Некоторых миссионеров обвиняли в торговле товарами, в конкуренции с торговцами и иностранными купцами. Артемас Бишоп, например, использовал труд местного населения для изготовления сигар в обмен на учебные пособия, а прибыль направлял на строительство своего дома. Другой миссионер, Джозеф Гудрич, приобрел сахарную плантацию и построил собственный сахарный завод, а третий выращивал кофейные зерна.

Такая коммерческая активность явно не одобрялась Американским советом, и между миссионерами и директорами разгорелся по этому поводу жаркий спор. Лоррин Эндрюс в письме домой к отцу осуждал своих начальников: "Мы должны сделаться рабами? Ты жертвуешь свои деньги Американскому совету не для того, чтобы твой сын находился в зависимости от административно-хозяйственной комиссии Совета". Эндрюс и другие хотели свободы от диктаторского контроля Совета. Забавно, но экономическая ситуация в Америке как раз и предоставила им эту свободу. Тяжелые времена вынудили Американский совет отказать своим подопечным в поддержке, и миссионерам ничего не осталось, как только придумать, чем зарабатывать себе на жизнь.

Несмотря на все проблемы нравственного и материального характера и противоречия между миссионерами и директорами Совета, работа по благовествованию продолжалась с поразительными успехами. К 1837 г. команда миссионеров насчитывала в своих рядах шестьдесят человек, многие из которых работали не покладая рук, как преданные и высокодуховные слуги Божьи. Почти двадцать лет они старательно закладывали твердое основание для христианской церкви на Гавайях. С завершением этой работы началось духовное пробуждение. Пробуждение охватило все острова, в частности, начал активную деятельность странствующий проповедник Титус Коун (Titus Coan). В отличие от своих суровых братьев из Новой Англии, он не боялся проявления эмоций и приветствовал "пролитие слез, дрожание губ, глубокие вздохи и тяжелые стоны". Коун прочитывал до тридцати проповедей в неделю, переходя с острова на остров, и тысячи людей засвидетельствовали свою веру в Христа. Быстро росли новые церкви, некоторые из них достигали численности двух-трех тысяч человек и даже больше. Во время пробуждения членами церквей стали больше двадцати тысяч гавайцев, тем самым почти в двадцать раз увеличилось количество прихожан на островах.

К 1840 г., через двадцать лет миссионерской работы, миссионеры из Новой Англии могли оглянуться назад с чувством удовлетворения от выполненной работы, но впереди было еще много проблем. Их строгие пуританские церкви подрывались влиянием католических священников, чьи методы, по свидетельству Брэдфорда Смита, находили больший отклик в сердцах местного населения: "Вместо того, чтобы просить пожертвований, католики сами давали подарки, особенно детям, которых приносили крестить. Они проводили короткие службы без проповедей, не возражали против курения и употребления алкоголя, обещали отпущение грехов грешникам и с готовностью принимали в члены церкви. Вместо того, чтобы строить крепкие американские дома, они сами принимали гавайский образ жизни". Многие из гавайцев, когда-то собиравшиеся послушать Коула, перекинулись к не столь требовательным католикам, и менее чем за десять лет евангельское христианство пришло в упадок.

Служение римских католиков в некоторых случаях характеризовалось более жертвенной любовью, чем служение протестантов. Можно привести один поразительный пример, когда отец Дамьен, бельгийский священник, в 1873 г. добровольно согласился работать на Молокае, отдаленном скалистом пустынном острове, населенном только прокаженными, беженцами с других островов. По прибытии туда он немедленно разработал социальные программы и начал интенсивную проповедническую работу. Его служение сопровождалось таким успехом, что новости о его деятельности распространились по всему миру- и обеспечили ему хорошую финансовую поддержку и разного рода пожертвования. После более десяти лет неустанной работы, однако, он понял, что сам заразился проказой. Еще четыре года он продолжал свой труд любви, теперь полностью отождествляя себя с теми, кого можно было назвать миром "живых трупов". Когда в 1889 г. он умер в возрасте сорока девяти лет, его подвиг был известен всему миру.

Кроме отрицательного влияния католиков, свой вклад в угасание протестантских миссий внес и отъезд Бингемов (которые вернулись в Соединенные Штаты из-за слабого здоровья Сибиллы). Самым серьезным препятствием для эффективной миссионерской работы явилась все более

усиливающаяся среди миссионеров тяга к материальным ценностям. Несколько миссионеров оставили свое призвание ради приобретения земли и богатств, а другие, кто остался на миссионерском посту, обвинялись в захвате земли и были вовлечены в не относящиеся к служению дела и потому не имели возможности полностью отдаваться основной работе. Многие дети миссионеров остались на Гавайях, но не служили миссиям. Они занимали высокие правительственные посты или стали богатыми землевладельцами. Все это привело Гавайи к близким политическим связям с Соединенными Штатами, но в то же время отрицательно сказалось на росте и развитии церкви. К концу века живая христианская церковь, насчитывавшая более двадцати тысяч человек, уменьшилась до пяти тысяч. Миссионеры преуспели в умении нести цивилизацию на Гавайские острова, но более трудную задачу сделать эту цивилизацию христианской они разрешить не смогли.

Одним из самых больших новаторов в тихоокеанском регионе, умеющим видеть далеко вперед, был Джон Уильямс (John Williams), которого иногда называли "Апостолом южных морей" или "Апостолом Полинезии" из-за его широкого влияния в этой части мира. Он родился в 1796 г. в Англии. Это был год, когда "Дафф" отправился в южную часть Тихого океана с миссионерами Лондонского миссионерского общества на борту. Уильямс вырос в районе рабочего класса Тоттенем, Англия, и в возрасте четырнадцати лет стал учеником торговца скобяными товарами с условием, что будет жить в доме хозяина в течение семи лет, пока не научится этому ремеслу. В это время Уильямс попал в компанию хулиганов и отвернулся от духовного учения, стремление к которому было заложено в него с детства. Это вызвало озабоченность жены хозяина. Январской ночью 1814 г. он ждал на углу улицы своих товарищей, а она намеренно свернула с дороги и настояла, чтобы он пошел с ней в церковь вместо гулянки с друзьями. Он неохотно согласился, и в тот вечер его жизнь коренным образом изменилась. С того времени все его свободные часы были посвящены Господу: преподавание в воскресной школе, распространение христианских листовок и посещение больных.

Пастор церкви, Мэтью Уилкс (Matthew Wilkes), приглядевшись к Уильямсу, пригласил его в специальный класс для молодых людей, заинтересованных в служении. Вскоре страсть Уилкса к миссионерской деятельности передалась молодому ученику, и через его поддержку Уильямс обратился в ЛМО. Хотя ему было всего двадцать лет и он не имел формального библейского или миссионерского образования, его приняли кандидатом. В южной части Тихого океана была нужда в свежих силах, и потому Общество старалось не отказывать ревностным молодым добровольцам. За несколько недель до отъезда Уильямс закончил свое неформальное образование с пастором, а также торопливо женился на Мэри Чонер.

По прибытии в южные моря тихий Уильямс, его жена и несколько других миссионеров остановились мене чем на год на Муреа, маленьком островке недалеко от Таити. В 1818 г. они продвинулись дальше на запад к другому маленькому острову, где провели еще три месяца, пока наконец не осели на острове Райатеа (Raiatea), базе Уильямса в течение следующих тринадцати лет. Хотя Райатеа был маленьким островом с населением менее двух тысяч человек, он имел большое значение для полинезийцев, потому что считался домом полинезийского бога, Оро, чей храм являлся центром человеческих жертвоприношений. Уильямса и его семью тепло приветствовали местные жители, но из-за дружелюбного фасада встречи проглядывало культурное наследие, где человеческая жизнь ценилась невысоко. Человеческие жертвы, практика детоубийства (обычно малыша закапывали живьем), отсутствие всяких нравственных законов - таково было положение дел на острове. Согласно Уильямсу, "мужчины и женщины, мальчики и девочки, совершенно раздетые, купались в одном месте без стыда и с большой похотью... Беспорядочное половое сожительство является обычным делом и совершенно омерзительно. Когда муж болен, жена ищет его брата, а когда больна жена, муж делает то же... Когда мы говорим им о необходимости трудиться, они смеются над нами..."

Главной задачей Уильямса стала проблема подхода к этим людям. Как может христианство коснуться сердец людей с такой культурой? Его не учили преодолевать разницу в культуре и традициях при проповедовании, поэтому он решил первым делом изменить эту культуру. Он приехал не только для того, чтобы принести христианство, но стремился дать этим людям цивилизацию, западную цивилизацию, которую он считал предварительным условием для насаждения церкви и значительной частью миссионерского божественного предназначения: "ибо миссионер не приходит, чтобы стать варваром, но чтобы возвысить язычников; не чтобы уподобиться им, но поднять их до себя". Чтобы продемонстрировать превосходство западной цивилизации, Уильямс построил большой семикомнатный дом с верандой и окнами на море и на живописные картины природы. Его мастерство, трудолюбие и настойчивость явно произвели большое впечатление на местных жителей, и скоро они последовали его примеру: "Многие построили себе очень аккуратные маленькие домики и теперь живут в них со своими женами и семьями. Местный вождь, увидев наши дома, по нашему совету построил себе дом рядом с нами... Возможно, сторонники цивилизации были бы довольны не менее друзей евангелизации, если бы они могли увидеть на этих отдаленных берегах местных жителей, которые старательно заняты самым различным трудом".

К счастью, занятия Уильямса вопросами цивилизации населения не уменьшили его рвения к работе проповедника. Несмотря на все мирские занятия, он проводил по пять богослужений в воскресенье и другие богослужения на неделе, а личное свидетельство было частью его повседневной деятельности. Однако основные миссионерские обязанности он передал местным обращенным, которые, как ему казалось, смогут быстрее достучаться до сердец своих соплеменников.

С первых месяцев жизни в южных морях Уильямс чувствовал ограниченность своей деятельности из-за малого населения отдельных островов и неспособности путешествовать свободно от острова к острову. Коммерческие суда посещали остров от случая к случаю, и это делало любую попытку запланированной поездки совершенно невозможной. Очевидным разрешением проблемы, по крайней мере, с точки зрения Уильямса, было приобретение собственного судна. Не он первым пришел к такому заключению.

Несколько лет до того миссионеры на Таити с помощью Помаре начали строить торговое судно для перевозки продукции своих сахарных и хлопковых заводов, но их затея закончилась неудачно. Другие миссионеры также пытались построить судно, но задача оказывалась намного сложнее, чем они могли себе представить. Один такой заброшенный и неосуществленный проект попался на глаза Уильям-су (жестянщику по профессии), который мог бы завершить строительство этого незаконченного и брошенного судна и исполнить свою мечту о свободном передвижении с острова на остров. С помощью других миссионеров судно вскоре было готово к спуску на воду, и этот день стал для них праздником.

Однако такой праздник не радовал директоров миссионерского Совета. Видя ситуацию со стороны, они не могли понять необходимости хорошего транспортного сообщения между островами. Они запретили использование этого судна, решив, что "общество не может позволить себе входить ни в какое состояние владения или ренты судов..." Это послужило сигналом к началу военных действий. И если некоторые миссионеры соглашались с приговором директоров, Уильямс этого делать не собирался. Последующие годы были годами конфликтов - иногда горьких и горячих - когда Уильямс, возмутительно нарушая приказ директоров, продолжал навигацию. Первое судно, которому Уильямс помог обрести жизнь, было ликвидировано, но в 1821 г., во время посещения Сиднея, Уильямс на деньги, пожертвованные ему бизнесменом, приобрел в собственность новое судно "Индевер". Его целью явилось расширение сферы проповеднической работы миссии, равно как и перевоз местных товаров на рынок. Нет нужды говорить, в какую ярость пришли директора, когда узнали эти новости, несмотря на то что Уильямс, занимаясь коммерческими делами, имел прибыль в 1800 британских фунтов. Они рассматривали это приобретение как "великое зло" и обвиняли Уильямса в "занятии коммерческой деятельностью", которая "отвлекала его внимание... от великой задачи их миссии".

Как такое различие во взглядах давало возможность сотрудничать дальше и как Уильямс продолжал трудиться в миссии, можно объяснить только медленным сообщением между Англией и островами Тихого океана. Пока приказ директора доходил до него, ситуация обычно менялась, и язвительные упреки Совета уже невозможно было отнести к настоящему времени. Его коммерческие операции прекратились после того, как Новый Южный Уэльс ввел большие таможенные пошлины, и поэтому, в ответ на возмущение директоров, он обещал "избегать всяких и любых возможных осложнений в будущем". Но это не значило его отступления по принципиальному вопросу о том, что корабль является обязательным условием благове-ствования на островах. Он был полон решимости работать по-своему или же уехать вообще: "По замыслу Иисуса предназначение миссионера заключается не в том, чтобы завести себе приход в сто или двести туземцев и сидеть сложа руки, в спокойствии и довольстве, словно каждый грешник уже обращен, когда вокруг него люди тысячами поедают с диким восторгом плоть друг друга и пьют кровь друг друга... Со своей стороны, я не могу довольствоваться узкими рамками одного острова, и если средств окажется недостаточно, то я предпочту служение на континенте, ибо если там ты не можешь ездить, то можешь ходить пешком".

Отчасти из-за финансовых проблем Уильямс с неохотой согласился расстаться с "Индевером", но предположил, что директора сами, возможно, стали орудием дьявола в остановке прогресса евангелизации островов: "Сатана отлично знал, что этот корабль был самым решающим орудием, когда-либо применявшимся против его интересов в великих южных морях; и поэтому, как только почувствовал силу первого удара, он вышиб это орудие из наших рук".

С отсутствием судна поездки Уильямса на другие острова почти прекратились, и следующие годы он провел на острове Райатеа, обращая в веру его население и переводя Писание. Вскоре он впал в отчаяние от невольного заточения и отсутствия дополнительной помощи из Англии. благовестие на островах шло слишком медленно. Стратегия ЛМО сводилась к тому, чтобы просто мешать людям работать. К руководству Советом должен был прийти человек с сильным характером, и Уильямс видел себя таковым. Практический опыт убедил его в том, что он знал лучше директоров, как проводить евангелизацию островного мира. По его мнению, нужно было привлечь к активной деятельности местных миссионеров. Он считал необходимым расселить их по различным островам, периодически навещая их и помогая им исполнять служение.

Для выполнения плана Уильямса явно требовался корабль, что опять восстановило против него директоров миссии; и все же, не задумываясь о последствиях, он начал строить корабль. Всего через несколько месяцев пятидесятитонный "Посланник мира", забавно выглядевшее судно, было готово к плаванию. Уильямс также был готов начать свое полинезийское служение странствующего проповедника. К тому времени, когда директора получили об этом известие, план уже претворялся в действие и они мало что могли сделать за тысячи миль от островов.

Уильямс еще раз нарушил волю директоров - с одной стороны, поведение, которому нет оправдания, с другой стороны, действия провидца. Был ли он неправ? Следовало ли хвалить или обвинять его за те действия? Если видеть только его непослушание директорам, без учета величайшей ответственности Уильямса за дело проповеди Евангелия - это было бы дурной услугой миссионерскому делу. Он пожертвовал слишком многим для достижения своей цели, чтобы легко отступить от нее. Его здоровье, как и здоровье жены, значительно ухудшилось, а семеро из десятерых детей умерли в младенчестве. Он рисковал слишком многим, чтобы оставить свою мечту.

В то время как Уильямс стремился обновить миссионерскую работу ЛМО на островах Тихого океана, он столкнулся с оппозицией и со стороны многих коллег-миссионеров. Они критиковали его потому, что он отказывался угомониться на одном месте; он уезжал до того, как налаживалась его работа, или до того, как разрешались проблемы. Но, как сказал один историк, "он никогда не скрывал тот факт, что рассматривал себя сеятелем, а не земледельцем, взращивающим урожай". Тогда, когда многие миссионеры благодарили его за предоставленную возможность общения и свободу передвижения, которую принес "Посланник мира", другие приходили в негодование от выдающегося положения и неограниченных перспектив миссионерской деятельности Уильямса. Директора тоже боялись последствий его растущего влияния и престижа:

"Заботься о том, чтобы воздавать славу Богу - помни, что сам ты не имеешь в этом никакой чести - чтобы не впасть тебе в искушение... и не стать высокомерным". Уильямса задели эти намеки, как явствует из его ответа: "Вполне рассчитанный дух подозрительности, так явно прозвучавший в вашем письме, дал мне увидеть оценку моей работы, которую я никак не ожидал заслужить с вашей стороны. Письма, написанные в таком тоне, вызывают в нас такие чувства и отношение к директорам Общества, которых я не хотел бы иметь в себе".

Несмотря на натянутые взаимоотношения с директорами и отдельные неудачи в служении, основной план Уильямса осуществлялся с великим успехом. Под его присмотром проповедь Евангелия населению почти полностью выполнялась местными учителями, многие из которых имели очень ограниченную подготовку и были еще совсем незрелыми христианами, не умеющими преодолевать возможные препятствия. Тем не менее они смело покидали свои дома и спокойную жизнь в своем племени и уходили в незнакомую обстановку, учили незнакомые языки, рисковали собственной жизнью, чтобы нести Евангелие братьям-островитянам. Стефан Нейл говорил: "Немногие чудеса в христианской истории могут сравниться с верностью этих мужчин и женщин, которых оставляли среди людей с незнакомой речью и среди множества опасностей для жизни, чтобы насаждать и строить церкви из собственной ограниченной веры и познаний с поддержкой только укрепляющей силы Святого Духа и молитв своих друзей. Многие поливали эти семена собственной кровью; но церкви росли, и намного лучше, чем если бы насаждались только европейскими миссионерами".

К 1834 г., через почти восемнадцать лет служения в Тихом океане, работа Уильямса и других миссионеров значительно расширилась, и он мог объявить о том, что "нет островитян и нет ни одного острова, сколько-нибудь значительного в пределах двух тысяч миль от Таити, чтобы его не посетили миссионерские силы". Это великое достижение было только началом. Нужно было увеличить финансовую помощь, нужны были свежие силы. Уильямс знал, что единственный способ получить поддержку - вернуться домой и самому просить о помощи.

Прибыв с семьей в Англию летом 1834 г., тридцативосьмилетний Уильямс обнаружил, что слава о нем обогнала его. Архиепископ Кентерберийский заметил, что его деятельность могла бы прибавить новую главу к Книге Деяний, другие также не жалели похвал в его адрес. Он стал сенсацией. Люди толпами хлынули послушать экзотические рассказы об островитянах Тихого океана и о наполненной опасностями жизни миссионеров. Уильямс играл на их воображении, иногда показываясь в костюме островитянина, но не всегда получал помощь, на которую надеялся. После одной службы он пожаловался: "Я старался сыграть на их симпатиях, рассказав о жестокостях язычников, и у них обильно текли слезы, но из карманов накапало всего лишь четыре фунта. Это люди с холодной кровью".

Выступления Уильямса возбуждали живой интерес в людях, и обычно их хорошо посещали. Но деньги, так необходимые для работы, принесла ему книга "Повествование о миссионерской деятельности в Тихом океане" ("A Narrative of Missionary Enterprises in the South Seas"). Книги продавались богатым и влиятельным людям, и некоторые из них ответили значительными пожертвованиями, на которые стало возможным купить другой миссионерский корабль для южных морей. На этот раз директора не возражали. Они были благодарны за ту неожиданную популярность, которую завоевал их миссионер в среде влиятельных людей, и явно не хотели разрушить впечатления, которое он произвел, рассказывая о миссионерской работе Л МО на островах Океании. "Камден" (в два раза больше "Посланника мира") был куплен весной 1838 г., и после четырех лет отпуска Уильямс готовился вновь отплыть с семьей и новыми добровольцами (включая сына и невестку) домой, на острова Тихого океана. Это было шумное прощание и, как всегда, говорились пышные речи. Его называли великим миссионерским деятелем современности. Кто теперь мог помешать ему, получившему хорошую финансовую поддержку, покорить всю Океанию для Христа? Да, он был выдающимся человеком, желающим оправдать все людские надежды.

Вернувшись на острова, Уильямс сразу же принялся за работу, посещая базы на островах, поддерживая деятельность местных миссионеров, но разочарование встречало его на каждом шагу. По словам одного историка, Уильямс обнаружил, что "несмотря на блестящие отчеты миссионеров директорату ЛМО в Англии, дела от плохих стали еще хуже... Островитяне отворачивались от христианства, разочарованные и уставшие от беспрерывных требований миссионеров". В отношениях между миссионерами также появились проблемы, особенно между представителями ЛМО и уэслианскими методистами. Но что было всего хуже в глазах Уильямса, римские католики предпринимали "самые отчаянные попытки установить папство на островах".

В это время, как никогда раньше, мог понадобиться общепризнанный авторитет и многолетний опыт Уильямса. Необходимо было помочь стабилизировать ситуацию и восстановить активную работу на разбросанных островах, которые он открыл для христианства. Но Уильямс являлся скорее первооткрывателем, чем ремонтником, и его манили нетронутые острова к западу. Много лет он мечтал исследовать запад до Новых Гебрид, и теперь, с приобретением "Камдена", ничто, кроме известной дикости островитян, не могло остановить его. Он рисковал жизнью и раньше, и потому с радостью был готов делать то же, несмотря на возражения жены.

В начале ноября 1839 г., попрощавшись с женой и семьей, Уильямс вместе с несколькими местными миссионерами-добровольцами отправился на "Камдене" на остров Эроманга на Новых Гебридах. О людях с этих островов мало что было известно кроме того, что они яростно нападали на европейских торговцев, безжалостно вывозивших драгоценное сандаловое дерево.

После двухнедельного путешествия "Камден" достиг Эроманги. Вскоре на берегу появились местные жители и вошли в залив, чтобы получить подарки от посетителей, подплывших в маленькой лодке к берегу. После этого Уильямс и два других европейских миссионера сошли на берег и направились вместе с жителями острова к их деревушке. Внезапно, без всякого предупреждения, островитяне набросились на миссионеров. Уильямс успел увернуться и броситься к берегу, но ему нанесли смертельный удар дубинкой по голове тогда, когда он пытался уплыть от своих врагов. Один из миссионеров добрался до лодки, и вместе с капитаном Морганом они отплыли к "Камдену". Не имея возможности сойти на берег и забрать тело, Морган поплыл в Сидней за помощью. Два месяца спустя они вернулись, и после переговоров с островитянами им были отданы кости Уильямса и его товарищей, мясо которых местные жители съели.

Трагическая гибель Уильямса стала во многом неразрешимой загадкой для его коллег и друзей. Зная коварство жителей острова, особенно подозрительных после посещения их торговцами сандаловым деревом, почему он не послал сначала местных миссионеров на берег, как это обычно делалось? Их появление пугало намного меньше, чем приезд европейцев, который, естественно, ассоциировался с приездом торговцев. Так почему же Уильямс не почувствовал опасности, когда увидел, что среди встречающих нет женщин? Как бывалый миссионер южных морей, он наверняка знал, что такая ситуация означает сигнал о надвигающейся угрозе. Почему он так явно пренебрегал этими совершенно очевидными признаками? Скорее всего, сойдя с вершины славы и восторга, испытанных в Англии, Уильямс был в упадке духа от истинного состояния миссионерской работы. А его последователи считали его смелым человеком. Он должен был оказаться на высоте, в соответствии со своей блестящей репутацией и, может быть, в какой-то момент потерял ощущение реальности, мысленно пребывая в ореоле непобедимости.

Международная пресса, осветив трагическую гибель Джона Уильямса, привела в ужас членов христианской церкви, в частности, на Британских островах, где десятки молодых людей поклялись занять его место. Пресвитериане, начиная с Джона Гедди (John Geddie), стали первыми протестантами, появившимися на Гебридовых островах в последовавшие за трагической смертью Уильямса годы. Гедди, о котором впоследствии говорили как о "суровом, не склонном к юмору, целеустремленном и невероятно смелом" миссионере, был заинтересован рассказами о героизме миссионеров в южных морях с раннего детства, которое он провел в Новой Шотландии. [Nova Scotia - провинция на юго-востоке Канады. - Примеч. пер.] В 1848 г. он с женой отправился на Анейтьюм, самый южный из островов Новых Гебрид, где они провели всю свою жизнь, переводя Писания, проповедуя Евангелие и подготавливая местных работников к христианскому служению. Их деятельность оказалась настолько эффективной, что практически все население острова стало христианским. На одной из церквей, основанных Гедди, имеется надпись в память о нем, в которой говорится о степени его влияния на жизнь острова: "Когда он прибыл сюда в 1848 г., здесь не было ни одного христианина; когда он уехал в 1872 г., здесь не осталось ни одного язычника".

Успех Гедди способствовал возникновению большего интереса к миссиям на его родине, и скоро на острова начали прибывать другие пресвитерианские миссионеры. Одним из них был Джон Г. Патон (John G. Paton), может быть, известный более других миссионеров Тихого океана. Он обессмертил свое имя тем, что сумел охватить местное население, ранее с дубинками встречавшее миссионеров. Об этом он рассказал в своей исполненной трагизма автобиографии, ставшей очень популярным бестселлером. Жизни Патона, по его собственному свидетельству, так много раз угрожала смерть от руки островитян, что перечислить эти случаи просто невозможно. Остаться в живых уже само по себе оказывалось великим достижением и требовало напряжения всех умственных и физических сил.

Джон Патон родился в 1824 г в Данфризе, Шотландия, и вырос в домишке в три комнаты, где крыша была крыта соломой. Его отец зарабатывал на жизнь вязанием чулок. Семья была до того бедной, что Джон был вынужден бросить школу и с двенадцати лет работать вместе с отцом, чтобы поддержать семью. Патоны считали себя ярыми пресвитерианами, в центре жизни которых была деятельность в церкви, но Джон обратился только в семнадцать лет. Это событие, в корне изменившее его жизнь, заставило его задуматься о христианском служении.

Впервые по-настоящему Патон ощутил вкус христианского служения в двадцатилетнем возрасте, когда он стал миссионером в городской миссии Глазго. За это ему платили две сотни долларов в год. Он работал в гетто Глазго, где обнищавшие рабочие массы возмущали спокойствие улиц и где "грех и зло шли рядом открыто и бесстыдно". Это было трудное служение, но оно хорошо подготовило его к тем испытаниям, с которыми ему предстояло столкнуться на Гебридах. Он встретил яростное сопротивление своей уличной работе проповедника, но его философия не позволяла ему отступить: "Позволь им увидеть, что ты боишься их угроз, и они жестоко и зверски уничтожат тебя, но бесстрашно брось им вызов или возьми их за нос, и они будут извиваться у тебя под ногами, как звереныши".

Через десять лет городской миссионерской работы Патон узнал о большой потребности в миссионерах на островах Тихого океана через представителей своей реформатской пресвитерианской церкви Шотландии. Сначала он думал, что останется на своем посту, потому что его работа была необходима здесь; но не мог выкинуть из головы тихоокеанских островитян. И все же Патон был нужен в городской миссии, и ему трудно было решиться сообщить о своем уходе директорам миссии. С другой стороны, он не мог оставаться дома в Шотландии, когда тысячи островитян уходили в вечность, так никогда не услышав об имени Христа. Но он все же принял это нелегкое решение, и тогда даже предложения о более высокой оплате труда и предоставлении жилья не смогли охладить его пыл. Голос страха также не поколебал будущего миссионера "Тебя съедят каннибалы", - предупреждали его. Но Патону не требовалось напоминать о каннибалах. Он всегда помнил о судьбе великого Джона Уильямса.

Весной 1858 г., после трехмесячной поездки по приходам пресвитерианской церкви, он был готов к отплытию. Перед отъездом он выполнил два важных дела - принял рукоположение и женился на Мэри Энн Робсон - и 16 апреля поднял паруса, направившись в южные моря. Прибыв на Новые Гебриды, Патоны были сразу назначены на остров Танна. Оказавшись на острове, они пришли в ужас от дикости местного населения: "Мое первое впечатление привело меня к полному смятению. При виде местных жителей, раскрашенных, голых и нищих, мое сердце исполнилось ужасом, равно как и жалостью... на женщинах была лишь тонкая завеса из травы... на мужчинах неописуемое прикрытие типа мешка или сумочки, а на детях вообще ничего!"

Патон поселился на Танне, и ему не пришлось долго ждать проявлений страшных реалий местного образа жизни, в сравнении с которыми тускнела проблема наготы местных жителей. Жители глубоко увязли в смертельных военных играх. Отдельные убийства происходили почти ежедневно и воспринимались как обыденное дело. Изредка возникали случайные вспышки массового насилия, угрожавшие жизни всего населения. В такое напряженное время ни на минуту нельзя было расслабиться. Ситуация усложнялась постоянными приступами тропической лихорадки. Мэри оказалась более восприимчива к этой болезни, чем муж, а рождение ребенка лишь усугубило ее состояние. 3 марта 1859 г. она умерла от лихорадки, и менее чем через три недели умер их новорожденный сын. Отчаяние овладело Патоном. Прошел всего лишь год, как они торжественно произнесли брачные клятвы, и теперь все кончено. Это было почти невозможно вынести: "Если бы не Иисус... я бы сошел с ума и умер бы сам на этой одинокой могилке".

В первые годы миссионерской деятельности Патона происходили лишь малые сдвиги в установлении христианской веры среди народа Танны. То, что было сделано, во многом явилось результатом усилий местных учителей, которые прибыли из Анейтьюма, где служил Джон Гедди. Они не только эффективно проповедовали Евангелие, но и жили христианской жизнью на глазах братьев-островитян так, как никто из европейцев жить не мог. Особенно это касалось области семейных взаимоотношений, в частности, отношения к женщине. Женщины в социальной структуре Танны были фактически рабынями, мужья их часто избивали, а иногда даже убивали. Поэтому ничего удивительного нет в том, что образ жизни местных учителей и та защита, которую они предлагали женщинам Танны, являли для мужчин острова конкретную угрозу. Они яростно нападали на Патона и местных учителей и убили одного из верных его помощников, Намури. Местных учителей также косили болезни. Когда заезжие моряки завезли на Танну корь, тринадцать учителей с Анейтьюма умерли от этой болезни, а остальные покинули остров, кроме одной верной пары. Вспышка кори оказалась такой свирепой, что треть населения Танны была просто сметена с лица земли.

К лету 1861-го, через три года после приезда Патона, местное население Танны оказалось на грани гражданской войны, а он сам очутился в самом центре конфликта. Был момент, когда Па-тон и оставшийся учитель из Анейтьюма заперлись в комнате на четыре дня, а островитяне ждали снаружи, чтобы убить их. Прибрежные островитяне ненавидели Патона больше всего. Они угрожали всеобщей войной против внутренних туземцев, если этого человека не заставят уйти. Наконец в середине января 1862 г. ежедневные вспышки насилия обернулись полномасштабной гражданской войной. Используя для защиты винтовку, Патон убежал с Танны на торговом судне, бросив все свои пожитки.

Покинув Танну, Патон отправился на Анейтьюм и затем в Австралию, где немедленно начал тур по пресвитерианским церквам, рассказывая людям об ужасах, с которыми столкнулся на Новых Гебридах. Он был талантливым оратором, и к тому времени, когда его поездки закончились, пожертвования достигли суммы в двадцать пять тысяч долларов, на которые он купил миссионерский корабль "Дейспринг". Весной 1863 г. Патон отправился на Британские острова, где продолжил посещение пресвитерианских церквей, собрав тысячи долларов для организации миссионерского служения в южных морях. Во время этого путешествия Патон женился вновь и в конце 1864 г. он с женой Маргарет отплыл в Австралию, откуда они на "Дейспринге" отправились на Новые Гебриды.

Вскоре после прибытия на острова Патона втянули в историю, которая чуть было не разрушила все результаты его служения и работу других миссионеров в южных морях. То, что произошло с Патоном, равно как и опыт других европейцев на островах, привел агрессивного британского командующего к решению пройтись с карательной экспедицией по островам и наказать островитян Танны, разрушив некоторые деревни, особенно деревни прибрежных туземцев, которые так яростно ополчились на Патона. Патон позже отрицал то, что именно он направил гнев вояк на островитян, но он действительно сопровождал экспедицию как переводчик, создав, таким образом, прямую связь между действиями миссионеров и военных. Хотя местных заранее предупредили и убитых было мало, случай этот, тем не менее, породил большой скандал. По словам Патона, "общее злословие о "Евангелии и порохе" привело к публикации сотен горьких и издевательских статей в журналах; вся информация передавалась в Британию и Америку, где подавалась читателям светской и атеистической прессы день за днем в сопровождении всякого невообразимого ужаса". Однако самыми злобными критиками Патона были не атеисты, а его собственные коллеги. Джон Гедди, собрат-пресвитерианец, находившийся в это время в отпуске, был вне себя, когда услышал новости; он обвинил Патона в происшедших событиях, что привело к негативным последствиям для миссии. В частности, финансовая поддержка оказалась гораздо менее значительной. Сам Патон жаловался, что происшедшее сделало "задачу сбора пожертвований для нашего миссионерского судна намного более затруднительным делом"".

Второй срок пребывания Патона на Новых Гебридах прошел на маленьком острове Анива, поскольку Танна все еще считалась небезопасной для европейцев. И на этот раз Патона сопровождали учителя из Анейтьюма, и они с женой вскоре обустроились на новой миссионерской базе. Хотя Анива считалась более мирной, чем Танна, Патон и учителя все-таки сталкивались с враждебностью и угрозами, но теперь Патон обладал психологическим (если не физическим) оружием, которое с успехом применял против них. Он предупредил их, что нельзя "убивать и красть, ибо человек войны, который наказал Танну, взорвет их маленький остров".

Патон, продолжая служение на Аниве, в последующие десятилетия был свидетелем впечатляющих результатов того, как христианство прокладывает путь в сердцах людей. С помощью местных христиан миссионеры построили два приюта, организовали процветающую церковь и основали школы - одну школу для девочек, где учительствовала Маргарет. Патон, при поддержке обращенных вождей, стал большой политической фигурой, и на острове воцарились строгие пуританские законы, ставшие стандартом, по которым должны были жить все островитяне. Такие преступления, как нарушение субботы, считались достаточно серьезными. Однажды нескольких "язычников" застали в субботу за ловлей рыбы. На следующее утро преступников навестили Патон и восемьдесят местных христиан, быстро убедивших нарушителей дисциплины изменить свой образ жизни.

Хотя отношение Патона к тихоокеанским островитянам часто казалось жестоким, он был полностью предан задаче покорить их Христу и искренне, по-настоящему любил их. Описывая первую службу причастия, проведенную им на Аниве, он писал: "В тот момент, когда я положил хлеб и вино на их темные руки, когда-то испачканные кровью каннибализма, а теперь протянутые ко мне, чтобы получить и разделить символы и печати любви Искупителя, я вкусил радость славы, которая в ту ночь разрывала мое сердце от счастья. Я никогда не вкушу более глубокого блаженства, пока не увижу прославленного лица самого Иисуса".

Укрепив церковь на Аниве, Патон провел последующие годы своей жизни как миссионерский деятель, путешествуя в Австралию, Великобританию и Северную Америку, собирая пожертвования и произнося речи о нуждах миссионеров на Новых Гебридах. На островах наблюдался великий прогресс, отчасти благодаря его влиянию. К концу века почти все тридцать обитаемых островов были охвачены проповедью Евангелия. Была основана школа, где проходили подготовку местные миссионеры, число которых доходило до трехсот человек, а вместе с ними служило около двадцати пяти иностранных миссионеров и их жен. Патон усердно работал до самого конца, переводя Библию на язык ани-ва и ратуя за миссии. В возрасте семидесяти трех лет в проповеднической поездке он записал в своем дневнике о насыщенной программе дня: "Вчера у меня было три службы, а между ними двадцать миль; в дороге я работаю над корректурой". Патоны вернулись на острова с коротким визитом в 1904 г. На следующий год Маргарет умерла, а через два года к ней присоединился ее восьмидесятитрехлетний муж, завещав продолжать свою работу на Новых Гебридах сыну Фрэнку.

Когда Патон, Гедди и другие проповедовали на маленьких островах Тихого океана, некоторые миссионеры смотрели дальше на запад, на горные леса Новой Гвинеи, где не ступала нога белого человека. Одним из величайших миссионеров XIX в. в Новой Гвинее был Джеймс Чалмерс (Chalmers), еще один пресвитерианин, родившийся в Шотландии. Его жизнь, как и жизнь многих миссионеров-пионеров южных морей, закончилась мученически.

Сын каменщика, Чалмерс испытал сострадание к нуждам островитян из южных морей на воскресной службе еще будучи подростком, когда его паcrop прочитал трогательное письмо от миссионера с Фиджи. Со слезами на глазах священник обратился к молодым людям: "Интересно, есть ли здесь юноши, которые захотели бы нести Евангелие каннибалам". Чалмерс поклялся стать таким, но клятва была быстро забыта, пока не прошло три года и он не обратился.

В 1866 г., через десять лет после того, как он впервые поклялся стать миссионером, Чалмерс и его юная жена Джейн отплыли к Тихому океану в качестве миссионеров от Л МО. В течение десяти лет они работали на острове Раротонга, где некоторое время служил Джон Уильямс, но Чалмерс был недоволен. В душе он был первопроходцем и хотел проповедовать Благую весть там, где ее никогда не слышали, где бы он имел "прямой контакт с язычниками". Работу в Раротонге могли выполнять другие. Его сердце стремилось к обширным неисследованным районам Новой Гвинеи, где местные учителя с Раротонги начали работать еще в 1872 г.

В 1877 г. Чалмерс покинул относительно безопасную Раротонгу и поселился в Новой Гвинее, в районе, где каннибализм каменного века существовал по-прежнему, как и века назад, не потревоженный западной цивилизацией. На пути Чалмерсов было много препятствий, в том числе потоки крови, пролитой миссионерами Новой Гвинеи до него. Всего за два года до его приезда миссионер методистской церкви, преподобный Джордж Браун в сопровождении шестидесяти вооруженных человек прошел маршем в джунгли, стремясь отомстить Тали-ли, местному вождю, который приказал убить несколько местных учителей с Фиджи, присланных туда Брауном. Браун стоял перед выбором: либо отступить от миссионерской работы в

Новой Гвинее, либо преподать урок Талили, который ни он, ни другие вожди никогда не могли бы забыть, и он выбрал последнее. Говоря словами историка Грэма Кента, "должно быть, то была странная экспедиция, когда Божьи люди маршем шли через влажные леса, сжигая по пути деревни и нанося вред банановым плантациям, которые они считали собственностью Талили и его подданных". Талили сумел избежать возмездия, но его последователи сдались, согласившись компенсировать миссионерам нанесенный ущерб в виде определенных ценностей, в частности, в виде костей убитых местных миссионеров с Фиджи. Хотя Браун одержал явную победу в джунглях Новой Гвинеи, его действия подняли бурю противоречивых откликов во всем мире, что побудило некоторых потребовать его ареста по обвинению в убийстве людей.

С самого начала отношение Чалмерса к местному населению в Новой Гвинее оказалось совершенно иным. Он тоже был вовлечен в одну карательную экспедицию под началом командора Уилсона после того, как восемь туземцев-учителей были убиты; но он выполнял роль миротворца, согласившегося идти с большой неохотой в надежде только на то, что его присутствие предотвратит кровопролитие. Его миссию нельзя назвать вполне удавшейся, но его присутствие помешало полному уничтожению людей, что в других условиях произошло бы обязательно.

На своем посту Чалмерс проводил эффективную проповедническую работу. Он мог ладить с людьми так, как не многие другие миссионеры. Чалмерс, которого местные называли "тамате", относился к небольшому числу миссионеров, способных подружиться с людьми любого типа и завоевать их уважение. Он приносил людям подарки и свободно принимал дары от них. Он с радостью участвовал в их праздниках, отвергая только человеческое мясо. В век, когда многие миссионеры все еще носили длинные черные пиджаки и высокие шляпы, он одевался просто и чувствовал себя в своей тарелке в окружении дикарей. Хотя ему недоставало умения говорить, он восполнял словесную неподготовленность бессловесным языком любви. Именно такое отношение, по словам Нейла, "завоевало сердце Роберта Льюиса Стивенсона и превратило его из ненавистника миссионеров в твердого и очень решительного их сторонника".

Тем не менее работа Чалмерсов была не легкой, особенно для Джейн. В 1879 г., всего после двух лет жизни в Новой Гвинее, она отплыла для медицинского лечения в Австралию, где и умерла в тот же год. Горе только способствовало еще большему погружению Чалмерса в работу. Он поклялся "похоронить свою печаль в работе ради Христа", признавая, что на подобные жертвы шли и учителя-туземцы.

Но жертвы Чалмерса приносили свои плоды. Через пять лет после своего приезда он не мог найти "ни одного каннибальского пиршества или праздника, ни человеческого мяса, ни охоты за черепами" в том районе, где он работал. Напротив, языческие храмы были переполнены во время проведения евангелических богослужений, иногда длившихся всю ночь. Туземцы, с которыми работал Чалмерс, искренне любили его, и он не стеснялся открыто выражать свои чувства к ним. После возвращения из отпуска он встретил горячий прием: "Одна старая милая леди обняла меня за шею и поцеловала (потерлась носом) самым нежным образом. Я несколько

насторожился. Это было выражением признательности, но слишком близкий контакт лицами у них не был принят".

Отпуск Чалмерс получил почти через двадцать лет пребывания на островах. Он возвратился из отпуска со своей второй женой, но и этот брак был коротким. Вторая жена также умерла от лихорадки джунглей. И еще раз его рвение охватить заблудших Евангелием лишь усилилось этим горем. Его целью всегда была проповедь Благой вести тем, кто не хотел слышать ее, но именно эта страсть привела его к гибели весной 1901 г. Вместе с молодым коллегой, Оливером Томкинсом, он отправился в исследовательскую поездку на берег Новой Гвинеи в районе реки Флай. Этот район был известен жестоким каннибализмом его жителей. Люди сошли на берег, но когда они не вернулись, вслед за ними отправилась поисковая партия, принесшая ужасные новости. Чалмерса и Томкинса забили дубинками насмерть, разрубили на куски, сварили и съели до того, как прибыла помощь. Это событие потрясло весь христианский мир, но это было то, к чему Чалмерс всегда был готов.

Одним из самых активных миссионеров в Океании был Джон Колридж Патсон (John Coleridge Patteson), первый англиканский епископ Меланезии и великий племянник знаменитого английского поэта Самьюэла Тейлора Колриджа. Патсон родился в 1827 г. в состоятельной английской семье. Его отец, выдающийся адвокат, сделал все, чтобы его маленький Коли получил наилучшее образование сначала в Итоне, а потом в Оксфорде. Когда он учился в Оксфорде, епископ Джордж Селвин, друг семьи, вдохновил его на христианское служение, и скоро после выпуска Патсон был рукоположен в англиканского священника, а затем год служил в поместном приходе, прежде чем отплыл в 1855 г. в южные моря. И опять влияние епископа Селвина изменило течение его жизни.

Джордж Огастас Селвин (George Augustus Selwyn), первый англиканский епископ в Новой Зеландии, был, как и Патсон, состоятельным и хорошо образованным человеком. Он прослужил на островах Тихого океана более десяти лет и нуждался в помощи Патсона, чтобы присматривать за обширной епархией, о размере которой существуют противоречивые толки. Канцелярская ошибка в письме-разрешении дала ему власть над обширной территорией Тихого океана, включая Меланезию, и он стоял на страже ее интересов, охраняя земли почти как собственное поместье.

С самого начала миссионерской карьеры Патсон работал с Селвином рука об руку, а служение Патсона епископом Меланезии (это назначение он получил по рекомендации Селвина) оставило глубокий след в истории. В 1856 г., вскоре после своего приезда в Новую Зеландию с Селвином, Патсон предпринял первую поездку по Меланезии. Это было не просто ознакомительное путешествие. Оно открыло Патсону дверь для образовательного и проповеднического служения среди меланезийцев. Когда они перебирались от острова к острову на миссионерском судне "Южный крест", они брали на корабль местных мальчиков и увозили их в Новую Зеландию (а потом на остров Норфолк), чтобы дать им образование в миссионерской школе. План казался достаточно необычным. Но Селвин и Патсон считали, что соответствующее обучение мальчиков вдали от дома, а затем их возвращение к своему народу в качестве проповедников и учителей было единственным эффективным методом евангелизации южных морей. Другие миссионеры тоже использовали учителей-туземцев, но, как правило, не давали им соответствующего образования и подготовки для успешного руководства национальными церквами, не зависящими от европейских миссионеров. В Новой Зеландии ответственность за работу подготовительных школ легла на плечи Патсона - огромная ответственность. Молодежь принесла с собой собственный язык и социальные привычки, и задача довести до сознания мальчиков смысл их жизни и обучения представлялась нелегкой. Патсон, однако, удивительным образом достиг этого. Среди всего прочего, за время миссионерской службы он обогатился знанием двадцати различных меланезийских языков и диалектов.

В отличие от многих своих предшественников, Патсон не имел желания англизировать местных жителей. Он никогда не пытался заставить их одеваться в европейское платье или изменять привычный образ жизни. Он часто хвалил их культуру и ум и настаивал, чтобы никто не ущемлял их права. Описывая своих подопечных как "дружелюбных и жизнерадостных", он с сарказмом вопрошал: "Интересно, как люди должны называть торговцев сандаловым деревом и работорговцев, если они называют моих меланезийцев дикарями".

После подготовки меланезийских молодых людей для благовествования, Патсон возвращал их домой и помогал организовать их служение. Он тепло относился к островитянам и их вождям, и они доверяли этому человеку. Он не только обустраивал молодых людей, которых готовил к служению, но и сам проводил работу по проповеди Евангелия; во время проповедей он также набирал новых добровольцев в свою школу по подготовке служителей, где одно время училось более пятидесяти человек с двадцати четырех разных островов

Но, продолжая служить в Меланезии, Патсон заметил изменения, происшедшие в отношении людей к нему и его служению Доверие, которое они к нему испытывали, пошатнулось не по его вине На островах стало появляться все больше людей, имеющих коммерческие интересы К середине XIX в. там возникли сахарные и хлопковые плантации (в частности, на Фиджи и Квинслендских островах) как чрезвычайно выгодные предприятия, на что требовалась огромная армия работников, способных вынести тропическую жару. Эта нужда создала новый бизнес работорговли в южной части Тихого океана, ставший известным под названием "ловли черных птиц", по сравнению с которым торговцев сандаловым деревом можно было назвать кроткими. По свидетельству одного историка, "в поисках легких денег на Тихом океане в великом множестве появились отбросы общества, занятые торговлей черными птицами". Иногда молодым людям давали подарки, чтобы заманить их на корабль, порой они сами с готовностью шли на контакт, но чаще всего их похищали "Банды белых моряков сходили на берег и уводили мужчин и молодых людей под дулом пистолета". Подсчитано, что таким образом около 70 000 молодых людей были захвачены в рабство, и редко кто из них мог надеяться опять увидеть свою родину. Именно это пагубное европейское влияние на острова южной части Тихого океана явилось сигналом к спаду деятельности Патсона. Несмотря на его осуждение торговли "черными птицами" и его попытки отделить себя от этих торговцев, сам его метод обучения будущих христианских служителей за пределами родных островов вызывал в умах некоторых островитян естественные подозрения. Ему стало намного труднее убеждать молодых людей отправиться с ним для получения образования. И хотя перспективы казались безнадежными, Патсон сохранил прежнюю активность и в апреле 1871 г. опять отправился в Меланезию на "Южном кресте".

С самого начала путешествия он ощущал печаль и безысходность Куда бы ни шел Патсон, он, казалось, идет по пятам торговцев. Редко случались удачи, например, организация большого богослужения с крещением более двух сотен человек на острове Мото, но везде, куда бы он ни приезжал, в глазах людей он видел страх. Больше ему не оказывали теплого приема, как в прошлом, когда туземцы выходили на берег и радостно приветствовали своего епископа. Они жили в ужасе, и если он хотел их видеть, он должен был искать их сам.

Свою последнюю остановку во время этой поездки молодой и талантливый англиканский епископ сделал 21 сентября 1871 г. На борту корабля находилась команда, еще один миссионер и несколько молодых меланезийцев, согласившихся отправиться на остров Норфолк для обучения. После утреннего урока по Библии о мученичестве Стефана Патсон покинул корабль. Это было обычное посещение, но как только миссионер сошел на берег, он почувствовал тревогу Те, кто сопровождал его, тут же повернули обратно к кораблю под градом стрел. На корабле с нетерпением ждали какого-нибудь знака от своего лидера, но он не вернулся. Наконец Джозеф Аткин, хоть и смертельно раненый, и некоторые местные мальчики решили выйти на подмогу Когда они подплыли к берегу, то увидели, как местные оттолкнули от берега по направлению к ним каноэ. Когда они приблизились к нему, то обнаружили в нем тело Пат-сона, помеченное пятью ранами и покрытое пальмовой ветвью с пятью завязанными листьями в знак того, что он убит в отместку за жизнь пяти соплеменников, захваченных работорговцами. Несмотря на общую ненависть к работорговцам, многие жители острова пришли в ужас от убийства такого доброго и хорошего человека, а потому его тело вымыли и возвратили на корабль. Тело Патсона погребли в море, а позже Джозеф Аткин и местный христианин также умерли от полученных ран.

Смерть Патсона привлекла внимание мировой общественности к проблеме бесстыжего бизнеса работорговцев и помогла положить этому конец. Она также вдохновила многих молодых людей на то, чтобы посвятить себя миссионерской работе в южных морях. Но все это не могло заменить невосполнимой утраты островитян - утраты верного друга и союзника, человека, который презрел радости семейной жизни и пожертвовал своим благосостоянием, чтобы нести им спасительную веру в Христа.

Бизнес торговцев, внесший страх и сумятицу на острова в Тихом океане, как ни странно, открыл дверь для христианского служения на части Соломоновых островов. Когда такие миссионеры, как Джордж Колридж Патсон, решительно боролись с безобразной торговлей человеческим товаром, другие, например Флоренс Янг (Florence Young), казалось, приняли это явление и стали работать в этой системе Рожденная в Сиднее, Австралия, мисс Янг стала первой, кто открыто заявил о своей озабоченности духовным состоянием тружеников на плантациях южных морей. Ее братья были собственниками большой плантации сахарного тростника в Квинсленде, и посещение этого поместья изменило всю ее жизнь. Были ли ее братья вовлечены в торговлю "черными птицами", неизвестно (некоторые из владельцев плантаций, конечно же, набирали себе работников вполне законным путем), но ясно, что Флоренс готовилась к работе именно в этой системе, чтобы охватить несчастных работников Благой вестью.

Член общины плимутских братьев, мисс Янг изучала Библию с раннего детства, и с 1882 г. начала служение обучения. Ее первый маленький класс из десяти человек был не совсем удачным началом, но количество слушателей росло, и скоро в ее воскресном классе насчитывалось восемьдесят человек, половина из которых постоянно приходила на занятия. Результаты были даже лучше, чем Флоренс могла ожидать. Резать тростник под палящим солнцем по двенадцать и более часов в день было убийственным трудом - в буквальном смысле убийственным. Многие умирали от невыносимого напряжения сил, включая Джимми, ее первого обращенного. Тем не менее они жертвовали своим драгоценным временем отдыха и приходили, чтобы услышать Евангелие.

Успех в Фэримиде вдохновил мисс Янг на служение и на других плантациях Квинсленда, где проживало около десятка тысяч человек в подобных и даже худших условиях. С появлением денежных пожертвований от Джорджа Мюллера (George Mueller), также плимутского брата, оказалось возможным организовать Квинслендскую миссию "канака" ("канаками" называлась импортированная рабочая сила). С помощью коллеги, миссионера и учителя, она написала письмо плантаторам в своем районе, и к концу века, при участии девятнадцати миссионеров, тысячи работников с плантаций записались в библейские классы, а некоторые из них, в свою очередь, благовествовали своим соотечественникам.

В 1890 г. Флоренс почувствовала необходимость служения в Китае и отправилась в эту страну по линии Китайской внутренней миссии. В 1900 г. она вернулась в южные моря, чтобы координировать работу миссии, когда та изменила направление своего служения. Затем стали действовать законы, запрещавшие торговлю рабами и использование насильственного труда, и к 1906 г. большинство островитян отправились по домам. Но это не означало завершения работы. Нужно было продолжать проповедь благовестил, и Флоренс вместе с другими миссионерами отправилась на Соломоновы острова, где новые миссионеры начали работать с недавно вернувшимися обращенными, помогая организовывать поместные церкви.

В 1907 г. миссия стала называться Евангелической миссией южного моря, и два племянника и племянница мисс Янг начали активно помогать в ее работе. Шли годы, и еще десять ее родственников включились в миссионерскую деятельность на Соломоновых островах, а живое евангельское христианство процветает в тех краях и по сей день.