Джордж Элдон Лэдд

Теология Нового Завета

Тайна Царства

Наш основной тезис сводится к тому, что Царство Божье представляет собой искупительное царствование Бога, который действует в истории, чтобы утвердить Свое правление среди людей, и что это Царство, которое заявит о себе как апокалиптический акт, вершащийся в конце времени, уже вошло в человеческую историю в лице и миссии Иисуса, чтобы победить зло, освободить человека от его силы и ввести его в благословения Божьего правления. Царство Божье предполагает два основных момента: исполнение в истории и эсхатологическое свершение в конце этой истории. Именно этот фон и дает тот контекст, в котором рассказываются притчи о Царстве.

Правила истолкования

Современные критические исследования установили два канона истолкования притч, необходимые для их правильного понимания с точки зрения истории. Первое провозгласил Юлихер, основной принцип которого сводился к тому, что толкование притч должно отличаться от толкования аллегорий. [A. Jьlicher, Die Gleichnisreden Jesu (1910).] Аллегория - это вымысел автора, используемый как орудие для большей наглядности. Поскольку все подробности той или иной аллегории находятся во власти ее создателя, ее можно выстроить так, что каждая деталь будет иметь вполне определенный и важный смысл. Примером простой аллегории может служить рассказ о терне и кедре (4 Цар. 14:9-10).

Что касается притчи, то она представляет собой рассказ, взятый из повседневной жизни, чтобы с его помощью сообщить какую-то нравственную или духовную истину. Поскольку автор не выдумал его и, следовательно, не властен над его подробностями, они нередко не слишком важны по отношению к той истине, которую этот рассказ сообщает. Притча предназначена для того, чтобы сообщить не некий перечень истин, а одну принципиально важную истину.

Все это можно пояснить с помощью притчи о неверном управителе (Лк. 16:1-13). Если придавать слишком большое значения деталям, надо признать, что с точки зрения притчи ловкость лучше честности, однако по сути дела это не так. Такие детали, как девяносто девять овец (Лк. 15:4) или десять драхм (Лк. 15:8) не несут в себе какого-то особенного смысла. Если мы возьмем притчу о добром самаряне, то аллегорического смысла в разбойниках, священники, левите, масле и вине, двух монетах, Иерусалиме, Иерихоне и, наконец, в гостинице - не больше, чем в осле, который там тоже присутствует. В любой притче о Царстве нам надо искать одну основную истину.

Согласно второму канону критического исследования притчу надо понимать в том историческом контексте, который был характерен для служения Иисуса, но не в контексте жизни церкви. Это значит, что наш исторический подход был бы неверным, если бы мы расценивали притчи как пророчества о действии благовестия в этом мире или о будущем церкви. Экзегезу притч надо делать в контексте миссии Иисуса в Палестине. Учитывая это, мы, однако, не должны забывать, что, если между служением Иисуса и ролью слова и церкви в этом мире существует явная аналогия, очень важно и даже необходимо соотнести такие притчи с той или иной позднейшей ситуацией. Однако в данном случае мы заняты тем, чтобы отыскать исторический смысл притч в служении Иисуса.

В этом смысле метод Юлихера не был лишен недостатков, поскольку в притчах он находил религиозные истины в самом широком и общем значении. В недавних научных исследованиях и особенно в работе К. Додда было показано, что Sitz im Leben ("историческая ситуация") притч - это возвещение Иисусом Божьего Царства. С точки зрения Иеремиаса это можно рассматривать как определенный прорыв, сделанный исторической критикой и открывший новую эру в истолковании притч. [The Parables of Jesus (1963), 21.] В то же время он критикует Додда за односторонность, приведшую к определенному противоречию в эсхатологии, которое лишило ее содержания, ориентированного в будущее. Иеремиас предлагает исправить выводы Додда, не отвергая его метода; он пытается выявить изначальную весть, заложенную в притчах, восстановив их изначальную историческую форму. Иеремиас предпочитает говорить об "эсхатологии в процессе осуществления". [Jeremias’ words are "sich realisierende Eschatologie." See Die Gleichnisreden Jesu (1947), 114; The Parables of Jesus, 230.] Миссия Иисуса знаменовала начало эсхатологического процесса, который, как Он полагал, завершится довольно скоро. Ранняя церковь разложила этот единый процесс на два события и, поступая таким образом, применила к парусии те притчи, которые сначала не имели эсхатологического смысла.

Иеремиас, однако, заходит слишком далеко, беря в качестве своей основной предпосылки ту мысль, что изначальный смысл притч можно выявить только в контексте того, что они значили для слушателей Иисуса, которые были иудеями. Это значит, что подлинный исторический контекст притч - это иудаизм, а не учение Иисуса. Такая установка тяготеет к тому, чтобы умалить самобытность Иисуса. Необходимо допустить, что Его учение превосходило те идеи, которые присутствовали в иудаизме, и, следовательно, истинный исторический контекст притч - не иудаизм, а это учение.

Тайна царства

Притчи как таковые поддаются адекватному историческому истолкованию в контексте исторической ситуации, в которой находился Иисус (без допущения такой радикальной трансформации, которую предлагает осуществить Иеремиас). Исторический Sits im Leben притч резюмируется в одном слове "тайна". Марк, например, резюмирует весть притч о Царстве следующими словами, которые Иисус говорит Своим ученикам: "Вам дано знать тайны Царствия Божья, а тем внешним все бывает в притчах, так что они своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи" (Мк. 4:11-12). Тайна Царства состоит в том, что оно входит в историю заранее, до своего апокалиптического проявления. В двух словах, оно представляет собой "исполнение без завершения". В этом вся истина, поясненная несколькими притчами из 4-й главы Марка и 13-й главы Матфея. [Mt. 13:11 and Lk. 8:10 speak of the "mysteries" of the Kingdom. Mark’s wording suggests a single truth embodied in several aspects. Cf. O. Piper in Int 1 (1947), 183-200.]

Хотя слово mysterion встречается в Ветхом Завете только в Книге пророка Даниила, идея Бога, раскрывающая Свои тайны человеку, представляет собой обычную ветхозаветную концепцию. [R. E. Brown, The Semitic Background of the Term "Mystery" (1968), 1-30.] В Книге пророка Даниила содержится фон для новозаветного использования этого слова. Бог послал царю сновидение, которое тот не понял и смысл которого можно было определить только через откровение, явленное в видении пророку Даниилу, вдохновенному Божьему слуге. Сновидение касалось тайны Божьего эсхатологического замысла. [G. Bormkamm, TDNT 4:814.]

Идея тайны (raz) встречается и в литературе кумранитов. Учителю Праведности "Бог открыл все тайны слов Его слуг-пророков". [Commentary on Habakkuk 7:1-5. The passages have been collected by E. Vogt in Biblica 37 (1956), 247-57. See also E. Brown, Semitic Background, 1-30; Ringgren, The Faith of Qumran (1963), 60-67.] Это значит, что Бог послал Учителю Праведности особое озарение, чтобы тот отыскал в пророческих Писаниях их истинный, но скрытый смысл. Эти тайны должны касаться как тех событий, которые кумранская община ждала в конце времени [See F. F. Bruce, Biblical Exegesis in the Qumran Texts (1959), 16, 66f.], так и "божественных непостижимых и неизменных" решений. [J. Licht, Israel Exploration Journal 6 (1956), 7-8.]

Идея тайны имеет в ветхозаветной и иудейской литературе широкий фон. Несмотря на то, что в Ветхом Завете данное слово получает новый ракурс, само по себе оно не является чем-то совершенно новым, но представляет собой дальнейшее развитие той идеи, которая содержится в Книге пророка Даниила. Под "тайнами" Павел понимал божественные загадки, которые будут открыты, божественные замыслы, сокрытые от человечества в течение долгого времени, но в конце концов явленные всему народу через откровение (Рим. 16:25-26). Тайна не является чем-то эзотерическим, что возвещено только посвященным. Она означает "тайные мысли, промысел и планы Бога, скрытые как от человеческого разума, так и от всякого другого разумения, несоразмерного с божественным, но которые должны быть явлены тем, для кого они предназначены. [BAGD, 530.] Тем не менее тайна возвещается всем, даже если ее понимают только верующие. Все призваны к вере, но действительно понимают только те, кто дает ответ.

Такое истолкование тайны подтверждает тот взгляд на Божье Царство, который мы отстаиваем в данном исследовании. Тот простой факт, что Бог замышляет утвердить Свое Царство, не является каким-то секретом; практически любое иудейское апокалиптическое сочинение в той или иной форме отражает это ожидание. Те, кто разделяет идею последовательной эсхатологии Швейцера, совершенно не учитывают этого факта. Нет никакого секрета в том, что Царство должно было прийти в апокалиптической силе; об этом говорило и ортодоксальное иудейское богословие. Тайна заключается в открытии новой грани Божественного замысла по утверждению Его Царства. Новая истина, ныне открываемая людям посредством откровения в личности и миссии Иисуса, состоит в том, что Царство, которому в конце времен надлежит прийти в апокалиптической силе (как об этом пророчески сказано в Книге Даниила), фактически уже вошло в этот мир в скрытой форме, чтобы вести тайную, сокровенную работу в людях и среди людей. [Essentially this view is held by Flew, Cranfield, Piper, and T. W. Manson (Jesus the Messiah [1946], 60). N. A. Dahl (StTh 5 [1952], 156f.) finds this truth in the parables but discounts the validity of Mk. 4:11. J. Jeremias, Parables, 16: "a particular revelation, namely, the recognition of its present irruption." For the problem in Mk. 4:12, see Jesus and the Kingdom, 222ff.]

Четыре вида почвы

(Мф. 13:3-9, 18-23 и параллельные места)

В притче о сеятеле есть аллегорические элементы, однако это не ставит под сомнение ни ее подлинность, ни подлинность ее истолкования. Нет никаких априорных оснований считать, что Иисус не мог использовать аллегорические притчи [Cf. C. E. B. Cranfield, SJTh 4 (1951), 405-12, for a detailed study of the authenticity of this parable], однако надо сказать, что это не аллегория в собственном смысле слова, поскольку детали притчи весьма вторичны по отношению к ее основной истине. Итак, есть четыре вида почвы, и только одна из них способна дать плод. Весть, содержащаяся в притче, нисколько бы не изменилась, если бы мы имели дело только с двумя видами этой почвы, тремя или шестью. Равным образом ничего не изменилось бы, если бы бесплодная почва стала таковой в силу совершенно других причин. Семя, например, могло быть смыто неожиданным ливнем; нежные побеги могли вытоптать беспечные прохожие, а другие семена могли съесть полевые мыши. Такие детали не влияют на основную весть: Царство Божье вошло в этот мир, чтобы одни приняли его, а другие отвергли. Царство уже наступило, но успех его осуществления лишь относителен и зависит от того, ответит ли ему человек или нет.

Несмотря на то что притча может имеет отношение к благовестию, совершаемому в мире во время существования церкви (как думали комментаторы прошлого) [See the standard studies by Trench, A. B. Bruce, and M. Dots. See also A. Plummer, Mark (1914), 125; N. Geldenhuys, Luke (1950), 240f.], нельзя сказать, что в этом и заключается ее исторический смысл. Sitz im Leben притчи - это весть Иисуса о том, что Царство Божье наступило. Иудеи считали, что наступление Царства будет столь непреоборимым, что никто не сможет перед ним устоять. Царство рассеет безбожные народы (Дан. 2:44). Владычество неблагочестивых правителей будет уничтожено, и Царство будет дано святым Всевышнего, чтобы все властители служили и повиновались им (Дан. 7:27). Явно противореча ветхозаветным обетованиям, которые были подробно разработаны в современных Иисусу апокалиптических ожиданиях, Он сказал, что Царство уже наступило, но не для того, чтобы уничтожить зло. Оно уже присутствует, но не через апокалиптическое проявление неодолимой силы. В своей ныне совершаемой работе Царство подобно сеятелю, сеющему семя. Оно не уничтожает грешников. Слово, которым возвещается Царство, может, как семя, лежать при дороге и никогда не прорастет; его могут воспринять слишком поверхностно, и вскоре оно умрет или же случится так, что его заглушат заботы этого века, враждебные Царству.

Среди людей Царство работает тихо, тайно. Оно не навязывает себя; его надо принять добровольно, однако там, где его принимают, слово Божье, которое по сути дела тождественно этому Царству [For the presence of the Kingdom in Jesus’ words, see G. E. Ladd, Jesus and the Kingdom, 160ff.], приносит много плода. Ни в притче, ни в ее истолковании не делается акцента на урожае. Единственное, на что обращается внимание, так это на характер сеяния, то есть на уже осуществляющееся действие Царства и реакцию на него.

Плевелы

(Мф. 13:24-30, 36-43).

Притча о плевелах далее поясняет тайну Царства, то есть его скрытое, неожиданное присутствие в этом мире. Сразу скажем, что в этой притче есть некоторые детали, не имеющие никакого значения для ее истолкования. Совершенно не важно, кто такие "рабы домовладыки", как не важно и то, что "враг" уходит после того, как были посеяны семена. "Связки", в которые связываются сорняки, - всего лишь местный колорит и не более того. То, что рабы спят, вовсе не означает нерадения: просто люди отдыхают после тяжелого трудового дня. Равным образом, не надо делать никакого вывода из того, что сначала собирают плевелы, а потом пшеницу.

Ранние протестанты почти повсюду отождествляли Царство с церковью. С их точки зрения притча описывала то положение вещей, которое должно существовать в Царстве-церкви. Когда придет Сын Человеческий, Он соберет из Своего Царства "все собраны и делающих беззаконие" (Мф. 13:41). Это показывает, что в церкви есть как добрые, так и злые, и что Царство существует в мире как церковь перед эсхатологическим завершением. [Cf. N. B. Stonehouse, The Witness of Matthew and Mark to Christ (1944), 238. A similar view is found in B. F. C. Atkinson in The New Bible Commentary (F. Davidson et al., eds., 1953), 790; and in the studies on the parables by A. Bruce, R. C. Trench, S. Goebel, and H. B. Swete.] В притче, однако, сказано, что поле - это мир, а не церковь. [O. Culmann in Christ and Time (1950), 151, and in The Early Church (A. J. B. Higgins, ed., 1956), 190ff., attends to distinguish between the Kingdom of Christ and the Kingdom of God. This may be a valid theological distinction, but it cannot be exegetically supported. See Eph. 5:5; Rev. 11:15; Jn. 3:5; Col. 1:13.]

Согласно Ветхому Завету и иудейской апокалиптической литературе наступление Царства приведет к концу этого века и началу века грядущего, расколов общество тем, что грешники будут уничтожены. Иисус же утверждает, что в средоточии этого века (несмотря на то, что в обществе бок о бок живут добрые и злые), перед пришествием Сына Человеческого и явлением Царства Божьего во славе силы будущего века уже вступили в этот мир, чтобы сотворить "сынов царства", то есть тех, кто вкушает его мощь и благословения. Царство наступило, но с обществом ничего не случилось. Такова тайна Царства.

Единственную реальную трудность для такого истолкования представляет фраза: "Пошлет Сын Человеческий ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие" (Мф. 13:41). На первый взгляд складывается впечатление, что речь идет о двух разных Царствах: Сына и Отца. Не означает ли это со всей ясностью, что грешники уже присутствуют в Царстве (быть может, в церкви) перед эсхатологическим завершением? Даже если и допустить, что на первый взгляд такое истолкование напрашивается само собой, оно ни в коей мере не является единственным и достаточно убедительным. Ни в Евангелиях, ни во всем остальном Новом Завете нет адекватного подтверждения различию между Царством Сына Человеческого и Царством Божьим. [Cf. Trench, Goebel, and H. W. Swete on the parables; cf. also N. Geldenhuys, Luke, 377; and B. F. C. Atkinson, The New Bible Commentary (F. Davidson et al., eds., 1953), 790; H. Balmforth, Luke (1930), 277.] Более того, нельзя привести ни одного речения Иисуса, в котором Царство однозначно отождествлялось бы с церковью, и в данном случае не следует и проводить такого отождествления, если оно не напрашивается само собой.

Ни сама притча, ни ее истолкование не требуют такого отождествления. Нельзя злоупотреблять словам 41-го стиха (Мф. 13:41), утверждая, что "делающие беззаконие", которых ангелы соберут "из царства", действительно в этом Царстве находились. Речь идет лишь о том, что они будут отделены от праведников и потому не войдут в Царство. Данная точка зрения подтверждается и 12-м стихом 8-й главы (Мф. 8:12), где сказано, что многие, пришедшие издалека, возлягут в Царстве Небесном вместе с патриархами, в то время как "сыны царства извержены будут во тьму внешнюю". Греческое выражение, означающее это извержение, указывает, что иудеи, которые в ходе истории и согласно завету были "сынами царства", не войдут в него (но это не значит, что они, уже войдя в него, будут отвергнуты). Следовательно, слова о том, что "делающие беззаконие" должны быть собраны "из царства", всего лишь означает, что им не будет дано войти в него.

Смысл притчи становится понятен, если ее толковать в контексте тайны Царства, то есть его тайного присутствия и тайной работы в этом мире. Оно уже вошло в историю, однако вошло так, что человеческое сообщество внешне не изменилось. Дети Царства приняли Божье правление и вошли в его благословения, однако они по-прежнему вынуждены жить в этом веке рядом с грешниками. Разъединение совершится только во время эсхатологического наступления Царства. Здесь действительно открывается новая истина: Царство Божье реально вошло в этот мир, творя детей, вкушающих его благословения, но не совершая эсхатологического суда. Тем не менее разъединение неизбежно. Царство, которое тайно, сокровенно присутствует в этом мире, явит себя в славе, и тогда такому обществу придет конец. Грешники будут собраны отдельно, а праведники воссияют, как солнце.

Притча о горчичном зерне

(Мф. 13:31-32 и паралельные места)

В притче о горчичном зерне говорится о том, что Царство, которое однажды станет подобным большому дереву, уже присутствует в этом мире почти незаметно. Многие толкователи считают, что здесь предсказывается возрастание церкви до уровня большой организации. Такое толкование основано на отождествлении Царства и церкви и является той точкой зрения, которая нам представляется несостоятельной. [Other interpreters who would deny that Jesus foresaw the church believe that this is in a fact what the parable taught, and therefore the parable cannot be authentic. Cf. C. G. Montefiore, The Synoptic Gospels (1927), 1:107-8.] Что касается других экзегетов, то они, не соотнося данную притчу с церковью, считают, что в ней говорится об увеличении кружка Иисусовых учеников [Cf. C. G. Cadoux, The Historic Mission of Jesus (n. d.), 113-14, 131; T. W. Manson, The Teaching of Jesus (1935), 113], которых можно рассматривать как новую общину. [R. N. Flew, Jesus and His Church (1943), 27f.] Однако быстро растущее горчичное дерево - не самая лучшая иллюстрация медленного, постепенного возрастания, если речь действительно идет об этом. В таком случае гораздо лучшим примером был бы образ дуба, который растет из желудя (см. Ам. 2:9).

Большинство современных экзегетов считает, что в притче подчеркивается контраст между почти незаметным, слабым началом и весьма солидным завершением, и в этом, вне всякого сомнения, и заключается ее суть. [Cf. W. G. Kummel, Promise and Fulfilment (1957), 131; A. E. Barnett, Understanding the Parables of Our Lord (1940), 55-57; B. T. D. Smith, The Parables of the Synoptic Gospels (1937), 120-21.] Несмотря на то, что на самом деле горчичное зерно не является самым маленьким, в притчах оно выступает как символ незначительности. [Cf. Mt. 17:20; Lk. 17:6.] Ученики Иисуса столкнулись со жгучей проблемой: каким образом Божье Царство может быть представлено в столь незначительном движении, которое предполагалось их служением? Иудеи ожидали Царства, подобное большому дереву, способному укрыть народы. Они не могли понять, как можно говорить о Царстве, не принимая во внимание такого всеобъемлющего проявления Божьего правления. Разве может грядущее Царство, исполненное славы, иметь что-то общее с жалкой и немногочисленной кучкой Иисусовых учеников? Отвергнутый религиозными вождями, радостно встречаемый мытарями и грешниками, Иисус более походил на разочарованного мечтателя, чем на вестника Царства Божья.

Ответ Иисуса гласит: сначала малое зерно, потом большое дерево. Относительная незначительность того, что происходит в Его служении, не исключает тайного присутствия самого Царства Божья. [N. A. Dahl, StTh 5 (1952), 147-48; Jeremias, The Parables of Jesus, 148.]

Закваска

(Мф. 13:33; Лк. 13:20-21)

В притче о закваске говорится о той же основной истине, что и в притче о горчичном зерне: Царство Божье, которое однажды утвердится над всей землей, уже вступило в мир в едва заметной форме. [This parable is missing in Mark, but appears in Lk. 13:20 alongside the parable of the mustard seed.]

Эта притча представляет особый интерес, потому что ее обычно использовали для того, чтобы доказать прямо противоположные вещи. Многие толкователи считали, что в ней прежде всего говорится о медленном, но непрерывном процессе проникновения чего-то нового в чуждую среду. Считалось, что в притче говорится о возрастании Царства. Другие считают, что речь идет о проникновении Божьего Царства во все слои общества, пока весь мир не преобразится в ходе этого медленного, постепенного внутреннего проникновения. [W. O. E. Oesterly, The Gospel Parables in the Light of Their Jewish Background (1936), 78; R. Otto, The Kingdom of god and the Son of Man (1943), 125; W. Manson, The Gospel of Luke (1930), 166.] Некоторые из этих комментаторов противопоставляют медленное возрастание Царства его апокалиптической картине (в ущерб последней).

С другой стороны с точки зрения так называемого диспенсационализма закваска является злым, порочным учением, проникающим в отступническую церковь. [The Scofield Reference Bible (1967), 1015; J. T. Pentecost, Things to Come (1958), 147.] Надо, однако, сказать, что в еврейско-иудейском мировоззрении закваска не всегда символизировала зло, и идея Царства как определенной силы, которая преобразует мир посредством своего медленного, постепенного проникновения в него, могла найти популярность в мире, знакомом с идеями прогресса и эволюции (что было чуждо еврейскому менталитету). [Unleavened bread was prepared at the time of the Exodus because it symbolized haste (Exod. 12:11, 39; Deut. 16:3; cf. also Gen. 18:6; 19:3); leavened bread was offered at the Feast of Weeks (Lev. 23:17), elsewhere called the Feast of Harvest, and First Fruits (Exod. 23:16), because it represented the ordinary daily food that God provided for human sustenance. See O. T. Allis, EQ 19 (1947), 269ff. I. Abrahams (Studies in Pharisaism and the Gospel [First Series, 1917], 51-53) shows that leaven did not always symbolize evil in rabbanic thought.]

Толкование, которое согласуется с историческим фоном служения Иисуса, сводится к тому, что основная истина данной притчи выражается в противопоставлении до абсурдного малой щепотки закваски целым трем мерам муки. [J. Jeremias, The Parables of Jesus, 147; W. G. Kummel, Promise and Fulfilment, 131f.; A. H. McNeile, Matthew (1915), 199; A. E. Barnett, Understanding the Parables of Our Lord, 58-60.] Нельзя не согласиться, что внимание обращено на то, что вся мука вскисла, а не на незначительное количество закваски [H. Windisch, TDNT 2:905], и в этом различие между данной притчей и притчей о горчичном зерне. В последней говорится, что Царство, которое в будущем уподобится большому дереву, сейчас похоже на маленькое зерно. Что же касается притчи о закваске, то здесь речь идет о том, что однажды Царство обретет несравнимую ни с чем силу. Вскиснет все тесто.

Значение притчи становится понятным только в ее истолковании на фоне исторической ситуации, в которой протекало служение Иисуса. Все иудеи сходились на том, что эсхатологическое Царство имеет неодолимую силу. Его наступление означало бы полное изменение существующего порядка. Нынешний порочный миропорядок и состояние общества были бы полностью упразднены Божьим Царством. Проблема состояла в том, что служение Иисуса не знаменовало такого преобразования. Он проповедовал, что Царство Божье наступило, однако мир оставался прежним. Можно ли в таком случае говорить о наступившем Царстве?

Ответ Иисуса таков: когда в муку кладут лишь немного закваски, ничего как будто не происходит. Кажется, что мука целиком ее поглощает, однако в конце концов что-то случается и в результате тесто полностью изменяется. [Cf. N. A. Dahl, StTh 5 (1952), 148-49.] Не следует заострять внимания на том, каким образом это происходит. Идея Царства, завоевывающего мир постепенным проникновением в него и преобразованием изнутри была совершенна чуждой еврейской мысли. Если бы Иисус имел в виду именно эту идею, Он наверняка бы повторил эту мысль снова и снова, как, например, Он делал это, когда возвещал доселе неслыханную истину о том, что Сын Человеческий должен умереть. Идея постепенности противоречит притчам о плевелах и закинутом неводе, в которых говорится о том, что Царство не постепенно преобразует мир, а приходит внезапно в виде апокалиптического суда и отъединения грешников.

Акцент притчи - на противопоставлении окончательной и полной победы Царства, утверждающего новый порядок, и нынешним скрытым его присутствием в этом мире. Никогда бы никто не догадался, что Иисус и кучка Его учеников имели какое-то отношение к грядущему Божьему Царству, исполненному славы. Это тайна, новая истина о Царстве. Однако в притче не говорится, когда оно придет и как.

Сокровище и жемчужина

(Мф. 13:44-46)

Мы не будем долго задерживаться на этих притчах. Образ человека, нашедшего сокровище, характер поля, где это произошло, а также контраст между случайным характером находки и сознательными поисками купца, - все это не влияет на ту весть, которую несут эти притчи, и является лишь особенностью местного колорита. Надо признать, что в поведении человека, нашедшего сокровище, есть кое-что не совсем приемлемое, однако это объясняется живым характером той художественной формы, в которой излагалась притча. Люди делали нечто подобное. Нельзя возразить и против того, что в обеих притчах драгоценности были куплены. [G. C. Morgan permitted this feature to determine his interpretation. This is a complete misunderstanding of the parabolic method (The Parables of the Kingdom [1907], 136).]

В обеих притчах говорится о том, что Царство Божье обладает безмерной ценностью и именно его надо искать прежде всего. Если ради него приходится поступиться всем, что имеешь, все равно это малая цена за возможность обрести Царство. Если, однако, ограничиться только этим, то мы не пойдем дальше обычного трюизма. Если в данном случае нет никакой "тайны" Царства, то Иисус говорит не более того, во что благочестивые иудеи верили и без Него. Они и так жаждали Царства Божья. Своеобразие этих притч в том, что Царство неожиданно уже пришло к людям, причем так, что его легко не заметить и пренебречь им. Принять "иго Царства" и присоединиться к фарисеям, в строгом благочестии соблюдавшим Закон, значило обрести большое уважение в глазах иудеев. [Cf. Josephus, Antiquties 13.10.6] Если человеку предлагали возглавить мятеж против Рима, чтобы тем самым содействовать установлению Царства, он мог ответить восторженным согласием [See Acts 5:36-37; 21:38; Jn. 6:15; T. W. Manson, The Servant-Messiah (1953), 8], однако следовать за Иисусом значило присоединиться к мытарям и грешникам. Разве такое единение имеет какое-то отношение к Божьему Царству?

Суть этих притч сводится к тому, что вопреки всякой поверхностной оценке быть учеником Иисуса значит быть приобщенным к Божьему Царству. В личности и делах Иисуса явилось само Божье Царство, без внешнего проявления и зримой славы, и поэтому найденное сокровище стоит больше всего остального, а жемчужина превосходит в цене все остальные. Каждый должен искать его любой ценой.

Притча о закинутом неводе

(Мф. 13:47-50)

В последней притче, поясняющей суть тайны Царства, говорится о закинутом в море неводе, в который попала разная рыба. Улов был рассортирован: хорошее оставлено, а плохое выброшено вон.

Раньше в этой притче усматривали пророчество о церкви. Считалось, что Царство-церковь состоит из хороших и плохих людей, которые будут отделены друг от друга в день суда. [Cf. Trench, Goebel, and Swete on the parables. In more recent writings, a similar view appears in B. F. C. Atkinson, The New Bible Commentary (F. Davidson et al., eds., 1953), 790; N. B. Stonehouse, The Witness of Matthew and Mark to Christ, 238; H. Martin, The Parables of the Gospels (1937), 79.] Есть комментаторы, которые, не особенно настаивая на том, что в данном случае речь идет о церкви, считают, что в притче Царство отождествляется с человеческим обществом, в котором есть как хорошие, так и плохие люди. [W. O. E. Oesterley, The Gospel Parables in the Light of Their Jewish Background, 85: "Bad as well as good elements must exist in the Kingdom during the period of its development." C. J. Cadoux, The Historic Mission of Jesus, emphasizes that here the Kingdom is clearly likened to a society (114).] Недостаток такого взгляда в том, что в нем нет должного признания той исторической ситуации, которая была характерна для служения Иисуса. Кроме того, отождествление Царства с церковью не имеет ясного экзегетического подтверждения.

Данная притча похожа на притчу о пшенице и плевелах, однако в ней есть и некоторое новшество. Обе притчи надо осмыслять в контексте той жизненной ситуации, которая была характерна для Иисусова служения, то есть в том смысле, что Царство уже вошло в этот мир, не породив эсхатологического разделения между людьми, и должно претворяться в прежнем обществе, где добрые живут вместе со злыми. В притче о закинутом неводе лишь добавляется, что даже та община, которая была создана в этом мире работой Царства, не является чистой до тех пор, пока не произойдет эсхатологическое разъединение.

С исторической точки зрения данная притча отвечает на вопрос о странном характере последователей Иисуса. К Нему шли мытари и фарисеи. Однако согласно распространенным ожиданиям наступление Царства характеризовалось бы не только тем, что Мессия "уничтожит безбожные народы словом уст Своих… и … осудит грешников за помыслы их сердца", но и тем, что Он "соберет святой народ, который введет в праведность", "и во дни Его не будет неправедности в среде их, ибо все будут святы" (Ps. Sol. 17:28, 36). Иисус не собирал такого святого народа, напротив Он сказал, что "пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию" (Мк. 2:17). Приглашение на мессианский пир было отвергнуто приглашенными и их место заняли уличные бродяги (Мф. 22:1-10). Разве может Божье Царство иметь какое-то отношение к этой странной компании? Разве по самой своей сути оно не должно уничтожить всех грешников и создать новую, безгрешную общину?

Иисус отвечает, что однажды Царство действительно создаст столь совершенную общину, однако до этого совершилось неожиданное проявление этого Царства, похожее на невод, собирающий хорошую и плохую рыбу. Приглашение было возвещено всем, и те, кто ответил на него, приняты в нынешнее ученичество в Царстве. Что касается совершенной и святой общины, то это дело последнего дня. [See N. A. Dahl, StTh 5 (1952), 150-51.] Хотя эта притча и имеет определенное отношение к церкви, которая, представляя собой дальнейшее разрастание кружка Иисусовых учеников, действительно вбирает в себя разных людей, она прежде всего относится к той реальной ситуации, которая была характерна для Иисусова служения.

Притча о растущем семени

(Мк. 4:26-29)

У марка мы встречаем притчу, которой нет у других евангелистов и в которой повествуется о сверхъестественной природе Божьего Царства. Надо не забывать, что притча - это не аллегория и ее подробности не оказывают существенного влияния на ее основную весть. Вовсе не обязательно знать, кто такие сеятель и жнец, поскольку в притче речь идет о деятельности Царства, а не о сеятеле. Тот факт, что сеятель сеет семя, означает лишь то, что семя сеется и не более того. Сеятель спит и встает, но это всего лишь значит, что нельзя постоянно следить за ростом семени, нисколько не отдыхая. Нередко основной истиной притчи считался этот рост, и большое значение придавалось его стадиям: стебель, колос и наконец целое зерно. Это подчеркивалось для того, чтобы пояснить аналогию между миром природы и Божьим Царством: подобно тому как существуют законы роста, сокрытые в природе, есть законы духовного возрастания, через которые должно пройти Царство, чтобы маленькое зерно благовестия принесло большой урожай. Толкование, сводящееся к идее постепенного духовного возрастания, отстаивалось представителями многих богословских направлений. [A. B. Bruce, The Parabolic Teaching of Christ (1882), 117ff.; H. B. Swete, The Parables of the Kingdom (1920), 16ff.; W. O. E. Oesterley, The Gospel Parables, 71; J. Orr, HDB 2:852-54; C. J. Cadoux, The Historic Mission of Jesus, 113-14; T. W. Manson, The Teaching of Jesus, 133; G. C. Morgan, The Parables and Metaphors of Our Lord (1943) 145ff.]

Есть, однако, три особенности, противоречащие такому толкованию. Там, где Иисус не говорил притчами, Он никогда не выдвигал идею постепенного становления (роста) Царства. Если бы этот момент был принципиально важен, Он должен был бы заострить на нем внимание, поскольку идея постепенного возрастания Божьего Царства была чем-то совершенно новым для евреев 1-го века. Во-вторых, надо сказать, что идея засевания и насаждения часто встречается в христианской и иудейской литературе, однако нигде она не используется для того, чтобы пояснить момент постепенного развития. [See N. A. Dahl, StTh 5 (1952), 140-47, for references.] И в-третьих, образ засевания и сбора урожая в христианской литературе используется для того, чтобы пояснить идею сверхъестественного. [See 1 Cor. 15:35ff.; 2 Cor. 9:6; Gal. 6:7-8; 1 Clem. 24. Clement uses the phenomenon of growth in nature as a proof of the resurrection, which is altogether supernatural.]

Ключ к отысканию смысла данной притчи был найден сторонниками эсхатологической школы, хотя мы понимаем, что последовательно эсхатологическое истолкование надо изменить, если мы хотим хоть как-то согласовать его со всем контекстом Иисусовой вести. Царство воспринимается как эсхатологическое событие, которое совершенно не зависит от каких-либо человеческих усилий. Согласно Дж. Вайсу в притче повествуется о том, что Иисус не имел никакого отношения к наступлению Царства. Он не мог предвидеть его; только Бог мог действительно его утвердить. Человечеству остается только ждать. [J. Weiss, Die Schriften des NT (4th ed., 1929), 1:115f.] Многие другие исследователи усматривали истину притчи в том, что будущий эсхатологический урожай совершенно не зависит от какой бы то ни было деятельности человека (41).

Это действительно непреложная истина о Царстве, однако такое толкование грешит односторонностью (как и то, которое отстаивают сторонники концепции реализованной эсхатологии), поскольку оно не принимает во внимание основной уникальный момент вести Иисуса: присутствие Царства в Его собственном служении. Таким образом, данное толкование не в состоянии связать служение Иисуса с эсхатологическим наступлением Царства (оно допускает такую возможность только на уровне предварительного возвещения о Царстве и не более того). Самое очевидное затруднение, которое проистекает из строго футуристического истолкования, сводится к тому, что такое истолкование выглядит довольно блекло: каждый еврей и без того знал, что эсхатологическая реализация Царства будет чудом. Она будет ничем иным, как сверхъестественным действием Бога.

Если мы будем настаивать на том, что в притче содержится необходимая связь между сеянием и урожаем, это не будет выглядеть как насильственная аллегория. В том или ином смысле служение Иисуса предполагало "семя" Царства, которое однажды принесет урожай. Семя сеялось, и урожай однажды должен был созреть. То и другое - проявления Божьего Царства. "За нынешней сокровенностью и двусмысленностью Царства Божья последует его явление в славе". [Cf. W. G. Kummel, Promise and Fulfilment, 128f.; B. T. D. Smith, The Parables of the Synoptic Gospels, 129ff.; M. Dibelius, Jesus (1949), 66-67.]

Здесь - основная истина притчи. Время сеяния и урожай - все это дело Бога и все по сути своей сверхъестественно. Земля сама приносит свой плод. Семя подчинено силам земли, которые привнесены туда не человеком и которые совершенно превосходят все, что человек может сделать. Он может посеять семя, но само Царство - это дело Бога.

Сверхъестественный характер наступившего Царства подтверждается теми словами, которые его описывают. Несколько глаголов используется с самим словом "Царство", которое выступает в качестве субъекта. Царство "приблизилось" (Мф. 3:2; 4:17; Мк. 1:5 и т. д. ); оно "придет" (Мф. 6:10; Лк. 17:20 и т. д. ); оно уже "достигло" вопрошающих о нем (Мф. 12:28), должно "открыться" (Лк. 19:11), требует "усилия" (Мф. 11:12). Бог может даровать людям Царство (Мф. 21:43; Лк. 12:32), однако они не могут наделить им друг друга; более того, Бог может "отнять" Царство (Мф. 21:43), однако сами люди не в силах отнять его друг у друга, хотя могут помешать войти в него. Человек может войти в Царство (Мф. 5:20; 7:21; Мк. 9:47; 10:23 и т. д. ), однако нигде не сказано, что он может воздвигнуть (построить) его. Люди могут получить его (Мк. 10:15; Лк. 18:17), наследовать (Мф. 25:34), обладать им (Мф. 5:4), однако они никогда не созидают его. Они могут отвергнуть Царство, то есть отказаться принять его (Лк. 10:11), или войти в него (Мф. 23:13), но никогда не могут его разрушить; могут ждать его (Лк. 23:51), молить о его пришествии (Мф. 6:10), искать его (Мф. 6:33; Лк. 12:31), но не могут сами принести его. Человек может находиться в нем (Мф. 5:19; 8:11; Лк. 13:29 и т. д. ), однако нигде не сказано, что Царство возрастает. Люди могут что-то делать во имя Царства (Мф. 19:21; Лк. 18:29), но нигде не говорится, что они могут оказывать на него какое-то влияние. Они могут проповедовать его (Мф. 10:7; Лк. 10:9), но только Бог может дать его (Лк. 12:32).

Характер Царства, отразившийся в приведенных выражениях, резюмирован в речении, которое содержится в Евангелии от Иоанна: "Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда" (Ин. 18:36). В Исправленном Нормативном Переводе слово basileia правильно переведено как "царствование". Истоки и природа Иисусова Царства превыше этого мира: оно исходит от Бога, но не от мира. Царство - это осуществление божественной воли, действие Самого Бога. Оно связано с людьми и может действовать в них и через них, однако никогда не становится им подвластным. Оно остается Божьим Царством. Примечательно, что, хотя люди должны принять Царство, акт этого индивидуального приятия не описывается как его наступление. Наступление Царства не связано с процессом его принятия. Требование его приятия зиждется на том, что в Иисусе оно уже вошло в историю. Бог творит нечто новое. В миссии Иисуса Он посетил Свой народ, неся ему мессианское спасение. Божественное действие требует ответа со стороны человека, даже если оно и остается божественным. [C. E. B. Cranfield, Mark (1959), 168.]