Р.Ч. Спроул

Святость Бога

Глава пятая. Безумие Лютера

"Позвольте Богу быть Богом."

Мартин Лютер

Если мы сосредоточим свой ум на святости Бога, то результат может быть тревожным. Мартин Лютер был одним из тех людей, чей дух был глубоко потрясен проникновенным ощущением личности Бога. Собственный необычный характер Лютера, безусловно, отчасти сформировался под влиянием изучения Бога. Развило это его личность или исказило? Очистился его дух под влиянием встречи с Богом или эта встреча покалечила его?

"Люблю ли я Бога? Иногда я ненавижу Его!" Странно слышать подобные слова из уст человека, пользующегося таким уважением за свое религиозное рвение, как Лютер. Но он сказал это. Он прославился "возмутительными" высказываниями. "Порой мне кажется, что Христос - это не более чем грозный судья, который приходит, держа в руке меч". И: "Повеситься можно с этим Моисеем!"

Был ли этот человек сумасшедшим? Прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, давайте рассмотрим те черты личности и особенности поведения Лютера, которые способствовали возникновению представления о нем, как о безумном.

Первая черта характера Лютера - присущие ему бурные вспышки гнева и невоздержанность на язык. Ему нравилось называть своих критиков "собаками". "Собаки подняли лай", - говаривал он, когда до его ушей доходила реакция критиков на его произведения. Его речь временами была грубой, сдобренной откровенными непристойностями.

В качестве примера давайте обратимся к ответу Лютера на "Обличение" Эразма Роттердамского:

"... Создается впечатление, что отвечать на ваши доводы - совершенно напрасная трата времени. Я сам уже многократно опровергал их, а Филипп Меланхтон в своем непревзойденном труде, посвященном доктринам теологии, втоптал их в грязь. Эта его книга, по моему мнению, заслуживает того, чтобы ее читали, пока существует чтение, она должна занять достойное место в церковном каноне. В сравнении с ней ваше "произведение" настолько поражает своей никчемностью, что мое сердце обливается кровью за вас, за то, что вы осквернили свою чудную, блистательную речь такой мерзостью. Мне кажется возмутительным рядить эту бульварщину в одеяния такого редкостного красноречия - все равно как таскать садовый мусор или навоз на золотых и серебряных блюдах". (Мартин Лютер, "В плену у воли", перев. Дж. И. Пакера и О. Р. Джонсона, Ревелл, 1970. - Martin Luther, The Bondage of the Will, trans. J.I. Packer and O.R. Johnson [Revell, 1970].)

Буйный нрав Лютера проявился во время важной встречи в Марбурге. Руководители молодого протестантского движения собрались, чтобы уладить разногласия относительно Вечери Господней. Посреди диалога Лютер начал колотить кулаком по столу, повторяя раз за разом: "Hoc est corpus meum, hoc est corpus meum". ("Это мое тело".) Его выходка напоминает нам вспышку Никиты Хрущева в Организации Объединенных Наций, когда он стучал башмаком по трибуне, чем стяжал себе неувядаемую славу.

Без сомнения, Лютер временами бывал несдержан. Он терпеть не мог напыщенности. Он часто глубоко оскорблял людей (называя их, например, собаками). Но все это, хотя и заставляет сомневаться в благопристойности поведения Лютера, еще не дает оснований считать его безумным.

Но есть тут нечто большее, чем просто манера разговора. Временами его поведение было откровенно странным.

Он страдал целым набором фобий. Широко известна история, в которой говорится о том, как Лютер попал в сильную грозу Молния ударила совсем рядом с ним с такой силой, что его бросило на землю. Вот как об этом повествует великий историк церкви и биограф Лютера Роланд Бейнтон:

"Дело было на окраине одной из саксонских деревушек Стоттернхейма. В знойный июльский день 1505 года одинокий путник брел по растрескавшейся от жары дороге. Это был молодой человек, невысокого роста, но крепкого сложения, одетый так, как обычно одевались студенты университета. Внезапно пошел ливень, перешедший в настоящую бурю. Вспышка молнии прорезала мрак и пригвоздила человека к земле. Силясь подняться, охваченный ужасом, он воскликнул: "Святая Мария, помоги мне! Я стану монахом". Человек, призывавший святую, позже отречется от культа святых. Давший обет стать монахом превратится затем в яростного противника монашества. Тому, кто был верным сыном католической церкви, предстояло расшатать структуру средневекового католичества. Преданный слуга папы, он в будущем станет идентифицировать пап с антихристом. Ибо этим человеком был Мартин Лютер". (Роланд Бейнтон, "На том стою", 1978. - Roland Bainton, Here I Stand [NAL, 1978].)

Вскоре после этого происшествия Лютер исполнил свой обет. Он оставил занятия юриспруденцией и ушел в монастырь, чем чрезвычайно напугал своего отца Ганса.

Лютера преследовал страх насильственной смерти. Он считал ее выражением божественного суда и наказания. На протяжении всей жизни Лютер страдал от желудочных недомоганий и почечнокаменной болезни, мучительнейшего из всех недугов. Не однажды он письменно предсказывал свою смерть. Было много случаев, когда он был уверен, что всего лишь дни или недели отделяют его от могилы. Вспышка молнии выжгла рубец в его сознании, который так никогда и не исчез.

Далеко не всякий будет реагировать таким образом, даже оказавшись на волосок от смерти при ударе молнии. Несколько лет назад молния ударила рядом с тремя профессиональными игроками в гольф во время чемпионата "Открытый запад", недалеко от Чикаго. Молния буквально вбила их в землю. Одному из них, Ли Тревино, сильно повредило спину, что серьезно затормозило его карьеру. Позже у него брали интервью на телевизионном ток-шоу. Когда ведущий задал Тревино вопрос "Чему вас научил этот случай?", тот ответил в типичной для себя шутливой манере: "Этот случай научил меня, что если Всемогущий решил забить во все лунки, то лучше убраться с Его пути". Затем он добавил: "Во время грозы мне нужно было держать над головой металлическую клюшку". Ведущий был озадачен этим загадочным высказыванием. "Зачем?" - заинтригованно спросил он. Глаза Тревино сверкнули: "Потому что в нее даже Богу не попасть!" - сострил он.

Из опыта столкновения с молнией Тревино вынес несколько новых шуток для своего репертуара. Лютер - новый путь в жизни: путь монаха и богослова.

Вероятно, природа хронических желудочных недомоганий Лютера была психосоматической. Создается впечатление, что невротические фобии прямой наводкой направлялись к нему в желудок. Метеоризм, которым он страдал, вошел в легенду, частично благодаря его собственной преувеличенной рекламе. Его произведения пестрят постоянными ссылками на отрыжку и выпускание газов. Он говорил: "Если я пукну в Виттенберге, то слышно будет в Лейпциге".

К счастью, Лютер сумел найти в некотором роде "освященное" применение своему метеоризму. Он стал учить своих студентов, что пуканье - самый эффективный способ отбивать атаку дьявола. Лютер повсюду говорил о бросании в сатану чернильницей как о другом способе сопротивления ему. Свою битву с сатаной Лютер описывал в военных терминах, применяемых для описания осадного положения. Он был уверен, что является персональной мишенью Князя геенны.

Истории с сатаной дают богатую пищу для практикующих психологов. В этих рассказах они усматривают два признака душевной неуравновешенности. Считается, что Лютер страдал, с одной стороны, галлюцинациями, а с другой - манией величия, заключавшейся в том, что Князь тьмы якобы выбрал его в качестве своей любимой мишени.

Сейчас мы находимся в положении, которое дает нам известное преимущество, потому что мы можем рассмотреть ситуацию сквозь призму церковной истории. Поэтому предположение о том, что в шестнадцатом веке сатанинская энергия сильнее всего могла быть направлена именно на Мартина Лютера, нас удивлять не должно.

Еще один эпизод из жизни Лютера заставляет психиатров поднимать брови - празднование его первой мессы. К тому времени Лютер уже был известен как молодой и чрезвычайно многообещающий богослов. Однако его будущее как яркого проповедника и искусного оратора было пока еще скрыто для его современников.

Празднование последовавшей за рукоположением первой мессы Лютера стало его публичным дебютом, отметив начало его активной деятельности в качестве духовного лица. Старый Ганс Лютер почти примирился с решением сына оставить карьеру юриста, сулящую роскошную жизнь, ради монашеской рясы. Он даже стал гордиться им - "Мой сын, священник". На приближающуюся первую мессу смотрели как на день семейного торжества, и родственники Мартина были в числе собравшихся, чтобы стать свидетелями его праздника.

Никто среди публики не ожидал того, что произошло. Лютер начал проповедь очень спокойно и торжественно. Он, казалось, излучал величественное благолепие священника. Дойдя до молитвы Освящения, до того момента в мессе, когда ему предстояло впервые вступить в свои полномочия как священника и призвать силу Божью совершить великое чудо Евхаристии (превращение хлеба и вина в тело и кровь Христа) - когда настал этот момент, Лютер остановился.

Он застыл у алтаря. Какая-то сила, казалось, приковала его к месту Его глаза остеклянели, на лбу заблестели капли пота. Воцарилась напряженная тишина, все взгляды были устремлены на Мартина. Собрание молчаливо призывало молодого священника продолжать. Гансу Лютеру стало не по себе, он чувствовал, как его захлестывает волна родительской неловкости. Нижняя губа его сына задергалась. Он попытался произнести слова мессы, но из его уст не исходило ни звука. Он захромал и вернулся к столу, за которым сидел отец и гости - члены семьи. Он провалился. Он испортил мессу, опозорил себя и своего отца. Ганс был в ярости. Он только что щедро пожертвовал на монастырь, а теперь чувствовал себя униженным в том самом месте, куда пришел, чтобы стать свидетелем почестей, воздаваемых его сыну. Он разразился потоком брани в адрес Мартина и поднял вопрос о его пригодности к карьере священника. Мартин защищался, говорил, что быть священником - его призвание, ссылался на призыв свыше, который он ощутил во время происшествия с молнией. Ганс возражал: "Моли Бога, чтобы это не было дьявольским видением".

Что же происходило у алтаря? Как объяснил сам Лютер, его поразил паралич в тот самый миг, когда он должен был произнести слова: "Мы приносим это Тебе, живому, истинному, вечному Богу". Вот что он говорит:

"Когда пришло время произнести эти слова, я почувствовал себя совершенно ошеломленным. Меня охватил ужас. Я подумал про себя: "На каком языке разговаривать мне с таким величием, когда все люди должны трепетать в присутствии даже земного властителя? Кто я такой, чтобы поднимать глаза или возносить руки к божественному Величию? Ангелы окружают Его. Когда Он кивает головой, земля трепещет. И смею ли я, жалкий маленький пигмей, говорить: "Я хочу этого, я прошу этого?" Ибо я прах и пепел и полон греха, и я говорю с живым, вечным, истинным Богом". (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Но эти эпизоды не имеют большого значения при решении вопроса о здравом уме Лютера. Нам нужно сосредоточить внимание на одном из самых драматических моментов его жизни. Этот момент драматичен для всего христианского мира. Самое тяжелое испытание в жизни Лютера наступило, когда собрался императорский суд в Вормсе в 1521 году Перед правителями церкви и государства, в присутствии Чарлза, императора священной Римской империи, сына рудокопа судили за ересь.

События вышли из-под контроля, когда профессор богословия прибил табличку с написанными на ней девяносто пятью тезисами к двери церкви в Виттенберге. Эти тезисы Лютер выдвинул в качестве предмета для обсуждения богословов. У него не было никакого желания раздувать это обсуждение в национальный или международный пожар. Нашлись люди, вероятно, это были студенты, которым попали в руки эти тезисы и которые затем воспользовались чудесным изобретением Гутенберга. Через две недели тезисы стали темой разговора всей Германии. Чтобы объяснить происшедшее, Бейнтон воспользовался образом, возникшим у Карла Барта:

"Лютер был подобен человеку, который в полной темноте карабкается по вьющейся лестнице внутри колокольни древнего собора. Во мраке он протянул руку, ища опоры, и его рука легла на веревку. Он остолбенел, услышав колокольный звон". (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Закрутился водоворот споров. Тезисы доставили в Рим. Папой в то время был Лев X. Существует легенда, согласно которой по прочтении тезисов он сказал: "Лютер - пьяный немец. Он изменит свое мнение, когда протрезвеет". Шла борьба между монашескими орденами и богословами. Лютер вмешался в эту войну в самых горячих ее точках - в Аугсбурге и Лейпциге. В этих двух городах шли самые ожесточенные дебаты. В конце концов был обнародован официальный папский указ, осуждающий Лютера. Заглавие документа, "Ersurge Domine", происходит от его начальных слов: "Встань, Господь, и рассуди мое дело. Дикий кабан забрался в мой виноградник".

После публикации указа в Риме сожгли книги Лютера. Лютер обратился с апелляцией к императору В конце концов в Вормсе собрался суд, который выдал Лютеру документ, дававший ему возможность безопасного перемещения (чтобы Лютер мог явиться на суд).

Именно такие события, подобные имевшим место в Вормсе, дают почву для легенд. Фактически эти события породили легенды. Голливуд прикоснулся своей волшебной палочкой к этой сцене. Наиболее широко распространенное представление о Лютере в Вормсе воплощено в образе доблестного героя, бросающего вызов властным структурам. Лютеру задают вопрос: "Отречешься ли ты от своих произведений?" Мы представляем себе Лютера, возвышающегося над своими врагами, потрясающего кулаками и бестрепетно бросающего им в лицо: "На том стою!" Затем, представляем мы, он поворачивается на каблуках и смело выходит из зала под одобрительные восклицания публики. Он садится на белого коня и едет галопом на фоне заката, чтобы начать протестантскую Реформацию.

А теперь - как это было на самом деле.

Первое слушание состоялось 17 апреля. Атмосфера в зале была накалена до предела, все были возбуждены в связи с предстоящим откровенным обменом мнениями. Еще до своего прибытия в суд Лютер сделал следующее дерзкое заявление:

"Таким будет мое отречение в Вормсе: "Раньше я говорил, что папа - заместитель Христа. Я отрекаюсь от этого. Теперь я говорю, что папа - противник Христу и апостол дьявола"". (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Толпа с нетерпением ждала новых дерзостей. Не дыша, люди ждали момента, когда дикий кабан начнет неистовствовать.

Когда заседание императорского суда открылось, Лютер стоял в центре огромного зала. Рядом с ним на столе лежали его книги, вызвавшие столько споров. Служащий спросил Лютера, его ли это книги. Он ответил едва слышным шепотом: "Все эти книги мои, и я написал еще больше". Затем наступила очередь решительного вопроса - готов ли Лютер отречься. Не было никакого потрясания кулаками, никакого дерзкого вызова. Опять Лютер ответил почти неслышно: "Я прошу вас, дайте мне время на обдумывание". Как и на своей первой мессе, Лютер споткнулся. Уверенность покинула его. Дикий кабан внезапно превратился в жалобно скулящего щенка. Император был шокирован этой просьбой и гадал, не является ли она просто ловким тактическим ходом, попыткой поднаторевшего в ученых спорах богослова завести дело в тупик, затормозить его. Тем не менее, он милосердно даровал отсрочку до завтрашнего дня, дав Лютеру двадцать четыре часа на обдумывание.

Этой ночью в уединении своей комнаты Лютер написал одну из самых трогательных молитв, которые когда-либо были созданы. В этой молитве открывается душа смиренного человека, падающего ниц перед своим Богом и отчаянно стремящегося обрести мужество, чтобы выдержать одинокую борьбу с враждебными людьми. Для Лютера это был его личный Гефсиманский сад:

"О Боже, Всемогущий, вечный Бог! Как ужасен мир! Смотри, как он открывает рот, чтобы проглотить меня, и как слаба моя вера в Тебя!.. О! Немощь плоти и сила сатаны! Если я буду полагаться на силу этого мира, то все кончено... Раздался похоронный звон... Приговор произнесен... О Боже! О Боже! О Ты, Боже мой! Помоги мне устоять против всей мудрости этого мира. Сделай это, молю Тебя. Ты должен это сделать... сделай это Своей могучей силой... Это дело не мое, а Твое. Мне тут нечего делать... Мне нечего делить с этими великими людьми мира сего! Я бы с радостью провел свои дни в мире и покое. Но это дело - Твое. И оно праведно и вечно! О Господи! Помоги мне! О верный и неизменный Боже! Я не полагаюсь на человека. Это всегда было напрасно! Все человеческое непрочно, все исходящее от человека обречено на провал. Боже мой! Боже мой! Разве Ты не слышишь? Боже мой! Разве Ты больше не живой? Нет, Ты не можешь умереть. Ты только скрываешься. Ты выбрал меня для этой работы. Я знаю это!.. Значит, Боже, исполни Твою собственную волю! Не покинь меня, ради Твоего возлюбленного Сына, Иисуса Христа, моего щита, моей опоры, моей крепости. Господи - где Ты?.. Боже мой, где Ты?.. Приди! Я молю Тебя, я готов... Смотри, я готов положить свою жизнь за Твою правду... страдая, как агнец. Ибо это дело свято. Оно - Твое собственное! Я не отпущу Тебя! Нет, никогда! И хотя этот мир должен быть заполонен дьяволами, а это тело, работа Твоих рук, должно быть выброшено вон, затоптано под ногами, разрезано на куски, ... сожжено и превращено в угли, но моя душа принадлежит Тебе. Да, у меня есть Твое собственное слово, которое говорит, что это так. Моя душа принадлежит Тебе и пребудет с Тобой вечно! Аминь! О Боже, пошли мне помощь!.. Аминь!"

На следующий день Лютер вернулся в зал заседаний. На этот раз его голос не колебался и не дрожал. В ответ на заданный вопрос он попытался произнести речь. В конце концов инквизитор потребовал прямого ответа:

"Я спрашиваю тебя, Мартин - спрашиваю прямо и без околичностей - отрекаешься ты или не отрекаешься от своих книг и от содержащихся в них заблуждений?"

Лютер ответил:

"Так как Ваше Величество и ваша светлость желают простого ответа, то я отвечу прямо и без околичностей. Если меня не убедят в обратном Священное Писание и неопровержимые доводы разума, я не признаю авторитета пап и церковных советов. Последние противоречат первым, а моя совесть в плену у Слова Божьего. Я не могу ни от чего отречься и не сделаю этого, поскольку идти против совести и неправильно, и небезопасно. На том стою и не могу иначе. Боже, помоги мне. Аминь".

Слова безумного? Возможно. Встает вопрос, как человек осмелился в одиночку пойти против папы и императора, советов и указов, против всей организованной власти христианского мира? Какой самоуверенностью и даже надменностью надо было обладать, чтобы противоречить самым блестящим ученым умам и самым высоким представителям церковной власти, чтобы пойти со своим собственным умом и своим собственным толкованием Библии против целого мира! Это что - эгоизм? Или мания величия? Проявления ли это библейского гения, мужества святого или бред маньяка? Каков бы ни был ответ, против чего бы он ни шел - против зла или добра, это сопротивление одиночки раскололо христианский мир.

Каким бы важным ни было это событие для церкви и для личной истории Мартина Лютера, не оно все-таки послужило причиной, по которой ученые сочли Лютера безумным. В этом человеке было нечто еще более экстраординарное, болезненное, патологическое, воистину ужасающее. Это впечатление связано с поведением Лютера в его бытность монахом.

Став монахом, он пошел по пути сурового аскетизма. Он поставил перед собой цель стать идеальным монахом и упорно шел к этой цели. Он постился по нескольку дней и предавался жестоким формам самобичевания. В вопросах самоограничения он пошел дальше правил, установленных в монастыре. Его молитвенные бдения длились дольше, чем у всех остальных. Он отказывался от положенных ему по уставу одеял и однажды почти замерз до смерти. Он подвергал свое тело настолько суровым наказаниям, что позже сам говорил, будто именно в монашеской келье нанес непоправимый вред своей пищеварительной системе. Он писал об этом периоде своей жизни:

"Я был хорошим монахом, и я соблюдал правила ордена настолько строго, что могу сказать: если есть такой монах, который отправится на небеса благодаря своим монашеским подвигам, то этот монах - я. Все мои братья по монастырю подтвердят мои слова. Если бы я продолжал в том же духе еще хоть немного, то я бы убил себя бодрствованиями, молитвами, чтением и другими делами". (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Одной из самых больших странностей в поведении Лютера была его привычка к ежедневной исповеди. Исповедь требовалась от монахов, но не ежедневная. Требование состояло в том, что монах должен был исповедоваться во всех грехах. Лютер не мог провести ни одного дня, не согрешив, поэтому он считал необходимым каждый день ходить в исповедальню за отпущением грехов.

Исповедь была частью ежедневной монашеской жизни. Другие братья регулярно приходили к своим духовникам и говорили: "Отец, я согрешил. Прошлой ночью я не спал после "отбоя" и читал Библию при свече". Или: "Вчера во время обеда я возжелал картофельного салата брата Филиппа". (Много ли дел можно наделать в монастыре?) Духовный отец выслушивал исповедь, отпускал грехи и налагал небольшую епитимью. На этом все кончалось. Вся операция занимала лишь несколько минут.

Не так было с братом Лютером. Он доводил своего духовника до безумия. Лютера не удовлетворяло краткое перечисление грехов. Он хотел быть уверенным, что в его жизни не осталось ни одного неисповеданного греха. Он входил в исповедальню и оставался там каждый день часами. Был случай, когда Лютер провел шесть часов, исповедуясь в грехах, совершенных им накануне!

Настоятели монастыря начали беспокоиться за Лютера. Они предположили, что он - "белоручка", предпочитающий проводить часы бодрствования в исповедальне, вместо того чтобы изучать Библию или работать. Было выдвинуто предположение, что Лютер - душевно неуравновешенный человек, быстро продвигающийся к серьезному психозу Наставник Лютера, Стаупитц, в конце концов рассердился и отчитал его:

"Задумайся, - сказал он. - Если ты хочешь, чтобы Христос простил тебя, так приди к Нему с чем-нибудь, что надо прощать, - с отцеубийством, богохульством, прелюбодеянием, -вместо того чтобы приходить со всеми этими пустячными грешками... Послушай, Бог не сердится на тебя. Ты сердишься на Бога. Разве ты не знаешь, что Бог повелел тебе надеяться?" (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Вот оно! Вот тот аспект личности Лютера, на основании которого был вынесен приговор о его безумии. Этот человек был чрезвычайно ненормальным. Его комплекс вины переходил все рамки. Его вина приняла такие патологические размеры, а эмоциональная жизнь настолько расстроилась, что он уже не мог функционировать как нормальное человеческое существо. Он не мог даже функционировать как нормальный монах. Он по-прежнему убегал от молнии. Бейнтон резюмирует его состояние таким образом:

"Вслед за тем его охватило чувство ужасающей тревоги. В его душу вторгся панический страх. Его совесть стала настолько беспокойной, что откликалась на малейшее дуновение ветерка. Мартин начинал мучиться из-за всякой мелочи. Его дух был охвачен ужасом из ночного кошмара, ужасом, испытываемым человеком, который проснулся во мраке и смотрит в глаза того, кто пришел, чтобы отнять у него жизнь. Небесные воины удалились. Демон подает злобные знаки, призывает немощную душу. Эти муки, о которых Лютер многократно свидетельствовал, были хуже любого физического недуга, когда-либо его терзавшего. Его описание настолько соответствуют описанию переживаний человека, страдающего душевным расстройством, что снова возникает соблазн задаться вопросом: нужно ли рассматривать его расстроенное состояние как результат трудностей духовного роста или правильнее будет счесть его последствием недостаточной функции желез внутренней секреции?" (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Чем объясняется такое поведение Лютера? Одно можно сказать с уверенностью: Лютеру не доставало тех защитных механизмов, которыми пользуются нормальные люди для заглушения обвиняющего голоса совести.

Некоторые теоретики утверждают, что сумасшедшие могут видеть реальность более ясно и иметь более соответствующее истине представление о ней, чем люди, находящиеся в здравом уме. Например, человек, который не находит себе места от тревоги, обращается к психиатру с жалобой, что он, парализованный страхом, не может заставить себя пойти на церковный пикник. Когда психиатр начинает задавать вопросы, то выясняется, что по дороге можно попасть в автомобильную аварию, на пикнике может ужалить ядовитая змея и, если начнется гроза, можно попасть под удар молнии, а во время еды - насмерть подавиться "хот-догом".

Этот человек боится таких вещей, которые действительно могут произойти. Жизнь - штука опасная. Нет такого места, где можно было бы считать себя огражденным от множества опасностей. Говард Хафс, со всеми своими миллионами, не мог найти для себя такой среды обитания, где ему ни грозило бы нападение враждебных микроорганизмов. Психиатр не в состоянии доказать, что все пикники безопасны. Этот человек совершенно прав, предполагая все то плохое, что может произойти, но он все равно ненормален, потому что утратил защитные механизмы, которыми пользуемся мы во всех жизненных обстоятельствах, механизмы, благодаря которым мы способны игнорировать явные и насущные опасности, угрожающие нам отовсюду.

Один аспект биографии и личности Лютера часто ускользает от аналитиков. Они упускают тот момент, что прежде чем пойти в монастырь, Лютер уже был известен как один из самых блестящих молодых умов Европы в области юриспруденции. Лютер был одареннейшим человеком. Его мозг работал отлично. Он отличался выдающейся способностью схватывать наиболее тонкие и трудные места закона. Некоторые предвещали ему будущность юридического гения.

Давно известно, что гений и безумие разделяет тонкая граница и что некоторые люди многократно пересекают эту границу в обоих направлениях. Возможно, так происходило и с Лютером.

Он не был сумасшедшим. Он был гением. Он обладал превосходным, не знающим себе равных пониманием закона. Когда он применял свой проницательный юридический ум к закону Божьему, он видел то, что большинство смертных упускает.

Лютер исследовал величайшую заповедь: "Люби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя". Затем он задался вопросом: "А каково величайшее прегрешение?" Некоторые отвечают на этот вопрос, говоря, что великие грехи -это убийство, прелюбодеяние, богохульство или неверие. Лютер не соглашался с этим утверждением. Он делал заключение, что если Величайшая Заповедь - любить Бога всем сердцем, то Величайшее Преступление - не любить Бога всем сердцем. Он усматривал равновесие между главными обязанностями и главными грехами.

Большинство людей так не думают. Ни один из нас не способен соблюсти Величайшую Заповедь даже в течении пяти минут.'На первый взгляд нам может показаться, что мы соблюдаем ее, но стоит задуматься на минуту, и становится ясно, что никто из нас не любит Бога всем сердцем, или всем разумением, или всей крепостью. Ни один из нас не любит ближнего так, как любит себя. Мы можем прибегать к всевозможным уловкам, лишь бы только не задумываться об этом на глубинном уровне, но где-то в самой сердцевине нашего "я" всегда тлеет это досадное знание и звучит обвиняющий голос. Он говорит нам, что, если смотреть правде в глаза, мы преступаем Величайшую Заповедь каждый день. Подобно Исаии, мы также знаем, что и никто другой ее не соблюдает. Это нас и утешает: никто не совершенен. Мы все лишены совершенной любви к Богу, так какой смысл об этом беспокоиться? Это понимание не заставляет находящихся в здравом уме и трезвом рассудке людей проводить в исповедальне ежедневно по шесть часов. Если бы Бог наказывал всякого, кто не может соблюсти Величайшую Заповедь, то Ему пришлось бы наказать всех живущих в этом мире. От нас требовалось бы слишком много, испытание оказалось бы слишком трудным. Это было бы несправедливо. Богу придется всех нас судить "по кривой".

Лютер смотрел на это не так. Он ясно осознавал, что если Бог будет судить нас "по кривой", то Ему придется поступиться Своей собственной святостью. Рассчитывать на то, что Бог это сделает, чрезвычайно самоуверенно и вместе с тем чрезвычайно глупо. Бог не снижает Своих стандартов, чтобы мы могли им соответствовать. Он остается полностью святым, полностью праведным и полностью справедливым. Но мы несправедливы и в этом заключается наша дилемма. Юридический ум Лютера преследовал вопрос: как может несправедливый человек выжить в присутствии справедливого Бога? В то время как все остальные находили легкий и удобный ответ на этот вопрос, Лютер сгорал на медленном огне:

"Разве вы не знаете, что Бог обитает в свете недоступном? Мы, слабые и невежественные существа, хотим исследовать и понять непостижимое величие безмерного сияния этого дива - Бога. Мы приближаемся. Мы готовимся к приближению. Что же удивительного, когда Его величие подавляет нас и разбивает!" (Рональд Бейнтон, "На том стою", 1978.)

Лютер был прямой противоположностью одному библейскому персонажу - богатому высокопоставленному юноше, который пришел к Иисусу с вопросом о спасении:

"И спросил Его некто из начальствующих: Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: "что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельству и, почитай отца твоего и матерь твою" (Лк. 18:18-20).

В этом широкоизвестном разговоре Иисуса с молодым начальником часто упускают один значительный момент. А именно - то, как молодой человек приветствовал Иисуса. Он назвал Его "благим учителем". От Иисуса не ускользнула многозначительность этого. Иисус сразу понял, что беседует с человеком, который лишь поверхностно понимает слово благой. Этот человек хотел поговорить с Иисусом о спасении. Вместо этого Иисус тонко повернул разговор в сторону обсуждения благости и ответа на вопрос: что значит быть благим? Он воспользовался возможностью преподать этому человеку незабываемый урок, объяснив ему смысл благости.

Свой ответ Иисус начинает, отталкиваясь от его приветствия: "Что ты называешь Меня благим?" Следующей фразой Он еще более акцентирует внимание на этом моменте, уточняет его: "Никто не благ, как только один Бог". Некоторые люди, и среди них даже ученые богословы, становятся в тупик перед некоторыми замечаниями Иисуса. Одни эту фразу понимают так: "Почему ты называешь Меня благим? Я не благ. Только Бог благ. Я не Бог. Я не благ".

Иисус ни в коей мере не отказывался здесь ни от Своей божественности, ни от Своей благости. Если бы богатый юноша отдавал себе отчет в том, с Кем он говорит, то было бы уместным для него называть Иисуса благим. Иисус был благим. Он был воплощением Бога. Этот человек говорил с Богом во плоти. Дело в том, однако, что юноша не отдавал себе в этом отчета. Он почитал Иисуса за великого учителя, но это было все, что он в Нем видел. Он понятия не имел о том, что разговаривает с Богом во плоти. Ему и в голову не приходило, что он обсуждает благость с Воплощением Бога.

Богатый молодой начальник, очевидно, не знал Библии. Он не понимал смысла 13 Псалма: "Сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога". Они развратились, совершили гнусные дела, нет делающего добро. Господь с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумеющий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными, нет делающего добро, нет ни одного" (Пс. 13:1-3).

Апостол Павел в Новом Завете цитирует этот отрывок и усиливает его значение. Смысл сказанного упустить невозможно. Нет делающего добро, нет ни одного. Добавленное "нет ни одного" устраняет всякую возможность недопонимания. Обвинительный приговор не делает исключения ни для кого, кроме Сына Божьего, единственного, достигающего благости.

Человеческий дух в ужасе отшатывается перед таким приговором, охватывающим все мироздание. Священное Писание, конечно, преувеличивает. Мы все знаем людей, делающих добро. Мы часто видим, как люди совершают добрые дела. Мы милостиво соглашаемся, что никто не совершенен. Мы все порой оступаемся. Но мы все-таки совершаем добрые дела время от времени, не правда ли? Именно так думал богатый молодой начальник. Он измерял благость, исходя из неверного стандарта. Он оценивал добрые дела с удобной позиции стороннего наблюдателя.

Бог повелевает нам совершать определенные добрые поступки. Он велит нам подавать милостыню бедному Мы подаем милостыню бедному. Это хорошее дело, ведь так? И да, и нет. Оно хорошее в том смысле, что внешне наш поступок сообразуется с Божьей заповедью. В этом смысле мы часто делаем добро. Но Бог также смотрит в сердце. Его беспокоят наши самые сокровенные сердечные побуждения. Для того чтобы доброе дело соответствовало Божьим стандартам праведности, оно должно исходить из сердца, любящего Бога совершенной любовью и такой же совершенной любовью любящего ближнего. Так как никто из нас не достигает совершенства в любви как к Богу, так и к человеку, то все наши добрые дела тускнеют. Они несут на себе пятно несовершенства наших внутренних побудительных мотивов. Библейская логика такова: так как никто не обладает безупречным сердцем, никто не может совершать безупречные дела.

Зеркалом истинной праведности является Закон Божий. Когда мы ставим свои дела перед этим зеркалом, то в отражении мы ясно видим собственное несовершенство. Иисус держал это зеркало перед глазами богатого молодого начальника: "Знаешь заповеди: не прелюбодействуй..." Здесь важно отметить, что заповеди, которые Иисус перечислил молодому начальнику, - это заповеди, определяющие наши обязанности по отношению к другим человеческим существам. Это заповеди, запрещающие воровство, прелюбодеяния, убийства и так далее. Бросается в глаза, что в приведенном Иисусом перечне отсутствуют первые несколько заповедей, посвященные нашим обязанностям по отношению к Богу.

Как ответил молодой человек? Он ничуть не встревожился. Он спокойно взглянул в зеркало и не увидел никаких недостатков. В манере, которую можно охарактеризовать только как самодовольную, он ответил: "Все это сохранил я от юности моей".

Вообразите, насколько самонадеян или насколько невежественен был этот человек. Я с трудом могу понять терпение Иисуса по отношению к нему. Я бы не сдержался. Я бы тут же выразил свое негодование, сказал бы что-нибудь вроде: "Что ты говоришь! Ты, оказывается, с юности соблюдаешь Десять заповедей! Да ты не одной не соблюдаешь в течение последних пяти минут! Ты что, не слышал Нагорной проповеди? Разве ты не понимаешь, что если несправедливо раз гневался на кого-то, то уже на более глубоком уровне пошел против закона, запрещающего убийство? Разве не знаешь, что если испытываешь похоть по отношению к женщине, то нарушил на более глубоком уровне закон, запрещающий прелюбодеяние? Ты никогда не жаждешь чужого? Ты всегда почитаешь родителей? Ты или сумасшедший, или слепой. Твое послушание, в лучшем случае, было поверхностным. Ты повинуешься только с виду".

Вот так бы я отреагировал. Но не так повел себя Иисус. Иисус поступил и более тонко, и более эффективно: "Услышав это, Иисус сказал ему: еще одного не достает тебе: все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за Мною" (Лк. 18:22).

Если Иисус когда-нибудь говорил шутя, то здесь именно тот случай. Если понимать слова Иисуса буквально, то придется сделать вывод, что этот разговор имел место между двумя самыми праведными людьми из всех когда-либо живших на земле: между Агнцем без пятна и порока и агнцем только с одним пороком. Я пришел бы в восторг, если бы услышал от Иисуса, что до морального совершенства мне недостает всего одного качества.

Но нельзя воспринимать слова Иисуса буквально. Если мы поразмыслим и попытаемся заглянуть в потаенные уголки души Иисуса, то поймем, что ход Его мыслей был приблизительно таким: "Так ты, значит, с юности соблюдаешь Десять заповедей. Ну что ж, посмотрим. Какая у нас первая заповедь? Ах, да: "Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим". Давай посмотрим, как у тебя обстоят дела с этой заповедью".

Иисус решил испытать его. Если в жизни этого богатого юноши было что-то, что стояло для него впереди Бога, то это были его деньги. Именно здесь Иисус и бросил ему вызов, проверяя, как он повинуется заповеди номер один: "Все, что имеешь, продай..."

Как отреагировал богатый молодой человек? Как справился он со своим единственным пороком? Он пошел прочь, опечалившись, потому что у него было большое богатство. Этот человек был подвергнут экзамену на исполнение Десяти заповедей и провалился после первого же вопроса.

Я рассказываю это не для того, чтобы выдвинуть закон, в согласии с которым все христиане должны избавляться от всей частной собственности. Цель этого повествования - помочь понять, что такое послушание и что на самом деле требуется для истинной благости. Иисус потребовал от этого человека, чтобы тот доказал свое заявление, и тому это не удалось.

Когда, много веков спустя, произошла встреча Иисуса и другого молодого человека, Ему не пришлось вдаваться в длительные объяснения, чтобы помочь тому осознать свой грех. Он никогда не говорил Лютеру: "Одного тебе не достает". Лютер уже знал, что ему много чего не достает. Он был юристом, "законником". Он изучал Закон Ветхого Завета. Он знал требования, предъявляемые чистым и святым Богом, и они сводили его с ума.

Гений Лютера натолкнулся на юридическую дилемму, которую он не мог разрешить. Выглядело это так, как будто решения вообще не существовало. День и ночь он размышлял над вопросом: как справедливый Бог может принять несправедливого человека? Он знал, что от ответа зависит его участь в вечности. Но он не мог найти ответа. Люди с умом меньшего масштаба, чем у него, весело шли своей дорогой. О, блаженство невежества! Их вполне устраивала мысль, что Бог вступит в компромисс со Своим собственным моральным превосходством и позволит им попасть на небеса. В конце концов, небеса не будут таким чудесным местом, каким его прославляют, если они не будут допущены в них. Бог должен оценивать "по кривой". Дети есть дети, а Бог - достаточно взрослый, чтобы не поднимать такого уж большого шума по поводу нескольких мелких пороков.

Две вещи отделяли Лютера от всех остальных людей: во-первых, он знал, кто такой Бог. Во-вторых, он понимал требования закона этого Бога. Он овладел законом. Если бы он не пришел к пониманию Евангелия, он умер бы в мучениях.

Затем это произошло: религиозный опыт Лютера достиг наивысшей точки. При этом не вспыхивали молнии, не летали чернильницы. Это случилось в тишине, во время его уединенных занятий. Так называемый "башенный опыт" Лютера изменил ход мировой истории. Эти его переживания включали в себя новое понимание Бога, новое понимание Его божественной справедливости. Он понял, как Бог может быть милосердным, не поступаясь Своей справедливостью. Он по-новому понял, каким образом святой Бог выражает святую любовь:

"Я всей душой жаждал понять Послание Павла к Римлянам, и ничто не стояло на пути понимания, кроме одного выражения: "Правда Божия", потому что я понимал его в том смысле, что это - праведность и справедливость, которые присущи Богу и исходя из которых Он наказывает неправедных и несправедливых. Моя ситуация была такова, что я, хотя и был безупречным монахом, стоял перед Богом как грешник с нечистой совестью, и у меня не было никакой уверенности, что мои заслуги смягчат Его гнев. Поэтому я не любил справедливого и разгневанного Бога, а ненавидел Его и роптал против Него. Но я все же тянулся к этому Посланию дорогого для меня Павла и жаждал знать, что он имел в виду. Я размышлял день и ночь, пока не увидел связь между праведностью Божьей и высказыванием "праведный верой жив будет". Тогда я, наконец, понял, что праведность, или правда Божья, - это праведность, исходя из которой через благодать и чистую милость Бог оправдывает нас по вере. Тогда я ощутил себя заново родившимся и так, словно через открытые двери я вошел прямо в рай. Все Священное Писание приобрело новый смысл, и если раньше слова "правда Божия" вызывали у меня ненависть, то теперь их звучание наполнилось невыразимой сладостью и величайшей любовью. Этот отрывок из Послания Павла послужил для меня воротами на небеса. Если вы действительно имеете веру в то, что Христос - ваш Спаситель, то в это же мгновение вы приобретаете милосердного Бога, поскольку вера открывает для вас сердце Бога и Его волю, чтобы вам увидеть чистую милость и бьющую через край любовь. Вот что значит - смотреть на Бога, веруя. Тогда вы увидите Его полное отцовской любви сердце, сердце друга, в котором нет ни гнева, ни жестокости. Тот, кто видит Бога, как гневного Бога, смотрит на Него неправильно, но глядит только на одну завесу, как будто темное облако заволакивает ему лицо". (Рональд Бейнтон, там же.)

Как и Исаия до него, Лютер почувствовал на своих губах прикосновение раскаленного угля. Он знал, что значит распасться. В зеркале святого Бога он увидел себя распадающимся на осколки. Позже он говорил, что Бог, прежде чем позволить ему испытать вкус небес, должен был сначала позволить ему заглянуть в бездну ада. Бог не бросал его в эту бездну Он спас его от нее. Он доказал, что является одновременно и праведным, и оправдывающим Богом. Когда Лютер впервые понял Благую весть, двери рая распахнулись и он прошел через них.

"Праведный верой жив будет". Это был боевой клич протестантской Реформации. Идея, что оправдание приходит только через веру, благодаря заслугам только одного Христа, является настолько основополагающей для Евангелия, что Лютер характеризовал ее как "фундамент, на котором церковь стоит или падает". Лютер знал, что это и для него фундамент, на котором он устоит или падет.

Как только Лютер уловил смысл того, чему Павел учил в Послании к Римлянам, он родился заново. Бремя вины было снято с его души. Безумная мука закончилась. Это так много для него значило, что он сумел выстоять против папы и церковного совета, князя и императора, а в случае надобности сумел бы выстоять и против целого мира. Он прошел через ворота рая, и никто не смог бы затащить его обратно. Лютер был протестантом, знающим, что означает его протест.

Был ли Лютер безумным? Возможно. Но если это и так, то надо молиться, чтобы Бог послал на эту землю эпидемию такого безумия, чтобы и мы тоже смогли вкусить праведности, приобретаемой только одной верой.