Стюарт Дж. Холл

Учение и жизнь ранней церкви

Глава 15. ШАГИ НА ПУТИ К ЕДИНСТВУ: 361-380 гг.

 

Эпоха императора Юлиана

 

Последним императором Дома Константина был Юлиан по прозвищу Отступник. Он пришел к власти как соправитель Констанция, который вверил ему Галлию в 355 г. В 360 г. военные склонили его к мятежу, но дело не успело дойти до войны: Констанций в 361 г. скончался. Став единовластным императором, Юлиан объявил, что еще в отрочестве отверг христианство, а теперь желает любым способом восстановить язычество. Одной из таких мер стало возвращение ссыльных епископов: император рассчитывал, что возобновятся внутрицерковные распри. Результатом же стало неожиданное примирение враждующих сторон. Перед лицом гонений споры о тонкостях догматики вдруг потеряли былую остроту.

Наиболее важным событием этого периода церковной истории стал Александрийский собор 362 г. под
председательством Афанасия. Основной целью этой встречи было примирение двух групп, появившихся после антиохийского раскола. Первая, отделившаяся от основной общины и возглавляемая Павлином, хранила верность идеям Евстафия (см. главу 14). Афанасий направил им крайне любопытное синодальное письмо, которое мы рассмотрим ниже. Вторая числом превосходила павлиниан и носила прозвище «староградцы». Она считалась официальной церковью, а управлял ею Мелетий (не имеющий никакого отношения к вождю египетских раскольников более раннего периода, носящему то же имя). Обе группы признавали Никейский символ. Констанций назначил Мелетия на пост епископа вместо Евдоксия за год до описываемых событий, но вскоре обнаружил, что новый глава церкви одобряет термин homoousios, и немедленно отправил его в изгнание. Епископом Константинопольским стал Евзой, ревностный сторонник и сподвижник Ария, в свое время разделивший со своим учителем тяготы ссылки. После смерти Констанция Мелетию удалось возродить церковь, но евстафиане отказывались признать законность его власти, поскольку он был назначен «арианами» и рукоположен «самозванцами», а главное, придерживался «неверных» богословских формул, Догматические споры на Александрийском соборе шли по двум вопросам: сколько ипостасей в Боге — одна или три и обладает ли Христос человеческой душой? Присутствовали представители различных аитиохийских течений и два западных епископа, сосланных на Восток за приверженность Никейскому символу — Евсевий Верчелльский и Люцифер Каларийский. Прежде всего, нужно было договориться, на каких условиях Афанасий и Павлин примут тех, кто запятнал себя связями с еретиками. На этот раз синодальное решение поражает мягкостью, не свойственной тому времени. По традиции миряне могли вернуться в лоно Церкви через обряд покаяния, а если они крестились у еретиков, их зачисляли в группу оглашенных. Духовенство сохраняло сан лишь при условии, что не запятнало себя отступлениями от общепринятой догматики, так было с новацианами и египетскими мелетианами. Если же священнослужитель совершил смертный грех, проповедуя ересь, его принимали в Церковь только в качестве мирянина. Теперь огромное число восточных общин считались «арианскими», и по закону от них требовалось больше, чем просто заявление о преданности общехристинской вере. По этой причине Павлин в свое время отказался признать мелетиан. Но ситуация изменилась. Александрийский собор постановил, что для возвращения в лоно Церкви от мирян, духовенства и целых общин требовались только три вещи (см.: Афанасий, «Синодальное послание к антиохийцам», 3):

 

предать проклятию арианскую ересь;

признать веру, исповеданную святыми отцами в Никее;

предать проклятию тех, кто называет Святой Дух тварью и считает Его по сущности отличным от Христа.

 

Первые два условия понятны. Третье же отражает недавно возникший вопрос, еще не успевший разделить участников собора, по поводу ереси пневматомахов (духоборов). В Александрии договорились, что причислять Святой Дух к тварному миру — тоже арианство.

Мелетиан приняли в лоно Церкви и восстановили во всех правах после выполнения ими именно этих трех условий (Афанасий, «Синодальное послание к антиохийцам», 4); некоторых такое попустительство возмутило. Люцифер Каларийский пришел в полное негодование, вернулся в Антиохию и немедленно рукоположил Павлина епископом, чтобы уберечь общину от зачисления в мелетианскую церковь. Замысел ему в высшей степени удался, и раскол между сторонниками Никейского символа сохранялся в Антиохии до 388 г.

Итак, первым обсуждали вопрос о сущности или ипостаси Бога. Учение Евстафия гласило, что Бог есть одна сущность, и это соответствовало западной точке зрения, предложенной Тертуллианом. Подобный взгляд представлен и в Никейском символе, где предаются анафеме утверждающие, будто «Сын Божий есть иное бытие (hypostasis) и иная сущность (ousia)», чем Отец; по крайней мере, именно так понимали никейское исповедание авторы Сардикийского символа (см. главу 14). Афанасий же заявляет, что в Сардике не принимали такого документа, это было лишь устное предложение, отвергнутое собором («Синодальное послание к антиохийцам», 5). Не исключено, что он лукавит, чтобы склонить присутствующих к одобрению Никейского символа и только его, а также включить в решение собора постулат о трех ипостасях, не нашедший поддержки в Сардике. Там такие разговоры показались арианскими (может быть, речь идет о трех разных существах?) или языческими (а не предлагают ли нам трех богов или три начала?). Мелетиане же прямо говорили, что пользуются традиционной восточной терминологией, «ибо верят в Пресвятую Троицу, и не по имени только Троицу, а по истине своего бытия», то есть каждое из трех Лиц существует и пребывает отлично от других, при этом Сын единосущен (homoousios) Отцу, и так же Святой Дух по сущности Своей не отделим от Отца и Сына. Здесь имеет место намеренное и достаточно новое разделение между словами «сущность» (ousia) — нечто общее для Отца, Сына и Духа — и «ипостась» (hypostasis) — Их особое отличие Друг от Друга, самостоятельность.

Такое же разделение наблюдается при обсуждении взглядов павлиниан, настаивавших на догмате «одна ипостась». Не следует трактовать их позицию как савеллианство, в котором Бог считался единой личностью. Скорее, они считали, что единое божественное естество (ousia) или природа (physis) равно присутствует в Отце, Сыне и Святом Духе. Разобравшись во взглядах противной стороны, участники спора признали друг друга правоверными христианами, а известных им еретиков совместно предали анафеме.

Ради построения стройного богословского учения собор преодолел разногласия, которые все еще существовали на Востоке между большинством, вслед за Оригеном говорившим о «трех ипостасях», и евстафианским меньшинством, всегда утверждавшим, что Бог есть единая сущность (ousia). Некоторых беспокоила проблема перевода на латынь, поскольку слово hypostasis все еще считалось эквивалентом термина substantia («сущность»). Однако начало было положено, с этих пор различие между hypostasis и ousia стало основой восточного богословского словаря.

Второй темой для обсуждения было наличие у Христа души. Как и упомянутый выше спор о Святом Духе, этот вопрос возник неслучайно. Историки не пришли к единому мнению о его истоках. Что вызвало беспокойство: первые ростки лаодикийской ереси Аполлинария (см. ниже) или неугасшее арианство? Как мы вскоре увидим, решение по этому вопросу также остается неясным.

Идея о том, что Христос обладал сотворенной мыслящей душой, не нова. Мы встречали ее у Тертуллиана и Оригена. Противники этой концепции считали, что «роль» души Иисуса «играло» Слово Божие, — таково было мнение ариан (но не Ария), оно же стало ключевым догматом в ереси Аполлинария. Создается впечатление, что сходных взглядов придерживались также Афанасий и все антиариане, кроме Евстафия Антиохийского, который прибегал к учению о сотворенной человеческой душе Иисуса Христа как к аргументу против ариан. Те считали, что Христос есть Слово, облеченное в плоть (logos-sarx), а Евстафий противопоставлял им учение о Христе как Слове и Человеке, точнее — Слове и человеческой Личности (logos-anthropos). Страдания, невежество, скорбь, а также вознесение во славу не следует приписывать Слову, ибо Оно обладает естеством Божиим, а значит, не подвержено слабостям и переменам; все страдания пришлись на долю Человека, в Котором Слово обитало. Последователи Евстафия считали отказ от учения о сотворенной человеческой душе Христа уступкой арианству.

Среди сторонников Мелетия был один влиятельный богослов-библеист Диодор Тарсийский, чьи взгляды существенно отличались от взглядов Евстафия. Он тоже проводил резкую границу между божественностью и человечностью Иисуса: о Слове Божием нельзя сказать «Сын Давидов», а Христа так называли. Он настаивал, что в Спасителе присутствуют две сущности (ousia), и в этом противостоял, в числе прочих, самому императору: Юлиан презирал христиан, веривших, будто Иисус есть божественный Логос. Несмотря на угрозы, «Диодор достаточно долго продолжал строить свое «раздельное» богословие в рамках учения logos-sarx» (А. Грильмейер, «Христос в христианской традиции», 1975). Он не упоминает о сотворенной душе, а пишет о Слове, обитающем во плоти. Положение Диодора и его открытый спор с императором заставляют предположить, что именно эта тема стала предметом разногласий между сторонниками Мелетия и павлинианами, которых Афанасий попытался примирить в 362 г. Нет нужды искать источник распри в угасающем арианстве или нарождающейся ереси Аполлинария.

Синодальное письмо Афанасия достигло цели («Синодальное послание к антиохийцам», 7). Александрийцу блестяще удалось запутать богословскими двусмысленностями не только своих читателей, но и современных теологов, до сих пор спорящих о подлинном смысле изящных сентенций. Вероятно, он намеренно составил письмо так, чтобы разные люди поняли его по-разному. «Домоустройство Спасителя по плоти» (на современном языке — Боговоплощение) отличается от состояния пророка, простого смертного, наполненного Словом Божиим. Слово «стало ради нас Человеком, приняв плоть от Марии». Такие положения предназначались для мелетиан, которые подозревали сторонников Павлина в насаждении концепции Христа как «богодухновенного пророка».

Далее Афанасий пишет, что «Спаситель не имел тела ни бездушного, ни бессмысленного, ни безумного (ои soma apsychon oud' anaistheton oud' anoeton)». Видимо, имеется в виду, что Христос обладал человеческой душой и разумом, и эту фразу некоторые считают направленной против главного аргумента Аполлинария (см. ниже). Однако вряд ли это так, поскольку Афанасий продолжает: «...невозможно, чтобы Господь, став ради нас Человеком, пребывал бы в теле безумном; а спасение, от Слова принимаемое, было бы для одного только тела, а не для души тоже». Эта поправка объясняет: «Христос обладает разумом, ибо Он — Бог во плоти», и в таком виде ее легко примут те, кто считал, что Слово замещает сотворенный разум Иисуса, и именно этому учил Аполлинарий. Вторая часть поправки утверждает, что присутствие божественного Логоса в человеке Иисусе обеспечивает спасение человеческой душе. Такое положение оказывается крайне неоднозначным. Неясно, о какой душе идет речь, ведь животные и растения тоже наделены, в некотором смысле, душой (psyche), иначе они бы не жили. Непонятно, является ли Господь душой или жизненным началом в Иисусе, или Сам обладает такой душой. Учение о Христе было все еще недостаточно развито, несмотря на заметные успехи. Однако, по-видимому, все основные силы и даже противостоящие друг другу партии нашли такие формулировки приемлемыми и подписались под ними. Не удивительно, что споры о душе Иисуса не прекратились.

 

Духоборы

 

После смерти Констанция в 361 г. некоторые из сторонников Василия Анкирского (см. главу 14) продолжили новое решение затянувшегося спора о Троице. Они с готовностью принимали Никейский символ и догмат о божественной природе Сына, но отрицали богоравенство Святого Духа. Напомним, что в Никее была принята формулировка «Веруем... и в Духа Святого», никаких более конкретных положений не добавили. В 364 или 364 г. в Рим прибыла делегация, возглавляемая Евстафием Севастийским. Они убедили епископа Либерия, что стараются ради распространения Никейского символа на Востоке, где уже снискали уважение и доверие местных христиан. Более поздние авторы связывают эту группу с именем епископа Константинопольского Македония, высланного из Константинополя в 360 г., отсюда и прозвище — «македониане». В современной литературе их обычно называют «пневматомахи» или «духоборы», поскольку они отрицали наличие Святого Духа.

Критика на пневматомахов обрушилась с двух сторон. С одной стороны, новый восточный епископ Валент бросился защищать официальное учение империи, навязанное Церкви партией омиев во главе с Евдоксием, которые никогда не принимали Никейский символ. С другой стороны, основная масса умеренных всегда разделяла идею о Троице, отвергаемую духоборами. Ревностный сторонник Никейского символа Афанасий возмутился новым посягательством на основы христианской веры. В 360 г. он направил длинное послание своему другу Серапиону, где называл духоборов скрытыми арианами, проповедующими неделимого Бога. Учение и аргументы в его защиту, с которыми пришлось разбираться Афанасию, не отличаются от взглядов движения Евстафия. Своих новых противников он называет «иносказатели» (tropici). Как мы уже видели, в 362 г. антиохийцы единодушно поддержали Афанасия и Александрийский собор, предавший анафеме всех, кто отрицал равнобожие Духа.

Полностью искоренить духоборов не удалось, они вызвали немало смуты в 70-е годы, снискав милость императора и распространившись в Малой Азии. В борьбе с ними каппадокийские отцы разработали учение о Святом Духе как истинном Боге. Однако прежде чем перейти к их взглядам, рассмотрим христологические вопросы.

 

Аполлинарий и его учение

 

Чтобы лучше разобраться в вопросах ереси Аполлинария Лаодикийского, полезно прочитать «правило веры» омиев или ариан. Еще будучи в Антиохии (то есть до 360 г.), Евдоксий записал свое арианское исповедание, чтобы учесть те христологические вопросы, которые касаются отношений божества и человечества в Иисусе.

«Веруем во единого истинного Бога, единую нерожденную Сущность, не имеющую отца... и во единого Господа Сына, поклоняющегося Отцу... ставшего плотью, а не человеком (греч. sarkothenta ouk enanthropesanta); ибо Он не взял человеческой души, а одну только плоть, и через плоть, как через завесу, Он с нами, человеками, поступал, как Бог; и не две природы в Нем, ибо Он не полный человек, вместо души во плоти Его — Бог; природа Его составная; страдания терпел по домоустройству (греч. di oikonomian), ибо если бы душа или тело воистину страдали, Он не смог бы спасти мир».

Евдоксий делает типично арианский вывод: «Пусть скажут нам они, как страдания могут быть единосущны Богу, царствующему над всем миром и неподвластному страданиям и смерти» (цит. из А. Грильмейера, см. выше). Здесь представлены все споры того времени вокруг учения о Христе: воплотился ли Сын Божий или вочеловечился (в Никейском символе: «ставшего плотью, сделавшегося Человеком»)? Есть ли у Христа человеческая душа или же Сын Божий заместил душу Собою? Две у Него природы или одна? Слово «природа» (греч. physis) может означать «сущность» так же, как ousia. Евдоксий проповедует составную природу, потому что только так он может объяснить спасительную силу смерти Иисуса.

Оба ведущих антиохийских течения, поддерживавших Никейский символ, представленные Павлином и Мелетием, отличались от взглядов Евдоксия. Павлиниане верили, что Иисус наделен человеческой душой; а сторонник Мелетия Диодор доказывал, что у Него две сущности (этот богослов использует слово ousia) и что Он одновременно Сын Божий и Сын Давидов. Обе группы признавали никейское «ставшего плотью, сделавшегося Человеком». Относя слабости, страдания и смерть Христа на счет Его человеческой природы, они могли противостоять сильному аргументу, выдвинутому арианами и Евдоксием, а затем подхваченному императором Юлианом. Тем не менее, их постулаты обеспокоили одного из самых выдающихся и старейших защитников Никейской веры Аполлинария.

Он был епископом в сирийском портовом городе Лаодикии. В посленикейских спорах он с самого начала поддерживал Афанасия, за что терпел притеснения, а потом был низложен. Афанасий советовался с ним по христологическим вопросам и, хотя некоторые трактаты против Аполлинария приписываются ему, в целом разделял взгляды лаодикийского богослова. Своим кратким и ясным изложением веры в единосущную Троицу Аполлинарий обратил Василия Кесарийского к никейскому символу веры. Трудно поверить, что этому столпу ортодоксии было уготовано стать источником смуты среди никейцев и рукоположить епископом Антиохийским своего помощника Виталия, как если бы не существовало оспаривавших этот пост Павлина и Мелетия, не говоря уже об официальном омийском назначенце Евзое. Причины такого шага крылись в догматике: по мнению Аполлинария, ариане заблуждались в отношении божественной сущности Христа, обе никейские группы неверно понимали его человеческую природу, а церкви требовалось здравое учение.

Аполлинарий не допускал присутствия в Иисусе Христе иного разума, кроме божественного разума Сына Божия: Он есть «Бог воплощенный» (греч. theos ensarkos). Любая сотворенная человеческая душа в силу своей природы изменчива и «подвержена грязным мыслям», а божественный разум неподвластен страданиям и недоступен смерти. Таким образом, Слово Божие безраздельно царствует над всеми человеческими поступками Иисуса и приспосабливает Его тело к условиям жизни людей, хотя Он никогда не становится одним из них в полном смысле слова. Он совершенный Человек, но совершенство Его божественное, а не человеческое. Его нельзя описать как «два лица» или «две сущности». Короче говоря, Он — «воплош,енная природа Бога-Слова».

Надо отдать справедливость Аполлинарию: он выразил те взгляды, которых во все века придерживалось немало простых христиан, полагающих, что Иисус — не Человек, а Бог-Сын в человеческом теле. Тому свидетельство песнопения типа: «Неизреченный Царь и Бог / Сошел в жилище тьмы, / Оделся в персть, облекся в плоть, / Да не погибнем мы!». Тем не менее, Церковь все же предала Аполлинария проклятию, хотя верные последователи продолжали распространять эти идеи и после его низложения. Работы переписывались под чужими, но уважаемыми именами, а Кирилл Александрийский (столетие спустя) постоянно пользовался его книгами как правоверно-христианскими. Вначале об отлучении Аполлинария объявили на восточном синоде в ответ на возмутительное нарушение канона (рукоположение Виталия), затем низложение было подтверждено на Римском соборе в 377 г., позже на Цареградском соборе в 381 г. приняли подробную анафему против его учения, а уже император Феодосии I закрепил это решение от своего имени. Этот сокрушительный разгром подготовили каппадокийские отцы.

 

Каппадокийские отцы

 

Каппадокия была родиной многих выдающихся церковных деятелей и богословов IV века. Трое из них вошли в историю под именем «каппадокийские отцы» или «великие каппадокийцы»: Василий Кесарийский (329—379 гг.), его младший брат Григорий Нисский (умер в 395 г.) и его друг Григорий Назианзин (умер в 390 г.). Их богословские идеи отражают взгляды восточного большинства, которое вслед за Оригеном подчеркивало различия между Лицами Пресвятой Троицы. Их концепция божественной природы Христа опирается на понятие «образ» — Он подобен Отцу во всем, включая сущность и вечность. Их учение нередко называют «новоникейским» или «младоникейским», поскольку в нем Никейский символ приспосабливается к восточным особенностям.

Василий родился в христианской семье, получил классическое образование в Царьграде и Афинах, в юношестве стал аскетом и на всю жизнь сохранил любовь к монашеской жизни, которую усердно проповедовал. Назначенный епископом каппадокийской Кесарии, он одновременно приобрел титул митрополита, ему вверили церковное руководство всей провинцией. Василий посвятил много времени борьбе с учением Евномия, распространению никейской веры (он утверждал, что Никейский символ является выражением традиционного восточного исповедания) и возвращению в лоно Церкви тех, кого прельстили духоборы. У себя в Кесарии он немало сделал для достижения этих целей. Известен эпизод, когда Василию поклонился сам император Валент (Феодорит, «Церковная история», 4.19). Он всячески поддерживал Мелетия Антиохийского, а позиция Павлина казалась ему камнем преткновения, несмотря на одобрение Афанасия и западных епископов (Василий, «Послания», 214.2; 238.2). Василий стоял у истоков движения, которое впоследствии развили два Григория и которое привело к победе новоникейского богословия в Царьграде (381 г.).

Григорий Назианзин, иначе называемый Богословом, самый старший из трех, был сыном епископа, учился в Палестине, Александрии и Афинах, где и познакомился с Василием. Тот уговорил нового друга отправиться вместе в Понт и жить там, как аскеты. После этого они вместе составили подборку из произведений Оригена, представляющую огромный интерес, а в 372 г. Василий рукоположил его и отправил епископом в маленький городок Сасиму, чтобы поддержать там своих сторонников в борьбе с омиями. Поездка на Цареградский собор оставила у Григория тяжелое впечатление (см. главу 16), он удалился в Каппадокию и провел остаток жизни в монашеском уединении, оставив после себя огромное число трактатов на богословские темы в стихах и в прозе.

Григорий Нисский выучился риторике у своего брата Василия в Кесарии. Он начал преподавать, женился, а потом был назначен на пост епископа в один год с Назианзином и тоже по воле Василия, стремившегося укрепить ортодоксию. Стиль письма Григория Нисского беглый и не лишен изящества; помимо порученных Василием сочинений против Евномия и духоборов сохранились «Огласительные поучения» — замечательный учебник богословия и руководство к занятиям по катехизису.

 

 

 

Каппадокийские отцы о Троице

 

Ведя борьбу против учения Евномия, каппадокийские отцы начали с идеи о познаваемости Бога. Евномий считал, что в богословии слова имеют только буквальный смысл. Так, Бог не рожден, потому что по определению у Него нет начала; но это положение не относится к Сыну, а значит, Он по сущности Своей отличается от Отца. Василий отвечал на это: «Нам ведомы величие Божие, Его сила, благость, власть над нами, справедливость Его суда, но не сущность Его... Мы познаем Бога по делам Его, но не можем приблизиться к Его естеству» («Послания», 234). Такой мистический подход (удивительно похожий на арианское отношение в Тайне Бога) иногда называют «апофатическим», то есть отрицающим возможность познать и описать сущность Бога. Наоборот, подход Евномия именуется «катафатическим», утверждающим постижимость и определяемость Бога со всей точностью. Григорий продолжает мысль Василия: сущность Божия бесконечна, и чем больше наш ограниченный разум познает Его, тем больше убеждается в своем невежестве. Те, кто ищет Бога, должны усердно стремиться познать Его, познавая же, они возрастают в желании искать Его.

Единая, запредельная и непостижимая Божия сущность (ousia) предполагает три Лица (prosopa), каждое пребывает как отдельная Ипостась (hypostasis). Так Никейский символ с его особым вниманием к единой сущности приспособлен к идее Оригена о трех Лицах. Отождествлять ипостась и сущность — ошибка (Василий, «Послания», 210.5; 210.6). По природе и бытию все три Лица одинаковы, совечны и беспредельны, чем коренным образом отличаются от тварного мира, в котором все ограничено в пространстве и времени. Отличаются же Они особыми свойствами: Отец тем, что Он — Начало всего; Сын тем, что единородный; Дух тем, что от Отца исходит. Каппадокийские отцы приводили пример, заимствованный Василием у Аполлинария: Адам, Ева и Сиф являются разными лицами, но сущность у них общая — человеческая, при этом и Ева, и Сиф происходят от Адама (см.: Григорий Назианзин, «Слово 31», о богословии — 5, о Святом Духе — 9-11). Таким образом, деяния и естество трех Лиц едины, но у каждого есть собственное свойство, и Отцу, очевидно, отдается первенство. Классическая идея каппадокийцев о единосущной Троице неизбежно включала в себя вопрос о божестве Святого Духа, Его единосущности Отцу и Сыну. По сравнению с тем, что говорили раньше, в том числе в Никее, это было развитием догмы (Григорий Назианзин, «Слово 31», 85-86). Некоторые посчитали, что трое богословов зашли слишком далеко. Митрополит соседней провинции Евстафий Севастийский был давним другом Василия и его сподвижником в монашестве, однако стал одним из ведущих идеологов духоборчества. Василий приложил немало усилий, чтобы удержать в правоверии его и ему подобных. Примечательно, что кесарийский епископ нигде не называет Святого Духа «Бог» или «единосущный Отцу», хотя разделяет идею о единосущной Троице. Так, в посланиях, доказывающих общность естества трех Лиц, он пишет «Бог Отец» и «Бог Сын», но «Святой Дух Божий» (греч. to theion pneuma to hagion). Очевидно, что Василий опасается обвинений в «небиблейской» терминологии, хотя нет сомнений в том, что сам он убежден в справедливости именования Духа Богом.

Такое классическое изложение догмата о Боге-Троице, вобравшее в себя ключевые идеи Афанасия и Оригена, одержало полную победу на Цареградском вселенском соборе в 381 г. С тех пор не отмечено никаких серьезных возражений против него со стороны восточной церкви, а благодаря Амвросию Миланскому оно возобладало и на Западе. (Позже Августин своеобразно «подправил» его, что вызвало волну осложнений и дебатов.) Привлекательным оказалось то, как каппадокийские отцы связали деяния Божий во времени — сотворение мира, откровение, спасение — с божественной сущностью. В Иисусе Христе и Святом Духе Бог не становится Кем-то иным. Через деяния Божий мы постигаем самого Бога, и «тринитарная экономика» превращается в «единосущную Троицу». Бесконечность, из-за которой невозможно исчерпать знание о Боге, есть бесконечность Его милосердной и животворящей любви.

 

Каппадокийские отцы о Христе и спасении

 

Ко всем прочим трудностям, которые переживали каппадокийские отцы в 375 г, добавилась угроза раскола с Аполлинарием. Василию пришлось искать способы остановить своего бывшего наставника и защитить от него Мелетия, но он еще не видел вреда в его учении. Несоответствие идеи о неполном человечестве Иисуса ортодоксальной вере заметил Григорий Назианзин и ответил на нее рядом сильных богословских работ (напр., «К пресвитеру Кледонию, против Аполлинария»). Его главный аргумент сводится к знаменитой фразе «Невоспринятое не исцелено» (греч. to aproslepton atherapeuton), то есть то, что Христос из человеческой природы не взял, Он и не искупил; а то, что оказалось причастным к Его божеству, обрело спасение. Эту мысль он развивает в связи с постулатом, что сотворенный ум человека осквернен и осужден. В то время как его противники утверждали, что у Христа не может быть человеческого разума, именно в человеческом духе Григорий видит прибежище греха и источник нечистоты, а значит, ум прежде тела и души нуждается во врачевании. Слова «И Слово стало плотью» не означают, что Христос был Словом в телесной оболочке, поскольку в Библии слово «плоть» нередко используется в смысле «человеческое существо». Две природы Христа не то же, что два Лица; в Троице сущность едина, а Ипостасей три; во Христе же единая Ипостась, но две сущности.

Григорий вывел могущественный аргумент в споре с Аполлинарием и Евдоксием, опираясь на учение об искупительном деянии Христа. Однако, как мы уже видели, противники его тоже обращались к этому догмату. Поразительно, насколько далеко от учения апостола Павла ушло христианское богословие. По сути, оно свернуло в направлении христианского платонизма, где всецелое спасение человека осуществлялось путем союза человечества и божества в едином теле Иисуса. Для обоих Григориев «человечество» означало не абстрактное понятие, а самую конкретную реальность. С ней соединяется божество Иисуса Христа, и она наполняется свойствами Божиими, в том числе бессмертием. В этом состоит «врачевание»:

«Тленная природа обновляется сорастворением в божестве, ибо естество Божие препобеждает человеческое. Природа наша причащается силе Бога Всемогущего подобно тому, как капля уксуса, упавши в море, смешивается с ним и превращается в море. Естественные свойства жидкости не могут одолеть беспредельности, окружившей ее» (Григорий Нисский, «Против Евномия», 5.5).

Страданиями Христа распятого не пренебрегают; однако появляется несколько иной взгляд на них. Главную роль в деле спасения играет теперь не смерть и воскресение Мессии, а Боговоплощение.