Стюарт Дж. Холл

Учение и жизнь ранней церкви

Глава 13. АРИЙ И НИКЕЙСКИЙ СОБОР.

 

Истоки арианства

 

Наиболее представительные дебаты и важнейший вселенский собор в ранней Церкви состоялись благодаря одаренному мыслителю Арию. Родом он был из Ливии или Киринеи, учился, видимо, в Антиохии, поскольку называет Евсевия Никомидийского «мой друг лукианист», а Лукиан преподавал в Антиохии. Иное объяснение такому обращению найти вряд ли возможно. Некоторые древние источники связывают начало его церковной деятельности в Александрии с возникшей в то время мелетианской распрей, однако они, скорее всего, выдают желаемое за действительное, стремясь показать, что знаменитый еретик был таковым с самого начала. Достоверно лишь то, что Арий действительно служил пресвитером в крупной александрийской церкви, что являлось довольно высокой должностью: в тех краях пресвитеры были для своих общин как епископы, а когда требовалось назначить епископа Александрийского, их голоса имели решающее значение. Неудивительно, что он осмелился спорить со своим епископом Александром на богословские темы. Сейчас невозможно установить, кто первым высказал несогласие: Александр ли возмутился нетрадиционными идеями молодого пресвитера, или Арий не смог промолчать, усмотрев в проповедях епископа идеи савеллианства. В свете послания Константина первый вариант кажется ближе к исторической правде (Евсевий, «Жизнь Константина», 2.69). Свою роль сыграли и плохие отношения Александра с другими пресвитерами, например, в 321 г. с раскольником и противником Ария Коллуфом (Феодорит, «Церковнаяистория», 1.4.3).

Вопрос, положивший начало конфликту, неизвестен. Современные теологи приписывают Арию все взгляды, которых по какой-то причине не разделяют, а древние документы только запутывают дело. Во-первых, собственных работ Ария почти не сохранилось. То, что есть, содержится в сочинениях его противников, а, следовательно, отобрано с определенной целью или вообще переиначено. Во-вторых, ему нередко приписывают слова, которых он сам никогда не произносил, например знаменитое «Было [время], когда Его не было», отрицающее вечность Сына. Если бы фраза действительно принадлежала ему, противники прямо указали бы на это. В-третьих, споры вокруг Ария привели к разногласиям по целому ряду вопросов, как церковных (о якобы имевшей место тирании епископа Афанасия), так и богословских (об Отце и Сыне), все это относят к «арианской распре», хотя сам пресвитер не имел прямого отношения к этим спорам. Следует помнить, что Арий и арианство — далеко не одно и то же.

Сохранившиеся послания и поэтическое произведение «Фалия» указывают на то, что сам Арий считал себя почитателем традиций, последователем уважаемых учителей и послушным церковнослужителем. Он верил, что есть «единый Бог, нерожденный, вечный, безначальный» («Послание к Александру»), а Сын Божий как бы открывает нам Отца Своей непохожестью на Него: «Мы называем Его Нерожденным, ибо рядом есть Тот, Кто по природе Своей рожден; мы славим Его как Безначального, ибо рядом есть Тот, Кто имеет начало; мы поклоняемся Ему как Вечному, ибо рядом есть Тот, Кто появился во времени» («Фалия», И.3-5). Благодаря Своей ограниченности в этом отношении Сын может общаться с людьми, существами несовершенными, и рассказывать им о неизреченном Боге. Даже в Себе Самом Отец непроизносим, и полностью о Нем не способен поведать никто, даже Сын. Этот беспредельный и неописуемый Бог и есть Бог Священного Писания, и Он дал начало «Единородному Сыну до вечных времен, и через Него создал века и вселенную, и породил Его не по подобию, а по истине» («Послание к Александру»).

Здесь Арий прибегает к испытанному способу, известному еще апологетам: он защищает непостижимую и неизменную сущность Отца, передавая Сыну заботы о сотворении мира и времен. Поражает другое. Любимый термин Ария — «единородный» (греч. monogenes), и опирается он прежде всего на Ин. 1:18: «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил». В некоторых рукописях Евангелия от Иоанна вместо «единородный Сын» стоит «единородный Бог», и это выражение тоже встречается у Ария («Фалия», 11.23).

Слово «единородный» свидетельствует, что Сын не обладает свойством нерожденности, характерным для Отца, однако существенно отличается от всех тварей, поскольку «единородный» значит «единственный в своем роде». Он «совершенное творение Божие, но не как одна из тварей; рожденный (греч. gennetos), но не произведенный (греч. gegennemena)» («Послание к Александру»). То же Арий пишет о вечности и безначальности. Сын имеет начало или источник (греч. arche) в Отце, а Сам является Творцом веков, а потому до Него не было времени. Он не вечен в том же смысле, как Отец, ибо «рожден до времени», до сотворения мира. Далее Арий утверждает, что Сын отличен от Отца, Он — отдельное и самостоятельное существо, поскольку не обладает важнейшими свойствами Отца, а именно, вечностью и нерожденностью. Его можно назвать «создание», «нечто сотворенное», поскольку Он пришел из небытия.

Во всяком случае, греческая Библия ясно говорит, что Господь сотворил Премудрость началом пути Своего, первой из созданий Своих (Притч. 8:22). Это означает, что Он один произошел прямо от Отца в том смысле, что существует только по воле Отчей, все остальное (и Дух) появилось через Сына. По воле Своей Отец наделил Его изобилием славы и, породив Его, приблизился к пределам Своего могущества: «Отец способен породить такого, как Сын, но не более превосходного, совершенного или сильного» («Фалия», II.28-29). Любимые имена Христа у Ария — Сын и Бог. Он избегает терминов «Логос», «Премудрость» и «Сила», кроме тех случаев, когда речь идет о прославлении Сына по воле Отца, потому что боится неизменные свойства Отца приписывать рожденному Сыну: «Бог премудр, ибо Сам обучает Премудрость всем наукам» («Фалия», 11.10). Сын — Премудрость Отца, творящая мир и открывающая знание о Боге.

Некоторые из сторонников Ария считали, что называть Сына подобными именами — значит приумножать неясности. Противники Ария заявляли, что имена типа Премудрость, Слово и Сила свидетельствуют, что Сын обладает вечностью, как Отец, поскольку Бог всегда был премудрым, мыслящим и сильным. Арий мог бы оговориться, что использует термин «Бог» в отношении Сына столь же условно, как «Логос» и «Премудрость», но на самом деле это не так. Сын есть истинный Бог, хотя и «единородный» Бог.

Ключевые формулировки грешат двусмысленностями. Если Сын родился от Отца, Он не может быть безначальным (греч. anarchos). Возможно, Арий имеет в виду «произошел, как река из источника». Такого взгляда придерживались противники его и Оригена, которые настаивали на «вечном порождении» Сына Отцом. Однако не исключено, что речь идет о вечном существовании Отца без Сына до того момента, когда Сын родился. Противники Ария приписали ему слова: «Было, когда Его не было» (греч. en pote hote ouk en). Некоторые строки из «Фалин» (II.20-23), казалось бы, подтверждают это: «Было Единство, но Двойственности не было, пока не было Его. Изначально, когда Сына не было, Отец был Бог. Сын же, Которого не было, пребывал в Отчей воле, Он — единородный Бог».

Если времени еще не существовало, что может означать слово «пока»? Сам Арий не спешит разрешать этот парадокс: «Бог, первопричина всего, нерожден и един, нет другого. Сын же рожден вне времени Отцом, а, будучи сотворен прежде всех веков, до рождения не был» («Послание к Александру»). Официальное послание Александра (325 г.), где он предает Ария проклятию, считает это главной ересью: «Получается, Бог не всегда был Отец, а было время, когда Он Отцом не был. Слово Божие пребывает не от века, а сотворено из небытия: вечный Бог создал ранее несуществовавшее из несуществующего» (Сократ, «Церковная история», 1.6.9). Таким образом, важнейшим вопросом спора стало вечное бытие Сына.

В идеях Ария и его противников чувствуется влияние философских дебатов, известных некоторым христианским богословам, о вечности мира и о соотношении между формой и содержанием. Имеет ли мир начало? Существует ли Бог вне сотворенной вселенной? Может ли быть познаваема форма без содержания, из которого она будто бы сделана? Ориген создал картину мира, где живут сотворенные «умы», совечные Богу (это сходно с платоновским миром идей), и находятся многие преходящие материальные тела, в которые умы заключены. При этом вечность Сына-Логоса не противоречила вечной сотворенной вселенной чистого разума, способного обучить материю.

Арий же, подобно противнику Оригена Мефодию, не мог принять идею о сотворенном мире, совечном Богу. Пространство и время существуют только в Сыне, Который появляется по воле Бога: «Премудрость стала премудростью по воле премудрого Бога» («Фалия», 11.24); «Он привел Его в со-пребывание с Собой по Своей воле» («Послание к Александру»). По Арию, прежде Сына и сотворенного мира существовал безвременный Бог, и Он породил Сына, а с Ним дал жизнь времени и всему творению.

Александр не устает упрекать ариан за идею об «изменчивом» Христе (Сократ, «Церковная история», 1.6.10-12). Собственные послания Ария опровергают это обвинение («Послание к Александру», «Послание к Евсевию»). «Изменчивость» предполагает переход в худшее качество, а для Бога это невозможно. Арий считал Сына неизменным, но в менее абсолютном смысле, чем Отца: Его постоянство сохраняется по воле Отца, то есть в, принципе, перемена для Сына возможна. Антиарианский Антиохийский собор предал анафеме «тех, кто говорит, будто Он неизменен по Своей воле, и отрицает Его неизменность по естеству, как у Отца». Некоторые современные теологи считают, что»важнейшей чертой арианства является положение: Сын свободен изменяться к лучшему и противостоять искушению усилием воли. Однако это плохо стыкуется с желанием Ария показать, что Сын постоянен и превосходит любое сотворенное существо.

 

Вмешательство Константина

 

Когда Константин окончательно разгромил Лициния и начал в 324-325 гг. укреплять свои позиции на Востоке, он обнаружил в церквах разделение. Историки все еще не пришли к единому мнению о дате Александрийского собора, предавшего проклятию шесть пресвитеров, шесть диаконов и двух ливийских епископов, хотя, вероятнее всего, он состоялся в самом начале 325 г. Ранее на подобном собрании постановили изгнать из Церкви Ария и его сторонников, после чего те переселились в Палестину и основали там общину. И Арий, и Александр вели переписку с епископами в других землях. Наиболее влиятельным на Востоке был Евсевий, которому подчинялись церкви столичного города Никомидия. Он встал на сторону Ария, и его сразу поддержали несколько епископов Палестины и Сирии, в частности другой Евсевий (Кесарийский), величайший ученый и историк своей эпохи, прозванный также Памфилом по имени своего учителя-оригениста.

Константин попытался уладить конфликт и в 324 г. написал письмо, адресованное обоим виновникам спора, Александру и Арию (Евсевий, «Жизнь Константина», 2.63-72). Его послание упоминает об истоках распри, рассказывает о бессмысленном вопросе, который Александр задал по какому-то месту из «Закона» (т. е. Священного Писания), и о поспешном и неверном ответе на него. Такая беседа не могла быть полезна для слушателей и, вообще, не отражала никакой умственной деятельности. Император советовал просто забыть и вопрос, и ответ, чтобы положить конец развязанной ссоре. Однако послание опоздало, собор уже официально объявил об анафеме, а по церковным правилам обратного хода у дела быть не могло. Если бы Ария и его сторонников простили и приняли в лоно Церкви, они всю жизнь оставались бы мирянами; и даже такое неполное восстановление статуса требовало личного распоряжения императора. Как справедливо замечает Евсевий Кесарийский, попытки Константина установить мир в Церкви делают ему честь, но они так и остались только попытками.

 

Антиохийский собор 325 г.

 

Весной 325 г. в Антиохии, втором по величине городе на Востоке, состоялся собор. Поводом были выборы епископа, но речь зашла об арианстве, поскольку съехавшиеся главы церквей были как бы в заочном споре по этому вопросу. Большинство поддержало Александра, а новый епископ Евстафий возглавил борьбу против «вредной ереси» и усердно вел ее до своего отстранения с поста где-то между 326 и 330 гг. Из документов собора сохранилось только синодальное послание. В нем утверждается, что собор поддерживает Александра, проклявшего ариан; далее приводится «правило веры», и в конце предаются анафеме трое епископов, не согласных с общим мнением.

Антиохийское «правило веры» значительно длиннее, чем Никейский символ, и в нем конкретно излагаются взгляды большинства по спорным вопросам. Там говорится, что «единый Бог, Отец всемогущий, непостижимый, неизменный и неподвижный» является Творцом и Законодателем. Иисус Христос, Его единородный Сын, рожден не так, как сотворено все сущее, а неким таинственным образом, известным только Отцу и Сыну. Его отношения с Отцом сводятся к слову «Образ» (греч. Eikon): будучи Образом Отца, Он так же неизменен и неподвижен; нельзя думать, будто Он усыновлен или явился из небытия благодаря усилию воли. Рождество, Страсти и Воскресение Христа по плоти тоже упомянуты, как и Его роль на Страшном суде. Отдельно перечислены вредные заблуждения: что Христос сотворен; что было время, когда Его не было; что Он неизменен благодаря усилию воли, — «ибо Спаситель наш есть Образ Отца во всем, и в этом особенно».

Очевидно, что все положения составлены под влиянием Александра с целью разрешить противоречия между ним и Арием: утверждается со-вечность Отца и Сына, рожденность и несотворенность Христа, Его неизменность (причем разбираются тонкие различия между неизменностью и неподвижностью). Отход от идей Александра намечается лишь в той части, где все аргументы сводятся к библейскому тексту об Образе Божием. Здесь, как мы вскоре убедимся, чувствуется дух антиохийского богословия.

Последняя часть синодального послания посвящена возмутительному поведению Феодота Лаодикийского, Нарцисса Неронийского и Евсевия Кесарийского, не пожелавших разделить взгляды большинства. На всякий случай инакомыслящих временно отлучают от Церкви с оговоркой: они имеют право явиться на «великий синод священников в Анкире», покаяться и признать истину. Так начинается новая глава в арианском споре.

 

Маркелл Анкирский

 

Неизвестно, кто предложил провести «великий синод священников в Анкире»; вполне возможно, что это был Константин, не увидевший перемен после своего послания. Группа епископов, возглавляемая Маркеллом Анкирским, выступила от его имени с такой идеей и получила поддержку. Взгляды Маркелла, которые с годами становились все более четкими, объясняют необыкновенную популярность арианства на Востоке. Они отличаются от принятого в Антиохии «правила веры» (см. его «Послание Юлию Римскому»). Сын обладает теми же свойствами, что Отец, поскольку является Его Словом, Премудростью и Силой, а значит, пребывает в едином бытии (сущности, ипостаси) с Ним от века. Идея о трех Ипостасях Божиих была совершенно неприемлема для Маркелла.

Восточные христиане особенно возмущались подходом Маркелла к толкованию тех мест Ветхого Завета, где они традиционно находили подтверждение идее о том, что Христос есть самостоятельное Лицо Бога, как Отец. Анкирский епископ трактовал все эти тексты как относящиеся к земной жизни Иисуса. Так, слова «Господь имел Меня началом пути Своего, прежде созданий Своих» (Притч. 8:22 согласно греческой Библии) обычно понимали как предвечное рождение Сына еще до появления мира (Александр и Арий оба придерживались именно этого взгляда), но Маркелл считал, что речь идет о Рождестве по плоти, которое явилось началом «нового сотворения мира». Он представлял Бога как вечное неделимое Существо (Монаду) с непосредственно присущими ему Словом и Духом, Которые в определенное историческое время появляются и создают впечатление «диады» (двоицы) или «триады» (троицы), но по мере развития мира вновь возвращаются внутрь единого Бога.

Маркелла осуждали и за неправомерное толкование 1 Кор. 15:24-28. Он считал, что Христос придет вторично и будет судить мир, после чего Царство Сына прекратится, Он предаст Себя в руки Отца, и тогда «Бог будет все во всем». В конце времен Бог опять превратится в изначальную Монаду. Маркелл полагал, что все упоминания о самостоятельных действиях Сына относятся к его плотскому существованию (то есть к периоду от зачатия во чреве Девы Марии до установления Его Царства на земле); в остальное время Он существует и царствует как Логос и Разум Отца. Противники Маркелла приводили из Лк. 1:33: «Царству Его не будет конца» — и настаивали, что Сын — вечная, самостоятельная и личностная Ипостась. Подробности этого спора всплывут спустя годы после Никейского собора, когда Маркелл напишет трактат против арианского философа Астерия, а Евсевий Кесарийский — разгромную работу против Маркелла.

 

Никейский собор и символ веры

 

Если бы синод состоялся в Анкире под председательством Маркелла, как вначале намечалось, то исход встречи был бы предрешен: верх одержали бы самые крайние противники ариан. Не желая предвзятого обсуждения, Константин решил перенести его в Никею под предлогом удобного географического положения города и благоприятного климата. Не исключено, что такую идею подсказал императору Евсевий Никомидийский, который был близок ко двору, а в Никее имел друга — епископа Феогниса. Добираться до Никеи было легко, через город проходило много транспортных путей, а потому на вселенский собор съехались епископы со всех концов Империи, хотя больше — с Востока. Двадцатого мая 325 г. на торжественном открытии, которым руководил Константин, присутствовало не менее 230 человек. К сожалению, до нас не дошли подробности обсуждения, его ход приходится восстанавливать по фрагментарным и субъективным воспоминаниям участников, а также по нескольким официальным протоколам. Узнать о принятых решениях помогает Евсевий Кесарийский, незадолго до этого осужденный на Антиохийском соборе. Можно предположить, что он явился перед императором с новой редакцией «Церковной истории». В старом варианте книга заканчивалась совместной победой Константина и Лициния, а теперь Евсевий поспешно добавил описание преступлений Лициния против христиан и рассказ о воссоединении всех земель в единую империю под началом богоизбранного Константина. После собора Евсевий направил письмо в Кесарию, и оно сохранилось у его противника Афанасия («О декретах», 33; см. также: Сократ, «Церковная история», 1.8).

Евсевий приводит два символа веры: один свой, а второй — принятый на вселенском соборе, с которым принужден был согласиться. Епископ утверждает, что свой символ веры выучил перед крещением, а позже преподавал его сам, будучи пресвитером и епископом. Отсюда и название «Кесарийский символ веры»:

«Веруем во единого Бога, Отца всемогущего, Творца всего видимого и невидимого;

И во единого Господа Иисуса Христа, Слово Божие, Бога от Бога, Свет от Света, Жизнь от Жизни, единородного Сына, рожденного прежде всякой твари, от Отца рожденного прежде всех веков, через Которого все сотворено; ради нашего спасения ставшего плотью и обитавшего среди людей, и страдавшего, и воскресшего в третий день, и восшедшего к Отцу, и вновь грядущего во славе судить живых и мертвых;

Веруем во единого Святого Духа.»

Ничего неправоверного в этом символе веры нет, он, вероятно, появился в Кесарии еще задолго до арианского спора. Евсевий от себя добавляет, что верит в существование и бытие трех Лиц, из Которых «Отец — истинно Отец, Сын — истинно Сын, Святой Дух — истинно Святой Дух», и приводит Мф. 28:19 как свидетельство о Троице. Подобно Арию, утверждавшему, что Сын рожден «не по подобию, а по истине», Евсевий говорит, что его символ веры противостоит идее о том, что Сын существует только как Премудрость или Слово Отца и неотличим от Него.

Епископ считал свое изложение христианского учения неопровержимым (хотя некоторые и пытаются его оспаривать) и ссылался на авторитет Константина, принявшего Кесарийский символ и рекомендовавшего его к повсеместному распространению с добавлением слова «единосущный» (греч. homo-ousios). Достоверность этих событий не вызывает сомнений, несмотря на явную заинтересованность рассказчика. Злейший враг Евсевия Евстафий Антиохийский представляет дело совсем по-другому: Евсевий (правда, непонятно — Кесарийский или Никомидийский) выступил с символом, содержание которого повергло присутствующих в негодование, они порвали свиток и взамен написали новый текст. Вполне возможно, что речь идет о том же самом событии. Так или иначе, Константин предложил включить в символ веры слово «единосущный».

Евсевий сообщает, что «они, под предлогом добавления homoousios», составили следующий вариант:

«Веруем во единого Бога, Отца всемогущего, Творца всего видимого и невидимого;

И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, от Отца рожденного, единородного, то есть из сущности (ousia) Отца, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу, через Которого все сотворено на небе и земле; ради нас людей и ради нашего спасения сошедшего и ставшего плотью, сделавшегося Человеком, и страдавшего, и воскресшего в третий день, и восшедшего на небеса, и вновь грядущего судить живых и мертвых;

И в Духа Святого.»

А тем, кто говорит, что «было, когда Его не было», и «прежде рождения Его не было», и «Он пришел из небытия», или что Сын Божий есть иное бытие (hypostasis) и иная сущность (ousia)у или что Он изменчив и непостоянен, — именем соборной апостольской Церкви да будут анафема.

Так выглядел первоначальный текст Никейского символа веры. В 381 г. на следующем вселенском соборе в Царьграде он был переработан, но название осталось старое, потому что «Никео-Цареградский» звучало слишком длинно.

Откуда взялся этот вариант? Принято было считать, что Евсевий предложил Кесарийский символ, и на его основе составили Никейский. Однако в 1905 г. нашли и опубликовали документ, оказавшийся единственным дошедшим до нас отчетом о ходе Антиохийского собора. Из него ясно следовало, что Евсевия временно отлучили от Церкви до следующего рассмотрения этого вопроса в Анкире. Потом «великий синод священников» перенесли в Никею, и Евсевию дали слово, очевидно, по ходатайству Константина. Опальный епископ хотел обелить себя перед лицом почтенного собрания, представив общепризнанный символ веры, одобренный императором. Различия между двумя текстами достаточно велики, даже во второстепенных деталях, поэтому более вероятно, что Никейский символ писали заново, не заглядывая в Кесарийский. Сам Евсевий считает, что разница очень существенна, и подвергает критике некоторые выражения. О некоторых разночтениях стоит упомянуть.

 

1. Заключительная анафема направлена против арианства, как его представляли. Однако сам Арий не подпадает под большинство обвинений: нет доказательств, что он писал: «Было, когда Его не было»; он никогда не утверждал, будто Христос изменчив и непостоянен. Хотя у него есть фразы «прежде рождения Его не было» и «Он пришел из небытия», не исключено, что слова «из небытия» неверно поняты
обвинителями, а сам он имеет в виду другое (далее у него идет: «то есть Он не часть Бога и не низшая сущность», см.: Феодорит, «Церковная история», 1.5.4). Он в самом деле говорит в одном месте «сотворенный», но в изначальном тексте Никейского символа это даже не упоминается. Позже Евсевий Никомидийский и Феогнис заявляли: «Мы подписались под символом веры, но не под анафемой. Мы
принимаем догматы символа, но не верим, что секта, предаваемая проклятию, действительно такова, как ее описали» (Сократ, «Церковная история», 1.14.3). Судя по этим оговоркам, два епископа все-таки подписали и символ, и анафему, но не считали, что обвинение относится к Арию.

 

2. В обоих символах стоит слово «единородный», но поразному. У Евсевия оно появляется в конце описания единого Господа Иисуса Христа, после слов «Бога от Бога, Свет от Света», а сразу после него идут пояснения «прежде всякой твари» и «прежде всех веков». Он единородный в смысле «единственный в своем роде», родился прежде всякой твари. Те же слова из Кол. 1:15 были подхвачены арианами и использовались как доказательство сотворенности Христа. Аналогично Евсевий понимает и «от Отца рожденного прежде всех веков» — Сын единственным и особым образом произошел от Отца еще до того, как появилось время. Авторы Никейского символа не могли принять такую трактовку. Маркелл и Евстафий считали, что Кол. 1:15 относится к появлению Христа во плоти, к новому сотворению мира. Выражения «от Отца рожденный» и «единородный» означали у них, что Христос берет начало в сущности (ousia) Отца. По Маркеллу, Христос есть орудие сотворения мира, поскольку Он — Логос, пребывающий непосредственно в Отце, Его Премудрость и Сила. Неслучайно в Никейском символе фраза «через Которого все сотворено» следует сразу же за словами «единосущного Отцу», а у Бвсевия она стоит после «рожденного прежде всех веков». В Никейском тексте Бог предстает как единая Сущность (ousia), Которая творит единым движением через собственную Премудрость, а двойственность появляется только при Боговоплощении.

 

3. Еще одно отличие: у Евсевия отсутствует фраза, направленная против ариан: «рожденного, не сотворенного».

 

4. Вместо кесарийского «ставшего плотью и обитавшего среди людей» в Никейском символе стоит: «ставшего плотью, сделавшегося Человеком». Евстафий хотел подчеркнуть пол ноту вочеловечивания Христа: одной плоти недостаточно, чтобы стать человеком, требуется еще мыслящий дух, разум. Ариане и сторонники Александра в равной мере недооценивали это положение и представляли Сына Божия прежде всего как обретающего человеческое тело.

 

Евсевию не понравился Никейский символ. Слово «единосущный» могло подразумевать, что Христос исшел из Отца способом, отличным от рождения детей от мужа и жены по хотению плоти. Однако оно не исключало иной трактовки: будто часть Отца вдруг отделилась от Него; именно это опасение побудило Ария отвергнуть термин homoousios как манихейство (он дважды упоминает об этом в письме Александру и один раз в «Фалин», П.9). Не желая поднимать новый спор, Евсевий принял это положение, успокоив себя, что верной является первая трактовка, «Сын ни в чем не схож с рождаемой тварью, но во всем подобен Отцу, породившему Его; и происходит Он не из иной ипостаси или сущности, но из Отца» («Послание к Александру», 5 и 7). Здесь он прибегает к аргументу, который в Антиохии использовали против него самого: Сын во всем как Отец, и у Него нет иного источника, кроме Отца.

Западная традиция говорит о единой сущности (substantia) Отца, Сына и Святого Духа. Евстафий и другие употребляли в этом значении homoousios. Евсевий и многие другие подобно ему приняли это слово, но пересмотрели его трактовку. Возможно, неоднозначность и стала причиной выбора именно этого термина. Евсевий с завидным мастерством подобрал ко всем положениям Никейского символа такое толкование, чтобы они не противоречили его пониманию слова «единосущный». Фраза «прежде рождения Его не было», преданная анафеме, могла относиться к человеческому рождению Христа, прежде которого Он, несомненно, был («Послание к Александру», 9), однако некоторые поняли ее как описывающую предвечное бытие Отца, в котором не было Сына.

Термин homoousios переводится как «единосущный», и смысл этого слова неоднозначен. «Единый» может значить «такой же» и «тот же самый». «Сущность» может относиться как к конкретной вещи или личности, так и к их природе, естеству. Евсевий принял точку зрения многих восточных епископов, то есть что homoousios следует понимать как «обладающий такой же природой».

Вряд ли первые противники Ария согласились бы с каждым словом Никейского символа. Анафема содержит положения, с которыми боролся Александр; однако Арий в письме к нему отвергает homoousios и утверждает, что в этом их взгляды совпадают. В собственном послании епископ подчеркивает, что Сын — совечен Отцу, неизменен и несотворен. Такова позиция Антиохийского собора без добавок в духе Маркелла, которыми отличается Никейский символ. Позже Цареградский собор сохранит homoousios, но уберет некоторые типично никейские черты.

 

Постановления Никейского собора и их последствия

 

Почти все решения принимались в Никее единогласно. После завершения собора списки постановлений направили церквам. Александрийской церкви и всем общинам в Египте и Ливии послали сообщение об анафеме на взгляды Ария и о низложении двух ливийских епископов — Феонаса Мармарикийского и Секунда Птолемея — за непринятие символа веры. Уладили и два других вопроса.

Первый вопрос касался мелетиан, отделившихся от египетской церкви и основавших две общины. Мелетий был лишен всех прав, хотя формально сохранил статус епископа; рукоположенные им священники могли служить только под присмотром епископов, верных Александру, и претендовать на сан епископа только при одобрении Александра. Эти унизительные условия не способствовали примирению сторон.

Второй вопрос затрагивал интересы в основном антиохийцев: собор постановил отмечать Пасху не с иудеями, а в соответствии с римско-александрийским обычаем. Сирийские церкви все еще придерживались своей традиции поститься в предпасхальную неделю по иудейскому календарю, заканчивая пост в праздничное воскресенье. Александрийцы вычисляли первое полнолуние после весеннего равноденствия и назначали Пасху на следующее после него воскресенье. Римская система была еще сложнее: пост полагалось оканчивать не позже 21 апреля, дня основания города, но обычно их календарь совпадал с александрийским. Константин лично писал сирийским церквам с просьбой пересмотреть их обычай, и они вскоре отказались от старой пасхальной традиции. На Никейском соборе приняли 20 канонов. Они не касаются трех основных вопросов, но в их достоверности нет оснований сомневаться. Речь идет о последствиях гонений, о распространении Церкви в отдаленных краях и о едином церковном порядке, учитывающем различия между духовенством и мирянами. Признаются власть Александрии, Рима и Антиохии над общинами в прилегающих землях (канон 6) и почетное положение Иерусалима, несмотря на его подчиненность Кесарии (канон 7). Этими указами просто закреплялось уже существующее соотношение между церквами. Новацианам предлагалось примирение на очень мягких условиях: их духовенство сохраняло все права и могло служить после обычного акта покаяния (канон 8). Последователи Павла Самосатского подлежали крещению, священники оставались в сане при условии нового рукоположения (канон 19). Последнее правило отражает общевосточный принцип, по которому законность крещения зависит от степени ортодоксальности богословского учения. Взгляды Павла, как и Монтана, были признаны лжеучением, а потому их таинства не имели силы. По окончании собора епископы разъехались после пышного байкета с Константином в честь двадцатилетия его царствования. Осталось только несколько человек, которым поручили обработать материалы собора и провести заседание местного церковного суда. Вероятно, они и поспособствовали серьезным решениям Константина. В конце года император устранил от должностей Евсевия Никомидииского и Феогниса, хотя собор не принимал никаких постановлений по этому поводу. Два уважаемых епископа допускали к причастию ариан, преданных анафеме, и Константин обвинил Евсевия в государственной измене и отступничестве. Однако и это не успокоило ариан в Александрии, они направили императору письмо, где Арий предлагал свой символ веры и утверждал, что его взгляды соответствуют учению соборной Церкви и Священному Писанию (Сократ, «Церковная история», 1.26.2-7). Очевидно, Никейский символ еще не стал эталоном ортодоксии, а дотому прошение было принято императором и синодом. Евсевий и Феогнис обратились в тот же суд с жалобой и напомнили, что на соборе все же подписали Никейский символ; оба они были прощены и восстановлены в правах.

Церковный суд, рассмотревший дела Ария, Евсевия и Феогниса, иногда называют Вторым Никейским собором, он состоялся в 327 или 328 г. С этого момента началось возвышение Евсевия Никомидииского и укрепление его позиции в восточной церкви; так продолжалось 30 лет. Тем временем Алексаздр и его преемник Афанасий не пожелали принять еретика Ария пресвитером, и противостояние продолжалось.

За спором о рождении Сына, Его бытии и вечности стоит вопрос, который не всегда учитывают. Арий верил, что единственный способ защитить догмат о божественном естестве Иисуса Христа — поместить Его на одну ступень ниже, чем Отца, Который останется непостижим и неизречен. Некоторые историки считают Ария монистом, близким неоплатонизму и даже Оригену, он видел мир как единый континуум, разбитый на уровни. Запредельность Бога становится приемлемой идеей: вся реальность, по сути, — ступени от творения к Творцу. Противники Ария указывали, что пропасть между Создателем и миром бездонна, а Христос является Создателем, а не созданием.

Шло время, спор не прекращался, стороны обращались к тем граням вопроса, которые вначале ускользали от их внимания: например, обладал ли Сын божественной природой или был сотворен? Обе стороны считали, что Бог позволил нам увидеть Свое лицо через Иисуса Христа. Однако Ария нельзя назвать настоящим монистом, он никогда не говорил, будто запредельный Бог через Сына плавно переходит в тварный мир. Напротив, он резко осуждал подобные взгляды, сурово критиковал тех, кто в Сыне видел «истечение из бытия Отца», доказывал, что между Сыном и творением есть огромная разница. Он приписывал все воле Отца, Который по определению непознаваем и неописуем. Эту волю он в лучшем случае называет таинственной, а в худшем — капризной. Александр и Афанасий же, наоборот, верили, что чудо сошествия с небес принесло спасительную благодать с той самой непостижимой вершины, где Отец и Сын пребывали в неразрывном общении. Их Евангелие было богаче и глубже, чем у Ария, даже с учетом недооценки этого мыслителя александрийскими епископами.