Право на сопротивление в лютеранстве и кальвинизме

Вполне очевидно, что основная тема последних страниц «Наставлений в христианской вере» (IV.XX.22-32) Кальвина – это обязанность христиан повиноваться властям. Тем не менее, сильно подчеркивается и подчиненность мирских властей Богу, вплоть до того, что Кальвин прямо предостерегает об этом правителей. Кальвин доходит даже до того, что призывает «магистратов», во имя защиты свободы народа, «противостоять и сопротивляться неумеренности или жестокости государей» (IV.XX.31). А в последнем разделе Кальвин, вероятно, открывает двери для права сопротивления со стороны частных лиц, когда оправдывает отказ Даниила повиноваться «неправедному указу» и указывает на то, что царь «преступил границы своей власти».

Эти утверждения довольно неоднозначны и Кальвин нигде не пытается устранить противоречия между ними и его главным акцентом на обязанности христиан повиноваться установленным Богом властям. Следует отметить, что «Наставления» Кальвина – это наиболее распространенная, а потому и наиболее продуманная и взвешенная работа, в которой он пытался отмежеваться от более радикальных анабаптистов, имевших тогда дурную славу. Позднее, в опубликованных посмертно «Проповедях на последние восемь частей книги Даниила», Кальвин сделал весомый шаг вперед, прямо утверждая, что частным лицам позволено сопротивляться несправедливому князю.

Как заметил Квентин Скиннер, в этих проповедях Кальвин снова настаивает, что Даниил «не совершил греха, когда отказался повиноваться царю», потому что неправедные правители «не достойны того, чтобы считаться князьями». Но теперь Кальвин не только отрицает власть таких правителей, но и добавляет (в более ясных выражениях, чем прежде), что «когда они ополчаются против Бога, …. необходимо, чтобы они, в свою очередь, были свержены». Только использование страдательного залога отделяет женевского реформатора от того, чтобы прямо позволить гражданам браться за оружие для того, чтобы «свергать» неправедного князя.

Еще при жизни Кальвина такие английские кальвинисты, как Джон Поне (1514-1556) и Кристофер Гудман (1520-1603) прямо подчеркивали ограниченный характер монархической власти и (по крайней мере, в случае Гудмана) законность насильственного сопротивления. В течение века после смерти Кальвина двери, которые он приоткрыл для оправдания сопротивления установленным властям, открывались шире и шире кальвинистскими активистами, а ударение на обязанности повиновения все более снижалось. Поэтому некоторые ученые приписывают кальвинизму важную роль в развитии современных взглядов на гражданские свободы против притязаний царей и дворян. Другие указывают на различие между религиозной обязанностью сопротивляться (которую можно развить на основе предпосылок Кальвина) и естественным человеческим нравственным правом сопротивляться. Это различие кажется довольно существенным.

Как и Лютер, Кальвин, кажется, до конца своих дней сомневался, выбирая между традиционным августинианским подтверждением божественного права установленных политических властей и различными слабыми намеками на вооруженное сопротивление. Многие аргументы в пользу сопротивления, которые приводились кальвинистами в средине 16-го века, были заимствованы из работ более ранних лютеранских авторов, которые, в свою очередь, пользовались наработками из предыдущих споров внутри еще единой западной церкви. Поэтому тот факт, что более радикальная сторона аргументов проявилась именно среди кальвинистов (сначала в Британии, а потом и на континенте), объясняется не только теологическими различиями между кальвинистами и лютеранами, но и просто различным контекстом.

Как бы там ни было, есть серьезные основания считать, что кальвинистская теология играла более важную роль, чем лютеранская, в развитии современного понимания политической власти, которое основано на понятии прав. Во-первых, как мы уже заметили, Кальвин (в последней главе последнего латинского издания «Наставлений») приоткрыл дверь для идеи, что не только «подчиненные магистраты», но и любой человек может сопротивляться неправедной власти. Кажется, позднее, в своих проповедях на книгу Даниила, реформатор уже прошел через эту дверь. Во-вторых, и это, вероятно, еще важнее, в размышлениях Кальвина (опять же, в конце «Наставлений») о «низших магистратах» намного больше, по сравнению с работами Лютера и его последователей, подчеркивается, что полномочия этих властей  имеют всеобщий, народный источник. Кальвин даже прямо обращается к современному для него примеру собрания трех ветвей власти в царстве, которое, как всем было известно, подразумевало избрание народом определенных «магистратов». Таким образом, аргумент Кальвина включает своего рода конституционалистское обращение к властям, избранным народом.

Третья и наиболее теологически важная причина большего влияния кальвинизма, чем лютеранства, на развитие современной идеи политической власти кроется в понятии завета. Лютер полагал, что «завет благодати» имеет отношение к личному обращению и крещению и является обетованием Нового Завета, которое замещает ветхозаветный закон. Кальвин же понимает язык завета в связи с реальной общиной завета и помещает общинную клятву, принесенную жителями Женевы в 1537 году, в один ряд с заветами с Богом, упомянутыми в Библии – заветами, которые простираются во времени от Адама, через всю историю Израиля, вплоть до жертвы Иисуса Христа.

Это различие приводит нас к самому фундаментальному теологическому различию между Лютером и Кальвином. Понимание Кальвина христианства основывается на том же учении о спасении по вере, с которого Лютер начал протестантскую Реформацию. Следуя Лютеру, Кальвин провозглашает, что дела, в том числе и совершенствующие душу, совершенно неспособны произвести спасение. Но Кальвин сделал еще один незаметный, но очень важный шаг в развитии этого учения. Если учение Лютера о вере сосредотачивает внимание верующего на радостном внутреннем состоянии веры, то учение Кальвина избегает всяческой самоуглубленности и преобразует силу веры во внешнюю активность, включая политическую и экономическую. Разделяя лютеранский принцип «только верой» (sola fides), Кальвин по-новому сделал ударение на теме «к славе Божьей» (ad gloria Dei), и его решительно анти-аристотелевское и антителеологическое понимание Божьего мира намного больше, чем в лютеранстве, тяготеет к тому, чтобы превратить духовное рвение в мирскую энергию.