1.      Николай Афанасьев (1893-1966). 1

1.1.       Жизненный путь и богословие. 1

1.2.       Догматическая часть. 2

1.3.       Историческая часть. 4

1.4.       Экуменическое значение. 8

1.5.       Оценка. 9

2.      Иоанн Зизиулас (1931). 10

1.                  Николай Афанасьев (1893-1966)

1.1. Жизненный путь и богословие

На прошлой лекции мы отметили, что в рамках нео-патристического синтеза удалось сделать не так уж много. Тем не менее, возвращение к отцам церкви в любом случае позволяло богословам более творчески развивать православную догматику. Вероятно, самые оригинальные и серьезные попытки переосмысления православного учения касались экклезиологии. На этой лекции мы сосредоточимся на «евхаристической экклезиологии», основателем которой был Николай Афанасьев.

Афанасьев был ровесником Флоровского и тоже родился на юге современной Украины (в Одессе). В 1920 году он был вынужден эмигрировать и через десять лет поселился в Париже. Там он долго проработал в уже известном нам по прошлым лекциям Свято-Сергиевском православном институте. Сначала он читал лекции по церковному праву и греческому языку, а потом и по истории древней церкви. Как мы увидим, в рамках «возвращения к отцам» Афанасьев прошел даже больший путь, чем его коллеги по нео-патристическому движению: если Флоровский, Лосский и другие сосредотачивались на патристической эпохе (прежде всего, каппадокийцы) или византийской традиции (Палама), то Афанасьев также глубоко изучал первоначальное христианство 1-3 веков.

В центре внимания Афанасьева находится экклезиология. Мы подробнее рассмотрим его главный труд – «Церковь Духа Святого». Основную идею книги можно сформулировать так: церковь есть благодатный организм, ведомый Духом, а не учреждение, в котором господствует человеческая воля. В церкви царствует любовь и благодать. В ней нет места праву. Это не значит, что в церкви не должно быть порядка. Но организующий принцип церкви – это Святой Дух, а не право. В устройстве ранней церкви это руководство Духа было очевидным. Но со временем церковь все дальше удалялась от этого образца и обращалась к праву, что означало «отказ от даров Духа». В конце концов церковь превратилась в организацию, деятельность которой определяется правовыми нормами. Эти идеи Афанасьева могут казаться декларативными и абстрактными, но он объясняет их и развивает довольно интересно и даже неожиданно (как для православного богослова). Мы разделим изложение этих идей на две части: догматическую (в которой мы рассмотрим, какой, по мнению Афанасьева, должна быть православная экклезиология) и историческую (в которой мы рассмотрим, как, по его мнению, сложилась школьная православная экклезиология).

1.2. Догматическая часть

Сначала Афанасьев обращается к идее священства. Он утверждает, что священническое служение принадлежит всем членам церкви. «Христос «соделал нас царями и священниками Богу и Отцу Своему» (Апок. 1,6), всех, а не только часть». Именно все христиане названы «священством святым» в 1 Петр. 2:5. Далее там говорится, что это священство приносит «духовные жертвы». По мнению Афанасьева, это не что иное, как Евхаристия. Она есть «духовная жертва … разумного служения». Таким образом, совершителем таинств является не священник (как утверждается в школьном богословии), а весь народ Божий, все верные: но не каждый по отдельности, а совместно с другими. Евхаристия является «собранием народа священников». Человек обретает дар священничества не в особом рукоположении, а в крещении. Поэтому в церкви «все – священники и все имеют священническую харизму». Следовательно, в церкви Евхаристия и вообще «всё совершается самой же Церковью», а не отдельными ее членами. Об этом свидетельствует и текст литургии, где много раз говорится «мы», «нас».

Но для совершения Евхаристии необходим не только народ, но и предстоятель из его числа. Общее священнодействие выявляется через одного. «В Евхаристическом собрании с самого начала существовало центральное место, которое занималось определенным лицом». Церковь приносит благодарение под предстоятельством епископа. Собственно, епископское «поставление совершается ради этого предстоятельствования» на Евхаристии. В этом – его главная роль и служение. «Епископ или пресвитер, предстоятельствуя народу Божьему, совершают священнодействия, но обязательно совместно с народом». Как мы видим, Афанасьев не проводит различия между служением епископа и пресвитера. Поэтому само служение предстоятельства не разделяется ни на какие степени. Мы еще вернемся к этому вопросу.

Таким образом, ни церковь не может быть без предстоятеля, ни предстоятель не может быть без церкви. «Без служения предстоятелей не может быть Евхаристического собрания, а следовательно не может быть Церкви, но и без Евхаристического собрания не может быть служения предстоятельства, т. к. без или вне Евхаристического собрания предстоятелям некому предстоять перед Богом». Ни в коем случае нельзя разделять предстоятеля (епископа) и церковь. Предстоятель (епископ) – это «эмпирический признак» церкви. Но епископ не может служить «сам по себе»; у него обязательно должны быть сослужители – народ Божий. Чем же отличается епископ от остального народа? Его отличает не харизма священства (ведь ее имеют все), а харизма предстоятельства. Это различие имеет функциональный, а не онтологический характер.

Что же видим в современной православной церкви? Мы видим жесткое разделение между священниками и народом, между клиром и мирянами. Священнодействия совершаются не мирянами, а над мирянами. Теперь совершители священнодействий – уже не весь народ Божий, а только священники как отдельная группа. Но такого не было в ранней церкви. Что же вызвало такое разделение? По убеждению Афанасьева, «мечом, который окончательно разделил церковное тело на две части, было учение о посвящении».  В ранней церкви посвящение совершалось через крещение. Соответственно, разделение проводилось между «посвященными» христианами и «непосвященными» нехристианами. У каждого крещенного было священническое служение. Но позже таинством посвящения стало уже не крещение, а рукоположение. Соответственно, различие проводилось уже между «посвященными» служителями и «непосвященными» мирянами. В рукоположении со временем усматривали онтологическое, мистическое изменение человека, словно оно изменяет его природу. Таким образом, различие между служениями переросло в онтологическое отделение, в появление двух «слоев или состояний». То, что алтарь закрыт от мирян; то, что в церкви некоторые молитвы читаются священником «тайно»; то, что священнослужители причащаются отдельно от мирян, в алтаре, – все это видимые свидетельства этого разделения между «посвященными» служителями и «непосвященными» мирянами.

Афанасьев также отвергает разделение между чисто духовной «вселенской» церковью и конкретной местной церковью. В раннем христианстве «в каждой местной церкви существовала вся полнота Церкви Божьей». Церковь есть там, где есть Христос, а Христос присутствует каждый раз на Евхаристии. Единство и полнота церкви состоит «не в совокупности местных церквей, не в их конфедерации,… а в каждой местной церкви». «С самого начала местные церкви выступают, как вполне самостоятельные и независимые единицы». Местная церковь – это кафолическая церковь. «Что совершается в одной местной церкви, совершается не в ней самой, а в Церкви Божьей». Говоря о единстве разных общин, следует обращать внимание на единство их природы, на их взаимоотношения любви и принятия, а не на внешнюю организацию.

С этим связаны два важных положения практического характера. Во-первых, в церкви не должно быть никаких над- или вне-общинных должностей. У пастыря должна быть паства. Афанасьев полагает, что даже апостолы, пророки и учители в ранней церкви принадлежали, скорее всего, какой-то местной церкви. Если Церковь мыслится как какая-то универсальная духовная величина, «существующая рядом и независимо от местных церквей», то в ней возникают особые должности, «служение которых не ограничивается пределами местной церкви и не связано с нею, а относится к Церкви, как целому». Но ничего подобного не было в первой церкви. Во-вторых, принадлежность к церкви определяется принадлежностью к конкретному евхаристическому собранию (то есть к конкретной местной общине). В раннем христианстве не было «христиан вообще» без принадлежности к определенной церкви. Человек принимался не в «церковь вообще» (как сейчас в православии), а в конкретную местную общину определенного города.

Как уже можно заключить из вышесказанного, сосредоточием церковной жизни Афанасьев считает Евхаристию. Евхаристическое собрание – это «эмпирическое выявление» Церкви. Где есть Евхаристическое собрание, там есть церковь; где его нет, там нет и церкви. Нельзя сказать, что для Афанасьева вся церковная жизнь сводится к Евхаристии. Например, он отмечает, что в ранней церкви собирались также на агапы. Но Евхаристия занимала центральное место. «Евхаристистическое собрание было в древнее время торжественным собранием всей местной церкви». Церковь вполне можно представить без храмов, без соборов, без над-общинной иерархии, без пророков и других служений. Но ее нельзя представить без Евхаристии. А поскольку Евхаристия невозможна без предстоятеля, то церковь нельзя представить без служения предстоятельства.

1.3.             Историческая часть

Но как же так получилось, что в церкви право начало вытеснять руководство Духа? Что привело к образованию трехстепенной иерархии (епископ – пресвитер – диакон)? Почему священство стало уделом только узкой группы людей в церкви? Почему о посвящении стали говорить в контексте рукоположения, а не крещения? Почему суть епископского служения сводится уже не к предстоятельству на Евхаристии, а к праву совершать рукоположение, то есть к праву назначить других служителей согласно определенным правовым нормам? Афанасьев пытается проследить истоки этих губительных изменений в экклезиологии. Мы кратко остановимся на его историческом анализе.

Афанасьев утверждает, что в Новом Завете не проводится никакого различия между пресвитером и епископом. Это просто разные названия для обозначения одного и того же служения предстоятельства. Как мы уже видели, это служение было жизненно необходимо для церкви. «Без пресвитеров церковь оказалась бы недоконченной». Согласно Афанасьеву, на основе документов ранней церкви невозможно доказать утверждение, что трехстепенная иерархия была установлена Христом (как учит школьное богословие). Это утверждение – следствие богословской спекуляции.

Начиная с апостольского времени, все служители, включая епископов-пресвитеров, избирались самой общиной. Это не означает, что каждая община «самоуправлялась»: просто избрание общиной было распознанием воли Бога, Который и руководит церковью. «В древней церкви все управление, как и вся жизнь, носило явный характер: все начиналось и все кончалось на церковном собрании». Народ участвовал вообще во всех важных моментах церковной жизни. Вне общин «не существовало никакого иного служения управления», то есть не было должностей, не привязанных к конкретной местной церкви.

Естественно, в общине могло быть несколько пресвитеров. Но приносить благодарение на Евхаристии должен был лишь один – от имени всех. Поэтому Афанасьев убежден, что уже в апостольское время и далее в общинах были «старейшие», или «первые» пресвитеры. Пример этому Афанасьев находит в личности Иакова, который отличался своим авторитетом среди пресвитеров Иерусалима. Старейший пресвитер (или старейший епископ, что одно и то же) не имел особой харизмы (дара) по сравнению с другими пресвитерами. Не было отдельного рукоположения на старейшего пресвитера. Просто среди действующих пресвитеров община избирала старейшего, который и председательствовал на Евхаристии. Для Афанасьева это так очевидно, что его не смущает отсутствие прямых упоминаний в Новом Завете о «первых» пресвитерах: «В этом не было никакой нужды, т. к. для всех было совершенно ясно, что в числе пресвитеров всегда имелся старейший или первый предстоятель». Он был таким же пресвитером-епископом, как и остальные пресвитеры-епископы, «но будучи первым из них, он фактически выявлял все их служение, а остальные пресвитеры составляли при нем уже в апостольское время некоторый совет».

Постепенно служение старейшего епископа-пресвитера отделялось от служения других епископов-пресвитеров. Начальную точку этого процесса Афанасьев видит в письмах Игнатия Богоносца. Термин «епископ» стали применять исключительно к первому епископу-пресвитеру. И во второй половине II-го века в общинах «епископ» уже явно отделяется от пресвитеров. Особое место первого пресвитера-епископа на Евхаристии превратилось в особое служение и особую власть епископа. Таким образом связь экклезиологии и Евхаристии нарушается, и на передний план выходит церковное право, которое регламентирует власть и отношения церковных иерархов. В современной православной и католической церкви различие между епископом и пресвитером состоит именно в том, что только первый может совершать рукоположения. Если раньше, даже когда епископами стали называть исключительно «первых» пресвитеров-епископов, епископ рассматривался как «предстоятельствующий на Евхаристии», то позднее он уже рассматривается как «совершающий рукоположения». Епископ становится «высоким чиновником и князем церкви, которому народ и клир обязан был подчинением».

Кроме того, со временем церковь начала возвращаться к идее ветхозаветного первосвященства. Это было естественным, так как Ветхий Завет традиционно был очень уважаем в церкви. Предстоятель на Евхаристии со временем стал и «первосвященником», причем свое священническое служение он уже совершает независимо от других членов церкви. Если в ранней церкви «первосвященником» был Иисус Христос, а народ Божий (включая епископов) – священниками, то со временем первосвященником становится епископ как «образ Христа», а священство всех христиан затемняется, а потом и забывается. Как мы уже видели, этому особенно поспособствовало учение о посвящении пресвитеров, которое окончательно разделило церковь на два «слоя» (с одной стороны – первосвященник епископ и священник пресвитер, с другой – «непосвященные» миряне).

Расширение христианства приводило к возникновению новых и новых общин, в которых необходимо регулярно совершать Евхаристию. Один епископ этого делать не мог, поэтому в новых общинах «по его поручению» Евхаристию совершают пресвитеры. Так изменяется понятие местной церкви: она становится шире, так как ее границы уже определяются не евхаристическим собранием, а границами власти епископа. Евхаристия уступает место праву. «Евхаристический принцип единства местной церкви переходит в епископальный».

Здесь еще следует обратить внимание на два общих экклезиологических подхода, которые Афанасьев описал в статье «Две идеи вселенской церкви». Первую идею Афанасьев связывает с именем Киприана. Она состоит в том, что вселенская церковь на земле разделена на отдельные общины. Такое понимание возникло под влиянием 1 Кор. 12, где апостол Павел пишет о том, что «все члены … составляют одно тело» (ст. 12). Со временем эта терминология начала применяться не только к отдельным членам церкви, но и к отдельным общинам. Отдельные церкви – члены, которые через своих епископов составляют тело – вселенскую церковь. Таким образом, любая община – лишь часть кафолической церкви. Развитию такого подхода к вселенскости особенно поспособствовало развитие христианства в империи и заимствование правовых представлений о единстве. Вторую идею вселенскости Афанасьев связывает с именем Игнатия. Ее исходный пункт – Евхаристия, в которой пребывает весь Христос. Что может быть полнее, чем полнота Христового присутствия? Если есть Христос – то есть и вся полнота церкви, «так как церковь и есть Его тело». Значит, в Евхаристическом собрании мы видим полноту церкви, а не ее часть. Тело Христа – неделимо. Афанасьев даже использует параллель с Троицей: как в каждой Ипостаси полностью присутствует вся Божественная природа без ущерба другой ипостаси, так и в каждой местной церкви присутствует вся кафоличность церкви без ущерба для кафоличности других местных церквей. В этом представлении церкви соединены не правовыми взаимоотношениями епископов, а узами любви и признанием Евхаристии друг друга; акцент смещается с единства епископата на единство Самого Христа, Который присутствует в каждом Евхаристическом собрании. Понятно, что Афанасьев поддерживает именно такое представление о вселенской церкви, хотя и признает, что оно было преобладающим лишь до средины III-го века.

Афанасьев рассматривает также историю возникновения учения об апостольском преемстве. Афанасьев не оспаривает саму идею преемства, но задает вопрос, что именно передано апостолами. Согласно школьному учению, Христос передал свое первосвященство апостолам, а те – епископам. В свете вышесказанного понятно, что Афанасьев отвергает такое понимание преемства. На самом деле епископы-пресвитеры восприняли от апостолов не первосвященство и даже не их особое служение апостольства, а их место в Евхаристическом собрании. Апостолы поставили пресвитеров-епископов именно как предстоятелей на Евхаристии; потом тех сменили другие пресвитеры-епископы и так далее. Как мы помним, церковь не может быть без Евхаристии, а Евхаристии не может быть без предстоятеля. Для этого и необходимо преемство, «непрерывная цепь лиц, исполняющих одно и то же служение» предстоятельства. Именно это служение и передали апостолы. Но они не передавали своего особого, апостольского, служения. Оно было уникальным и не могло иметь преемства. Вообще нельзя говорить о «преемстве» совершенно разных служений. «Если бы служение апостолов должно было иметь преемство, то их преемниками были бы апостолы, а не епископы».

1.4.             Экуменическое значение

Идеи евхаристической экклезиологии имели определенное значение для развития экуменизма. Сам Афанасьев много размышлял о возможности воссоединения католиков и православных. Он полагал, что при существующих экклезиологических моделях (и в католичестве, и в православии) экуменизм, основанный на Киприанской идее вселенской церкви, имеет мало перспектив. Намного больше надежд он возлагал на свою модель евхаристической экклезиологии. С одной стороны, она, казалось бы, усложняла диалог с католиками. Ведь Афанасьев считал образцовым устройство ранней церкви, которое он описывал так (и совершенно оправданно), что оно куда больше напоминает устройство протестантских церквей, чем православных или тем более католической. Но с другой стороны, его подход действительно открывал определенные экуменические перспективы. Главным камнем преткновения между православными и католиками, несмотря на любую иную риторику, всегда был вопрос власти (иерархии) и особенно примат римского папы. Для единства церкви необходимо было согласовать иерархическую модель и определить, кто будет на ее вершине и с какими полномочиями. Это задание очень сложное. Совсем недавно мы могли лишний раз убедиться, что православным иерархам сложно поделить между собой даже такую мелочь, как места в диптихе; что уж говорить о таких серьезных вещах, как создание единой структуры с католической церковью. Кроме того, на данный момент каждая из двух церквей считает только себя полностью «истинной», а другую – такой, что в той или иной степени «отпала» от этой истины. Это создает дополнительные трудности для диалога. Но Афанасьев предлагает другой путь. Он считает, что на самом деле «связи между католической и православной церквями никогда окончательно не разрывались и продолжают существовать до сих пор»[1]. И эта связь – Евхаристия. Обе стороны всегда признавали действительность Евхаристии и, следовательно, действительность священства друг друга. Евхаристии не бывает лучшей или худшей, более или менее «истинной», более или менее «полной». Евхаристия всегда и всюду едина, как един Христос. Своим присутствием Он обеспечивает единство тех, кто принимает участие в Евхаристии. Следовательно, единство в своем основном, глубинном смысле уже есть. Здесь подходит известная фраза Карла Барта: «единство церкви не создают, а обнаруживают». Согласно Афанасьеву, для выявления этого Евхаристического единства просто необходимо устранить канонические препятствия. Поэтому необходимо вернуться к представлению о епископе как предстоятеле на Евхаристии, а не надеяться на достижение каких-то компромиссов в сложной административной «надстройке».

1.5.             Оценка

Большое достижение Афанасьева состоит в том, что он привлек внимание многих богословов – не только православных, но и католических – к теме церкви, причем развил эту тему в новом направлении. При этом Афанасьев выявляет куда больший интерес к Библии, чем это обычно можно наблюдать у православных теологов. Не менее серьезно он пытается изучить первоначальное христианство и максимально приблизить современную православную действительность к экклезиологическим представлениям ранней церкви. Отметим, что в этом смысле на Афанасьева имели определяющее влияние работы протестантского богослова Зома, который поднял тему об ущербности права в церковной жизни и о евхаристическом основании епископского служения в ранней церкви. При этом Афанасьев не во всем соглашается с Зомом[2].

Среди самых позитивных сторон евхаристической экклезиологии отметим то, что она подчеркивает роль общины и необходимость участия в ее жизни. Такая экклезиология перемещает центр церковной жизни в общину и противостоит клерикализации и индивидуализации. В ней акцентируется внимание на том, что православный человек должен быть привязан к конкретной церкви и регулярно участвовать в Евхаристии. И вообще главное – не быть в церкви, а быть церковью. Если бы эти принципы были реализованы на практике, это бы повлекло за собой революционные изменения в православии. Также отметим акцент Афанасьева на священстве всех верующих, которое поощряет православного человека активнее участвовать в литургии и по-новому взглянуть на происходящее там.

Среди минусов евхаристической экклезиологии Афанасьева отметим четыре момента. Во-первых, слишком большой акцент делается на самой литургии[3]. Например, Афанасьев отождествляет «духовные жертвы» из 1 Петр. 2:4 с Евхаристией. Но там скорее речь идет о жертве как посвященности Богу, как добродетельной жизни (2:12) в ее различных проявлениях («будьте святы во всех поступках», 1:15). Еще более очевидно, что не о Евхаристии говорится в Рим. 12:1 («представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, [для] разумного служения вашего»)[4]. Отождествление «духовных жертв» исключительно с Евхаристией обедняет общинную и вообще христианскую жизнь. Также однобокий акцент на евхаристическом предстоятельстве епископа ведет к пренебрежению других сторон его служения – проповеди Евангелия, душепопечения и т.д.

Во-вторых, Афанасьев описывает идеальную ситуацию, когда епископ и народ едины. Он исходит из согласия, «симфонии» между епископом и народом. Но что будет, если народ против решений епископа? Естественно, в церкви должна царить власть любви, мир Святого Духа. Но реальность такова, что греховность человека проявляется и в церкви. Для минимизации негативного влияния греха необходимо определенное правовое церковное устройство. Как правило, отсутствие церковного уклада и надежда на мир и любовь оборачиваются тем, что некоторые лица начинают манипулировать церковными принципами и традициями.

В-третьих, Афанасьев не сумел (и не хотел) преодолеть традиционное для православия различие между «народом Божьим» (церковью) и «отдельными членами». Н-р, он полагает, что таинства действительны именно потому, что совершаются «церковью» как какой-то идеальной сущностью; если бы они совершались отдельными людьми, то они были бы «недостойны», как недостойны эти люди. Церковь всегда свята «независимо от греховности отдельных ее членов». Афанасьев противостоит «церкви вообще» в аспекте церковного уклада, но не противостоит «церкви вообще» в идеалистическом смысле.

В-четвертых, хотя Афанасьев отрицает особый онтологический «статус» епископа и особое рукоположение на епископа, все же он сохраняет за «первым» епископом (одним человеком) в общине особое положение, что сложно согласовать с Писанием. Тем более это особое место сложно увязать с председательством на Евхаристии. В случае с Иаковом, на которого ссылается Афанасьев, мы имеем дело не с особым служением или особыми функциями, а с личным авторитетом «брата Господня».

2.                  Иоанн Зизиулас (1931)

Как мы уже отметили, идеи евхаристической экклезиологии нашли большой отклик – как в среде католиков, так и в среде православных. В целом этот отклик был позитивным, хотя многие усматривали у Афанасьева протестантское влияние и обвиняли его в приверженности определенной форме «конгрегационализма», который противостоит православной соборности и единству. Среди последователей Афанасьева следует особенно отметить православных богословов Александра Шмемана (1921-1983) и Иоанна Зизиуласа (1931). Развивая идеи евхаристической экклезиологии, они пытались уходить от того, что считали крайностями богословия Афанасьева[5]. Мы кратко остановимся на взглядах Зизиуласа – вероятно, самого влиятельного современного православного богослова.

Еще в 1965 году Зизиулас написал диссертацию под названием «Евхаристия, епископ, церковь. Единство Церкви в Божественной Евхаристии и епископ в I-III веках». В ней отражен подход, который очень напоминает идеи Афанасьева. Зизиулас подчеркивает, что в первые века епископ был в первую очередь предстоятелем на Евхаристии. Это позже, ближе к западному Средневековью, епископ стал рассматриваться как администратор. В раннем же христианстве церковь объединялась вокруг Евхаристии, а следовательно и вокруг епископа как ее предстоятеля.

Зизиулас всячески подчеркивает, что в ранней церкви Евхаристия имела огромное значение для осознания церковного единства. Учение о Евхаристии было индивидуализировано в Средние века, когда утратило свое значение как объединяющее людей между собой и людей с Богом. Но в раннем христианстве евхаристическое собрание и церковь были по сути тождественными понятиями. Единство церкви было не просто мировоззренческим, ведь христиане – это не группа философов, единство которых зиждется на одинаковых взглядах. Церковное единство онтологично и реализуется в Евхаристии, на которой присутствует Христос. Именно на этом общении с Ним и основывается единство церкви. В этом смысле экклезиология – это часть христологии.

Но Зизиулас также пытается преодолеть односторонний акцент на Евхаристии (который, по его мнению, присутствует у Афанасьева). Для единства церкви важна не только Евхаристия, но и крещение, вера и святость. Зизиулас прослеживает развитие епископского служения в ранней церкви и отмечает, что если сначала епископ был связан прежде всего с Евхаристией (Игнатий, Климент Римский), то затем, в связи с большим распространением ересей, епископ стал рассматриваться как защитник православия, то есть верного учения (Егесипп, Ириней). Зизиулас подчеркивает, что для единства церкви необходимо и то и другое. На вселенском уровне местные церкви должны пребывать в евхаристическом общении и разделять одну веру. Связь между Евхаристией и учением очень важна. Как писал Ириней, «наше учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свой черед, подтверждает наше учение».

Во взглядах на местную церковь видна и преемственность между Зизиуласом и Афанасьевым, и отличие. Зизиулас повторяет то, что поместная церковь – не часть кафолической церкви, а сама кафолическая церковь, потому что в ней присутствует целокупный Христос. Единство церкви состоит не в сложении отдельных единиц (отдельных местных церквей), а в одинаковости их мистической сущности. Другими словами, это не единство в общности, а единство в тождестве[6]. Каждая Евхаристия – это полная Евхаристия, а значит каждая церковь как евхаристическое собрание – это полное Тело Иисуса Христа. Это мы видели и у Афанасьева. Но дальше есть важное отличие. В первые века церковь жила по принципу: в каждом городе – один епископ, одна евхаристия, одна церковь. Но в средине 3-го века в связи с распространением христианства этот принцип уже не мог действовать. Появляются приходы, а там Евхаристию служит уже не сам епископ, а по его поручению пресвитер. Что же тогда называть «местной церковью»: приход (где во главе – пресвитер), или епархия (которая объединяет приходы и во главе которой – епископ)? В отличие от Афанасьева, Зизиулас считает, что «полной церковью» можно назвать лишь епархию. Можно ли в таком случае сказать, что именно Евхаристия объединяет церковь, ведь при такой системе границы местной церкви определяются границами власти епископа, а не границами евхаристического собрания? Зизиулас считает, что можно, ведь пресвитеры служат Евхаристию именно с разрешения епископа, поэтому Евхаристии в пределах епархии есть в сущности одна Евхаристия. В этом смысле можно сказать, что Зизиулас приуменьшает роль пресвитера и подчеркивает роль епископа. И в целом у Зизиуласа нет того сугубо негативного отношения к праву и институциональности, которое мы видели у Афанасьева.

Важно также подчеркнуть, что в ранних работах Зизиулас подчеркивал, что все церкви (то есть все епархии) равны, как равны и их епископы. Каждый епископ – преемник не какого-то определенного апостола, а всех апостолов вместе взятых. Понятно, как это влияет на диалог с католиками: они уже не могут утверждать, что только епископ Рима есть наследник апостола Петра. Но в более поздних работах Зизиулас уже не настаивал на полном равенстве всех епископов. В любом случае, у него сохранился акцент на епархии: на локальном уровне он подчеркивает роль епархии больше, чем роль прихода; а на вселенском уровне он подчеркивает роль епархии больше, чем роль всего епископата вместе взятого[7]. Для того, чтобы сохранить связь между Евхаристией и епископом, Зизиулас выступает за уменьшение размеров епархий.

Подытоживая, мы можем выделить три главных практических следствия идей Зизиуласа. Во-первых, вслед за Афанасьевым Зизиулас изменяет представление об экуменизме: конечная цель экуменизма видится уже не в полном институциональном единстве (что очень труднодостижимо), а в полном евхаристическом общении. Во-вторых, признавая роль Евхаристии, Зизиулас также сильно подчеркивает значение единства в вере. В-третьих, в экклезиологии Зизиуласа усиливается роль епархий. С одной стороны, Зизиулас не оставляет никаких сомнений в том, что он далек от любого «конгрегационализма» в протестантском ключе. Значение «внеевхаристического» собрания епископов для него куда важнее решения конкретной евхаристической общины[8]. С другой стороны, он также пытается дистанцироваться от централизма.