В мире текстуальной критики уже долгое время ведется дискуссия о том, насколько сильно и  намеренно переписчики изменили отрывки Нового Завета для того, чтобы те соответствовали их собственным богословским предпочтениям. Со времени широко известного заявления Весткотта и Хорта о том, что «нет ни малейшего признака преднамеренного искажения текста по догматическим причинам» (Введение в Новый Завет, 282), неизменно звучат голоса ученых, желающих доказать противоположное. Идея богословско-мотивированных изменений, внесенных переписчиками, была впервые высказана Кирсоппом Лэйком и Дж. Ренделом Харрисом; что же касается недавних заявлений, то в связи с этим  можно упомянуть такого ученого как Элдона Дж. Эппа и его широко известную книгу: «Богословская тенденция кембриджской рукописи книги Деяний» (The Theological Tendency of Codex Cantabrigiensis in Acts). Барт Д. Эрман присоединяется к этим заявлениям в своей недавно изданной книге «Искаженные слова Иисуса», в которой он утверждает, что переписчики ранней Церкви не были просто непредубежденными людьми, которые механически переписывали лежавший перед ними текст, но в определенном смысле, они продолжали «писание» новозаветного текста, изменяя его таким образом, чтобы оно соответствовало богословским и социальным тенденциям их времени. Естественно, Эрман и раньше много писал по этой теме – в особенности в своей специально посвященной этой теме книге: «Ортодоксальное искажение Писания» (1993) – и эта тема стала доминирующей в его академической деятельности. Эрман сокрушается по поводу того, что текстуальные разночтения часто не замечаются и отбрасываются в сторону как отходы на полу монтажного цеха. Он утверждает, что их необходимо рассматривать как «окно» в историю раннего христианства, раскрывающего трудности и проблемы, с которыми оно сталкивалось тогда.

В отличие от многих ранних работ Эрмана, книга «Искаженные слова Иисуса» написана для более широкой аудитории читателей, и начинается она не с обзора академических трудов по этой теме, а с того, что излагает личное «свидетельство» самого Эрмана, рассказывающего о своем пути (или преображении) от наивного евангельского верующего, закончившего институт Муди и Уитонский колледж, до просвещенного профессора Принстонской семинарии. Он описывает, что именно в ранние годы изучения текстуальной критики и последующее осознание «ошибок» переписчиков подтолкнуло его к мысли, что его взгляд на непогрешимость Писания может быть ошибочным. Но когда, в конце концов, Эрман признался себе в том, что Библия содержит погрешности и ошибки, он заявил, что «шлюзы открылись», и у него радикально поменялся взгляд на Библию. Он пришел к выводу, что Библия «от корки до корки является человеческой книгой» (11). Несмотря на то, что личное свидетельство Эрмана во введении к книге является довольно интересным, оно поражает читателя своей неуместностью, создается впечатление, что этот научный труд принадлежит творчеству светского научного общества. В конце концов, разве не запрещается евангельским верующим обращаться к личному опыту в своих научных трудах? Как ни странно, когда Эрман дистанцируется от своего евангельского прошлого, он, по сути, занимается чем-то вроде контревангелизма, надеясь убедить любого читателя, который воспринимает текст «буквально» (14), считает себя «фундаменталистом» (6) и имеет «предвзятое мнение» (13), в том, что он должен пересмотреть свой взгляд на Писание и принять взгляд Эрмана. Обращение Эрмана к своему собственному жизненному опыту, как минимум,  раскрывает все его карты: он использует сферу текстуальной критики как средство, предназначенное для того, чтобы бросить вызов евангельской доктрине Писания.

Несмотря на то, что книга «Искаженные слова Иисуса» разделена на семь глав, фактический аргумент Эрмана можно наилучшим образом представить себе в трех частях. Давайте рассмотрим эти три части одну за другой. Прежде всего, Эрман начинает свою критику Нового Завета, высказывая мнение о том, что переписчики раннего христианства (точнее, первых трех столетий) не способны были воспроизвести заслуживающие доверия копии по причине того, что они были не профессиональными переписчиками, а просто грамотными верующими (некоторые были даже неграмотными!), которые пожелали попробовать заняться этим делом. Более того, по мнению Эрмана, деятельность переписчиков в основном была «раздражающе медленной и неточной, [и] копии, создаваемые таким образом, могли, в конце концов, оказаться довольно не похожими на оригинальные документы» (46).  В связи с этим необходимо сделать два замечания. (а) Если переписка манускриптов в древности совершалась так, как это описывает Эрман, тогда можно предположить, что все факты о древней истории являются неясными и сомнительными. В самом деле, если написание манускриптов было таким случайным и бессистемным занятием, нет никакого основания предполагать, что какое-либо другое повествование о событиях древности можно воспринимать с какой-либо уверенностью, не говоря уже о сам

их древних свидетельствах, к которым обращается Эрман, чтобы показать, что работа переписчиков была довольно сомнительной (свидетельства, которые представлены в манускриптах!). Конечно, Эрман не сомневается в подлинности этих свидетельств, потому что очевидно, что его желание заключается только в том, чтобы подвергнуть сомнению ценность христианских манускриптов. (б) Чтобы выступить против подлинности христианских манускриптов, Эрман должен доказать, что христианские копии документов были хуже, чем большинство других древних документов. Именно это он пытается сделать, заявляя о том, что христианские переписчики были непрофессионалами (даже иногда неграмотными), и, следовательно, они были предрасположены к допущению ошибок. В данном вопросе Эрман всецело полагается на исследовательскую работу под названием «Хранители посланий» (2000 г.), которая была написана одним из его аспирантов – Кимом Хэйнс-Эйценом. Однако Хэйнс-Эйцен был раскритикован за представление ложного противопоставления между переписыванием официальных документов и бессистемным  (непрофессиональным) переписыванием рукописей. Он представил это таким образом, что как будто в те времена существовали только эти два варианта. Даже если во втором веке не существовало официальных помещений для переписывания документов (что нам достоверно неизвестно), существует значительное количество указаний на то, что у ранних христиан был организованный, структурированный и надежный процесс переписывания документов. Например, ученые давным-давно признали тот факт, что истинное единодушие всего христианского мира относительно использования древних рукописей Библии (в отличие от свитков) указывает на поражающую степень структурного единства. Более того, такая характерная черта рукописей как nomina sacra (лат. «священные названия», - прим. перев.), которая обнаруживается практически во всех ранних христианских манускриптах (даже копиях второго века), указывает на «высокую степень организации, сознательный процесс планирования и согласованность деятельности переписчиков среди всех христианских общин, которая до настоящего времени не имела достаточных оснований для сомнений, и которая проливала новый свет на историю ранней церкви» (Т. К. Скит «Написание ранних христианских книг», 73). Недавно изданные книги, такие как, например, «Первое издание Нового Завета» Дэвида Тробиша (Оксфорд, 2000 г.), также продолжают обсуждать эти характерные особенности и поразительную степень согласованности в деятельности ранних христианских переписчиков. Невероятно, что такое текстуальное доказательство просто игнорируется Эрманом (и недооценивается Нэйнс-Эйценом) с целью подтвердить утверждение о том, что труд христианских переписчиков был ненадежным.

Второй аргумент Эрмана (содержащийся в  нескольких главах) заключается в том, что сами манускрипты настолько переполнены ошибками и противоречиями переписчиков, что им нельзя доверять. Читатель чувствует, как возрастает возбуждение Эрмана от собственной способности перечислять такое большое количество текстуальных разночтений, и, кажется, он ожидает, что его читатели будут поражены этими цифрами («некоторые говорят, что существует 200000 разночтений, другие говорят о 300000, а еще некоторые говорят о 400000 и более разночтений!», стр. 89). Он даже обращается к изданию греческого Нового Завета 1707 года Джона Милла (точнее, к его критическому аппарату), в котором Милл перечислил тридцать тысяч текстуальных отличий в различных манускриптах, которые были у него в наличии. В четвертой главе Эрман продолжает обращать внимание читателей на «проблему» текстуальных разночтений, излагая краткую историю текстуальной критики. В этой главе он особо подчеркивает тот факт, что на протяжении многих лет различные ученые с огромным трудом пытались найти способ восстановить оригинальный текст Нового Завета. Снова необходимо сделать несколько комментариев. (а) Использование Эрманом чисел слегка сбивает с толку, потому что он никогда не проясняет для читателя тот факт, что огромное, огромное количество этих текстуальных разночтений является типичными, заурядными разновидностями изменений, внесенных переписчиками, которые, как минимум, не влияют на целостность текста (орфографические ошибки, изменение порядка слов, пропущенные слова, и т.д.). Конечно, как только человек осознает, что такие изменения представляют собой естественную часть переписывания любого исторического документа, тогда для него исчезает всякая необходимость в обсуждении достоверности Нового Завета (иначе вся древняя история канет в безвестность). Такие разночтения необходимо ожидать от исторических документов, а не устраивать по этому поводу скандал. Но именно этот вопрос Эрман отказывается ясно изложить своему читателю. (б) Оперируя большими цифрами, Эрман также не принимает во внимание то огромное количество манускриптов, которые имеются  в наличии. Очевидно, что если бы у нас было только пять манускриптов Нового Завета, было бы и очень малое количество текстуальных разночтений, которые необходимо объяснить. Но у нас имеется более 5000 греческих манускриптов (не говоря уже об их различных версиях), количество, превышающее любые другие документы древности. Таким образом, простой количественный подсчет разночтений сбивает с толку: конечно, количество разночтений будет большим, потому что количество манускриптов огромно. Следовательно, во многом христианство является жертвой своего собственного успеха. Несмотря на то, что огромное количество манускриптов должно служить положительным историческим доказательством и указывать на подлинность Нового Завета, Эрман каким-то образом использует этот факт для того, чтобы сделать его доказательством его предвзятого характера; без сомнения, это – удивительное мастерство. К сожалению, благодаря таким уловкам неискушенный читатель остается в неведении. На  странице 87 Эрман даже признает эту истину (первоначально признанную Бентли много лет назад), но никак не реагирует на нее. (в) В дополнение к этим размышлениям Эрман также не упоминает тот факт, что огромное количество этих текстуальных разночтений легко распознается и также легко исправляется. Действительно, вся наука текстуальной критики (очевидным сторонником которой является сам Эрман) посвящена выполнению именно этой задачи. Но Эрман создает такое впечатление у читателей, что существует 400 000 разночтений, и мы не имеем ни малейшего представления о том, какие из них принадлежали оригинальному тексту, а какие нет, таким образом погружая весь Новый Завет в кромешную тьму. Это просто вводит в заблуждение. В этой ситуации Эрман хочет сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. С одной стороны, ему необходимо доказать, что методы текстуальной критики являются надежными и с их помощью можно показать, что включалось в оригинальный текст, а что нет. Иначе он не смог бы доказать, что изменения были сделаны по богословским причинам (как он утверждает в главе 6). Но с другой стороны, он желает, чтобы «оригинальный» текст Нового Завета оставался недоступным и неясным, что вынуждает его утверждать, что методы текстуальной критики не могут на самом деле сделать какие-либо определенные выводы. Что это? Весь метод его аргументации предназначен для того, чтобы внести в данный вопрос не ясность, а путаницу, чтобы сбитый с толку читатель стал жертвой сомнений, уступая  мнению, что Новому Завету нельзя доверять. (г) Обращение Эрмана к исследованию Милла также вводит читателя в заблуждение. «Тридцать тысяч» разночтений, которые обнаружил Милл, включают в себя сравнения не только греческих манускриптов, которые были у него в наличии, но также и сравнения с цитатами отцов ранней Церкви и копиями Нового Завета на других языках. Однако хорошо известно, что сравнение греческих манускриптов с манускриптами на других языках и цитатами из трудов отцов Церкви – не то же самое, что сравнение греческих манускриптов друг с другом. Перевод с одного языка на другой вносит всевозможные разночтения (просто обратите внимание на различия в переводах Нового Завета на английском языке), а отцы Церкви известны своим свободным цитированием отрывков Нового Завета, цитированием по памяти, перефразированием и объединением цитат. Таким образом, цифры – это еще не все. В конце концов, если принять во внимание только размышления, которые упомянуты здесь, – природа разночтений, огромное количество копий Нового Завета, способность установить первоначальный текст – зловещая «проблема» текстуальных разночтений, выдвинутая Эрманом, быстро уменьшается до своих мизерных фактических размеров. Затем,  оставив разглагольствование, оставшиеся вопросы текстуальной критики могут быть рассмотрены ясно и объективно. После этого становится очевидным, что текстуальные разночтения, хотя и являются важным вопросом, на который необходимо обратить внимание, никоим образом не подрывают всеобщую достоверность текста Нового Завета.

Третий аргумент, выдвинутый Эрманом,  и кульминационный момент всего его сочинения,  состоит в том, что переписчики не только случайно изменили текст, но изменили его также намеренно ради достижения собственных богословских целей. Короче говоря, этот раздел (в основном, изложенный в шестой главе книги) представляет собой просто сокращенное изложение его книги «Ортодоксальное искажение Писания», где он рассматривает различные богословские изменения: антиадопционистские, антидокетические и антисепаратистские изменения текста. Несмотря на то, что меня не убеждают все логические обоснования текстуальной критики Эрмана, есть веские причины предположить существование изменений, внесенных переписчиками в текст Писания, которые отражали различные богословские проблемы. Этот вопрос рассматривался учеными на протяжении многих поколений. Однако проблема заключается не в том, является ли Эрман формально правым в этом вопросе, а в том, делает ли он правильные выводы. Подозреваю, что целью Эрмана в упоминании этого факта было продолжать сеять сомнения у читателя относительно вопроса, можно ли действительно доверять процессу передачи Нового Завета. Очевидно, если можно показать, что некоторые переписчики не всегда оставались безучастными, беспристрастными, бесчувственными автоматами, которые механически переписывали текст с одной страницы на другую (хотя я сомневаюсь, что кто-либо вообще когда-либо имел подобное представление о переписчиках), тогда мы обязаны оставить даже мысль о том, что новозаветный текст передавался в неповрежденном виде. Но в связи с этим необходимо упомянуть несколько наблюдений. (а) И вновь значение количества этих изменений остается неясным. Намеренные богословские изменения составляют очень незначительное количество текстуальных разночтений в Новом Завете, и, следовательно, в относительном масштабе представляют собой чрезвычайно малую значимость для определения общего состояния текста. По сути, огромное количество переписчиков не изменяли намеренно текст всякий раз, когда чувствовали в этом необходимость. В этом отношении количественная статистика Эрмана в первых главах его книги работает против него. Если действительно количество текстуальных разночтений настолько велико, как он утверждает (400000!), тогда богословски мотивированные изменения составляют такую мизерную часть от этого количества, что можно задуматься над тем, зачем они вообще здесь обсуждаются. Не удивительно, что обсуждение количества отсутствует в этой главе, потому что цифры свидетельствуют больше не в пользу точки зрения Эрмана, а против нее. (б) Кроме того, богословская значимость этих изменений также, похоже, преувеличена Эрманом. Например,  действительно ли мы должны полагать, что достоверность Нового Завета зависит от того, говорится ли в тексте Евангелия от Луки 2:33  «Его отец и мать» или «Иосиф и мать Его»? Разве Иосиф не был законным отцом Иисуса? Разве непорочное зачатие не подтверждается в других отрывках Писания, даже в том же Евангелии (Луки 1:35)? Более того, нельзя с уверенностью заявлять, что это изменение является богословски мотивированным. Разве переписчик не мог просто заменить два синонимичных термина? Откуда Эрман может с уверенностью знать мотив переписчика? Такое разночтение, как в Луки 2:33, заслуживает самостоятельного рассмотрения, но можно с уверенностью сказать, что оно не имеет ничего общего с вопросом, была ли весть Нового Завета передана нам безошибочно. (в) Даже если признать истинными все отдельные аргументы Эрмана относительно этих различных текстуальных разночтений, возникает вопрос: чего на самом деле достигает подобное исследование? Естественно, оно существенно не меняет критический греческий текст Нового Завета, который мы используем в современных богословских кругах (или церквях), потому что Эрман утверждает, что всех этих разночтений не было в оригинальном тексте. Таким образом, даже если некоторые переписчики изменили текст, имея подобные побуждения, у нас в наличии есть достаточно манускриптов, чтобы заметить все встречающиеся изменения и определить их как дополнения. Возможно, тогда Эрман мог бы с уверенностью утверждать, что определение таких разночтений помогает нам понять природу богословских дебатов между христианами во времена раннего христианства. Но действительно ли эти разночтения дают новую информацию об этих дебатах, которой мы еще не знаем на основании трудов отцов ранней Церкви, имеющихся в нашем распоряжении? Но если цель заключается просто в том, чтобы показать, что некоторые переписчики намеренно изменили текст по богословским причинам, тогда разве эта цель уже не была достигнута в предыдущих трудах, написанных Лэйком, Харрисом или Эппом? Поэтому, возникает вопрос: почему Эрман с такой решимостью поднимает эту проблему снова и снова? Возможно, это не столько касается достоверности Нового Завета, сколько является эмоциональным обращением к читателю. В конце концов, легко понять, почему обычный читатель, не знающий всех фактов, будет обеспокоен тем, что переписчики намеренно изменили текст по догматическим причинам. Невооруженным взглядом видно, что этот аргумент довольно эффективен для возникновения сомнений. Однако эффективен ли он для того, чтобы подорвать подлинную достоверность Нового Завета – это совсем другой вопрос.

В заключении книги «Искаженные слова Иисуса» Эрман высказывает последнее наблюдение, на которое стоит обратить наше внимание. Он говорит, что мы не должны слишком строго судить переписчиков, которые изменили Новый Завет, потому что, в конце концов, всякий читающий Новый Завет «изменяет» его, истолковывая в соответствии со своим образом мышления. Таким образом, нет «правильного» или нормативного понимания текста; значение текста принадлежит самому читателю, потому что «читать текст – значит неизбежно изменять его» (217). Я думаю, что именно в этом заключается истинная суть книги «Искаженные слова Иисуса». Согласно Эрману, Новому Завету недостает авторитета из-за всех тех переписчиков, которые изменили его; но это нормально, потому что это обстоятельство напоминает о том, что в любом случае нам не нужно искать авторитет ни в каком тексте. Авторитет и толкование принадлежит самому читателю. Он может придать свое собственное значение миру, в котором живет. Естественно, если бы это было правдой, тогда возникает вопрос: зачем вообще Эрман написал эту книгу? Если значение тексту действительно придает сам читатель, тогда зачем нужно общаться посредством написанного слова в книге? Я думаю, что Эрман был бы недоволен, если бы читатели истолковали его слова так, как им заблагорассудится. Нет, сама книга Эрмана показывает, что он предполагает существование некой согласованной со своим читателем реальности, где слова имеют значение, а текст может быть правильно понят, включая его собственный. Когда Эрман утверждает, что тексты не имеют присущего им значения, составляя свой собственный текст, становится очевидным один факт: единственный текст, который Эрман желает оставить неясным – это текст Нового Завета.

Подводя итог вышесказанному, книга «Искаженные слова Иисуса» представляет довольно интересный взгляд на текстуальную критику, представленный бывшим евангельским верующим, который убежден в том, что невозможно иметь текстуальные разночтения и одновременно признавать авторитет Библии. И, похоже, именно это является основной проблемой для Эрмана. По-моему, дело не столько в количестве спорных (хотя только частично) разночтений, сколько в существовании какого-либо разночтения вообще. Подводя итог, Эрман заявляет: «Если бы [Бог] действительно хотел, чтобы люди услышали Его подлинные слова, Он обязательно бы чудесным образом сохранил эти слова, так же как Он чудесным образом вдохновил их написание в первоисточнике» (211). Другими словами, если бы Бог действительно вдохновил написание Нового Завета, то вообще не существовало бы разночтений переписчиков. Именно это шокирующее допущение Эрмана раскрывает сердцевину проблемы, связанной с книгой «Искаженные слова Иисуса». Эрман использует свое собственное определение богодухновенности, устанавливающее произвольный (и абсурдный) стандарт, которому невозможно соответствовать. Действительно ли богодухновенность требует того, чтобы сразу после написания книг Библии Бог чудесным образом дал гарантии, что никто никогда не перепишет их неправильно? Должны ли мы поверить, что богодухновенность требует того, чтобы ни взрослый, ни ребенок, ни переписчик, ни ученый, ни кто-либо другой, переписывая отрывок Писания, никогда не упустил ни одного слова на протяжении всей истории человечества? Или же Эрман запретил Богу давать откровение до изобретения первого печатного станка Гуттенбергом? Но в этих копиях также есть ошибки. Был бы Эрман более доволен, если бы Новый Завет был доставлен с небес на золотых скрижалях, а не посредством обычного исторического процесса? Я думаю, что тогда он бы отнесся неодобрительно к тому факту, что Новый Завет не несет в себе «следов истории». Кажется вполне очевидным, что Эрман исследовал документы Нового Завета с априорным убеждением в том, что богодухновенность требует отсутствия текстуальных разночтений – стандарт, который никогда не мог быть достигнут в реальном историческом мире первого века. По иронии судьбы, сколько бы Эрман ни говорил о реальной истории, его личный взгляд на богодухновенность, согласно его определению, мешает восприятию Божьего Нового Завета как такого, который имел бы какое-либо отношение к реальной истории. Следовательно, не удивительно, что в книге Эрмана «делается вывод», что Новый Завет не может быть богодухновенным. Вряд ли можно было бы предположить какой-либо другой вывод.

Барт Д. Эрман – Нью-Йорк: Харпер Коллинс, 2005

Отзыв написан Майклом Крюгером, адъюнкт-профессором Нового Завета в Реформатской богословской семинарии города Шарлотт, штат Северная Каролина, США.

Апрель, 2006 г.