Рудольф Бультман

1. Личность и богословие Бультмана. 1

2. Демифологизация. 2

3. Экзистенциализм.. 3

3.1. Неподлинное и подлинное существование. 4

3.2. Решение. 4

4. Христология Бультмана. 5

4.1. Historie и geschichte. 5

4.2. Иисус истории и Христос керигмы.. 6

Оценка. 8

1. Личность и богословие Бультмана

            Рудольф Бультман (1884-1976) был одним из самых известных богословов XX века. Он родился в семье лютеранского пастора, который придерживался либеральных теологических убеждений. Бультман учился в ряде немецких университетов, каждый из которых также тяготел к либеральному богословию. Городом его жизни стал Марбург, куда он переехал в 1921 году. Он преподавал там до 1951 года и жил до последних дней. Несмотря на членство в Исповедующей церкви и неприятие нацизма, он не покидал Германию во время второй мировой войны.

Бультман написал много влиятельных работ в области библеистики, истории, философии и догматики. Интересно, что он начал писать довольно поздно. Это объясняют тем, что Бультман был разочарован в либеральном богословии, но одновременно не мог определиться с альтернативой ему. Бультмана довольно сложно отнести к определенной богословской традиции. Прежде всего, на Бультмана серьезно повлияло его лютеранское окружение, и его богословие впитало в себя ряд типичных лютеранских черт[1]. Но назвать какого-то богослова XX века "лютеранином" – значит мало сказать по сути, потому что лютеранство тогда уже объединяло богословов с очень разными взглядами. Идеи Бультмана во многом пересекаются с диалектическим богословием, а на заре своей карьеры он тесно сотрудничал с Карлом Бартом, считая себя союзником Барта в борьбе против богословия XIX века. Тем не менее, в дальнейшем их пути разошлись. В своем отрицании сверхъестественных сил, в своем безоговорочном принятии "научного мышления", в своем обращении с Библией, в своем антропоцентричном богословии Бультман был скорее модернистом, продолжателем либеральной традиции, хотя в целом считал себя ее критиком. Кроме того, большое значение для богословия Бультмана имело то, что он принял и развил множество понятий из экзистенциальной философии Хайдеггера. Поэтому неудивительно, что в книгах, посвященных Бультману, можно встретить все эти определения: лютеранин, нео-ортодокс, либерал, экзистенциалист. Чтобы понять сложность однозначной оценки Бультмана, мы перейдем к более подробному анализу его богословия.

2. Демифологизация

Бультман вошел в историю богословия прежде всего тем, что ввел в него понятие "демифологизации". В 1941 году вышла его знаменитая работа "Новый Завет и мифология", которую по значению для богословия XX века иногда сравнивают с "Посланием к Римлянам" Барта. В ней Бультман выступил с радикальной программой переосмысления Нового Завета. Он исходит из того, что богослов должен говорить на языке своего времени. Для Бультмана это означает, что обращаться к современникам на языке Нового Завета уже нельзя, потому что он безнадежно устарел. По его мнению, разделение мира на ад, землю и небеса; действие сверхъестественных сил (ангелов и демонов); исцеления и прочие чудеса – все это часть мифической картины Нового Завета. Изображение спасения также включает множество мифических элементов, таких как предсуществование Сына Божого, Его непорочное зачатие, искупительная смерть, телесное воскресение, вознесение к Отцу, Второе пришествие. Бультман полагает, что все это мифология, сложившаяся под влиянием гностицизма и иудейской апокалиптики. Она неактуальна для людей XX века: "Нельзя пользоваться электрическим светом и радио, прибегать в случае болезни к современным лекарственным и клиническим сред­ствам и в то же время верить в новозаветный мир духов и чудес"[2].

            Но здесь возникает вопрос: если мы отвергаем истинность мифической картины Нового Завета, значит ли это, что мы неизбежно вообще отвергаем его главную суть, его истину? Другими словами, нельзя ли сделать так, чтобы избавиться от этих устаревших мифических представлений, но вместе с тем сохранить новозаветную керигму (то есть проповедь, провозвестие,  возвещение, Евангелие)? Бультман считает, что это возможно. Задача демифологизации как раз состоит в том, чтобы отделить керигму от мифа и по-новому преподнести керигму для современных людей. Бультман убежден, что этот подход отличается как от либерального богословия XIX века, которое вместе с мифом отвергало и керигму, так и от ортодоксального богословия, которое слепо принимает на веру и керигму, и миф.

            Но как можно отделить керигму от мифа? Как сохранить керигму, демифологизировав ее? Бультман полагает, что по большому счету миф и не надо отвергать, ведь миф и не притязает на то, чтобы дать "объектив­ную картину мира"[3]. Миф не предназначен для исторического описания внешних фактов и событий. Скорее, он выражает определенное самопонимание человека. Поэтому нам просто нужна новая интерпретация мифа, которая бы подходила современным людям. "Новая интерпретация мифа" – это фактически то же самое, что "новый миф", ведь миф для Бультмана – это не "басня", не "ложь", а просто выражение самопонимания человека. При этом в любом случае керигма остается без изменений. Ее просто надо "перевести" по-современному с помощью новой интерпретации мифа. Миф – это форма, а керигма – содержание; миф – это оболочка[4], а керигма – это ядро. Нам просто надо видоизменить форму, истолковав ее по-новому. Но как истолковать? Какой же ключ к правильной интерпретации? Бультман находит его в экзистенциализме.

3. Экзистенциализм

            Бультман полагает, что любой читатель Нового Завета (или любой другой книги) неизбежно подходит к нему с определенными философскими предпосылками. Сам Бультман называет это "предпонимание". Таким образом, для правильного понимания Нового Завета, нам изначально необходимо вооружиться правильным предпониманием, которое дается "правильной философией". Бультман видел таковую в экзистенциализме, который был самой популярной философией тех дней. Ведущий философ-экзистенциалист – Мартин Хайдеггер – был почти ровесником Бультмана и работал некоторое время с ним в университете Марбурга. Философия Хайдеггера очень повлияла на Бультмана. Что же в ней так привлекло его?

            Вернемся еще раз к началу предыдущего пункта. Язык Нового Завета не отвечает современному. Между этим древним текстом с его устаревшими мифами и сегодняшней ситуацией – пропасть. Но есть и объединяющий мотив. Это само человеческое существование и самопонимание. По мнению Бультмана, эти темы находятся в центре внимания как новозаветных авторов, так и современного человека. И именно этот вопрос о человеческом существовании и самопонимании стоит в центре внимания экзистенциализма! Вот почему Бультман искренне считал, что экзистенциальная философия очень близка Новому Завету, она правильно выражает его содержание и обеспечивает правильное его предпонимание. Так, описав анализ человеческого бытия согласно Хайдеггеру, Бультман задает вопрос: "разве не таково же новоза­ветное понимание человека?"[5] А раз так, именно посредством экзистенциализма мы можем правильно интерпретировать миф и представить керигму для людей XX века. Теперь посмотрим, какие понятия экзистенциализма Бультман считает полезными для этого.

3.1. Неподлинное и подлинное существование

Бультман заимствует у Хайдеггера понятие о "неподлинном" и "подлинном" существовании. "Неподлинное существование" становится у Бультмана экзистенциальным переводом новозаветного понятия о "греховном", "падшем" человеческом существовании. "Жить по плоти" в экзистенциальном переводе означает жить под властью сферы "видимо­го, наличного, доступного распоряжению, измеримого, а поскольку видимого, то и преходящего."[6] В таком состоянии человек подвержен страху, самоосуждению, заботам, самоутверждению. То, что в Библии называется грехом, у Бультмана звучит как стремление "к надеж­ности, заставляющее цепляться за доступное, за проходящее и уже прошедшее"[7].

Противоположность этому – "подлинное существование", которое соответствует новозаветной "жизни в вере". Сама вера означает для Бультмана безоглядную открытость к будущему. "Подлинное существование" – это "жизнь из невидимого"[8], надежда на неизвестное и недоступное, освобождение от прошлого, отказ от самоутверждения, безразличие к мирскому. Суть новозаветной керигмы в изложении Бультмана – это переход от неподлинного к подлинному существованию.

Но что же христианского в этом экзистенциальном переводе? Действительно ли это перевод новозаветной вести, а не просто изложение экзистенциальной философии? Где же здесь Христос? На это Бультман отвечает, что переход к подлинному существованию невозможен без вести о Христе. Именно деяние Божье во Христе делает возможным этот переход, который и есть спасение. Это переход от смерти к жизни – но не в далеком будущем, а уже в настоящем. Бультман обращает внимание на Евангелие от Иоанна 5:24: верующий уже "перешел от смерти в жизнь". "Событие Христа" сделало возможной свободу, самоотдачу, оправдание, любовь – то есть все то, что понимается под "подлинным существованием". Без этого деяния во Христе человек и не знал бы, что такое любовь и самоотдача. Бультман убежден, что новозаветная керигма, истолкованная таким образом, становится актуальной для людей XX века.

3.2. Решение

Другое ключевое понятие экзистенциализма – это решение. В контексте Нового Завета оно означает, что керигма призывает человека к решению (или прыжку) веры. Человек не может просто "получить" подлинное существование. Он должен выбрать его, принять решение в его пользу. Керигма не содержит просто информацию, с которой можно согласиться. Ответ на призыв Евангелия – это не интеллектуальное согласие с определенными доктринами, а решение, которое охватывает всего человека. Если мы вспомним то, что говорили о Кьеркегоре на прошлых лекциях, то увидим здесь явные параллели между Бультманом и Кьеркегором.

Решение принимается не раз и навсегда, а должно подтверждаться вновь и вновь. Если бы человек мог раз и навсегда выбрать подлинное существование, то оно стало бы его "владением", "собственностью", а это как раз характеристика неподлинной жизни. Человек постоянно выбирает между подлинным и неподлинным существованием, т.е. своим решением он вновь и вновь или обретает, или теряет себя.

Понятие решения также связано с решимостью и свободой. Любой тип экзистенциализма подчеркивает, что для человека существование (экзистенция) первично сущности. Человек обретает свою сущность в процессе существования. Сущность человека – это не "данность", не онтологическая теория; человек свободен избрать ее сам. "Человек становится тем, кто он есть, благодаря своим решениям"[9]. Человек сформирован прошлыми решениями, но он свободен отказаться от прошлого, то есть себя в прошлом, и открыться к будущему, к новому, эсхатологическому "Я".

4. Христология Бультмана

            4.1. Historie и geschichte

Прежде чем мы обратимся непосредственно к христологии Бультмана, нам необходимо рассмотреть два взгляда на историю, которые известны под терминами historie и geschichte. Они крайне важны для понимания как богословия Бультмана, так и всего богословия XX века. Их нельзя адекватно перевести на русский язык, поэтому мы будем использовать эти немецкие слова. Различие между historie и geschichte ввел немецкий богослов Мартин Кёлер в 1892 году. Обратите внимание на год: это время, когда либеральное богословие еще процветало. Но Кёлер считал, что либеральное понимание истории (historie) не могло привести к положительным результатам. Ошибка либералов состояла в том, что они пытались обнаружить "настоящего исторического Иисуса", следуя методам секулярной историографии. Но каждый новый образ Иисуса (а их было бесчисленное множество) был лишь гипотезой. Ни один из "исторических Иисусов" либерализма никогда не существовал.

Чтобы найти настоящего Иисуса, необходимо обратить внимание не на факты, подлежащие фиксации и проверке, а на Его влияние на людей, которое отражено в новозаветном провозвестии. Нужно понять историю как geschichte. Именно так изображен Иисус в Новом Завете. Евангелисты и апостолы не писали Иисусову биографию в современном смысле, а призывали к вере в Него. И когда человек приходит к вере, то верит не в точность исторических данных, а в Иисуса Христа, провозглашенного в Евангелии. Historie не способна найти настоящего Иисуса, поскольку сами предпосылки историко-критического метода не позволяют признать сверхъестественное. Настоящий библейский Иисус – рожденный, живший в Палестине, распятый и воскресший – может быть понят только посредством geschichte.

Работа Кёлера была сначала холодно принята, но спустя несколько десятилетий была уже в центре внимания богословов, включая Бультмана и Барта. Тем не менее, они по-разному понимали geschichte. Для Барта (как и для Кёлера) geschichte вполне может включать события, которые действительно имели место в пространстве и времени. Н-р, как мы уже отмечали на прошлых лекциях, Барт ясно верил в телесное воскресение Христа. Он соглашался, что воскресение не подлежит "проверке" методами историографии, поэтому оно не принадлежит истории как historie. Но это не значит, что оно не могло иметь место. Бультман же мыслит иначе, и сейчас мы подробнее рассмотрим его позицию.

4.2. Иисус истории и Христос керигмы

По мнению Бультмана, geschichte не может описывать реальные события прошлого. Все, что мы достоверно знаем об историческом Иисусе, – это что Он жил и умер. Его воскресение как телесное восстание из мертвых – это миф. И вообще, это неважно. Новый Завет безразличен к historie, к тому, что "произошло на самом деле". Он говорит не об Иисусе истории, а о Христе веры, исповедания, керигмы. Церковь не анализировала и не доказывала факты. Она проповедовала. Ее не интересовал вопрос об "Иисусе истории". Она знала Иисуса не "по плоти" (2 Кор. 5:16), а "по духу". В центре ее внимания – Иисус Христос керигмы. Бультман полагает, что синоптические Евангелия не являются частью теологии, а только подготавливают материал для нее. Теология начинается с керигмы, с Иисуса распятого и воскресшего, а сама керигма представлена главным образом у Павла и Иоанна.

Формально Бультман занимает противоположную сторону по отношению к либералам. Либералы XIX века были поглощены идеей воссоздать образ "исторического Иисуса" теми же методами, которые используются для изучения любого факта. Бультман равнодушен к этой затее. Он обращает внимание на то, что игнорировали либералы: на новозаветную керигму, на Иисуса Христа возвещенного. Тем не менее, Бультман и либералы едины в подчеркивании различия между Иисусом истории и Христом керигмы, т.е. между Иисусом, Который реально жил в 1 веке, и Иисусом, Которого проповедует церковь.

Итак, Бультман считает, что и ранняя церковь разделяет его апатию к историческим событиям вокруг Иисуса, а сосредоточена лишь на возвещении спасения в Нем. Но если Бультман пытается сохранить возвещение, то как нам быть с крестом и воскресением Христа, которые являются неотъемлемой его частью? Бультман переосмысливает их значение.

Крест – это событие как historie, так и geschichte. Как событие historie, крест означает, что был распят один человек – Иисус из Назарета. Это событие не имеет никакого спасительного значения. Вся мифология (что Он был предсуществующим Сыном Божьим, Вторым Лицом Троицы, что Своей смертью Он принес жертву Отцу, принял наказание вместо людей, удовлетворил Божью справедливость и т.д.) должна быть отвергнута. Бультман делает смелое и ставшее знаменитым утверждение: "Не потому крест событие спа­сения, что это крест Христов, но потому крест – Христов, что он есть событие спасения"[10]. Это означает: крест важен не потому, что там умер именно Иисус Христос. На его месте мог оказаться любой другой человек, и это ничего бы не изменило. Значение креста не в личности висящего на кресте, а в том, что Бог сделал в этом человеке и что Бог делает через возвещение о нем.

Поэтому крест важен только как событие geschichte. В этом событии Бог осудил мир, а значит наше мирское, "неподлинное существование". Это суд миру, и в то же время наше спасение от власти мира. Бог спасает от власти мирской жизни тех, кто верит слову об этой освобождающей силе креста. Это слово призывает нас сораспяться Христу – то есть оставить прежнюю жизнь.

Воскресение – это не событие historie. В действительности, воскресения не было и быть не могло. Научное мышление исключает возможность воскресения тела. По мнению Бультмана, появления Иисуса после воскресения, описанные в Новом Завете, – это позднейшие добавки. Поэтому воскресение есть только событие geschichte. Но даже в этом смысле оно не имеет независимого значения. Оно важно лишь как оборотная сторона креста: крест показывает умирание для неподлинного существования, а воскресение показывает восстание для подлинного существования. Таким образом, крест и воскресение Христа – это не два исторических события, разделенные по времени несколькими днями. Это одно динамическое экзистенциальное событие. Смерть Христа как преодоление смерти и есть воскресение.

Даже как событие geschichte, крест и воскресение не имеют какой-то объективной, "внутренней" силы. На кресте не произошло ничего такого, что каким-то образом сразу и непосредственно касается нас. Все зависит от того, как это событие будет принято человеком. Но как оно становится реальностью для нас? Как мы встречаемся со Христом? Как пишет сам Бультман, "Христос, Распятый и Воскресший, встречает нас в сло­ве провозвестия и нигде больше"[11]. Христос не присутствует по правую руку от Отца (это для Бультмана примитивная мифология). Христос присутствует только в керигме. И в керигме происходит экзистенциальная встреча с Ним. Спасение не произошло когда-то в "прошлом". Иисус обещал спасение, но оно ставится реальностью только когда проповедуется Христос и изливается Дух. Спасение – это правильная реакция человека на керигму, когда Бог призывает нас к решению умереть и воскреснуть со Христом, понять самих себя как сораспятых и совоскресших с Ним, то есть изменить свое самопонимание.

Оценка

            Бультману не откажешь в новаторстве, экзегетической находчивости, стремлении говорить на языке своего времени, а также предельной прямоте, с которой он предлагает свой богословский проект. На фоне либеральной критики можно также отметить его попытки сохранить керигму Нового Завета для своих современников. Тем не менее, эта релевантность духу времени дается ему слишком большой ценой – по сути, ценой утраты того самого Евангелия, которое он пытается сохранить. Мы остановимся только на наиболее принципиальных пунктах.

1.      Программа демифологизации построена во многом на некритичном, покорном принятии рационального, анти-сверхъестественного, "научного" взгляда на мир.  На самом же деле, едва ли не в первую очередь следовало бы демифологизировать догмы и притязания именно "научно-естественного подхода", как это сделал К.С.Льюис в "Похоронах великого мифа".

2.      Бультман беспечен в своей легкости, с которой он избавляется от "мифических элементов Нового Завета", и наивен в своем убеждении, что ничего существенного при этом не теряется. Божественность и предсуществование Христа, Его воскресение, искупительное значение смерти, юридический аспект оправдания и многое другое – все это именно суть Евангелия.

3.      Странными и навязчивыми выглядят старания Бультмана преподнести экзистенциализм как необходимое предпонимание и герменевтический ключ к Новому Завету. Зачем нужно сначала понять экзистенциализм, чтобы потом понять Евангелие? Так ли необходима (любая) философия для принятия керигмы? Действительно ли экзистенциализм так близок новозаветной керигме, как это кажется Бультману?

4.      От своих либеральных предшественников Бультман унаследовал убеждение в том, что мы можем познавать Бога только в самих себе, через Его работу в нас. Поэтому богопознание у Бультмана не может выйти за рамки самопонимания. Но если мы познаем Бога в себе, если наша встреча с Богом ведет только к самопониманию, то есть риск превратить теологию в антропологию. Бультман писал, что "каждое утверждение о Боге – это одновременно и утверждение о человеке и наоборот"[12]. Но первая часть этого правила значительно больше характерна для Бультмана, чем вторая. Несмотря на то, что Бультман критиковал либеральное богословие за то, что его предметом был не Бог, а человек[13], богословие самого Бультмана имеет тот же недостаток. Его антропологический акцент особенно разителен по сравнению с "христологической сосредоточенностью" Барта.

5.      У Бультмана пропадает межличностный аспект, важность отношений "Я-Ты" между Богом и человеком. Грех (неподлинное существование) понимается как отпадение человека от своей истинной природы, от себя самого. Спасение (подлинное существование) понимается как обретение человеком внутренней свободы, своего истинного "Я". Но где здесь Бог? Где здесь "Ты", с которым встречается человек в керигме? В Библии грех – это разделение с Богом, спасение – это восстановленный мир и общение с Богом.

6.      Богословие Бультмана страдает также субъективностью. В этом смысле его можно сравнить с Шлейермахером. Оба богослова пытались "спасти" христианство перед лицом модернизма, оба отрицали объективную сторону откровения, оба отрицали важность исторических событий вокруг Христа. "Самопонимание" у Бультмана играет ту же руководящую роль, что "самосознание" – у Шлейермахера. С той разницей, что вместо чувств у Бультмана на первый план выходит решение, личный выбор.

7.      "Вера" как открытость будущему имеет для Бультмана независимое значение. То же самое, как мы увидим, характерно для Тиллиха. Но в Новом Завете, как и в протестантизме, значение веры не в ней самой, а в ее объекте – Иисусе Христе. Хотя Бультман и говорит, что истинная вера – это вера непременно во Христа, это кажется "благочестивой декларацией", не подкрепленной теологически.

8.      В связи с этим остается неясным, как "событие Христа" позволяет человеку обрести подлинное существование. Вряд ли Бультман имел в виду, что деяние Бога во Христе лишь показывает пример любви и самоотречения. Но если роль этого деяния – не в моральном влиянии, то в чем именно? Крест и воскресение Христа кажутся просто искусственно привнесенными в философскую схему, которая сформулирована и может обходиться и без Христа.

9.      Остается неясным и то, как "событие Христа" связано с историческим Иисусом. У Бультмана получается, что не жизнь реального Иисуса, а вера учеников стала основанием керигмы. Не Его воскресение, а вера в это воскресение учеников создала общину. Евангелие есть Евангелием Иисуса Христа только потому, что ранняя община поверила в спасительное значение креста и воскресения некоего Иисуса (о котором мы только и знаем, что он жил и умер) и сделала его имя центральным в провозвестии. На самом же деле именно исторические события, засвидетельствованные учениками Иисуса, играют определяющую роль в Новом Завете.

10.  У Бультмана наблюдается склонность к выделению канона внутри канона, которая была типичной для многих лютеранских теологов. Бультман игнорирует историзм Ветхого Завета и фактически Ветхий Завет как таковой. Даже в Новом Завете повествования синоптиков он считает не столь важными и обросшими легендами, сосредотачиваясь на Павле и Иоанне.

11.  Даже в тех текстах, которые попадали в поле зрения Бультмана, предпонимание фактически означало предубеждение. Бультман известен своей произвольной экзегезой, основанной на догадках о времени и причинах появления того или иного новозаветного текста.