«Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин.19:19)

Ирония и сарказм не одно и то же. Ироничное слово рождается, а саркастичное – создается. Ирония выражается спонтанно, а сарказм может обдумывать свои слова. Ирония видит карикатуру и просто ее выявляет. Сарказм также видит карикатуру и едко обостряет ее. Ирония возвышенна, она превозносит, сарказм же приземлен и низвергает с высот. Ирония заботится об израненных, а сарказм, что называется, уязвляет. Один находится во власти иронии, а другой воспринимает сарказм. Ирония наблюдает за чем-то комичным, но с такой высоты, которой «комик» не может достичь. Сарказм также видит что-то комичное, но с такого низкого уровня, что «комик», шут пребывает в  недосягаемости. Он не в состоянии даже облачиться в одеяние арлекина, так как сарказм может соткать только прозрачные ризы.

Ирония является силой немощного, сарказм – слабостью сильного. Ирония может быть и без греха, а сарказм сам по себе является некой формой греха. Как ирония, так и сарказм видят шаткое положение мира. Равновесие поддерживается первой, но нарушается вторым. Когда ироничный и саркастичный человек взирают на мир через окна души, в этот момент ироничный настолько спокоен, обладая такой способностью видеть, что может склонить к своей точке зрения даже объективные помехи. Но саркастичный человек никогда не сможет поступить подобным образом. Сарказм пребывает в тревоге, и его пыл является горячим дыханием, из-за которого запотевают окна его души и  таким образом субъективно затрудняет ясное понимание. Ирония – бесспорный триумф. При любых обстоятельствах сарказм – несомненное поражение, только прикрывающееся жестом победителя.

Вот почему  в повествовании о страданиях Христа всегда присутствует такая глубина небесной мысли. В самом начале рассказа мы замечаем ироничные высказывания Иисуса в Гефсимании,  Он говорит: «А сейчас поспите, отдохните!» Когда судебное разбирательство подошло к концу, мы видим иронию в действиях Пилата, в том, как он составил текст надписи (на самом деле титул) для распятого Назарянина. Ведь случайный прохожий, прочитав эту надпись, мог подумать: «На этом древе висит Царь Иудейский. Вот Он, пригвожденный к позорному древу».

Пилат, преисполненный горечи и отчаяния, пишет эти саркастичные слова, прежде чем    скрыться в уединении. Он желает посмеяться над ними, так как знает, что эти коварные иудеи унизили его. Вот почему эта надпись над крестом Иисуса является его поражением, ведь если бы он не проиграл суд, то есть, если бы он действительно был уверен в виновности Христа, тогда бы он написал совершенно иные слова. Но при нынешних обстоятельствах он не желает поступать иначе. О, он прекрасно знает, что судья должен быть чрезвычайно внимательным и точным. Таким и есть Пилат. Посмотрите на надпись, она гласит: «Иисус Назарянин». Ведь еще недавно[1] он даже не знал, из какой провинции Иисус. Он даже не потрудился разузнать об этом. Маловажные детали не имели значения, когда дело касалось этих презренных иудеев. Но теперь он вдруг стал очень официален.  Этот римский чиновник знает название не только провинции, но и города, откуда Иисус родом.

Однако высокая точность первой части надписи еще сильнее открывает злые намерения существенной искаженности второй части. Если бы она гласила «предполагаемый царь», тогда бы все было в порядке, но «Царь Иудейский»? Почему, Пилат? Почему? Ведь эта надпись не является точным окончательным решением суда и приговором! Официальное заявление от имени императора не должно быть небрежным. А не является ли эта вторая неформальная деталь на этот раз намеренной? Разве это не является несоблюдением субординации, Пилат?

При таких обстоятельствах Пилат мог бы сказать вам: «Расслабьтесь! Знаю, знаю, я все прекрасно понимаю. Но позвольте мне получить удовольствие. Я не смею горевать о себе, так что позволю себе самому посмеяться над всеми этими иудеями. Я желаю еще раз нанести им внезапный удар, поразить их в самое больное место, выставить этих иудеев вместе с их Царем на всеобщее обозрение. Я еще раз позволю тому первосвященнику возбудить народ против Него. Ведь чернь, кажется, думает, что этот Иисус – герой. Ну-ну, в таком случае, пусть эти людишки побуйствуют немного, увидев своего покровителя висящим на кресте. Ведь в любом случае это не принесет вреда тем вспыльчивым священникам. «Царь Иудейский»... вы думаете, они поймут, что моя надпись указывает не только на царя, но и на его подданных?»

И Пилат пишет. Он пишет трижды. Ведь его жена не рассказала свой сон во всех подробностях.[2]  Ведь он еще не прочувствовал ужас той тьмы, которая продлится три часа. Ведь тонкий сарказм в надписи никак не может  навредить. А что касается служебных протоколов для имперского правительства... что же, он может составить их, как ему заблагорассудится...

Ах да, Пилат, Бог также ведет сегодня протокол событий. Его содержание все еще перед нами. На основании этой истории о твоем остром сарказме, мы признаем тебя виновным и заслуживающим наказания.

Мы признаем тебя виновным. Ибо ты, Пилат, желая посмеяться над иудеями, глумишься над Иисусом. Ты жаждешь дать выход своему гневу, но у тебя не хватает смелости, беспощадной власти, чтобы бушующее пламя твоей ярости пожрало иудеев и... тебя самого. Поэтому ты не боишься излить свой гнев на Иисуса. Ты делаешь из Него жертву  своей злобы против иудеев, и с помощью своих ничтожных словесных нападок ты защищаешься Назарянином. Это хуже чем трусость. Это вина – вина в высочайшей степени. Ибо Пилат, предав Иисуса неправедному суду, более виновен в том, что глубокомысленно размышлял, как ему составить надпись, чем если бы он, подавляя гнев и ярость, ушел, хлопнув дверью.

Мы признаем тебя виновным, Пилат. Но в наших словах нет сарказма. Ибо у нас есть одно возражение против твоего сарказма, нет, суждения, что если ты даже и противостоял жестокости, то ты делал это больше в пику грешникам, чем греху. Именно таким образом действует твой сарказм. Но мы узрели Иисуса, ирония Которого возносится на недосягаемую высоту над твоим сарказмом. Она осуждает грех, но, в то же время, призывает грешников, помогает им, исцеляет их. Вот почему ирония Иисуса возвещает нам горе, если мы будем говорить саркастично о саркастичном Пилате. Мы взираем в свою суть и со стыдом вспоминаем, что мы также когда-то использовали Имя Иисуса для достижения некоей малодушной победы  (….).[3] Но мы не бежим от своего позора как ты, Пилат!

Тем не менее, мы все же признаем тебя виновным, Пилат,... и заслуживающим наказания. Ибо если правда то, что ирония – удел сильных, а сарказм – слабых, ощутивших горечь поражения, тогда твой приговор еще не вынесен до конца. Когда Иисус отправился из мрака Гефсимании к Пилату, Его сопровождала ирония. Она была вместе с Ним на Его пути к победе. Но когда ты, Пилат, отправил Иисуса прочь от себя, тогда тебя посетил сарказм. Он сопровождал тебя на твоем пути к поражению.

Эти два пути однажды столкнутся перед судилищем Христовым. Там без сарказма и все же по святой справедливости, Пилат узрит Царя иудеев, Царя всего мира. Ибо этот титул Сам Бог начертал на одеянии Иисуса и на Его раменах.[4] Там Иисус, вне сомнений, докажет справедливость этого титула. Ибо в тот момент не будет основания для пустой остроты, принадлежащей сарказму Пилата, а именно: «Смеется тот, кто смеется последним». Скорее, будет ощущаться суровая правота иронии Иисуса: «Плачет тот, кто плачет первым». Это пословица  христианства в противоположность миру. Ибо ирония и сарказм не одно и то же.