Филип Янси

Библия, которую читал Иисус

Глава четвертая. Псалмы: переизбыток духовности

Если для одних людей псалмы стали источником духовного наставления

и утешения, то других они изумляли и озадачивали.

Эти древние молитвы преисполнены ярости, страсти и тайны.

Джон Могабгаб

Я должен кое в чем признаться. Годами я избегал книгу Псалмов. Я знал, что для многих христиан псалмы — самая любимая часть Библии; Церковь включила эти стихотворения в свой ритуал, и английский язык полон поэтических выражений, заимствованных из перевода книги Псалмов в Библии короля Иакова. По сей день псалмы включаются как приложение во многие издания Нового Завета, т.е. они входят в самое ядро нашей веры. И все же, как я ни старался, я не испытывал удовольствия при чтении Псалтиря.

Многие мои знакомые прибегали к этой книге как к своего рода домашней аптечке. Если вы чувствуете депрессию — читайте Псалом 37, если плохо со здоровьем — Псалом 120. У меня так никогда не получалось. Словно по чьему-то злому умыслу, я непременно натыкался на такой стих, который не только не улучшал мое состояние, но и усугублял его. Мартин Марта уверял, что более половины псалмов довольно «угрюмы», и я, берясь за эту книгу в мрачном настроении, непременно попадал на самый что ни на есть угрюмый. «Дней лет наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь» (Псалом 89:10).

Однако такое отношение к псалмам меня смущало, и как-то летом я решился на эксперимент. Мне предстояло провести июнь в Брекенбридже, штат Колорадо. Этот город расположен на высоте двух миль в Роки Маунтинз и красив, как на открытке. Я решил, что там я буду каждый день подыматься рано поутру, отъезжать от города на несколько миль в пустынные, не тронутые цивилизацией места и там читать по десять псалмов подряд. Я рассчитывал, что восход солнца в горах и великолепный пейзаж, на фоне которого будут происходить мои «медитации», сокрушат наконец ту стену, которая вечно препятствовала мне проникнуть в смысл псалмов.

Каждый день я слышал, как птицы приветствуют восход, и видел, как солнце окрашивает снежные пики сперва в розовый, затем в оранжевый и, наконец, в ослепительно белый цвет. Однажды утром я сидел возле озера и смотрел, как трудится семейство бобров, выстраивая целый каскад плотин. В другой раз прямо передо мной прошествовал олень, чьи рога были украшены десятью отростками, и склонил голову, чтобы напиться из горного ручья. Как хорошо было бы, если б этот опыт изменил мое отношение к книге Псалмов! Я сохранил прекрасные воспоминания от этого отпуска, почувствовал новый прилив благоговения. Но чтение этой книги скорее разочаровало, нежели вдохновило меня.

В особенности я терялся оттого, что, верный своему решению, я читал десяток псалмов подряд. Все они противоречили друг другу, за песней, исполненной мрачнейшего отчаяния, следовал псалом парящей радости, словно певцы, составлявшие сборник, пародировали диалектический принцип Гегеля. К примеру, в первый день этих упражнений я воспарил духом при чтении Псалма 8:

Когда взираю я на небеса Твои, -

дело Твоих перстов,

на луну и звезды,

которые Ты поставил,

то что есть человек, что Ты помнишь его,

и сын человеческий, что Ты посещаешь его?

(стихи 4-5)

Луна, серебряный кружок на фоне голубого неба, висела над горным пиком высотой более четырех километров. Той ночью Млечный Путь казался освещенным шоссе, проложенным через все небо. Посреди величия и великолепия этого горного пейзажа я готов был вместе с автором псалма дивиться привилегированной роли человечества в драме творения.

Следующий псалом подхватил эту тему, он восхвалял вечную власть Бога, Его справедливое правление, Его милосердие к угнетенным и утверждал, что мы всегда можем положиться на Господа. Но вдруг настроение внезапно переменилось. Я уже приближался к завершению утреннего урока, как вдруг наткнулся на потрясающие слова:

Для чего, Господи, стоишь вдали,

скрываешь Себя во время скорби? (9:22)

От этого вопля автор псалма переходит к гневному описанию нечестивца и требует, чтобы Бог сокрушил «мышцу нечестивому и злому» (9:36). Чувство благоговения, блаженный покой были грубо нарушены. Помимо прочего, я вычитал в комментарии, что Псалмы 8 и 9 могли первоначально составлять один текст, так что противоположные интонации должны были создавать напряжение внутри самого стихотворения.

И дальше, день за днем, я натыкался на такие же вопиющие противоречия. Вместо того чтобы начать свой день в состоянии мирного и спокойного благочестия, я словно летал на американских горках, то погружаясь в бездны отчаяния, то достигая небес хвалой, — и все это в течение одного часа. В сочетании с разреженным горным воздухом и утренней чашкой крепкого кофе все это доводило меня до легкого головокружения, которое не проходило и в течение дня.

После недели таких духовных упражнений я столкнулся с очередной проблемой. Мне показалось, что тексты начинают утомительно повторяться. С какой стати понадобилось включать в Библию все 150 псалмов? Разве 15 не хватило бы, что передать все основные идеи? Я продолжал ежедневно сражаться с десятью псалмами, но, покидая Брекенридж, я любил эту книгу еще меньше, чем прежде. Эксперимент провалился. Как подобает верному евангелисту, я возложил вину за неудачу на себя, а не на святую книгу.

Вернувшись на равнину Иллинойса, я попытался взяться за дело с другого конца и принялся систематически изучать эти тексты. Я научился ценить поэтическое мастерство, породившее образный параллелизм иудейских псалмов и акростих. Я научился классифицировать различные виды псалмов: призывы и жалобы, песнь восхождения, царскую песнь и благодарственную песнь. Я познакомился с различными методами разрешения текстологических и прочих трудностей, связанных с псалмами. Приобретя все эти сведения, я смог прочесть псалмы с большим пониманием, но удовольствия от этого так и не получил. После этого я на многие годы оставил Псалтирь. Я решил так можно найти псалом любого содержания, более того, можно подобрать дюжину псалмов с одним и тем же содержанием — так стоит ли голову себе морочить?

 

Читаем через плечо

Теперь я вижу, каким скудным было тогдашнее мое понимание. Я сосредоточился на подробностях, на типах псалмов, на комментариях к ним, на их внутренней логике и поэтической форме и упустил из виду самое главное, а именно, что Псалтирь представляет собой нечто вроде отрывков из дневника души или личных писем к Богу. Я искал очки, через которые я сумел бы прочесть эту книгу, а мне требовалось читать ее «через плечо пишущего», потому что адресатом предполагался не другой человек, а Бог. Даже те псалмы, которые использовались в публичном обряде, представляли собой общую молитву, т.е. были обращены в первую очередь к Богу.

Наверное, я бессознательно пытался воспринимать псалмы с точки зрения того отношения к Писанию, которое задано апостолом Павлом. Но здесь мы имеем дело не с апостольским авторитетом и не с гласом свыше, наставляющим нас в вере и в практике повседневной жизни: это личностные молитвы, написанные в поэтической форме самыми разными людьми, крестьянами, царями, профессиональными музыкантами, знатными дилетантами, находившимися в различных душевных состояниях. Книга Иова и Второзаконие приводят нам два замечательных случая, когда признанные праведники взывают к Богу в трудный для них час. Псалмы показывают, как обычные люди пытаются примирить свою веру в Бога со своим повседневным опытом. Иногда эти авторы кажутся слишком мстительными, порой они склонны к самооправданию, кто-то из них страдает манией преследования, а иной чересчур мелочен.

Поймите меня правильно: я отнюдь не думаю, что псалмы обладают меньшей ценностью, меньшей богодухновенностью, чем послания Павла или евангелия. Просто псалмы предлагают нам совершенно иной взгляд на отношения людей с Богом: здесь не столько Бог открывает Себя людям, сколько люди раскрываются перед Богом. Псалмы входят в Слово Божье, но входят в него на тех же основаниях, что и книга Иова или Екклесиаста. Мы воспринимаем речи друзей Иова, эту четкую запись, отражающую человеческое заблуждение, не так, как Нагорную проповедь. «Псалмы не занимаются богословием, — пишет Кэтлин Норрис в «Прогулках по монастырю», — и прежде всего потому, что это поэтические произведения, а задача поэзии — не теоретизировать, а создавать образы и сюжеты, созвучные нашей жизни».

Поняв эту особенность, я уже по-другому прочел псалмы. Прежде я обращался с этой книгой, как студент-старшекурсник с учебником: пролистывал поэтический текст в поисках тех верных и важных понятий, которые следует отметить и аккуратно систематизировать. Псалмы сопротивляются любым попыткам классификации, и эта книга вполне способна довести до безумия всякого, кто попытается втиснуть ее в жесткие рамки логики. Теперь я научился подходить к Псалтирю совершенно иначе.

Приведу пример из своей жизни. Мой отец умер, когда мне едва миновал год. У меня нет отчетливых воспоминаний о нем, и сохранилось очень мало предметов, хранящих память о его кратком пребывании на земле. Я берегу несколько фотографий, на которых он держит упитанного златокудрого младенца (меня), не слишком искусно вырезанную из дерева статуэтку (он сделал ее еще мальчиком) и несколько книг из отцовской библиотеки, в том числе Библию в черном переплете. Даже сейчас я могу отчасти понять отношения моего отца с Богом, потому что на широких полях этого издания отец вел своего рода духовный дневник. Он вовсе не думал обо мне, когда делал эти записи, ведь меня тогда и на свете не было. Однако теперь, спустя многие годы, я испытываю волнение и живой интерес, и что-то меняется в моих убеждениях, когда я вникаю в отношения отца с Богом.

Псалмы более «правильны», чем беглые заметки моего отца. Они основаны на общем для всех контексте, на завете между Богом и Израилем. Авторы находили выражение своим чувствам в прекрасной, зачастую высокоразвитой и сложной по форме поэзии. Теперь, когда я читаю эти стихи, я как бы сливаюсь с душой их автора, как сливаюсь с душой своего отца, оставившего краткие записи. «Могу ли я повторить эту молитву? — спрашиваю я себя. -Случалось ли мне испытывать такую, именно такую скорбь? Пытался ли я воздавать такую хвалу?» И затем я начинаю представлять ситуации, когда я мог бы повторить, как молитву, тот псалом, который я читаю в данную минуту. В час искушения или ликования, затаив недовольство, возмутившись несправедливостью, -при каких обстоятельствах я готов был бы повторить этот псалом?

Каждая из этих песен по отдельности, вырванная из контекста всей книги, может привести нас к неправильному пониманию. Нил Платинга в размышлениях о Псалме 90, опубликованном в журнале «Христианство сегодня», обсуждает прекрасный образ покровительства Бога: «Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен... Всевышнего избрал ты прибежищем твоим. Не приключится тебе зло». Как же так? А что же христиане, которых нацисты во время Второй мировой войны бросали в концлагеря, или те, кого сейчас угнетают в фундаменталистских государствах ислама? Как для них прозвучал бы этот псалом, если б они читали его накануне казни, когда все обещания этого псалма показались бы откровенной ложью?

Платинга напоминает, что и Сатана цитирует этот псалом, выдергивая строку из контекста и используя ее для того, чтобы побудить Иисуса броситься вниз со скалы. Иисус возражает ему другим стихом из Писания. Платинга заключает:

"Псалом 90 выражает одно из прекраснейших, наиболее драгоценных, но тем не менее лишь одно из состояний веры, а именно: состояние ликующей уверенности в защите и покровительстве Бога. Вероятно, автор в какой-то опасный для него момент жизни был спасен Богом и за это воздает Ему хвалу.

Но в другой день с другим настроением в более темные и мрачные периоды своей жизни тот же автор мог бы воззвать к Богу из глубины отчаяния и попытаться передать чувство богооставленности (здесь Платинга цитирует Псалом 21, строку из которого повторил на кресте Иисус).

Псалом 90 представляет лишь часть картины, лишь одно из настроений веры. В мирном и блаженном изумлении автор свидетельствует, что под крылами Бога могут спастись даже дурные. Еще один-два псалма — и картина будет дополнена, поэт возопиет: «Под крылами Бога с хорошими людьми подчас тоже приключаются беды».

Псалтирь, занимающий центральную часть Библии, дает нам полную картину жизни с Богом, целое собрание личного опыта и духовной жизни разных людей. Я начал обращаться к псалмам не как ученый в поисках нового знания, а как путник, ищущий в долгой дороге товарищей. Первая и величайшая заповедь — возлюбить Господа Бога нашего всем сердцем и всей душой, и всем помышлением. Псалтирь, как никакая другая часть Библии, раскрывает эту сердечную, душевную и глубоко индивидуальную связь с Богом.

 

Пестрые и путаные, как сама жизнь

Магия поэзии действует исподтишка. В нашем столетии мы редко обращаемся к поэзии в поисках наставления или знания. Мы читаем стихи потому, что поэтические образы и выражения доставляют нам удовольствие и пробуждают определенные чувства. Однако, если поэт сумеет достичь своей цели, мы извлечем из его произведения нечто большее, чем знание: преобразится само наше видение. Такова магия псалмов, наконец-то подействовавшая и на меня. Эти песни преобразили мое духовное зрение и понимание отношений с Богом.

Прежде всего псалмы помогли мне соотнести представления о жизни с реальным опытом. Ребенком я заучил предобеденную молитву: «Бог велик, Бог благ, спасибо Богу за нашу пищу». В этой молитве есть определенный ритм, и она вполне могла бы прозвучать в каком-либо из псалмов. Что может быть проще — два фундаментальных богословских положения и призыв к благодарению, причем выраженные самыми простыми и короткими словами.

Тем не менее, даже эта молитва может подвергнуть нас такому же испытанию веры, как то, которое некогда проходил Авраам,

"Бог велик"? Отчего же мы не располагаем более очевидными свидетельствами его бытия? Почему специалисты, посвятившие свою жизнь изучению чудес природы, не приписывают эти чудеса Богу с такой готовностью, как делали это неграмотные крестьяне? Почему наш век поражен чумой безбожных тираний — Сталин, Гитлер, Иди Амин, Пол Пот? Почему в этом веке больше христиан пострадало за веру, чем во все предыдущие вместе взятые?

"Бог благ"? Так почему же мой отец умер, не дожив до тридцати лет, так и не реализовав заложенный в нем огромный потенциал миссионера? Почему миллионы евреев и христиан были уничтожены в пору холокоста? Почему самая религиозная часть нашего населения — афроамериканцы — живет в бедности и лишена надежды?

"Спасибо за пищу"? Я соблюдал этот ритуал даже в годы подросткового всезнайства, когда гораздо более заслуживающими хвалы мне казались щедрые американские реки и умелые американские фермеры. Но как быть с христианами Мозамбика и Судана? За что им благодарить Бога, когда они умирают от голода?

Если при чтении последних трех абзацев вы начали испытывать некоторое беспокойство, прошу вас, перечитайте Псалтирь, этот дневник духовной жизни людей, пытавшихся сохранить веру is любящего, милосердного, верного Своим обещаниям Бога, когда вокруг них рушился мир.

Авторы псалмов часто возвращаются к этой проблеме. Как случилось, что амалекитяне, хетты, филистимляне и жители Ханаана, не говоря уж о чудовищных империях Ассирии, Вавилона и Египта, раз за разом сокрушали избранный народ Божий? Почему Давид, помазанник Божий, десяток лет вынужден был прятаться в каких-то пещерах, страшась воинов Саула, хотя Бог уже объявил о ниспровержении этого царя? Как мог народ Божий испытывать благодарность, за что он должен был благодарить?

Многие псалмы показывают, как яростно их авторы боролись со своими сомнениями. Порой уже в процессе создания стихотворения им удается примирить свои чувства с основными положениями веры. Как Моисей в речах, из которых состоит Второзаконие, они стараются припомнить участие Бога в истории Израиля, возвращаются мыслью к тем славным временам.

Ищите Господа и силы Его,

ищите лица» Его всегда.

Воспоминайте чудеса Его, которые сотворил,

знамения Его и суды уст Его (104:4-5).

Псалом 61 решительно, не пускаясь в объяснения, настаивает на двух положениях, которые Иов никак не мог примирить: «Сила у Бога, и у Тебя, Господи, милость», Однако подчас поэту не удается постичь смысл того, что видят его глаза, и псалом завершается плачем, подобным плачу Иова:

Я изнемог от вопля,

засохла гортань моя,

истомились глаза мои

от ожидания Бога моего (68:4).

Теперь становится понятной последовательность 150 псалмов, которая прежде казалось случайной; этот цикл близости к Богу и покинутости Им точно соответствует тому, что большинство людей испытывает в своих отношениях с Богом.

Мы наталкиваемся на самый поразительный контраст почти в начале Псалтиря: Псалом 22, песнь о Пастыре, полная обещаний и успокоения, следует сразу за Псалмом 21, за воплем, повторенным Иисусом на кресте: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил Меня?». Авторство обоих псалмов приписывается Давиду, но трудно представить себе два более различных по духу произведения. В конце Псалма 21 Давид обретает некоторую уверенность в предвидении времен, когда Бог будет править народами и бедняки наедятся досыта. Однако он не скрывает тех чувств, которые переполняют его в этот момент: «Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне... Я же червь, а не человек... Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий... все кости мои рассыпались... язык мой прильнул к гортани моей». Когда же перевернешь страницу и прочтешь: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться... Благость и милость да сопровождают меня во все дни», покажется, что эти две песни написаны существами из разных миров.

Так же противоречат друг другу и Псалмы 101 и 102. Первый с подзаголовком «Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою» красноречиво выражает отчаяние стареющего и слабеющего человека, которому кажется, что и друзья, и Бог отвернулись от него. Эта песнь — словно скорбный перечень боли и страданий, составленный пациентом в больнице, в лихорадочном состоянии. Зато следующий псалом — величественный хвалебный гимн, в котором нет ни одной мрачной ноты.

Боюсь, мало кто из священников решится выбрать для проповеди такую пару псалмов; любой из них по отдельности — пожалуйста, но только не оба сразу. Я же научился ценить Псалтирь именно за то, что он выражает обе точки зрения, как правило, нисколько не облегчая нам переход от одного настроения к другому. «Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его», — провозглашает Псалом 102:2. Автор же предыдущего псалма отчаянно пытается припомнить эти благодеяния и утешиться ими в своем положении, что не так-то просто, ведь кости его «обожжены, как головня», и питается он пеплом и слезами.

Я рад тому, что в Библии приведены оба типа псалмов, поскольку может наступить время, когда мне доведется испытать то же, что и авторам Псалмов 21 и 101. В такой ситуации мне поможет мысль, что наши духовные учителя и Сам Иисус переживали нечто подобное. И как бы я ни жаловался, и ни стенал, и ни пытался вырваться из петли этого страшного испытания, я постараюсь и в этот час припомнить Благую весть Псалмов 22 и 102. Если взять только Псалом 22, может показаться, что это один из «легких ответов» веры; если вырвать из книги Псалом 21, нам не останется ничего, кроме духовного отчаяния. Но вместе эти гимны дают необходимую человеку смесь трезвого реализма и упования,

Я пришел к выводу, что псалмы отражают различные типы веры. Псалом 22 — это детская вера-доверие, а Псалом 21 — вера-верность, более глубокий и таинственный пласт религии. Жизнь с Богом включает в себя и то и другое. Порой мы ощущаем необычайную близость к Богу, видим немедленный отклик на свои молитвы и воспринимаем Бога как нежного и заботливого отца. Но на нашу долю выпадают и черные полосы, когда Бог молчит, ничто не работает по правилам, и кажется, что все обещания, прозвучавшие в Библии, нарушены. Стойкая вера-верность помогает нам ощутить присутствие Бога там, за пределами области тьмы; там Он по-прежнему царит, и, что бы нам ни мерещилось в отчаянии, Он не покинул нас.

150 псалмов сложились в непонятный, пестрый, непоследовательный узор, очень похожий на саму жизнь, и сделались для нас прибежищем и утешением. В «Прогулках по монастырю» Кэтлин Норрис описывает, как она научилась использовать псалмы применительно к конкретной ситуации, к «молитве по поводу телено- J востей":

"Псалом 73 оплакивает осквернение святыни: «Все разрушил враг во святилище», и я использовала его, когда молилась о жертвах семейного насилия и о тех, кто совершает эти преступления. Репортаж о погромах в Лос-Анджелесе в начале 1992 года придал новый смысл словам Псалма 54, который наутро исполнил монастырский хор: «Я вижу насилие и распри в городе».

Псалом 78 («Пролили кровь их, как воду, вокруг Иерусалима, и некому было похоронить их») я услышала в тот момент, когда читала о событиях гражданской войны на Балканах, и эти слова заставили меня задуматься о том зле, которое приносят в наш мир насилие и племенная вражда, зачастую оправдываемые религией.

Но беспощадный реализм псалмов не ввергает в уныние так, как это зачастую делают телерепортажи, хотя вроде бы речь в них идет об одних и тех же событиях — резне, издевательстве над беззащитными, злонамеренном лишении человека доброго имени. Псалмы, этот сборник хвалебных гимнов, предназначенных для хора, сохраняет надежду, которую неспособны сообщить нам «сюжеты из жизни», дополняющие подборку политических новостей. Псалмы отражают события нашего мира, не превращая нас в сторонних наблюдателей. Они заставляют нас — народ, предпочитающий не обращать внимания на творящееся вокруг нас и среди нас насилие, — признать свою ответственность и подвергнуть переоценке свои ценности».

Вот пример того, как псалмы помогают в испытаниях. В 1977 году в разгар холодной войны Анатолий Щаранский, блестящий молодой математик и шахматист, был арестован КГБ за неоднократные попытки эмигрировать в Израиль. Он провел в ГУЛАГе тринадцать лет. С утра до вечера Щаранский читал и изучал все 150 псалмов (на иврите). «Что это мне дает? — говорит он в письме. — Вот что: постепенно чувство великой утраты и скорби превращается в прекрасную надежду1.

Щаранский так дорожил этой книгой, что, когда тюремщики попытались ее отнять, он лег на снег и отказался вставать, пока ее ему не вернули. Все тринадцать лет, что он томился в заключении, жена Щаранского вела по всему миру кампанию за его освобождение. Принимая от имени мужа почетную степень доктора, она сказала в речи перед университетской аудиторией: «В камере-одиночке в Чистополе наедине с псалмами Давида Анатолий нашел выражение самых глубоких своих чувств в словах, вылившихся из души царя Израиля тысячи лет тому назад».

 

Терапия души

Псалмы показались мне образцом душевной терапии. Мне довелось написать книгу которую я озаглавил «Разочарование в Боге». Издателей это название обеспокоило, и они предложили немного изменить его: «Преодоление разочарования в Боге». Им казалось несколько еретическим подобное негативное название. Они не представляли, как будет смотреться такая книга в христианском книжном магазине посреди множества томов о красоте и радости христианской жизни. Однако, когда я писал эту книгу, я имел в виду множество подробных библейских рассказов о людях, испытавших жесточайшее разочарование в Боге. Не только Иов и Моисей вступали в подобный конфликт, но и пророки Иеремия и Аввакум, и все неизвестные нам по имени авторы псалмов. Некоторые псалмы можно было бы озаглавить: «В гневе на Бога», «Преданный Богом», «Оставленный Богом», «Разуверившийся в Боге».

Вот несколько строк из Псалма 88:

Доколе, Господи, будешь скрываться непрестанно,

будет пылать ярость Твоя, как огонь?...

На какую суету сотворил Ты

всех сынов человеческих! (стихи 47-48)

Или Псалом 87:

Для чего, Господи, отрешаешь душу мою,

скрываешь лице Твое от меня?...

Ты удалил от меня друга и искреннего;

знакомых моих не видно (стихи 15,19)

Может показаться странным, что Священное Писание включает в себя эти вопли духовного поражения, но присутствие этих сцен и описаний составляет важный принцип терапии. Консультант по браку часто предупреждает своих пациентов: «Ваши отношения могут стать еще хуже, прежде чем дело пойдет на лад». Обиды, напряжение, которые скрывались годами, теперь поднимутся на поверхность. Придется обнажить и выявить все разногласия и взаимное непонимание, и лишь потом установится подлинное согласие. Псалмы, как и психоанализ, помогают выявлению наших неврозов

Кэтлин Норрис рассказывает о монахине, которая помогает женщинам решать их жизненные проблемы: безработным, женам, подвергающимся жестокому обращению, людям, пытающимся после многолетнего перерыва возобновить учебу. Эта монахиня обнаружила, что псалмы помогают ее подопечным выплеснуть эмоции, которые церковные наставники часто пытаются подавить. 'Терпите, улыбайтесь, страдание закаляет душу1, — твердят иные наставники, но псалмы говорят иное. Они не пытаются рациональными доводами устранить гнев или абстрактными рассуждениями унять боль, они выражают все эмоции громко и яростно, обращая их напрямую к Богу.

150 псалмов отражают различные этапы и ситуации душевной терапии. Здесь есть все: сомнение, паранойя, смятение, низость, восторг, ненависть, радость, хвала, месть, предательство. Когда-то подобное излияние чувств казалось мне чудовищным хаосом, теперь я вижу в нем признак здоровья. Псалтирь показал мне, что я вправе говорить Богу о любых своих чувствах. Не нужно скрывать свои неудачи, не нужно приукрашивать дурное в себе — лучше откровенно сказать обо всех своих слабостях Богу, ибо лишь Он может исцелить их.

Лучше всего эта целительная сила передана в Псалме 50, который, по преданию, создал сам Давид после постыдного поступка с Вирсавией. Царь признает, что совершил прелюбодеяние и убийство: «Тебе, Тебе единому согрешил я». Ему нечего принести в жертву Богу, кроме сокрушенного духа и смиренного сердца, но само признание открывает путь к исцелению. В слезах и скорби Давид исповедуется, и его псалом становится образцом для других исповедей.

Вальтер Брюггеманн предложил назвать «псалмами растерянности» те псалмы, которые передают смятение, признание в грехах или сомнение. Обычно они начинаются с мольбы к Богу об избавлении от беды или отчаяния. С этими мольбами переплетаются поэтические образы скорби, призывы к Божьей справедливости, даже упреки; «Что пользы Тебе, если я умру? Как буду тогда хвалить Тебя?». Однако, научившись выражать эти чувства, автор уже обретает некую перспективу, начинает вспоминать о лучших временах, об исполнившихся молитвах, о тех милостях, которые он не умел ценить. И ближе к концу псалма он переходит к благодарности и хвале, он чувствует, что его выслушали и очистили. Псалом, как молитва, сам по себе осуществляет это преображение.

Псалом 70 может послужить примером того, как действует эта духовная терапия. В его строфах настойчивые призывы к Божьей помощи сменяются исповеданием веры, а затем новыми страхами, уже относительно будущего. В завершение гимна поэт восхваляет истину и надежность Бога. Воспоминания о чудесах, которые Бог совершал ради Израиля, и о моментах близости самого поэта к Богу успокаивают на какое-то время мучительные сомнения псалмопевца. Многие псалмы передают это настроение. «Верую, Господи, помоги моему неверию": поэт как бы уговаривает самого себя, нащупывает путь к вере среди приливов и отливов эмоций.

Меня уже больше не смущает эта странная смесь псалмов-проклятий, псалмов-восхвалений, псалмов-исповедей. Теперь я дивлюсь духовной целостности древнееврейских поэтов, которые пытались вовлечь Бога во все области своей жизни, обращая к Нему все чувства, повседневно переживаемые человеком. Не нужно ничего приукрашивать, не требуется «делать хорошую мину1, чтобы предстать перед Богом, нет никаких запретных тем. Бог готов говорить с нами о нашей реальности.

Для древнееврейских авторов реальность Бога затмевала их собственные переживания и сложную историю их народа. Они обсуждали с Богом каждую подробность своей жизни, они спорили и боролись с Ним, и самой этой борьбой утверждали свою веру.

Мой друг Гарольд Фиккетт имеет обыкновение удаляться порой на несколько дней в монастырь. Устав многих монашеских орденов предписывает повторять псалмы вслух утром, днем и во время вечерней службы. За несколько недель монахи проходят весь цикл, вновь возвращаясь к первому псалмуз. Гарольд говорил мне, что порой, когда уста его твердили о том, как он «входит во врата Господа с благодарением», сам он продолжал вспоминать вчерашнюю обиду или прикидывал, скоро ли рассеется туман над заливом Сан-Франциско. Но постепенно, день за днем, он покорялся ритму псалмов. Не все в них подходило к его душевному состоянию, но понемногу он проникался той реальностью, которая нашла выражение в псалмах, и не пытался приспособить текст к своим мирским соображениям.

Вспоминая время, проведенное с монахами, Гарольд писал:

"Псалмы вооружили меня теми словами, с которыми я должен был и хотел обратиться к моему Богу, словами, которые прослагшяют реальность Его присутствия — «Полны небеса и земля славы Твоей"; словами, которые признают Его вмешательство в нашу жизнь — 'Ты обратил нашу печаль в ликование"; словами, которые выражают всю глубину моей зависимости — «В утробе матери соткал Ты меня"; словами, которые передают надежду на встречу и близость с Ним — 'Только об одном я мечтаю, чтобы мне войти в дом Господень навеки». Псалмы наставляют мою душу в любви к Богу».

 

Звуки хвалы

Псалмы также учат нас, как поклоняться Богу и восхвалять его. Заметим, что американцы делают это крайне неуклюже. Мы не сохранили традиции британцев, кланяющихся королеве и не смеющих ее перебивать. Мы предпочитаем превращать своих руководителей в персонажей телевизионного фарса.

Откровенно говоря, трудно представить себе, что Богу и впрямь хочется, чтобы мы все сели в ряд и начали говорить о Нем 122

что-нибудь хорошее. Зачем вообще Богу наша хвала? Сомерсет Моэм рассказывал о своем благочестивом родственнике, который прилежно вычеркнул все восхваления из молитвенника. «Любой нормальный человек смутится, если начать хвалить его в лицо, каково же слушать все это Богу?» — так рассуждал этот человек. Клайв Льюис в «Размышлениях о псалмах» сказал примерно то же: «Мне не нужно, чтобы мой пес пытался лаем выразить восторг от моих книг». Так почему же Бог хочет услышать хвалу?

Льюис предлагает сравнить эту хвалу с непосредственной реакцией на произведение искусства, на некую прекрасную гармонию, вообще на что-либо необычайно красивое. Самой первой и естественной реакцией будет замереть и попытаться впитать в себя эту неземную красоту, склониться перед ней. А затем мы спешим разделить это чувство с другими людьми. Эта потребность разделить удовольствие проявляется на всех уровнях от «Огромный серый кит проплыл рядом с нашей яхтой — я чуть было не дотронулась до него» и «О, если бы ты был тут и видел, как падает снег, — все кажется словно заколдованным» до «Ну, наши ребята показали класс во вчерашнем матче!"

Каждый раз, когда я прихожу на стадион, я наблюдаю этот восторг, близкий к поклонению. Мне повезло, я жил в Чикаго, когда восходила звезда Майкла Джордана; я много раз бывал на играх «Чикаго Буллз». За несколько часов до матча на пронзительном ветру фанаты уже собираются возле площадки, отведенной для машин игроков, чтобы хоть на миг увидеть знаменитого спортсмена. Вот появляется из-за угла его автомобиль. Поклонники вопят, подпрыгивают, выкликают имя своего кумира, рвутся вперед, чтобы получить автограф, пытаются прикоснуться к нему, обменяться хоть словом, как-то сблизиться с Величайшим. Вот странная цивилизация — люди с готовностью преклоняются перед Майклом Джорданом и даже перед Деннисом Родманом или Мадонной, но не понимают, как надо восхвалять Господа.

Хвала — это та же естественная реакция разделенной радости (разве в человеческих силах утаить от друзей хороший анекдот или собственную помолвку?), только эта радость подымается еще на несколько ступеней выше. «Поведай мне старую, старую историю о Невидимом в вышине», — поется в одной христианской песне. Как бейсбольные болельщики, ветераны военных компаний и выпускники одной школы готовы вновь и вновь вспоминать все те же истории, так и хвала отчасти звучит ностальгически.

Флэннери О'Коннор в очерке о своих павлинах написала, как реагировали люди при виде их раскрытых веером, переливающихся всеми цветами радуги хвостов. Водитель грузовика резко затормозил, вскрикнул: «Ну и дела!», иные люди просто не находили слов, но больше всего ее растрогала старая негритянка, провозгласившая: «Аминь! Аминь!». Эта старуха понимала толк в хвале.

Хвала — это радостное признание тварным существом блага, истины и красоты, которые исходят от Творца вселенной. Это признание важно для нас самих, поскольку оно устанавливает наше истинное положение перед Богом. Я обнаружил, что общение с детьми помогает научиться правильно воздавать хвалу: дети могут в любой момент разразиться радостными и благодарными воплями, когда что-то поразит их. Вероятно, все дело в том, что у них нет претензий на более высокий статус — они просто дети.

Авторы псалмов и в особенности Давид были ближе к источнику хвалы, поскольку еще не были нарушены их связи с миром природы. Давид в юности был пастухом, потом много лет прятался от Саула в безлюдной горной местности. Ничего удивительного нет в том, что его стихи полны огромной любви и, можно сказать, почтения к миру природы. Этот мир представляется гармоничным целым, а личностный Бог оберегает и удерживает все воедино.

Это был первый смысл, который мне удалось извлечь из псалмов, когда я тщетно пытался читать их подряд в пустыне Колорадо. Я не мог согласовать столь противоречивые настроения этих стихотворений, но по крайней мере окружавший меня величественный пейзаж подтверждал их описание величия и достоинства Бога. Одиночество пустыни возвращает нас на полагающийся нам уровень бытия, напоминая о том, о чем мы предпочли бы забыть, — о нашей тварности. Все наши чувства впитывают блеск и славу невидимого Бога дикой природы. Можно ли не воздать хвалу Тому, Кто задумал лося и дикобраза, рассыпал зеленеющие деревья и кусты по склону серой скалы, Тому, Кто с каждым рассветом и каждым закатом словно заново творит этот пейзаж?

Псалмы учат нас не трезвой и сдержанной хвале. Нет, поэты самозабвенно и чувственно восхваляют Бога, их богослужение больше напоминает рок-тусовку, чем солидный симфонический концерт. «Пойте в веселье! Кричите громче!» — призывают они. В те времена оркестр состоял из цимбал, бубнов, труб, рогов, арф и лир. Иногда этот концерт включал в себя и танцы. Воображение псалмопевца заставляло весь мир пуститься в пляс от восторга, вызванного присутствием Бога. «Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте» (97:4). Природа участвует в празднестве: «Да рукоплещут реки; да ликуют вместе горы» (97:8).

Псалмы могут решить проблему нашей не умеющей восхвалять цивилизации, они снабдят нас нужными словами. Надо лишь прислушаться к этим словам, понять, как содержание псалмов соответствует нашим настроениям. Дитрих Бонхоффер назвал псалмы уроками Божьего языка. Как дети учатся родному языку от родителей, так псалмы учат христиан языку молитвы.

"Поклонение — это способ оторваться от самих себя и постичь присутствие Бога, — пишет Юджин Петерсон. — Мы выделяем особое место и время, чтобы сосредоточить внимание на Боге не потому, что Он ограничен пространством и временем, но потому, что мы настолько озабочены самими собой, что если не будем заставлять себя сознательным усилием в определенный момент переключиться, то и в другие моменты и в другом месте у нас не будет ни малейшего шанса ощутить Его присутствие».

При виде чего-то прекрасного или величественного инстинктивным порывом древних израильтян было не созерцать это зрелище и не анализировать его, но воздать Богу хвалу и, если удастся, написать гимн. Руки сами тянулись к арфе, голосовые связки напрягались, готовясь петь. Хвала — это радость, изливающаяся в речи и пении, «звуки, выражающие внутреннее благополучие», по определению Клайва Льюиса. Они могут и нас приобщить к душевному здравию.

Из всех созданий моря и земли

Лишь человеку Ты открыл пути Свои.

И лишь ему Тобой дано стило,

Что восхвалить дела Твои могло.

Джордж Герберт

 

Переориентация

Юджин Петерсон, опубликовавший новый перевод псалмов, отмечает, что лишь немногие из них полны хвалой и благодарностью, а более семидесяти процентов составляют жалобы. Петерсон полагает, что эти две категории псалмов отражают два основных состояния жизни: страдание и благополучие, Я не проводил подобных исследований, но мне кажется, что в целом современная христианская литература обнаруживает противоположную пропорцию: не менее семидесяти процентов книг, плакатов, наклеек провозглашает наше благополучие, и едва ли треть еще помнит о наших скорбях.

Царь Давид особо распорядился о том, чтобы народ научили жалобной песне (см. 2 Царств 1:18). Жалобные псалмы ничего общего не имеют с бессильным скулежом или нытьем. Мы склонны плакаться по поводу того, чего не изменишь, но жалоба — это попытка добиться перемен. Псалмопевец, как и Иов, упорствует в своей вере в благого Бога; что бы ни происходило сейчас перед его глазами, он будет требовать справедливости и просить о ней. Псалмопевец скорбит о том, что на земле не творится воля Бога так, как на небе, и эти стихи помогают человеку примирить вечную веру и повседневный опыт.

Проповедник Дэн Аллендер задает вопрос:

"К кому вы обращаете наиболее яростный, иррациональный, не находящий выражения гнев? Выскажетесь ли вы перед тем, кто вправе уволить вас с работы, лишить вас репутации, разрушить отношения? Вряд ли. Вы не можете положиться на этих людей, вы не уверены, что они в состоянии вынести всю глубину вашего разочарования и растерянности. Только тот может выслушать ваши жалобы и, более того, вытерпеть ваши жалобы на самого себя, кому вы — как это ни парадоксально — верите до конца... Жалобы и возмущение — это оборотная сторона веры».

Многие псалмы были написаны вождями Израиля, и потому этот сборник позволяет нам проникнуть в скрытые за историческими событиями эмоции людей. По-моему, со времен античности не сохранилось другого собрания, столь полно отражающего личные чувства, вызванные историческими катаклизмами. Мы видим, как каялся царь, совершив прелюбодеяние и убийство, как он возносил благодарность, когда спасся от убийц, как он молился, проиграв сражение, и как молился, посвящая Богу новую столицу.

Я приложил немало усилий к тому, чтобы попытаться получше понять Давида. Этот царь, научивший свой народ выражать горе песней, дал ему также несравненной красоты гимн для общего исповедания веры и создал еще множество прекрасных хвалебных песнопений. Давид, несомненно, был грешником, как и многие другие персонажи Ветхого Завета, и в то же время он был особенно любезен господу. Жан Кальвин назвал Давида «зеркалом, которое Господь в неисчерпаемой Своей благодати поставил перед нами». В чем же заключается духовная тайна Давида?

Семьдесят три псалма, приписываемых царю, позволяют нам заглянуть в его душу. Некоторым из них предпослано сообщение

о тех обстоятельствах, в связи с которыми они были написаны. Я решил читать их в такой последовательности: сперва эту выдержку из духовного дневника самого Давида — псалом — и, основываясь на этом внутреннем свидетельстве, пытаться вообразить себе, какие «внешние» события вылились в эти слова. Затем я обращался к историческому повествованию Второй книги Царств и сопоставлял свои фантазии с тем, что имело место на самом деле.

В Псалме 55 (со знаменитой строкой «На Бога уповаю») Давид благодарит Бога, спасшего душу его от погибели и не давшего ноге его оступиться. Когда я читал этот псалом, я предполагал, что чудесное вмешательство Бога избавило Давида от некой грозной опасности. Что же было на самом деле? Я раскрыл главу 21 Первой книги Царств и выяснил, что Давид, попав в плен и страшась за свою жизнь, стал пускать слюни и рисовать на стенах, притворяясь безумцем и надеясь таким образом избежать казни. Никакого чуда не произошло — речь шла о хитром беглеце с хорошо развитым инстинктом самосохранения. Быть может, Давид в отчаянии взывал к Богу, и в какой-то момент озарения его осенила идея симулировать помешательство, но он приписал всю заслугу Богу и ничего самому себе. Давид даже прибег к строгой форме акростиха, чтобы выразить свои мысли. Каждый стих этого псалма начинается со следующей по порядку буквы еврейского алфавита. Это серьезное и искреннее размышление о пережитом.

Затем я прочел Псалом 58: «Сила моя! Тебя буду воспевать я; ибо Бог — заступник мой, Бог мой, милующий меня». Вновь, когда читаешь этот псалом, кажется, что вмешательство Бога спасло Давида. Однако глава 19 Первой книги Царств описывает такую сцену; Давид выскользнул в окно, пока его жена отвлекала преследователей, подсунув им завернутую в козью шкуру статую. Вновь псалом приписывает Богу заслугу в таком деле, которое мы бы отнесли на счет обычной человеческой смекалки.

В Псалме 56 звучит иная интонация — интонация смятения и страха. «По-видимому, вера Давида поколебалась в тот час, когда он писал этот псалом», — подумал я и вновь ошибся. В главе 24

Первой книги Царств сообщается об одном из наиболее отважных подвигов этого героя.

Псалом 17 подводит итоги военной карьеры Давида. Эта песнь, написанная, когда он уже был царем, победившим всех соперников, перечисляет множество чудес, с помощью которых Бог избавлял Давида от опасностей. Если прочесть только этот псалом, не обращаясь к историческому повествованию, может сложиться впечатление, что Давид жил под покровительством какого-то доброго волшебника. Здесь ни словом не упоминаются годы изгнания, ночные битвы, бегство, хитроумные уловки, которыми заполнены Первая и Вторая книги Царств.

Словом, любая попытка судить о «реальной жизни» на основании псалмов обречена на провал. Воображение рисует нам благочестивого отшельника не от мира сего или робкого, подверженного неврозам человека, верившего в постоянную помощь Бога, но никак не сильного и доблестного героя. Как объяснить столь разительное несоответствие внутренней и внешней жизни царя Давида?

Для всех нас внутренняя и внешняя жизнь протекают параллельно. Если мы с вами участвуем в одном и том же мероприятии (скажем, в вечеринке), то «внешние» факты — что там было и кто присутствовал — будут для нас обоих одинаковыми. Но совершенно различными могут оказаться «внутренние» ощущения. Я начну размышлять о том, какое я произвел впечатление, показался ли я остроумным и симпатичным, не обидел ли кого, не допустил ли нелепый промах? Как я выглядел в глазах этих людей? Скорее всего и вы станете задаваться теми же вопросами, но уже со своей точки зрения.

Давид, похоже, воспринимал жизнь по-другому. Его подвиги - он убивал хищников голыми руками, сразил Голиафа, ускользнул от насланных Саулом убийц, разгромил филистимлян — давали ему право ощутить себя главным героем этой истории. Однако когда он вспоминал эти события и писал о них стихи, он выводил на первый план Иегову, Бога Израиля. Давид поистине переживал и ощущал постоянное присутствие Бога, он выражал это ощущение и в возвышенных стихах, и в земных делах, в любом случае сознательно вовлекая Бога в события своей жизни.

Давид полон уверенности, что он что-то значит в глазах Бога, Об одном из «чудесных избавлений» он говорит: «Он (Бог) вывел меня... ибо Он благоволит ко мне» (17:20). Когда царю кажется, что Бог его покинул, он тут же вопиет к Богу, ведь он первым произнес эти слова: «Боже мой, Боже мой! Для чего ты меня покинул?». Он призывает Бога к ответу, требуя, чтобы Господь тоже поддерживал их особые и столь важные для обоих отношения.

На протяжении всей жизни Давид был твердо убежден, что духовный мир, оставаясь невидимым, является столь же реальным, как и «естественный» мир мечей и копий, пещер и царского дворца. Его псалмы — это подробный отчет о сознательных усилиях по приспособлению повседневной жизни к реальности этого сверхъестественного мира. Теперь, спустя столетия, мы опираемся на эти псалмы, как на ступени веры, мы идем по ним, как по тропе, ведущей от одержимости самим собой к осознанию реального присутствия Бога.

Я старался научиться этому искусству «впускать» Бога во все сферы своей жизни. Живя в сложном индустриализованном мире, мы норовим делить свою жизнь на специальные отсеки. Заполняем день «делами»: чиним машину, ездим на каникулы, ходим на работу, косим лужайку перед домом, отвозим детей в школу. А потом надо еще уделить время для «духовности»: посетить церковь, принять участие в собрании группы верующих, предаться своим размышлениям. Псалмы подобного разделения не ведают.

Давид и другие авторы псалмов сумели превратить Бога в физический центр своей жизни, и все в их жизни соотносилось с Богом. Для них общение с Господом было основным делом жизни, а не перерывом между «делами». Как сказал Клайв Льюис, в идеале практика христианской жизни подразумевает, что «каждый поступок и каждое чувство, каждое переживание, приятное или неприятное, должно как-то соотноситься с Богом».

Я изучаю этот повседневный процесс перестраивания, переориентации своей жизни. Псалтирь стал для меня еще одним шагом к осознанию подлинного, центрального места Бога. Я стараюсь превратить слова древнееврейских поэтов в свои собственные молитвы. Это удалось авторам Нового Завета, которые цитировали Псалтирь чаще, чем любую другую книгу. Сын Божий в Своей земной жизни поступал точно так же, язык Псалтиря служил Ему для выражения взаимоотношений между человеком и Богом,

Я уверен, что мне потребуется вся моя жизнь для того, чтобы псалмы сделались подлинно и до конца моими молитвами. Я чувствую, что по сравнению с их порывом, их устремленностью к Богу моя вера выглядит жалкой и анемичной. Псалмопевцы мчались к Богу, как загнанный олень мчится к воде. Ночью они лежали без сна, размышляя о «славной красе Господа». Они предпочли бы прожить один день с Богом, чем тысячу лет без Него. Эти поэты учились в высшей школе веры, и я рядом с ними чувствую себя приготовишкой. Теперь я вновь перечитываю эту книгу и надеюсь хоть что-то из нее усвоить.

 

Послесловие

Проблемные псалмы

Не успеваешь прочесть несколько первых псалмов, как натыкаешься на странные и тревожные строки, на яростные взрывы мин, притаившихся посреди столь мирной на первый взгляд и даже буколической поэзии. Иной раз все сводится к поношению на уровне «Чтоб тебя грузовиком задавило», который принят среди подростков. Эти псалмы называются «заклинательными», «мстительными» или попросту «псалмами проклятий», поскольку именно из проклятий они и состоят.

Эти «псалмы проклятий» становятся серьезной проблемой для читателя. «Да как же можно читать, а тем более повторять вместо молитвы эти яростные поношения, пришедшие к нам из культуры древних воинов? — спрашивает Кэтлин Норрис. — На первый взгляд они кажутся такими устаревшими, они полны злобы, мстительности, и подчас думается, что в них сосредоточено все зло нашего мира».

Почему же эти всплески ярости тоже вошли в Святое Писание? Читатели предлагали несколько объяснений.

1. Проклятия выражают «праведный гнев» против сил зла.

Профессор Аллан Блум, автор книги «Закрытие духа Америки», рассказывал о том, как он предложил своим первокурсникам в Чикагском университете дать определение плохого человека. Ни один из студентов не справился с этой задачей. Категория «плохого» попросту отсутствовала в их сознании. Блум считает неспособность распознавать и определять зло одним из тревожных симптомов нашего времени.

Мне оказала большую помощь моя жена Джанет, которая несколько лет работала неподалеку от городских трущоб. Она каждый день сталкивалась с различными видами зла, видела бандитов, нападавших с автоматом в руках на прохожих, полисменов, избивавших ни в чем не повинных людей только из-за цвета их кожи, воров, вырывавших у пенсионеров кошелек у самого выхода из банка, куда те приходили за социальным пособием.

Однажды вечером Джанет вернулась домой, кипя от возмущения. В одном доме для престарелых управляющий превратился в грозу для всех обитателей. Используя находившийся в его распоряжении универсальный ключ, он врывался в квартиры вдов, избивал их и отбирал деньги. Все знали виновного, но, поскольку он совершал эти преступления в маске и не мог быть с полной уверенностью опознан, муниципалитет готов был ограничиться его увольнением или даже переводом на другую работу. Если бы в те времена Аллан Блум попросил мою жену описать дурного человека, он получил бы вполне выразительный ответ.

Авторы псалмов говорят именно о том зле, которое внедряется в саму систему государства: продажные судьи, рабовладельцы, разбойники, угнетатели бедных, расисты, террористы. Псалом 108 призывает все беды на голову человека, который «преследовал человека бедного и нищего и сокрушенного сердцем, чтобы умертвить его. Возлюбил проклятие, — оно и придет на него» (стихи 16-17).

Читая эти псалмы, полезно припомнить свидетельство родных жертвы. Иногда их слова звучат в эфире во время теленовостей. Отец девушки, сбитой пьяным водителем, дрожа всем телом, дает показания в суде и говорит о ране, которой не суждено исцелиться. Вспомните показания семьи Голдмена по гражданскому иску против О. Симпсона. Дитрих Бонхоффер мог без труда понять чувства, воодушевлявшие «псалмы проклятия», поскольку они как нельзя лучше отражали страдания всей христианской общины под властью нацистов.

Мотив «праведного гнева» может отчасти прояснить природу «псалмов проклятия», но он не устраняет проблемы. Джанет была в ярости, но не бродила по дому, бормоча: «Да скитаются дети его и нищенствуют, и просят хлеба из развалин своих» (108:10) или «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень» (136:9).

2. «Псалмы проклятия» отражают духовную незрелость, позднее устраненную Новым Заветом.

Клайв Льюис, которого такие псалмы искренне удручали, предложил этот подход в своих «Размышлениях о псалмах». Он противопоставлял мстительности псалмопевца заповедь любить врагов своих, просьбу «Прости им, ибо не ведают, что творят», прозвучавшую в Новом Завете. «Реакция псалмопевцев на обиды, хотя она безусловно естественна, столь же безусловно неправильна», — заявляет Льюис и далее характеризует эти эмоции как «дьявольские», «достойные презрения», «яростные», «варварские» и «эгоистичные».

Отметив, что в языческой литературе нет ничего равного мстительности псалмопевцев, Льюис приходит к довольно сложному выводу относительно богоизбранности евреев. «Из всех дурных людей хуже всего религиозные дурные люди», — говорит он.

Призвание свыше сделало евреев снобами, убежденными в своей правоте, и это нашло выражение в псалмах проклятия. Подобные соображения Льюиса не слишком-то понравились самим евреям. Недавно журнале «Век христианства» опубликовал статью раввина, опровергающую эти рассуждения Льюиса.

Разумеется, Иисус обновил заповеди («Вы слышали... Я же говорю вам»), но, как указывает сам Льюис, в Библии не происходит столь четкого прогресса от Ветхого Завета к Новому. Заповедь любить врагов появляется уже в Ветхом Завете. Кроме того, новозаветные авторы с полным одобрением цитируют строки из самых «проблематичных» псалмов. К примеру, Петр напрямую адресует одно из проклятий Псалма 68 Иуде (см. Деяния 1:20), а Павел применяет другое («Пусть глаза их помрачатся, чтобы они ослепли, и спины их согнутся навеки») к неуверовавшему Израилю. Не так-то легко отбросить псалмы проклятия.

Британский исследователь Деррик Шериффс напоминает, что сам Льюис переменился после личных испытаний, перенесенных им в конце жизни. Достаточно сопоставить его книги «Страдание» и «Исследуя скорбь», чтобы эта перемена сделалась очевидной. Первое произведение рассматривает страдание как абстрактную проблему и вполне философски трактует значение боли в жизни. Вторая вещь, написанная Льюисом после того, как его жена умерла мучительной смертью от рака костного мозга, местами читается как псалом проклятия. Льюис возвращается к идее Бога — космического садиста, палача, захлопнувшего дверь перед теми, кто наиболее остро в Нем нуждался. В этом дневнике Льюис отмечает:

"Все эти рассуждения о космическом садисте выражают не здравое суждение, а ненависть. Я извлекал из них единственное удовольствие, доступное страдальцу, — я мог нанести ответный удар. Я ругался вслух, я «говорил Богу в лицо, что я о Нем думаю».

Интересно, что бы Льюис написал о псалмах-проклятиях, после того как сам прошел через такую душевную пытку.

3. Лучше всего воспринимать эти псалмы как еще один вид молитвы.

Смысл этих псалмов предстанет нам совершенно иным, если мы вспомним их жанр: мы как бы подслушиваем молитвы, обращенные к Богу, С этой точки зрения псалмы проклятий также являются душевной терапией, крайним ее выражением. Как сказала однажды Дороти Сейерс, всем нам свойственны дьявольские мысли, но вся разница заключается в том, чтобы отреагировать на них словом, а не делом — к примеру, написать детектив, а не совершить убийство.

Если кто-то несправедливо обидел меня, я могу выбрать один из трех путей: 1) я попытаюсь осуществить личную месть, но Библия осуждает такую реакцию; 2) я постараюсь скрыть, как-то подавить свои чувства гнева и боли или же 3) я обращу их к Богу, возложив на Него обязанность соблюсти справедливость. Псалмы проклятия представляют собой именно этот третий вариант. «Мне отмщение, и Аз воздам», — говорит Господь. Молитвы, подобные псалмам проклятия, передают дело мести в верные руки. Важно, что в псалмах проклятия ярость изливается перед Богом, а не напрямую обрушивается на врага.

Кэтлин Норрис, тщетно сражавшаяся с проблемой псалмов проклятия в книге «Монастырские прогулки», сумела найти ключ к ним в другой своей работе — «Дивная благодать». Она рассказывает, как предложила ученикам воскресной школы самим составить подобный псалом. Она поняла, что те, кого угнетают старшие братья и сестры, обнаруживают недюжинные способности в этой области поэзии:

"Один маленький мальчик написал стихотворение о «Раскаявшемся чудовище». Начиналось стихотворение с того, что противно, когда отец кричит на тебя; согласно этому стихотворению, в ответ мальчик готов столкнуть с лестницы сестренку, учинить разгром в своей комнате и в конце концов уничтожить весь город. Стихотворение завершалось такими словами: «И вот теперь я сижу посреди беспорядка и говорю себе: «Зачем я все это наделал?!"

"Если бы этот мальчик был послушником в раннехристианском монастыре, — добавляет Норрис, — его наставники сочли бы, что он уже на пути к покаянию. Он уже осознал, что нужно исправить в его «полном беспорядка» доме, чтобы он стал подходящей обителью для Бога».

Мы инстинктивно стремимся как-то «очистить» свои чувства для молитвы, но, возможно, мы и тут ошибаемся; наверное, нам следовало бы открывать Богу худшие свои помышления. В конце концов то, что между людьми — сплетня, перед Богом — протест, то, что в обыденной жизни является злобным ругательством («будь они прокляты!»), — становится выражением беспомощной зависимости, когда обращается напрямую к Богу («В Твоей власти проклясть этого человека, ведь Ты один — судья праведный»).

Я взял себе за правило раз в неделю отправляться на длинную прогулку по холмам рядом с моим домом, чтобы рассказать Богу о своем гневе на людей, которые чем-либо меня обидели. Я перечислял все случаи, когда со мной обошлись несправедливо или неверно меня поняли, и принуждал себя открывать Богу самые глубокие свои чувства. Разве Бог и так не знает, что я чувствую? Однако я могу подтвердить, что это излияние чувств само по себе имело терапевтический эффект. Я возвращался домой, словно избавившись от тяжкого бремени. Несправедливость уже не торчала шипом, терзая мои внутренности, — я рассказал о ней вслух, рассказал Господу. Иногда, когда я так изливал свои чувства, я даже получал ответ: Дух Божий напоминал мне о моем эгоизме, склонности осуждать других, о моих проступках, которым люди даровали милость и прощение, об ограниченности моего взгляда на события.

Мирослав Вольф, хорват, преподававший на родине богословие во время гражданской войны и ощутивший, как точно псалмы проклятия передают его собственные чувства, в книге

"Отвержение и принятие» рассказывает, как эти псалмы в конце концов учат прощать:

"Для последователей распятого Мессии суть закл и нательных псалмов в итоге сводится к следующему: гнев надо излить перед Богом... Это не просто катарсис и разрядка агрессии перед лицом Всемогущего, Который обязан прислушаться. Гораздо важнее, что, поведав о своем бессильном гневе Богу, мы ставим и нашего неправедного врага, и свое мстительное «я» лицом к лицу с Создателем, любящим и творящим справедливость. Ненависть, таящаяся в темных уголках наших сердец и питаемая системой запрещений, вырастает и отравляет все в адском стремлении к уничтожению. В свете Божьей любви и справедливости ненависть съеживается, и сеется семя чудесного прощения».

Постепенно эти еженедельные упражнения научили меня не сосредоточиваться на себе самом, воспринимать окружающих меня людей. Иной раз я обнаруживал, что за неделю во мне не накопилось никаких личных обид и огорчений, но ведь я мог использовать эти псалмы для слияния с другими, страдающими людьми. Я вспоминал о странах, только что подвергшихся наводнению, землетрясению или цунами. Разве христиане в этих местах не обращаются к Богу, Который их оставил? Я думал о своих друзьях, болеющих раком, о женщинах, избиваемых мужьями, об алкоголиках, которые пытаются преодолеть свой недуг. Эти «проблемные» псалмы помогали мне ощутить их трудную борьбу и молиться вместе с ними за них.

Еще один ключ к пониманию псалмов проклятия я получил, когда прочел до конца книгу Откровения. В Апокалипсисе перед нами предстают времена, когда сбудутся самые ужасные из псалмов проклятия, даже самый гневный — Псалом 136: «С таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его» (Откровение 18:21). В итоге воцарится абсолютная справедливость, но этому предшествует период катаклизмов, яростной борьбы против сил зла.

Я считаю, что псалмы проклятия — это образец отношения ко злу и несправедливости. Не надо подавлять в себе ужас и гнев, но нельзя брать правосудие в свои руки — следует обратиться с этими чувствами к Богу, обнажить их перед Ним. Книги Иова, Иеремии и Аввакума ясно показывают, насколько Бог терпим ко всему, что мы можем сказать Ему в молитве. Бог может совладать с моей яростью, и я скоро увижу, что мой гнев и жажда мести нуждаются в определенной коррекции. Но, только обратив эти чувства к Богу, я получу необходимое мне исправление и исцеление.