Конечно, теперь невозможно узнать, о чем думал вице-канцлер Министерства иностранных дел императорской России граф фон Нессельроде[1] 30 августа 1842 г., когда сопровождал царскую семью в Царскосельскую часовню. В этот день крестили Александру Александровну,[2] внучку царя Николая I. Фон Нессельроде и генерал от инфантерии Эссен сопровождали княгиню Салтыкову, идущую к купели с новорожденной великой княжной на руках. Один из них нес подушку, другой — ризки, в которые княжну должны были завернуть после крещения.[3] Можно, действительно, задаться вопросом, о чем думал фон Нессельроде. Может быть, о шторме, в последние дни разыгравшемся на Неве и вызвавшем сильное наводнение, затопившее наиболее низкие части островов.[4] Такое направление мыслей было бы аллегорией, подходящей к событию крещения княжны. Но, быть может, фон Нессельроде не был настроен на символику литургии и думал о разговоре с царем о статусе Голландской Реформатской Церкви в Санкт-Петербурге и об ответе, который он на следующий день должен был дать послу Нидерландов по этому поводу.[5]

Вопрос, обсуждаемый на самом высоком уровне, был вызван процедурой назначения В.Л. Велтера пастором на место в Санкт-Петербурге. После 23 лет служения в Голландской Реформатской Церкви Санкт-Петербурга пастор Е.А.Я. Тамлинг[6] вышел в отставку, и церковный совет начал искать ему преемника. Из трех кандидатов 22 июня 1842 г. был выбран В.Л. Велтер. Согласно предписаниям церковный совет уведомил санкт-петербургскую евангели-ческо-лютеранскую консисторию — возглавляющий церковный орган иностранных Церквей Санкт-Петербурга, под ведомством которого находились и реформатские общины, о своем намерении утвердить пастора на должность. Оттуда, однако, ответили: 19 мая 1842 г. царь постановил, что утверждение иностранных пасторов в дальнейшем может иметь место лишь в том случае, если пастор является российским подданным. Петербургская консистория получила от Евангелическо-лютеранской генеральной консистории следующее известие: «Его Величество Император изволил всевысочайше повелеть 19 мая с. г. на законных основаниях утверждать на пасторскую должность и разрешать проповедничество в Империи лишь тем иностранцам, которые представят доказательство того, что они приняли российское подданство».[7]

Церковный совет был шокирован, так как предвидел большие трудности. Как можно найти среди богословов российских духовных академий кандидатов, отвечающих предписаниям Голландской Реформатской Церкви? В этом случае они должны были быть исповедующими членами Реформатской Церкви и владеть голландским языком, так как по крайней мере половину богослужений нужно было проводить на этом языке. Скорее всего, подобных кандидатов невозможно было встретить в российских духовных академиях. К этому прибавлялось еще и то, что уже было трое кандидатов[8] на место в Санкт-Петербурге ничего не знающих о царском указе. Избранный кандидат пастор Велтер не знал об этом даже тогда, когда уже готовился к богослужению по случаю утверждения в должности.

В панике церковный совет обратился сначала в российское Министерство иностранных дел и вскоре после этого — в Голландское посольство. Посол Нидерландов барон В. Моллерус[9] поспешил на помощь, чего и следовало ожидать, так как со времен вице-адмирала Корнелиуса Крюйса, со дня открытия в 1717 г. Голландской церкви, она пользовалась постоянным вниманием и действительным покровительством Нидерландского посольства.

Голландская церковь и голландское правительство

Несмотря на то что необходимость в покровительстве со стороны голландских властей появлялась отнюдь не часто и таковое несколько раз даже мешало ее интересам, покровительство правительства Церкви было желательным и соответствовало церковному праву. Голландская церковь имела пресвитериально-синодальную структуру. Это означает, что руководство общиной осуществляется «пресвитерами», т.е. пасторами и пресвитерами. Община при этом не предоставлена самой себе, но является частью синодально организованного целого. Часть власти и полномочий общины переданы высшим («болыпим») собраниям, провинциальному и всеголландскому классису[10] и Синоду. Церковь в Санкт-Петербурге, как и другие голландские церкви за границей, попадали в ведение классиса Амстердама. С 1636 по 1804 г. специальное отделение «deputati ad res exteras»[11] классиса осуществляло надзор над общинами за границей и представляло их интересы.[12] Классис играл важную роль в основном при назначении пасторов на должность, но в то же время он нес ответственность и за материальное благополучие общин. Однако из протоколов заседаний церковного совета явствует, что классис в редких случаях оказывал материальную помощь церкви.

Помимо классиса Амстердама, осуществлявшего духовный надзор, санкт-петербургская церковь подчинялась светским властям, в первую очередь представленному в России правительству Голландии, а кроме того, и российскому правительству. В церковных уставах общины упоминается о церковно-правовой функции «патрона», лица, представляющего интересы церкви во внешнем мире. Эту функций исполнял посол Нидерландов в Санкт-Петербурге. Несмотря на то что название этой должности встречается не везде, ее существований и назначение было известно и полностью соответствовало задачам, которые возлагались на власти церковным уставом Голландской Реформатской Церкви в XVII и XVIII вв. Статья 28 установленного в 1618-1819 гг. на национальном синоде в Дордрехте церковного ycтава (ДЦУ) предписывала, что в обязанности христианских властей входит способствовать всеми возможными средствами святому богослужению и являть пример своим подданным, помогать во всем необходимом пасторам, пресвитерам и дьяконам и защищать церковь хорошим законодательством. Служителям Церкви, в свою очередь, предписывалось вызывать и поддерживать «должным уважением» и поддержкой хороших отношений благосклонность властей по отношению к Церкви, «чтобы каждый боялся своего перед Господом и можно было избежать обоюдных подозрений и недоверия, и поддерживалось согласие для блага Церкви».[13] В статье 37 ДЦУ оговаривалось для властей как постоянное положение в управлении Церковью и местными общинами. Один или два служащих правительства могли присутствовать на собраниях церковных советов и принимать участие в прениях, если они являлись членами данной церкви или общины.[14]

Посол как патрон

Голландская церковь имела патрона с момента ее основания. Хотя он так еще и не именовался в церковных документах, было ясно, что вице-адмирал Крюйс был первым патроном общины и действовал в качестве такового. Первый пастор в то время еще не разделенной общины Санкт-Петербурга В. Толле был приглашен Крюйсом в Санкт-Петербург. Крюйса уже в его время с восхищением называли «руководителем Евангелических и Реформатских Церквей и школ всея Руси, истинным покровителем и патроном всей немецкой и голландской нации».[15]

В XVIII в. за рекомендацию пасторов на должность, его подготовку и экзаменование несли ответственность классис Амстердама или Московская торговля в Амстердаме. Но назначение на вакантное место в петербургской общине согласовывалось с представителями голландского правительства в России. Так, в 1744 г. церковный совет привлек тайного советника Лестока и резидента Марселлуса де Сварта к процедуре назначения пастора на должность.[16] Лишь после их разрешения церковный совет начал процедуру утверждения.

18 октября 1744 г. церковный совет попросил резидента правительства Нидерландов в России (и племянника вышеупомянутого Марселлуса де Сварта) И.И. де Сварта выступать в качестве «председателя или патрона» церковных собраний. К этому было прибавлено, что с данного момента церковный совет будет состоять из «патрона церкви, двух пресвитеров и двух дьяконов».[17] В 1793 г. де Сварта сменил барон Я. В. де Хоггэр. В соответствующем решении указывалось, что задача патрона состояла в «оказании поддержки своим авторитетом и заступничеством в случае, если кто-либо будет причинять неприятности церковному совету или общине».[18] То же самое записано в церковном уставе того же года. В статье 9 давалось дальнейшее объяснение положения о патроне: «Церковным патроном избирается видный член нашей общины, который пользуется уважением здесь, на месте, и в частности, при дворе, чтобы в случае, если церковному совету или общине кто-либо вредит, Его Высокоблагородие мог это предотвратить или прекратить своим заступничеством. Его Высокоблагородие имеет на заседаниях церковного совета право голоса, как и прочие члены; в случае разделения голосов поровну, Его Высокоблагородие имеет, однако, один дополнительный голос, чтобы окончить прения и решить дело».[19]

Когда патрон Церкви генерал-майор Ван Сухтелен[20] покинул в 1803 г. свою должность, церковный совет решил оставить вакантное место «временно» незанятым.[21] Насколько я знаю, место это больше никогда и не было занято. Это, однако, не означало, что правительство потеряло свое особенное положение. В начале 1816 г. церковный совет с радостью констатировал, что вследствие благоприятного политического климата в Санкт-Петербурге опять пребывает посол Нидерландов. Бывшим членам совета, которым в 1812 г. было разрешено занимать почетную скамью для светских властей в церкви, по-дружески, но настоятельно предложили уступить место послу. Скамья к тому же получила новый герб Королевства Нидерландов.[22]

Российская Юстиц-Коллегия

Церковное устройство Голландской Реформатской Церкви, таким образом, отражало церковные правовые взгляды и практику Реформатской Церкви в Нидерландах. Но Церковь находилась в России и имела там дело с российскими властями. Российское правительство сохраняло по отношению к иностранным Церквам, т. е. к не православным, некоторое расстояние, по крайней мере, в том, что касалось догматов, литургии и прочих внутрицерковных дел. «In sacris[23]» действовала полная свобода вероисповеданий, установленная царем Петром I в Указе 1702 г. и повторенная еще раз в 1723 г.[24] Преемники Петра не посягали на эту свободу. Во второй половине XIX в. петербургский пастор и летописец Дальтон отмечал, что «с момента, когда Российская империя открылась иностранцам, и до сегодняшнего дня российское правительство проявляло, в определенных пределах, заслуживающую уважения великодушную терпимость в религиозном вопросе. Это тем более заслуживает уважения, что в других частях Европы в прошлые века дух религиозной терпимости был еще крайней редкостью».[25]

Определенные пределы все же были. Их устанавливали там, где иностранные Цркви могли вмешаться в сферу влияния Православной Церкви. Прозелитизм был строго запрещен. Переход из неправославных (называвшихся «иностранными») в Православную Церковь России был разрешен, наоборот — нет.[26] Этот запрет действовал до начала XX в. В 1905 г. царь выпустил указ, предоставлявший более или менее свободный выбор вероисповедания и в котором был разрешен переход в другую церковную общину. Религиозная пропаганда по-прежнему была запрещена.[27] Невзирая на вопрос, не имел ли данный запрет прозелитизма отношение к «in sacris», можно утверждать, что российское правительство держало некоторую дистанцию в вопросах, касающихся внутренних дел иностранных Церквей.

Это не относилось к «circa sacra»,[28] т.е. к вопросам, в которых Церковь является частью общества. Когда в 1711 г. между лютеранскими пасторами разгорелись конфликты, царь Петр I, посовещавшись со своими советниками, среди которых был вице-адмирал Крюйс, решил установить «суперинтенданта» для наблюдения за Лютеранскими Церквами в России. Первым суперинтендантом был Б. Вагетиус, пастор Старой Церкви в Москве.[29] В 1718 г. царь учредил Юстиц-Коллегию, которая с 1727 г. была ответственна за лифляндские, эстляндские и финляндские дела.[30] В конце войны со Швецией в 1721 г. и в связи с исчезновением шведского правительства в этих областях Лютеранские Церкви осиротели, так как в церковно-государственных вопросах, таких, например, как бракоразводные, они зависели от гражданских властей. В 1734 г. юрисдикция Юстиц-Коллегии была расширена и ей подлежали все остальные протестантские Церкви в России, включая и Реформатские Церкви в Санкт-Петербурге.[31] Коллегия исполняла свои обязанности до 1832 г., когда ее полномочия перешли к другой организации. Нужно отметить, что с течением времени Коллегия вынуждена была отдать часть своих полномочий другим коллегиям, что особенно относится к началу XIX в.

Как бы то ни было, задача Юстиц-Коллегии, в которой заседали и реформатские пасторы, была в самом начале ее существования ограничена до бракоразводных дел, но в течение XVIII в. полномочия Коллегии расширялись. Это регулярно приводило к конфликтам, как, например, в случае с послом Нидерландов и патроном голландской общины и Юстиц-Коллегией в начале 50-х годов XVIII в. Конфликт разгорелся на основании разногласий пастора Голландской церкви Карпа, с одной стороны, и посла Нидерландов и церковного совета, с другой стороны. Так как этот конфликт описан в статье Г. Бринкма-на «Йохан Фредерик Хендрик Карп. История злополучного служения пастора, 1745-1749 гг.», включенной в данный сборник, я могу не углубляться в этот вопрос. Столкновение с Юстиц-Коллегией произошло по причине того, что посол Нидерландов де Сварт считал себя и в Церкви представителем голландских властей, «на которого была возложена ответственность за покровительство Национальной Голландской Реформатской общины и церкви».[32] Когда Юстиц-Кол-легия была посвящена в конфликт вокруг пастора Карпа и заступи­лась за него, де Сварт начал протестовать. Он считал, что Коллегия превысила свои полномочия, вмешавшись во внутренние дела Голландской Церкви. Коллегия ответила в строгом тоне, написав де Сварту: «Господину чрезвычайному Послу не безызвестно, что вышеназванная община попадает исключительно лишь под юрисдикцию вышеназванной Императорской Юстиц-Коллегии, от решения которой только и зависит назначение и увольнение пасторов этой общины, поэтому было бы в соответствии с правилами, если бы господин полномочный Посол, в случае если пастор в чем-то провинился, всегда выбирал бы надлежащий путь».[33]

Когда де Сварт попробовал опять протестовать, Коллегия иностранных дел назначила расследование юридической позиции Голландской Церкви, что привело к тому, что Министерство императорского двора еще раз настоятельно подтвердило, что царица являлась единственным полномочным лицом, имеющим право решать дела иностранных конфессий.[34] В 1764 г. полностью в соответствии с вышесказанным Юстиц-Коллегия была повышена до Коллегии по надзору за иностранными пасторами, а позже получила даже полномочия вмешиваться и в литургические вопросы.[35]

Организационные изменения

В начале XIX в. в стране произошли большие политические, социальные и культурные изменения, затронувшие также церковную организацию. В Юстиц-Коллегии долгое время говорилось о необходимости нового церковного устава, но серьезно взялись за этот вопрос лишь во время правления Александра I (1801-1825 гг.). По указанию царя и под надзором Юстиц-Коллегии попечитель Коллегии ливонец Г.Ф. Зальфелт разработал «Проект церковного устава для протестантских церквей в Российской Империи».[36] В этом проекте Церковь рассматривалась как религиозное общество, сравнимое с другими обществами. Понятно, что государство имело широкие полномочия вмешиваться во внутрицерковные дела. Проекты нового устава литургий и нового церковного устава, правда, остались только проектами, но из них видно, в каком направлении развивалась религиозная политика правительства в начале XIX в.

Кроме того, при Александре I произошли изменения,[37] связанные с религиозно-мистическими взглядами царя. В 1810 г. богобоязненный князь и доверенный царя Александр Николаевич Голицын[38] был назначен директором нового Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Этот департамент, перенявший некоторые полномочия Юстиц-Коллегии,[39] в 1817 г. подчинили новому Министерству духовных дел и народного просвещения. Этим институционально было утверждено влияние правительства на Церковь. Идея, лежащая в основании подобного министерства, ведающего Церквами и народным образованием, заключалась в том, что христианское благочестие является благодатной почвой истинного просвещения.[40] В 1818 г. князь Голицын стал директором этого нового департамента. В 1819 г. царем был учрежден высший орган церковного управления, находившийся в подчинении Министерства народного образования и просвещения — Евангелическо-Лютеранская генеральная консистория. Граф Карл фон Ливен стал главой этой Государственной генеральной консистории, а финский епископ Сигнеус — духовным руководителем Консисториального заседания, именно с этой целью его назначили на должность епископа Санкт-Петербурга.

Первой Генеральной консистории не удалось много сделать. Лишь с конца 20-х годов начала оформляться организационная структура Церквей. Комиссией, составленной из сотрудников Министерства духовных дел и народного просвещения и Генеральной консистории, был разработан новый церковный устав Евангелическо-Лютеранской Церкви в России. 28 декабря 1832 г. устав стал законом. Закон предполагал соединение государства и Церкви в структуре Генеральной консистории, имевшей светского президента (с 1833 по 1845 г. — граф Павел фон Тизенгаузен) и духовного вице-президента (с 1832 по 1840 г. — Й.Ф.А. Волборт). Эта обновленная Генеральная консистория состояла, в свою очередь, из двух консисторий, находившихся в Москве и Санкт-Петербурге, сфера влияния которых вместе распространялась на всю Российскую империю.[41]

Некоторые Лютеранские Церкви сохранили самостоятельность и не были подчинены Генеральной консистории. Они были непосредственно подведомственны Департаменту духовных дел иностранных исповеданий Министерства духовных дел. Англиканская Церковь заняла особое положение. В отношении Реформатских Церквей также были разработаны особые правила. До 1832 г. дела протестантов находились под наблюдением Юстиц-Коллегии, а позже — Консисториального заседания. В 1832 г. при лютеранских консисториях были учреждены Реформатские «палаты», в которые входили как духовные, так и светские лица.[42]

Церковь посольства

Изменение положения Голландской церкви в российской иерархической системе управления не явилось основной причиной того, что Голландская церковь имела особый путь развития. Таковая угроза исходила, по мнению церковного совета, от царского указа, в котором, как мы заметили в начале статьи, было установлено, что лица, желающие стать пасторами иностранных Церквей, обязаны иметь российское подданство. Это могло привести к гибели общины. Поэтому церковный совет прибег к помощи нидерландских властей.

Посол Нидерландов барон Моллерус обратился сначала устно, а затем, 19 августа 1842 г., письменно к министру иностранных дел России и вице-канцлеру Российской империи графу фон Нессельроде с просьбой об отмене решения от 19 мая. Если фон Нессельроде удовлетворит эту просьбу, ничто не помешает назначению Велтера на должность пастора голландской общины.[43] Фон Нессельроде посоветовался в свою очередь с тайным советником министра иностранных дел Л. А. Перовским, известившим его уже 27 августа о том, что у Голландской церкви нет повода для беспокойства. Перовский, заметив, что и сам был удивлен указом, заявил, что Голландская церковь большей частью состоит из голландцев и что пастор должен иметь возможность исполнять свои обязанности на тех же основаниях, что и пастор Англиканской церкви в Санкт-Петербурге. Англиканская Церковь не подпадала под юрисдикцию российского Министерства внутренних дел, но подчинялась собственному посольству. Однако решение оставалось за царем.

Посол Нидерландов, не будучи полностью уверенным в деле, в ожидании решения российских властей испросил указаний по данному вопросу — на случай безрезультатности неофициальных попыток — у собственного Министерства иностранных дел.[44] В особенности его волновала возможность принятия официальных мер, в частности, перехода Церкви под непосредственную юрисдикцию посольства. Просьба закрутила колеса бюрократической машины — соответствующий отдел Департамента образования и богослужения в Гааге дал положительный совет.[45] В нем указывалось, что голландская община не только имела исключительно голландское происхождение, но и среди ее членов продолжают находиться многие выходцы из Голландии. Община принадлежала к трем Реформатским общинам, которые были основаны во времена расширения торговых связей между Нидерландами и Россией; существование Голландской церкви, как и прочих церквей на «дальнем севере», являлось живым памятником этой славной страницы истории. Поэтому было бы очень печально, если бы Голландская церковь прекратила свое существование, а это непременно случится при невозможности назначения голландских кандидатов, владеющих голландским языком, на должность пастора Голландской церкви. Голландский язык тогда обладал, в отличие от немецкого, французского и английского, тем недостатком, что на нем не говорили за пределами Голландии. Кроме того, кандидат должен обладать знанием немецкого языка, так как многие из обосновавшихся в Санкт-Петербурге голландцев были женаты на немках. Кандидата, отвечающего данным требованиям, трудно найти в России. Тот факт, что голландский кандидат, принявший российское подданство, не будет иметь ни малейшего шанса быть призванным на служение в Голландии после истечения срока служения в России, еще больше усложняет дело. Принимая во внимание все обстоятельства, Департамент богослужения считал желательным, чтобы для пасторов голландской общины было сделано перманентное исключение. Тем не менее на тот момент было решено ограничиться получением исключительного положения только для пастора Велтера. Когда дело было представлено на рассмотрение королю,[46] тот не высказал никаких аргументов против попытки добиться от российского правительства исключительного положения для пастора Велтера. Директор кабинета короля последовал совету Департамента богослужения со следующим добавлением: «Мне кажется, что наиболее целесообразно придерживаться нужд текущего момента, как бы ни желательно было в дальнейшем получить по возможности перманентное исключение по данному вопросу».[47]

Как говорилось выше, царь уже удовлетворил просьбу голландцев и дал свое согласие на то, чтобы пастор Голландской церкви, по аналогии с ситуацией в Англиканской Церкви, пользовался специальной защитой своего посольства. Церковный совет был очень рад этому решению. Теперь был расчищен путь к утверждению Велтера на должность. 25 октября / 6 ноября 1842 г. состоялась церемония назначения. Церковный совет 25 ноября 1842 г. выразил правительству Нидерландов письменную благодарность.[48] Посоветовавшись, по рекомендации голландского посла, с англиканским пастором обо всех плюсах и минусах новой ситуации, церковный совет сообщил о своем решении Моллерусу, который, в свою очередь, извещал 12/24 декабря министра иностранных дел: «Постановив, что для интересов Голландской Реформатской Церкви в Санкт-Петербурге будет целесообразным с благодарностью принять благосклонное решение Его Величества Императора, церковный совет сообщил об этом посольству Его Величества Короля.

Свободное и независимое положение, в котором находится в Санкт-Петербурге Англиканская Церковь, является крайне выгодным. Я не сомневаюсь, что правительству Короля было бы приятно, если бы Голландская Реформатская Церковь находилась в таком же положении».

Директор кабинета короля Ван Бейландт сообщал в письме от 12 января Моллерусу, что получил его письмо от 12/24 декабря 1842 г. и продолжал: «Представив данное послание ко вниманию Короля, имею удовольствие передать Вашему Высокоблагородию Высочайшее одобрение в отношении действий Вашего Высокоблагородия по этому вопросу. Со своей же стороны я прошу Ваше Высокоблагородие выразить российскому правительству благодарность от правительства Нидерландов за принятое благосклонное решение.

Вашему Высокоблагородию известно, как изменилось с течением времени и по воле обстоятельств положение нидерландских общин за границей, в особенности в отношении использования нашего языка в этих общинах. Было бы крайне желательно сохранить еще имеющееся, а действия Вашего Высокоблагородия в этом отношении доказали, что постоянная защита этого дела в России находится в надежных руках».[49]

Уже в октябре предыдущего года церковный совет получил сообщение от Реформатского заседания Санкт-петербургской Евангелическо-Лютеранской консистории о том, что вследствие решения царя пасторы голландской общины перестали относиться к ведению Реформатского заседания консистории.[50] Новый статус посольской Церкви давал возможность обеспечивать себя пасторами, говорящими на голландском языке, что было жизненно важно для ее выживания как Голландской церкви.

Трудно сказать без специального исследования, повлияло ли изменение статуса общины на положение Голландской церкви в обществе. Церковь больше не находилась в ведении Генеральной консистории и была, таким образом, избавлена от последствий возрастающей бюрократизации церковных организаций в течение XIX в. Кроме того, следует указать на то, что церкви удалось сохранить некоторые из полученных прав. Дальтон заостряет внимание на факте, что Церковь не придерживалась правила, что посольская церковь обязана проводить богослужения лишь на собственном языке. Далее, оказывается, Церковь и после 1842 г. продолжала функционировать как «служба записей гражданского состояния», в то время как по бракоразводным вопросам она могла по-прежнему обращаться к Генеральной консистории. Дальнейшее исследование источников должно пролить свет на то, в какой конкретно степени приобретение статуса посольской церкви повлекло за собой изменение положения Церкви в обществе. На первый взгляд можно предположить, что Церковь попала в изоляцию, но первое же знакомство с источниками указывает на обратное, а именно на то, что начиная с середины XIX в., Церковь укоренилась в русской общественной жизни.