Фрэнсис Шеффер

Истинная одухотворенность

   Основы истинной одухотворенности

1. Заповеди и Закон любви

 

 

Нам предстоит рассмотреть здесь следующий круг вопросов: “Что значит истинная одухотворенность?” Иными словами, “Что такое христианская жизнь?” Или, “Как жить по-христиански в двадцатом веке?”

Прежде всего отметим, что даже начать жить по-христиански, или узнать нечто об истинной одухотворенности, не будучи настоящим христианином, в принципе невозможно. Причем, чтобы стать христианином, не требуется, так сказать, вести христианскую жизнь или приобретать религиозный опыт. Есть только один способ стать христианином, а именно, принять спасение через Христа. Если дело идет о рождении христианина, то какими сложными, образованным или искушенными в житейских делах или простыми людьми мы ни были, нам всем суждено идти одним путем. Цари земные и сильные мира сего рождаются на свет физически точно так же, как и простые люди. Подобно тому и величайшие гении становятся христианами не иначе, как самые бесталанные лица. Это касается всех по всему лику земли и во всякое время. Исключений не бывает. Иисусу принадлежат следующие совершенно уникальные слова: “Никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня”.

Дело в том, что все люди оставлены Богом в силу их реальной, действительной нравственной виновности. Бог есть Сущий, Бог есть Личность, Бог есть Святый, так что человек, совершая грех (каждый должен признаться, что согрешал не только случайно, но и с умыслом), пятнает себя реальной, нравственной виной пред Сущим. Такая вина не есть психологический комплекс и не какое-то чувствование в современном понимании, а реальная нравственная вина пред беспредельно-личностным, святым Богом. Только заместительная смерть Христа, крестная смерть Агнца Божия в истории, времени и месте, способна избавить человека от этой вины. Наша реальная виновность, это медное небо, вставшее между нами и Богом, может поколебаться лишь благодаря делу, свершенному Христом, причем без каких бы то ни было дел с нашей стороны. Библия делает упор на следующем: принимая Благую Весть, надо уразуметь, что решить проблему виновности пред Богом человеческими усилиями невозможно, даже частично. Только бесценный, крестный подвиг Христа, второго Лица Троицы, и ничто более, может стать единственным основанием для снятия нашей виновности. Если подходить к этому с верою в Бога, то Он, как записано в Библии, оправдает нас; и тогда нашей вины уже нет, мы вновь обретаем опыт богообщения, ведь для того-то прежде всего Он и сотворил нас.

Если единственным основанием для снятия нашей виновности пред Богом является дело Христово, свершенное в истории на кресте, и ничто иное, то единственным пособием к принятию этого дела является вера. Речь идет, конечно, не о вере в понимании нынешнего века. Не говорим мы также о прыжке в незнаемое по Кьеркегору. В общем и целом мы исключаем решение на основании веры в веру. Речь идет о вере в особые обетования Божьи; это значит, что впредь мы не отворачиваемся от них, представляя Бога лживым, но воздеваем руки веры к небу и принимаем крестный подвиг Христов как дело, свершенное в истории на кресте. Библия говорит, что в этот момент мы переходим от смерти в жизнь, из власти тьмы в Царство возлюбленного Сына Божия. Мы лично становимся чадами Божьими. С этого момента мы—сыны Божии. Здесь следует повториться. Начать христианскую жизнь иначе, как посредством духовного возрождения, можно не больше, чем жизнь физическую, минуя рождение физическое.

И вместе с тем, высказав подобное о начале христианской жизни, надо указать на то важнейшее обстоятельство, что рождение свыше остается только почином, хотя и необходимым. Нельзя думать, что вся христианская жизнь исчерпывается обращением ко Христу и духовным возрождением. С одной стороны, физическое рождение является важнейшей частью физического бытия, поскольку нельзя жить во внешнем, объективно существующем, мире, не войдя в него. Но с другой стороны, физическое рождение само по себе представляет собой наименее важный из всех аспектов нашего бытия, ибо это лишь почин, момент, оставленный нами в прошлом. После рождения важнейшим представляется само бытие, сама жизнь во всех ее связях, возможностях и вероятностях. То же самое верно и в отношении рождения свыше. С одной стороны, рождение свыше—важнейший аспект одухотворенности, ибо нельзя быть христианином, не возродившись в духовном отношении. С другой стороны, после, обратившись в христианство, этой стороне дела следует уделить достойное, подобающее место, чтобы не закрепощать сознание только духовным возрождением. После рождения свыше важно начать жить по духу. Сначала рождение свыше, затем христианская жизнь. Такова область освящения, с момента рождения и весь срок наличного бытия до второго пришествия Христа Иисуса, или покуда не настанет физическая смерть.

Зачастую человека, возродившегося свыше и вопрошающего, “Что мне теперь делать?”, знакомят в основном с реестром запретного. Список запретного чаще всего бывает ограниченным. При этом новообращенному часто внушают, что если он не будет воздерживаться от того-то и того-то (неважно, что входит в этот перечень в отдельно взятой стране или местности, где и когда этому человеку выпало жить), его не будут считать настоящим, воистину одухотворенным христианином. Как все это далеко от истины! Подлинно христианская жизнь, или истинная одухотворенность, не означает соблюдения требований того или иного табу, или реестра с запретами. И пусть этот реестр поначалу воспринимается как в высшей степени безукоризненный перечень того, чего надобно остерегаться в тех или иных исторических условиях, нельзя не подчеркнуть, что христианская жизнь, или истинная одухотворенность, есть нечто большее, чем формальное соблюдение внешних, не относящихся к существу дела, запретов.

Поскольку это истина, то почти всегда находится другая группа христиан, восстающих и вступающих в борьбу с подобными табу. Итак, в христианских кругах всегда наблюдается поляризация между сторонниками тех или иных реестров запретного и их противниками, которые находят в нем нечто порочное и говорят, “Долой все запреты, долой все реестры!” Оба противоборствующих лагеря могут владеть истиной правы, и оба могут заблуждаться, смотря как подходить к этому вопросу.

Однажды в Лабри по ходу традиционных субботних дискуссий на меня произвело большое впечатление следующее обстоятельство. Как-то на одном из этих вечерних собраний (надо сказать, что среди присутствующих тогда не было неверующих) собралось много христиан из стран, где “реестры” вызывали особые осложнения. Они стали выступать против всяких табу, и вначале я склонялся поддержать направленность их мысли. Но когда я вслушался в то, как они выступали против табу в своих странах, мне стало ясно, что подлинным мотивом их выступлений было желание развязать руки и творить то, против чего выступали эти табу. По сути дела им просто хотелось более небрежной, неряшливой христианской жизни. Итак, надо понимать, что отказ от “реестров”, осознание ограниченности “реестрового” умонастроения не должно иметь ничего общего со стремлением к более вольготной жизни. Мотивом здесь должно выступать нечто более глубинное. Вот почему я полагаю, что обе стороны в этой дискуссии могут быть одновременно и правы, и неправы. Нельзя стяжать истинной одухотворенности, нельзя вести подлинно христианского образа жизни, лишь соблюдая требования некоего реестра с запретами. Но и обратное истинно: не бывает подлинно одухотворенной жизни у тех, кто отвергает табу и, пожимая на все плечами, ведет себя более раскованно.

Размышляя о внешнем мире в плане истинной одухотворенности, мы сталкиваемся  не с тем или иным перечнем запретного, а с Декалогом в целом и всеми остальными Божьими заповедями. Иначе говоря, если я вижу в реестре запретного только фиговый листок и утверждаю, что листок этот—общее место, пустое и ничего не стоящее занятие, и, скомкав, выкидываю его вон, передо мной встает во всей реальности Декалог и все, что составляет его. Передо мной встает и реальность, которую можно назвать Законом любви, иными словами, мой долг любить Бога и ближних.

В Рим. 14:15 записано: “Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь; не губи твоею пищею того, за кого Христос умер”. Таков закон Божий. Доподлинно, здесь нет никакой свободы. Здесь безусловно заявлено, что мы обязаны поступать только так. Несомненно, нельзя спастись, исполняя это повеление; мы бессильны поступать в соответствии с этой заповедью, опираясь лишь на себя; кроме того, никому в условиях земной действительности не дано делать это безупречно. И все же, таков императив. Это Божье требование безусловно. О той же истине говорится и в 1 кор. 8:12 и 13: “А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа. И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего”. Стало быть, если я вижу в реестре запретного только фиговый листок и утверждаю, что листок этот несерьезен, неоснователен, и, скомкав, выбрасываю его вон, я должен понимать, что я творю в сущности. Ибо я сталкиваюсь при этом не с концепцией вольнодумства, а с уставами Декалога и Закона любви. Так что, имея дело с заповедями, которые касаются только внешнего, мы переходим не в вольницу беспутной жизни, а в сферу глубокого и беспристрастного исследования собственных побуждений и чувств. Дело в том, что покончив с откровенным богоборчеством, мы часто осознаем необходимость блюсти определенные табу, по крайней мере, некоторые. Однако, проникнув в существо дела глубже, мы понимаем, что блюсти их следует на совершенно иной основе. Довольно удивительно, что часто по возвращении на круги своя, минуя вольницу, по зрелом размышлении над более глубоким учением, мы находим, что нам и в самом деле хочется блюсти эти табуированные реестры. И вовсе не вследствие социального давления. Мы блюдем эти табу не для того, чтобы наши собратья–христиане думали о нас хорошо.

И вообще, христианскую жизнь и истинную одухотворенность следует рассматривать не снаружи, а  изнутри. Точка наивысшего напряжения Декалога такова: “Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего” (Исх. 20:17). Заповедь не желать—не вожделеть, не жаждать, не покушаться на что-либо—целиком и полностью относится к внутреннему миру личности. То, что описывается словом “желать”, в принципе, по самой природе дела, не может быть чем-то внешним,. Интересно, что эту заповедь Бог подает в Декалоге последней по счету, таким образом, она становится ключевой для всего устава, его, так сказать, заключением. Устав Декалога в конце концов приводит нас в мир внутреннего, а не внешнего. В сущности, эту заповедь “не желай” преступают всякий раз уже до того, как нарушить любую из остальных. Всякий раз, нарушая любую их предыдущих заповедей Декалога, мы преступаем и эту, десятую заповедь, ибо “желаем” того, что конкретизировано в предыдущих заповедях. Вот из чего следует, что всякий раз, нарушая ту или иную заповедь, мы нарушаем и эту, последнюю. Итак, преступая ту или иную заповедь Декалога, преступают, по крайней мере, две—одну из предыдущих заповедей и последнюю—“не желай”. Она-то и есть ступица колеса.

В Рим. 7:7–10 Павел ясно и просто говорит, что только эта заповедь и убедила его в собственной греховности: “Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак; но я не иначе узнал грех, как посредством закона, ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон  не говорил: “не пожелай”. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание; ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер”.

Павел не имеет в виду, что был безгрешен прежде; именно это со всей очевидностью и следует из сказанного им здесь. Он имеет в виду следующее: “Я не знал, что был грешник; я полагал, что у меня все выходит отлично, ведь по сравнению с другими людьми я соблюдал внешние требования и все шло как надо”. Он равнялся на конкретные требования иудейских преданий. Но, открыв Декалог и узнав, что последняя, ключевая заповедь запрещает “желать”, он понял, что был грешник. Когда это произошло? Павел ничего не говорит об этом, но я думаю, что Бог произвел в нем благоугодное Себе и дал осознать Савлу свой порок еще прежде откровения на Дамасской дороге—так что он уже начал осознавать, что был грешник, и свет Декалога уже смущал его—и далее Христос говорил к нему.

Не следует желать чужого. Нужно другое, как записано: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим; ...возлюби ближнего твоего, как самого себя” (Мф. 22:37, 39).

Любовь—это феномен внутреннего, а не внешнего мира. Несомненно, любовь имеет внешнюю явленность, однако, сама по себе она всегда остается фактором внутренним; внешние выражения любви—лишь плоды ее. Надо понимать, что любить Бога всем сердцем, всей душою, и всем разумением значит не завидовать Божьему. И любить человека, любить ближнего своего, как самого себя, значит не завидовать человеческому. Если я не люблю Господа, как должно, я завидую тому, что у Господа. Если я не люблю ближнего, как должно, я завидую тому, что у ближнего.

Заповедь “не желай” касается внутреннего мира и показывает человеку, полагающему себя нравственным, что на деле ему не обойтись без Спасителя. Такие “нравственные” люди живут в массе своей, равняясь на других людей, ориентируясь на довольно простой в исполнении моральный кодекс (хотя исполнение его и доставляет некоторые тяготы и достается им не без некоторого труда), и могут считать, как Павел, что все у них идет как надо. Но приходит время и внезапно, столкнувшись с внутренним императивом не желать, такие люди уже не в силах не поклониться Богу. Именно это и происходит с нами, христианами. Это самое главное условие обретения хотя бы самого скромного разумения, неподдельности, реальности христианской жизни, иначе говоря, истинной одухотворенности. Я могу обратиться к различным табуированным реестрам, плодам человеческого творчества, и может показаться, что я блюду их. При этом, чтобы блюсти их, мое сердце не нуждается в поклонении Богу. Если же я осознаю внутренний аспект Декалога, когда я постигаю суть Закона любви; если я хотя бы в ничтожнейшей мере, но прислушиваюсь-таки к вразумлениям Святого Духа, тогда мне уже нечем гордиться. Я падаю пред Богом на колени. В земной жизни я уже не смею говорить, “Я достиг; совершилось; посмотрите на меня, я свят”. Говоря о христианской жизни, или истинной одухотворенности, стремясь к избавлению от ран греха, мы не должны блюсти некие внешние табу, а должны противостоять искушениям преступить ключевую заповедь Божью “не пожелай” как в отношении Бога, так и людей, как в отношении любви к Богу, так и ближнему.

При этом незамедлительно встает вопрос такого свойства: Надо ли понимать эту ключевую заповедь так, что всякое “пожелание” есть ее преступление? Библия совершенно недвусмысленно отвечает—нет, само по себе сильное желание не является грехом. Но когда же такое пожелание превращается в преступное? Можно, думается мне, ответить просто: сильное желание становится преступным, если в нем пропадает любовь к Богу и ближним. Но как определить, что я “желаю” Божьего и человечьего? Здесь на практике мне помогают руководствоваться два критерия. Во-первых, я должен любить Бога так, дабы довольствоваться всем и всегда. Во-вторых, я должен любить людей так, дабы никогда не завидовать им.

Рассмотрим оба этих правила. Прежде всего, в отношении Бога. Я должен любить Бога так, чтобы быть всегда довольным, в противном случае наши природные пристрастия к земному, преходящему, заставят нас постоянно восставать на Бога. Бог вложил в нас необходимые желания, но в той мере, в какой я не имею должного довольства, я восстаю на Бога, а мятеж против Бога, как известно, и является сутью греха. Недовольство появляется у меня тогда, когда я упускаю из виду, что Бог есть Бог, или тогда, когда я просто не хочу покорится Ему. Мы говорим сейчас о том, как на деле определить, не желаем ли мы Божьего. Подлинным критерием того, как мы любим Бога, выступают кротость пред Ним и сердце, воздающее Ему честь, хвалу и благодарение во всякое время. Приведем одно из самых четких библейских определений Божьих норм в отношении христианства. “А блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым; также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам, а напротив благодарение” (Еф. 5:3, 4).

Итак, “благодарение” противопоставляется вышеописанному черному списку. В Еф. 5:20 о том же говорится еще более убедительно: “Благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа”. Сколь широко это понятие? Каков объем слова “все”? За что мы обязаны благодарить Бога? То же самое “все” встречаем и в книге Откровения (8:28): “Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу”. Здесь нет магии. Здесь бесконечно-личностный Бог обещает, что согласно Его произволению действительно все станет содействовать ко благу христианства.

Если я настоящий христианин, то слова о том, что “всё” содействует мне во благо, обращены именно ко мне, лично. При этом не исключаются печали; не исключается и брань. Мы распространяем слово “всё” из Рим. 8:28 буквально на всё. Мы оказываем честь и славу Богу и делу, свершенному Христом, когда распространяем это “всё” на все; всё содействует ко благу любящим Бога, призванным по Его изволению. Если же слово “всё” покрывает, как следует, действительно все, то и слово “всё” из Еф. 5:20 говорит о том же: “ Благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа...”. Эти два понятия разделить невозможно. “Все” из Еф. 5:20 по объему равновелико “всему” из Рим. 8:28. Благодарить следует за все—такова норма Божья.

О том же сказано и в Послании к филиппийцам: “Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом” (Флп. 4:6).

“Не заботьтесь ни о чем” здесь означает: Не давайте заботам одолеть себя, но в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом. Конечно, подобная характеристика молитвы, с одной стороны, противопоставлена заботе, с другой стороны, она прямо вменяет мне во время молитвы благодарить Бога за “всё”.  Можно также обратить внимание на Кол. 2:7:  “Будучи укоренены и утверждены в Нем и укреплены в вере, как вы научены, преуспевая в ней с благодарением”. Вы, наверное, обратили внимание, что этот стих напрямую связан с шестым: “Посему, как вы приняли Христа Иисуса Господа, так и ходите в Нем”. Но что значит “ходить во Христе”? Это значит быть “укорененным и утвержденным в Нем и укрепленным в вере”, (многие между нами думают, что ходить во Христе следует по вере; то есть, пособием для претворения этого в жизнь выступает вера), “... преуспевая в ней с благодарением”. Последнее замечание относится к благодарению.

Затем в Кол. 3:15 находим: “И да владычествует в сердцах ваших мир Божий, к которому вы и призваны в одном теле; и будьте дружелюбны”. А в стихе 17: “И все, что вы делаете словом или делом, все делайте во имя Господа Иисуса Христа, благодаря чрез Него Бога и Отца”. И снова в Кол. 4:2:  “Будьте постоянны в молитве, бодрствуя в ней с благодарением”.

Слова о необходимости благодарить за все звучат столь категорически, что не допускают разночтений. Несомненно, они прекрасны, ибо не оставляют ни пяди пространства для маневра—“всё” означает буквально всё.

Мы читаем в 1 фесс. 5:18: “За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе”. И это связано со следующим стихом: “Духа не угашайте” (ст. 19). Совершенно ясно одно, что Бог вменяет нам благодарить Его буквально за всё.

Полагаю, что все это можно рассмотреть в должном свете, обратившись к Рим. 1:21: “Но как они, познавши Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце”. Вот ключевая идея: они не возблагодарили. Вместо благодарения они “осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце”. Почитая себя мудрыми, они обезумели. Человеческое восстание против Бога всегда зарождалось, и зарождается, в неблагодарном сердце. Их сердца не преисполнились пристойного благодарения—они, тварь[1] пред Творцом, не поклонились Ему, вернее, не преклонили пред Ним жестоковыйных сердец. Бунт—это осознанное нежелание признать себя тварью пред Творцом, причем признать это с искренним благодарением. Любовь должна нести с собой благодарение, не видимое, или “формальное”, но сердечное или с глаголом хвалы и славословия, “Благодарю Тебя, Боже”. Как увидим ниже, это не значит претыкаться на поражениях в противостоянии жестокости, которая бытует теперь в этом мире, ведь на самом деле благодарить за все значит нести сердечную благодарность Богу, Которого имя—Сущий.

Разбирая это положение с христианской точки зрения, надо обратить внимание прежде всего на следующие два аспекта. Во-первых, имея отношение к христианству, мы утверждаем, что живем во вселенной, сотворенной Богом-Личностью. Мы приняли спасение через Христа, и Бог Отец стал нашим Отцем. Если мы утверждаем, что живем во вселенной, сотворенной Богом-Личностью, и Бог Отец—наш Отче, а сами доверяемся этому вовсе не безоглядно, то отвергаем все, во что на словах веруем. Если мы говорим, что в христианском качестве по свободному выбору доброй воли предстали пред Творцом как твари, а сами не выказываем веры, то на деле мы покидаем место пред Богом, достойное нас.

Во-вторых, чтобы познать секрет сердечного довольства в христианском контексте, следует постичь еще одну вещь, которая хорошо иллюстрируется дилеммой  Альбера Камю из повести Чума. Будучи христианами, мы утверждаем, что живем в сверхприродном универсуме, и что со времени грехопадения человека из-за него ведется непримиримая брань, и этой видимой и невидимой бранью охвачена вся вселенная. Вот что мы имеем в виду, когда говорим, что веруем; мы стоим на этом вопреки материалистам и другим противникам сверхприродного. Если в самом деле такова наша вера, то, во-первых, мы можем иметь довольство и при всем том не прекращать борьбы со злом, и, во-вторых, пусть Бог ставит нас, христиан, на место, которое в этой брани сочтет угодным для Себя.

Надо понимать, что довольство с христианской точки зрения есть довольство именно такого свойства. Подведем итоги. С одной стороны, я утверждаю, что существует Бог-Личность. И этот Бог есть мой Отец, ибо я принял спасение через Христа. Однако, если я не доверяю этой декларации, то в действительности отрекаюсь от всего, что исповедую устами. С другой стороны, я утверждаю, что вселенная охвачена борьбой, и прибавляю, что Бог есть Бог. Однако, не доверяя этой декларации, я практически отказываю Богу, хотя Он—мой Бог, в праве употребить меня на поле духовной брани, происходящей в видимом и невидимом мире, там, где угодно Ему. Доверие и довольство следует понимать в христианском контексте, и тогда, в надлежащем контексте, довольство обретает новое измерение, большую глубину.

Если довольство преходяще и преходяще благодарение, то мы, стало быть, не любим Бога как следует, и тогда пристойное в иных условиях желание перерождается в зависть к Божьему. Утрата истинной одухотворенности происходит первым делом именно в этой, внутренней сфере. Внешнее—это всегда слепок, результат внутреннего.

Второй критерий касается перерождения пристойного желания в зависть к ближнему. Ближних надо любить, не завидуя им. Речь идет не только о деньгах, но обо всем. К примеру, зависть к духовным дарам Божьим. Здесь можно указать на один довольно простой критерий. Естественные желания перерождаются в зависть, направленную против ближнего, или сродного нам, одного из нас, такой же твари, как и мы, если его несчастье начинает приносить нам тайное удовлетворение. Допустим, некий человек имеет нечто, а потом теряет. Греет ли его убыток нашу душу? Приносит ли его несчастье нам тайное удовлетворение? Не отвечайте, не подумав хорошо, мол, нет, такого со мной не бывает, поскольку вы тогда обличите себя во лжи. Все должны согласиться с тем, что даже преуспевая в христианской жизни, и даже в тех областях, где мы, согласно нашим словам, ждем не дождемся, чтобы Церковь Иисуса Христа нашего поколения исполнилась жизни, мы нередко в ситуации того или иного убытка у ближних, пусть бы даже и собратьев во Христе, получаем это отвратительное, тайное удовольствие. И если это умонастроение тем или иным образом сильно воздействует на меня, значит, мои естественные желания переросли в зависть. Не подавая вида, про себя, я желаю чужого, и не люблю людей как вменяет мне Божий устав.

Скрытое пожелание—недостаток любви к людям—начинает вскоре проявляться во внешнем. Его не удержать, не утаить в глубине души. Степень проявления такого пожелания бывает разной. Если я сокрушаюсь от того, что другие имеют нечто, а я нет, и так или иначе питаю эту греховную жалость к себе, то вскоре я перестаю выносить людей. Наверняка, мы все испытали такое. Но чем больше Святой Дух вразумляет нас и чем меньше мы лжем себе, тем больше понимаем, что нередко испытываем неприязнь к тому или иному человеку лишь потому, что завидуем ему. Более того, мы понимаем, что можем радоваться уже одной мысли о потенциальном уроне ближнего, которая и побуждает нас тайно или открыто нанести ему этот урон во внешнем мире, злоумышляя на него, или похищая у него, и проч.

В 1 кор. 10:23, 24 Господь говорит мне, что желание любить мне должно утолять в поисках пользы другого, не себя: “Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает. Никто не ищи своего, но каждый пользы другого”. О том же сказано в 1 кор. 13:4, 5: “Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего...”.

Прочтя это и осознав, что несостоятельность в этой области и есть пожелание, настоящая зависть, недостаток любви, любой из нас должен поклониться Богу, как поклонился в свое время Павел, осознавший заповедь “не пожелай”; такое прозрение поможет истребить любое неосновательное воззрение на существо христианской жизни.

Таковы области истинной одухотворенности. Таковы сферы подлинно христианского жития. В самой своей основе эти сферы не относятся к миру внешнего; эти сферы охватывают бездну внутреннего, личностного мира; эти сферы распространяются на те глубинные горизонты нашего бытия, которые мы любим прятать даже от себя. Именно здесь, в недрах личности прежде всего и умаляется радиус сфер истинной одухотворенности, подлинно христианской жизни; видимое же греховное деяние есть всего лишь его, этого внутреннего мира, явленность, или плод. Стоит только уразуметь это положение—внутреннее есть основа, а внешнее всегда только ее проявление—как оно становится нашим важнейшим отправным тезисом.

Тем не менее, истинная одухотворенность, христианская жизнь есть нечто даже большее. Вначале мы шли в направлении от малого, ограниченного реестра табу к уставам Декалога и Закона любви. Затем продвинулись от внешнего к внутреннему. Причем в том и в другом случае мы рассуждали главным образом о принципах, построенных на отрицании. Но истинная одухотворенность, христианская жизнь, глубже самого глубокого представления о “негативе” надлежащем, то есть, отрицательной заповеди или принципе с отрицательной императивностью. Истинная одухотворенность, христианская жизнь—это все-таки позитивная реальность. Именно об этом говорит Писание: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим; ...возлюби ближнего твоего, как самого себя” (Мф. 22:37, 39). Итак, особо подчеркнем здесь, что истинная одухотворенность, подлинно христианская жизнь, не исчерпывается лишь надлежащим негативом в глубочайших сферах нашего существа. Библейскому негативу рядоположено позитивное.

Вначале совершим беглый обзор некоторых мест Писания, которым далее, по ходу нашего исследования, уделим внимания больше. В Рим. 6:4а представлен библейский негатив (грамматическое время приводится здесь в изначально греческом смысле): “Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть”. Таков библейский негатив. Мы погреблись с Ним крещением в смерть. О том же гласит и первая часть шестого стиха: “Зная то, что ветхий наш человек распят с Ним”. Когда я принимаю спасение через Христа и Бог-Судия объявляет меня оправданным, мое спасение и оправдание обретают законное основание. Призванный в христианскую жизнь, я в этой жизни обязан на деле считать свое спасение и оправдание абсолютно реальными. В Гал. 2:19b находим все тот же негатив: “Я сораспялся Христу”.

Никак нельзя упускать из виду эти негативы, я имею в виду оправдание и христианскую жизнь, ведь иначе нельзя постичь следующих за ними “позитивов”. В Гал. 6:14 сказано: “А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым” (или посредством чего) “для меня мир распят, а я для мира”. Это чрезвычайно категорический негатив. Это не просто теоретическая декларация; это милостью Божьей следует претворять в жизнь (более подробно рассматривается ниже). Стало быть, место подлинно библейскому негативу находится. Здесь заметим только, что христианская жизнь, истинная одухотворенность, не исчерпывается этим “негативом”. Имеется и свой позитив.

Так же и в Гал. 2:19b записано: “Я сораспялся Христу”. Но потом этот стих как бы прерывается. В своем экземпляре Библии[2] я отметил это место в две линии, чтобы эта внезапная смысловая перемена бросалась в глаза при беглом чтении: “Я сораспялся Христу”—пауза—“и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня”. Итак, налицо негатив, который переходит в позитив, и, если вы преткнетесь на негативе, значит, вы не поняли, в чем суть. Подлинно христианская жизнь—это не внешняя жизнь, или жизнь мысленная, согласно основным негативам; не характерна для подлинно христианской жизни и ненависть к жизни, хотя мы и начинаем ненавидеть ее, когда стенаем духом или попадаем в безысходный душевный кризис. Ничего общего христианский негатив не имеет с негативом нигилистическим; да, подлинно библейский негатив бытует; однако, христианская жизнь не завершается негативом. Реальная жизнь существует как в настоящем, так и в будущем.

2.             В Рим. 6:4 видна та же стать: “Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни”. Вот он, позитив. Есть возможность поступать по всем заповедям и уставам Господним беспорочно уже теперь, в настоящей жизни, в интервале между духовным возрождением и физической смертью, а, может быть, и Вторым пришествием Иисуса. Рим. 6:6 трактует о том же: “Зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху”. Итак, мы не только умерли со Христом, но и воскресли с Ним. Вот что привлекает наше пристальное внимание. Христова смерть на кресте—факт истории, действительное событие, произошедшее в прошлом, и мы воскреснем из мертвых в историческом будущем; однако, уже в нынешнем веке должно быть место реальным проявлениям христианского жития, уже теперь, пред грядущим воскресением. В качестве иллюстрации приведем негатив из Гал. 5:15: “Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом”. Несомненно, апостол имеет в виду здесь христиан. Таков негатив. Есть и позитив (ст. 14): “Ибо весь закон в одном слове заключается: “люби ближнего твоего, как самого себя”. Позитив находим и далее, в стихах 22–23 той же главы: “Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона”. Итак, в рассуждении о христианской жизни библейский контекст сам ведет нас от негатива к позитиву.

И, наконец, в заключение этой главы, своеобразного введения к остальным главам, отметим следующее:

 

1) Подлинно христианская жизнь, истинная одухотворенность, не ограничивается возрождением свыше. С духовного возрождения начинается христианская жизнь, но означает она по определению нечто большее, чем просто возрождение. Христианская жизнь не состоит лишь в желании попасть на небо. Конечно, это устремление у христиан имеется, однако, христианская жизнь много больше этого желания. Христианская жизнь, истинная одухотворенность в условиях земной действительности означает больше, чем оправдание и небесное гражданство.

 

2) Подлинно христианскую жизнь, истинную одухотворенность, не питает желание избавиться от запретов, от чего нам стало бы жить легче и привольнее. Нет, мы обязаны жить более совершенно, свято. Задумываясь об этом, я нахожу в Библии уставы Декалога и Закона любви.

 

3) В сфере истинной одухотворенности, подлинно христианской жизни, проистекающей из внутреннего, а не внешнего, отсутствует зависть к Божьему или человеческому.

 

4) Но и это еще не все: христианская жизнь есть позитив, внутренняя реальность; и эта внутренняя реальность проявляется во внешних плодах. Внутреннее должно иметь позитивные, а не только негативные аспекты; тогда и переход внутренней, позитивной реальности во внешнее должен тоже проявляться в позитивных плодах. То есть, мы не только умираем для некоторых вещей, но и любим Бога, живем в Нем, общаемся с Ним уже теперь, в текущий исторический момент. Мы любим ближних, общаемся с людьми в подлинно личностном плане, в текущий исторический момент.

 

Касательно христианской жизни, или свободы от ран греха, или истинной одухотворенности, четыре вывода, которые были приведены выше, полностью соответствуют библейскому учению; так что все остальное, меньшее, суть шутовские игры с Творцом, сотворившим зримый и незримый универсум, шутовство с Умершим на кресте. Вот о чем следует помнить, приступая к нашему исследованию; иначе бесполезно говорить о данном в опыте, эмпирическом освобождении из адовых уз, основанной на опыте христианской жизни, или истинной одухотворенности. Если это не помещается в нашем сердце, если нет в нем хотя бы скромного разумения и толики вдохновения, можно бы на этом и поставить жирный крест; поскольку все остальное стало бы шутовской игрой с Богом, и в качестве шутовской игры, явилось бы грехом.

 

[1] Здесь и далее под словом тварь имеется в виду все, созданное Богом из ничего согласно Его замыслу и воле.—Прим. перев.

[2] В англ. тексте.—Прим. перев.